Мой друг, Исакыч…

Светлана Осеева

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 30042 знаков с пробелами
Раздел: "РАССКАЗЫ, НОВЕЛЛЫ, МИНИАТЮРЫ"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

(фрагмент романа "Лига нищих"

- Как Вас зовут, сударыня? - церемонно представился мне в кофейне киевской консерватории упитанный розоволицый человек. Мне тогда было двадцать, ему - сорок. Я была студенткой, он - взрослым дяденькой. Человек внимательно смотрел на меня водянисто-серыми глазами навыкате, снисходительно улыбался толстыми оттопыренными губами, чем-то напоминал добрую черепаху из мультика, слегка заикался и нещадно картавил.
- П-приветствую. Гоша!
Гоша обожал бывать на джазовых концертах и называл себя джазовым пианистом. Я никогда не слышала, как он играл. Но каждый день Гоша заходил в консерваторию и коротал время за столиком, уставленным тарелочками с разнообразными сладостями. Здесь были ромовые бабы и шоколадные конфеты, толстые влажные пирожные и шоколадные плитки в серебристых обёртках. Гоша скупал всё, на что падал его сытый взгляд.
- М-мужчина, к-который любит сладкое - это д-добрый мужчина, - говорил он, уплетая всё это кондитерское великолепие за обе толстые щеки. - Угощайся! Кофе? А ликёр? «Старый Таллинн», рекомендую. Поднимает ар…артериальное д-давление х-худосочным, и улучшает з-землистый цвет лица. Н-насчёт лица - расслабься, я не тебя имею в виду, - доверительно сообщал он и с серьёзным видом запихивал в себя кусок шоколадного торта.
Гоша угощал всех, кто оказывался в его поле зрения. Где-то за пределами богемной музыкальной жизни у него был маленький туристический бизнес, который обеспечивал неплохой доход.
В начале девяностых вся туристическая деятельность в стране была полулегальной и заключалась в осуществлении турпоездок за рубеж. Визы обеспечивались через различные лазейки в европейских посольствах и иностранных представительствах, и за это платили наличными в твёрдой валюте - долларах, которые называли «зелёными», «гринами», «капустой». И ещё - «убитыми енотами» - у.е. Однажды в Европу выехала группа баскетболистов. На них невозможно было смотреть - настолько они были несчастными на вид. Какие уж там баскетболисты…
Гоша организовал бизнес по-своему чистый и красивый. Он не желал пачкаться и мёрзнуть под немецким посольством, и занимался въездным туризмом, встречая иностранных гостей, чтобы отправить их на охоту. Хлопот было не много, так как Гоша был мастером договариваться.
- Банька, сауна, водка… А что ещё надо этим несчастным донам Педрам? - потирал он пухлые ручки и улыбался. Его вид внушал доверие. Он совершал настоящие чудеса коммуникации! Иногда развесившие уши партнёры даже забывали документально оформить предоплату наличными «убитыми енотами», которую Гоша требовал немедленно, а заодно забывали и подписать договор. Но всё проходило гладко - звери бегали по заповедным местам в нужном ассортименте, и зарубежные гости с удовольствием отстреливали их за определённую плату. Дриады и нимфы, русалки и лешие с ужасом смотрели на эти кровавые спектакли, но что они могли поделать? Разрешениями от всех возможных и невозможных инстанций Гоша запасался впрок. И бумажки эти были - что надо. Окончательные бумажки, говоря языком доктора Преображенского.
- О моей п-порядочности ходят легенды! Посмотрите мне в глаза. П-посмотрите-посмотрите! Разве эти глаза могут лгать? - требовательно спрашивал Гоша у собеседника. И собеседник (а собеседниками Гоши были, в основном, чиновники, иностранцы, сомнительные личности и егеря) неизменно соглашался. Гошины глаза были честны, светлы, и обещали самое взаимовыгодное сотрудничество, которое только можно было бы себе представить в стране, где лгать вынужден был каждый второй.
Его огромная квартира находилась в центре Киева, в старинном дворянском доме. Рояль «Бюхнер» в гостиной. Старинная фарфоровая посуда с барышнями в розовых кринолинах и галантными кавалерами в мушкетёрских шляпах за стёклами дубового буфета. Непередавемый, ускользающий запах древних духов «Красная Москва». Ими когда-то душилась мама Гоши. Её уже не было на свете, но её запахом пропитались все предметы в доме.
- Правда - настоящее дворянское гнездо, да? У меня была настоящая еврейская мама. С детства она внушила мне правильное направление мыслей. Она говорила: лучше быть плохо одетым и хорошо питаться, чем наоборот, - с гордым энтузиазмом подвижника внушал Гоша своим гостям, расхаживая по пушистому ковру в мягких шлёпанцах с меховыми помпонами и стёганом атласном халате. Речь у него была порывистой и суетливой.
А потом он надолго исчез. Слухи, которые дошли до меня, были неутешительными. Говорили, что Гоша прогорел «по-крупному», в результате чего лишился квартиры и роскошного антикварного интерьера. Сплетничали, что он должен всем, с кем был знаком, громадные суммы денег. Предупреждали о том, что Гоше нельзя давать деньги в долг, потому что всё равно не вернёт. А увиделись мы с ним лет через десять совершенно случайно, на джазовом концерте в честь праздника Святого Николая Чудотворца в музыкальной школе, куда я затащила Сильвестра, чтобы увидеться с моей старинной приятельницей и сокурсницей по консерватории Женькой Супруновой. Она вышла замуж за директора этой школы, он был старше её на двадцать девять лет. Но он был оборотистым малым, этот лысый, упитанный вдовец с одиннадцатилетним сыном, а Женьке надо было где-то жить… Платить за квартиру жалкой зарплатой рядового деятеля культуры она не могла.
- Ба-ба-ба-а! Земля, оказывается, круглая! Мир тесен! Кого я вижу! - завопил Гоша, завидев меня за столиком в маленьком буфете рядом с концертным залом. - К-как здоровье? Ты ещё не бросила курить?
- Здравствуй, Григорий Исакыч. Мне тоже приятно тебя видеть. Курить я не бросила, - ответила я и нехотя погасила сигарету в пепельнице. Гоша терпеть не мог сигаретного дыма.
Он почти не изменился. Разве что чуть постарел, а вместо сытости из его водянистых рыбьих глаз на нас изливалась мировая скорбь.
- Привет, Исакыч, - поздоровалась полная тётка в кримпленовом пиджаке и пошла дальше по коридору.
- Это наш завхоз, Лидия Николаевна, - с уважением зачем-то представил нам её со спины Гоша. - А я здесь залом концертным заведую. По совместительству… Ч-что-то вроде директора по актовому залу. Да.
- Исакыч, здорово! - хлопнул его по плечу проходящий мимо грустный дед в рабочей спецовке.
- Рабочий сцены, Андрей Кузьмич, - кивая и улыбаясь, проводил он его взглядом, - Очень порядочный человек. Он меня уважает…
Да. Жизнь изменилась. Он стал Исакычем. А раньше был Гоша - для своих. И Григорий Исакович - для чужих.
- Как ты?
В течение десяти минут Гоша пересказал печальную, но смутную историю своего финансового краха, успел занять в долг десятку «до получки», предложить нам с Сильвестром вложить деньги в сомнительный, но прибыльный бизнес «под честное слово нашего покорного слуги» и сообщил, что даёт уроки фортепиано прямо здесь, в школе.
- Много учеников?
Он как-то сразу потух и съёжился, но ответил бодро, будто отчитывался:
- Нет. Всего два. Оба - м-мои дети.
- Женился? - изумилась я. Гоша был безнадежным идейным холостяком.
- Уже развёлся, - скромно сообщил он и заморгал. Мне показалось, что он сейчас всплакнёт. Но он снова выжидающе вскинул на меня хитрые глазки под тяжёлыми веками.
- Жаль, - пожала плечами я.
- Ой, я тебя умоляю! Как можно жить с женщиной, которая тебе в постели говорит, что ты похож на Н-надежду К-константиновну? В-вот ска-ажите мне, м-молодой человек - вы бы смогли спать с такой ж-женщиной? Да, кстати, я п-подумал - ты только пойми меня правильно - если можно… Мне десятки, пожалуй, не хватит. Ещё пятёрку подкинешь? Я отдам.
Сильвестр опустил глаза и, незаметно вынув под столиком практически последние наши деньги, деликатно вложил купюру в мою ладонь.
- На какую Надежду Константиновну? - опешила я.
- Н-на К-крупскую. На ж-жену К-крупского. То есть Ленина. Двоечница ты, чему тебя только в к-консерватории учили?
- Держи, - положила я пять гривен на стол.
- Ну, а… Какая-нибудь пара тысяч долларов - и вот, живёшь на проценты, ежемесячно, всё честно…
- Нет, - твёрдо сказала я, - Деньги вкладывать в твои дела мы не будем.
Хватит. Однажды - не так давно - мы с Сильвестром уже умудрились зарыть свои денежки. Все, до копейки. На Поле Чудес в стране Дураков.
- Ты что, с ума сошла, не доверяешь мне? - возмутился Гоша, - Семнадцать лет пить пили кофе вместе - и после этого я слышу т-такие жестокие и несправедливые слова?
- Гоша, - мне стало стыдно. - У нас просто нет денег.
- Что, совсем? У тебя?! Не может быть.
- Совсем…
- Не может быть, чтобы у человека совсем не было денег. Должны же быть какие-то сбережения на чёрный день! - не унимался Исакыч.
- У нас нет, - с сожалением сказала я, чем исчерпала вопрос и закрыла эту тему раз и навсегда.
- Моя жена, Вероника, - гордо сказал он, извлекая из-за пазухи жилетки фото белозубой смеющейся женщины на фоне морского пейзажа. - Младше меня на двадцать пять лет!
- Мой муж, Сильвестр, - в тон ему усмехнулась я.
- Н-да-а… Кошмар, - негромко среагировал Сильвестр.
- В чём кошмар? - всполошился Гоша.
- А во всём, - махнул рукой Сильвестр и отдал фотографию обратно.
- Мои дети, - закряхтел Гоша и полез за пазуху снова. - Ой! Да вот же они! Максим и Роза. Максу десять, Розочке восемь. Макс! Будь мужчиной, поухаживай за Розочкой, принеси ей чаю из буфета. Розочка, поздоровайся с дядей Сильвестром и тётей Олей.
- Здравствуйте, - сонно и нежно улыбнулось дитя, и на бархатные щёки упала тень длиннющих ресниц. Я протянула ей мандаринку.
- Что надо сказать?! - молниеносно встрепенулся Гоша и грозно вращая глазами, остановил взгляд на Розе.
- Спасибо, - прошептала девочка, похожая на ангела, и снова улыбнулась.
Я подумала, что вставить «спасибо» Розочка просто не успела бы, даже если бы и захотела.
- Так-то. Воспитывать и воспитывать! - проворчал Гоша, - Я им - настоящая еврейская мама. И папа.
- А Вероника? - удивилась я.
- Ой, я тебя прошу! Не порть песню. Что ты? Разве ей до них? Она у меня п-провизор! Умница! Занята по горло! Зато - красавица. Макс ведь мне пасынок. А Розочка - моя. А Женька-то, Ж-женька Супрунова, заметила? - стала бабищей. Толстая, к-как… бегемотиха!
- Не сплетничай, - прошелестела я, боясь, что Женька услышит. Она сидела рядом, за соседним - директорским - столиком и сигналила не столько мне, сколько Сильвестру, бокалом дармового шампанского, ведь концерт проводился на деньги спонсоров.
- При чём тут сплетни? Ты что, ослепла? Слушай, купи мне, если тебе не трудно, шоколадное печенье. И детям что-нибудь, если не т-трудно, к-конечно.
Нам было очень трудно. Но отказать было неловко.
- А т-телефон можно? - на прощанье поинтересовался Гоша. - М-может быть, п-позвоню к-как-нибудь. Новый год скоро…
При напоминании о праздниках у нас с Сильвестром настроение потускнело. Мы совершенно не представляли себе, где его встречать. Я только приехала из уютного Дрогобыча, куда вынуждена была на время уехать после того, как нас ограбили. Это длинная история. Вспоминать о ней не хотелось. Мы временно жили в разных концах города, снять квартиру было невозможно, а комнату - не нашли.

Гоша позвонил за два дня до Нового года.
- Ну, как дела, б-беженцы?
Видимо, он разузнал о нас то, о чём мы предпочитали не говорить никому. Женька, конечно, проболталась. Представляю, в какой это было форме… С какими деликатными и неделикатными подробностями…
- Нормально! - весело выдохнула я в телефонную трубку.
- С наступающим!
- Спасибо… Только до наступающего ещё дожить надо.
- Спасибо м-много, т-три рубля в самый раз. Извини меня, конечно. Ш-шутка. Шучу… - Гоша извинился так тепло доверительно, что мне стало неловко. - Тебе грустно, я слышу по телефону? А почему бы вам не навестить старого друга? Приходите в гости! Можно прямо сегодня. Ты не возражаешь? Поесть захватите чего-нибудь? Если не трудно, конечно. Т-только п-пожалуйста, без фанатизма, я тебя прошу. А то я тебя знаю. Английский чай, серебряные щипцы для омаров - всё это не годится. Что-нибудь попроще. Я тоже что-нибудь к-куплю. Ну что молчишь? Т-ты что, против? Адрес запиши. Приезжайте часам к восьми. Останетесь у меня, если что. Тут две комнаты и большая кухня. Я же уже не там живу, где раньше… Ну всё, жду.
Возразить я не успела. Из трубки закапали короткие гудки. Перезвонить Гоше я не могла. У него просто не было телефона. Я тут же позвонила Сильвестру.
- Неудобно с пустыми руками, я придумаю что-нибудь, - заверил он меня.
В восемь вечера мы были в центре, у серого дома с запутанной исторической биографией. Поднялись на четвёртый этаж. Позвонили в крашеную деревянную дверь. Никто не открыл. Я с отчаяньем посмотрела на жёлтый кулёк, в котором ютилась бутылка водки «Союз Виктан», буханка хлеба, полкило худосочных рёбрышек, кусочек сала, половина пластиковой бутылки подсолнечного масла, три больших луковицы и пакет гречневой каши. Гоши не было. Мы вышли из подъезда, покурили. Почти девять. Холод леденил кровь, ветер сводил с ума. Мы зашли обратно, снова поднялись на четвёртый.
- Давай подождём, - заискивающе посмотрела я на Сильвестра.
- Заснуть он не мог? Может, выпил - и заснул? - с тревогой взглянул в лестничный пролёт он и ещё несколько раз нажал на кнопку звонка.
- Нет. Он не пьёт. Совсем.
- Молодец, - усмехнулся Сильвестр, - И где он тогда?
В его глазах стыло сожаление.
- Ни за что бы не согласился. Но так хотелось побыть рядом… Вдвоём. В тепле.
Гоша возник в глубине заснеженного двора через полчаса. Он увидел нас издалека и замахал руками, как будто хотел взлететь.
- Ужас! Вы представляете, я шёл пешком! Десять километров! Такой ветер, ч-чуть не умер. В К-карбышева превратился. Кошмар. Оказывается, мой друг - это он мне оставил квартиру на месяц - любезно забрал мои последние деньги. И уехал! Как вам это нравится? Оставил записку - в-вот увидишь, она там лежит, на кухне. Если ты мне не веришь - может уб-бедиться в этом собственными глазами.
Он говорил сердито, так, как будто обвинял нас в чём-то. В том, что на дворе был мороз, и в том, что на мне была не совсем зимняя куртка с нежной коричневой опушкой вокруг нелепого капюшона, в том, что гололёд, и снег, и ветер, и что ему давно уже никто не верит... В том, что друг поступил с ним вероломно. И в том, что у него не осталось денег даже на проезд.
- Где ты был так долго? - вяло поинтересовалась я.
- У жены. Там, на Байковом кладбище. Да н-нет, я не шучу, она жива и здорова, у неё там дом, рядом с кладбищем. Дети… П-пианино. П-продуктов вот не удалось взять, ж-жалость такая! - Гоша покосился на жёлтый кулёк и ткнул в него пальцем, - А там что у тебя?
- Еда, - тихо ответил за меня Сильвестр.
- А печенья какого-нибудь не д-додумалась захватить шоколадного, эгоисты?
Он по-прежнему любил сладкое больше всего на свете. Только теперь это превратилось в болезнь - такую же, как и алкоголизм. За вовремя предложенную конфету Гоша готов был признаваться в любви, а не купленное шоколадное печенье оскорбляло и злило его так, что рядом с ним образовывалось плотное кольцо необъяснимого презрения и ненависти ко всем, кто попадал в пределы его ауры.
Гоша резко открыл дверь, и по лицу мягко скользнул ветер, как будто печальный домовой с нежностью коснулся моей щеки.
Пока Исакыч не то с плотоядным, не то с брезгливым выражением лица уплетал гречневую кашу и сало, мы с Сильвестром тихо выпили по рюмочке водки. По системе «инь». Закусывая, чтобы не пьянеть.
- Хорошо пошла… - задумчиво пошутил Сильвестр. - Как первая жена под лёд…
- Ну и ш-шуточки у вас… - сердито блеснул глазами Гоша. Беседа не клеилась. Наша попытка превратить лёгкую попойку в беседу наткнулась на холодную отповедь Гоши: «Когда я ем - я глух и нем!»
- А когда я ем - я глуп и нем… - пожал плечами Сильвестр. Он с детства остро реагировал на подобные вещи. Когда ему было то ли два, то ли три года, его мать, тогда ещё молодая журналистка, мимоходом заметила:
- Ты глуп, как пуп!
- А ты глупа, как два пупа! - без паузы ответило дитя. Это была первая в его жизни самостоятельная шутка. С тех пор он и стал шутить и писать стихи. А мама стала осторожнее.
Гоша изумлённо уставился сначала на Сильвестра, потом - на меня.
- Гош, ты чего? Мы что, сюда водку пить пришли, что ли? - спросила я с невинным видом. - А поговорить?
- Так! Не будите во мне Аделину! - смутился Гоша. Аделина - это была его собака. Огромная московская сторожевая с печальными слезящимися глазами. Она была уже старая и жила с женой. На Байковом. Гоша всё равно её не смог бы прокормить.
- Та-ак… чёрти что, - с неожиданной злостью процедил Гоша, - В-водка закончилась, сладкое и не начиналось.
- Может, сходим в магазин? - скромно предложил Сильвестр. У меня сжалось сердце. Это были не просто практически последние деньги. Это были вообще последние…
- Идём! - повеселел Гоша и, проворно сбегав в коридор, тотчас же вернулся с моей курточкой. Он всегда был исключительно галантным, мой друг Исакыч.
Мы вышли на лестничную клетку под бой часов, полившийся из радио.
- О! Глянь-ка… Чудеса. Ёлка лежит…
На ступеньках макушкой вниз лежала небольшая сосенка.
- В-выбросил кто-то… - втянул голову в плечи Исакыч и глаза у него отчего-то стали вороватыми. - А что… Уже тридцатое… М-может б-быть, кто-то уже отметил Новый год? В смысле - доотмечался… Алкоголики!
Мы с Сильвестром молча спускались вниз по лестнице. Гоша семенил рядом, и рот его не закрывался ни на секунду.
- Нет, н-ну сами подумайте… Ёлка лежит не в коридоре, а п-прямо на лестнице. Да? В-выбросили! Т-точно выбросил кто-то! Говорю вам. А может… Точно! Н-наверное, кто-то принёс ёлку в гости, и их оказалось целых д-две! И одну - выбросили. Ага. Д-для бомжей! Чтобы Н-новый год по-человечески люди встретили. Н-ну… Я о чём г-говорю… М-мы, спрашивается, чем х-хуже этих… б-бомжей, а?
- Ничем, - согласился, наконец, Сильвестр.
- Вот и я г-говорю… Слушайте, давайте встретим Новый год в-вместе. Я в ужасе, если честно. Я так одинок! И п-потом - у меня завтра з-зарплата!
- Тридцать первого? - недоверчиво спросила я.
- Да! - гордо ответствовал Исакыч. - Мне зарплату жена выдаёт. Что там эти жалкие школьные пятьдесят гривен? Тьфу. Не деньги, а слёзы. А она - выдаёт. Всё-таки дети есть дети. И отец - есть отец. Т-тем более - м-музыкант! Я же хороший музыкант, м-между прочим! Если ты ещё об этом не забыла. Так что… Л-лучше соглашайтесь! У вас всё равно ведь… в-выбор небольшой? Я прав? Ну, скажите мне, я жду ответа - я прав? Я весь превратился в одно огромное ухо! Н-не слышу ответа!
- Прав… - растерянно согласилась я с ним. Гоша не оставил ни единого шанса обсудить этот вопрос с Сильвестром.
Незаметно мы оказались в магазине. Гоша болтал без умолку, тыча пальцем в стеклянный прилавок. Разноцветные мотыльки светильников и булькающий Гошин голос кружились вокруг меня, а в руках у Сильвестра, как у фокусника, появлялись прозрачные шелестящие кулёчки с шоколадным зефиром, воздушным печеньем, конфетами…
- Стоп, - тихо перебил его Сильвестр. - Деньги кончились. Осталось только на дорогу.
- Идёмте домой! Я н-надеюсь, у вас больше нет никаких сомнений относительно того, где в-встречать Новый год? - коварно улыбнулся Гоша и глаза его стали влажными и ласковыми.
Мы шли по тихой улице. Снег падал отвесно, ветра не было. Воздух потеплел, и обрёл запах чего-то весеннего - слякоти и сырости.
- Интересно, ёлка лежит там по-прежнему? Или, может, украли? - приближаясь к подъезду, отчего-то занервничал Гоша.
Ёлка сиротливо лежала на лестнице между третьим и четвёртым этажом. Гоша заискивающе завертел головой, поочерёдно заглядывая нам в лица.
- Б-братцы… Ну что мы как д-девицы к-красные… Ей-богу. Смешно просто. Т-трусы… Ёлка лежит б-бесхозная, а п-послезавтра Новый год.
Сильвестр, не останавливаясь, подхватил ёлку рукой и с каменным лицом потащил её на четвёртый этаж. Гоша застонал и ринулся в коридор, звякая ключами.
- Н-ну это п-просто праздник какой-то! Вот свезло!
Ёлочка примостилась в углу коридора.
- А как наряжать будем? Где игрушки возьмём? Так-так-так. Несколько шариков мне дети свистнут - для отца им, слава Богу, ничего не жалко. Ну там д-дождик какой-нибудь. Кстати! - Гошины глаза округлились. - В музыкальной школе можно умыкнуть. А! - он махнул рукой. - Не обеднеют, в конце-концов. Так, за стол, за стол, друзья мои! И оцените: я, между прочим, водку не пью и другим не советую. Вы, можно сказать, исключение из правил! И нечего, нечего смотреть на меня, как матерь Божья на младенца Иисуса!
Через несколько минут на лестнице послышались мужские голоса. Гоша побледнел и тихонько проскользнул в коридор. Мы с Сильвестром тихо переговаривались между собой.
- Так! Тихо! - выглянув из коридора, отчего-то шёпотом скомандовал Гоша и приложил палец к губам, - По-моему, мы попали…
- Куда попали? - спокойно поинтересовался Сильвестр.
- Куда-куда!Вляпались! - бесшумно, на цыпочках вбежал в кухню Гоша, - Я, что ли, ёлку крал? Ага, украли ёлку, и думают, им это с рук сойдёт.
На его блестящем под электрической люстрой лице отразилась настоящая паника.
- Ты что, с ума сошёл? - встрепенулась я.
Сильвестр беззвучно рассмеялся. Вслед за ним рассмеялась и я. Мы не могли остановиться.
- Сами вы сумасшедшие! - сердито взвизгнул Гоша и выключил свет. - Тихо… Может, пронесёт…
- Послушай, - ещё смеясь, предложил Сильвестр, - Давай её просто выбросим из окна…
- Ты что, сумасшедший? Здесь всего четыре этажа! Ёлка упадёт под нашим окном… А вдруг им придёт в голову проверить? А вдруг они догадаются. Что она выброшена именно из нашего окна?
- Да кому мы нужны? Гоша… Сам подумай… Сейчас что, тридцатые годы?
Гоша не ответил. Опять просеменил в коридор и затих у входной двери. Потом бесшумно прокрался на кухню, стараясь дышать как можно тише.
- Они говорят про ёлку, говорят, что она лежала там, на лестнице! - трагическим шёпотом сообщил он, - Ох, не кончится это добром… И не вынесешь уже потихоньку!
Гоша всё любил делать потихоньку. Потихоньку брать деньги у жены, стаскивать бутерброды во время учительских застолий в музыкальной школе…
- Ну и ну. Григорий Исакович, Вы ж сами спровоцировали, - вкрадчиво попытался вернуть Гошу в состояние если не блаженного покоя, то хотя бы некоторой вменяемости, Сильвестр.
- Я? Я спровоцировал украсть ёлку? Но-но! П-попрошу! Я т-так м-мелко не работаю! - оттопырил Гоша нижнюю губу и спрятал руки за спину, отчего объёмный живот его выпятился.
- Нет, спровоцировали! - упрямо повторил Сильвестр и его глаза потемнели ещё больше.
- Н-не подсоединяйте! Что вы меня подсоединяете к своим гнусным инсинуациям! - взвизгнул Гоша и почему-то вытер ладони о брюки.
Сильвестр устало вздохнул и отвернулся к окну.

- Ладно! Эврика! Я всё п-придумал! Я придумал, идём! - толкнул он Сильвестра в плечо, и они скрылись в соседней комнате.
За стеной послышалась возня, скрип старого платяного шкафа и кряхтение. Я сидела на тёмной кухне и смотрела в окно. Голоса в коридоре подъезда стихли. Ледяной шарик луны просвечивал сквозь серую вату облаков. Опять начинался ветер.
- Сударыня! - раздался повеселевший голос Гоши, - Пожалте сюда! Ну?! Что скажешь?
Его глаза излучали хитрость и коварство.
- А где ёлка?
Гошины губы разъехались в улыбке, а глаза стали торжествующими и вороватыми.
- Не годится, - махнула я рукой.
- Это почему же?
- Гоша… Дело в том, что… ёлки как будто бы нет, но хвоей пахнет, как на новогоднем утреннике.
Лицо Гоши сделалось печальным и тревожным.
- Ну, и что прикажете делать? Украли ёлку… П-подвели меня, м-можно сказать, под монастырь!
Нечего сказать - пришли некоторые в гости! В-вы. М-между прочим, опасные люди! Вам никто этого не говорил? Нет? Ну вот. Боялись сказать правду. А я вот говорю. Да! Опасные! Б-более того, социально опасные!
Я готова была рассмеяться, но вовремя взглянула Гоше в глаза. В его глазах влажно стыл самый настоящий ужас.
- Гоша, успокойся. Что ты…
- Что вы душите из меня р-раба потихоньку? - окончательно возмутился Исакыч.
Сильвестр вынул руки из карманов, распахнул дверь шкафа, вытащил ёлку и потащил её к двери.
- Сумасшедший! - прошипел Исакыч и вцепился в неё обеими руками. Сильвестр резко обернулся, в глазах его промелькнуло что-то очень нехорошее, и Гоша отпрянул назад.
Через минуту он вернулся. Без ёлки.
- Ну и… Где она? - невинно поинтересовался Гоша и шумно задышал, - ты хоть понимаешь, что они, там, внизу, могли услышать, как ты тут дверью расхлопался!
- Помолчи, - мрачно процедил Сильвестр.
- Ага, мне уже в моём собственном доме говорят - заткнись!
- Помолчи… - устало повторил Сильвестр.
В воздухе повисло молчание. Я старалась не встречаться глазами ни с Сильвестром, ни с Исакычем.
- Ангел родился… - брякнул Исакыч и втянул голову в плечи. Настенные часы тикали тревожно, как будто что-то должно было случиться…
Тем временем в коридоре опять послышались голоса. Мы прислушались.
- Гля!- раздался на гулкой лестнице пьяный мужской голос, - Она опять лежит…
- Быть не может…
- Ну, глянь - лежит… На том же месте…
- Домовой шутит… Не иначе. Я понимаю, если пропала. Это кто-то взял. Но снова появилась! Этого я никак понять не могу.
- А! Точно домовой.
Тоненько ударяясь о стены, как теннисный мячик, в пространстве подъезда прокатился женский смех.
- Так вы нас разыграли? Ну и шутки у вас! Дурацкие…
- Да вот тебе крест, её не было тут!
- Ой, ладно! Пить меньше надо! - с вульгарным хохотком подытожила женщина, - Кому расскажешь - не поверят.
Тяжело прошаркали шаги на лестнице, хлопнула дверь.
Снова воцарилось молчание. Только теперь оно стало лёгким, и секундные стрелки на настенных часах затикали звонко и ободряюще.
- Ангел родился… Т-точно… - прошептал Исакыч, мечтательно глядя куда-то мимо нас, сквозь стены, оклеенные нелепыми грязно-розовыми обоями.
А мы ничего не ответили. Нам смертельно хотелось спать.

Новый год мы всё-таки встречали вместе. В домике жены Исакыча - рядом с Байковым кладбищем. Отказаться было неудобно. Тем более, что об этом нас почему-то попросили дети. По телефону.
Праздник удался, не смотря на наши опасения. Я играла на пианино, жена Гоши - Вероника, в алом атласном платье с золотой цепочкой на запястье - пела с детьми весёлые песни и пила с нами водку «по системе инь»…. Она оказалась по-настоящему очаровательной женщиной. Это я ревниво определила по взгляду Сильвестра на неё, когда она пела сейчас почти забытую песню о любви: «...На ней шелка горят, на нём бушлат потёртый...» Она пела, с полузакрытыми глазами, и сквозь ресницы был виден тяжёлый влажный блеск, как будто в глазах у неё стояли слёзы, и от её плотного, уютного тела исходило тепло. Ангелоподобная девочка Роза сидела прямо перед ней за столом и застывшими от восхищения глазами смотрела на её шевелящиеся влажные красные губы. За тёмными стёклами беззвучно падал снег, и скользили прозрачно-молочные тени - то ли ветер раскачивал деревья, то ли и вправду бесплотные привидения, покинув привычные места, кружили возле дома, заглядывая в окна. Старый дом поскрипывал от тепла.

- Не мотай мне нервы, солнце! Не порть детям праздник! - коротко бросала Вероника в сторону Гоши, подкладывая ему очередную конфету.
- Вот ведь человек… - задумчиво сказала она, выпуская дым колечком из полных влажных губ, когда Гоша вышел на улицу с собакой, - Сказал, что вы опасные люди. Воры… И деньги вам доверять нельзя.
Я чуть не поперхнулась кофе.
- Что ты так реагируешь? - она спокойно и горько усмехнулась, - Он же старый сплетник! Больной на голову. Я его как облупленного знаю. Глаза бы мои его не видели. Из-за не купленной вовремя конфеты закопает в своих идиотских умозаключениях… И не дай Бог тебе услышать от него душевные излияния какие-нибудь. Жалобы… Наживёшь врага.
Лицо Вероники вдруг стало жестоким, непроницаемым, как у сфинкса. Позади меня тихонько скрипнула и приоткрылась дверь, в проём бочком протиснулся Гоша.
- Сука, - коротко отреагировал он на подслушанные речи бывшей жены.
- Альфонс, - холодно заметила она.
С ёлки соскользнул стеклянный шарик и разлетелся по полу блестящими осколками. Аделина шумно вздохнула и почему-то уткнулась мордой в колени Сильвестру.
А наутро, заварив всем кофе, Исакыч грустно постанывал и кряхтел, как старик. В сущности, он и был уже стариком. Просто не желал этого признавать, чтобы этого не замечали другие.
Вероника предложила:
- Гоша, давай-ка я сварю тебе шоколаду. Ребята, не уходите. Вы же не спешите? Кто со мной сходит за пивом?
- Наверное, это буду я, - сказал Сильвестр и начал наматывать на шею огромный белый шарф, - На улице холодно.
- т-тже мне… Остап Бендер… - проворчал Гоша.
Дверь за ними закрылась. Аделина почему-то заскулила и улеглась, уткнув морду в лапы. Гоша сосредоточенно отхлёбывал горячий шоколад из чашки. Я молчала, курила.
- Вот скажи мне, только ч-честно: что даёт тебе твоё курение? Ну я понимаю - конфеты… От них м-мозги лучше работают. А сигареты? Совершенно ведь б-бесполезное занятие!
- Моё курение не даёт мне безобразно растолстеть, - мстительно заявила я.
Гоша резко поднял глаза от чашки.
- С-слушай… Я стал окончательным бегемотом, да?
Он помолчал.
- Ты прости меня. Н-нервы… Пока карманы были набиты - ты п-понимаешь… Всем был нужен, и всё у меня было хорошо, з-замечательно просто! А сейчас… Я чувствую себя тряпкой, п-понимаешь? Тряпкой, об которую вытирает ноги к-каждый, кто не поленится! - его голос дрогнул и прервался, - П-прихожу сюда… п-приходящий папа, или учитель м-музыки… Репетитор. Я ведь в этой п-проклятой к-квартире всего несколько дней! Пока друг не вернётся. Это тоже не его квартира.
- А чья?
- Л-любовницы его. Он парень не промах, ага. Ф-философ, между прочим! Да…
- А где ж ты живёшь, Гош?
- Я? Ну… Там… В м-музыкальной школе. Возле к-концертного зала там коптёрка такая есть маленькая. А сюда я купаться п-прихожу регулярно. Вероника разрешает…
Он заморгал глазками и покраснел. Мне показалось, что он заплакал. Некоторое время он сидел, уставившись в чашку с шоколадом, потом медленно поднял голову и, печально хлопнув ресницами, выдавил:
- Ты извини меня. Такой характер… Самому противно. Весь испереживался.
- Ничего, Гош… Мы все просто… разные…
А потом я вытащила из кармана припасённую Вероникой впрок конфету и вложила её во влажную короткопалую Гошину ладонь. На всякий случай. Жизнь такая непредсказуемая.

© Светлана Осеева, 2008
Дата публикации: 16.06.2008 04:11:26
Просмотров: 3232

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.