Хаос бытия

Марк Андронников

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 46780 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

ТАЙНА

Я открываю дверь. Он входит. По его глазам я в очередной раз стараюсь угадать, знает ли он. Нет. Не может быть. Ведь я предпринял всё, что только можно было, чтобы этого не допустить. Вот он садится в кресло. Мы выпиваем. Далее он рассказывает анекдот. Я смеюсь, впрочем, не так уж вымученно. Несмотря на всю лёгкость атмосферы, безобидность диалога и дружелюбие, я не могу расслабиться ни на одно мгновение. Я слежу за каждым его движением, за каждым жестом. А что, если ему всё известно? От этой мысли меня всего передёргивает. Я начинаю анализировать каждое его слово, ищя какой-либо скрытый подтекст, намёк. Он выглядит, ведёт себя и говорит вполне естественно. «Слишком естественно», — думаю я. Одно из двух. Или он гениальный артист, а лицемерие — не столь сложная вещь, чтобы в нём нельзя было преуспеть. Или я зашёл в своих подозрениях слишком далеко. В конце концов ко мне в гости всего лишь пришёл старый приятель, с которым мы сейчас обсуждаем последние городские новости. Что может быть обыденнее. К тому же всё это время я всегда был крайне осторожен. Даже, напиваясь, не переставал контролировать свою разговорчивость. Он не знает. Если бы знал, это давно бы уже проявилось. Так я стараюсь успокоить себя. Когда он уходит, мы тепло прощаемся, как самые настоящие друзья. Он пожимает мне руку, при этом как-то странно заглядывает в глаза и с нескрываемой иронией произносит: «Ну до свидания». Боже. Холодок пробегает по моей спине. Ещё долго после его ухода я мучаюсь вопросом, что он этой фразой хотел сказать.

Мы их не уважаем. Они нас тоже. Едва видим их идущими с праздно-будничными лицами по улице, мы переходим на другую сторону. Иногда из извращённого чувства юмора они следуют за нами. Это раздражает нас ещё больше. Кажется, они не замечают нашего к ним отношения. Или только делают вид, что вероятнее. Они явно считают нас недостойными их внимания. Может быть, они вообще не считают нас за людей. По крайней мере, так ведут себя. Воротят нос, притворяются, что не видят нас. Что делать? Мы поступаем также. Уже и не вспомнить, как давно это происходит. И кто это начал, мы или они. У нас все уверены на их счёт. Наверняка, у них такое же мнение относительно нас. Мы — антагонисты. Хотя со стороны может показаться, что между нами и ними нет никакой разницы. Это не так. Мы — разные, хоть нас и очень легко спутать. Всё, что им нравится, нам противно. И, наоборот, всё, что любим мы, им ненавистно. Нельзя найти столь разных, противоположных друг другу людей, как мы и они. Пускай мы про них ничего не знаем. Только то, как они выглядят. Одеваются и ведут себя они точно так же, как мы, копируя нас, наши манеры и привычки в абсолютной шокирующей точности. Другие не могут нас отличить. Это одна из самых главных причин, почему мы их так ненавидим.

УБИЙСТВО

Они поймали его и начали избивать. Били ногами. Жестоко, без пощады. Избить им показалось мало. Они начали издеваться, обмотали его тело колючей проволокой и потащили по площади. Долго не смолкали его крики. И всё это прямо у нас на глазах. Все видели их. Никто не решался остановить их. Да, нас больше, во много раз больше. Но мы так разобщены. Они же всегда действуют слаженно. Их и поодиночке то никогда не видят. Сделать мы ничего не могли. Поэтому нам оставалось только смотреть. Смотреть на то, как его убивали.

ОШИБКА

Если понаблюдать как следует за её рождением. Человек что-то делает или, быть может, ничего не делает. И тут... Это словно Просветление. Один единственный миг, который всё переворачивает, озаряет своим светом. Это вспышка, поворотный момент, с которого реальность начинает идти иным, неизвестным доселе путём. Ошибка — это маяк, указующий новую дорогу. Возможно, дорога эта заканчивается ничем или делает резкий поворот, натолкнувшись на новую ошибку, потом на другую, и на ещё одну, и так до бесконечности. Кто знает? Можем ли мы быть уверены, что как раз-таки ошибка не выводит нас к намеченной цели, которая в конечном итоге и есть истина. И не отвлекает ли от неё устоявшееся в каком-то смысле навязанное мнение о правильности?

РАЗГОВОР

Почтенный Михал Михалыч и досточтимый Гаврила Кузьмич обедали при полном стечении народа или, лучше сказать, людей. Неспеша, размеренно перекидываясь словами, беседовали, на всём протяжении приёма пищи сохраняя на своих лицах выражение безмятежности, спокойствия и умиротворённости. Они воплощали собой комфорт и чрезвычайную, но не чрезмерную, уверенность в себе, в своём будущем. Являли, казалось, полную идиллию и абсолютную гармонию. Имелось однако в них обоих нечто, что кардинальным образом уничтожало это первичное, на самом деле поверхностное впечатление. Михал Михалыч был человек высокой морали и широкой образованности. Всем разговорам он предпочитал беседы об искусстве, в любых его проявлениях и видах, отдавая, впрочем, предпочтение живописи, особенно пейзажам. Михал Михалыч любил природу, графически запечатлённую. Гаврила Кузьмич являл собой тип, если не противоположный, то по крайней мере отличный и отличный в весьма значительной степени. Он любил шумные компании, был не прочь выпить. А всем разговорам об искусстве предпочитал, и в этом мы можем не сомневаться, скабрёзные анекдоты, коих знал неисчислимое множество. Каким образом Судьбе удалось свести столь различных людей вместе, да ещё засадить за одним столом, чтобы они смогли, не ссорясь, не выходя из себя, спокойно разговаривать? Тем не менее эти два человека сидели друг против друга и не просто говорили на отвлечённые темы, но и находили что-то общее, объединяющее их во мнениях и идеях. Что это было, они и сами не знали. Или, что ближе к истине, не стремились сознавать. Разговор будто сам лился из их открытых ртов.

ШКАФ

Я уже несколько лет живу в шкафу. Это моё личное дело. Я никого не заманиваю, не призываю. Шкаф — это личное дело каждого. Уж и не помню точно, когда впервые у меня возникло желание залезть в шкаф и залезть не просто так в качестве забавы или из пошлого любопытства, а серьёзно, со всей обстоятельностью, в целях поселиться там. Оказалось, это достаточно удобно и уж точно менее хлопотно, чем жизнь вне шкафа. Шкаф всегда тянул меня. Его тёмные, скрытые от забот и проблем внешнего мира просторы звали меня войти в них, стать их частью. Между прочим, нас (под «нами» я подразумеваю людей, живущих в шкафах) не так уж мало, и движение это только ширится. Люди, живущие в шкафах, делятся на тех, кто постоянно живёт там и на тех, кто живёт там периодически, то есть, кто время от времени покидает шкаф. На первый, сразу скажу, весьма поверхностный обывательский и ошибочный взгляд кажется, будто бы жизнь в шкафу неизбежно сопряжена с многочисленными сложностями и трудностями. Вовсе нет. Вы только попробуйте хотя бы ненадолго, хоть на час, влезть в шкаф. Происходит обратное. Все проблемы отступают. Нигде, сколько ни ищите, вам не найти такого абсолютного покоя и чувства полной защищённости, как в шкафу. В шкафу куда безопаснее, чем вне его. Конечно, если сам шкаф не поражают какие-либо неприятности. Их может быть множество: от банальной перестановки мебели до её полной замены на новую. Шкаф — это наш мир, куда более спокойный и понятный, чем «внешкафный». В шкафах не бывает ни войн, ни революций, ни ссор, ни даже разногласий, нет имущественных и классовых расслоений. «Все шкафы одинаковы», — так говаривал один из наших мудрецов. Даже те, кто постоянно живёт в шкафу, не чувствуют никакого превосходства или презрения по отношению к тем, кто живёт там лишь временами. Первые испытывают только сожаление и сострадание ко вторым, не имеющим возможности навсегда поселиться в шкафу в силу независящих от них причин. Именно «не имеющим возможности», потому что мы не можем и мысли допустить, будто возможно, чтобы кто-нибудь, раз побывав в шкафу, сам по собственной воле захотел бы покинуть его. На это толкают обстоятельства, создаваемые внешним, «внешкафным», часто враждебным по отношению к шкафам миром. (Вы только поглядите как обращаются со старыми отслужившими своё шкафами. Просто ужас берёт. Их выбрасывают, разламывают на части). Те же, кто не может навсегда поселиться в шкафу, в свою очередь не испытывают ненависти или озлобленности к постоянно живущим в шкафу, лишь лёгкая, с примесью грусти зависть. Да и как можно не завидовать их счастливой безмятежной, полной истинной гармонии жизни в шкафу? Хотя, надобно заметить, что процесс приобщения к шкафу тоже не прост. Приходиться приложить немалый труд, чтобы слиться с ним, соединив свою жалкую, раздираемую противоречиями сущность с его вселенски необъятной сущностью. Нужно забыть себя, оставить своё «Я» за пределами шкафа. Входить в шкаф можно лишь с чистыми, лишёнными даже намёка сомнения или корысти помыслами. И тогда шкаф примет тебя. Вы поймёте всё величие жизни в шкафу. Разве может быть что-либо сравниться с этим? Что ещё, кроме шкафа, так же дружелюбно, не задавая никаких вопросов, так же гостеприимно и приветливо встретит вас? Никто из живущих в шкафах не променяет свой шкаф ни на что на свете. Ведь им ничего, кроме шкафа и не надо. «Шкаф — это целый мир. И открыть его способен лишь тот, кто уже живёт в нём», — как сказал другой наш мудрец. И я в начале своей жизни в шкафу вынужден был покидать его. Каким странным, безрадостным, бессмысленным казался мне внешкафный мир. Может ли он идти хоть в какое-то сравнение со шкафом? И каждый раз, возвращаясь в свой родной шкаф, я испытывал ни с чем не сравнимые блаженство и радость. «Свой шкаф ближе к сердцу, чем чужой, пусть даже самый роскошный», — как говаривал ещё один наш мудрец. Со стороны может показаться, что удобство шкафа связано с его размером. Но это опять-таки не верно. Вообще люди из внешкафного мира ничтожно мало знают о шкафах и совсем ничего о тех, кто в них живёт. Я знаком с людьми, которые живут в довольно маленьких шкафах. Тем не менее устроились они прекрасно и не могут себе представить жизни в другом шкафу.
В довершение скажу. Если и наступят, не дай то Шкаф, времена, когда мой шкаф подвинут или даже выкинут на помойку, я не покину его, останусь с ним. Ведь это мой родной шкаф. Как я могу оставить его? Быть вместе со шкафом в моменты радости и особенно печали. Что может быть прекраснее?

ИНЦИДЕНТ

Корабль двигался в северо-западном направлении откуда-то с юго-востока, когда путь ему преградил риф, похожий на айсберг. Некоторые, люди преимущественно романтически-идеалистического склада, поговаривают, что это и был айсберг. Но доверять этому нет причин, как впрочем и не доверять тоже. Вообще то, что говорят подобные люди, никак не связано и не может быть связано с доверием. Хотя это вовсе не значит, что их мнение не имеет ничего общего с действительностью. Я лично вполне могу допустить, что они правы и что это был на самом деле айсберг. Тогда, конечно, вся картина произошедшего меняется. Если это был айсберг, в таком случае опасность имевшего место столкновения становится менее очевидной. Ведь мы всё это время были убеждены в несомненной виновности капитана, допустившего или попустившего столкновение. И именно эту халатность считали основной причиной катастрофы. То есть все мы были твёрдо уверены, что если бы не капитан, то этого бы не случилось. А под «этим» я подразумеваю столкновение корабля и рифа с последующим затоплением. Вина капитана ни у кого не вызывала сомнения. Согласитесь, если прямо по курсу движения корабля расположен риф, очень сложно его не заметить. И единственная причина, по которой такое может произойти, это — халатность. Но если то был айсберг... Ночью видимость была заметно ухудшена, и айсберг действительно мог выплыть неожиданно для капитана, что, разумеется, не снимает с него вины, но всё же, пусть и незначительно, а, под некоторым углом, и значительно, уменьшает степень его виновности. В таком случае, учитывая эти новые, в буквальном смысле всплывшие подробности, капитана вполне ещё можно реабилитировать. Вот только кто этим будет заниматься?

СТАРАЯ ИСТОРИЯ

Если обстоятельно с точки зрения исследователя, может быть, даже используя психоанализ, подойти к старым общеизвестным историям, можно обнаружить новые неожиданные аспекты. Например, взять хотя бы сказку про трёх поросят. Ниф-Ниф сидел себе спокойно в домике из листьев, пока не пришёл волк и не сдул его жилище. Тогда Ниф-Ниф побежал к своему брату Наф-Нафу, преследуемый по пятам волком. Дом Наф-Нафа, сооружённый из веток, также сдуло, и они вдвоём побежали к третьему брату Нуф-Нуфу, у которого, как известно, дом был каменным. До этого момента в сказке всё просто и понятно. Далее начинаются сложности. Первое. Почему это два брата жили как нищие, в домах, сделанных из веток и листьев, в то время как у третьего их брата дом был каменным? И почему Нуф-Нуф, зная о бедственном положении своих братьев, не пригласил их жить к себе или хотя бы не помог им в обустройстве своих жилищ, раз он — такой замечательный строитель? А сомневаться в том, что он знал об этом, нет причин. Ведь оба брата с лёгкостью добежали до него, несмотря на то, что их преследовал волк. Очевидно, что волки, пусть и сказочные, бегают не в пример быстрее свиней. И если две свиньи смогли убежать от голодного волка, который, наверняка, прилагал все силы, чтобы догнать их, это говорит об одном — бежать им надо было совсем небольшое расстояние. Что произошло между братьями? Какая кошка пробежала в их отношениях? По какой причине они могли так рассориться? Может быть, из-за того же каменного дома? Может быть, Нуф-Нуф презирал своих не столь удачных братьев, или те ему завидовали? А, может, всё это вместе? Как бы то ни было, одно бесспорно — не так всё ясно в этой простой, на первый взгляд, незатейливой побасенке.

СОЮЗНИК

Когда я уронил ручку на пол, она, проклятая, закатилась под диван. И почему их делают круглыми? Хотя, впрочем, я другую и не стал бы в руках держать. Неудобно. Я наклонился. Просунув руку под диван, начал шарить. Вдруг оттуда меня схватила маленькая ручка с коготками. На мгновение. Словно бы пожала. И тут же отпустила. В ужасе я отдёрнул руку. На тыльной стороне ладони отпечатались крохотные следы коготков. Не царапины, просто отпечатки на коже. Что это было? Какая недотыкомка поселилась под моим диваном? Друг это или враг? Домовой или барабашка? Что мне делать? Думаю, в первую очередь, придётся идти за другой ручкой.

ПУТЬ

От безделья и бездумья я хожу. Постоянно хожу. Целый день. Туда-сюда. Дохожу до одного угла комнаты, поворачиваюсь на 90 градусов и снова иду. Опять добираюсь до угла и снова поворачиваю. И продолжаю идти. Я хожу всё время. Иногда я выбираюсь на улицу. Там я продолжаю своё хождение. Какой-либо определённой цели у меня нет и не может быть. Ходить — и есть цель. Зная мою страсть ходить, мне иной раз дают задания. Забрать то-то, отнести это, зайти туда-то. Это нисколько не отвлекает меня. Я абсолютно равнодушен к навязанным извне чужой волей целям. Когда хожу я по мере возможностей не смотрю, вернее стараюсь не смотреть на окружающее. Разные там «виды» давно уже перестали интересовать меня. Даже самые расстаринные и раскультурные памятники своей приклеивающей взгляды холодной искусственной красотой напрасно пытаются отвлечь меня. Когда я иду, ничто не существует. Однако, чем больше я прохожу, тем чаще начинаю задаваться вопросами. Откуда мы пришли? Куда идём? Есть ли та конечная, всё освещающая светом истины цель, к которой мы должны прийти?

ПЯТЫЙ ОТДЕЛ

Нас построил какой-то полковник. Собственно, может быть, это был и никакой не полковник. Просто по его виду мы так заключили. Уж слишком у него спина, а, вернее, только лопатки, выдавались назад, а живот, напротив, выпячивался вперёд. Вылитый, я бы даже сказал полновесный, если так только можно выразиться, полковник. Однако не только на основании этих малочисленных и, может быть, даже малозначительных фактов мы сделали столь определённый вывод относительно его звания. Голос звучал слишком воинственно и уверенно. Раздавался раскатами и несколько придавливал волю. В общем, как и должно быть у полковника. Потом у него были усы. У всех наших полковников усы. Есть, правда, один безусый. Да и тот совсем недавно их сбрил. Что же он ещё такое сделал, что заставило нас считать его полковником? Помню, он скомандовал: «Становись». Мы тут же и построились. Как не выполнить приказ полковника, или того, кто похож на полковника, или того, кого ты считаешь полковником? Ещё долго после того как построились, мы гадали, что это за полковник. Кое где в дальних рядах шептались, что он из Пятого Отдела. Этот Пятый Отдел уже давно стал мифическим, по крайней мере у нас. Никто толком ничего о нём не знает. Известно только, что им управляет какой-то полковник. Хотя не думаю, чтобы это мог быть он. Уж слишком не по-пятоотделовски он выглядел. Вполне возможно, и я это допускаю, он выглядел и не по-полковничьи. Ведь это первый полковник, которого мы видели. До сих пор мы знали о них только по наслышке и представляли их себе, основываясь на слухах. Например, то, что у них усы. Не знаю. Всё-таки хочется верить, что это был именно полковник. Иначе зачем нам было строиться?

РОДИМОЕ ПЯТНО

Молодой человек разглядывал родимые пятна на предмет их предрасположенности к раку кожи. Он только что просмотрел словарь медицинских терминов. Делать ему было нечего. Так, что лучшего занятия он просто не мог найти. Одно подозрительное пятно привлекло его внимание. Оно переливалось многими цветами. Он насчитал по крайней мере пять, ярко отличающихся друг от друга оттенков. Очень необычное пятно. Необычным было всё в этом пятне: и его цвет (вернее, цвета), и форма (оно отдалённо напоминало человеческое лицо). В какой-то момент даже показалось, что пятно подмигивает ему. И как только он подумал, что пятно волшебное — оно неожиданно совершенно исчезло. На коже не осталось ни следа. Молодой человек задумался, а было ли это пятно. Может, его вообще не было, и он не рассматривал свои родинки. Может, он вообще спит?

Уже который год мы в пути. Мы настолько привыкли идти, что дорога и стала нашим домом. Едим, спим, заводим семьи — всё на ходу. Наш лидер, тот, кто повёл нас, уже очень постарел. Он совсем седой, дряхлый, еле идёт. Но всё-таки идёт, мы же следуем за ним. Некоторые поговаривают, что с возрастом он стал подслеповат и уже не видит, куда идёт, куда ведёт всех нас. Но сместить его мы не можем. Это значило бы отказаться от цели, ради которой мы пошли, пусть даже с ним она и не становится достижимее. Он по крайней мере знает, если не куда вести нас, то как это делать. Он знает, как всех организовать, как задать людям направление. Для нас и этого и достаточно. На самом деле он никогда и не вёл нас. Просто, идя впереди всех, он лучше видел дорогу и в каком-то смысле действительно знал, куда идти. Даже если он стал совсем слепым, он всё равно ближе к цели хотя бы на один шаг. За годы странствий многие вообще забыли, зачем мы отправились в этот долгий бесконечный путь. Молодые люди, родившиеся в дороге, и не знают другой жизни. Для них сам путь и есть главная цель. Конец пути, который представляется всё менее вероятным, не сможет удовлетворить никого из нас. Мы идём. Зачем? Чтобы идти. Куда? До следующего поворота дороги, который и укажет нам дальнейшее направление.

СИСТЕМА

Людей раскладывали по полкам, определяли их тип. А я всё не мог найти себе подходящую полку. В одной слишком тесно, другая, наоборот, чересчур велика. В третьей темно, в четвёртой от яркого света ничего не видно. В пятой как будто всё в порядке, но неуютно. Шестая на замок закрыта. В неё просто так не попадёшь. Так и не смог я найти себе места. В итоге, пришлось самому сделать полку. Осталось только придумать, куда её впихнуть.

ЛЮДИ

Презрение и ненависть в смехе их. Ликование Аты и Мамоны в этой радости. Их уважение — всегда только признание чужой силы. Любовь их — лишь вожделение и похоть. Лица их — звериные морды. Улыбка — оскал хищника. Они — люди, обычные до омерзения.

ИГРА

Её игра была не просто талантлива, но поистине гениальна. Она сглаживала все имеющиеся недостатки драматургии, которые благодаря ей становились незаметны и незначимы. Актриса не вживалась в образ, она оживляла персонаж. Её личность растворялась, и появлялся совершенно другой человек. Спектакль превращался в фантастичное действо. Пока она не зевнула, убив весь эффект. Столько неестественности, вымученности, принуждённости было в этом предполагавшемся по сюжету жесте. Тут же всё впечатление было неизбежно испорчено. Это же надо было так зевнуть. Лучше бы она вовсе этого не делала. Кто решился разрешить ей зевать? Так зевать? Кто счёл такое зевание приемлемым? Тут же все недостатки всплыли наружу во всей своей отчётливости. И недочёты драматургии, и ошибки постановки, и невысокого уровня актёрская игра. Зевок стал последним кирпичиком в Вавилонской башне бездарного спектакля. С него начался крах. Не надо было всё-таки ей зевать.

НАБЛЮДАТЕЛЬ

Сидя на обочине дороги, я видел всё. Как они пробегали. Запылённые, измученные, взмокшие. Они бежали нескончаемым потоком. Совсем не такие, какими уходили. От былой их бравады не осталось и следа. Я видел, как с триумфом в город входили победившие неприятельские войска. Как гордо ступали их солдаты. Как чётко дробно маршировали. Как блистало на солнце их оружие. Я видел, как потом их выводили оборванных и израненных. Как жалки были они. Как горестно смотрели и смотрелись. Сколько безысходности было в их глазах. Они были сломлены. Я видел всё это. Я видел и как строили нашу башню. Столько рабочих тогда нагнали. Из самых разных краёв. Кажется, никогда и нигде не собиралось столько людей. Строительство было грандиозное. Привлекли самых известных архитекторов. Каждый из них хотел, чтобы стройку связывали только с его именем. Начинали с одним градоначальником, заканчивали уже при другом. Я видел эту башню. Самое высокое здание во всём городе. В ней удалось соединить красоту форм с функциональностью. Она была спроектирована таким образом, чтобы выдерживать любое землетрясение, ей не были страшны пожар и буйство стихии. Так утверждали её создатели. Эта башня стала символом нашего города, его общепризнанной гордостью. А потом башня упала. Я видел и это. Сначала она пошатнулась, слегка дрогнул её фундамент. Потом она стала крениться на бок. Так что уже перестала быть самым высоким зданием города. Потом перестала быть и прочной. Башня рухнула. Правда, кое в чём создатели оказались правы. Башня не развалилась на части, она упала монолитом. Как стояла башней, так и упала. Она до сих пор лежит, перегородив одну из улиц. Башня слишком велика, слишком громоздка, чтобы её можно было увезти. Она осталась городской достопримечательностью. Знаменитая упавшая башня. Я многое повидал. Помню большой пожар. Когда выгорело чуть ли не полгорода. С великим трудом, ценой многих жертв его удалось потушить. Столько людей лишились своих близких. Столько было слёз. У нас всё делают с чрезмерностью. И страдают, и веселятся. Казалось бы, после такого городу уже не восстановиться. Но нет, постепенно на месте погоревших домов стали появляться новые. Город даже стал красивее. Обновился, очистился. Много событий. Много перемен. А я всё так же сижу на обочине и наблюдаю. Отсюда, с моего места мне видно всё. И ни одно изменение, самое незначительное и ничтожное, не может ускользнуть от моего взгляда. Я никуда не ухожу, даже не двигаюсь, поэтому имею возможность замечать всё. Я с краю, но при этом оказываюсь в центре происходящего, как вечный наблюдатель.

НЕУЧТЁННАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ

Она всплывает даже после успеха. Если бы я тогда-то... поступил так-то... произошло бы то-то... Эфемерная, несбывшаяся она становится реальностью для нас. Она всегда лучше, чем самый эффективный и эффектный результат. Мы замечаем её или выдумываем уже после того, как всё завершено, когда, по сути, уже поздно. Неучтённая возможность — это эпитафия нашему действию.

Вчера ко мне приходила лошадь. Весело смеясь — совсем не по-лошадинному, она рассказала, что у них произошло на конюшне за то время, пока мы не виделись. В подробностях расписала, как конюх дважды выронил из рук седло. Он всё время что-нибудь роняет. В первый раз он взялся не очень удобно. Седло и для лошади то не легко. Оно постепенно выскальзывало из его рук. Он уже староват и не обладает такой хваткой, как раньше. Поняв, что всё труднее становится удерживать седло, конюх ускорил ход. Но чем быстрее шёл, тем больше оно выскальзывало. Он уже удерживал его лишь мизинцами. За несколько шагов до лошади седло упало. Прямо ему на ноги. По тому, с какой комичностью лошадь передавала этот эпизод, я догадался, что она многое присочинила. Она любит украшать свои истории побасенками. Возможно, никакого второго падения не было вовсе. Не настолько же бестолков конюх. Поругавшись на свою жизнь, он снова взялся за седло. На этот раз взвалив себе на плечо. На левое, хотя был правшой. Он страдал ревматизмом. Может быть, поэтому и ронял так часто это проклятое седло. Как бы то ни было, с плеча, чуть не повалив самого конюха, седло снова оказалось на земле. Говоря об этом, лошадь не могла удержаться от приступа буйного смеха. Она большая хохотушка. Ни разу не видел её в подавленном настроении. Хотя, наверняка, и у неё случались проблемы. Сомневаюсь, чтобы лошадиная жизнь, особенно в наших краях, была так уж безоблачна. Тем не менее, несмотря на имевшиеся у неё заботы, она никогда не впадала в отчаяние. Вечно со своей обворожительной широкой улыбкой, вечно с какой-нибудь забавной историей. Однако как бы ни был заразителен её смех, я не мог выдавить и улыбки. Наверное, в силу собственного довольно-таки мрачного настроения. К тому же было жаль этого несчастного полубольного недотёпу-конюха, над которым все, и не только лошади, смеются. А ведь профессию свою он выбрал не из корыстных побуждений. Служащие конюшен зарабатывают совсем немного. И вот в награду за свой многолетний труд он получает лишь лошадиный смех. Впрочем, со стороны лошадей это носит беззлобный характер. По природе смешливые они готовы веселиться по любому поводу. Тем более их должен был забавлять неуклюжий конюх. Для них вообще забавными кажутся все люди. Думаю, и надо мной лошади тоже потешаются, а моя знакомица как анекдоты передаёт им все мои слова и действия. Но я не сержусь на неё за это. Изначально в ней нет ни малейшего желания унизить. Просто она — лошадь. Самая обыкновенная, наиобычайнейшая лошадь.

МУРАВЬИНАЯ ШЛЯПА

У бродяги, что однажды появился в нашем городе, была удивительно-невообразимая шляпа. Вся облепленная муравьями. Живыми муравьями. Или даже состоящая из сцепившихся лапками муравьёв. Поначалу не верилось, что это могут быть живые муравьи. Но, приглядевшись, можно было убедиться, что они шевелят усиками, волнуются, если их обдаёт сильный ветер. Да и вообще вся эта конструкция была далеко не так уж статична. Муравьи всё время копошились, что не могло не влиять на форму шляпы. Буквально на глазах она могла превратиться из подобия классического высокого цилиндра во что-то вроде приземистого котелка, а то и вовсе в какую-нибудь старомодную треуголку. Но чаще всего из-за постоянного движения насекомых никакой чётко определённой формы у шляпы не было. Её и шляпой можно было назвать с трудом, только потому что размещалась она на голове. Понятия не имею, даже гипотетического предположения сделать не могу, каким образом ему удалось добиться такой слаженности от муравьёв и как он заставил их сидеть на голове, не покидая её. Совершенно точно, что они не были приклеены или ещё каким-нибудь иным образом прикреплены. По крайней мере по верхнему слою это прекрасно было видно. Насекомые вертели своими крохотными головками и периодически изменяли своё положение, словно разминая затёкшие члены. И потом свою шляпу он носил не один день, а муравьи оставались живыми. Если бы они держались на клею, то давно умерли бы и засохли, а ему пришлось бы чуть ли не каждый день сооружать новую шляпу. Невозможно. Это слишком кропотливый труд, несмотря на размеры насекомых, просто титанический. Не мог он их и подкармливать. Это такая же неправдоподобная версия, что и клей. Значит, единственное, что можно в таком случае предположить, хоть это и звучит невероятнее любого иного домысла, что он заставлял муравьёв собираться у себя на голове, может быть даже принимая при этом какую-либо нужную ему форму. Или они просто облепляли настоящую шляпу? Но этим он лишь чуть-чуть облегчал им задачу. В любом случае муравьи подчинялись ему. Как он это делал? Как управлял ими? Как заставил изменить своему естественному поведению, своим инстинктам? И главное — зачем? Никакого ответа, хоть сколько-нибудь способного объяснить этот феномен, нет.

ВЕРНОСТЬ

Предательство — основа верности. Чтобы сохранить верность, сначала должны посетить мысли о измене. Верность — лишь одна из мириады комбинаций, когда в силу определённых условий соблазну было сказано «нет». Но остаётся множество вариантов, когда с тем же успехом будет произнесено «да». Истинная, высшая верность в том, чтобы не быть ни верным, ни изменником. То есть быть равнодушным не только к предательству, но и к объекту, к которому надлежит хранить преданность.

СМЕРТЕЛЬНЫЙ ВРАГ

Высшее счастье, о котором только может мечтать имеющий заклятого врага — это видеть его сокрушённым, раздавленным и погибающим в мучениях. И даже если цена этому — твоё последующее падение и гибель. То это ничтожная плата, ведь до этого ты станешь свидетелем его краха.

БРАТСТВО БЕДНЫХ

Они объединились, чтобы легче было выживать. Сошлись вместе самые обиженные, самые угнетаемые, самые бедные. Они поддерживали друг друга, не давая никому опуститься ещё ниже. Но при этом не давали и подняться. Если кому-то из них вдруг улыбалась удача — раздобыть денег чуть больше, чем требуется для элементарного поддержания жизни, то этот человек обязан был поделиться со всеми остальными. Иначе ему было не миновать беды. Дело могло дойти до физической расправы. Братство жило по жёстким законам.
Начиная с обычного кружка, это сотрудничество постепенно доросло до влиятельной организации, контролирующей всю городскую бедноту. И не только бедноту. Стало небезопасно игнорировать братство. Так или иначе все были вынуждены считаться с ним. По общей сумме взносов братство бедных в целом владело капиталом, во много раз превосходящим доходы любого богача. Это была могущественная организация. Ни один владыка не мог тягаться с их коллективной властью. Но, странное дело, положение отдельного члена братства нисколько не улучшалось. Как они все были бедны и зависимы, так и оставались. Зависимость даже усиливалась. Ни один бедняк не мог и шагу ступить без одобрения своих братьев. А такое одобрение нелегко было получить. В братстве не терпели самостоятельности. Выделившихся ждала тяжкая участь. Все должны были быть равны. Равно бедны.

СМЕРТЬ ВЕЛИЧИЯ

Великий император возлежал на кушетке. Как самый обычный смертный, зауряднейшим образом положив под голову руку. Это был уже не прежний гордый завоеватель, покоритель дальних земель, больших и малых народов. Уже при жизни прозванный величайшим из людей. Слава его не знала границ. Авторитет его был неоспорим. Даже заклятые враги трепетали перед ним. Теперь это был дряхлый старик с бессильными трясущимися руками, с потухшим безучастным взором. Глубокие морщины бороздили его лицо, в особенности, измученный раздумьями лоб. Во всём его истомлённом теле чувствовалась невообразимая усталость. Жизненные перипетии, все громкие победы и малозаметные на их фоне поражения, оставили заметный след на его облике. Он устал. Это был всё ещё император, правитель огромной страны. Но сил у него оставалось только, чтобы довлачить своё существование. Он уже перестал вникать в дела. Ничто в мире, павшем к его ногам, не в состоянии было разжечь его остывшей крови. Его не развлекали приглашаемые отовсюду фокусники и артисты. Не забавляли диковинные звери. Даже прекрасные наложницы оставляли его равнодушным. Император так долго прожил, и такой бурной, насыщенной достижениями и событиями, была его жизнь, что он уже ничего от неё не ждал и ничего не хотел. И, соответственно, ничего уже не мог. Он сам вряд ли смог бы сказать, почему ещё продолжает жить, почему цепляется за окружавший его быт, за начинающую меркнуть роскошь. Император цепко держался за атрибуты своего статуса. Пальцы его должны быть унизаны перстнями с крупными драгоценными камнями. Тело его покрывали одежды лучшего качества. Он ел только с золота и спать ложился только на свежие шёлковые простыни. Если ему случалось покидать свой дворец — что происходило всё реже и реже — то впереди и позади него неслись гвардейцы. Путь его устилали лепестками роз.
Величие ещё сияло где-то над ним. Но в нём его уже не оставалось ни капли. Его имя по-прежнему громко звучало. Только уже имя владело им, а не он им. В нём ничего не осталось от прежнего себя. Куда же всё ушло? Жалкая тряпка, дряхлый старик. Немощный и умом, и телом. Не разучившись приказывать и повелевать, мог гневно прикрикнуть. Но это уже не был повергающий в ужас рык льва, а глухое сдавленное бурчание, бессильное, по сути — всё равно что последний выдох.
Беспомощный, он ещё оставался властью. Живым символом. Короной, венчающей тело империи.

РАБСТВО

Как меня раздражают взгляды рабов. Их полные сочувствия глаза приводят меня в бешенство. Они ставят себя на одну доску со мной. Пусть меня также заковали в цепи, клеймили и продают на рынке. Но, клянусь всеми богами, я не такой как они, никогда не был и не буду. Многие из них глядят на меня с состраданием, словно мы равные. Считают, что имеют право жалеть меня. Попадаются и такие рабы, что презирают меня. За то, что не соответствую их представлениям. От того только, что обладают большей физической силой и выносливостью в работе, относятся ко мне свысока. Они считают превосходством то, что поднаторели в прислуживании. Как ни странно, первые раздражают больше. Ничего нет хуже, чем снисхождение от того, кто заведомо ниже тебя. Необразованные, неумытые ничтожества. И они ещё смеют жалеть меня, снисходят с высоты своего низкого положения до меня. Пусть в данный момент, в силу некоторых обстоятельств я так же оборван, грязен и бесправен, как они, но я не такой. При ином стечении обстоятельств я мог бы быть их господином.

ЗЛОЙ ГНОМ

Злой гном точил на людей зуб. Каждый день он запирался в своём тёмном подземном жилище, где любил пересчитывать людские пороки, всякий раз прибавляя к ним новые — те, что высмотрел, либо подслушал. Это составляло всю его жизнь. В злобе он видел высший смысл. Почему гном так злился на людей? Может быть, ему нанесли какую-то смертельную обиду или он злился за то, что вырубали лес, в котором тот любил гулять, или за то, что истребляли лесных зверей, которых гном подкармливал и считал за своих друзей. Да мало ли за что. На эту сильную, ничем не ограничиваемую злобу гном и растрачивал все свои силы. С каждым днём становился всё злобнее и непримиримее по отношению к людям. Скрипел зубами, отпускал проклятия и ругательства. Даже если мельком поминал людей, никогда не делал этого добрым словом. Дошло до того, что всё, что бы ни делали люди, всё воспринималось гномом как нечто дурное и вредное. Одно их существование вызывало в нём ненависть. И только люди могли выводить его из себя. Злоба и люди соединились в гноме в один неразрывный клубок, в котором от каждого отдельного человека тянулись десятки нитей. Злой гном знал всё о всех. Всё плохое. Те вещи, о которых люди тут же забывают, после того как сделают их. Гном помнил об этом. Эта память ещё сильнее злила его. А однажды он умер, одинокий и всеми забытый. Лишь звери лесные приходили к его заброшенному жилищу. Ведь он всегда подкармливал и лечил их. Кто знает, может быть, в этой непримиримости и искренности своих чувств гном был ближе к понятию добра, чем зла? Ведь злился то он, в основном, на жестокость и несправедливость.

МУХИ

Стая мух летела на юг. Организованно, соблюдая порядок. Впереди всех неслась самая большая и, по видимому, самая старая муха. Если бы они не были насекомыми, её можно было бы назвать вожаком. Стоило ей повернуть в сторону, как весь мушиный состав дружно следовал за ней. Это было что-то невообразимое. Мухи не должны так себя вести. Лететь организованно в одном направлении. Прямо как стая птиц. Но они летели. Периодически главная муха громко жужжала, словно сообщая что-то остальным. Стая отзывалась гудением. Они как будто о чём-то переговаривались. А такого не делают даже птицы. Скоро они скрылись из видимости. И улетали-то они в более тёплую местность. Как птицы.

БОРЬБА СО СКУКОЙ

Он лежал на скрипучей кровати, вытянувшись во весь свой средний рост. От нечего делать начал считать пальцы на ногах. Выходило по пять штук на каждой ноге. Пересчитал ещё раз только слева направо, потом опять справа налево. Те же пятёрки. Потом сосчитал одни лишь большие пальцы. Их оказалось всего два. Перевернулся, утомившись счётом, на левый бок. Полежал так какое-то время и, окончательно выбившись из сил, вновь откинулся на лопатки. Устремил возвышенно-поэтический взгляд на потолок, который был того противного мутно-белого цвета, что так распространён в государственных заведениях. Он тщетно обшарил глазами потолок в поисках хотя бы одного пятна. Напрасно. Красили недавно. Чтобы занять себя посчитал лампы. Четыре. Только расположены они по-дурацки. Три симметрично. А одна как-то сбоку. Хотя и сама палата была построена тоже по-дурацки. Этакая буква «г». Четвёртая лампа как раз в этом хвостике. Кроме ламп по потолку тянулась скорее всего не работающая сигнализация. Переходить взором с потолка на стены совсем не было никакого интереса. Светло-зелёные. Маленький листок с описью больничного имущества, который он уже успел не один раз пробежать глазами. Кнопки включения-выключения света. День был в разгаре. Однако свет не выключал, потому что не мог заставить себя встать. От стены скользнул взглядом в окно. Куцые верхушки деревьев едва дотягивали до его уровня. На фоне мутного серого неба они смотрелись обыденно-непрезентабельно. В общем, и оттуда ничего интересного не проглядывало. Собравшись с духом, он предпринял новую попытку заснуть. Решительно повернулся на бок, на этот раз на правый. Закрыл глаза. Глубоко вздохнул. Вымученно зевнул. Но сон не приходил. Думать не было желания, мечтать — не было сил. Оставалось просто лежать, бревенчато уставившись в окно. Так в бесплодной битве со скукой он проводил уже не один день.

КУРИЦА МУМИЗО И ЕЁ ПОДРУГА ЛОШАДЬ

Курица Мимоза, прозванная так за характерный окрас своих перьев, как обычно ковырялась в свежем навозе в поисках целых зёрнышек. Копала лапой, тыкала клювом, ворочала хвостом. Радостно кудахтала, если удавалось найти что-нибудь вкусненькое. Она была всецело поглощена работой. Неподалёку стояла лошадь. Большие мутные глаза, прядь волос, спускающаяся на лоб, стоящие торчком уши. Совершенно обыкновенная лошадь. Серой масти. Ничего примечательного в ней не было, потому и именем её обделили. Но лошади это, как и многое другое, было глубоко безразлично. Она мирно пожёвывала сено, уныло уставившись в пустоту, периодически помахивая хвостом на особо назойливых мух. Насколько курица была сосредоточена и энергична, настолько лошадь была равнодушна и апатична. Казалось, ударь её, она не обратит внимания. В лучшем случае, обернёт свою тоскливую сонную морду на обидчика.
Покончив с завтраком и разворошив кучу насколько это только было возможно, курица устроила охоту на мух, в изобилии роившихся вокруг лошади. В этом деле ей сопутствовал успех. Более десятка перепончатокрылых очутилось у неё в желудке. Однако курица не унималась. Навряд ли здесь было дело в голоде. Просто, раз нацелившись на что-то, сосредоточившись на чём-либо, курица уже не в состоянии была думать о чём-либо другом.    А уж ей-то как раз и стоило быть повнимательнее к происходящему вокруг и не связанному с насыщением желудка.
Дело в том, что с недавних пор к ним во двор повадилась забредать одна злобная собака. Этакий рычащий, кусающийся комочек гнева. У этой псины смыслом жизни было погнаться за кем-нибудь, желательно уступающем ей в размерах, и, доказывая своё превосходство, куснуть. А если догнать не получалось, то надо было хотя бы хорошенько облаять. Протиснувшись через дыру в заборе, собака деловито осмотрелась. Убедившись, что хозяев нет, наметила себе    цель. Наиболее подходила для этого курица. Лошадь в расчёт не принималась. Она была чем-то вроде продолжения забора. Курица за охотой и не заметила нависшей над ней опасности. Сначала была психологическая атака в виде бешеного, переходящего в вой лая. Психологическая атака окончилась полной психологической победой. Курица побежала. Собака этого и ждала. Ведь куда интереснее преследовать того, кто убегает. И гораздо приятнее кусать того, кто напуган. Отчаянно кудахтая и тщетно отмахиваясь крыльями, курица носилась по двору, подгоняемая сзади собакой. Начали бегать вокруг лошади. Лошадь какое-то время не реагировала, сохраняя практически философское спокойствие. Неожиданно то ли, устав от шума, то ли из чувства солидарности лошадь оторвалась от сена и, резко наклонив голову, цапнула пробегающую собаку зубами за спину. Поднялся дикий вой. Лошадь так же невозмутимо вернулась к сену. Даже уже оказавшись за забором, псина ещё долго неслась в страхе со всех лап. Более она не появлялась и всегда обходила их двор стороной. Таким образом и родилась эта дружба. Лошадь помимо защиты, ещё и обеспечивала курицу кормом, а курица же помогала лошади в избавлении от надоедливых мух.

Тишина — обратная сторона звука. Звук — обратная сторона тишины. Что находится посередине них? Действие и воспринимающий объект. Убери их. И единственным звуком станет тишина.

Для одержимого любая мелочь может представлять собой великое знамение.

Люди придают слишком большое значение смыслу, забывая, что бессмысленное предшествовало всему.

Если спросить любого дурака, что он думает по поводу своих интеллектуальных способностей, то он, вынув палец из носа, ответит вам, что считает себя весьма и весьма неглупым человеком. По этому «весьма», сказанному со скромностью и вместе с тем какой-то непоколебимой внутренней уверенностью, вы поймёте, что перед вами воплощённая мудрость. Как минимум Царь Соломон, а, может быть, даже и Иван Ильин. Но это не так. Перед вами будет стоять обычный дурак, самоуверенный до невозможности и ошибающийся на свой счёт, как все дураки. Думать (это громкое слово, если дело идёт о дураке, но употребим всё же его) и говорить о себе дурак может всё что угодно, что ему нашепчет великая богиня, вершащая судьбами людей — Ата. Всё это будет так же мало соотноситься с реальностью, как и сказочное искусство соцреализм.
Только вот ведь в чём дело, и я сам тоже считаю себя весьма неглупым человеком.

Я люблю смотреть, как кипит вода. Маленькие пузырьки поднимаются со дна и исчезают. Это жизнь и смерть. Пузырьки — это маленькие сгустки воздуха в воде. Они поднимаются со дна, чтобы исчезнуть. Исчезая, они не перестают быть воздухом, но перестают быть пузырьками. Погибая, сливаются с чем-то большим. Это смерть. Поднимаясь со дна, пузырьки двигаются хаотично, сталкиваются с другими пузырьками, иногда сливаются друг с другом. Тем не менее у них есть общая цель, к которой они стремятся. Это жизнь. Всё есть в кипящей кастрюле. И жизнь, и смерть. Для того, кто умеет видеть.

ЧАСЫ

Есть два вида часов. Те, что спешат. И другие, что отстают. Слышал, есть часы, идущие точно. Но лично я таких не встречал. Какие часы ни возьмёшь, они, хоть на секунду, а спешат или, хоть на ту же секунду, а отстают. Все часы, которые у меня были, и наручные, и настенные, с будильником и без, электронные и механические. Все, без исключения, спешили. Быть может, часы, как и собаки, становятся похожими на своих хозяев? Ведь и я сам вечно куда-то тороплюсь или куда-нибудь опаздываю. Может, это всё как раз из-за часов?

Когда двое работают, как правило, каждому кажется, что он перерабатывает и делает самую тяжёлую часть. И даже, если они поменяются местами, всё равно будут думать также.

Что есть моё «я» или есть ли я вообще? Где пролегают границы, очерчивающие моё существование? Существует ли Вселенная отдельно от меня или я отдельно от Вселенной? Я живу во Вселенной. Это всё равно как блоха, которая живёт на коте. Ведь она не образует с котом единое, неразделимое целое. Нет. Блоха выступает как субъект, кот в данном случае как объект (конечно, для нас он — также субъект, но с позиции блохи кот становится объектом). Также и Вселенная со мной внутри неё. Получается, я и Вселенная, мы не образуем вместе единого целого. Вселенная — объект, я — субъект. Она — познаваемое, я — познающий. Но... Блоха может существовать отдельно от кота, как и кот отдельно от блохи. А могу ли я существовать отдельно от Вселенной? Или Вселенная отдельно от меня? А если исчезну я — исчезнет и та сущностная связь между мной и Вселенной, то есть в каком то смысле исчезнет и прежняя Вселенная. Если же я каким-либо образом буду существовать отдельно от Вселенной — тогда я, получается,    автоматически становлюсь сам объектом. И если пойти ещё дальше в этих рассуждениях, я стану своей собственной Вселенной. Отделяясь от макрокосма, микрокосм превратится в макрокосм. Каким образом к этому можно прийти? Наверное, посредством смерти. Ответы скрыты пеленой.
Или... В результате отделения друг от друга и я, и Вселенная станем субъектами? Я буду блоха, а Вселенная — котом? Или я — котом, а Вселенная — блохой? Или мы оба будем котами? Или блохами?... Что-то я запутался.

Мы смотрели на гения. Он сидел, закинув нога на ногу, покуривая сигарету. Все гении любят курить. Сократ, конечно, не курил. Но, будь у него табак, обязательно затянулся бы. Как же этот гений курил. Непередаваемо. Затягиваясь, немножко голову назад откидывал и, задумываясь о чём-то своём, нам недоступном, не спеша выпускал дым. Иногда даже из ноздрей. Он курил как-то красочно, живописно. Творя абстрактные фигуры своим дымом. Не позёрствуя, не изощряясь. Он выше этого, как выше всех нас. Докурив, он чуть придавил сигарету к пепельнице. Именно придавил, а не раздавил. При чём ненамеренно, не замечая. Он уже о сигарете не думал вовсе. Окурок же какое-то время ещё продолжал дымить и после его ухода. Что сказать? Гений.

У шестилапого Заркалула было забавное прозвище «копытце». Когда он пытался утянуть в свою яму лошадь, той с помощью неимоверных усилий удалось вырваться. Вдобавок, она сильно лягнула его по морде, оставив след от копыта. Так Заркалул получил своё прозвище. Другие орлоки часто издевались над ним, когда все они выбирались из своих ям во время тихих безветренных ночей. Указывали на него клешнями и от души смеялись в оба своих рта. Однако он сносил все нападки со смирением истинного христианина.

© Марк Андронников, 2024
Дата публикации: 16.11.2024 00:29:29
Просмотров: 206

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.