Дверь в прошлое нужно оставлять закрытой

Анастасия Эльберг

Форма: Рассказ
Жанр: Любовно-сентиментальная проза
Объём: 31522 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Жили-были Адриана и Карл. Потом они расстались. А потом встретились вновь.

Треверберг
20 ноября, 20-15

Здравствуй, дорогой Карл!

Ни за что не угадаешь, почему я решила тебе написать! Торопиться мне некуда, так что расскажу всю историю. Я почти не пишу от руки, разве что заполняю ежедневник, так что постараюсь писать аккуратнее, иначе ты не разберешь мой почерк. Не хотелось бы, чтобы ты читал это письмо как шифровку и гадал, что означает та или иная закорючка!

Ох, наверное, невежливо начинать письмо в таком тоне! Надо спросить, как у тебя дела. Очень удивилась, узнав, что ты теперь живешь в Израиле, да не где-нибудь – а в Иерусалиме! Но потом вспомнила, что ты всегда мечтал там жить. Так что я рада, что твоя мечта исполнилась. Для этого ведь и придуманы мечты – чтобы они исполнялись. Очень интересно, как ты там устроился! Да и вообще интересно, чем ты занимался после того, как на нас напялили эти дурацкие профессорские шапочки и мантии и вручили нам дипломы. Ну, и после… ты сам понимаешь. Казалось бы, прошло семь лет, но ощущение такое, будто сменилась пара веков. Пишу и думаю о том, что ничего о тебе не знаю, ну просто ничегошеньки, поэтому меня разбирает любопытство! Я всегда была любопытна, ты и сам знаешь.

Как ты поймешь, посмотрев на адрес, я до сих пор живу в Треверберге. И уже больше пяти лет работаю в издательстве Оливии Сандерс. Первые пару лет я перебивалась там и сям, работала официанткой, продавцом, даже успела потанцевать в ночном клубе (в том самом, где подрабатывала во время университетской учебы)… а потом увидела в «Треверберг Таймс» объявление о том, что в «Сандерс-пресс» требуются редакторы. По-моему, сама Оливия писала объявление: у нее всегда был немного напыщенный стиль. «Нам не важен ваш опыт работы. Нам важны только четыре вещи – самоотдача, творческое мышление, свобода от стереотипов и любовь к печатному слову». На собеседовании нас было целых двадцать человек, а взяли только меня одну! Ты можешь себе представить? Будто сама Судьба меня туда привела за руку… Мисс Сандерс, оказывается, не такая напыщенная и высокомерная особа, какой ее представляют. Совсем наоборот! Конечно, к своей работе она относится серьезно и дерет с нас всех в три шкуры, не дай Бог нам сделать что-то не так. Но она совсем не прочь посмеяться вместе со всеми и сделать что-нибудь дурацкое. К примеру, на прошлую Апрельскую ночь она надела костюм ведьмы и нацепила рожки! И пришла так на работу! Вот смеху-то было!

Около года я проработала младшим сотрудником, а теперь я – заместитель мисс Сандерс. Зарплату мне подняли почти втрое, и недавно я купила новенькую квартиру на выезде из города – ты, наверное, помнишь, там есть небоскребы. И еще я сдала на права и купила машину. Теперь разъезжаю по всей Европе, так что у меня тоже исполнилась маленькая мечта. Я всегда любила путешествовать вот так, без запланированного маршрута и скучного гида. Но путешествую я редко, потому что работы у нас очень много. К примеру, где-то полгода назад мы издали новый роман Джеральда Гентингтона. Он называется «Судьба не делает ошибок», и – да-да! – это эротический детектив! Ты только представь себе – Джеральд начал писать детективы! Обязательно прочитай, это замечательная книга. Он не писал пару лет (мисс Сандерс сказала, что у него были какие-то личные проблемы, он развелся с женой и все такое), а теперь взял и выдал! По-моему, он переплюнул даже «Остров забытых желаний», после которого буквально проснулся знаменитым. Я прочитала книгу за одну ночь, не могла оторваться, а потом даже написала Джеральду большое письмо-отзыв, он был растроган. Мы издали ее первыми, огромным тиражом, но уже почти все раскупили, похоже, придется печатать еще. Только обложку переделаем. Это такой рекламный ход, на нем настаивает мисс Сандерс, хотя понятия не имею, зачем это нужно. Как по мне, так Джеральд Гентингтон – это марка, знак качества, и ни в какой рекламе он не нуждается. Просто – Джеральд Гентингтон, вот и все! Его можно издавать в какой угодно обложке!

Еще мы допечатали тираж «Мира между нами» Адама Фельдмана, и очередной тираж «Прозрачного гранита» (это моя любимая!). Кстати, по «Прозрачному граниту» недавно сняли фильм, ты его смотрел? Я очень удивилась, увидев там Афродиту Вайс… судя по всему, ее актерская карьера идет в гору. Но я и не сомневалась – она всегда была талантлива. Ах да, и еще одна новость, самая замечательная! Даже две новости. Во-первых, у Адама выходит новый роман. Пока не скажу, как он называется – чтобы ты помучился от нетерпения, я знаю, как ты любишь его книги, но могу сказать, что роман прекрасен! Во-вторых, я решила пригласить его на встречу с читателями. Да-да, представляешь? Просто взяла и позвонила самому Адаму Фельдману и сказала: «Господин Фельдман, а почему бы вам не приехать в Треверберг?». Ужасно волновалась, конечно, и уже придумала целый список напыщенных фраз для того, чтобы его уговорить. А он взял и согласился! Просто сказал: «Хорошо». Видел бы ты, какая толпа пришла на эту встречу! Мы решили устроить ее во дворце культуры имени Уильяма Тревера – ты помнишь, он находится в пяти минутах ходьбы от биржи. В зале не осталось свободных мест! Бедный Адам, он часа три отвечал на вопросы читателей и почти охрип… надеюсь, он меня не возненавидел за то, что я его пригласила, и приедет к нам еще.

Ну, что это я все о книгах. Как всегда – хочу написать письмо, а пишу только о книгах. Это ведь, можно сказать, моя жизнь. Кстати, так и не рассказала, почему я решила тебе написать. Мы купили права на издание книг Кристофера Брайта, я искала в сети фотографию для того, чтобы поместить ее на обложку вместе с краткой информацией о писателе. Ты представляешь, какой я испытала шок, когда узнала, что это, оказывается, твой псевдоним, и это твоя третья книга? Я даже протерла глаза – решила, что вчера вечером слишком много работала и переборщила с кофе! Я похвасталась мисс Сандерс, сообщив ей, что мы с тобой учились вместе, да еще и на одном факультете и в одной группе. Почему-то в книжных магазинах Треверберга не продают твоих книг (это надо исправить, и я об этом позабочусь, уж поверь!), и я, недолго думая, заказала их через Интернет. Отменила все планы на выходные, грелась под одеялом с чашкой чая и кошкой под боком (Кристина совсем старенькая, но держится молодцом!) и читала… это прекрасно, Карл. Даже не знаю, как описать свои ощущения и впечатления, что для меня странно – я ведь всегда хорошо могла выражать свои мысли. Плакала и смеялась, злилась и радовалась, вспоминала...

И как приятно было увидеть «Черные лилии» на бумаге, ты просто не представляешь! Я радовалась как девчонка, помню, как ты приносил мне распечатанные листы и сетовал на то, что это никто не опубликует. А я правила их красной ручкой и говорила тебе, что ты слишком любишь наречия. Помнишь? Как давно это было. А теперь держу эту книгу в руках. Такое странное ощущение. И ты посвятил ее мне… наверное, хорошо, что ты написал просто «Адриане». Без всяких там «с уважением» или, упаси Бог, «с любовью». Мне кажется, с пояснениями это было бы неправильно. Надо написать тебе пространный отзыв, даже три отзыва, на каждую, но, веришь или нет, в голове страшный сумбур. Напишу попозже, я обещаю. Но уже рекламирую твои книги мисс Сандерс, и убедила ее в том, что их обязательно нужно напечатать у нас! Я лично примусь за обложки, уже сделала много набросков. Да, я до сих пор рисую! Правда, редко – ты ведь знаешь, мне всегда было трудно усидеть на стуле больше пяти минут. Мисс Сандерс говорит, что я самый настоящий Стрелец: если чем-то загораюсь, то не успокоюсь, пока все вокруг не начнут гореть и активно действовать.

Потом – уже после того, как нашла фотографию для обложки – я продолжила искать информацию о тебе и нашла твой Живой Журнал. Это были еще одни выходные, во время которых я полностью потерялась для общества. Даже подумала открыть журнал и себе, но решила, что не стоит – я себя хорошо знаю, буду вести его нерегулярно, а это неинтересно. В общем, я подумала и решила, что напишу тебе письмо. Именно «живое» письмо. Мне хочется, чтобы ты увидел мой почерк. И еще мне хочется снова увидеть твой почерк. Почему-то я думаю, что он изменился. Да и вообще, не люблю электронные письма. Наверное, потому, что мой почтовый ящик открыт весь день, и я только и делаю, что переписываюсь с другими. Пишу письма, отвечаю, снова пишу. Другие умирают от зависти, узнав, что я могу написать тому же самому Джеральду или Адаму, но на самом деле эти электронные письма – такая чушь! Как видишь, я даже заказала специальный набор – конверты и бумагу для писем. В этом есть что-то романтичное, правда? Жаль, что люди сейчас почти не пишут писем.

Читала «Черные лилии» и думала о тебе. Точнее, о нас с тобой. Или правильнее будет «о тебе и обо мне»? Знаю, что это глупо, но «о нас с тобой» мне больше нравится… совсем замучила ностальгия. Читала – и перед глазами появлялись картинки из прошлого. Так, будто это какой-то документальный фильм. Сейчас в Треверберге зима. Точнее, пока что не зима – это ведь вторая половина ноября. Но уже выпал снег, представляешь? Я ношу пушистую шапку, купила недавно у Франчески Уинстон за дикие деньги, но уж очень она мне понравилась (не пытайся понять, я ведь женщина). Снег идет почти каждый день – наверное, зима будет холодной. Представляешь, подходишь к окну в выходной – а за окном снег! Похож на клочья ваты, и такое ощущение, будто можно собрать его и сделать большой, но невесомый комок. Я помню, ты любил снег. Помнишь, как мы гуляли в парке у реки зимой? Я тебе связала шарф, чтобы у тебя не мерзла шея. Зеленый с желтыми вставками. Теплый и пушистый. Ты говорил, что его цвета напоминают тебе о лете. А еще мы варили глинтвейн у тебя дома. Ты каждый раз умудрялся покупать подгнившие лимоны, и вкус у глинтвейна был странный, хоть и приятный.

Честно признаюсь, что до этого момента я почти не вспоминала о тебе. Уж слишком быстро крутилось колесо моей жизни. А недавно просматривала выпускной альбом университета и увидела там твое фото. Да и свое тоже. Мы там такие странные, совсем не похожи на себя. Впрочем, такое часто бывает, когда фотографируешься для таких альбомов. На тебе твой любимый черный свитер, а на мне – белая шелковая блузка. Черное и белое. Мы всегда были такими разными. В этом есть что-то ироничное, правда?

Сейчас я думаю о том, как бы повернулась наша жизнь, если бы мы тогда не расстались. Ведь мы не ссорились, не ругались. Просто тихо разошлись. Наши университетские друзья, наверное, были удивлены – мы были вместе целых три года, а потом – бац! – и все. Без видимых причин. Без видимых для них причин, конечно. Да и для меня, если уж честно, тоже. Ты ведь просто уехал, а я просто отпустила тебя. Помню, как стояла на вокзале (теперь этого перрона уже нет, куча новых веток, да и вообще – у нас сейчас мировой вокзал, просто прелесть, Европа и Европа!) и смотрела вслед твоему поезду. Думала, что ты выглянешь из окна и помашешь мне рукой на прощание, но ты не выглянул. А поезд подмигнул мне задними огнями и уехал в тоннель. Мне казалось, что я должна заплакать – ведь обычно люди плачут в таких ситуациях. Не знаю, что я тогда почувствовала. Стояла, держала в руках цветы, которые ты мне подарил (где ты их достал посреди зимы?) и молчала. А потом на вокзале начали собираться люди, пассажиры следующего поезда, и я пошла домой.

Иногда я думаю – может, я недостаточно сильно любила тебя, и поэтому не плакала? С другой стороны, какой смысл плакать в таких ситуациях? Люди плачут только тогда, когда они жалеют себя. А я не жалела себя. Я знала, что ты уезжаешь туда, где тебе будет лучше. И потом чувствовала, что тебе действительно лучше там, где ты сейчас. Ну, а потом я узнала про Иерусалим! И теперь я уверена в том, что ты счастлив.

Я встречалась с молодым человеком, которого звали Уильям (не ново для Треверберга, а?). Мы были вместе около двух лет, а потом разошлись. Он не выдержал моего ритма жизни, а меня раздражало его спокойствие. Терпеть не могу спокойных мужчин! Хотя с тобой все было иначе, и это странно. В общем, с тех пор у меня не было каких-то более-менее постоянных отношений. Там и тут случались всякие интрижки, но это отношениями назвать нельзя. Я слишком увлечена работой, а мужчины не любят таких женщин.

Ладно, это получается слишком длинное письмо! Думала, что напишу пару строк – и расписалась. Расскажи мне о себе и о том, как ты живешь. Расскажи, бывает ли в Иерусалиме снег. И вообще, расскажи, как ты там. Буду ждать твоего письма.

Твоя Адриана

P.S: подумала о том, что могла бы съездить к тебе в гости на Рождество! Мисс Сандерс согласится опустить меня ненадолго.

Иерусалим,

1 декабря, 10-40

Здравствуй, милая Адриана!

Вот сюрприз так сюрприз! Открыл почтовый ящик, с досадой думая о том, что мне не приходит очередной номер выписываемого мной журнала, а нашел не только журнал, но и твое письмо! Первым делом обратил внимание на адрес, удивился: кто же мне может писать из Треверберга? Оказалось, что это ты. Получил письмо вчера вечером, но ответ пишу только сегодня, с утра, потому что нужно было вычитать последние две главы романа и отправить их моему литературному агенту. Я и так запаздывал на несколько дней по причине того, что болел, и у меня не было сил для того, чтобы садиться за письменный стол. Но теперь все хорошо, и я вернулся к работе. А когда увидел твое письмо, то выздоровел окончательно!

Был очень рад прочитать о том, что ты работаешь с Оливией Сандерс. Мне кажется, о такой карьере мечтали все наши сокурсники. И еще я думаю, что если она решит оставить свой пост, то у нее есть достойный преемник в твоем лице. Знаю, как Оливия предана своему делу, и как она ценит людей, которые разделяют ее взгляды. Кроме того, что может быть лучше работы в издательском бизнесе? Особенно если ты регулярно общаешься с людьми, чьи книги с удовольствием читаешь. К примеру, тот же самый Адам Фельдман. Он бывает у нас раз в год (в Иерусалиме живет его дядя), и каждый раз Чарли, его литературный агент (еще тот проныра, надо заметить – своего не упустит), организовывает встречи с читателями. Так что прекрасно понимаю твой восторг: приятно увидеть одного из любимых писателей вживую, да еще и иметь возможность задать ему вопрос.

С Джеральдом Гентингтоном я знаком лично. После отъезда из Треверберга я некоторое время жил в Цюрихе (не спрашивай, почему именно там – у меня нет ответа на этот вопрос), и мы были соседями. Он развелся с женой и пребывал в дурном расположении духа, но Швейцария может вылечить все, что угодно, даже сердечные раны. Журналисты, конечно, успели перемыть ему все кости (ты сама знаешь, как они любят писать о его личной жизни и обсасывать сплетни), но, держу пари, его преданные читатели просто визжали от восторга, прочитав в прессе или в сети фразу: «Новый роман Джеральда Гентингтона уже в продаже». Критики, конечно, были настроены скептически, но, согласись, это было триумфальное возвращение. По-моему, только Джеральд может просто взять и спокойно уйти в долгосрочный творческий отпуск, а потом выдать такое, от чего самый отъявленный скептик откроет рот. Утер нос тем, кто прочил ему конец карьеры, и вышел из ситуации молодцом. Кстати, если бы не Джеральд, меня бы вряд ли опубликовали, так что за это надо сказать спасибо ему. Даже когда он не пишет, он работает «творческой батарейкой» - помнится, Адам рассказывал, что в его случае было точно так же. Они ведь с Джеральдом, если ты знаешь, близкие друзья.

Что я могу рассказать о себе? За эти семь лет произошло столько событий, что они не уместятся в одном письме. После Цюриха я отправился в Вену. Потом – в Париж. Потом – в Венецию. Потом – в Рим. В общем, катался по Европе до тех пор, пока не закончились деньги отца, а просить у него еще мне не хотелось. Я работал журналистом (вот и пригодилось знание языков), редактором и даже наборщиком текста в небольшой газете, а потом – ты не представляешь – совершенно случайно женился. Эту девушку звали Ивонн, и она была очень похожа на тебя. И внутренне, и внешне. Мы прожили вместе чуть больше года, после чего развелись. Несмотря на свой темперамент, она слишком часто подстраивалась под меня, а я этого не люблю – ты, наверное, и сама знаешь. Я решил, что больше не хочу оставаться в Риме – мне надоел этот город. Кроме того, он был связан с неприятными воспоминаниями об Ивонн. Вот так я и оказался в Иерусалиме. Когда-то я стеснялся своих еврейских корней, но в итоге они сослужили мне хорошую службу.

Опущу все подробности, связанные с бюрократией и получением гражданства – это вряд ли тебя заинтересует. Уж лучше расскажу тебе про Иерусалим. Он восхитителен, и тебе обязательно нужно тут побывать. Я снимаю небольшую квартиру в одном из отдаленных районов города, недалеко от его арабской части. Тут принято опасаться мусульман, но в Иерусалиме все иначе, тем более, в нашем районе. Мы живем рядом с этой культурой, и в ней нет ровным счетом ничего страшного. С утра можно пойти на арабский рынок, купить горячий хлеб или свежие восточные сладости. Можно приобрести кальян ручной работы и табак с особым вкусом, который создадут специально для тебя. Можно поиграть в карты, кости или нарды с хаджами (так называют людей, которые совершили паломничество в Мекку), которые сидят возле своих лавочек, сонно прикрыв глаза, и курят длинные трубки.

Ранним утром в Иерусалиме холодно – горный воздух прозрачен и свеж, и кажется, будто он стеклянный. Даже нет, хрустальный, и хрусталь этот так чист, словно его создал не человек, а какое-то высшее существо. Днем воздух становится терпким, горячим и вязким. А к вечеру прохлада снова возвращается. Ночь тут особенно темна, а небо особенно высокое – так, как оно и должно быть на востоке. А за городом ночью можно увидеть звезды. И снег у нас тоже есть. Правда, выпадает он не каждый год. Поэтому иерусалимцы ждут снега с нетерпением. В большинстве случаев он мягкий и липкий и быстро тает, но иногда – когда зима особенно холодна – он остается лежать на земле. Тут практически не бывает метелей, снег падает большими крупными хлопьями, и, если ты в это время находишься на улице, хлопья оседают на рукавах пальто, на перчатках и на воротнике. И не тают до тех пор, пока ты их не смахнешь.

Я могу долго рассказывать об Иерусалиме, и об иерусалимской зиме, но мне кажется, что тебе просто нужно увидеть ее. На этом свете существуют вещи, о которых можно говорить самыми красивыми словами, но и миллион самых прекрасных слов не опишет того, что ты увидишь своими глазами. Поэтому тебе обязательно нужно приехать. К примеру, на Рождество, как ты написала. Я буду очень рад тебя видеть, у меня в квартире две спальни, так что никто из нас не будет спать на диване в холодной гостиной. Кстати, в Иерусалиме – это странно звучит для Израиля, но факт – есть центральное отопление. Представляешь? Совсем как у вас. Пожалуйста, сообщи мне, если решишь приехать.

Твой Карл

P.S: смотрел на письмо целый день и не решался положить его в конверт, хотя конверт тут, рядом, в ящике письменного стола… думал, правильно ли будет говорить тебе об этом. Наверное, если бы не твоя фраза (цитирую твое письмо): «Думала, что ты выглянешь из окна и помашешь мне рукой на прощание, но ты не выглянул», я бы вообще об этом не задумался. Или, точнее, себе в этом не признался бы – так будет лучше. Я часто думаю о тебе. Как ты там, чем занимаешься, вышла ли ты замуж, сбылись ли твои самые заветные мечты. Может, ты уже известная художница, выставляла свои работы не только на Арт-стрит (ты помнишь, как мы их там расставляли? Это было весело), но и в картинной галерее. Той самой, где выставляются знаменитые художники вроде Эдуарда Муна. Может, у тебя уже есть дети.

Сам не знаю, зачем я тогда уезжал. Может, от тебя. Может, от себя. Скорее всего, от себя, хоть и не понимал, зачем я это делаю. Я всегда убеждал себя в том, что мне неуютно находиться на одном месте долгое время, а теперь взял и прижился тут, и не понимаю, зачем раньше куда-то бежал и спешил. Наверное, во мне был заряд какой-то энергии, и он толкал меня вперед, но теперь он закончился. И я ложусь спать под утро, просыпаюсь поздно, гуляю по городу, читаю, пью апельсиновый сок, обедаю в маленьких ресторанчиках и пишу. Та ли это жизнь, о которой я всегда мечтал? Даже если и нет – у меня вряд ли будет другая. Хотя могла быть. До того, как я принял решение. До того, как я взял билет на поезд. До того, как мы тогда расстались на перроне. Может, сейчас мы были бы вместе. А, может, и нет. Мы с тобой были как половинки одного целого, ты точно написала про черное и белое. Мы так здорово уравновешивали друг друга, что все вокруг только удивлялись – и как мы, такие разные, уживаемся вместе? Между тем, в этом и был основной секрет.

Иногда я думаю о том, что мне хотелось бы вернуть прошлое. Но дело в том, что невозможно приоткрыть маленькую дверь к определенным воспоминаниям. Только ты принимаешь решение туда заглянуть, дверь распахивается сразу, и все воспоминания – все-все, одним потоком – выливаются на тебя, как цунами, топят, не дают дышать. Так уж устроен человек – не может вспомнить что-то конкретное. Каждое воспоминание тянет за собой другое. И так далеки те наши прогулки у реки, но мне кажется, будто я только вчера вернулся домой и снял полные воды ботинки, хотя говорил тебе, что я ни разу не промочил ноги...

P.P.S: Твой шарф до сих пор у меня. Я часто его ношу.

Адриана – Карлу

Ура! Я заказала билет! Как же это все сложно, не верится, что я выстояла в этой борьбе с бумажками и документами! Прилетаю в ближайший четверг, мой самолет приземляется в семь вечера.

Карл – Адриане

Очень рад! Желаю тебе приятного взлета и мягкой посадки. Буду ждать тебя в аэропорту. Не забудь теплую одежду. Странно звучит, но зима выдалась лютая, холодно даже мне.

Адриана

Мы уже минут пять сидим за столиком в кафе и смотрим друг другу в глаза, но не торопимся заговаривать. В аэропорту шумно, толпы туристов разговаривают на разных языках, перекрикивая друг друга, и даже стеклянная стена не изолирует нас от этого шума полностью. Передо мной стоит маленькая белая чашка с крепким черным кофе, а Карл пьет чай – лесная ягода и еще какие-то неизвестные мне травы – и курит. Теперь уже «Parliament», а не «Lucky Strike», как это было в университете. Он изменил прическу, теперь у него короткая стрижка, которая открывает лоб. Когда он делает очередную затяжку, то хмурится, и на его переносице появляется крошечная морщинка. Он почти не изменился, разве что выглядит загорелым, и в его глазах вместо прежних веселых искорок и мечтательности поселилась глубокая тоска зрелого человека, успевшего многое повидать. И говорит он в своей прежней манере, только с легким акцентом. Мы обменялись лишь парой фраз: «Хорошо ли ты долетела?» «Все отлично». На нем тот самый шарф – зеленый с желтыми вставками. Именно по нему я узнала его в толпе встречающих.

Мне хочется многое сказать, но мысли не желают складываться в слова и быть озвученными. Карл снова затягивается, стряхивает пепел в крошечную пепельницу с логотипом кафе. На его безымянном пальце нет белой полоски от обручального кольца – значит, он давно его не носит. Интересно, какой была его жена? Ивонн. Он написал, что она была похожа на меня. Может, она на самом деле была похожа на меня. Или же ему хотелось так думать. Иногда чей-то образ так крепко заседает у нас в голове, что мы готовы искать его в каждом встречном. Он никогда не был красноречив и эмоционален, но не по причине особенностей темперамента, а потому, что предпочитал глубокие чувства мелким и поверхностным. У него не было времени для того, чтобы тратить себя на глупости. Это всегда было моей прерогативой. Я приносила огонь, а он приносил спокойствие. Таким и было наше сосуществование.

Карл делает глоток чая и возвращает чашку на блюдце. Рядом с ним на столе лежат ключи от машины, и к ним прикреплен брелок – крошечный шар, в котором пойдет снег, если его потрясти. Он носит снег с собой. Наверное, в те зимы, когда в Иерусалиме нет снега, брелок приобретает особую ценность. А, может, он просто напоминает ему обо мне. О тех зимних вечерах, когда мы гуляли вместе и смотрели на снег. Когда мы только начали встречаться, я часто думала, чем же привлекаю его, ведь у меня такой непоседливый характер. Ему нужна Снежная Королева, а не я. Такая, что будет понимать глубину философии этих снежных вечеров, сможет просто молчать рядом. А я не могла молчать, мне было необходимо делиться всем, что я видела и чувствовала – иначе меня разорвало бы от переизбытка эмоций. Может быть, на Ивонн он женился не потому, что любил ее, а потому, что она напоминала ему меня?

Сотовый телефон Карла издает негромкую трель, уведомляя о полученном сообщении, но он не прикасается к аппарату, до сих пор смотрит на меня. У него такие чужие глаза. Может быть, они всегда были такими, просто я недостаточно часто смотрела в них? Или же они стали такими за семь лет, во время которых каждый из нас жил свою собственную жизнь. Он всегда был недосягаем для меня, даже тогда, когда говорил о самом личном. Часть его души была отделена от внешнего мира тонким, но очень прочным черным стеклом. Такая же стеклянная стена, как эта, что отделяет нас от здания аэропорта. Я не могла просто заглянуть за эту стену. У меня был один выход – разбить ее. Но я не хотела этого делать. Поэтому в его образе для меня всегда оставалось что-то таинственное и неизведанное. Были моменты, когда я хотела, чтобы он принадлежал мне целиком, без всяких условностей, но через секунду я понимала, что он перестанет меня интересовать. Так я металась на протяжении всего нашего романа. Карл оказался смелее. Он положил этому конец. Я любила его именно за это. За его недосягаемость. За то, что он умел быть чужим даже в те моменты, когда это было невозможно.

Я ставлю на блюдце чашку с нетронутым кофе. Больше всего на свете мне хочется закричать: «Я люблю тебя, Карл!». Тысячу раз повторить его имя. Кричать так громко, чтобы все за стеклянной стеной повернулись и посмотрели на меня. Но вместо этого я говорю:

- Мне пора.

Карл

Она изменилась – я с трудом узнал ее. Похудела, и браслет, который когда-то был ей впору, свободно покачивается на тонком запястье. Из рыжей превратилась в брюнетку, и теперь у нее длинные волосы – не классический «боб», которому она не изменяла в университетские годы. Почти не накрашена – странно видеть ее такой, когда-то она любила яркий макияж. Разве что глаза остались прежними. Как я и думал. Глаза у людей не меняются. Просто в них с годами появляется глубина. А уж в глубине можно разглядеть все, что угодно.

Она зачем-то заказала крепкий кофе, хотя на моей памяти кофе пила пару раз, да и то растворимый, и всегда добавляла много молока. Курит вторую сигарету за пятнадцать минут, хотя раньше практически не курила – это было моей прерогативой, и поэтому я каждый раз удостаивался строгих выговоров и упоминаний о вреде курения. Курит тот же самый ментоловый «Vogue». Тонкая сигарета ей к лицу. Так и должна выглядеть сотрудница известного в Европе издательства «Сандерс-пресс», заместитель самой Оливии Сандерс, женщины, имя которой уже стало легендой. Элегантное платье, дорогие украшения, ухоженные руки, идеальная прическа, туфли на каблуке, сумочка из хорошей кожи, дорогие сигареты. Я хочу сделать ей комплимент, сказать хоть что-нибудь. К примеру: «Эдри, у тебя прекрасное платье». Или: «Эдри, ты очень сексуально куришь». На худой конец: «Ты будто летаешь на этих высоких каблуках». Но мой язык будто примёрз к небу, и я не могу выдавить из себя ни слова.

Мне хочется рассказать ей о том, как я жил все это время. Рассказать о самых незначительных мелочах: о том, как прекрасны вечера в Париже, о том, как чисты озера в Швейцарии. О великолепии Рима и узких улочках Вены. О том, какой вкусный кофе варят в кафе возле моего дома, и запах этот будит меня почти каждое утро – как по мне, так гораздо приятнее будильника. О том, что в Красном море, в Эйлатском заливе, вода так прозрачна, что можно увидеть стайки рыбок, а дальше можно разглядеть в воде коралловые рифы. О том, что в пустыне ночь черна, одинока и холодна, а днем землю беспощадно сжигает солнце. Мог бы рассказать ей о том, что значит для меня здешняя зима.

Я дожидаюсь снега, а когда он идет, то стою возле окна, смотрю на падающие вниз хлопья и думаю о ней. Вспоминаю тот декабрьский день – за неделю до ее дня рождения – когда я впервые поцеловал ее, и мы пошли ко мне домой. Она жила в общежитии, деля комнату с тремя соседками, и отправляться к ней было как минимум недальновидно, а я к тому времени уже снимал собственную квартиру. В тот вечер поднялась настоящая метель – снег кружился в воздухе, не останавливаясь ни на секунду, и был, как казалось, готов унести с собой и нас. Она пожаловалась на то, что ей холодно, я обнял ее за плечи – впервые за все время нашего знакомства мы оказались так близко – и поцеловал. А потом она сказала: «Пойдем к тебе домой, Карл». Любая другая на ее месте стала бы разыгрывать короткие сценки из спектаклей про девушек-недотрог, но она к числу этих девушек не относилась.

Я мог бы рассказать ей, что думаю о ней почти каждый вечер, и о том, что она часто снится мне. Именно она, а не Ивонн, хотя расставание с последней я переживал очень тяжело, и, казалось бы, все должно было быть иначе. Ивонн так и осталась для меня приключением, несмотря на то, что когда-то мы поклялись друг другу умереть в один день. В этой клятве для меня не было никакого смысла. Я уже давно умер. В тот день, когда должен был выглянуть из окна поезда и помахать Эдри рукой на прощание. Но не выглянул. Просто не смог взглянуть на нее еще раз. Я хотел смотреть на нее бесконечно, видеть ее рядом двадцать четыре часа в сутки. Фразы вроде «на прощание» или «взглянуть в последний раз» мой мозг (мое сердце?) просто отторгал, еще до того, как я пытался о них задуматься.

Наверное, мне следовало спросить о том, каким был тот Уильям, о котором она писала, но меня это не интересовало. Я всегда идеализировал ее – вот в чем была моя ошибка. Я дорисовывал ее образ самостоятельно и не слишком заботился о том, что у меня получится далекая от реальности картина. Она скользила по жизни, ее влекло желание узнать как можно больше и как можно больше пережить. А я живу слишком глубоко. Увязаю в моменте. Не могу отпустить до тех пор, пока не проживу момент до конца. Она никогда не поняла бы этого, потому что этот взгляд на жизнь был ей чужд. Поэтому она шла вперед, а я оставался на шаг позади. И всегда видел ее вчерашнюю, а не сегодняшнюю. И в какой-то момент что-то внутри меня сломалось. Я понял, что так больше продолжаться не может. Мы живем в разных мирах, которые выбрали для себя сами.

Она ставит чашку с кофе на блюдце, так и не сделав ни одного глотка. Ее рука лежит на столе, придерживая салфетку. Я думаю о том, что стоит протянуть руку – и я коснусь ее пальцев. Мне хочется взять ее за руку и сказать: «Идем, Эдри, кофе уже остыл, ты ведь все равно не будешь его пить. Мы закажем такси и поедем домой. Я покажу тебе Иерусалим. А то снег растает до того, как ты успеешь на него посмотреть». Мне хочется обнять ее за плечи – так, как тогда, когда мы гуляли в метель – и целовать, не обращая внимания на то, что вокруг полно людей. Хочется запустить пальцы ей в волосы и еще раз вдохнуть запах ее кожи – я до сих пор помнил его, даже лучше, чем запах ее духов.

- Мне пора, - говорит она и поднимается, отодвинув стул.

- Мне пришла в голову отличная фраза. По-моему, так можно назвать роман.

Она приподнимает бровь и смотрит на меня, всем своим видом показывая, что готова услышать эту фразу.

- Дверь в прошлое нужно оставлять закрытой.

22.01.12

Ашкелон, Израиль

© Анастасия Эльберг, 2013
Дата публикации: 25.11.2013 13:11:38
Просмотров: 2337

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.