О жизни и смерти

Светлана Оболенская

Форма: Эссе Жанр: Размышления Объём: 12111 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям!	Рецензии и отзывы Версия для печати
Давно я это написала, но, перечитывая сейчас, не хочу ничего изменить. Все чаще думаю обо всем этом. Что наша жизнь? Что наша жизнь? Что такое мы сами? Не странно ли задавать себе такие вопросы, над которыми во все времена бились величайшие умы? И отвечали на них в глубоких философских трудах, поражавших умы современников. Знают свои ответы и люди истинно, просто и глубоко верующие. Но хотим мы того или нет, а вопросы эти вновь и вновь сами собой встают перед каждым и требуют собственного размышления и собственного решения. И в очень мучительных иногда попытках понять и ответить, переплетаются причудливо настоящее и прошлое, здешнее и потустороннее, реальное и нереальное, действительно существующее и придуманное, осознанное и бессознательное. И это происходит практически всю жизнь, во всякий день и может быть, чуть ли не во всякий час, и никуда от этого не убежишь Бывает, что эти размышления и ощущения ввергают человека в настоящее безумие, но чаще всего дело все-таки обходится по-другому. Иному достаточно бутылки спиртного и распить не обязательно даже с другом, но с тем, кто готов тебя выслушать или хотя бы сделать вид, что слушает. А кому-то, напротив, не хочется об этом говорить – это уж кто как любит и у кого как получается. Один готов вывернуть себя наизнанку, другой застегивается на все пуговицы, плотно-плотно, так чтобы никто заглянуть не мог. И вот порою причудливые переплетения мыслей и чувств, впечатлений и ощущений выплескиваются наружу – в беседах ли с другом, в твоих ли снах, а у кого-то наступает такой момент, когда они просятся, чтобы их записали, зафиксировали; почему и зачем – решительно не знаю. И я покоряюсь и записываю. Иногда их светлые и прозрачные краски, зеленые, голубые, лиловые, и нежные запахи даруют облегчение, а иногда ярко-красные, багровые, темно-синие, серые цвета и тяжелые пряные запахи давят и угнетают. Сплющенные в этих картинах переживания не имеют конца, как не имеет конца и вечное слияние мук и радостей в непосильной порой жизненной борьбе. Так рвется наружу груз прожитых лет и всего пережитого, проясняются бледные, редко сбывающиеся надежды и устремления. Но есть ли в этой разноцветной паутине какой-нибудь смысл, поддающийся рефлексии или хотя бы какому-либо упорядочению? Вглядываясь в нее, я вижу, как густо замешены все наши чувства и мысли на деталях повседневного существования, как невозможно избежать этой зависимости и жить исключительно жизнью духа, что, впрочем, было бы неимоверно скучно. Но вижу я также и то, что главное в моей жизни лежит все-таки в области духа, а все мои сны, видения и размышления, все моё сознательное и бессознательное пронизано желанием сбросить с души какой-то трудно определимый груз и стремлением к свободе и красоте. В бесконечных дорогах – походах в прошлое вместе с ушедшими уже спутниками и блужданиях в настоящем, во всех встречах и приключениях, в поисках чего-то неведомого воплощаются, кажется, трудные поиски свободы – свободы, в сущности, недостижимой и остающейся вечной неисполнимой мечтой. Она мерцает лишь в красоте – зимнего ли леса, знакомого ли городского пейзажа или просто в одном пышном цветке розы или нежной веточке ландыша. Что наша смерть? Мне все чаще снятся вариации одного и того же сна. Я нахожусь не дома, иногда в гостинице, иногда в санатории, иногда где-то на даче, и пришла пора уезжать. То ли к поезду надо спешить, то ли машина сейчас придет, а у меня ничего не готово, вещи не собраны, не сделаны какие-то предотъездные дела, а внутри все время звучит мотив: скорей, скорей! Не успеешь, опоздаешь! Этот навязчивый мотив связан, мне кажется, с тем невероятным ускорением течения жизни, которое каждый человек начинает ощущать довольно рано, скорее всего с того момента, когда его покидает молодость. Дело известное. Дальше – больше. Возникает странное ощущение, со временем превращающееся в некую константу: жизнь одновременно и на месте стоит, ничего в ней не меняется и меняться уже не может, и в то же время летит со все увеличивающей скоростью, которая со временем становится просто бешеной. Мелькают дни, недели, месяцы, годы. Помню, давно уже слышала выступление по радио покойного Ролана Быкова, остроумно сетовавшего: “В детстве – поужинал, и еще можно во двор выбежать. Думаешь: как много еще времени, пока мать домой позовет. А теперь что? Лёг- встал, лёг- встал – Новый год!” И в этом беспощадном, свистящем беге времени не замечаешь того момента, когда наступает старость. Все знают, что это произойдет с каждым, но никто не ожидает, что это будет так скоро и так неожиданно. “У природы нет плохой погоды…”, “надо благодарно принимать…” Да знаем мы все это, знаем… Все знают также, что старики – кладезь сведений о простых вещах земной жизни, исчезающих вместе с ними, сокровищница воспоминаний о мыслях и рассуждениях простых людей, которые ничем, может быть, не прославились, но составляли соль земли. Но это знание ничего не меняет – трудно любить стариков с их физическим несовершенством, с их старомодными взглядами, неспособностью присоединиться к жизненным играм молодых и уверенностью, что “раньше все было лучше”, с их невольной сосредоточенностью на собственных проблемах, что предстает как старческий эгоизм. Отвлекаюсь от внешней стороны жизни – болезни, немощь. Но внутренняя жизнь – казалось бы, она-то должна стать легче: отпадает множество обязанностей, утихает головная боль по поводу окружающих неурядиц – все равно, ты с ними справиться не можешь. Успокойся, утихомирься… Но нет, ничего подобного не происходит. Старость наступила, болезни на месте, а ты парадоксально не чувствуешь себя старухой, не чувствуешь – и все тут. Голова работает, г-н Альцгеймер еще очень далеко, и его предощущение пока что в почти веселой поговорке: «Склероз нам заменяет память». Ты отвергаешь снисхождение, хочешь равенства с молодыми, но разве оно возможно? И ты очень часто думаешь о смерти. * * * Когда перед человеком впервые возникает вопрос о смерти? Вот прекрасные строки Самуила Маршака: “Года четыре был я бессмертен. Года четыре был я беспечен, Ибо не знал я о будущей смерти, Ибо не знал я, что век мой не вечен”. Всего четыре года или пять лет было Самуилу Яковлевичу, когда его, может быть, как и всех в свое время, пронизал холод предчувствия смерти. Помню, как однажды, когда мне было лет 7, поздно вечером, лежа в постели и простившись на ночь с мамой и папой, я услышала, что за неплотно прикрытой дверью в соседней комнате говорят о чьей-то смерти, обсуждают предстоящие похороны. Ни с чем не сравнимый ужас испытала я. Впервые в маленькой моей жизни вдруг отчетливо поняла, что умрут все – и мама, и папа, и братья, и все, все, все. До осмысления собственной смерти дело, помню, не дошло, потому что заворочался и засмеялся во сне брат, старше меня на два года. Он проснулся, сел, пробормотал: “Фу, чепуха какая…”, повалился на подушку и тут же снова заснул. И я стала думать, как завтра попрошу его рассказать свой сон. Назавтра он ничего не помнил. А меня мысль о смерти наутро уже не занимала. Лет шесть спустя я оказалась в детском доме, жизнь шла без родителей, и все тайны бытия, общечеловеческого и женского, приходилось открывать самой. В эти годы смерть однажды косвенным образом близко подошла ко мне. Вместе со мной в 6 классе училась девочка не из детдома, а “родительская”. Худенькая, тихая, много, гораздо больше, чем я, как теперь я понимаю, размышлявшая о жизни, Оля все заговаривала со мной и явно хотела подружиться. Мы, детдомовские, держались обособленной группой и свободное от школы время проводили только дома. Но Оля не раз приглашала меня к себе, и один раз я зашла к ней ненадолго. Олина мама очень радушно угощала нас яблоками из своего сада. Мы не успели подружиться с Олей, потому что вскоре она тяжело заболела и умерла. Из детдомовских девочек никто ее не навещал, у нее свои подружки были, наверное. Но мне одна девочка из класса передала, что Оле совсем плохо, и она просит меня прийти к ней. А я не сделала этого, боялась. Побоялась и на Олины похороны пойти (никто из детдомовских не пошел), и сейчас вспоминаю все это, как свой грех. И тогда же я впервые увидела покойника. Умер мастер ткацкой фабрики, находившейся рядом с детдомом, в фабричном клубе была гражданская панихида. Я зашла туда, протиснулась сквозь толпу. На высоком столе, накрытом черной материей, стоял гроб, обитый черным и красным, а в нем лежало нечто, что было и человеком и в то же время уже совсем не человеком. Я заметила – черный костюм и красные цветы. Это было очень страшно, и я в ужасе убежала, преследуемая запахом еловых веток. И еще много лет я боялась покойников, боялась смерти. Мама в своих письмах из лагеря уверяла меня, что в молодости смерти боятся все, а потом это проходит. Она была права: я перестала бояться смерти, когда вышла замуж и родила дочку, а покойников, их страшного вида, совсем перестала бояться, похоронив маму. Это произошло как-то само собой, без долгих размышлений, без чтения философских сочинений, где обсуждается эта великая тема. “Когда мы есть, смерти еще нет, когда смерть наступает – нет уже нас”. Эти слова Эпикура, пожалуй, лучше всего определяли мое отношение к смерти. * * * Но мысли стариков о смерти совсем другие. По большей части они не боятся ее, но думают о ней все. Смиренно или не смиренно, спокойно или тревожно, готовясь к ней или, наоборот, всячески пытаясь оттянуть ее и внутренне не принимая, все старики понимают, что, в сущности, единственное новое, что им предстоит, – это смерть. И с нею – разгадка величайшей тайны, которая предлагается каждому, сколь бы ни была его судьба отлична от других. В молодости ощущение таково: да ладно, это будет так не скоро, может быть, никогда… Но миллионы стариков – в жалких богадельнях и в богатых домах, где они окружены заботой; те, кому посчастливилось иметь любящих детей и ласковых внуков, и одинокие, бездетные в своих отдельных квартирах; и бомжи, не имеющие пристанища, - миллионы стариков понимают, что смерть – единственная реальная для них перспектива. Иногда желают ее, иногда – нет, но думают о ней, ожидают ее – все. Счастлив тот, кто с детства впитал в себя божественные истины, в ком живет простая и непререкаемая вера в Бога. А я? Вспоминаю не только себя детских и юношеских лет, вспоминаю своих детдомовских подруг, ставших мне почти сестрами. Шли 30-е годы. Никто из взрослых с нами никогда не говорил о том, что Бога нет. Но мы и так это знали с детских лет, это как бы не стоило разговоров, когда кругом было столько проблем. Все это изменилось для меня лишь много лет спустя. И вот я, как и многие, искренне желающие обрести веру, подхожу уже к завершению жизни, а все еще пребываю на полпути к храму. И о смерти думаю, конечно, не совсем так, как думает по-настоящему верующий человек. Мысли мои убоги и банальны, но они мои. Попытаюсь по мере сил быть искренней. Я вовсе не жажду смерти, но думаю о ней прежде всего как об избавлении – от физических немощей и от бесчисленных проблем, не желающих отступать ни на шаг; как о настоящем, глубоком успокоении, которого не хватает старикам, не смирившимся с действительностью. Недавно прочитала в письме немецкого писателя Теодора Фонтане к жене, как он, думая о смерти, спокойно вспоминает присловье, которое повторяли актеры Берлинского театра в день предстоящего спектакля, чтобы справиться с “боязнью рампы”: “В 9 все будет уже позади” (“um 9 ist alles aus”). А если шире – я думаю, что жизнь и смерть человека – это нечто единое, и последняя точка – не конец, а завершение, венец всего, что пережил и сделал человек за годы свой долгой или недолгой жизни. Не обрыв надежд, мечтаний, не обрыв того, что удалось сделать в жизни. Нить не порвалась. Земные дела, земные чувства завершены, мы на пороге разгадки величайшей Божественной тайны! И меня никогда не покидает простодушная мысль о том, что, может быть, я смогу обнять потерянных в детстве любимых людей, и они будут меня любить. И какая же все-таки это удивительная история – жизнь и смерть всякого человека! © Светлана Оболенская, 2008 Дата публикации: 08.09.2008 17:16:21 Просмотров: 3284 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. Ваше имя: Ваш отзыв: Для защиты от спама прибавьте к числу 29 число 80:
Рецензии Виктор Борисов [2009-03-26 03:50:51] Спокойная, ровная тональность эссе, которая верно соответствует теме. Вам удалось её удержать до конца. Ответить
Отзывы незарегистрированных читателей Надежда Далецкая [2012-11-10 19:25:55] 26 октября 2012 года умерла Светлана Валериановна Оболенская. Она была штучным человеком, большой личностью, но и обладателем огромной доброты душевной. Светлая память и земля пухом Светлане Валериановне. Ответить