Улыбка зеленого бегемота

Марина Черномаз

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 15389 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

ОДНАЖДЫ

В средине мая на Город быстренько навалилось лето. Вот так всегда – зима киснет, киснет, - никак не хочет уходить, наконец, весна лишь намекнет на теплые денечки, расправит свечки каштанов – и уже лето. Дурманящий цвет акаций заглушает запах ворчливых авто на улицах, в скверах дождик наоборот прямо из земли поливает не только газоны, но и зазевавшихся прохожих, каблуки вязнут в размягченном асфальте, и старушки с бульвара попрятались со своими пестрыми корзинками на аллеях парка. Составляют конкуренцию мамашам с колясками.
У молодой мамаши легкомысленный хвостик-растрепка на самой макушке, из одного уха шнурок наушника тянется к пристегнутому на брючках приемничку, на коленях раскрыт журнальчик с яркими картинками. И не похожа она вовсе на мамашу. Скорее на студентку, сбежавшую с лекций. Но вот оно, ее главное сокровище: пухленькое, белобрысенькое, с белесыми длиннющими ресницами и носиком-кнопочкой. Сокровищу на вид чуть больше двух лет, оно чувствует себя вполне самостоятельным человеком, у которого сейчас первоочередная задача – усадить в свою складную коляску большого ярко-зеленого плюшевого бегемота. Сокровище сопит и кряхтит, но у бегемота на этот счет имеется свое особое мнение, бегемот ухмыляется широким ртом с четырьмя белыми бархатными зубами, и наотрез отказывается помещаться круглой попой в коляске.
Девчушка не выдерживает:
- Мама, - восклицает она возмущенно, - Мотя – никак! Сидеть – никак! Плохой Мотя!
Освободившийся бегемот Мотя выпадает из коляски и плюхается улыбкой об землю. Девчушка обиженно хмурится, закусив нижнюю губку. Ей очень хочется зареветь, но она ни за что не заплачет. Никогда. Она просто не умеет этого делать. Как мама.

ВЧЕРА.

Сашка не умела плакать. Разбитые коленки, порванные колготки, плохие отметки в школе и все прочие детские горести она переживала, закусив нижнюю губу, сведя в линию светлые бровки. Только сосредоточенное сопение выдавало ее отчаяние. Повзрослев, Сашка научилась не сопеть, только прикусывала губку. Было бы намного проще: закричать, заплакать, размазывая по лицу косметику, некрасиво сморкаться … Наверное, было бы не так больно… Не было бы этого ощущение склизкой ледяной лапы на шее, этого неглотаемого комка в горле… И Шурка тогда, может быть, не сказал бы тех страшных слов… Сашка и Шурка… Теперь Сашка одна. Сашка не умеет плакать.

Доктор был молодой и веселый, и такой симпатичный, что дух захватывало. Пациентки в очереди перед кабинетом шушукались, посмеивались – и очень его хвалили. Говорили, что у доктора невесомые руки и способности колдуна: перед его синими глазами все беды превращаются в мелочи жизни. А уж радости – вырастают до небес! На столе на видном месте лежал его паспорт, диплом и еще два каких-то документа – для тех недоверчивых дам, или их мужей, что могли бы усомниться в том, с кем имеют дело.
Пока Сашка одевалась за шторкой, доктор вполне грамотно мурлыкал модную довольно сложную арию – уж Сашка-то в этом понимала на пятом курсе консерватории!
- Эй, ну, где ты там копаешься, - крикнул доктор, - кого заказываешь?
Немолодая медсестра осуждающе крякнула.
Сашка выползла из-за шторки. Присела на краешек стула:
- Зачем заказывать? – спросила нелепо.
- Девочку или мальчика? Или парочку?
- Доктор хочет сказать, милочка, что вы беременна, - сурово разъяснила медсестра.
- Нина Федоровна, - укоризненно произнес веселый доктор, - в вашей интерпретации самая большая радость человека превращается в извещение о приходе налоговой полиции. Но мы не позволим скучным людям испортить нам праздник, правда, Александра?
Сашка молчала. Она, конечно, человек грамотный, да и к веселому доктору пришла вследствие возникших сомнений, но известие ее, все равно, ошеломило. Как это может быть: вот она, Сашка, у нее куча всяких забот: завтра семинар, надо купить новую тушь, вечером они с Шуркой в кино собирались, не забыть отдать Лене конспект по этике – а внутри у нее живет маленький человечек?
- Праздник – когда муж есть, - не унималась медсестра.
- Нина Федоровна, - резко припечатал доктор. Взглянул на Сашку: Нет мужа? А парень? Ты ж с архангелом Гавриилом вряд ли знакома.
Сашка кивнула.
- Ну вот, - облегченно вздохнул доктор. Взял Сашкины руки в свои мягкие теплые ладони, глубоко-глубоко заглянул в глаза: - Жизнь – это дар, это благо. Ее нужно беречь. Все остальное – второстепенно. Веришь?
Сашка опять кивнула. Стало легко-легко. Колдун, как есть колдун!

Прикрывая за собой дверь кабинета, Сашка услышала, как доктор сказал медсестре: «Извините, Нина Федоровна, но я буду просить главврача перевести вас»…

Хмурый поэт с высоты своего гранитного постамента недовольно разглядывал тощую девчонку в коротенькой курточке: И чего мерзнет? Не могла со своим парнем встретиться где-нибудь в теплом месте? Простудится, глупая…
Не могла. Шурка, как и все, мобилку во время занятий отключал, значит, ждать еще пару часов, а Сашка ждать не могла. Счастья было очень много для нее одной, счастьем надо было немедленно поделиться с Шуркой. Она пританцовывала на месте, вытирала красной от холода ладошкой снежинки с лица, вытягивала шею, чтобы не пропустить Шурку, когда они из корпуса в корпус переходить будут. Она представляла, как Шурка сначала изумится, захлопает длиннющими светлыми ресницами, потом рот его разъедется до ушей, как у Буратино. А потом он схватит Сашку в охапку и закружит по обледеневшей площадке, и они будут целоваться у всех на виду, потому что теперь – они одно целое навсегда. И Шурка – ее самый-самый в мире Шурка - будет смотреть на нее умильно, как один мужчина сегодня в поликлинике смотрел на свою кругленькую жену, и…
Шурка, действительно, захлопал ресницами. Шурка молчал.
- Ты не рад, - спросила Сашка, или не спросила, а подвела жирную черту под своим коротеньким счастьем.
- Саш, но это так некстати, - пробормотал Шурка. – Черт, ну влипли!
Какие колючие эти снежинки! Впиваются в лицо сотнями искрящихся иголочек. Очень больно. Сашка снова вытерла лицо уже грязной ладошкой. Бронзовый поэт на постаменте нахмурился еще больше: «Глупая¸ глупая девчонка! А чего ты ждала?»
В уши Сашке кто-то натолкал ваты, и сквозь эту вату она слышала, как Шурка бормочет что-то о стажировке в Лондоне, о которой он мечтал, об аспирантуре, на которой придется поставить крест, о том, что Сашка хотела поступать в летнюю студию в Барселоне, и что у нее огромные шансы выиграть эту стипендию… Что им еще рано обзаводиться детьми, что жизнь еще только начинается…
Он остался стоять у ног бронзового поэта, бывший единственный и самый-самый, а Сашка уходила из его жизни быстро-быстро, скользя сапожками по обледеневшим дорожкам парка, навстречу чему-то большому, горькому и страшному. Сашка справится со всем сама. Она ничего не скажет родителям, она не вынесет маминых презрительно поджатых губ, отцовских драматических требований наказать мерзавца и бабушкиного стакана с валерьянкой. Ей не нужна жалость. Сашка не умеет плакать.

Ей стал сниться один и тот же сон: длинный и душный. Он обрывался, и Сашка с облегчением просыпалась. Но она знала, что однажды ей придется увидеть сон до конца. Это день придет, и никуда от него не уйти.

В том сне Сашка долго-долго идет по черному песку. Она знает, что это именно песок, хотя он совсем черный, словно сгоревший, она чувствует его босыми ногами. Песок холодный и зыбучий, Сашкины ноги вязнут, песок уходит из-под ног, она вот-вот упадет, но все идет и идет вперед. Сашка поднимается на высокий холм. С холма открывается вид далеко-далеко, в НИЧТО. Впереди ничего нет, это не пустота, не мрак, не пустыня. Это - абсолютное ничто, его нельзя увидеть и описать, но Сашка знает, что имя ему - НИЧТО. Обычно в этом месте Сашка просыпалась. Но сегодня – ночь накануне того самого дня. И, значит, она должна увидеть все до конца.
Сашка видит, что она уже не одна. На вершине холма стоит тонкая женская фигура. Странная и изменчивая: то это девочка с косичками, то девушка с распущенными волосами. У нее нет лица. Вернее, есть, но черты его неуловимы, так же переменчивы, и Сашке никак не удается его рассмотреть.
- Как хорошо, что ты пришла, - говорит девушка. – Я ждала. Хотела увидеть тебя хотя бы здесь.
- Кто ты? - спрашивает Сашка.
- Твоя дочь, - говорит девушка. Или девочка?
- У меня нет дочери, - отвечает Сашка.
- Пока еще есть. Но завтра уже не будет, - печально роняет девушка. - И никогда не будет. Я уйду туда, - она кивнула в НИЧТО. - Так и называй меня: та, которой не будет. У меня не станут резаться зубки. Я никогда не пойду в школу с новым портфелем. Меня не будет дергать за косички от избытка чувств соседский мальчишка. Мне не танцевать на выпускном балу и не целоваться в парке, где стоит на гранитном постаменте хмурый поэт. Я не напишу стихов и песен. И, знаешь, у меня никогда-никогда не будет большого плюшевого зеленого бегемота… Такого смешного, мягкого, с широкой улыбкой и четырьмя белыми бархатными зубами… А так хочется… С ним можно спать в обнимку…
- Зеленых бегемотов не бывает…- прошептала Сашка …
И проснулась.
Наступил день.
День, когда та, которой никогда не будет, должна умереть.
В этот день в Город пришла весна.

Воробьи опьянели от весны, резвились в искрах капели, торопились рассказать всем-всем, как это здорово: весна, солнце, жизнь. Совершенно незнакомые люди улыбались друг другу, а вечные старушки на бульваре продавали тоненькие веточки, усыпанные пушистыми серебристыми комочками.
Холл больницы похож на центральный неф католического храма. Высоко над гулким каменным полом уходит в полумрак сводчатый потолок. Через узкие стрельчатые окна видно стену соседнего здания. Там, за этим окном, пространство без времени. Словно окно смотрит в небытие.
Пациентки в холле разбились на две группки. Одна состоит сплошь из кругленьких животиков. Озабоченных и счастливых. Углубленных в созерцание чего-то, только им известного, внутри себя. Ожидающих.
Другая… Они все разные: юные и не очень. Заплаканные, равнодушные, злые, испуганные. Сашка прижимает к груди пакет из магазина «Билла». В нем халат, тапочки, зубная щетка. Кое-какие мелочи, «согласно списка», вроде йода и двух баночек с крышками. Спрашивается, зачем баночки? В нагрудном кармане курточки свернутые в трубочку деньги. Ленка одолжила. Ленка – настоящий друг. Вопросов не задает, и советов дурацких не дает.
Высокие двери со скрипом открылись, в мрачный холл вместе с весенним ветром и солнцем вошел веселый голубоглазый доктор. «Животики» сразу же подхватились с мест, вперевалочку поспешили ему на встречу, защебетали: «Олег Юрьевич, Олег Юрьевич»…
- Красавицы мои, не волнуйтесь, – засиял улыбкой доктор, - всем места хватит! Страна ждет пополнения!
Сашка тоже невольно поднялась с места, но резкий голос медсестры за спиной отрезвил ее:
- Женщины, кто на прерывание, подходите, записывайтесь на очередь.
Это и о ней тоже. Олег Юрьевич таких, как Сашка, не принимает. Он оглянулся, и встретился взглядом с Сашкой. Вряд ли доктор узнал ее. Но из его глаз вдруг ушел свет, осталась лишь горечь.

Пакет с халатом и дурацкими баночками остался валяться на полу в холле. Высокая дверь со скрипом закрылась за спиной у Сашки.

Она скрючилась на самом первом месте в маршрутке, над которым нарисована женщина с ребенком на руках. Маршрутка вяло ползла по улице. Небо вновь посерело, и повалила мелкая противная «крупка». Дело обычное – март! Город за грязным окном тоже кажется грязным, серым. Сашка не умеет плакать. Вместо нее плачет вредная «крупка», плачет серое небо. Полная продавщица на площади перед цирком прикрывает от снега раскладку с игрушками. Целлофан короткий, и его не хватает на то, чтобы укрыть большого зеленого бегемота. Маршрутка рывком трогается с места. Зеленый бегемот ухмыляется серому небу.
- Остановите, - орет Сашка, - мне надо выйти, немедленно!
- Заснула, что ли, - возмущается водитель.- Раньше надо было.
- Пустите, откройте, - барабанит Сашка в дверь, выскакивает на ходу.
- Стой, дура, убьешься! – вопит водитель, - мне что, в тюрьму из-за тебя?
Сашка не слышит. Бежит через раскисший снег, через лужи, между гудящих машин, назад, на площадь.
- Мне вот, его, - говорит она, задыхаясь, злой и замерзшей продавщице игрушек. – В большой пакет, можно?
- Конечно, - расплывается в улыбке продавщица, - у меня для него специальный пакет припасен!
Она запихивает бегемота в необъятный пакет, приговаривает:
- И кто это придумал, зеленый бегемот? Не бывает зеленых бегемотов.
- Вот, - протягивает Сашка продавщице свернутые в трубочку деньги, которые ей одолжила верная Ленка.
- Погоди, девонька, это много, возьми сдачу, - зовет продавщица.
Сашка не оглядывается. Она прижимает к груди свое сокровище, уже поднимается в подоспевший троллейбус: «У тебя будет зеленый бегемот, у тебя будет зеленый бегемот», - шепчет Сашка как заклинание… Заклинание, дарующее жизнь.

Шурка сидит, поджав коленки, на детской площадке у ее дома, на сломанной качели-качалке. У него красные глаза и красный нос, длинные ресницы мокрые, слипшиеся, и носом он все время шмыгает. Простыл, что ли?
- Я у твоих был, - говорит Шурка. – Мама сказала… впрочем, неважно. Сань… ты …
Сашка понимает, что ему очень-очень страшно. Что он боится, что он не успел… И что Сашка не простит. Шурка вдруг всхлипнул: он – не Сашка, это Сашка плакать не умеет…
- Мне Ленка позвонила, - говорит он каким-то сиплым, не своим, голосом.- Сказала, что ты у нее деньги одолжила.
- Ага, - кивает головой Сашка. – Вот, Иришке купила бегемота. Она мечтает о таком.
- Где мечтает? – спрашивает Шурка¸ но ничуть не удивляется.
- Там, - машет Сашка рукой куда-то в пространство.
- Иришка, говоришь… А если – мальчик?
- Нет, я знаю.
Шурка заглядывает в пакет:
- Прикольный. А почему зеленый? Разве бывают зеленые бегемоты?
Сашка пожимает плечами. Зеленый Мотя хитро ухмыляется из глубины пакета.
Сашка гордо шествует через двор в обнимку с зеленым Мотей, тощая и плоская. Пока еще. Она несет себя, словно факел, который надо беречь и прикрывать от ветра. В ней горит новая жизнь.

ЗАВТРА.

Сашка сложила в рюкзачок нечитанный журнальчик, отстегнула приемничек. Подняла с земли строптивого Мотю, усадила в коляску, пристегнула ремешком:
- Пойдем, Иришка, пора обедать.
- Сама! – решительно заявила Иришка, вцепилась ручонками в коляску.
- Конечно, сама, но, можно, и я Мотю немножко повезу? Мне тоже хочется, - говорит мама.
- Можно, - милостиво соглашается Иришка. - Мотя хороший.
Они идут по аллейке, держась с двух сторон за коляску, в которой важно восседает зеленый плюшевый бегемот, улыбаясь в горячее майское небо белыми бархатными зубами. Где-то там впереди, у памятника хмурому поэту, их ждет серьезный молодой преподаватель. Он подхватит на руки Иришку, и будет щекотать ей мягкую шейку длинными ресницами. И Иришка будет смеяться и кричать: «Еще! Еще! А теперь – маму!»
А потом, через несколько лет, Иришка пойдет в первый класс с большим букетом цветов и новым портфелем.
И соседский мальчишка от избытка чувств будет дергать ее за косички.
Когда-нибудь она будет танцевать на выпускном балу, и целоваться в парке, на этом самом месте, у памятника хмурому поэту, с самым-самым лучшим в мире человеком...
Она напишет много красивых стихов, которые станут песнями.
И много добрых и светлых книг для детей и взрослых.
И всю ее долгую-долгую жизнь старый плюшевый зеленый бегемот будет сидеть в углу дивана и таинственно улыбаться большим ртом с белыми бархатными зубами…

© Марина Черномаз, 2008
Дата публикации: 01.01.2008 16:08:32
Просмотров: 5456

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Михаил Лезинский [2008-02-06 16:45:08]

Отличный рассказ , Марина Черномаз ! От полноты чувств , заговорил стихами!

Ответить

Майк Гелприн [2008-01-10 23:49:54]

Трогательный рассказ. Написать красиво о самой банальной в жизни истории - искусство. Заставить сопереживать героине - вдвойне. Хорошо получилось, искренне, без фальши, замечательно получилось.
С уважением,
М.

P. S. Побежала на встречу - навстречу.

Ответить