Восходящие потоки - роман, 13 - 20 главы

Вионор Меретуков

Форма: Роман
Жанр: Ироническая проза
Объём: 96592 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Глава 14

В понедельник Карлу пришла мысль «организовать восхождение» на самую высокую в этих местах гору.

- Сегодня мы все начинаем новую жизнь, начало недели я решил приурочить к началу новой жизни, - сказал Карл, указывая рукой направление, в котором нам предстояла начать движение.

Наскоро позавтракав, мы отправились в путь.

Карабкаться в гору – занятие не из приятных. Тем более в жару. Я подчинился Карлу и его бредовой затее, чтобы хоть как-то скоротать время. Хотя не мог понять, зачем Карл все это затеял.

Время как-то слишком быстро подкатило к полудню. Солнце прочно закрепилось над головой.

По обеим сторонам широкой тропы плотной стеной стоял кустарник, который не давал тени. Вдобавок кустарник был оснащен колючками и шипами.

Первым начал кряхтеть и стонать сам организатор. Вторым Сильвио.

Мы часто останавливались, чтобы перевести дух. Слава Богу, мудрые и милосердные австрийцы по всей пешеходной трассе догадались понаставить скамеек. Вероятно, для таких идиотов, как мы.

- Нельзя так много пить, - отдуваясь, бодрил самого себя Карл, - это очень плохо отражается на здоровье.

После получаса мучений мы достигли вершины. Гора увенчивалась довольно обширным плато с рапсовым полем, несколькими строениями с крепкой каменной кладкой и старой церквушкой.

- Пик покорен, - сказала Беттина.

- Не такая уж она и высокая, эта гора, - заметил Карл, осматриваясь по сторонам. Мне кажется, он искал, где бы выпить. Я не ошибся. Переваливаясь на могучих ногах, он быстро засеменил к открытому кафе. Он был счастлив, что восхождение закончилось.

Из кафе открывался удивительный по красоте вид на окрестности. Рассевшись за огромным круглым столом и заказав напитки, мы тут же позабыли о трудном подъеме.

- Дорогой Сильвио, - обратился к супрематисту Карл. Голос моего друга дребезжал и звучал фальшиво. Глаза опасно посверкивали. – Дорогой Сильвио, - повторил он, - я подозреваю, что ваше настоящее имя звучит как-то иначе...

- Вы правы, - осторожно согласился художник, – но, думаю, что из сидящих за этим столом не я один ношу чужое имя...

- Возможно, возможно... – задумчиво сказал Карл и засмеялся. – За это стоит выпить. Не правда ли, Маруся? – он поднял стакан и посмотрел на свою бывшую любовницу.

Аделаида резко поднялась и сделала несколько шагов к заградительной решетке. Опершись о поручень, она смотрела вдаль. Я подошел и встал рядом.

Далеко внизу лежал красивый город. Ласкающий взор среднеевропейский стандарт. Свежие черепичные крыши. Аккуратные, по преимуществу двухэтажные дома, миниатюрная рыночная площадь с магазинчиками и кафе. Голубое ложе неработающего фонтана. Здание муниципалитета. Церковь, прильнувшая острой спиной к склону горы.

Видны были фигурки людей, неторопливо бредущих по каким-то своим делам.

По шоссе, в сторону Вены сплошным потоком двигались машины.

Отдохнувший за субботу и воскресенье люд бодро возвращался к местам своего постоянного базирования.

Из окон ресторана неслись звуки оркестровой музыки. Я прислушался. Мусоргский? Да, похоже... Ну, конечно, это «Картинки с выставки». Услышать музыку Модеста Ильича, здесь, на какой-то австрийской горе без названия... Я узнал «Римскую гробницу».

- Идиллия, - вырвалось у меня. Я произнес это слово тихо, почти прошептал.

- Да, идиллия, - согласилась Адель, - если бы только люди не стремились опять попасть в неволю… - она показала глазами на автомобили внизу.

- Эта музыка, - вдруг вырвалось у меня, - эта музыка тревожит... У меня на сердце ком страданий...

Адель усмехнулась и, помедлив, прочитала по памяти:

- Когда на сердце ком страданий,
Смешавшись с холодом разлук,
Спать не дает воспоминаньям:
Покой и сон они крадут...

Я услышал довольный голос Карла:

- Превосходное пиво. В меру холодное и хмельное. Эх, воблы бы сейчас!

Слизывая толстым языком пену с губ, он красными глазами посмотрел на меня.

- Я следил за тобой, чертов макаронник! Это, действительно, «Картинки с выставки». И, разумеется, «Римская гробница». Только в оркестровке Равеля...

- У тебя память, как стальной капкан.

- Мы, композиторы, вообще такие... Ты слышишь? – Карл привстал и поднял руку, в этот момент громыхнули ударные. – Ты слышишь волшебный, поэтический призыв Гартмана к Мусоргскому? Он зовет его... Ты слышишь?

Я кивнул. Правда, мне послышалось, что это не Гартман зовет Мусоргского, а мой отец подает мне знаки с того Света...

*************

Наконец-то «отметилась» Адель. Странно, что эта экзальтированная особа на протяжении столь длительного времени вела себя, как примерная школьница. Карл уже начал опасаться за нее. «С ней что-то не так… Она либо заболела, либо постарела», сказал он и покачал головой.

…Ровно в семь вечера Адель появилась в зале гостиничного ресторана в сопровождении двух молодых, хорошо сложенных людей. На руках Адели все заметили наручники.

Молодые люди были в форме. В форме российских милиционеров.

Сильвио следовал в отдалении.

Адель подошла к столу, один из милиционеров снял с нее наручники. Другой - галантно придвинул стул.

Подлетел официант. Адель сделала заказ, милиционеры сняли фуражки и заказали водки. Говорили они с каким-то фальшивым акцентом, вероятно, пытаясь копировать произношение русских «иванов».

Адель и ее спутники сохраняли полную серьезность. Адель с аппетитом поужинала. Выпила с милиционерами водки, расплатилась, один из милиционеров опять сковал ее нежные запястья наручниками, троица встала из-за стола и покинула ресторан.

Публика немного пошушукалась и вернулась к своим венским шницелям.

**********

...Я вышел на балкон. Агата сидела в кресле, вытянув ноги и скрестив руки на груди. Мне захотелось, чтобы иллюзия счастья была полной. Я нуждался в ласковом прикосновении. Я положил руку на хрупкое плечо девушки. Ощутил нежное тепло бархатистой кожи. Потом шутливо поцеловал Агату в макушку.

Начал что-то говорить. Что-то возвышенное, указывая при этом на сиреневые горы и закатное солнце. Звенящие звуки моего вдохновенного голоса победно неслись в поднебесье. И тут вдруг голос у меня сорвался. Я закашлялся.

Решив прочистить горло, я запел. Как всегда в подобных случаях, - вечернюю серенаду Шуберта.

Не переставая горланить, я сел рядом с Агатой.

И тут же бросил на нее быстрый взгляд. И застал девушку врасплох. Я понял, что она пережидает меня, как пережидала бы грибной дождик.

- Жаль, - пробормотал я. – И, тем не менее, я всегда бодр и весел...

Мне не хотелось ни веселиться, ни печалиться.

Окружающий мир был равнодушен, но он не был опасен, он не был враждебен мне. Мир вокруг меня замер в ожидании моего следующего шага.

А я и не собирался никуда шагать. Ни вправо, ни влево, ни вперед, ни назад. Мне было и так хорошо. Будущее было туманно. Но как раз в этом была его обманчивая и волнующая привлекательность. В туманности, в неопределенности не было для меня трагедии. Меня это устраивало. Всегда бодр и весел...

- Сартр и Пруст... и особенно Миллер... - продолжал я бормотать. – Вот они-то знали, правда, каждый по-своему, в чем смысл.

Агата прикрыла глаза. Мудро, весьма мудро. Глаза ее выдают. Да, пора девицу менять, подумал я. Завтра же отправлю ее обратно в агентство «Глобус». Агата выработала свой ресурс. Пусть развлекает нефтяных баронов и алюминиевых королей. Ей надо только овладеть премудростями исполнения танца живота.

Иллюзия дала сбой.

Меня это не огорчило, и ощущение счастья не улетучилось.

Агата выполнила работу. До сегодняшнего дня она выполняла ее с блеском. Дорогая проститутка безупречно сыграла свою роль. Как, впрочем, и я. Она – роль влюбленной школьницы. Я – роль пожилого миллионера, симулирующего озабоченность скукой.

Агата могла убираться.

Через пару недель я позвоню в «Глобус» или иное агентство, специализирующееся на поставках всяким богатым идиотам красивых иллюзий. Позвоню и сделаю заказ. И мне пришлют новую. Пришлют новую иллюзию. Надо только потребовать квитанцию об оплате услуг и гарантию качества... Всегда бодр и весел...

Я посмотрел на Агату. Не в моих правилах задавать женщинам вопросы. Тем более не в моих правилах расспрашивать проституток об их жизни.

Но тут меня потянуло к задушевной беседе.

- У тебя есть парень? Или, как это сейчас говорят, бой-френд?

Агата открыла глаза. Помедлила. Пожала плечами. Сейчас соврет, подумал я.

- Нет. Я одинока.

Так и есть: соврала...

В этот момент раздался стук в дверь. Я посмотрел на Агату. Она сорвалась с места и, шлепая босыми пятками по паркету, побежала открывать.

В номер ввалился Карл. С гостинцем. В каждой руке он держал по трехлитровой бутылке шампанского. На шее у него болталось махровое полотенце.

- Представляете, - начал он и заговорщицки подмигнул, - Адель проигралась. В рулетку. В пух! – Карл залился торжествующим смехом. - Это надо отметить!

Агата принесла стаканы.

- Аделаида вчера вечером отправилась в Зальцбург, и там, в казино, за ночь просадила что-то около ста тысяч... Когда она начала проигрывать, Сильвио, этот мышиный жеребчик, попытался умерить ее пыл, но куда там! Ее словно бес обуял! Брала бы пример с меня. Я всегда держусь на расстоянии от игорных заведений. О, я знаю себя! Во-первых, знаю, что азартен. И это может довести меня до безумств... Во-вторых, я не игрок. То есть, я хотел сказать, что в глубине души на самом-то деле я игрок. Страшный игрок! Зная об этом, я сдерживаю свои опасные эмоции, которые могут довести меня до гибели. Как Достоевского... Как это сочетается с азартом, я не знаю. Такой вот парадокс. В-третьих, я иногда верю в приметы, то есть, когда на меня что-то находит, - я суеверен. Как это сочетается с двумя вышеупомянутыми гранями моего сложного характера, тоже не знаю.

- А почему ты без Беттины?

- Эта дуреха штудирует роман какого-то Веллера. Ей очень понравилась фамилия автора, напоминает ей о родной Германии. Страшно увлечена, ее не оторвать... Кстати, я внимательно разглядел подарки. Изучил, что называется... Все очень мило. Спасибо и еще раз спасибо. Карл в восторге. Короче, я тронут. Особенно топориком. Я его, пожалуй, обменяю на настоящий. Видел такой у антиквара... Есть у него там ржавая секира. Уверяет, что с ее помощью какому-то набедокурившему курфюрсту в 15 веке отделили голову от туловища. Обожаю оружие! Да, чуть не забыл, ты знаешь, что подарил мне этот идиот Сильвио? Ты не поверишь. Портрет Аделаиды с булавами. С горящими! Несчастный, я ему не завидую. Но, однако, надо отдать ему должное: какое надо иметь хладнокровие, чтобы рисовать, когда у тебя над головой летают зажженные палки! Портретик я повесил рядом с мушкетом. Портретик что надо, выполнен в реалистичной манере... Думаю, Сильвио лгал, когда позиционировал...

- Карл, следи за своей речью! Что это за слово такое – «позиционировал»? Ты не на редакционной летучке...

- Твой протест принят, словечко и, вправду, мерзостное... Но как обойтись в данном случае без него? Позициони... ну, хорошо, изображал из себя супрематиста. Какой он супрематист! Он типичный традиционалист. Просто супрематистом быть выгодней: это все еще оригинально и за это платят больше. Подозреваю, что Адель запретила ему рисовать себя в виде многоцветного параллелепипеда или иной геометрической фигуры...

Мы сидели на балконе, пили вино и любовались закатом. Вечер был нескончаемо длинен. Это было как раз то, о чем я всегда мечтал. Чтобы вечер и вино никогда не кончались. Чтобы рядом был друг. И девушка...

Солнце, медленно опускавшееся за погрустневшие, почти черные горы, золотило рюши и кружевные оборки вечерних тучек и наполняло небо такой бездонной глубиной, что у меня защемило сердце и перехватило дыхание от ощущения полноты жизни. Помнится, об этой всеобъемлющей полноте жизни недурно сказанул один доктор в известной поэме.

Я был немного пьян, и когда отрывался от созерцания природы, ласковыми глазами смотрел то на своего друга, то на красивую девушку, которая завтра покинет меня навсегда.

Но завтра наступит не скоро, будущее было скрыто за горами, оно было где-то там, впереди, в призрачном завтра, которое могло и не наступить для кого-то из нас, а сегодняшний вечер длился и длился, и пока девушка принадлежала мне, а не нефтяным баронам и алюминиевым королям, и я знал, что сегодняшний вечер и сегодняшнюю ночь она проведет со мной.

...Я впервые в жизни по-настоящему понял, что это такое – жить одним днем.

Время замерло, как часы, в которых лопнула и распрямилась заводная пружина. Жизнь на моих глазах распрямлялась, разворачивалась, обнажая свои прелести и свои страшные язвы.

Я запрокинул голову и обратил жадный взор в бескрайний простор. Из глубин мироздания на меня дохнуло звездным ветром, вечным покоем и вечной жизнью.

Я закрыл глаза. Миллиарды людей, ушедших, ныне живущих и еще не родившихся, окружали меня со всех сторон. Я почувствовал себя неотъемлемой частью этого бескрайнего людского моря. Я понял, что никогда не умру.

На краткий миг сладкое предощущение счастья теплой волной захлестнуло мое сердце; и в этот же миг в меня вошло понимание того, что отныне я принадлежу вечности.

Этим пониманием я не хотел ни с кем делиться.

Это была мой великая тайна, которая умерла на следующее утро, когда я проснулся и никак не мог вспомнить, о чем это я вчера думал с таким воодушевлением и радостным чувством.

Глава 15

Карл улетел в Москву. Тем же рейсом улетела и Агата.

«Плановое санитарно-фаянсовое мероприятие, - сказал Карл перед расставанием. У него был безразличный голос. Но я видел, как сверкнули и погасли искорки страха в его глазах. – Это всего лишь рутинная проверка костей скелета и наросшего на них мяса».

Если все обойдется, мы встретимся через неделю. Уже в Вене. Если не обойдется, Карл намекнул на возможную операцию, - тоже в Вене, но на несколько дней позже.

Я продолжал торчать в Сан-Канциане. Жара стояла нестерпимая. Я валялся либо у себя в номере, либо на пляжных мостках.

Неделя прошла. Прошло еще три дня. От Карла не было известий.

…В понедельник с утра зарядил дождь. Слава Богу, теперь я мог спокойно заняться делами. Ноутбук? Нет, какой, к черту, ноутбук! Я привык писать по старинке: перьевой ручкой. В этом есть некая тайна. Тайна сопричастности великим. Шедевр, созданный в Интернете? Что-то не верится... Представляете, что навалял бы Пушкин, если бы дни и ночи напролет пялился на экран монитора? Вряд ли родились бы строки: «Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана?»

Каждый день я пишу роман. Как Генри Миллер. Который писал роман, записывая все, что успевал подсмотреть в течение дня, пока шастал по Парижу, выискивая еду, выпивку и даровых шлюх.

Оказалось, этого достаточно, чтобы написать несколько блистательных романов. Правда, чтобы суметь это сделать, надо было родиться Миллером.

Кстати, Миллер писал перьевой ручкой. А когда не было денег, то и карандашом. На бумажных салфетках.

Что наталкивает на мысль о том, что гению наплевать, каким образом его бессмертные идеи доберутся до наших мозгов. Вернее, достигнут тех пределов, за которыми расстилаются безбрежные океаны нетронутого мозгового вещества.

Главное – это начать. Написать первое слово. Потом второе. За ним третье. Осмотреться. Подправить. Работать до тех пор, пока зачин не обретет легкости и законченности добротной эпитафии. И только потом добавлять по строчке. Осмотрительно! Осторожно! Памятуя о том, что испортить – раз плюнуть.

Вот и весь секрет.

И дать себе страшную клятву, что не будешь, в угоду мудрым издателям и публике, умышленно понижать уровень письма. Кто только этого не делал! Не надо думать, что это, искусственное понижение уровня, возникло сегодня. Все это было и раньше.

Стоит вспомнить совершенно забытого ныне Николая Шпанова. Талантливый писатель, создавший превосходную книгу «Красный камень», опустился до написания дешевых, но очень прибыльных детективов. Сколько их было, желающих вкусно есть и сладко спать!

Хотя... Можно ли понизить то, что и так лежит у подножия пошлости? Так высказался обо мне один, на мой взгляд, не совсем умный, но очень сердитый, завистливый и начитанный приятель, который знал, что я творю некое сочинение: глумясь, он называл его «романом века».

Черт с ним, с этим моим приятелем; он стал очень богатым человеком: сначала директором одного из московских рынков, а затем владельцем сети кинотеатров. У него роскошная вилла на Рублевке. Словом, кончил он скверно.

И не брюзжать! Как легко сбиться на этот старческий тон! Тон обвинений, недовольства, сетований по поводу и без повода: ах, в наше время, в наше время... Будто в мое время с утра до ночи светило солнце, а идиотов и дураков было меньше!

После трудов праведных я решил вздремнуть. С наслаждением растянулся на кровати и по привычке начал считать слонов. На седьмом десятке я провалился в сон...

Мне приснилось, что Карл написал симфонию.

Во сне Карл рассказал мне, что написал ее, находясь под сильнейшим впечатлением от прочитанного недавно романа. Главное действующее лицо в романе отсутствовало. Его роль исполняла кружка Эсмарха.

В руках у Карла я увидел клизму в виде стеклянного сосуда и трубки с наконечником для ввода в заднепроходное отверстие. И в то же время это был резиновый клаксон, который я подарил Карлу на день рождения.

Потом в руках Карла очутилась книга большого формата. Я понял, что он держит 44 том Большой Советской энциклопедии, которым я в свое время огрел по голове своего бывшего партнера по преступному бизнесу.

Карл открыл книгу и начал читать вслух. Оказалось, что это и есть тот роман о клизме.

Роман был страшно толстый, и на каждой странице автор писал о клизмах. Только и только о клизмах. О травяных, молочных, спиртовых, нашатырных, масляных и даже о клизмах с настоем из можжевеловых ягод.

В какой-то момент мне показалось, что я сам сижу в клозете, а передо мной огромный экран. Я пялюсь на экран, а Карл тем временем нудным голосом читает роман о клизмах, на экране я вижу бесконечную кирпичную стену со следами от пуль и голых мужчин, которые, согнувшись, стоят лицом к стене. Руками они раздвигают ягодицы.

Звучит симфония Карла. И в то же время это гимн Советского Союза.

Появляются медсестры в зеленых халатах. С клизмами наперевес, как с винтовками. Все ждут сигнала. На возвышенное место выходит мой бывший партнер, мерзкий горбун и предатель. Он поднимает руку, отдает команду и...

И в это мгновение меня разбудил громкий выстрел.

Я лежал с закрытыми глазами и думал. Не было никаких сомнений: стреляли из мушкета, это я понял сразу.

Карл этого сделать не мог. Он в Москве.

Все вещи он забрал с собой. Да и вещей-то у него – раз-два и обчелся: как и я, он любит путешествовать налегке.

О мушкете Карл не сказал мне ни слова. Наверно, отдал его Беттине. Или Аделаиде. Даже, скорее, Аделаиде. А та, вместо того, чтобы отвезти раритет антиквару в Зальцбург, решила поупражняться в стрельбе. Может, даже она кого-то и подстрелила. Может, ту же Беттину... С нее станется. Увидела в Беттине соперницу. И пальнула сдуру.

Впрочем, черт их там разберет, кто в кого стрелял!

Мне было не до долгих размышлений: надо было успеть улизнуть из отеля до прибытия полиции. Чем реже представители власти видят мою рожу и мои документы, тем лучше.

Я быстро оделся, побросал вещи в чемодан и, минуя лифт, спустился по лестнице на нулевой этаж. Перед конторкой администратора я круто свернул к двери, ведущей через двор к парковке, бросил чемодан на заднее сиденье чудесного автомобиля без верха и вернулся назад.

Лучезарно улыбнувшись администраторше, я отдал ей ключ и попросил оставить номер за мной. Неотложные дела вынуждают меня срочно выехать в Мюнхен. Свой мюнхенский адрес я сообщу позже: это для тех, кто, возможно, будет обо мне справляться. Милый разговор я завершил щедрыми чаевыми.

В холле сидел усатый черноволосый мужчина, которого я прежде встречал за завтраком на открытой веранде, одет он был не как праздный турист или отдыхающий, а как государственный служащий. Мужчина посмотрел на меня сонными глазами, словно глядел сквозь меня, рассеянно похлопал пушистыми ресницами и вернулся к чтению газеты, которую держал, кажется, верх ногами.

Помимо мужчины в холле находилась женщина с серым, очень не красивым лицом, которая посмотрела на меня чрезвычайно внимательно.

Но, в общем, все было спокойно, и, как это ни странно, ничто не говорило о том, что несколько минут назад в отеле прогремел выстрел.

Тем не менее, это никак не повлияло на мое решение как можно быстрее покинуть отель.

Я заехал в прокатную контору и обменял музейный кабриолет на «Ягуар» с автоматической коробкой передач. За клаксон, который я отвинтил и на день рождения подарил Карлу, с меня содрали двести евро.

Дождь лил как из ведра. Пока ехал в проклятом авто без верха, промок до нитки.
Если подхвачу простуду, Карлу не жить, решил я.

Глава 16

Через несколько часов я въехал в Вену, подобравшись к ней с юго-западной стороны. Сверившись со своим местонахождением по карте, я спустя минут двадцать подкатил к Марияхильферштрассе, потом свернул налево и, покружив по переулкам, остановился у входа в отель «Князь Меттерних».

Отель был второразрядный, но с хорошей репутацией и знаменитым на всю Вену коктейль–баром. И главное – я это знал – там всегда были свободные номера.

Администратору я протянул паспорт на имя Пола Ковальски, канадца с польскими корнями.

Единственное окно маленького номера выходило в мрачный двор-колодец, в который не проникал ни один луч света.

Кондиционера не было. Да он и не был нужен. В номере было прохладно. Двуспальная кровать, телевизор, торшер и пара кресел. Мебель из приюта для престарелых. Убранство в монастырском стиле. Уют коммивояжера.

Я удовлетворенно крякнул. Мне здесь нравилось. Здесь я чувствовал себя в безопасности. Радостное чувство предвкушения чего-то нового, необычного охватило меня. Но я знал, что безоглядно поддаваться этому чувству не стоит. Очень часто оно не оправдывает надежд. И даже более того...

Я сидел в кресле и размышлял. Долгие годы были отданы унизительной работе ради куска хлеба. Эти годы остались позади. Теперь я был почти счастлив. И свободен. Но – свободен ли? И может ли вообще быть свободным человек, если он знает, что на него идет охота?

Что мне остается? Ждать, когда мои преследователи утомятся или от старости перемрут? А если они моложе меня? А если и старше, то где гарантии того, что бремя охоты на меня они по наследству не переложат на своих легконогих потомков?

После душа я некоторое время посидел в номере, глядя на телефонный аппарат.

Потом включил телевизор и внимательно просмотрел новостную программу.

Сан-Канциан комментатор не упомянул. И на том спасибо.

Вообще, кроме сводки о погоде и пробках на трассе Вена-Зальцбург, возникшей из-за столкновения двух фур, там не было ничего, что заслуживало бы внимания.

Тихая, спокойная страна, эта Австрия, подумал я, когда комментатор пошел по второму кругу и поведал душераздирающую историю о коте, зверски убитом безвестным злодеем в пригороде Клагенфурта.

Из двора-колодца, откуда-то с верхних этажей, донесся громкий кашель некоего постояльца, страдавшего, по всей видимости, острым бронхитом или чахоткой.

Человек кашлял долго, надрывно, с напряженными перерывами, терзая себя и других постояльцев, которые принялись, стуча рамами, закрывать окна.

После этого человек на какое-то время утихомирился. Но его страдания на этом не прекратились. Теперь он хриплым голосом говорил с кем-то по телефону на не знакомом мне языке. Видимо, владел он им недостаточно свободно и в разговоре делал паузы, мучительно подбирая нужное слово. Иногда голос его срывался и, казалось, что он молит о пощаде. Лучше бы он кашлял, подумал я.

Посидев еще немного, я спустился в бар.

Бар был почти пуст. Я огляделся. Всегда, когда попадаю в незнакомое место, я нахожусь в наивном ожидании если не чуда, то приключения.

В дальнем углу, у стены с фотографиями и автографами знаменитостей, которые, якобы, в разное время посетили бар, разместились две пожилые дамы. Дамы с интересом следили за барменом, который колдовал, приготовляя для них коктейли. Шейкеры так и мелькали в воздухе.

У стойки, спиной ко мне сидел некий субъект в джинсах и остроносых туфлях с высокими скошенными каблуками. Субъект на американский манер пил пиво прямо из бутылки. Его мощный торс облегала красная майка с большими белыми буквами на спине. Я прочитал: «Love me».

Надпись заставила меня погрузиться в воспоминания. Первая женщина, которую я увидел полностью обнаженной, поразила мое воображение не своими прелестями, а тем, что она имела татуировку. Причем, на животе.

Сорокалетняя бикса, моя первая любовь, овладела мною на огромной куче щебня. Удушающий запах перегара, смешанного с острым запахом пота, и наколку с синими буквами «полюби меня» я запомнил на всю жизнь.

Впечатление от первого сексуального опыта было настолько шокирующим, что мне потребовался длительный перерыв. Перерыв действительно был достаточно долгим и растянулся на два изматывающие года.

К выбору следующей избранницы я постарался отнестись более ответственно, то есть более вдумчиво и взыскательно. Увы, это не помогло.

Моя очередная любовница отличалась от первой только возрастом: была моложе лет на десять.

Что же касается остального, то женщины были похожи, как родные сестры. Даже наколка была та же. И на том же месте. И буквы были того же синего, порохового цвета. Что наводит на мысль о том, что почтенные дамы были клиентками одного и того же специалиста, не отличавшегося мощным фантазийным мышлением.

Я сел за столик в глубине полутемного зала. Прикрыл глаза, чтобы привыкнуть к бледному освещению.

Из невидимых динамиков лилась тихая мелодия, похожая на ту, какую психоаналитики рекомендуют слушать при стрессах. Можно и уснуть.

Я бы, наверно, так и сделал, если бы мое внимание не привлекла молодая – если не сказать юная - женщина, которая сидела за столиком и курила. Лицо ее было повернуто в сторону входной двери. Сон сразу слетел с меня. Вот оно, приключение, подумал я с воодушевлением.

Женщина скользнула по мне коротким взглядом. Слишком коротким.

Меня это покоробило. Я обиженно надулся. Я ведь отлично знал, что похож на американского актера, известного своими любовными похождениями; да и ростом я, как говорится, вышел. И вообще, я нравлюсь женщинам. Даже проститутки говорили мне в минуты откровения, что я неотразим.

Я вспомнил, как Агата перед расставанием, поддавшись внезапному порыву, сказала то, что обычно проститутки не говорят клиентам. Девушка нежно взяла меня за руку и сказала: «Вы очень хороший. Вас легко полюбить...»

И я не удивился, я с радостью ей поверил, потому сам всегда считал себя добрым и хорошим человеком. Правда, надо признать, что сказала она мне это после того, как я подписал некую бумагу: что-то вроде отчета о проделанной ею работе. И, кроме того, вложил ей в руку подарок: коробочку с золотым браслетом.

Конечно, я знаю, что есть кое-что, помимо душевных качеств, что самым решительным образом влияет на неотразимость. Это деньги. Если ты «при деньгах», это всегда чувствуется. Особенно хорошо это улавливают швейцары, таксисты, официанты и... женщины.

Юная красавица, похоже, этого не уловила.

Я мог голову дать на отсечение, что обворожительная незнакомка моя соотечественница. Левой рукой она нервно теребила носовой платок.

Я украдкой стал ее рассматривать.

Изредка женщина подносила к красивым губам рюмку с коньяком и делала легкий нежный глоток, как бы даря рюмке ласковый поцелуй.

При этом она на миг закрывала глаза. Тогда на ее лице появлялось мечтательное выражение. Словно она уносилась в горние выси, где царят наслаждение и греховная любовь; создавалось впечатление, что она мысленно отдается тому, кому отказать уж никак нельзя: некоему соблазнителю, обладающему выдающимися физическими достоинствами и напористостью Минотавра.

Спокойно на это смотреть было нельзя. Я заерзал на стуле. Бросив взгляд в сторону стойки, я понял, что бармен думает о том же. Он прекратил свое жонглирование шейкерами и замер с открытым ртом.

Похоже, женщина кого-то ждала. Незнакомка показалась мне очень красивой. Посмотрим, какова она, когда встанет и выйдет из-за стола.

Как бы прислушавшись к моим мыслям, женщина поднялась и, сняв со спинки стула сумочку, направилась в туалетную комнату. Чтобы попасть туда, ей надо было обогнуть мой столик.

Какое-то время она шла, как мне казалось, прямо на меня. У нее была не походка, а полет. Полет птицы, которая знает, что ее вот-вот пристрелят. В ее движениях была болезненная обреченность и неизъяснимая прелесть. Женщина была безупречно стройна и грациозна.

Я подавил возглас восхищения. Давненько я не встречал таких женщин.

Я вдруг совершенно ясно понял, как будет несчастен тот, кто полюбит это хрупкое, опасное, тревожное и прекрасное создание. В метре от меня прошелестело платье, и я ощутил знакомый запах. Но я не мог вспомнить, с каким воспоминанием этот запах был связан.

Подошел бармен, который одновременно выполнял обязанности официанта. На его лице блуждала безумная улыбка. Он не мог стоять спокойно на одном месте и дергался, как паяц, избавившийся от смирительной рубашки. Мне моментально пришло в голову, что непрерывная работа с коктейлями не могла не отразиться на нервной системе бедолаги.

Я знал, что в этом баре подают отменные коктейли. С трудом припомнил название двух, что-то вроде «караибе» и «стомани». Это было все, что я знал не только о коктейлях этого бара, но и коктейлях вообще. Потому что был воспитан на серьезных напитках, то есть, образно говоря, вспоен водкой и взращен на коньяке.

Я заказал «караибе».

Опять замелькали в воздухе шейкеры.

Бармен работал виртуозно.

Через пару минут я потягивал восхитительный напиток с привкусом шоколада. Я почувствовал, что коктейль был очень крепкий.

Через несколько минут женщина снова появилась в зале. Слегка повернувшись, я некоторое время в упор смотрел на нее. Я заметил, что она подкрасила губы.

И тут я услышал знакомый надрывный кашель. Ну, вот, подумал я, проклятый сосед с верхнего этажа восстал со смертного ложа и отважился выйти в люди, чтобы промочить свое чахоточное горло.

Спустя мгновение в дверях возникла фигура мужчины, который прикрывал рот ладонью. Мужчина был одет в блейзер и светлые брюки. Он чуть-чуть горбился при ходьбе.

Мужчина кивнул бармену, как старому знакомому, проплыл мимо меня и направился к столику, за которым сидела и волновалась красавица.

Я отвернулся, помотал головой и снова посмотрел на вошедшего.

И тут я почувствовал, что пол уходит у меня из-под ног.

Если бы в этот момент раздался оглушительный грохот и из-под земли в облаке зловонного дыма вынырнул черт с рогами, даю слово, я удивился бы меньше, чем появлению этого сутулого человека.

Дело в том, что мужчина в блейзере и светлых брюках был мой бывший друг и мой бывший партнер, имя которого я постарался навсегда вычеркнуть из своей памяти...

На непродолжительное время мною овладела апатия. Похоже, все в этом мире подчиняется предначертаниям, которые варганят высшие силы. И противостоять судьбе может либо сумасшедший, либо гений. Поскольку я не был ни первым, ни вторым, мне предстояло лишь наблюдать, как судьба распорядится моей жизнью.

Но, слава Богу, апатия владела мною недолго. Я привык к ударам судьбы. И привык их стойко сносить. Главное, не терять рассудка. Попробуем разобраться в ситуации.

Значит, негодяй жив, и я не убийца?

Если ты изо дня в день думаешь о чем-то постыдном, то постепенно сознание привыкает к этой мысли, и она начинает жить в тебе, не доставляя особых хлопот.

Так было и с моей мыслью о совершенном мною невольном убийстве. Со временем эта мысль, потеряв остроту и став гладкой, как обмылок, спокойно улеглась на дно моей совести, не нарушая душевного равновесия.

Она стала частью моего внутреннего мира, она стала частью меня. Я носил звание убийцы, я втайне стал почти гордиться этим званием, как стал бы гордиться орденом или выигрышем Джек-пота.

Изыми из моего прошлого историю убийства, и мой внутренний мир пошатнулся бы, настолько я свыкся с тем, что некогда убил человека.

И вот теперь дьявольским образом оживший Гаденыш нарушал вышеозначенное равновесие. На мгновение мне показалось, что меня обокрали, лишив чего-то, чем я очень дорожил...

Но, позвольте, может, я ошибся? И принял совсем другого, допустим, очень похожего, человека за моего врага? Хорошо, что в баре было темно. Если бы не это, то, скорее всего, мой растерянный и изумленный вид привлек бы внимание немногочисленной публики.

Увы! Неприятный глуховатый баритон, который я услышал и который я не спутал бы ни с каким другим, развеял все сомнения.

Это был тот самый человек, которого мне больше всего не хотелось видеть живым. Спустя минуту зазвучал мелодичный голос женщины, в котором мне почудились истеричные нотки. Я услышал сказанную по-русски фразу. Кажется, я уловил слова «фокусы» и «каббала».

Первым моим порывом было – бежать! Но я невероятным усилием воли приковал себя к стулу.

Постепенно ко мне вернулась способность мыслить рационально.

Прежде всего, я постарался напустить на себя равнодушный вид.

Лениво потягивая коктейль, я незаметно огляделся. На меня никто не смотрел, все были заняты своими делами.

Пожилые посетительницы оживленно болтали. Бармен уставился на экран телевизора. Работающий под ковбоя парень к нему присоединился. Они обменялись короткими репликами.

В сторону столика с моим воскресшим врагом и его дамой я не смотрел. Теперь попробуем разобраться. Мне очень хотелось думать, что наша встреча случайна. Скорее всего, негодяй меня не узнал. Это не удивительно. После того как я побрил голову и отпустил победительные усы, меня не узнавали даже близкие люди. Пока я не заговорю, он меня может и не узнать. Все это говорило в мою пользу.

Вероятно, мне не стоило делать – в широком смысле – резких движений. Если бы я, толком не успев пожить в гостинице, покинул ее, это могло бы привлечь к моей персоне ненужное внимание.

Хотя, с другой стороны, какое тут внимание: ну, приехал некий усатый детина с бритой башкой, принял душ, отдохнул, посидел в баре, выпил коктейль и отправился дальше. Да людей с подобной внешностью – будем честными до конца – по городам и весям Европы бродит никак не меньше миллиона.

На миг возникла мысль повторить опыт с сорок четвертым томом энциклопедии, который я зачем-то повсюду возил в чемодане. Увесистый, выверенный, правильно направленный удар, с учетом ошибок предыдущего, и мой враг будет повержен - на этот раз окончательно.

Так и не приняв никакого решения, я расплатился и перед тем как покинуть бар, случайно бросил взгляд на экран телевизора. И тут, словно церковный колокол загрохотал у меня в голове. Я на мгновение замер. И помня, что останавливаться нельзя, я медленно направился к выходу, продолжая краем глаза следить за экраном.

Шла информационная передача. Я увидел улицы Сан-Канциана, набережную Клопайнерзее, толпы отдыхающих, которые медленно проплывали вдоль бесконечных рядов сувенирных лавок и летних кафе.

Потом камера показала знакомый отель. Потом номер Карла. И я сразу все понял. Я увидел огромную кровать под балдахином и на ней залитое кровью тело женщины.

Это была Беттина.

Глава 17

Я никуда не уехал. Мне надоело бегать от судьбы. Роли должны были поменяться. Поднявшись в номер, я забрался в душ и пробыл там не менее получаса.

Я стоял под струями ледяной воды и предавался раздумьям. Меня неприятно поразил внешний вид Гаденыша. То ли горб у него исчез, то ли превосходно пошитый костюм скрадывал ущербность, то ли просто я из чувства неприязни всегда приписывал ему избыточную горбатость, но горба у своего врага я не заметил.

Я даже подумал, а может, это удар энциклопедией так благотворно подействовал на него, что он распрямился и обрел выправку конногвардейца. Надо было признать, выглядел Гаденыш так, словно заново родился.

Я вспомнил кабинет, труп на полу... Труп? Похоже, он живей меня, этот мерзкий тип! И, судя по всему, пахнет от него не могилой, а дорогими духами. И одет он, как принц крови.

Выйдя из ванной, я закурил и подошел к окну. Надо было принимать какое-то решение.

Я выбросил окурок и захлопнул окно.

Из стенного шкафа я вытащил чемодан, открыл его и нашел большую книгу в черном коленкоровом переплете. Взял ее в руки, подержал. 44 том Большой Советской энциклопедии весил никак не меньше трех кило. Если удачно ударить, то можно ухайдакать не только узкогрудого Гаденыша, но и мужчину покрепче, хотя бы того же мачо на высоких каблуках у стойки, если у того вдруг возникнет желание подставить под удар свою голову.

Я уже сказал, что меня неприятно поразило то, что мой бывший приятель и партнер лишился горба. Может, это, действительно, последствия моего удара? А что если после повторного удара горб вернется на прежнее место? Попробовать?..

Я открыл книгу, наугад ткнул пальцем в середину страницы и прочитал:

«Утнапиштим, герой вавилонского мифа о потопе. Во время всемирного потопа Утнапиштим, согласно мифу, спасся в ковчеге. В библейской мифологии Утнапиштиму соответствует Ной».

О, есть, все-таки, высшая сила, подумал я с благоговением! Интересно, что это за ковчег, на котором мне предстоит спастись? Как он выглядит? Имеет ли он вид лечебницы, в которой лечат убогих, или это далекий благоустроенный остров, где можно прятаться и жить спокойно и долго - хоть до Страшного Суда? А может, это церковь, религия, бородатые попы, ламы, похожие на временно ожившие мумии, или строгие патеры, облаченные в черные костюмы, словно они каждый день служат тризну.

А может, это сам Гаденыш? Или его любовница? То, что женщина является любовницей Гаденыша, не вызывало сомнений.

Я оделся и опять спустился в бар.

Женщина сидела одна. Губы ее были сердито сжаты. Было видно, что она борется с рыданиями.

Гаденыш отсутствовал.

Сейчас или никогда!

Я подошел и без приглашения сел рядом.

**********

...Запомнилось, что она пила шампанское прямо из бутылки. Это было уже потом, в моем номере.

Ночь... Все смешалось... Бледный рот в лунном луче. Улыбка, от которой я едва не сошел с ума. Стон, как задушенный крик... И кашель, кашель, проклятый кашель, прилетавший в окно с верхних этажей.

Сначала мы почти не говорили.

Я понимал, что она пришла ко мне из каприза. Окажись на моем месте другой, она поступила бы точно так же.

Меня это даже возбуждало. Ох, уж эти мне загадки сексуального подсознания!

Впрочем, я тогда мало что соображал. Вернее, не хотел ни о чем думать. Провались все пропадом. Провались Гаденыш с его опасными приятелями, провались и я сам со своими страхами.

Пусть все летит в тартарары. Мне надоело бояться. Мне казалось, что еще немного, и я превращусь в безумного рыцаря, истоки смелости которого не в изначальной твердости характера, а в равнодушии из-за усталости от бесконечных битв...

Опять святой, прекрасный краткий миг. На всем белом свете существовал только я. И эта женщина. Кем бы она ни была...

Утро наступило внезапно... Я открыл глаза и поймал взгляд своей временной возлюбленной. Женщина была очень красива.

Смотрела она на меня почти испуганно. Это подействовало на меня, как электрический ток. Я протянул руку. Но она отрицательно покачала головой.

Я хмыкнул. Интересно, как ее зовут. Спросить? Это как в анекдоте: а теперь давайте познакомимся...

- Не надо... Ничего не надо, - услышал я ее голос. Голос был с легкой похмельной хрипотцой. – Все закончилось, едва успев начаться.

Я про себя усмехнулся. Банальные слова избалованной женщины... Я опять протянул руку. Я не намеревался уступать. Хотя позади была ночь, полная любви, сил у меня оставалось еще предостаточно.

На этот раз она не оттолкнула меня...

Я не торопился, и близость была сладостной. Наслаждение было с соблазнительным привкусом чего-то запретного, опасного, словно я овладевал деревенской девушкой на сеновале, куда с минуты на минуту мог ворваться ее отец с осиновым колом наперевес.

И в то же время в этой сладости был привкус тлена, боли и страшной, нечеловеческой тоски. Мне почудилось, что все это со мной уже когда-то происходило.

...Я хотел закричать, но в этот момент мне в уши ударил звук кашля. Кашель был особенно яростным и громким, почти истеричным, и я, не в силах сдержаться, засмеялся. В первый раз в жизни я завершал любовный акт не криком, я хохотом...

Это, и вправду, было невероятно смешно. Кашель в самый, так сказать, возвышенный момент... И словно по заказу... Я опять засмеялся.

Она же сказала, что никакого кашля не слышала. И еще с обидой спросила, не над ней ли я смеюсь.

Я упрямо стоял на своем. Я сказал, что слышал мерзкий кашель. Она странно посмотрела на меня и повторила, что никакого кашля не слышала. И готова была в этом поклясться. А вот мой хохот ее удивил.

Я пожал плечами и признался, что меня тоже.

Похоже, у меня начались слуховые галлюцинации... Не схожу ли я с ума?

Потом мы опять пили шампанское. Я позвонил вниз и велел принести в номер холодного мяса, масла, лососины, маслин, хлеба, фруктов и много вина.

Весь день мы валялись в постели, пили, ели, словом, отдавались наслаждениям.

Потом наступил вечер, и в спальню вошли сумерки. Мы надели гостиничные халаты и переместились в гостиную.

Я включил телевизор. Дождался новостной программы. О кровавом убийстве в Сан-Канциане – ни слова.

Моя возлюбленная была совершенно пьяна. Глаза ее потемнели, и зрачки, как у наркоманки, расширились. Она, не мигая, смотрела прямо перед собой и медленно раскачивалась из стороны в сторону. Я же обрел второе дыхание и чем больше пил, тем трезвее становился. Бывает такое опасное состояние, за которым может последовать все что угодно...

В качестве собутыльницы девушка никуда не годилась, и, наверно,
самое лучшее было бы отвести ее в спальню и уложить спать, но мне не хотелось оставаться одному, мне нужен был собеседник, пусть и молчаливый. Я принес из ванной пару полотенец и привязал девушку, чтобы не упала, к подлокотникам кресла.

Пленив таким образом свою мимолетную возлюбленную, я решил посвятить ее во все свои прегрешения.

Я хотел рассказать ей все... О скитальчестве, о вечном своем одиночестве, о мнимом убийстве, деньгах, паспортах… О Карле, о своей жизни до того, как на меня обрушилось богатство, об отце, однажды ночью ушедшем куда-то.

Я уже открыл рот, но вовремя остановился. Все-таки девица была из стана моих врагов, и, черт ее знает, спит ли она…

Ночь была ужасна! Я почти не спал и полночи провел в ванной, у мраморной
раковины, давясь зеленой рвотой и плача мутными слезами...

Под утро я отвязал девушку и отнес в спальню. Она даже не очнулась. Сам же лег на диван в гостиной и, уставившись в потолок, предался невеселым размышлениям.

Собственно, у меня было все, о чем может мечтать человек. У меня были деньги, я был здоров, я путешествовал, я был не стар, у меня были женщины...

Но у меня не было цели. Вернее, цель была: цель-мечта, чистая мечта, но я к ней не приближался. Как и отец, я хотел стать писателем, я писал книгу, но пока она была только у меня в голове. На бумаге же я не написал ни единого стоящего слова. Слова и мысли были, но они предназначались для чего-то другого.

Не скрою, кое-что я записывал. Но это было не для книги. Я не верю утверждениям, что в творчестве все сгодится, что в ход может быть пущен любой сор, любая мелкая деталь или мыслишка, я считаю, что литература - зона заповедная и с грязью туда лучше не лезть. А жизнь вокруг меня была полна грязи, можно сказать, она из нее одной и состояла.

Если все это всадить в чистую мечту, как ее потом отмыть?.. И какая в результате получится книга? О чем она будет? О пьянстве, в котором большинство моих сверстников винило подлое время, в которое их угораздило родиться? Или о сточной канаве, в которой я однажды провел целую ночь? Лучше бы я в ней утонул...

Литература, музыка, искусство – это красивые иллюзии, созданные талантливыми ублюдками для осознания того, что они не ублюдки, а высшие существа, наделенные даром погружаться в воображаемый мир, потому что реальный мир, полный ужаса и грязи, не оставляет им другого выхода.

Были, правда, такие, кто умел о грязи сказать так, что хотелось в этой грязи вываляться. И лучшим из них был Генри Миллер.

Кстати, о духах моей новой знакомой. Я вспомнил, где и при каких обстоятельствах впервые ощутил их необычайно легкий, но в то же время стойкий и притягательный запах.

Деньги. Деньги в чемоданах. Помимо упоительного запаха, присущего этим всесильным бумажкам, деньги несли в себе эфирную память о женщине, которая, мертвецки пьяная, спала сейчас в спальне моего гостиничного номера.

Кстати, пока она могла еще что-то соображать, кое-что мне удалось из нее выпытать. Моя мимолетная возлюбленная оказалась невестой гаденыша. И была ею уже несколько лет. Так она мне сказала.

Я не стал иронизировать по поводу чрезмерно длинного, на мой взгляд, испытательного срока. Она сопровождает его повсюду. Из-за чего поссорились?

Она была на ежегодном празднике цветов в Брюсселе, когда он позвонил ей и велел бросить все и срочно лететь в Вену, обосноваться в гостинице, почему-то в занюханном «Князе Меттернихе», о дальнейшем она узнает позже - когда придет время; и, мало того, она должна была еще и встретить его в аэропорту Швехат.

Все очень смахивало на задание, которое сверхсекретный агент получает из центра. Всё это мне очень не нравилось.

Она прилетела в Вену, устроилась в отеле, поехала в аэропорт. А он опоздал, мерзавец, и она ждала его, как какая-нибудь девка...

Короче, он в последнее время сильно изменился. Стал с ней груб, а ее просто использует, так ей кажется. Она, как сумасшедшая, примчалась в Вену. Зачем? Чтобы выслушивать его колкости?

Да, она была в Брюсселе. Не одна. С другом. Но ее отношения с Дитрихом, так зовут друга, носят исключительно товарищеский характер. В отличие от него, она до сегодняшнего дня хранила ему верность. Она-то знает, сколько шлюх всегда вертится вокруг него. Но – она задумалась - но кто, интересно, ему доложил о Дитрихе? Кстати, Дитрих дипломированный цветовод, известный специалист по выращиванию филодендронов. Спрашивается, как бы она могла ориентироваться в этом океане цветов без опытного филодендрониста?

Я заглянул в спальню. Увидел белокурые волосы, раскиданные по белоснежной подушке. Не хватает только зловещего пятна крови, подумал я. Или лохматой башки филодендрониста. Тогда впечатление было бы полным. Постоял некоторое время, упиваясь зрелищем и подпитывая себя воображаемыми картинами. Кстати, я так и не удосужился узнать, как ее зовут...

И последнее, мне было совершенно ясно, что она лжет. Она не сказала мне ни слова правды. Таким образом, мои попытки как-то оседлать ситуацию оказались напрасными. Не я передвигал фигуры на шахматной доске, я сам был фигурой. Причем - фигурой легкой. Вроде пешки.

Я чувствовал, что нахожусь в клетке. Пока моя возлюбленная еще не совсем опьянела, я несколько раз намекнул ей, что связан с секретными службами. Я втолковывал ей, что работаю сразу и на КГБ, и на американцев, и на китайцев, и еще на кого-то, кто секретен настолько, что я даже не знаю, на кого работаю.

Но она никак на это не отреагировала.

Когда она вырубилась, я покопался в ее сумочке. Традиционный набор женских аксессуаров: духи, пудреница, малюсенькая записная книжка с именами каких-то Зоек, Николаев и Станиславов. Словом, ничего интересного.

...Я лежал на диване, пил шампанское и читал дневниковые записи отца. Я все еще надеялся найти в них какой-то ответ или намек.

Мой отец 20 августа 2001 года вышел из дома. И не вернулся...

Глава 18

«У меня опять новые друзья, - читал я. – Это очень милый юноша и его девушка.

Как-то вечером после обильного стола с богатой закуской и не менее богатой выпивкой – я был в гостях у поэта Евгения Е. – я плелся домой пешком, благо живу я от Е. в двух кварталах. Ах, как мне не хотелось возвращаться в пустой дом! Сын жил у очередной любовницы, какой-то балерины из третьего состава Большого, и в шутку пугал меня женитьбой».

Я отложил тетрадь в сторону и задумался.

Вот как, оказывается. Если верить тому, что написал отец, не так уж и плохо мне жилось. Любовница-балерина, причем не какая-нибудь, а – очередная. Что прямо указывает на то, что были и предшествующие. А третий состав - домыслы отца. Она была – из второго.

Я нацепил на нос очки и вернулся к записям.

«...Короче, присел я на скамеечку перед домом: покурить и полюбоваться ночным небом.

Тут-то и подошли эти двое...

Они мне сразу очень понравились. Оба какие-то бледные, даже голубоватые в свете луны. Словом, нереальные. Такие мне как раз и были тогда нужны.

Девушка, ее звали Инга, была легка, воздушна и нежна. Она походила на рано созревшего ребенка. Хотя ей было никак не меньше двадцати. Ее хрупкость возбуждала желание. Мне показалось, что в моем желании было что-то постыдно-соблазнительное, что-то болезненное и поэтому сладостное... что-то от подпорченного экзотического фрукта, который отдает тленом и будит смутные воспоминания о детских снах...

Юношу звали... звали... Ах, нет, не помню, запамятовал. И был он белокур, хрупок и нежен, как ребенок. Они были очень похожи, эти молодые люди. Конечно, оба немного сумасшедшие. Это мне в них особенно нравилось.

С этого вечера началась наша дружба. Впрочем, назвать дружбой то, что происходило между нами, язык как-то не поворачивается. Очень скоро мы стали спать вместе. Втроем. Какие это были упоительные ночи! Нет-нет, мы не занимались грубым сексом. Мы, позабыв обо всем на свете, отдавались утонченному наслаждению. Наслаждение было для нас и верой и воплощенной в жизнь иллюзией.

Когда я вошел в это бесподобное состояние, то... Нет, не хватает слов! Ах, я, знавший в своей жизни великое множество женщин, был покорен открывшимися горизонтами невиданных наслаждений. Это напоминало райский кошмар и одновременно юношеские грезы о слиянии тел, когда два тела становятся единым целым.

Что-то подобное я испытал очень давно с девушкой, которую любил. И испытал это с ней только один единственный раз, когда понял, что теряю ее. Она сказала, что уходит к другому...

Здесь же единым целым становились сразу три тела. Нет, это не было преступным пиршеством порочной плоти. Все, что происходило у меня в доме, в моей спальне, на широкой кровати, было преисполнено целомудренного и благородного желания отдавать всего себя другому или другим. И обретать при этом с чувством безмерного счастья и благодарности даваемое тебе...»

На этом чтение мое закончилось. Шампанское подействовало, и я провалился в сон.

О, как ужасен был мой сон! Если бы моя жизнь хотя бы в малой степени была похожа на это сказочное сновидение, я бы не стал медлить с мылом и веревкой.

Спальня в нашей квартирке на Воздвиженке. Я вдруг увидел себя на месте отца...

Греховный сон, похожий на жизнь после смерти... Сон сопровождался волшебной дивной музыкой, которая входила в мое сознание и наполняла меня уверенностью, что порок есть главный движитель жизни.

Мне снились обнаженные тела, извивистые и ритмичные движения которых были полны сладостной неги и бесстыдной грациозности.

Рядом с ними, отвратительно визжа, прыгали и резвились некие уродливые создания, волосатые, грязные, безглазые, с черными потеками на голых телах. Они пытались слиться с прекрасными телами, и некоторым это удавалось.

Зрелище завораживало. Казалось, я присутствую на оргии, организованной в Аду.

Во сне я закричал, как смертельно раненный зверь. Я почувствовал, что если сию же секунду не овладею женщиной, - какой угодно, хоть молодой, хоть старой, - то непреоборимое желание разопрет меня изнутри, и я умру страшной смертью, успев перед смертным часом испытать такие муки, против которых страдания Савонаролы сущая безделица.

Я набросился на какое-то чудовище неопределенного пола. Чудовище все время меняло облик, от него пахло чем-то с ума сводящим: раскаленной спермой и окалиной.

Оно изворачивалось, выскальзывало, не давалось, а я с восставшим членом, тяжелым, словно его накачали жидким оловом, и огромным как палица, норовил прижать чудовище к стене, раздвинуть грязные кривые ноги, покрытые щетиной, и вонзиться в зловонную щель, изодрав ее в клочья... У меня от звериного желания голова шла кругом, я уже ничего не соображал, для меня главный и единственно ценным становилось безумное желание немедленного соития. Я знал, что если промедлю хотя бы мгновение, то умру от бешенства…»

И тут, слава богу, я проснулся.

- Выхожу-у оди-и-н я на доро-о-гу, - услышал я и открыл глаза. Напротив меня в кресле сидел Карл. Он пел и размахивал руками.

- Выхожу-у оди-и-н я на доро-о-гу... – повторил он. Потом ухмыльнулся, сделал паузу и через мгновение продолжил: - а со мною сорок человек!

- Не ори, - попросил я. – Я не один.

Глаза Карла загорелись.

- Где она? Почему вы спите раздельно? Это что, новый стиль? Предались блуду, не понравилось и разбрелись по разным комнатам? Или ты решил отдохнуть перед повторным штурмом уже павшей твердыни?

- Не ори, - повторил я, - она спит.

Карл встал и, закусив нижнюю губу и грозя сам себе пальцем, на цыпочках прошел в спальню.

- Но здесь же никого нет! – услышал я его сердитый голос.

Моя новая знакомая бесследно исчезла. Наверно, это спасло мне жизнь. Когда я предпринимал безрассудное решение соблазнить суженую Гаденыша, я меньше всего думал о своей безопасности. А зря. Было бы нелишне пораскинуть умишком.

Бармен наверняка видел, с кем красотка ушла из бара. И стоило Гаденышу расспросить бармена, как мне тут же пришел бы карачун. Гаденыш, скорее всего, вооружен. Я – нет. Не принимать же в расчет 44 том Большой советской энциклопедии.

Вообще, в том, что Гаденыш тянул с поисками своей возлюбленной, было немало неясностей.

Хотя... Ну, поссорился он со своей подругой, покинул отель, допоздна шлялся где-то... Заночевал в другом отеле.

Утром вернулся, а она... уже в номере. Что ж, возможно. Нет-нет, что это я?!.. Напротив, это совершенно невозможно! Я ведь слышал его кашель, когда… когда, хохоча, завершал сексуальный акт. И до этого он кашлял, почти не переставая.

Значит, он никуда не уезжал из отеля. И потом, она не была в номере почти двое суток… Дальше, по ее рассказам, он вынудил ее срочно примчаться в гостиницу, во второразрядный «Меттерних» как раз тогда, когда туда приехал я.

Но о моем приезде знал только один человек, и этим человеком был я. Нет, о том, что я остановлюсь в «Меттернихе» знал еще Карл. Мы обговорили это еще до его отъезда в Москву. Знала бы, наверно, и Беттина, если бы была жива и если бы Карл взял ее с собой…

Я совершенно запутался…

Ах, как я ненавидел в этот момент Гаденыша!

Стоило разобраться, случайна ли моя с ним встреча. И почему он велел своей невесте заказать именно эту гостиницу?

Правда, такое в жизни бывает. Случайностей в этом мире - хоть отбавляй.

Много лет назад у метро «Смоленская», где я бывал крайне редко и куда попал в то утро совершенно случайно, мне довелось встретить знакомого харьковчанина, приехавшего в столицу всего на несколько часов. И таких историй у каждого из нас сколько угодно.

Теория случайностей редко дает сбой. Это хорошо помнить, когда мы чему-то удивляемся сверх меры, пытаясь найти явлению сверхсложное толкование.

- Здесь никого нет, - повторил Карл.

- Кто тебе открыл дверь? – поинтересовался я.

- Дверь была не заперта.

Только тут я заметил, что Карл был не один, рядом с ним стояла женщина. У меня глаза полезли на лоб. Беттина?!!!

- Вы живы? – глупо спросил я.

Она рассмеялась.

- Как видите.

- А как же кровь, труп...

- Не вы первый... Вы, наверно, смотрели последние известия? Так вот, надо внимательно слушать. Там же снимался рекламный ролик фильма, в котором я буду играть главную роль, если... если Карл Вильгельмович соблаговолит раскошелиться. Это и попало в новостную программу. А кровь... сами понимаете, все это ненастоящее. Кетчуп и все такое.

- Итак, вы живы, - повторил я.

Она пожала плечами.

Я приподнялся и сел на постели.

- Я рад за вас. Но... кто же тогда стрелял.

- А вот выстрел был настоящий. Самопроизвольно разрядился мушкет... Вдруг взял и выстрелил. И по совпадению как раз тогда, когда шли съемки. Пуля угодила в шлем конунга...

- Да, это правда, - печально подтвердил Карл, - шлему каюк, разлетелся на мелкие кусочки.

У меня голова шла кругом. Зачем же я тогда столь стремительно покинул гостеприимный Сан-Канциан? Стечение обстоятельств? Стечение обстоятельств, приведшее к тому, что я встретил человека, которого считал мертвецом?

Похоже, в этом мире с некоторых пор не принято умирать... Вот и Беттина ожила чудесным образом.

Карл с Беттиной заняли апартаменты этажом выше. Похоже, рядом с номером Гаденыша.

Я принял душ и побрился.

Карл сказал, что спустится к администратору. Он уже успел насладиться проклятым кашлем и хотел лично выразить администрации свое недовольство. Я не знаю, что он там наговорил, как не знаю и того, что сделал администратор, но кашля я больше не слышал. Я даже подумал, что, может, администратор, демонстрируя лояльность по отношению к Карлу, решил придушить Гаденыша?

Глава 19

...Мы вышли из гостиницы и пешком, по широкой и яркой Марияхильферштрассе, направились в сторону центра. День был солнечный, сухой, и улица была заполнена туристическим людом и какими-то небритыми личностями с Востока.

Беттина с интересом разглядывала витрины, мы с Карлом шагали немного поодаль.

- Я с ней не расстаюсь ни днем, ни ночью, - признался Карл, любуясь стройной фигурой Беттины.

Я кивнул. Мои мысли были заняты другим.

- Очень милая барышня, - произнес я рассеянно.

- О, она не только милая! Она, брат, такое умеет...

- Женись. Тебе пора остепениться. Я благословляю тебя.

- Я знал, что ты одобришь мой выбор, дорогой друг, Но, к счастью, Беттина замужем, - отчеканил он с энтузиазмом.

Я тусклыми глазами разглядывал прохожих и мечтал опохмелиться. Надо было бы зайти в кафе и выпить чего-нибудь освежающего. Вроде виски. Или джина с тоником.

- Ах, какую женщину я сегодня видел, – сказал Карл спустя минуту и закатил глаза. - Пальчики оближешь! Роковая женщина, с ума сойти...

Я насторожился. Я сразу понял, о ком он говорит.

- А как же Беттина?

Как негодующе всплеснул руками.

- Какая тут может быть Беттина, когда такая женщина!..

- Где ты ее видел?

- Она шла под руку с каким-то неприятным субъектом, явно русского происхождения, который косил под лондонского денди. Синий блейзер, дурацкая улыбка, золотые коронки, шелковый платочек... Левая рука была отставлена в сторону, словно у него под мышкой кобура с «магнумом». Я как раз разговаривал с администратором об окаянном чахоточном... Я ему доказывал, что чахоточные имеют отвратную привычку громко кашлять не только днем, но и ночью. Особенно ночью! А я этого не выношу. Я хотел, чтобы его переселили на другой этаж или вообще выкинули к чертям собачьим из отеля, в котором пока еще останавливаются приличные люди. Я сказал, что не усну, если за стеной какая-то мерзкая ссскотина будет сморкаться, перхать, чихать и кашлять на всю гостиницу. А тут эта пара подплывает к стойке администратора... И, представляешь, в это мгновение этот фальшивый денди вдруг закашлял! Закашлял тем самым омерзительным кашлем. Я не мог ошибиться. Пока этот козел кашлял, я увидел, что следом за парочкой шел бой и на тележке вез их чемоданы. Чахоточный и его обольстительная подруга выписались из гостиницы на моих глазах. Слава Богу, все решилось само собой, и теперь я буду спать спокойно! Но какова женщина! Кто мне ответит, почему у всяких заморышей бывают такие божественные любовницы?! Кстати, у нее был несколько встрепанный вид, словно она не спала всю ночь. Я понимаю, ее: как тут уснешь, если рядом кто-то кашляет во все горло.

Я-то знал, почему у красавицы был такой встрепанный вид. Да и у меня был вид, наверно, не лучше. Это всё шампанское, будь оно проклято! Если его пить галлонами...

Мы зашли в кафе. Сели у открытого окна и заказали напитки. Беттина – безалкогольный фруктовый коктейль. Карл заказал рюмку водки и пива. Я попросил принести мне виски со льдом. Мне надо было собраться с мыслями.

- Что меня удивляет в вас, Карл Вильгельмович, - чопорно сказала Беттина и потупила глазки, - так это... – Она показала на часы, было около одиннадцати утра, и потом – на напитки Карла.

- Ты права, моя дорогая, - ответил Карл покровительственно и поднес рюмку ко рту, - пить по утрам – это чрезвычайно вредная привычка. Но, видишь ли, я весь состою из дурных привычек. Вот эту привычку, пить по утрам, я воспринял от этого сукина сына, - Карл указал на меня. – Знала бы ты, как мучительно трудно проходил процесс обучения. Особенно, когда не хватало денег на бутылку.

Я отпил из своего стакана и спросил:

- Беттина, почему этот поросенок называет вас по имени и на «ты», а вы?..

Беттина усмехнулась.

- При знакомстве мы выпили на брудершафт и, я уже раскрыла рот, чтобы сказать ему «ты», как Карл... как Карл Вильгельмович оборвал меня, сказав, что из-за разницы в возрасте и социальном положении факт брудершафта касается только одной из двух договаривающихся сторон. И отныне он будет говорить мне «ты», а я по-прежнему должна говорить ему «вы». Он сказал, что такое уже бывало, первый такой прецедент произошел еще в 19 веке и описан в книге какого-то русского аристократа, кажется, графа Игнатьева.

В этот момент к нашему столику подошла сухопарая, очень некрасивая дама. Я узнал ее, это она сидела в холле во время моего поспешного бегства из отеля в Сан-Канциане. В двух шагах позади дамы стоял мужчина с усами.

- Я услышала русскую речь... – обратилась она ко мне. - А потом присмотрелась. Я вас узнала...

Карл медленно поставил рюмку на стол.

Я напрягся и пристально посмотрел женщине в глаза. Я готов был защищать свое инкогнито до последней капли крови.

- Вы ошибаетесь, мадам... – начал я.

- Мы с вами жили в одном отеле, там, на озере...

- Ну и что из того? – спросил я грубо.

- Простите, Игнатий... Вы ведь Лунь, Игнатий Львович? - она широко улыбнулась. Я заметил, что у нее вставная челюсть.

У меня хватило сообразительности неопределенно пожать плечами: в этом мире все возможно: возможно, я и Лунь. Действительно, почему бы мне не быть Лунем, если я уже успел побыть и Павлом, и Полем, и Полом, и Паулем, и Паоло...

- Я еще хотела там, в Сан-Канциане, окликнуть вас. Но вы так стремительно умчались... Игнатий Львович, неужели вы меня не узнаете? Я – Мормышкина, – в ее голосе сквозила обида.

Я постарался изобразить на лице сосредоточенную задумчивость, смешанную с радостью предстоящего узнавания.

- Вспомните, Арбат, Донской переулок, коммунальная квартира на третьем этаже, мы же соседи... Я Мормышкина, Эльвира Ивановна. А это мой муж, Ираклий Константинович, он у меня грузин, - она зарделась, - вы его не знаете, я с ним познакомилась уже после... после того как вы переехали на новую квартиру.

Мне пришлось встать. Ее спутник сделал полшага назад, выпятил грудь и с достоинством подкрутил ус.

- А что ваши девочки? – продолжала дама, глядя на меня чуть ли не с любовью.

Я посмотрел на Карла. Дочери – это по его части. Я перевел взгляд на даму и опять пожал плечами. На этот раз равнодушно. Чего, мол, им сделается. Но все же ответил:

- С девочками все в порядке. Они... – я искусно разыграл легкое смущение, ожидая, что собеседница выручит меня новым вопросом.

И она не обманула моих ожиданий.

- Старшенькая у вас ведь училась на косметолога?

За все это время Карл и Беттина не проронили ни слова.

- Да, она училась, на косметолога, - ответил я деревянным голосом.

- А младшенькая?..

- Младшенькая? Э-э, младшенькая, младшенькая... – я был в затруднении. Откуда мне было знать, чем занимается младшенькая. Я чуть было не сказал: - А черт ее... - Но вовремя остановился.

- Да что – младшенькая? – я махнул рукой. - Что это мы все обо мне да обо мне? – сказал я с легкой укоризной. - Позвольте, лучше я вам представлю моих друзей. Это господин Брудершафт, он немец, - я рукой указал на Карла. Мой друг одарил женщину людоедской улыбкой и приподнял могучий зад над стулом. – А это Брунгильда, подруга дней его ненастных, она готовится стать его женой, и обратите внимание, хотя она еще только готовится, но вот же бестия, уже успела присвоить себе фамилию будущего мужа, то есть она тоже Брудершафт. И она тоже немец, то есть, я хотел сказать, немка, и ни слова не понимает, о чем мы тут с вами говорим...

Беттина отчетливо произнесла по-русски:

- Здравствуйте, прекрасная погода сегодня, не правда ли?

Дама на секунду смутилась, потом погрозила мне пальчиком.

- А вас, господин Брудершафт, - обратилась она к Карлу и сощурила глаза, - я прежде где-то видела. Я не говорю о Клопайнерзее, это понятно. Я имею в виду, что видела вас до этого. Да-да, я вас видела. И не раз. Вот только где... Ага, вспомнила! Ираклий, ты помнишь? – обратилась она к мужу. – В позапрошлом году, когда мы путешествовали по Сахаре. Господин Брудершафт тогда промчались мимо нас в открытом джипе, и в руках у него было ружье. Такое огромное, и оно все время изрыгало пламя. И потом в Новой Зеландии, в театре, вы дирижировали оклендским симфоническим оркестром...

Я посмотрел на Карла. При упоминании об оклендском оркестре он кивнул и одарил даму еще одной людоедской улыбкой.

Через некоторое время мадам и ее спутник поняли, что напрасно ввязались в разговоры с Лунем и Брудершафтами, и, сухо попрощавшись, удалились.

- Вот видишь, - воскликнул Карл после их ухода. – Меня опять видели там, где я не был. Это же...

- Я знаю, что это. Это называется - раздвоение Карлов. Похоже, ты размножаешься делением. Будь осторожней, можешь доиграться до того, что от тебя останется...

- Маленький-премаленький карлик, - хихикнула Беттина.

Карл крякнул. Потом посмотрел на меня.

- Ну-с, господин Лунь, - он ухмыльнулся, - а не заказать ли нам бочку вина? Страшно хочется напиться. Да и день сегодня к этому располагает, ты не находишь?

- Ну, если Беттина не будет возражать...

- Беттина не будет возражать, - сказал Карл с нажимом и краем глаза посмотрел на девушку.

Спустя минуту он в раздумье добавил:

- Кажется, Вена наводнена агентами Кремля... Как Париж восемьдесят лет назад.

Я покачал головой. Я был в чрезвычайно дурном расположении духа. Во мне зрело желание, вооружившись саперной лопаткой, отрыть окоп и провести в нем тот жизненный отрезок, который мне отмерил беспощадный в своем милосердии Господь.

В тот же день мы убрались из отеля. Если мадам со своим мужем-грузином на самом деле не те, за кого себя выдают, то им надо сильно потрудиться, чтобы опять набрести на меня.

Карл хотел с Беттиной неторопливо побродить по Вене, посетить Пратер, Хофбург, Собор Святого Стефана и Бельведер. Карл бывал здесь прежде. И не раз. Но все время что-то мешало ему насладиться туристическими красотами. Карл говорит, что он тогда был очень невоздержан в питье. Тут я ему верю.

И еще, у него, оказывается, заказаны билеты в оперу, естественно, на «Лоэнгрина». Но когда Карл увидел мои глаза... Словом, через час мы уже были в дороге.

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я

Глава 20

Уже шесть дней, как мы, Карл, Беттина и я, обретаемся на вилле «Мария». Поселиться в безлюдном месте - идея Карла. А, может, и моя. Когда голова идет кругом от идей, то надо, слепо доверившись случаю, выбрать одну, самую дурацкую, и следовать ей до конца. Так вот, вилла «Мария» – это мой конец.

Если я потом и отправлюсь куда-нибудь, то, скорее всего, это будет паперть перед церковью Святой Женевьевы в Париже или Люнебургская пустошь, где меня заставят возделывать картофель и пасти овец.

Я готов принять все что угодно. Тем более что паперть у церкви Святой Женевьевы совсем не плохое место, это ведь не что иное, как вход в Пантеон, там всегда людно и, наверно, подают хорошо. А окапывать картофельные грядки и пасти овец я мечтал с детства.

Вилла «Мария», - это малюсенькая гостиница со всеми звездными атрибутами современных сельских отелей: теннисным кортом, бассейном, сауной, бильярдной и национальной кухней. Она находится на берегу озера без названия. То есть название у него, наверно, какое-то есть, но мне на это наплевать.

Озеро довольно большое, не меньше Клопайнерзее. Других отелей здесь нет. Зато гор – в преизбытке. И они громоздятся вдали, чем-то напоминая людскую очередь за дарами Господа, который вместо хлеба и вина предлагает вечность, уныние и беспамятство.

Чем дальше, тем горы выше и грозней, с меловыми, а может и снежными, вершинами, черт их там разберет... Когда нет ветра и поверхность озера успокаивается, горы имеют обыкновение отражаться в зеркальной воде, и весь пейзаж тогда кажется списанным со старинной раскрашенной открытки, которую хочется разорвать на мелкие кусочки и развеять по ветру.

Украшением виллы «Мария» является невиданных размеров дуб, который стоит в одиночестве, как живой символ несокрушимой мощи природы. Дуб настолько огромен, что полностью его охватить взглядом можно, лишь отойдя на порядочное расстояние.

Время летних отпусков миновало, и в гостинице кроме нас нет ни единого постояльца.

По утрам, несмотря на то, что с приближением осени стало прохладней, мы завтракаем на открытой веранде. Естественно, с видом на озеро, по которому с озабоченным видом плавают дикие утки и пара белых лебедей.

В остальном озеро пустынно. Как и берега. Виднеется, правда, на противоположной стороне какое-то безрадостное одноэтажное строение, которое выглядит, как заброшенный амбар.

Строение отсюда кажется настолько ничтожным, что на нем не останавливается взор. Возле амбара я ни разу видел ни людей, ни животных.

За столом нам прислуживает Мартин, сын хозяйки гостиницы, студент клагенфуртского университета. Мартин изучает славистику и вполне сносно говорит по-русски. Очень приятный юноша. Розовощекий блондин, голубоглазый и улыбчивый. Красавчик пасторального типа.

Мартин как порочный ангел на распутье, который никак не может определить, чем ему заняться в первую очередь: согрешить или покаяться.

Надо бы ему посоветовать не тянуть и сразу же приступить к покаянию. А потом уже со спокойной совестью грешить направо и налево. Во всем должен быть порядок. Австрийско-немецкий порядок. Орднунг! Католическая церковь еще в тринадцатом веке одобрили подобный способ сделки с совестью, придав ему – естественно, за деньги – законный характер в виде индульгенций.

Помогает ему Ингрид (нет-нет, не пасть, тут падение свершилось, это точно, против прелестей Ингрид не устоял бы даже святой), она помогает ему по хозяйству.

Ингрид на вид лет двадцать. Живет она у родителей в местечке Зеехам, в километре от отеля. Я знаю, у нее есть маленький «Ситроен», но она предпочитает добираться до работы на велосипеде. Экономя на бензине, а заодно тренируя свое молодое и красивое тело.

Я наблюдаю за тем, как она застилает постель. Делает она это ловко и быстро. На ней короткая серая юбка и клетчатая рубашка с закатанными рукавами.

Я сижу в кресле на балконе и любуюсь ею. Я представляю себе, какова она без юбки и без этой дурацкой рубашки.

До этого я с тоской листал газеты. Я был недоволен собой. С утра я принял твердое решение. Я решил засесть за письменный стол и наконец-то родить хотя бы страничку полновесной высококачественной прозы.

Засел, положил перед собой стопочку чистой бумаги, зажал между большим, указательным и средним пальцами перьевую ручку, прицелился и... нарисовал женскую головку. Спустя минуту - еще одну.

Вспомнился великий поэт, в ожидании творческого озарения развлекавший себя подобным образом. Я просидел за сим занятием, изрисовав разнообразными головками, по преимуществу женскими, всю стопочку от первого листа до последнего. Убил на это два часа.

Из-под моего пера выплывали головки, головки, только головки, и - ни единого слова. Я, конечно, мог бы написать какое-то слово, мог бы написать и два. Мог и три. Мог, наверно, и больше.

Но я знал, что каждое слово будет фальшивым. Фальшивым от начала до конца. Лживым насквозь, до основания.

Я знал, что, рисуя головки, я, по крайней мере, не лгу. Почему так происходит? Может, творить мешает страх? Скорее всего, так оно и есть.

Ну, как, скажите, плодотворно творить, если в сердце нет покоя, а в мозгах отсутствует плавное и безмятежное течение правильных мыслей из-за страха быть пойманным и прижатым к стенке?

Я бросаю взгляд вниз и вижу, как Мартин их шланга орошает теннисный корт.

У него вид человека, не только довольного собой и своей замечательной жизнью, но и абсолютно уверенного в том, что завтра ему будет ничуть не хуже, чем сегодня. А может – и лучше.

Ингрид, думая, что меня нет в номере, продолжает стелить постель. Как грациозно она это делает! С каким вдохновением, словно готовит алтарь грехопадения.

А что если прямо сейчас повалить эту деревенскую девчонку на кровать и силой овладеть ею? Впрочем, зачем же силой? Вряд ли она будет сопротивляться.
От возникшего желания у меня начинает кружиться голова.

Я посмотрел на Мартина. Он заметил меня и улыбнулся. Мне почудилось - поощрительно. Интересно, знает ли он, что Ингрид стелет постель в моем номере?

Газета выпала из моих рук, и Ингрид резко обернулась. Я подмигнул ей и улыбнулся. Я увидел себя со стороны: вид у меня был слащаво-игривый. Ингрид тоже улыбнулась, показала рукой на прибранную постель, шутливо сделала книксен и упорхнула.

Я опять посмотрел вниз. На корт вышла полная женщина. За ней вышагивал крупный мужчина с ракетками. В мужчине я узнал Карла. Он самоуверенно щурился.

Карл был в своей неизменной шляпе с красным пером, мятой ковбойке и спортивных штанах, которые были вытянуты на коленях. Он был похож на человека, который только что встал с дивана.

Я смотрю на Карла и вспоминаю, что с утра его обуял бес творчества. Слава Богу, на короткое время.

В холле, на втором этаже, стоит концертный рояль «Август Форстер». Рояль находится в превосходном состоянии.

Когда шесть дней назад Карл увидел рояль, он застыл возле него, словно наткнулся на чёрта.

Раскачиваясь, как пьяный, он с растерянным видом простоял возле рояля минут пять. Он приводил свои мысли в порядок. Я понимаю его. Я сам точно такой же.

Карл рассчитывал в глухой австрийкой деревушке бездумно отдать вечности несколько дней своей никому не нужной жизни. А тут рояль... И не какой-нибудь там ширпотреб, а превосходный инструмент, вид которого напоминал Карлу о славе великих предшественников от Моцарта до... - чуть было не сказал: до Сальери, - до Стравинского.

Пять дней Карл отлынивал, ссылаясь на скверное нравственное самочувствие.

Наконец утром, во время завтрака, он, не дожевав бутерброда, как ошпаренный выскочил из-за стола и, перепрыгивая через две ступеньки, помчался к роялю.

Мы с Беттиной наслаждались кофе и ждали, что последует дальше.

Я закрыл глаза, представив себе, как Карл, высунув язык, подлетает к инструменту. Вот он с размаху плюхается на табуретку, открывает рояльную крышку, запрокидывает голову, растопыривает пальцы, стараясь захватить как можно больше клавиш, вспоминает что-то устрашающее из Вагнера и обрушивается на инструмент, точно хочет разнести его на куски...

...Вероятно, моя фантазия работала в правильном направлении, ибо через полминуты стены виллы «Мария» заходили ходуном. Было впечатление, что под окнами начал движение железнодорожный состав с танками.

Вилла «Мария» построена из сосновых блоков, которые дружно завибрировали и дали ошеломительный акустический эффект. Грохот поднялся такой, что задребезжала посуда в шкафах и зазвенели хрустальные люстры.

Кошмар этот длился и длился. Стены виллы «Мария» выдержали. Чего нельзя сказать обо мне. Чтобы успокоить расходившиеся нервы, мне пришлось выпить лишнюю рюмку водки.

Карл упражнялся до тех пор, пока не завыли хозяйские псы.

**********

…Еще в Вене я спросил Карла о результатах медицинского обследования.

«Они там мне что-то отрезали, - сказал Карл небрежным тоном и по обыкновению пожевал губами, - что-то несущественное, и теперь я могу спокойно жить дальше».

«А отрезали-то что?»

«Да сущую безделицу: какую-то малюсенькую, малозначительную деталь некоего второстепенного внутреннего органа. Словом, мелочь. Но теперь у меня не стоит. Вернее, стоит, но не так, как хотелось бы, - он опять пожевал губами и добавил: - понимаешь, надо приложить немало профессиональных усилий, чтобы его взбодрить... А там, в клинике, никто этого не умеет. Почему я об этом сужу так уверенно? Да потому что одна очень симпатичная сестричка, по виду настоящая профессионалка, попробовала со мной согрешить, но у нее ни черта не получилась. Вернее, у меня... Понимаешь, требуется особый подход, - Карл удрученно покачал головой. - Беттина еще не знает. Как ты думаешь, она меня бросит?»

«Не знаю... Вряд ли. Мне кажется, ее в тебе привлекает не это».

«Не это? – Карл повернул голову и пристально посмотрел на меня. – А что?..»

«Это надо у нее спросить…»

«И все-таки?..»

«Ну, ты человек особенный, творческий, неожиданный... – я видел, как вспыхнули глаза Карла. – Ты богат, щедр... Ей этого достаточно... Не считая твоих отлучек по делам, ты человек, в общем-то, праздный. А это женщины ценят в мужчинах даже больше, чем умение вытворять в постели черт знает что... Кстати, давно хотел тебя спросить...»

«Ну что еще?!»

«Успокойся... Почему ты лечиться и консультироваться ездишь в Москву? Что, наши врачи лучше?»

«Наши врачи, наша врачи... Видишь ли, наши врачи… - Карл задумался, - короче, наши врачи - это наши врачи!» - и он поднял руку с вытянутым указательным пальцем.

Мне кажется, Карл чего-то не договаривает.

Обо всем этом я думаю, пока пара экстравагантных теннисистов проводит разминку.

На мизинце левой руки Карла я замечаю аккуратную марлевую повязку с фривольным бантиком. Кто, интересно, столь заботливо перебинтовал здоровый палец моего друга? Молодец все же этот Карл! Как же остроумно он уходит от ответственности перед миллионами своих будущих гипотетических поклонников.

Значит, играть на рояле и сочинять бессмертные сюиты и рапсодии он не может, а играть в теннис – пожалуйста!

Я опять придирчиво оглядываю фигуру своего друга. Конечно, Карл переборщил с нарядом. Эта шляпа с пером, растянутые штаны... Он бы еще напялил на себя подарок безумной Аделаиды, костюм униформиста, который повсюду таскает с собой.

Его партнершей по теннису была хозяйка гостиницы, фрау Бриге, одетая не менее импозантно. Надо сказать, что иногда, очень-очень редко, меня и Карла тянет к полным женщинам. Но в данном случае к выбору партнерши Карл отнесся в высшей степени безответственно.

Или, вернее, – излишне благосклонно. Фигура почтенной фрау Бриге вполне годилась бы для цирка, где за деньги показывают всяких толстух, на корте же она, в своей короткой белой юбке и трещащей по всем швам майке, выглядела, мягко говоря, неубедительно.

Игроки сошлись у сетки, о чем-то дружелюбно пошептались, и через минуту игра началась.

Я привстал с кресла и принялся во все глаза следить за ходом поединка.

Сначала у меня сложилось впечатление, что ни Карл, ни фрау Бриге, не имеют ни малейшего представления об игре в теннис.

Во-первых, мячей было несколько. И каждый играл тем мячом, который оказывался в данный момент к игроку ближе других.

Это напоминало перестрелку, без намерений противников поразить друг друга.

Потом я понял, что они развлекают себя ими же самими придуманной игрой. Она чем-то напоминала ожившие на время нарды или стоклеточные шашки из кошмарного сна.

Карл и фрау Бриге, как два миниатюрных бегемота, тяжело топоча, носились по площадке, а я продолжал думать о своем.

Почему мне живется не так, как представлялось? Я разбогател, о чем всегда мечтал. Я свободен. Независим. Я нравлюсь женщинам. Но почему же я несчастлив?

А я ведь всегда был уверен, что счастье в деньгах. Мне и сейчас хочется так думать. И вот деньги у меня есть. И их много. А счастья как не было, так и нет.

Я ни на минуту не забывал, что из двадцати миллионов только один можно назвать моим. Да и то с некоторой натяжкой. Я хорошо помню, как он мне достался. Порядочностью там и не пахло. Достаточно вспомнить мифическую «красную ртуть» и краснорожих бородачей-перекупщиков из Прибалтики.

Не каждому выпадает удача в одночасье стать миллионером. Мне удача улыбнулась. Но эйфория длилась недолго, а потом восторги куда-то подевались. Я опять был один на один со своими мыслями о цели, целесообразности, предназначении, о жизни и смерти, со всеми этими бессмертными «зачем» и «почему». Будто ничего и не произошло.

Будто и не было этих чемоданов с миллионами. Может, мне они, эти миллионы, и не нужны, может, они мне мешают жить, мешают творить и выпекать романы века? А что если избавиться от них, от этих миллионов, отправив по примеру незабвенного Остапа по почте главному финансисту страны? Кстати, кто он, этот мифический главный финансист страны? Вряд ли это министр финансов…

Хорошо, допустим, я все-таки как-то красиво и достойно избавлюсь от миллионов.

И что я обрету в результате? Вдохновение? Может, я тут же накатаю шедевр, который произведет фурор во всем подлунном мире? Сомневаюсь.

Так в чем же дело? Может, я просто не умею извлекать из денег то, ради чего их придумали?

Вино, дорогие женщины, рулетка, скачки, автомобильные гонки, горные лыжи, бирманский массаж, тайский массаж, гавайский массаж, тибетский массаж, фешенебельные отели, райские наслаждения...

Традиционный набор удовольствий, которые приедаются очень быстро.

Мальорка, Рио-де-Жанейро, Мадрид, Барселона, Лондон, Рим, Венеция, Осло, Флоренция, Париж... О, Париж! Везде я был... Может, смотаться на Восток? В Китай? Или на Мадагаскар?

Ах, не это мне нужно! Перемена мест и впечатлений может отвлечь от главного. Да, да, может, я это знаю. Но только на время. И потом, это не жизнь, а бегство... Звучит банально, но от себя, от своих тягостных мыслей не убежать... Они всегда при тебе, где бы ты ни был. Это я испытал на себе.

Чего мне не хватает? Обвинял отца, а сам... Видимо, мне тоже не хватает второй жопы. Перечитать, что ли, Бродского?..

У Чаплина вычитал, как некто представлял себе счастье. Этот некто, слегка смущаясь, сказал, что когда он думает о счастье, то перед его мысленным взором возникает безлюдный пляж. По песку медленно движется маленький открытый автомобиль, девушка, свесив ноги, чертит следы на песке...

Только теперь я понял. У кого-то это пляж с девушкой, у кого-то угол дома, врезающийся в ослепительное небо, у кого-то выщербленная стена кладбища. У кого-то лужайка перед избушкой. У кого-то воспоминание о свежем утре и занавеске, трепещущей от порывов ветра, и пьянящем запахе, исходящим от юной женщины, только что познавшей любовь... У кого-то видение театральной сцены, на которой ставят твою пьесу…

А у кого-то нет даже этого.

И самое-самое главное – в душе должен быть покой. А какой тут покой, когда… Не покой у меня был на душе, а поза, лукавое и показное довольство
жизнью, которую я украшал украденными миллионами…

Мне ничего не хочется. У меня портится настроение. По части плохого настроения я могу уже сейчас соревноваться с Карлом.

Совсем недавно я был бодр и весел, как Генри Миллер в пору его голодной парижской молодости. Почему я полюбил Миллера? Он величайший мастер по извлечению бодрости и веселья из того, в чем бодрости и веселья вроде бы и нет.

Он во всем видел красоту. Даже в куске дерьма. И он мотался по свету не для того, чтобы эту красоту отыскивать – она и так всегда была у него перед глазами. У Миллера никогда не бывало плохого настроения. Он всегда был бодр и весел. По крайней мере, так он пишет, и это меня убеждает. Вот бы и мне...

Он знал, что основная особенность окружающего мира – это олимпийское спокойствие. Другими словами – равнодушие и безоглядный оптимизм, граничащий с идиотизмом. И Миллер этим жил. И совсем не плохо жил. Он это принимал как данность.

Когда умирает маленький незаметный человек - понятно, что это проходит незаметно. Даже когда умирает всеобщий любимец: герой войны, знаменитый футболист, кумир попсы или великий актер, - то людям хватает получаса, чтобы всласть погрустить и вернуться к своим каждодневным мыслям и делам.

У оставшихся в живых нет времени на грусть, им надо успеть переделать великое множество самых разных вещей: заняться любовью с женой приятеля, позавтракать с нужным человеком, подсидеть коллегу, внести очередной взнос за дом, договориться о кредите, отдать машину в ремонт, поговорить с сыном... И т.д.

Миллер знал, что Господу и миру людей безразлично от чего ты умрешь, главное – чтобы ты умер. И умер вовремя.

Может, мне заняться благотворительностью? Отдать все деньги до копейки в какой-нибудь приют для престарелых. В надежде, что когда-нибудь и мне найдется там место.

В один прекрасный день я заметил, что солнце светит не для меня. И что?

Как описать тоску? У Тургенева есть замечательные места, от которых веет скукой далекого девятнадцатого века. Возможно, тогда это скукой не называлось. Так жили все. То есть со скукой все были на короткой ноге. Жили неторопливо, размеренно и осмысленно. Скука была неотъемлемой, привычной и необходимой частью светской городской жизни. Иногда и деревенской. И не надо думать, что только помещичьей. Крестьянин тосковал не меньше. Особенно долгими русскими зимами, когда он сутками лежал на полатях и не знал, чем себя занять.

Так, может, надергать две сотни слов из Тургенева, перетасовать их на современный лад и вывалить на голову читателя?

Я устал от беготни. За мной гнались невидимые противники.

Знать бы, как выбраться из этого состояния. И дело было не в том, что за мной гнались, вернее, не только в этом. Дело было во мне самом.

Как только я обрел эти треклятые миллионы, у меня появилось свободное время. И вместо того чтобы писать книгу, я ни черта не делаю, Вернее, я делаю вид, что пишу ее, делаю вид, что моя жизнь это и есть книга... Очень удобная позиция. Если бы она не была для меня мучительна.

Я устал от самого себя... Тоска, тоска...

Можно было бы на скорую руку слепить вывод: жизнь без цели, жизнь, купленная воровским путем, приводит творческого человека к банкротству, к нищете духа. Ах, если бы все было так просто! Мы научились с легкостью делать выводы, за которые ни перед кем не отвечаем.

Моя жизнь вовсе не бесцельна. Я пишу книгу. Я все-таки пишу ее.

Может быть, я буду писать ее всю жизнь. И если мне не помешают, если меня раньше не пристрелят, я ее когда-нибудь допишу до конца. Очень может быть. И если это случится, то моя книга станет фактом истории. Вернее, фактом реальности. Это меня приободряет.

Пока книга пишется, ее содержание является достоянием только одной головы, а именно: головы создателя, в рассматриваемом случае - моей писательской головы.

И по этой причине оно, содержание, не имеет ин веса, ни массы, ни формы, ни габаритов, и больше похоже на метафизическое представление о жизни, чем на реальную жизнь.

А готовая книга – это уже нечто осязаемое, реальное. Это как горящая свеча на столе... свеча горела на столе... или Эйфелева башня, которую ненавидел по крайне мере один французский классик. События и лица в написанной и изданной книге не менее реальны, чем та же Ингрид или я.

Кстати, Ингрид должна переспать со мной. Я так решил. Надо внушить ей эту мысль. Я ей докажу, что она просто обязана это сделать.

Во-первых, это будет прекрасной проверкой истинности и серьезности ее отношений с ангелочком. Если он обо всем узнает и простит, значит, его чувство к ней так же прочно и несокрушимо, как тот могучий дуб, о котором я говорил выше.

Чувство, укрепившееся в результате такой проверки, оседлает вздорную ревность и выдержит любое испытание. Это будет необходимое, с одной стороны жестокое, с другой - такое милое и приятное, испытание на прочность.

Когда Мартин ее простит, а я верю, что он ее простит, ибо он великодушен и прозорлив, они пойдут по жизни, держась за руки и честно глядя друг другу в глаза. И будут идти так до самой смерти. Во-вторых, это очень поучительно и продуктивно – подвергать себя такому испытанию. Сразу взрослеешь и становишься терпимей ко всему, что касается любви и прочих штучек в этом роде.

Я продолжаю наблюдать за поединком. Карл и фрау Бриге решили сделать перерыв. Фрау Бриге вытерла багровое лицо полотенцем и повернулась в сторону кухни. С царственным видом взмахнула рукой, и через минуту появился Мартин, в руках у него был поднос с бутылками, стаканами и фруктами.

И тут кто-то постучал в дверь моего номера...

...У Ингрид очень нежная кожа и ласковые мягкие губы. Я пытался оставить ее на ночь, но она сказала, что тогда Мартин будет очень недоволен, и, возможно, даже ее поколотит. Из этого я сделал вывод, что Мартину уже приходилось прибегать к столь крутым мерам. И, видно, не раз. А я-то хотел подвергнуть их чистые чувства испытанию! Как же я наивен! Вот тебе и деревенская девичья невинность, вот тебе и ангелочек!

Когда Ингрид покинула меня, я вышел на балкон и посмотрел вниз. Фрау Бриге и Карл ушли. Мартин из шланга орошал огненно-красное покрытие теннисного корта.

Увидев меня, он приветливо улыбнулся.

Я коротко кивнул ему и помахал рукой. Тоже приветливо.

(Продолжение следует)

.

© Вионор Меретуков, 2009
Дата публикации: 14.12.2009 15:49:28
Просмотров: 2794

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.