Лошадь на переправе. Часть II
Виталий Шелестов
|
Форма: Повесть
Жанр: Просто о жизни Объём: 51156 знаков с пробелами Раздел: "" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
III Для многих из нас пережитое прошлое – не только громадный ком воспоминаний, но и некий виртуальный мир, в котором можно по-новому пережить тот или иной отрезок времени, дабы извлечь из него что-либо полезное в честь настоящего и по возможности грядущего. А иногда и просто ощутить тот кусочек мимолетной радости, что несло в себе какое-то эпизодическое явление. Последнее чаще всего происходит у людей преклонного возраста, когда приносит отраду сама мысль о былом чудесном переживании. Более молодые привыкли чаще отождествлять и сопоставлять прошлое и настоящее в надежде что-то не упустить, а то и наверстать и исправить. Кто-то видит в этом корень поступательного движения самой жизни, ее вечной иллюзии, и будет здесь по-своему прав. Прошлое Алексея Копылова можно было условно разделить на два отрезка: до и после одного события, которое если и не являлось судьбоносным в его жизни, то во всяком случае кое-что в ней предопределило. Несчетное число раз воспоминания набегали черными волнами, оставляя после себя зловещий осадок, смыть который можно было только лишь на некоторое время. Слишком многое в этом городе напоминало обо всем, однако уехать в другое место Алексей не мог: здесь была его родина, здесь он родился и вырос, здесь, наконец, жили его родные и близкие. И следовать новомодной тенденции (впрочем, не такой уж новой, как и модной) покидать родные пенаты в поисках лучшего заработка и, соответственно, быта в закордонном раю он не стал по простой причине: не хотел ощущать себя чужаком, особенно когда тебе напоминают об этом все и вся. Начина-ешь тосковать о доме, рвешься домой при первой возможности, а приехав, убеждаешься, что всё это напрасно, не стоило бередить душу, и начинаешь считать дни до отъезда. Про всё это ему уже не раз говорили различные знакомые; раз оборвав корни в одном месте, чрезвычайно трудно потом нарастить их вновь, когда приходит пора остепениться и подумать не об алмазах в небесах, а о простой обители на склоне лет… Вот потому и приходилось мириться с обстоятельствами, чтобы продолжать жить – активно и полноценно, - хотя бы для того, чтобы доказывать не только окружающим, но в первую очередь самому себе: какие бы беды ни происходили, нельзя и не должно позволять им окутывать тебя настолько, чтобы превратить в ходячее надгробие. И Алексей ощущал огромную благодарность тем людям, которые все последующие годы помогали ему сохранить то дерзкое юношеское стремление познавать и искать, дабы сделаться личностью сильной и полноправной, не обремененной комплексами и предрассудками. А ведь могло быть всё совсем по-другому… История эта началась много лет назад – еще в годы, когда поклонялись иным божествам и следовали (по крайней мере, делали вид, что следуют) иным принципам. В последующие времена их называли «застойными» (хотя то, что затем последовало, иначе как «размывом» не назовёшь). Алексей тогда учился в школе, где еще пытались привить идеи о приоритете духовных ценностей над материальными. Их восьмой «Д» считался классом весьма дружным и в достаточной степени «благонадежным», если можно сей термин прилепить к коллективу, где не случалось никаких особо аномальных (или криминальных, как теперь принято говорить) явлений. Не все учащиеся, понятно, были примерными, однако проводить уроки в классе преподаватели шли с боль-шей охотой, нежели в параллельные. Так, по крайней мере, казалось многим, в том числе и Алеше Копылову. Всё изменилось, когда в класс пришел он. Никто его не представлял, как это принято, у доски перед всеми, - видимо, потому, что личность была хорошо известна даже за пределами самой школы. Он просто явился с утра в класс и, усевшись на задней парте, с оценивающей ухмылкой поглядывал на своих теперешних однокашников. Большинству ребят сразу стало ясно: отныне проблем в классе сильно прибавится. Новый учащийся, как вскоре выяснилось, был оставлен на второй год, причем уже не впервые, и находился в том возрасте, когда выдают аттестаты зрелости (или же прочие документы об окончании среднего учебного за-ведения). Понятно, что сей факт не прибавил радости как одноклассникам, так и педагогам, и прежде всего классной руководительнице Евгении Викторовне. Фамилия его была Соломатин, кличка – Берш. Алёша, как человек неравно-душный к рыбалке, знал, что есть такая рыба, и водится она где-то в низовьях Волги и на Кубани. Но почему такое прозвище дали ему, не могли, наверное, объяснить даже те, кто это сделал. Берш так Берш, бывает и похлеще. Самое же худшее заключалось не в том, что этот тип, как и следовало ожидать, установил свой негласный диктат на новом месте, а в том, что его уродливая харизма оказывала определенное влияние даже на учителей. Например, молоденькая географичка Ирина Сергеевна тушевалась прямо на глазах, когда сей молодчик сотворял какой-нибудь номер во время урока, и умоляющим тоном лепетала: - Андрюша, ну хотя бы ради меня посиди спокойно, очень тебя прошу… Со стороны могло показаться, будто Берш явился на урок в качестве инспектора гороно, и какой-то преподавательский ляпсус поверг его в справедливое служебное негодование. Впрочем, открыто этот тип редко устраивал грызню с учителями, его больше удовлетворял их пришибленный вид, как в данном случае. Тогда он криво ухмылялся и снисходительно откидывался на спинку стула или скамеечки, всем видом показывая, что просьбе соизволил внять. Не все, разумеется, преподаватели выказывали подобное благолепие наглецу. Пожилой физик Артур Дмитриевич умел неплохо приструнивать всех этих «бершей», «костылей» и «пузырей». Если какой-нибудь гаврик устраивал на уроке нечто из ряда вон выходящее, он извлекал из своего богатого словарного запаса, приправленного житейским и педагогическим опытом, столь язвительные и наполненные иронией словообороты, что тем становилось неуютно, и единственным возможным средством от сего дискомфорта казалось просто тихонько посидеть в ожидании облегчительного звонка на перерыв. - Милостивый государь, - обращался к бершовой персоне Артур Дмитриевич, видя, что та в скуке бьет баклуши, вместо того чтобы хоть создать вид активно заинтересованной результатом лабораторного опыта, - не сочли бы вы за труд принять посильное участие в эксперименте. А то боюсь, что галки за окном, пере-считанные вами уже в который раз, едва ли поспособствуют развитию столь возвышенного интеллекта, коим является ваш. Вероятно, этот светский саркастический тон приводил учащегося Соломатина в замешательство по той причине, что для его привыкших к уличной брани и блатарскому жаргону ушам было полной новизной услышать нечто изящное, хотя бы даже и в таком варианте, что для большинства подобных ему личностей являлось крайне неудобоваримым. А непонятное весьма часто не только озадачивает, но и отпугивает. Нетрудно было догадаться, какого рода деятельностью занимался Берш вне школьных стен. Все знали о его близких связях с приблатненным мирком, многие видели, с какими типами он водит знакомства (слово «дружба» тут никак не проклевывалось) и как это выражалось в отношениях с другими ребятами. Знали, каким авторитетом в том уголовном мире являлся его старший брат, находящийся в длительной отсидке уже не первый срок. Была когда-то у Соломатиных и старшая сестра, но за пару лет до описываемых событий непонятные, по мнению многих, причины побудили её заснуть навеки у включенной газовой плиты. Вероятная причина же, как казалось Алексею, была простой, как камень у дороги: жить в таком окружении не представлялось ей мирским благом. Свой же собственный авторитет среди школьников, большинство из которых было намного младше его, Берш поддерживал нехитро и бесцеремонно. Ему ничего не стоило подойти к кому-нибудь и по любой ничтожной причине ударить или плюнуть в лицо, при том отлично зная, что адекватной реакции не последует. Большинство ребят боялось его панически, а те, кто хоть как-то пытались держать марку, с помощью убогих заискиваний делали попытки наладить с ним этакие приятельски-деловые контакты, которые в случае непредвиденной бури могли поспособствовать более милостивому для себя исходу и убаюкать бершовский гнев. Впрочем, за своих одноклассников Берш при случае мог и постоять. Уже зимой, в преддверии новогодних каникул, один нагловатый тип из соседнего класса (Алексей уже не помнил его фамилии) намылил шею скромняге Игорьку Замбровскому из восьмого «Д» за то, что тот нечаянно уронил ему на колени стакан компота в столовой. Берш, узнав об этом, вычислил на следующий день обидчика и на глазах у целой толпы совершил довольно впечатляющую экзекуцию: врезал пару раз кулаком под дых, добавил зуботычиной уже согнувшемуся в присест и, схватив за волосы, звонко тюкнул затылком о стену. После чего сплюнул и деловито прошипел: - Еще раз сунешь калган куда не надо – урою! Растопыра, блин… И удалился с гордым, как у индюка, видом… Последнее словесное добавление было у него весьма накатанным и продуктивным, особенно если требовалось кого-то оскорбить или пристыдить. Берш награждал им любого, кто по той или иной причине ему не сподобился, а случалось, даже бросал его в лицо учителям, осмелившимся удалить его из класса. Остальной же лексикон, понятное дело, изобиловал полным собранием ненормативщины, перемешанной стандартным набором выражений первой необходимости, как у Эллочки-Людоедки. По счастью многих, и в том числе педагогов, Соломатин часто прогуливал занятия, и тогда в классе, да и во всей школе, казалось, снова воцарялось непрочное ощущение этакой школярской идиллии, когда при-мерных учащихся несравнимо больше, нежели хулиганов, и общеобразовательный процесс, налаживая ход, чинно шуровал по рельсам благополучия. Алеше Копылову, как и многим, было противно видеть, как еще совсем недавно сравнительно дружный коллектив превращался в некое подобие сбившегося в кучку и притихшего овечьего стада, особенно когда в нём появлялся невесть откуда самоуверенный и беспринципный молодчик. От одного его вида у большинства меркли взоры и пропадало желание не только естественного в том возрасте позитивного самовыражения, но и вообще приходить в эту школу и тем более в этот класс, где теперь царила атмосфера отчуждения и серой безысходности. Соломатин почти не отличался от других одноклассников ни ростом, ни крепким телосложением, хотя и был, как уже отмечалось, старше всех на несколько лет. Сказывались неважные бытовые условия и раннее знакомство с алкоголем и та-баком. Чурались не столько его, сколько тех самых связей с полууголовной шпаной, основная масса из которой впоследствии становилась законченной перекипевшей грязью, лепившейся где только возможно, дабы урвать любым способом что-либо полезное для своего пропитанного ядовитой слизью нутра. Трудно сказать, имелись ли хоть какие-то положительные черты характера у этой личности; во всяком случае, за те неполных полтора года, что Берш провел в одном классе с Алексеем, последний, сколько ни припоминал впоследствии, ничего похожего не мог отыскать из памяти. А чего, собственно, можно было ожидать от человека, стянувшего из сумочки студентки-практикантки флакон с духами, чтобы потом в смеси их с какой-то самопальной гадостью оприходовать с двумя дружками в школьном туалете? Про случай тот ходили легенды: один из троицы отключился там же у писсуара; второму удалось добраться к порогу собственного класса, где его вывернуло наизнанку. Берш, видимо, как более опытный в подобных делах, героически выбрался за пределы школы, и нашла его мирно посапывающим дворничиха в кустах собственного двора. Гордость распирала его потом несколько недель: еще бы, показал всему свету, как правильно «термоядерку топтать». И самое противное, что находились такие, кто действительно считал столь яркое проявление мажорного дегенератства достойным восхищения и подражания. Алёша Копылов возненавидел Берша с первых же дней появления его в классе. Он хорошо знал, что такое же чувство испытывали к нему многие, однако ничего поделать не могли – боялись, вернее, опасались возможных для себя последствий. Проявить в открытую своё негативное отношение в данном случае означало не просто накликать неприятности на свою голову, но и возможные не-поправимые беды… Но у Алёши были помимо всего прочего особые причины для ненависти. Его бывший тренер в спортсекции Сергей Альметьев (Алёша уже третий год занимался спортивным пятиборьем), замечательный парень, с которым всегда было интересно и радостно заниматься, никогда ни на кого не повысивший голоса и всегда готовый помочь в трудную минуту, подбодрить нужным словом, однажды вечером вступился за молодую особу, которую избивали прямо на улице какие-то пьяные отморозки. И хотя потом выяснилось, что девица оказалась ихнего пошиба (стащила в «малиннике» у какого-то блатаря кучу денег) и отделывали её по-своему заслуженно, Сергею, получившему в потасовке тяжелую травму черепа и пролежавшему с неделю в реанимации, было от этого не слаще. Как и всем ребятам, что у него занимались, в том числе Алёше. Посещать секцию Алёша не прекратил, однако прежняя атмосфера доброжелательности исчезла вместе с Сергеем, сделавшимся инвалидом второй группы и отстраненным от тренерской деятельности. Именно из-за таких выродков, думал Алексей в те годы, и нет нормального житья. А ведь ничего не стоило накостылять таким бершам и прочим вьюнам где-нибудь без свидетелей, как в назидание: будешь, дескать, вести себя по-человечески – и сам наверняка почувствуешь иное отношение к собственной персоне… Увы! Не бывает так, чтобы всем сделалось хорошо; обязательно найдется вот такая мразь, которой не по себе от сознания, что рядом кто-то радуется, и не только от чего-то конкретного, а просто потому что живет на этом свете, который мог быть еще прекраснее, если бы не… Сколько этих «если бы» приходится порой выдавать как аргументов не то оправдания, не то обвинения – как для других, так и для себя. Только становится ли от этого легче?.. IV Соломатин не сразу почувствовал, вернее – почуял изрядную к себе неприязнь со стороны Алексея. Он поначалу даже не обращал на того внимания, как не обращал на какой-нибудь предмет классного интерьера – вазу с цветами или же портрет Ломоносова на стене. Однако подобное всё равно должно было рано или поздно открыться, раз уж сподобилось находиться в одном коллективе и нередко сталкиваться при встречах лицом к лицу. И уже к весне Берш окончательно убедился, что его однокашник Копылов отнюдь не испытывает к нему благоговейного почтения. Только выяснять окончательно пока не торопился: видимо, подо-зревал, что простым нахрапом здесь не обойтись, соперник не из тех, кто станет юлить и пресмыкаться, заполучив пинка. Скорее наоборот: сделает такой откат, что пожалеешь обо всём. Как и большинство подобных ему, Берш старался не за-девать в одиночку равных себе и уж тем более – превосходящих по силе и ловкости. Совсем иное дело, когда враг – один, и на него – стаей! Вот это по-нашенски, по-блатному, без всяких там рыцарско-буржуйских причиндал!.. Первый тревожный звонок состоялся уже в мае, перед началом летних каникул. Алексей возвращался с тренировки на автобусе, и на одной из остановок в салон ввалилось четверо подвыпивших парней лет по восемнадцати. Среди них Алексей разглядел и Берша, которого не видел в школе уже с неделю: весенние деньки, видать, пьянили душу и отбивали охоту тащиться в душные классы, что-бы высиживать непонятно для чего и кого заскорузлые трояки в журнале (дневника у Берша сроду не водилось). Тот также заметил Алексея и с недоброй ухмылочкой, пошатываясь, при-близился к нему. - Какие люди в нашем Г-голювуде! – проблеял он, насмешливо таращась Алеше в глаза. – П-цаны, а это мой одноквашник, наверно из Дворца пионеров едет, он у нас там Гамв… Г-гавлета в драмкружке играет. Алеша действительно выступал под Новый год в школьной пьесе «Детство Гамлета», сочиненной совместными усилиями доморощенных Шекспиров, только в роли юного Горацио. Он не стал разубеждать на сей раз в технической ошибке плохо посвященного в искусство Берша и его собутыльников, коротко хмыкнул и принялся глядеть в окно. - Чё там в гимназии творится? – поинтересовался Берш, продолжая с пьяным вниманием изучать Алексея. – Не забыли про меня еще, а? Физик в ящик еще не сыграл от своих экскре… экспе-ри… ментóв? Алексею было тошно отвечать на идиотские вопросы, и он с досадой оглянулся в сторону входных дверей: лучше уж выйти и подождать следующего транспорта, чем принимать на себя всяческую ахинею и перегарный смрад из глоток эти кретинов. Берш, однако, разгадал его мысли. - А-а, брезгуем, стало быть, нашим об-чеством! – Он завертел головой, как будто разминая шею после длительной неподвижности. – П-цаны, он нас совсем не уважает, а?! В графья записался, растопыра! Простого человека без внимания оставляет, тварь! - Да ладно, братэлло, чего к баклану пристал! – вмешался один из дружков, длинноволосый тип, известный в округе по кличке Василиса. Остальные были Алексею незнакомы. – У него и так в штанах сыро, ты еще хочешь водопад рас-крыть. Удивительно, до чего любят эти так называемые блатняшки с помощью чьего-то унижения напустить вокруг себя эту никчемную ауру собственного мнимого величия, сделать попытку этакого внушения прежде всего самим себе, насколько они круты и неуязвимы. А ведь выказанные подобным образом амбиции зачастую приносят результат; у животных, особенно пресмыкающихся и земноводных, яркая окраска, то бишь внешние признаки, служат аналогичным признаком если не силы мышц, то по крайней мере наличия иного оружия, служащего как для самообороны, так и для нападения. Разве что животные не употребляют этот свой потенциал без крайней на то необходимости. А вот некоторым человечьим особям сие просто необходимо, – по крайней мере, самим им кажется, что без подобного куража будет неуютно существовать… Алексей и тут не стал реагировать на шавочное тявканье одуревшей от вина шпаны. Покажешь зубы – не миновать потасовки, а там, глядишь, - скандал, милиция, унизительные попытки доказательств собственной правоты, до которой никому не будет никакого дела, протоколы, уведомления и прочее. Лучше, во всяком случае, не станет, разве что потом и в самом деле ходи с оглядкой: эта публика никогда не спускает причиненных ей неприятностей. Нет, пусть уж лучше выпускают пар вхолостую – и им приятней, и самому иногда полезно что-то новое про себя узнать… Да вон и автобус уже к остановке подруливает… Берш, увидев, что Алексей собирается к выходу, с примесью раздражения и одновременно торжества принялся старательно гоготать: - Гляди, братва, точно линять собрался! Слышь, Кобылкин, тут напротив ма-газин готового белья, в самый тык поменять на новое. «Братэллы» с готовностью заполнили и без того душный салон винным ча-дом и по-щенячьи визжащим смехом. Пассажиры, кто с ленивым сочувствием, а кто и со скрываемой усмешкой наблюдали почему-то за ним, Алексеем. Впоследствии он часто думал, что не будь сего акта проявления скучающего любопытства окружающих, всё могло сложиться по-другому. А тогда именно такая равнодушно-циничная реакция что-то подорвала у него внутри. Захотелось влепить не по этим ржущим самодовольным хрюслам, а по всему автобусу разом – одной гигантской дланью, чтобы закувыркался, как шкодливый щенок от оплеухи строго-го хозяина. С трудом сдерживая гнев, Алёша обернулся и отчетливо прошипел в самые рыбьи глаза: - Тебе тоже полезно было бы – блевотиной разит, как унитаза. В этот момент автобус остановился и распахнул двери. Алёша, выходя, отчетливо услышал, как пьяный Берш заверещал, рванувшись вслед: «Ур-рою, коз-зёл! Приготовь себе белые тапочки, растопыра! По размеру, блин!..» Корешки от-тянули его назад, двери снова закрылись, и общественный транспорт как ни в чем не бывало тронулся дальше, унося «неуловимых мстителей» и съёжившихся пассажиров дальше. Алёша перевел дух. Теперь он понимал, что прежнего житья ему больше не светит, и надо было как-то обмозговать, как себя вести при дальнейших встречах с этими типами. Именно с «этими»: можно было не сомневаться, что в одиночку Берш его вычислять не станет, убедившись сейчас в возможности заполучить от-пор. Не того пошиба соперник, чтобы выяснять отношения в равном поединке. И травить его отныне, вероятно, будут скопом, в малолюдных местах и с некоторой надеждой в свинячьих душонках, что всё же удастся принизить, заставить пресмыкаться к вящей радости всей окрестной братвы. Нет уж! Он, Лёшка Копылов, не из тех, кто позволит себя обгаживать без всякого повода. Еще покойный дед Степан Афанасьевич, участник двух войн, постоянно твердил маленькому внуку, сжимая крепкой ладонью его плечо: «Никогда не позволяй, дорогой мой, никакой твари себя унижать. Потому что сам со временем можешь стать таким. Будь всегда выше идиотских предрассудков, особенно если они учат тебя холопским манерам угождать, поддакивать и вообще трусить. И если ты нормальный мужик, то сразу будешь чувствовать, насколько это противно и недостойно…» Он очень любил и почитал своего деда, и когда того не стало три года назад, сильно тосковал по этой его крепкой надёжной руке и мудрым поучениям. И теперь, стоя на тротуаре в ожидании еще одного автобуса, сжимал кулаки и мысленно клялся, что скорее ляжет костьми, нежели уступит какому-то слизняку с рыбьей кличкой, включая его стаю, в своем стремлении оставаться человеком. Однако надежда, что Берш все-таки утихомирит свои претензии, чем паче такие необоснованные, легонько теплила душу. Немного погодя вспомнилось, что уже на носу лето, экзамены, – а там, скорее всего, расстанется этот ходячий вирус, как и прочий мелкий сброд, не только с классом, но и вообще со школой, и не будет больше донимать всех своими выходками. Так и получилось. До самого конца занятий Берш не появлялся, продолжая, видимо, куролесить в компаниях с себе подобными, а во время экзаменов было не до личных амбиций: представители гороно и всевозможные комиссии своим присутствием пресекали у экзаменуемых любые попытки слишком громко кашлянуть, не говоря уже о возможности что-либо выяснить на личной стезе. Впрочем, Алексей даже толком не помнил, был ли Берш вообще на тех экзаменах; почему-то в те дни инцидент в автобусе напрочь вытравился у него из памяти (вероятно, по причине понятного трепетного волнения в школе). А потом все разъехались кто куда: вторую половину лета Алексей провел в спортивном лагере под Вилейкой и вместе с родителями и сестрой в Трускавце. Предстояло доучиваться в школе еще два года, а в девятый класс таким как Берш по понятным причинам дорога была наглухо закрыта. Алексей почти забыл о его существовании, тем более что забот прибавлялось помимо школьных еще нема-ло: назревали общереспубликанские соревнования, после чего в случае удачного выступления маячили перспективы союзного масштаба и поездка в Прибалтику на юниорские квалификационные сборы. К сожалению, Алексей состязания провалил – оказался в общем зачете лишь пятнадцатым, не добрав несколько баллов в верховой езде и пропустив несколько досадных уколов на фехтовальной дорожке. Новый тренер тогда сказал ему: «Не хватает в тебе способности к внутренней концентрации, Копылов. Походи в библиотеку, почитай методички по тренингу и самоанализу, список я дам». Вот и пришлось остаток сезона дорабатывать то, что, казалось раньше, не имело перво-степенного значения, и попутно переосваивать почти забытую теорию с помощью брошюр и наглядных пособий для начинающих. Обидно… Краем уха Алексей слышал, будто Берша перевели в какое-то спец-ПТУ для «особо одаренных»: якобы за лето сей добрый молодец учудил геройство, за которое участковый после следствия пригрозил длительной отбывкой в казенных стенах, и что условный срок был манной небесной за подобные заслуги перед обществом. Выяснять подробности не было никакого желания. Однако уже в конце октября произошла новая встреча, после которой уже не могло быть и речи о нормальной жизни. Дело было на Смоленском рынке, куда Алексей завернул в надежде купить кое-каких радиодеталей для собираемого детекторного приемника (он с некоторых пор заимел интерес к радиомеханике). В те времена частная торговля из-под полы хоть и не поощрялась и даже наказывалась, но всё же можно было раздобыть таким способом кое-чего, что в магазинах появлялось крайне редко, да и то расплывалось, не доходя до прилавков. Ему повезло: у какого-то бородатого единомышленника нашлось это «кое-что» для установки коротковолнового передатчика, и покупка состоялась за уг-лом пивного павильона, откуда можно было через пролом в кирпичной ограде ускользнуть от нежелательных очевидцев столь подозрительной сделки. И всё же знай Алексей, кто появится в проломе с обратной стороны, то предпочёл бы скорее первых. Это оказались Берш с каким-то бритым под машинку незнакомым молодчиком неопределенных лет; у подобных субъектов порой трудно угадать точный возраст, – должно быть, вследствие такого же неопределенного рода их деятельности. Направлялись они, как нетрудно было догадаться, в зданьице рядом, благоухающее пивнушным угаром и копченой рыбой. - Оба-н-на! – не без удовлетворения протянул Берш, расплываясь в щербатом оскале – улыбкой выражение на его довольной физиономии назвать было трудно. – Сколько лет, столько бед!.. Тоже пивасика сербануть захотелось, а, Копытков? Он нарочно коверкал фамилии в школе, - должно быть, чтобы хоть на малую толику принизить кого-то и хотя бы настолько же ощутить собственное превосходство над трепетавшим оппонентом. Только в данном случае желаемого эффекта не последовало, как и в прошлый раз в автобусе. Алексей за лето прилично вырос и раздался в плечах, тогда как на Берше эти месяцы никак не отразились – как был внешне подростком-недоумком, так, собственно, и не изменился. Даже одежонка на нём как будто была всё та же, что и весной, да и, пожалуй, год назад: поношенная линялая кожанка с серой под ней футболкой, такие же брюки из полуистертого вельвета непонятно каких оттенков, растоптанные кроссовки с разноцветной шнуровкой. Ни дать ни взять беглый правонарушитель из колонии. Берш, видимо, тоже почувствовал контраст не в свою пользу. Помрачнел, сплюнул и уставился на бородатого. - Чё, левые делишки обстряпываем? Может, в долю возьмете, у меня рука легкая, огребём по полной. Бородатый поёжился и поспешил ретироваться, оставив колкие реплики без внимания. Берш с напарником усмехнулись и вплотную подошли к Алексею. Тот старался не показать вида, что встревожен, хотя, по правде говоря, под ложечкой засосало основательно. - Что за фраерá такие? – лениво поинтересовался бритый. - Так… мелкота с моего района, – важно пояснил Берш. – Только этот вот любит корчить из себя крутого. Спортсмен, однако. Бритый фыркнул и озабоченно глянул в сторону пивнушки. Ему, как видно, не терпелось туда. - Пошли, братэлло. Пускай тренируется. Стране чемпионы нужны. - Из него чемпион, как из козла дирижёр. Разок вкатишь по соплям – моментом скиснет. - Так чего волынить? Съезди по сопатке – и айда пивасить. Трубы горят. Но Берш уже явно не торопился вкусить удовольствия. Опухшие глазёнки его медленно наливались свинцом. Алексею хорошо было знакомо это явление – насмотрелся за прошедший учебный год. - Думаешь, я забыл про тогда – в автобусе? Решил, что просто так всё сойдёт? - А что было? – Алексей старался не перегибать планку и держать нормальный тон, хотя внутри подымалась волна колючего озлобления. – Я тебе, по-моему, никакой поганки не заворачивал. И потом тоже. Да и теперь не собираюсь. Сей довод Берша нисколько не урезонил. Он продолжал меняться в цветах, аки в самом деле хищная рыба при охоте не глупую живность. Наконец проши-пел: - Чё ты виляешь, растопыра! Думаешь, если будешь вот так гугнить – зауважаю? Тебе еще ребра как следует не дробили, потому такой и борзый. Твое счастье, что мне сегодня хреново, а то б провел лекцию, как правильно говорить со старшими. - Так сходи и поправь здоровье, - ответил Алексей, кивнув на павильон. – Я подожду, время есть. Он совсем не ожидал последовавшей реакции, хотя, казалось, должен был быть готов к любой агрессивной выходке. В правом боку прошило резкой болью, от которой Алексей согнулся и упал на колени. Тут же сильный удар коленом в лицо опрокинул его к стене павильона. В глазах вспыхнуло от еще одного удара кулаком по скуле. Всё это произошло так неожиданно и скоро, что не успел даже сообразить, какие приемы защиты следовало применить. Что и говорить, в не-умении нападать Берша трудно было упрекнуть. Безоткатный метод. - Вот тебе и спортсмены! – как будто издалека услышал Алексей веселый голос бритого. – Сразу же усох шнурок. Ну пошли, что ли, пиво киснет… - Ты, серебряное копытце, прими совет как на духу, – самодовольно подбоченившись, выпалил напоследок Берш. – Не попадайся больше на глаза. Живьем закопаю, баклан… Они ушли. Помнится, еще отчего-то удивило тогда знакомство этого отморозка с персонажем известной сказки Бажова. Не иначе, покойная сестра в слю-нявом детстве у кроватки читала. Больше некому… После того дня в Алексее крепко засело гадливое и мерзкое, как помойная слизь, ощущение некой порчи, словно кто-то вонючей краской поставил на нём рабское клеймо, избавиться от которого, казалось, не было другого способа, кроме как вырезать раскаленным оружейным клинком. Почему непременно оружейным, он смутно догадывался, стараясь отмахнуться от таких мыслей. Его всегда передергивало, стоило только подумать о Берше и о его дружках-собутыльниках, однако чувство гнетущего бессилия придавало всей ненависти сероватый оттенок, подобно тому как блеклый фон на картине или рисунке делает работу художника отчасти лишенной каких-либо эмоциональных ассоциаций при её изучении. Это вовсе не значило, что Алексей смирил гордыню и старался теперь вы-глядеть не шибко заметным, выходя на улицу. Просто он не видел выхода из создавшейся ситуации, в которой приходилось ощущать за собой Неизвестность. Как будет теперь вести себя Берш, растрезвонит ли по всей округе, что обхомутал очередного ретивого, станут ли за его, Алексея, спиной тыкать пальцем и посмеиваться всякие молокососы, - вот что по большей части скребло в те дни. Порой мельтешила такая мысль, что неплохо бы Соломатину загреметь на каком-нибудь из своих грязных делишек, тогда уж он надолго исчезнет с поля зрения, и сколь-ко народу облегчительно вздохнёт тогда полной грудью… Страх бывает разный. Алексей не опасался за собственную шкуру, как, воз-можно, желал того сам Берш. Здесь подтачивало, скорее всего, чувство ранимого самолюбия: дескать, спекся молодчик, примеряй кроличьи облатки. Стерпеть подобное унижение казалось порой невмоготу. Вот и получалось, что добился свое-го таки этот блатняшка – нет покоя отныне Алёшке, заест его червяк бессилия. И все же благоразумие одерживало верх: не стоило лезть в бутылку, последствия могли быть плачевными. И в свои неполные шестнадцать лет он сознавал, что со временем его душевные пертурбации мало-мальски улягутся, если только Бершу не заблагорассудится, несмотря на свое шаткое положение, усугубить конфликт. Но всё как будто шло своим чередом. Несколько недель было тихо, никаких признаков зубоскальства и ехидных намеков со стороны Алексей не замечал, да и Берш не появлялся на горизонте. Повседневные заботы потихоньку заслонили досадное происшествие на рынке, и начинало казаться, что так оно и канет в безоглядное прошлое, как это было с двойкой по алгебре и прорвавшейся канализацией в доме, где проживали Копыловы. То и другое скоро устранилось и если вспоминалось, то как случайные недоразумения. Однако провидению не было угодно, чтобы зародившаяся ненависть двух молодых людей угасла с течением времени. В середине декабря вспыхнула нежданная развязка. Алексей возвращался с тренировки, свернув на улицу Молодежную, чтобы заскочить к одному приболевшему пареньку из секции. Тренер поручил отнести ему выданные в ДСО «колючки» - так называли спортивные тапочки с ввинченными шипами для мягких беговых дорожек в залах. Зайдя во двор, примыкавший к дому заболевшего, издали заметил в одной из беседок некую компанию, развлекавшуюся тем, что внимала ревущим из портативного кассетника аккордам уже популярной в то время группы «Скорпионз». Алексею тоже нравилась их музыка, и он задержал шаг, чтобы дослушать до конца композицию. И лучше бы этого не делал. Несмотря на занявшиеся сумерки, различить физиономии цокающих и подсвистывающих было нетрудно. Одной из них оказалась хорошо знакомая бершовская. В предчувствии еще одной неприятности Алексей досадливо сплюнул; так примерно сплевывают через плечо, дабы сглазить нехорошую примету. Это, впро-чем, не укрылось от проницательного взора Берша, уже, видимо, привыкшего по-жульнически зорко глазеть вокруг. - Стоять! – рявкнул он, тоже завидев знакомое лицо. – Стоять, я сказал! – повторил с каким-то яростным нажимом, отчасти для впечатления на рядом находившихся, отчасти потому, что Алексей проигнорировал его оклик. Продолжать как ни в чем ни бывало вышагивать дальше было глупо – всем станет ясно, что струхнул и таким манером пытаешься сохранить гнилое достоинство. Самым лучшим было здесь нехотя остановиться и медленно повернуть фа-садом вызывающей стороне, что Алексей и сделал. - Что надо? – как бы с легким раздражением случайно оторванного от важ-ных мыслей прохожего лениво поинтересовался он. - Ментов стадо! – уже не шутя взревел Берш, вскакивая со скамеечки. – Сюда иди, Коптилов долбанный, совсем прибурел, однако! Несмотря на всплывающее чувство непоправимой беды и словно бы дыхания какой-то обледенелой бездны, подкативший гнев затмил страх, и Алексей отчетливо выпалил, будто прыгнул с высоты: -- Да пош-шёл ты!.. И следом загнул фразеологизм, от которого в при любых других обстоятельствах уши свернулись бы в трубочку… Бершу теперь не надо было выискивать причины для последующих, уже привычных действий. Все видели и слышали, как его смертельно обидели, и кто! – какой-то слюнявый бантик-фантик, пришитый к маминой юбке. Пулей выскочив из беседки и с воплем «Чего ты там пропердел!», он быстрым и очень даже твердым шагом двинулся к замершему, как ему хотелось думать, в испуге противнику. Ощущение не по себе, конечно, у Алексея было, но не настолько, чтобы напрочь парализовать. Дабы на сей раз Бершу не удалось застигнуть его врасплох, он за короткий отрезок времени вспомнил показанные в свое время Сергеем Альметьевым и разработанные на практике приемы для встречи соперника хлебом-солью. И когда тот подскочил на нужное расстояние, резким выпадом левой рукой отклонил его корпус и одновременно ребром правой с плечевым замахом молниеносно втаранил по шее. Выпад оказался эффективным еще и потому, что нападавший не сбавил при подходе скорости, и теперь по инерции с несколько измененной траекторией красиво улетел в дворовый штакетник, тут же рухнув-ший вместе с телом в сырой газон. Алексей понимал, что нельзя было давать Бершу подняться на ноги. И в то же время дружки сзади, набиравшие обороты не то в такт «скорпам», не то вследствие благородного негодования, могли сделать из него отбивную, если как следует не поторопиться. Он подскочил к запутавшемуся в кустах и рейках агрессору и расчетливо точным ударом кулака звонко припечатал левую скулу, погасив таким образом некоторый должок. - Это тебе за прошлый раз, гнида! – прошипел Алексей, наградив для солидности (куда теперь уже было отступать!) смачным пинком в бок. Берш, по-звериному рыча, никак не мог выпутаться из древесно-проволочных пут, что было Алексею на руку: поспешно выдрав из остатков ограды какую-то металлическую трубу, он развернулся к подскочившей кодле: - Что, твари, любите толпенью на одного?! Их было трое и все по возрасту как будто не младше, однако непривычная их глазам картина, видимо, подействовала. По крайней мере, на пользу Алексею. Было несколько секунд, чтобы развернуться и дать стрекача у самой стены дома, свернуть за угол, а там уже многолюдная улица Лазо, где эти уродцы, не привык-шие орудовать при свидетелях, враз утихомирятся… И всё же не мог он драпать, будто заяц. Вместе с торжеством внутри засела гордость победителя. Возможные последствия случившегося как-то даже не от-ступили на задний план – просто убрались напрочь. Тем более, что отступать уже было просто некуда – свершилось то, чему давно пришла пора. - Там ваш патефон сопрут, - насмешливо проговорил Алексей, кивнув в сторону беседки; рванув на подмогу корешу, троица оставила там кассетник, продолжавший выплевывать в пустоту «ветер с запада». – Вон уже целая орава из подъездов высыпала. И в самом деле, звуки потасовки и яростная, на весь двор, ругань никак не выпутывающегося из бурелома Берша вынудили нескольких жильцов дома выскочить наружу (в те времена общественная сознательность еще не была столь атрофированной). И потому улепетывать подобру-поздорову с места происшествия пришлось всем сообща, только, разумеется, по разные стороны горизонта. Только Берш, не страшась никого, медленно поднялся наконец с места падения и, отряхиваясь, побрёл со двора, раздраженно огрызаясь в ответ голосящим очевидцам: - Да заткнитесь там, кролики облезлые! Всё путём, никто не лопнул! Пере-живете!.. И только уже дома в тот вечер, когда эйфория неожиданно легкой победы схлынула, на смену ей тут же явилось то самое, что не принималось в расчет там, во дворе – мысли о последствиях. Такого быть не могло, чтобы уязвленный по самое дно своего колоссального эгоцентризма Берш не мобилизует весь свой уродливый блатной потенциал и не отомстит с лихвой за неслыханное унижение, коему подверг его непонятно откуда вылупившийся фраерок. Отныне хочешь не хочешь, а ходить с оглядкой и в как можно более людных местах придется. Странно, но только возможность того, что произошло на следующий же день, не пришла тогда Алексею в голову. …Несмотря на наступившую календарную зиму, снег еще не выпадал; было сыровато, но не морозно, временами моросил небольшой дождик. Идя утром на занятия в школу, Алексей подумал, что неплохо бы простоять такой погоде до Нового года, тогда можно будет съездить на сборы в спорткомплекс «Раубичи», где уже наверняка второразрядные нормативы никуда от него не ускользнут. Да и налима с отцом половить неподалеку от Рубы, в такую пору самые идеальные условия для его поклевок… Их было трое, поджидали они Алексея сразу же за углом соседнего дома, на небольшом пустыре у трансформаторной будки. И, видимо, давно: щеки и носы, порозовевшие от утреннего тумана, отнюдь не придавали им вида радушных хозяев, и покуривали они с нервозной досадой, часто и звонко сплевывая. У Берша, правда, налившаяся бирюзой левая щека, почти закрывшая глаз, розовую свежесть на физиономии сильно затушевывала. Двое других были Алексею тоже знакомы: ухмыляющийся Василиса и мрачноватый субъект с усиками и прической д’Артаньяна по кличке Ёхман – по слухам, большой любитель мотоциклов (в основном чужих). - Ну что, Копытков, - безо всяких прелюдий подступил Берш, - заказал ты себе духовой оркестр? Думаешь, просто так повыёживался – и теперь кум королю? - Да нет, Россомахин, - в тон ему коверкая фамилию, презрительно ответил Алексей, не останавливаясь. – Я думаю, пора тебе уже взрослеть и начать понимать, что не пуп ты Земли и никогда им не станешь. - Ну ни хрена себе… - скривившись, оторопело пробормотал Василиса. - Вот-вот! – покачав головой, обернулся к нему Берш. – Потеряли контроль эти гаврики, стоит только на время в сторонку отойти… Так ты, значит, крутым заделался, а? – снова обратился он к Алексею, поджав и без того тонкие прокуренные губы и уже знакомо наливаясь свинцовой бледностью. - А кого устраивает, чтобы его всмятку варили? – Алексей внимательно сле-дил за его движениями, готовый в любой момент среагировать на выпад. И показалось, что Берш, несмотря на теперешнее преимущество во всём, тем не менее в какой-то растерянности. Незавидно схлопотав вчера, он, видимо, начал понимать, что его авторитет среди школьников на поверку столь же шаткий, как и среди блатной шпаны. Но не сознавал еще Алексей, что именно такое положение дел и есть самое опасное, когда приходится иметь дело с подобными этим троим. - Тебя щас не только сварят, тебя в винегрет порубают, понял, растопыра? – нараспев прогнусавил Берш и замахнулся для удара. Как и вчера, он не предполагал, что стоявший перед ним может оказаться куда сильнее и ловчее, нежели ему всегда казалось. Мгновенно сманеврировав в сторонку, Алексей перехватил его руку и резко заломил сверху, да так, что Берш взвизгнул от внезапной боли в предплечье. Школа Сергея Альметьева не прошла даром: получив увесистого пинка сзади, соперник отлетел вперед и шмякнулся у бетонного основания трансформатора. Алексей, еще не развернувшись, но уже почувствовав вероятный выпад в спину, успел отпрянуть и подсечь туловище Василисы с занесенной для удара ногой. Тот грохнулся на спину, неуклюже взмахнув руками и выпустив изо рта сигарету прямо себе на цивильные вельветовые брюки. Краем глаза Алексей подметил, что третий, Ёхман-байкер, покамест не выказывает рвения напасть, а просто мотает патлатой башкой в стороны, – должно быть, отвели болвану роль стременного, в полной уверенности, что вдвоем справятся в один присест… Останавливаться было нельзя ни в коем случае. Подскочив к Бершу, Алексей схватил его сзади за воротник и рывком поднял на колени. Тот оказался на удивление легким, словно взятый за шкирку огрызающийся щенок. С силой тряхнув так, что в карманах у того всё зазвенело, Алексей, сплюнув на манер их самих в сторону, яростно гаркнул Соломатину в самое ухо: - Запомни, тварь! Еще хоть раз вякнешь что-то на меня и на моих друзей – по стенке размажу! И держись от меня сам подальше, увидишь – обходи стороной, насекомое! Он отшвырнул зачем-то притихшего врага и шагнул к Василисе; тот с виду как будто покрепче, если что – придется повозиться. Про третьего он уже не думал. - Ну а тебе-то чего от меня надо? Хоть бы спросил у корешка, из-за чего весь сыр-бор! Василиса не торопился с ответом; нехотя стряхивая со штанов грязь, он с прищуром поглядывал на Алексея, и наконец произнес: - Не задавал бы ты много вопросов, милый человек. Не на всё есть точный ответ («Философ, однако!» - изумился про себя Алексей). Скажу тебе только, что ой как зря ты весь этот водевиль устроил. - Я?! Я устроил?!.. Алексей даже сразу не понял, что произошло. Что-то толкнулось в боку, после чего мгновенно подступила тошнота, и ноги подкосились от непонятно откуда нависшей тяжести во всем теле. Всё поплыло перед глазами, в ушах поднялся шум, сквозь который как будто издалека и постепенно стали доноситься голоса: - Ты чё, Бершак, утворил! Пикой шмальнул! Это же статья!.. Мы так не договаривались, придурок!.. - Атас, мужики!.. Бегут сюда… валим… - …Эй… парень… слышишь… звони скорей… бегом… - Сюда… ого… а-а-а… Где-то когда-то не то писалось, не то говорилось, будто находящиеся длительное время в беспамятстве люди как бы виртуально переживают несколько жизней. Если бы у Алексея Копылова спросили, что он испытал или ощущал в течение того времени, что провел в реанимационном отделении городской больницы скорой помощи, он бы не смог дать никакого сколько-нибудь вразумительно-го ответа. Возможно, что-то и проносилось в воспаленном мозгу, и даже скорее всего в некой потусторонней реальности происходило нечто от бытия, только впоследствии Алексей ничего не мог вспомнить. Однако и полного мрака тоже как будто бы не наблюдалось: некое подобие световых и цветовых иллюзий про-носилось вокруг его не совсем угасшего мировосприятия, что-то отдаленно напоминавшее сумбурный калейдоскоп вспышек и мерцаний на экране испорченного телевизора. Ощущение времени и пространства сплющилось и расплылось в сильно измененном вакууме, поглотившем тогда его сущность. Лишь за пару дней до наступления Нового года сознание всплыло на поверхность бесконечного мрака, и Алексей еще долго не мог понять, где он и как попал в нестерпимо режущее глаза белизной помещение, неподвижный и полу-парализованный в клубке многочисленных трубок, холодным спрутом обволакивающих тело. Рядом сновали призраки в таких же ослепительно-белых одеяниях, что-то говорящие друг другу, и все звуки доходили до него не то чтобы издалека, а как бы сквозь неощутимую оболочку, в свою очередь держащую, как в коконе, самого многотрубчатого спрута… И всё же кризис перевалил тот зловещий гребень, что мог в одночасье рухнуть от удара гибельного бершовского острия. Крепкий организм Алексея не позволил себя поразить, и с того момента, когда тот очнулся на больничной койке, то больше не выпускал из себя всё более уверенно и прочно пульсирующие жизненные потоки. В те первые после беспамятства дни Алексей чаще всего вспоминал давно прочитанную повесть о Белом Клыке: тяжело раненый и почти безнадежный персонаж её наперекор всему переборол смерть и вернулся в этот мир, к изумлению и восхищению окружающих. Лучшего примера тогда для Алексея нельзя было найти, и впоследствии ему часто казалось, что эта джеклондоновская повесть принесла ему больше пользы, нежели врачебные процедуры и со-временные препараты. К концу января он мог уже самостоятельно передвигаться и общаться с внешним миром без посредников. Посетивший его в те дни участковый капитан Смольников поведал во всех подробностях об этой истории до конца. Берш, когда Алексей говорил с его дружком, повернувшись спиной, вытащил спрятанную в куртке заточку из напильника и ткнул ему в левый бок. «Чуть повыше бы взял – и всё», - покачивая головой, приговаривал участковый. Василиса же с Ёхманом, по их клятвенным заверениям, абсолютно ничего не знали об этой заточке. Их, дескать, дружески попросили, что надобно якобы одного молодца приструнить, накостылять по рогам – и баста. И даже как будто основательно отдубасили потом корешка за такое вероломство. Да и сам Берш, после того как их всех задержали, честно выгородил подельников, и тех временно освободили до суда с подпиской. Дав показания еще нескольким служебным лицам, Алексей с огромным облегчением ушел в дела повседневные: принимал процедуры, инъекции, микстуры, много читал и с тоской вздыхал о доме, спортсекции, радиоиграх и рыбалке в окрестностях города. Как долго еще всё это будет сниться на пропахшей медика-ментами больничной койке, в стонущей и кряхтящей палате для выздоравливающих!.. Из больницы его выписали только в апреле. К тому времени состоялся суд. Бершу, как и следовало ожидать, с учетом прошлых «заслуг» вломили на полную катушку; двое других отделались условными сроками, поскольку если и гадили до того случая, то по мелкому и с оглядкой. Отец, присутствовавший на суде, сообщил, что свидетелей по многочисленным прошлым «подвигам гражданина Соломатина» собралось столько, что впору было говорить о «втором Нюрнберге». Какая-то женщина чуть было не кинулась на него с кулаками прямо в зале, осыпая проклятиями и всенародно громко плюнув в сторону скамьи, где сидела троица… Странно, что для Алексея эти подробности почему-то прозвучали так, словно его всё нисколько не касалось. Должно быть, пережитое каким-то образом оказалось выжжено в памяти, и на его месте сохранилось обрушенное пепелище смутных времен, разве что отдаленно напоминающее о чём-то жутком и потустороннем… О том, чтобы продолжать учебу и тренировки, не могло быть и речи. Алексею выписали направление в санаторий под Друскининкаем, где должны были его окончательно поставить на ноги. К середине лета он полностью поправился и по приезде домой потихоньку втянулся в прежний ритм жизни: самостоятельно тренировался, восстанавливая былую форму, штудировал забытые школьные про-граммы и просиживал вечера в своей комнате у сооружаемого радиоузла. В общем, жизнь как будто налаживалась. Дома и на улице никто старался не напоминать о прошлогодних событиях, разве только мать длинными вздохами подчас заставляла сжиматься сердце. Алексей отлично понимал, что ей пришлось тогда пережить. Осенью он в качестве невольного второгодника, первое время с некоторым чувством неловкости, снова сел за школьную парту. Трудно сказать, было ли ему не по себе, когда учителя в стремлении не разбередить душевную рану (физическая давно затянулась и оставила лишь пористый рубец у левого бока) нередко ставили ему слегка завышенные отметки, хотя порой, чего греха таить, Алексей с непростительным для себя коварством пользовался этой не совсем заслуженной привилегией, – особенно в дни контрольных или внешкольных мероприятий. Кое-кто из преподавателей замечал признаки этой вполне невинной симуляции (в частности физик Артур Дмитриевич), однако публично её всё ж таки не выcтавлял, – опять же по причине профессиональной гуманности. Тем паче, что учащийся Копылов не столь часто употреблял свой геройски-мученический венец на корысть собственной персоны, а учился вполне прилежно и старательно. Дружки Соломатина, если таковые ещё оставались, более не встречались на пути. Личности же, что из той когорты, видимо, в силу негласного соглашения, не задевали Алексея при встречах, и ему порой казалось, что когда он проходил неподалеку от мест их убогих тусовок, все если не смолкали, то по крайней мере шумок вокруг них делался приглушенный. Хотя… кто их, дурилок картонных знает… Теперь, по прошествии двадцати с лишним лет, те события уже не представлялись в столь трагичном виде. И не только потому, что время, как идеальный лекарь, расставило всё по местам. Взрослея, по мере накопления житейского опыта, человеку свойственно всё чаще обуздывать характерный для юных лет максимализм и анализировать то или иное явление уже с нескольких позиций, нажитых с годами. То есть с точки зрения, что принято считать либеральной. Это вовсе не значило, что Алексей пытался найти какие-то оправдательные критерии в действиях своего врага. Однако на его место пробовал иногда себя поставить. Неужели не могло быть никаких объективных причин для его столь внезапных нападок и столь немотивированной агрессивности? Может, всё ж таки имелись какие-то факторы, подтолкнувшие Соломатина на отчаянный акт животной рефлексии, после которой наступает облегчительный коллапс антинасыщения: выпущены пар, кровь, пот, слёзы, и теперь можно и нужно пройти кулуары чистилища, дабы что-то в своей жизни всё-таки изменить?.. А может, Бершу в то время нужен был не корешок-собутыльник с его сомнительными идейками, а кто-то… пускай не друг, а хотя бы своего рода наставник, вовремя, пусть даже тяжкой ценой остановивший его, а там глядишь, и всё по-иному бы повернулось… Сам того не замечая и тем паче не сознавая, Алексей постепенно вступал на ту духовную стезю, где в рассуждениях порождается благодетель. Не та христианская благодетель, когда исходит всепрощенье Христово (до такой степени, пожалуй, еще никто из нас, грешных, не возвышался), но осознание, что человечку не обязательно для всеобщего блага грызть поджилки себе подобным, а попытаться найти ключ к взаимопониманию; ведь сколько примеров в истории, когда самое крохотное недопонимание какой-то мелочи приводило к жутким последствиям для большинства сторон. И многим по сию пору чудится, что в желании найти компромисс, шагнуть навстречу несогласному есть нечто принижающее, служащее признаком слабости и раболепия. Гордыня людского тщеславия овладевает всё крепче, чем больше в нас ощущения собственной мощи и власти, которые зачастую есть не что иное, как банальная мелкотравчатая химера. © Виталий Шелестов, 2016 Дата публикации: 26.11.2016 15:32:54 Просмотров: 2243 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|