Желтый свитер Пикассо

Илона Муравскене

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 11417 знаков с пробелами
Раздел: "недавнее"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Посвящается моему старому другу

То есть это уже давняя история, даже не давняя, а просто забытая. Брошенная как- то наспех, без примитивных деталей и подробностей. Такая, от которой зачем- то просыпаешься ночью, вздрогнув, как от сквозняка, как от неловкого прикосновения, садишься, обхватив руками плечи, ищешь затем сигареты и спички, шаркая тапочками, наощупь , неосторожно совсем скрипишь дверью, дрожишь на балконе в одной пижаме, и спички мгновенно мокнут от осеннего дождя и ломаются в дрожащих пальцах. Но все- таки прикуриваешь и вглядываешься в темное ноябрьское небо, в серые очертания многоэтажек, вслушиваешься в чьи- то приглушенные голоса и даже музыку, в шорох машин по мокрому асфальту...и ждешь зимы. Белой чистоты улиц и тротуаров, когда солнце бьет по глазам пронзительно и больно даже сквозь шторы, и кофе почему- то кажется горьким, и лень искать пепельницу, и я стряхиваю пепел в пустую коробку из под кубинских сигар.
И кажется, что так уже было, причем совсем недавно, где- то вот секунду назад , и я слышу, как ты все еще пьешь коньяк где- то на кухне, горячо споришь, захлебываясь и прерывисто кашляя, смеешься и непременно варишь пельмени из пачки, и они обязательно прилипнут ко дну кастрюльки и ты будешь, ругаясь, звать меня на помощь.
И скажешь потом:
- Неспроста, да?
И ночью тебе опять приснятся кошмары и ты, размахивая руками и крича что- то во весь голос, разбудишь меня в соседней комнате. И я прижмусь щекой к твоей спине, шепча и успокаивая, мурлыча слова старой колыбельной, а ты, просыпаясь, опять скажешь:
- Неспроста, да?!
И утром станешь водить по мольберту старой, никуда не годной кистью, размазывая краску по безобразному лицу Медузы Горгоны.
- Пикассо!

Ведь когда- нибудь по проталинам, по веселым серым ручьям пройдет юный и шальной Апрель. Он промчится по солнечным лучам, шагнет в комнату через стекло, пройдется по горшкам с цветами на подоконниках, запляшет кадриль на паркете. А потом пройдется по пыльным клавишам черного рояля, утонет в аквариуме с золотистыми рыбками, вынырнет веселый и мокрый, совсем глупый и совсем неосторожный Апрель.
И будто пятнадцать лет.....

И мне, и ей, и ему, и всем нам в этом огромном городе, на Литейном, среди неба и домов. И мы до хрипоты орем Цоя, и рядом нестриженный Пикассо в желтом свитере до колен, в стареньких рваных джинсах, пьяный, с « Беломором». Впервые, наверное, пьяный и веселый... А Инна обнимает кассетник и ветер раздувает ее черную длинную юбку, как парус.
И мы совершенно отбились от группы, и пани Ирена , наверное, сердится и звонит родителям.
И какие- то узбеки предлагают довезти нас до Петродворца.

Как будто пятнадцать....и мне не надо возвращаться домой. И меня никто не зовет, высунувшись из окна, на весь двор, и не ждет к ужину, и не заворачивает бутерброды с собой по утрам, и не ищет сигареты в карманах, и не шарит в ящиках стола.
И я растерянно жду, когда вернется отец, когда , наконец, повернется долгожданный ключ в замочной скважине, когда он войдет в коридор и позовет тихонько, а я выйду, кутаясь в халат, босиком, чтобы разогреть котлеты и кашу.
И он спросит, слегка притягивая к себе:
- Как дела, а?
... но он не спрашивает, и не может открыть дверь, и я слышу, как он ругается, и бегу в одной рубашке, чтобы щелкнуть заветным замком, отступая назад, потому что он грузно падает прямо на коврик у двери, утыкается лбом в мои босые ноги, и из носа у него сочится кровь.., и разорван рукав куртки, и нет новой шапки.
- Курва мать...., - произносит , пытаясь подняться и отталкивая мои руки. – Курва мать...

И каникулы уже совершенно заканчиваются, и опять выпал снег, и опять январь.
Морозный и длинный. И ночь....
И мы стоим на сквозняке у самого подъезда.
И ты прячешь мои руки в своих огромных перчатках.
И мне не надо звать тебя на кофе, совсем никуда!- разве только на небо!- и ты чуть касаешься щеки, вскользь- холодно- и шагаешь , засунув руки в карманы, и я смотрю тебе вслед.
- Пикассо!
Ты оборачиваешься и подмигиваешь, я вижу твою улыбку при свете фонаря, вижу, как ты еще раз киваешь мне, и даже смеешься чему- то.
- Не уходи!

А потом ты глотнешь водки, прямо из горла, морщась, прольешь остатки на мольберт и застынешь, глядя, как стекает жидкость, оставляя разводы по полотну, по штрихам, калеча и уничтожая ..... прошлое.

Чтобы , расцепив пальцы, зажечь на кухне газ- согреться- выболтать всего « Онегина» наизусть, чтобы не думать, что холодно и неизвестно, когда же включат отопление.
А во дворах жгут костры, и у Дома Печати ходит военный патруль.
И мы просим у них прикурить, и тыкаемся кончиками « Орбиты» в маленькие огоньки, спрятанные в ладонях, и хихикаем потом всей девичьей стайкой, пританцовывая на одном месте.
Не уходим, наблюдаем, с ребячьим любопытством, как они курят, как тихо переговариваются, как пинают носками кирзовых сапог обломки вчерашних баррикад.
- А хороши пшечки местные, а!!! – кивают потом в нашу сторону.
И мы, взвизгнув, несемся в темень, растворяясь в ночи, в разные стороны, в нечищенные от снега улицы.

И я вижу, как ты бредешь в ночной ларек, чтобы купить водку, как фотографируешь и клеишь слайды на стену.
А в аудиториях все сидят в пальто и в перчатках, и кажется, что чернила в ручках вот- вот замерзнут, а за окном какой- нибудь семнадцатый век.
Но продолжается всего лишь двадцатый...

И я сажаю на колени шестипалое Уродство. С длинным синим носом и с выпуклыми глазами, и силюсь рассмотреть стрелки на циферблате, и, казалось бы, проваливаюсь куда- то вниз, как в пропасть, и кто- то, подняв меня одним рывком, зло командует:
- Пошли домой, детка!
А потом, прижав к стене подъезда, долго и больно целует в замерзшие губы, почти с мясом вырывая крючки и петли на шубе,по- настоящему, жарко дыша куда- то в шею, путаясь в джинсах.
- Не надо!
Наотмашь по лицу, по глазам, по искусанным вмиг губам, чересчур быстро расплываясь по телу и венам горячей волной, захлебываясь, потому что тонешь, хватая ртом свежий воздух, распластавшись ассиметричным узором на белоснежной подушке.
- Не надо!
Забываясь, как в бреду, по кусочкам склеивая разбитое зеркало из сумочки, и в виске звонко стучит сердце, отдаваясь каждым ударом где- то в ушах. И будто оживая где- то среди развалин, пьяно и грубо:
- Да пошел ты.., козел!

Чтобы выкрикнуть куда- то этажом выше:
- Пикассо! ......

Мы теряемся среди снежных улиц, греемся в подъездах, прижимая руки к раскаленным батареям, курим, задыхаясь от дыма, и , наконец, видим отца на какой- то лавочке на остановке. Он сидит уже, наклонившись на бок, бессильно повесив голову, без пальто и в одной робе.
И я грею его окоченевшие посиневшие руки своим дыханием, заглядываю в невидящие глаза, растираю его щеки снегом, пробую поднять его с этой лавочки, но он выскальзывает из рук и почти падает на истоптанный снег. И ты подхватываешь его под мышки,и вместе тащим его по тротуару, а он все пытается поднять голову, но я слышу только бессвязное:
- Пся крев... !

И ты собираешь звезды , рассыпанные по снегу, как бисер, по одной, нанизывая на тонкую ниточку, связываешь ее затем и протягиваешь мне. Раскрываешь ладонь и протягиваешь- и звезды горят, обжигая тебе руки, но ты даже не замечаешь этого, а только смотришь на меня.
- С Новым годом, родная..!.

И через сколько лет я вот также, набравшись храбрости и отыскав нитку звездных бус, позвоню тебе среди ночи, чтобы просто услышать:
- Здравствуй, родная!?
Но « дорогая», ни « милая», а просто « родная».
- Помнишь, я поклялась , что буду любить тебя вечно?!

Наверное, надо только разложить, рассортировать по местам, высыпав мысли, как пазлы из коробки. Ведь у каждой картинки свое законное место, придуманное художником или просто кем- то там еще для детей дошкольного возраста.

И легко просыпаясь от тяжелого грохота за окном, смотреть, как они уходят. Как трещат гусеницы танков, как гудят моторы отяжелевших грузовиков по тишине спящих домов и улиц.
Уходят.
И ты выведешь на белом холсте длинную прерывающуюся линию- уходят! – скованной чередой, один за другим, по цепочке, как по белой странице новой истории гениальной страны.
И вот она рассядется в кресле, расправив заштопанное платье и оближет пересохшие губы.
А ты , расталкивая всех в переполненном тролейбусе,затянешь невероятное:
- По длинному фронту купе и кают...

Ты помнишь?....

Ведь не будет уже никого , кто мог бы указать тебе на ошибки и недочеты. Ты повесишь на стену заштрихованную вагину и выкрикнешь уже мне, за дверью: - А пошло все в .....!
- Тебе очень плохо сейчас, Пикассо?
И ты уже привык не спать по ночам, не ложиться вообще, а так и сидеть на табуретке в холоде комнат, разглядывая жаб и червей по стенам.

А ведь тогда у нас ничего не было.
Кроме самих себя. Тебя и меня.
И я звала тебя с собой в Варшаву и во Вроцлав, в этот хмурый и грозный город готики, а оттуда мы автостопом ехали в Прагу, и спали в изнеможении где- то в дешевом отельчике на окраинах города.
И я много рассказывала тебе об отце.
А ты снимал мои темные очки и касался свежего синяка на скуле, обнимал за голову и прижимал к себе. К старому, желтому , выцветшему свитеру, с моей неуклюжей « штопкой» на локтях.

- Когда мне было двенадцать, отец учил меня кататься на коньках. Я неслась из школы домой, проигнорировав приглашение девчонок съесть мороженое в кафе.
Я уже с дороги видела, как он расчищает снег на озере, видела коньки на ветке березы. И неслась еще быстрее, ведь это Папа там, он же ждет.
А еще мы ходили на лыжах далеко за стрельбище. И пили еловый чай в сторожке, и папа жарил картошку на костре. Я никогда больше не ела такой картошки- из его рук, горячую, в черной золе. Так никогда больше....
А когда я была снежинкой на новогоднем утреннике, он принес мне с работы корону. Самую обыкновенную, пластмассовую, но мне казалось, настоящую, королевскую. Я примеряла ее целый вечер, крутясь у зеркала в своем белом платье, а отец смеялся: « Крулевна моя..!»
А потом его съело время и город. Время раздавило в один миг , в лепешку, как те самые танки, грохочущие мимо наших окон по старой дороге. Как солдаты никому теперь ненужной армии, а ведь я выросла на бесстрашии Зои Космодемьянской и славе Марата Казея. ...... А героев больше не было.

Совершенно и безвозвратно.
И мы возвращались в свое время, в твою мастерскую, и ты топил печку. И мы грели руки, сидя на корточках перед огнем, глядя, как языки пламени вспыхивают на тоненьких дощечках причудливыми узорами.
И просил, тянул как- то по- детски, раздув губы, будто капризничая:
- Станцуй для меня, а?
И я смахивала со стола все рисунки и и проливала гуашь прямо на полированную гладь стола, снимала платок с плеч, сбрасывала сапоги.
А ты смотрел.
Ты смотрел так, будто видел впервые. Будто не было ни дней, ни ночей, ни звонков. Ничего и никогда.
И танцевать, будто ходить по воде, грациозно и изящно, делая замысловатые балетные па – ни для кого- то, а для тебя......

Но я всегда найду, что сказать тебе, понимаешь?

Ведь когда- нибудь по проталинам, по веселым серым ручьям пройдет юный и шальной Апрель. Он промчится по солнечным лучам, шагнет в комнату через стекло, пройдется по горшкам с цветами на подоконниках, запляшет кадриль на паркете. А потом пройдется по пыльным клавишам черного рояля, утонет в аквариуме с золотистыми рыбками, вынырнет веселый и мокрый, совсем глупый и совсем неосторожный Апрель в желтом свитере с моими неуклюжими заплатками на локтях...

16-11-2007

© Илона Муравскене, 2008
Дата публикации: 29.12.2008 19:48:26
Просмотров: 4884

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Галина Целищева [2009-09-07 06:58:42]

Такая щемящая душу новелла! Нет, - поэма в прозе. Разбередило... Своё, далёкое...

Ответить

Владислав Эстрайх [2009-01-16 10:58:55]

Что-то очень личное... Невидимый фонарик выхватывает из глубин воспоминаний то один, то другой угол, понемногу составляя общую картину - больше чувственную, чем фактическую. Обращаться с этим приходится бережно, чтобы не нарушить кристаллическую решётку произведения. Но чем больший отклик вызывает рассказ, тем сильнее хочется видеть идеальное литературное полотно, поэтому немного попридираюсь:

"высунувшись из окна на весь двор, и не ждет к ужину

Нужна запятая после "окна", т.к. высунуться из окна на весь двор - затруднительно

"и устало позовет тихонько"

Неудачный порядок слов, как мне кажется. Было бы лучше, если бы наречия шли подряд.

"и, казалось, бы проваливаюсь"

...и, казалось бы, проваливаюсь...

"Как солдаты, никому теперь ненужной армии"

Запятая не нужна.

Ответить