Легенда Коровьего лога
Николай Зубец
|
Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни Объём: 14990 знаков с пробелами Раздел: "" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Рассказ можно слушать: https://yadi.sk/d/nzrQrkWQdVHKM
И вот, уж на месте Коровьего лога громадная система транспортных развязок. Здесь хитро и с размахом всё переплелось: железная дорога, трамвайный путь и автострада. В разных уровнях – с ума можно сойти! Только пароходам ещё осталось подходить сюда. Нигде так лихо трамваи не ходили. Маршрут фуникулёрной крутизны с потенциальной ямой в середине. Крутейший и в переносном смысле, и в прямом. Трамвай разгонялся от стадиона «Динамо» и с жуткой боковой раскачкой буквально нырял в Коровий лог, прямо в густой ивняк на его дне. А там уж ветви ив уклончиво меняли убежденья, пружиня по стремительным щекам. Тяжёлая колесница, раскрутив реостат до упора, с лязгом и завыванием вдруг резко взлетала на лобастый склон Берёзовой рощи. Не все водители, наверно, соглашались на маршрутик. А тётеньки обычные на вид. И к сумчатым кондукторшам геройство, вроде, не прилепишь. Но отважные. И ведь ни разу с рельсов не сошли! А пацанам какой аттракцион! В период культа конструкция трамвая дивила вольностью. И «колбаса» – трамвайный хвостик – была просторнее, призывно искушая смельчаков, и двери ещё смыкаться сами не умели. Можно было лихо пролететь по логу на подножке, вцепившись в удобные длинные ручки. И исхлестаться тонким ивняком! А из окна кондукторша журила для порядка, считая мелочь в кенгурячьей сумке. Коровьим логом называли в Воронеже большой, глубокий овраг, растянувшийся между стадионом «Динамо» и Берёзовой рощей. Ещё его границами были высокая насыпь железной дороги и та крутая трамвайная линия, за которой начинался огромный парк. К логу спускается улица Ленина, на которой я родился в самом конце войны. Помню, что в логу ещё валялись и наши, и немецкие гильзы, но не много – кто же будет закрепляться в яме? Наверно, фронт, как и трамвай, перемахивал этот лог с ходу. Где-то в Берёзовой роще, сразу за логом, родителям после войны давали огород – мать рассказывала. Глубокий лог создавал эффект перехода в некий изолированный мир. Там безо всяких помех мы играли в войну, жгли костры, топили смолу для факелов, с которыми всё мечтали исследовать катакомбы под «швейкой» – теперешней фирмой «Работница», по очень точным мальчишеским слухам битком набитые немецкими пистолетами. Коров в логу тоже пасли, но чаще коз, а большой овраг всех свободно вмещал и принимал. Склоны Коровьего лога продолжались и за железной дорогой, но резко расступались и обрывались к реке, вписываясь в общую волнистую линию правобережных холмов. «Динамовский» край лога за «железкой» был издавна известен как Архиерейская роща. Здесь на даче архиерея под домашним арестом недолго содержали пленённого крымского хана Гирея. А Иван Саввич Никитин в повести «Дневник семинариста» писал, как будущие богословы майским днём отдыхали на краю этого Коровьего лога: «Местность, на которой у нас бывает рекреация, довольно живописна. На горе зеленеет старая дубовая роща. Внизу вытянутыми коленами течёт светлая река». Эти дубы кое-где сохранились ещё во дворах частных домов. Я помню и рощу. Рядом был мой детский садик номер пять, и нас тоже иногда водили в рощу на «рекреацию». Смутно видятся и большие гранитные надгробья под высоченными деревьями. А «вытянутые колена» «светлой реки» знал прекрасно. Ближайшее из них звали Собачкой. Здесь был сильный водоворот, в котором не раз тонули, но, вроде бы, чаще собак затягивало. По воде всё время гуляла и нервно дёргалась небольшая вороночка, постоянно поджидая жертву. А мы ныряли с обрыва. Были лихачи, которые прямо на велосипеде разгонялись по лугу и каскадировали в глубину. Выплывут с фырканьем, погреются на солнце, а уж потом ныряют за конём. На эти «вытянутые колена» ходили с отцом с самодельными удочками из орешника. «За рекой, – продолжает Никитин, – раскидываются луга, блестят окаймлённые камышом озёра, в которых лозник купает свои зелёные ветви». Теперь всё это гладь Воронежского моря. От себя добавлю, что пока эти луга не затопили, именно в майскую пору, о которой говорит Никитин, они покрывались упругими темно-красными колокольчиками и мохнатыми фиолетовыми самсончиками с ярко-жёлтыми тычинками – сон-травой. «Далее, поднимаясь над соломенными кровлями серых избушек, белеется каменная церковь». И поныне белеется за морем, только соломенных кровель нет, и «избушки» Северо-восточного района здорово разрослись за полтора века. «Подле рощи, со стороны города, местность совершенно пустынна. Под ногами песок или мелкая трава. В стороне там и сям поднимаются кусты и мшистые пни срубленных дерев… Вот на дороге, сопровождаемый облаком серой пыли, показался экипаж отца ректора». Начальник семинарии прикатил на пикник, как я понимаю, по пустынной дороге, которая стала через сотню лет улицей моего детства. Спасибо, Иван Саввич, за такой конкретный репортаж! Поклон Вашей могиле, что сейчас у цирка притулилась! Повернёмся, однако, к Коровьему логу. Почему же Никитин при такой детальной и панорамной зарисовке ни слова не говорит о проходящей здесь железной дороге? Он бы не смог не заметить и уж показать бы сумел! Да просто не было её тогда! Представить это очень трудно. Но повесть его рождалась с 1858 года по 1860-й, описаны там вообще года сороковые, а первая железная дорога подошла к городу только в 1868 году – вступил в строй участок Грязи – Воронеж. И этот путь как раз через Коровий лог. Значит, семинаристу Никитину он должен представляться ещё открытым, просто очень большой расщелиной в гряде береговых холмов. Но расщелина это особая. Если первая крепость Воронежа строилась на самом труднодоступном месте, то Коровий лог, конечно, был самым уязвимым. Ведь этот же лог, хотя уже и без коровьего названья, тянется и тянется от реки, образуя и парк культуры и отдыха, и ботанический сад университета, и с множеством ответвлений доходит почти до Задонского шоссе в районе Памятника Славы. Дальше, видимо, водораздел с Доном, и мало размывающей воды. Других таких сквозных, магистральных проходов прямо к Дону, наверно, близко нет. Взгляните на любую карту города и вы увидите отчётливый прогал в застройке – это всё овраг. Конечно, пока не было «железки», этот лог служил очень удобным естественным спуском к реке, по нему наверняка гоняли на луга коров из Троицкой слободы и с городской окраины. Сама окраина была где-то в начале теперешнего проспекта Революции, а будущая улица Ленина была просто пыльной, ещё не мощёной дорогой, обильно украшаемой коровьими лепёшками. А ещё я представляю, как ордынская конница рвётся из ногайской степи широким логом к московскому тракту. Быть может, ханский шатёр разбивался не раз на нашей Пионерской горе – ведь не могла она не притянуть! А немцев вот на эту гору не очень-то пустили. До сих пор она изрыта военными траншеями, и самый обильный урожай советских гильз мы собирали здесь. На противоположном, «динамовском» склоне всё больше немецкие. И ещё долго там, среди умилительных голубых подснежников и весёлых жёлтых лютиков ржавели их приплюснутые каски. Вспоминается такая картинка: летним вечером со стороны лога по улице Ленина с каких-то работ строем ведут пленных немцев. Они гулко топают бутсами по булыжнику под нашими окнами, и какая-то стариковская умудрённость поражает пацана в их измождённых лицах. Высокая насыпь железной дороги перегородила устье Коровьего лога, как плотина. Уступчиком на её боку прошла к Берёзовой роще гужевая дорога. Раньше она, видимо, ныряла в лог, а в самом низу наверняка был мостик. Затем, перед войной, пролёг трамвайный путь с небольшой насыпью, и Коровий лог из магистрального оврага оформился в глухой изолятор. Таким и предстал мне. Но от вешней воды, да и от дождевой, которую от самого донского водораздела собирал весь его огромный хвост, лог не мог отгородиться. Вёснами он превращался в реку. Сквозь насыпь железной дороги ещё царские инженеры провели для стока длинную стальную трубу. Пацаны никак не могли обойти её своим вниманием. В трубу можно было кричать, вызывая великолепное эхо. Можно было и тишайшим шепотком переговариваться через неё. Но самым главным предназначением этой револьверно блестящей и почему-то совсем не ржавеющей железяки была выработка смелости. Уважающий себя пацан должен был по ней пролезть. Никто не заставлял и не подначивал – труба сама трубила свой призыв! И бес толкал какой-то. И свет в конце трубы магически манил и был не более копеечной монеты. Затиснуться в трубу легко довольно, вот развернуться в ней уже никто не мог. А вход могли закрыть, могли и выход. Вечность лезешь, даже дольше, в полной темноте. И вдруг всё загрохочет паровозом. Мы ту трубу не раз полировали, ну, и труба полировала нас. А по железной дороге над логом катались на товарных поездах, перекликаясь с лесенок цистерн. Видала б мать! Середина пятидесятых. С другом Лёвушкой сидим у него в саду на старой лавочке, обросшей густой сиренью. За забором школьный двор, в котором я жил, а за ним высокий бок пединститута, только что достроенного из красного кирпича. Обсуждаем очень интересный пацанам вопрос – как пулемёт может стрелять сквозь пропеллер самолёта. Вдруг в небе сильно загудело, и над институтом пронёсся самолёт, размерами побольше, чем обычно. Через пару минут снова рёв и этот самолётище. Мы никогда такого не видали. Вот опять гул, и над красною стеной сверкают крылья. И так раз семь он нас интриговал. Наконец, не вытерпев, заправским махом я вскинул виртуальный пулемёт и сделал «тра-та-та!» почти в упор по блеску фюзеляжа… И вдруг! И вдруг – не может быть! – крыло отрывается, и без того надрывный рёв мотора переходит в страшный вой с истошным присвистом, громадный самолёт беспомощно заваливается набок и неуклюже ныряет прямо за мой дом! А крыло! Крыло завертелось горизонтальным пропеллером, легко закружилось, как семечко турецкого клёна, и, выпуская чёрный-чёрный дымовой шлейф, стало плавно уходить за красный пединститут… Я выронил несуществующее оружие, руки повисли, и отвисла челюсть. Обалдело сидим под сиренью, уставившись друг на друга. Сошли с ума? Обоим померещилось? В тот день над Воронежем потерпел аварию пассажирский самолёт с большой делегацией норвежских женщин. Погибли все. С Лёвушкой выбежали на улицу Ленина. Откуда сразу столько людей? Как на первомайской демонстрации, только не идут, а бегут. И не к центру, а вниз, к стадиону «Динамо». И возбуждённые крики. Мы тоже помчались. Из глубины Коровьего лога валил чёрный дым. Наверно, со времён ордынских лог не видал такого многолюдья, а, может, никогда – всё дно и склоны в толпе. А посредине, где мы смолу топили и жгли костры, огромное крыло горело, как резина. Как хорошо, что я не видел упавший самолёт! Железную дорогу он превозмог. Та «светлая река» манила лётчика в отчаянной надежде. А может, водяная воронка зазывала, по-хищному почуяв небесную, невиданную жертву? Удар пришёлся на зелёный луг на берегу Собачки. И отозвался колокольным звоном в Осло. У нас колокола тогда ещё молчали, и лишь газеты не смогли смолчать. Я очень долго вырезки хранил. И, вроде, виноват… Самым ухоженным краем Коровьего лога была дорога в парк, огибающая стадион. Перед её широким, ступенчатым спуском высился памятник Сталину, а над обрывом она окаймлялась ажурной оградой. У неё я первый раз поцеловался с первой, ещё школьной любовью. Свидетели: луна в тумане, трамвайный стук в логу и Иосиф Сталин. Сначала вождь исчез, затем заузили дорогу над обрывом, и место, где была ажурная ограда, повисло в воздухе. Амурное моё пространство вознеслось, легко паря между луной и логом. А юная любовь прозрачным миражом ещё порой дрожит в ночных лучах и в непонятных шорохах из лога… Есть у меня вина перед Коровьим логом. Уже я работал в химической лаборатории. Для электродов применялась ртуть. Вдруг у нас находят дикое превышение её содержания буквально везде. Лабораторию закрывают, меняются полы, штукатурка, шлак под полом. Начальница пишет неприятные объяснительные, а у нас, как на грех, неучтённый ртутный запас, с полстакана, и он всех пугал. Официально сдавать остерегались, меня попросили избавиться. И я – свинья! – припёрся не куда-нибудь, а в милый сердцу лог, и в нём зарыл отраву. Как будто мать обидел с уверенностью детской – всё простит. Зарыл в толстенной банке с притёртой пробкой и замотал в надёжные пакеты, но ивы не смотрели на меня и отклоняли ветви. И я ушёл, стараясь не глядеть. А добрый лог Коровий так великодушно мне вскоре подарил… велосипед! Хороший! С фарой. До этого я брал велосипед у брата – «ЗИС-ПРОГРЕСС». На нём и ездил часто в Берёзовую рощу по делам. Над логом рано утром еду по шоссе – на обрыве лежит велосипед какой-то – и Бог с ним. Лежит и днём всё в той же позе. И к вечеру… Я остановился, заглянул в овраг. Там кто-то коз пасёт. Вот, думаю, какая беззаботность. Да и зачем велосипед при козах? На следующее утро – всё лежит. И никого в овраге. И никого вообще. Велосипед хороший, лишь шины спущены. Откуда здесь? Авария какая? Кто выбросил? Из поезда упал или угнали? Теперь неважно. Я подхватил его и рядом покатил. Не по дороге, правда. Немного воровато, через парк. По сей день езжу и благодарен логу. А через море уже огромный строят мост. Прямо от лога. Мост стал расти почти одновременно с моим сыном, но резко обогнал и возмужал пораньше. Сын так и говорил, что этот мост построен волшебством. Северный мост основанием проткнул железнодорожный вал, и Коровьему логу вновь, как и в Никитинские дни, открылся край Архиерейской рощи, верней того, что от неё осталось. И небывалый прежде вид на море. Но милый, старый лог к тому моменту сам умирал и вряд ли что-то видел. Его интенсивно заваливали и заваливали из самосвалов. И над моим ртутным захоронением нарастал многометровый, надёжный слой земли. А всё же стыдно мне… Засыпали практически целиком. Лишь тот лобастый склон слегка торчит, как плешь, а из-под края насыпи толстенной вверх тянется несколько живых ивовых прутиков. Потомки тех ветвей, что на лету трамвайном уклончиво меняли убежденья… Так сказанул мой брат когда-то. Я лишь запомнил. Трамвай ещё ходил здесь долго, но очень плавно, и больше не нырял – ведь некуда уже. Я очень горевал, что нет теперь трубы, и всё к чертям зальёт. Но не залило, а только так, чуть-чуть: со стороны парка стоит дольмен бетонный, а в нём журчит подземный водопад. Не знаю как, но, вроде, всё стекает. И слава Богу! И вот, уж на месте Коровьего лога громадная система транспортных развязок. Здесь хитро и с размахом всё переплелось: железная дорога, трамвайный путь и автострада. В разных уровнях – с ума можно сойти! Только пароходам ещё осталось подходить сюда, а впрочем, ведь был и план: речной трамвайчик по Воронежскому морю с одним из дебаркадеров – «Берёзовая роща». Всё ещё может быть. И уж совсем фантастикой какой-то вознеслись две огромные автомобильные эстакады, продолжающие линию грандиозного моста высоко над парком. Их изящные изгибы, как и положено настоящим волшебным трассам, очень долго никуда не вели, и можно было только любоваться. Всё это вместе с самим Северным мостом, пожалуй, масштабнее любых конструкций города. С самолётов видать. И со спутников, наверно, невооружённым глазом. А может и с Луны, которая частенько здесь гуляет? Вот и опять взошла над грациозным жестом эстакады… Всё помнит… Как за полвека изменился ты, мой лог! Ах да… уж лога нет. Название почти забыто… Одна легенда. © Николай Зубец, 2015 Дата публикации: 17.01.2015 11:38:21 Просмотров: 2019 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|