Эрьзя

Светлана Оболенская

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 12705 знаков с пробелами
Раздел: "Человек и его время"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Мы далеко от тех мест, где война грохочет день и ночь. Но она живет и здесь, в далекой глубинке. Ее тяжкое и жаркое дыхание вырывается по утрам в бесстрастном голосе Левитана, возникающем в зловещей черной тарелке на стене, в появлении на улице почтальонки, идущей с пачкой треугольников в руке, в лицах женщин, поджидающих ее у крыльца. На лицах женщин написана мольба, как будто от этой девчонки в облезлой ушанке и больших валенках и впрямь зависят их судьбы.
Это маленький городок Ардатов, Мордовия. Зима 1942 года. С высокого откоса гляжу вниз на замерзшую реку Алатырь, вижу ребят, несущихся с горки на санках, и кажущуюся игрушечной лошадку, тянущую по крепкому синеватому льду воз сена. День солнечный, ясный, я иду в школу, учимся во вторую смену. Близится окончание десятого класса.
Немного воспоминаний осталось у меня о городе Ардатове, где я прожила полтора года эвакуации, и об учебе в Ардатовской средней школе. Самой лучшей там считалась учительница литературы Валентина Ивановна, молодая женщина, ни на шаг не отступавшая от школьной программы и даже вне уроков говорившая, казалось, только в соответствии с какими-то строгими партийными установками. Миловидная, волосы затянуты в жидковатую косичку вокруг головы так туго, что кажется, от этого и кожа на лице натянута и блестит. Малейшее отступление от учебника и от ее объяснений она замечала мгновенно и тут же делала замечание. Но вообще-то она не злая была, скучно только было невыносимо.
Все ужасно боялись учительницы истории Ираиды Семеновны, известной беспощадной требовательностью, касавшейся знания исторических дат и цифр, с видимым удовольствием сыпавшей в ученические дневники колы и двойки. И вид у нее был устрашающий – высокого роста, сухая, всегда в черном, сильно поношенном, грубом костюме – юбка и пиджак, седые волосы пострижены по-мужски, ходит широким шагом, как солдат. И на учеников смотрит зорким, насквозь пронизывающим взглядом.
Минувшей осенью историчка почти приказным тоном предложила нам придти к ней домой и помочь выкопать картошку. Знающие люди сказали, что от участия в этом «субботнике» будут зависеть четвертные оценки. И мы пошли и сделали то, что требовалось, под присмотром хозяйки, пытавшейся с нами шутить, открывая в улыбке длинные, желтые прокуренные зубы.
А остальных учителей Ардатовской школы я и не помню – кроме одного, вихрем ворвавшегося в нашу скучную школьную жизнь и как будто взорвавшего запрограммированный порядок, который начальству представлялся, наверное, наилучшим способом собственного существования.
Он стал нашим классным руководителем – Давид Львович Перский, учитель математики, появившийся в школе в середине учебного года. Говорили, что он одинокий, эвакуировался с Украины. Он получил у нас прозвище «лев». Может быть, тому способствовала настоящая грива вьющихся седых волос, – он был уже очень немолод – беспокойные глаза и стремительные движения. Я видела его потом летом – он почти бежал в широко развевающемся неопределенного цвета плаще, нагнув голову и сжав кулаки, словно для удара, и что-то негромко угрожающе бормотал, не замечая окружающих.
Он влетал в класс, не требуя, чтобы мы вставали по струнке, и прежде всего сообщал о том, что слышал сегодня по радио, иногда приносил газету и читал вслух.. Он повесил на стену карту СССР, велел сделать флажки на булавках и отмечал состояние на фронтах. Как шла у нас математика, я плохо помню, по крайней мере, у меня все было в порядке. Запомнился Давид Львович совсем другим. Однажды, начиная урок и рисуя на доске треугольник, он вдруг отложил мел, вытер руки тряпкой, с неудовольствием понял, что только испачкал руки, отбросил сухую тряпку и гневно сказал:
- Тряпку намочить не можете... Ну, ладно, сегодня геометрия подождет, никуда не денется. Я о другом хочу поговорить. Ардатов – городок мордовский. В классе есть кто из мордвы?
Человек пятнадцать подняли руки.
- Культуру свою мордовскую знаете? Язык? Историю, обычаи? Вот Вы, Девятаева, знаете?
Нет, никто мордовского языка не знал, Девятаева сказала только, что у ее бабушки есть национальный костюм, в сундуке лежит.
- Эх, вы! – возмутился Давид Львович, – имя хоть свое знаете? Эрзя – так мордовский народ именуется. А слышали что-нибудь про скульптора Эрьзю?
Нет, никто ничего не знал ни про какого Эрьзю.
- Эрьзя – знаменитый ваш мордвин. Впрочем, откуда вам знать – он же из СССР давно уехал, где сейчас – не знаю. А про первые его работы знаю, он учился в России, писал иконы, потом уехал в Италию учиться, занялся скульптурой – из дерева делал. Так за границей и остался. И вот я слышал, что он родился где-то здесь, в деревне, недалеко от Ардатова , и фамилия его настоящая – Нефедов. Я предлагаю – давайте разузнаем, поищем, где эта деревня, может, там что-нибудь найдем из его работ. Они замечательные, я фотографии видел. Может, музей удастся создать.
Все молчали. Потом подняла руку одна девочка:
- Давид Львович, но ведь он, значит, эмигрант...
- Так что из этого?
Давид Львович нахмурился.
- Ну, значит, предатель.
Учитель стукнул кулаком по столу:
- Да что вы понимаете? Предательство – свою культуру забывать, своим народом не интересоваться. А он миру имя своего народа открыл,взял себе псевдоним - Эрьзя. Эх, да что с вами говорить!
Но тут поднял руку Витя Филиппов. Он был старше всех в классе, все знали, что он ходил в военкомат, просился на фронт, но получил отказ. А недавно у него мать умерла, он остался с больной парализованной бабушкой. От отца с фронта вестей не было.
- Я согласен, Давид Львович. Надо сначала в городе попытаться разузнать. А весной отыщем эту деревню.

Витя неожиданно предложил мне пойти вместе с ним в райком комсомола.
- Я, – говорит, – сходил уже в краеведческий музей, это просто комната одна. Сидит заведующая, замерзает – дров не дают. Про Эрьзю знает, но ничего сказать не хочет – идите , мол, в партийные инстанции, если они разрешат... Я спрашиваю:
- Но у вас есть что-нибудь?
Она свое:
- Я вам сказала, идите в райком.
- Пойду в райком комсомола сначала, пойдешь со мной? Вдвоем как-то лучше.
И мы пошли.
В дальнем конце большого кабинета за обширным письменным столом что-то сосредоточенно писал хозяин кабинета, комсомольский секретарь. Мы стояли у дверей. Витя кашлянул. Человек за столом поднял голову, не торопясь, встал и приблизился к нам. Это был очень странный человек, ростом с тринадцатилетнего мальчика, а лицо его, круглое и какое-то помятое, было старообразное и совершенно бабье, без всяких признаков растительности. Пожал нам руки, предложил садиться и заговорил тонким голосом:
- Ну, что, друзья, о чем поговорить хотели?
Витя изложил наше дело.
- Эрьзя? – пропищал комсомольский секретарь, – не слышал про такого. Я сам эрзя, – засмеялся он, – но не тот, не тот. Молодцы, ребята, в такое трудное время о национальной культуре задумались. Но главное сейчас все же не это. Вот у нас на ватной фабрике не хватает политпросвещения, надо там политинформации организовать. Вы и взялись бы за это дело, вижу, что ребята грамотные. Да, – вдруг спохватился он, – а кто вам про этого скульптора рассказал?
- Наш учитель математики, – сказала я, – Давид Львович Перский.
- А-а, этот эвакуированный. Ладно, ребята, идите, я все разузнаю и вас вызову.

Давид Львович не слишком одобрил нашу инициативу, сказал, что другими путями надо Эрьзю искать.
- Видите, ваша одноклассница думает, что он предатель, раз за границу уехал, а секретарь райкома, конечно, станет бдительность проявлять. Кстати, как его фамилия? Ширшов? Маленький такой?
- Да, - обрадовалась я возможности выяснить странность внешности этого Ширшова, – а что, он – инвалид?
- Он гермафродит, – ответил Давид Львович, – ладно, дело сделано, ступайте.
На улице я спросила Витю:
- Вить, а что это такое – гермафродит?
- А ты не знаешь? Ну, отклонение от нормы такое, – объяснил он непонятно и покраснел, – в другой раз расскажу. Сейчас давай о другом. Ты сходи в библиотеку, знаешь, на Кузнечной? Поспрашивай там про Эрьзю. А я не могу, бабушке плохо.

Мы с Витей про Эрьзю ничего не нашли. Сходили еще раз в краеведческий музей Комната, в которой он помещался, оказалась запертой на висячий замок, на двери висело объявление: "Музей временно закрыт". Прошло недели две. Уроки математики проходили по расписанию, как всегда. Но про Эрьзю Давид Львович не заговаривал, а когда мы с Витей обратились к нему, махнул рукой и сказал непонятно:
- Мне бы до лета продержаться. Там посмотрим.
А нас с Витей вызвали, наконец, – но не в райком комсомола, а в райком партии, к первому секретарю. Директор школы сказал, что ему позвонили из райкома и попросили прислать нас ровно к 9 часам утра во вторник, не опаздывать ни в коем случае.
Без десяти минут девять мы сидели у дверей кабинета. Мимо нас, не поздоровавшись, со строгим выражением лица прошел в кабинет первого секретаря райкома партии с папкой в руках гермафродит Ширшов, и там раздались звуки разговора. Наконец, дверь отворилась, и Ширшов предложил нам войти.
У секретаря райкома времени, очевидно, было мало, и беседа вышла короткая.
- Сергей, – он кивнул на Ширшова, – рассказал нам о вас. Так вот: Степан Эрьзя – известный скульптор, мордвин. Родился ли он здесь, в окрестностях Ардатова, или в другом месте – никто не знает. Да это и не суть важно. Важно то, что Степан Эрьзя предал нашу родину и в такой трудный момент, когда наша страна героически борется с немецко-фашистскими захватчиками, проживает, кажется, в Аргентине. Подальше от войны укрылся. Его творчество нас интересовать не может, и никаких изысканий тут проводить не следует. Понятно?
- А Давид Львович рассказывал нам, – возразил Витя, – что Эрьзя над образом Ленина работал, что его нарком Луначарский поддерживал, считал талантливым, гением называл.
- Много воды утекло с тех пор, – усмехнулся секретарь райкома, вставая, – вот, может, тогда он и решил из СССР бежать. А вашего Давида Львовича придется от школьной работы отстранить – не должен человек, не разбирающийся в таких фактах, с молодежью общаться. Вот так.
- Но Давид Львович, – встала я, – лучший учитель у нас и классный руководитель...
- Все! – оборвал меня партийный секретарь, – лучший или не лучший – не вам судить. Так, мое время истекло. До свидания, товарищи.

Давид Львович пришел только на наш выпускной вечер, мы его пригласили. Он выпил с нами и даже танцевал с девочками. Мы заговорили про Эрьзю.
- Не пришло еще время Эрьзи, – сказал Давид Львович, – а мое уж кончается. Не успею ничего сделать. Ну, вы вот и продолжите. Наплевать нам с высокой башни на всех секретарей всех райкомов, – крикнул он вдруг и поднялся уходить.
- Давид Львович, – удержала я его за рукав, – а Вы-то сами как?
- Как я, милая девочка? У меня дочка такая была, как Вы, и сын постарше. Все вместе с матерью... Не будем про это. Я частными уроками кое-как пробавляюсь. Мечтаю свой Киев еще увидеть.

Мы ничего не сделали для Эрьзи. Витя добился своего в военкомате, из деревни приехала бабушкина сестра, и на днях он уходил в Красную армию.
Выпускной вечер еще не кончился, но мы с Витей ушли. И остаток ночи – светало уже – просидели на высоком крыльце дома, где жила я. В городском саду играл оркестр, танцы, и мы слышали далекую музыку и забывали, что где-то далеко идет война, не побеждавшая нашу тыловую жалобную молодость, говорили о будущем.
- Я тебе напишу, – сказал Витя, – а ты про Эрьзю не забывай...
Он притянул меня к себе и поцеловал. Впервые в жизни я целовалась с мальчиком.
- Я про тебя не забуду, – прошептала я ему в самое ухо, – напиши непременно.
Больше я никогда не видела Витю Филиппова.
А работы гениального Эрьзи я увидела на выставке в 60-х гг. , сердце защемило: где Витя Филиппов? Где Давид Львович Перский – единственный учитель, запомнившийся мне из Ардатовских школьных лет.
Вернулся ли он в свой Киев?

Примечание
Эрьзя Степан Дмитриевич (1876-1959), настоящая фамилия Нефедов, скульптор, художник, родился в деревне Баево Ардатовского района. Учился иконописному мастерству в Алатыре и Казани, затем учился в Москве в Училище живописи, ваяния и зодчества. В 1906-1914 гг. жил в Италии и Франции, затем был призван в армию и участвовал в первой мировой войне.
В 1919 г. вернулся в Россию, участвовал в ленинском плане монументальной пропаганда и работал над образом Ленина. В 1926 г. уехал в Аргентину и работал там над скульптурами из особо твердой породы дерева.
В 1950 г Эрьзя вернулся в СССР и последние свои годы жил в Москве.

© Светлана Оболенская, 2008
Дата публикации: 14.08.2008 13:45:53
Просмотров: 35980

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Отзывы незарегистрированных читателей

salmux [2009-03-14 09:28:09]

Спасибо за рассказ.Проникся атмосферой тех лет... История поставила точки над "и"... Побольше бы таких людей, как Давид Львович, жизнь была бы иная...

Ответить

Светлана Оболенская [2009-03-14 13:30:48]

Спасибо!