Снег и пепел

Марк Котлярский

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 28336 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

...Все повторилось вновь: те же девочки в фирменной одежде принимали багаж, оформляли билеты, желали пассажирам счастливого пути, но из-за того, что на самом деле улететь мы должны были вчера и практически десять часов просидели в аэропорту, процедура носила какой-то убыстренный характер - аэропорт мелькал, рябил в глазах, двоился; лица пограничников, еще вчера приветливые и учтивые, сегодня размыло до неузнаваемости; казалось, что не было лиц - одни очертания, - только руки сновали за паспортами, и возвращали эти паспорта проштемпелеванными, и указывали на другую сторону границы, где раскинулся сияющий мир "дьюти-фри"; но мы уже были там вчера, это никому уже не было интересно, и просторные коридоры скатало в одно узкое пространство, прямиком ведущее к трапу самолета.
Только очутившись в кресле и пристегнув ремни, я чуть прикрыл глаза и усилием воли остановил стремительное верчение времени. Теперь, когда самолет набрал высоту, можно было ни о чем не думать,расслабленно следя за тем, как касаются иллюминатора легкие обрывки облаков. "Словно пепел от ее сигарет", - невольно мелькнул обрывок прощальной мысли, но, повторяю, думать не хотелось ни о чем. Хотя поймал себя на том, что опять вспоминаю о ней. О ней, опять о ней.

Как странно, я все время западаю на ней, как западает клавиша в рояле, как зависает компьютер на определенной операции (казалось бы, ну что тут сложного: перезагрузись, начни сначала, и все пойдет как по маслу; но, увы, есть какая-то незнаемая тобой неисправность, неиспользуемая опция, и ты вновь и вновь оказываешься в состоянии "зависания", и кажется, что никогда уже не выйти из этого гипнотического круга).

В самом деле, что меня толкнуло к ней?
Это было после какого-то ординарного совещания, на котором я выступал с докладом. Потом надо было куда-то торопиться и, уже сбегая по старинной мраморной лестнице, я вдруг увидел е е .
Я вспомнил, что она весьма внимательно меня слушала и даже задавала какие-то вопросы.
- Вы из города Т.? - спросил я.
- Да, - спокойно ответила она, чуть улыбнувшись краешком губ.
- Знаете, - сказал я, - вполне возможно, что через месяц мне придется навестить ваш город. Вы позволите вам позвонить?
- Конечно, конечно, - торопливо согласилась она, - запишите.
И продиктовала номер своего телефона. Я записал его на обрывке какой-то бумажки, сунул в карман пиджака, поблагодарил, попрощался и побежал дальше, не зная, зачем мне все это нужно.

Собственно, в Т. я действительно оказался через месяц. Дня за два до отъезда вдруг подумал, что можно будет ей позвонить, стал искать чертову бумажку, перерыл все свои папки с документами, сумки, бумажник, но ничего не нашел. И подумал: "Ну, значит, не судьба..." А там - накатила суета, предотъездные хлопоты, сборы, и я опять забыл про обрывок бумажки с номером телефона. Признаться, я не очень-то о нем и думал, так как в Т. на самом деле меня ждала встреча с другой женщиной; конечно, я слукавил перед незнакомкой, пеняя на свою душевную незащищенность в городе Т. Но судьба распорядилась иначе.
Устроив свои служебные дела буквально за сутки, я стал названивать милой прелестнице, предвкушая легкий флирт и любовные утехи, но - странно! -телефон молчал. Это было тем более странно, что мы договаривались о встрече заранее, до моего приезда в Т., и должны были обсудить план нашей совместной поездки в Таллин.
Но телефон молчал!
У меня в запасе был оставленный моей пассией номер телефона ее приятелей - супружеской четы; но: и этот телефон молчал!
Ни тот, ни другой телефон не отвечали на протяжении двух дней. Вот тогда, утром третьего дня я чертыхнулся, подумал о мистике и полез в шкаф за смокингом, который собирался надеть для выхода в свет со своей пропавшей подругой. "Чего он у меня там болтается бесполезно, - говорил я сам с собой, - вот сейчас надену его и пойду в ресторан, и черт с ними со всеми!" И в этот момент, когда я резко сдернул пиджак с вешалки, из кармана выпал какой-то обрывок бумаги. Поначалу я хотел со злости пнуть его куда подальше, но потом все-таки поднял: это был... ее номер телефона. Я тотчас бросился накручивать телефонный диск.
- Да, - сказала она, - слушаю вас.
- Это вы? - спросила она, - Конечно, узнала. Вам повезло - вы застали меня в тот момент, когда я собиралась уже выходить. Можем ли мы встретиться? Только вечером. Хорошо, я с удовольствием посижу с вами за чашечкой кофе. Всего доброго, до встречи.

Вечером, когда я сидел с незнакомкой в гостиничном баре, нелепом, как сама жизнь в городе Т., и мы мило болтали, меня попутал бес (или осенил Господь).
- Знаете, - сказал я (неожиданно для себя самого), - а давайте махнем в Прагу. Вы были когда-нибудь в Праге?
- Нет, - сказала она.
- За встречу в Праге? - спросил я, глупо улыбаясь, и поднял бокал.
- За встречу в Праге, - согласилась она.
Честное слово, я не понимал, что происходит; я, собственно, должен был встретиться с другой женщиной, обсудить с ней возможные планы на поездку в Таллин, а через неделю уже быть там, и вместе с этой женщиной поселиться в отеле "Олимпик", и бродить с ней по старым улочкам, и поздно вечером в отеле целовать ее дымчатые глаза и медленно раздевать ее, как это было не раз во время наших внезапных и частых встреч. Но я уже не хотел ехать в Таллинн.

И через две недели, по-прежнему ничего не понимая, я летел в Прагу и даже не знал, ждет она меня там или нет. За все это время я только и успел, что переговорить с ней по телефону и объяснить, в какую гостиницу ей следует прибыть.
Честно говоря, я верил в то, что наша встреча не состоится и окажется всего лишь глупой мимолетной шуткой. Потому, попав в гостиничный холл и не увидав ее, я обреченно вздохнул. И в этот самый момент она вдруг возникла ниоткуда в накинутой на плечи шубке. Оказалось, что она приехала давно и ждала меня в гостинице пять часов кряду.
- Я думала, что ты не приедешь... - смущенно улыбаясь, обронила она.

Что было дальше?
Дальше был сон.

...Мне снилась Прага.
Право, я отчетливо помню, что сон начинался на Вацлавской площади; знаете, как будто чья-то неровная рука вела видеокамеру по просторному бульвару, попутно фиксируя яркие, светящиеся здания по обе стороны. Вдали показалась огромная конная статуя, и возвышенный голос экскурсовода сообщил: "Перед вами святой Вацлав, патрон и заступник средневековых пражан..."
"При чем здесь патрон? - думаю я сквозь сон. - Она бы еще сказала "босс". Но тут же меня озаряет: "Она хотела сказать - "покровитель"... Однако же выходит заминка, камера уплывает куда-то вбок, затем сбивка кадра - волны, рябь, полосы, молчание - и вдруг новый кадр: женщина, стоящая у окна, из которого открывается вид на неприбранную пражскую заводскую окраину; внизу деловито стучат трамваи; утреннее солнце старательно золотит плоские крыши унылых домов казарменно-советского типа, и только вдалеке, ближе к центру, вспыхивает горячечная желтизна средневековых куполов.
Женщина стоит у окна, вся прохваченная, пронзенная светом. Вот она отпивает глоток светлого чешского пива из прозрачного богемского бокала и произносит нежно и томительно, обращаясь к невидимому мне собеседнику:
- Я хочу, чтобы ты всегда был - слышишь, всегда! - моим ангелом-хранителем...
...Я слышу шелест крыл, я вижу, как заливает всю комнату золотое свечение, в воздухе пахнет ромашкой и резедой, но: в зеркале, висящем на стене, не отражается ничего; лишь тонкая серебряная рябь пробегает по зеркальной поверхности и... ничего больше.
Женщина не отражается в зеркале, но я почему-то вижу ее и могу даже описать, как она выглядит. Огромные изумрудные глаза, в которые упали страсть и нежность; изящные шаловливые пальчики; вычерченная капризная линия фигуры; рассыпанные в беспорядке волосы, то и дело падающие на матовый лоб; но особенная женственность веет от ее... живота - живота еще нерожавшей женщины, я не знаю, с чем бы можно было сравнить эту мраморную поверхность, это вместилище чувств и звуков, эту чашу добра и зла; этот перламутровый пупок совершенной эротической формы, чуткий к прикосновениям губ, как жерло флейты; отзывающийся на дуновение ветерка немедленным и сладостным содроганием всего тела...
Я не знаю имени этой женщины, но я называю ее - Рахель.
Мне казалось, что именно такой была наша великая праматерь: властной, покорной, капризной, доверчивой, жестокой, К тому же, как и все еврейки, Рахель по характеру - жуткая левантийская раздолбайка.
- Рахель, - шепчу я, - Рахель, раздолбайка...
Она оборачивается, улыбается, обнажая хищно ровный ряд великолепных зубов; а над верхней губой я замечаю узкую полоску волосков, что, по мнению наших мудрецов, свидетельствует о необузданно темперированном темпераменте.

Сон о Праге - это прежде всего сон о женщине по имени Рахель.
Под тяжелыми опущенными веками можно угадать сюжет о двух людях, низвергнутых на безумные улицы Праги. Точно так же, как самолет, идя на снижение, пронзает неподвижную пелену облаков, я, закрыв тяжелые веки, сквозь пелену сна погружаюсь в просторный аквариум старого города. Я вижу мужчину и женщину, которые проходят там, где шепелявые чешские шпили свербят зеленое небо; они идут по легендарному Карлову мосту, и: им кланяются статуи всех святых, установленных вдоль этого самого знаменитого, самого легендарного пражского моста.

- Подойди ко мне, Рахель, посмотри вниз, видишь - на небольшой приступочке высится позеленевший от времени и злости залетный рыцарь, это о нем писала такая же, как он, залетная и случайная в Праге Марина Цветаева: "Я тебе по росту, рыцарь пражский..." И еще она писала, Рахель: "В сем христианнейшем из миров Поэты - жиды..."
- Ой, что это? - удивляется Рахель, - смотри, на позолоченном ореоле, окружающем исколотое терниями чело Христа, какие-то буквы... Но ведь это не латынь....
- Это иврит, Рахель, - отвечаю я, - и начертаны там следующие слова: "Кадош, кадош, кадош, Адонай цеваот!"
- А что это значит и как появилась здесь эта надпись? - спрашивает Рахель.
- Свят, свят, свят, Ты, Бог воинства... - перевожу я близко к тесту. - Откуда появилась эта надпись? Знаешь, у меня есть приятель, который носит величавое, как вечность и жизнь, имя Пинхас Бен-Хаим. Он рассказывал мне когда-то об этом странном памятнике. Так вот, Рахель, лет двести назад стоял вот здесь, на этом мосту, какой-то веселый еврей, смотрел, как мы с тобой, на этого несчастного человека, извивающегося на кресте и... позволил себе отпустить какую-то вольность. На его беду эта услышал стоящий рядом богомольный чех, которыи посчитал своим долгом донести на нечестивца. "Нечестивца" судили и приговорили к тому, что за свои деньги он должен выгравировать надпись "Кадош, кадош, кадош... " - "Свят, свят, свят...", то есть тем самым подтвердить, что признает святость Ииуса. А еврей заплатил гравировальщикам еще денег и они по его просьбе добавили к этой надписи всего два слова, которые на самом деле и поменяли смысл всей фразы - она стала фразой из песнопения, из молитвы, фразой, которая уже не имела никакого отношения к тому, которого когда-то звали Иешуа ха-Ноцри,или - по-другому - Иешуа Бен-Пандира.

...Еврейская тема не единожды возникает в этом сне. Я иду с женщиной по имени Рахель по Еврейскому кварталу, где ослепшие от горя и печали синагоги замолкли, как застывшие надгробья, в память об исчезнувшем отсюда навсегда шустром семитском племени. Синагоги стали музеями, и сюда заводят блеклых экскурсантов, которые стоят, задрав голову, и ни черта не понимают из путаных объяснений гидов-чехов.
Впрочем, и для самих гидов Еврейский квартал или Еврейское городище, как они его иногда называют, - всего лишь обязательная достопримечательность маршрута по старому городу, Их не трогает россыпь волшебных фраз, коими испещрены стены умерших молитвенных домов; им ничего не говорит этот язык мертвых - иврит - этот Божественный язык, на котором евреи общаются с Богом, и Он иногда их понимает.
Синагога, превращенная в место для поклонения и цоканья языком, мертва и, скорее, походит на сомнамбулическое языческое капище.
Синагоги стынут в неприбранном одиночестве, ни звука молитвы, ни слова песнопения не доносится изнутри - лишь унылый голос экскурсовода вдруг возникает ниоткуда, словно камень, брошенный в воду.
И старое еврейское кладбище стало предметом обозрения, будто не праведники здесь похоронены, а устроен шутливый лабиринт с непременным выходом к первому призу.
Бродя по узким дорожкам, мы так и не наткнулись на могилу легендарного раввина Магарала; а впрочем, мне хотелось как можно скорее выйти отсюда, чтобы не нарушать своим присутствием святой кладбищенский покой. Раввин Магарал, раввин Магарал: робот Голем, созданный тобой, рассыпался в шершавый сыпучий прах. Но спустя столетия Голем вновь возродился, размножился и его громоподобные шаги раздались на улицах Праги, сопровождаясь ржавым лязгом танковых гусениц, клацаньем затворов и рваной русской речью. В тот момент, о чистая и раздраженная Прага, вспоминала ли ты о своей исчезнувшей общине, которую отдала на растерзание, шевельнулось ли в твоей встревоженной груди нечто, похожее на полузабытое щемящее воспоминание? Мертвым еврейским городищем гордится Прага, заводя сюда своих гостей. Но, несмотря на всю величественность этого места, на воздвигнутую на месте еврейских домиков Парижскую улицу, ощущаешь, что пепелище стелется тебе под ноги, а в глаза заглядывает невидимая еврейская печаль...

Мы заходим в сефардскую синагогу, которую больше двухсот лет назад воздвигли попавшие сюда причудливые евреи-сефарды; но и их, увы, сковырнуло беспощадное время, их пожрало жерло истории; и здесь сегодня - один лишь музей. В здании - полутьма,тихие голоса редких посетителей не тревожат поселившуюся здесь тишину. Огромный синий купол, украшенный мириадами еврейских звезд, нависает над нами опрокинутым поминальным бокалом.
- Боже, как красиво, - шепчет Рахель.
- Как здесь было красиво, - говорю я. И мы опять отправляемся бродить по еврейскому кварталу; на самой его границе с какой-то площадью - музей Кафки. Экскурсоводы утверждают, что здесь родился великий писатель и здесь провел свои детские годы.
Кафка - также предмет обязательной гордости пражан и причина сегодняшнего пражского помешательства. Кафка на кружках, Кафка на футболках, Кафка на сувенирных блокнотах; кафе "У Кафки", расположенное неподалеку от сефардской синагоги... "мы рождены, чтоб Кафку сделать былью", и: сделали.

...Ночью в номере мы долго разговариваем друг с другом, обсуждая увиденное; мы готовы в любую минуту заняться любовью, но нам так хочется насытиться друг другом, этой неральностью, что мы говорим, говорим, говорим, серьезничаем, шутим, смеемся, обнимаемся, вновь принимаемся говорить.
- Рахель, - заявляю я торжественно, - в твоих глазах...
- Вся скорбь еврейского народа... - подхватывает она.
- И беспечные искорки раздолбайства, - добавляю я.
Рахель смеется:
- Братья поставили меня стеречь виноградник, а я не уберегла его...
- Повтори еще раз, - прошу я, понижая голос и выключая свет.
- Братья поставили меня стеречь виноградник, а я не уберегла его... - шепчет она, придвигаясь ко мне поближе и распахивая одеяло.

Может быть, так шептала Шуламит-Суламифь, возлюбившая царя Соломона?
Этот слабый страстный шепот бесконечен в пространстве и безграничен во времени.
"Быть может, прежде губ уже родился шепот?" Рахель обнимает меня; страсть накрывает нас огнецветным шатром, над которым развевается алое знамя любви.
Господи, это дочь твоя, Рахель-Суламифь-Ривка-Лея-Голда. Легкая, стремительная, светлая девушка из виноградника. Братья поставили ее стеречь виноградник, но она не уберегла его.

...Так проходят десять дней, десять разных, непохожих дней - день перетекает в ночь, и ночь переходит в день; время смешивается, как горячительный коктейль, и уже не разобрать, где ночь, а где день, нет ничего - ни ночи, ни дня, есть только яростный коктейль из любви и ласки, нежности и тепла, разговоров и шепота, прелести и прогулок.
Но вот он, последний глоток - последняя ночь перед расставанием.

От Вацлавской площади мы устремляемся к набережной, а заодно и минуем улицу, на которой находится знаменитое кафе "У Калиха", где сиживал еще яростный Ярослав Гашек и куда посадил он потягивать пивцо своего бесшабашного Швейка.
Улицы пустынны и тихи, чехи предпочитают не оставаться на ночных улицах; от чехов, как от чеширского кота, остаются лишь полногубые приветливые улыбки, цепляющиеся за трамвайные провода.
Нам не удалось вкусить от магии знаменитой чешской труппы "Латерна магика" - оказалось, что она уехала на гастроли и вернется нескоро, но неподалеку от этого театра мы натолкнулись на маленькое уютное кафе с элегантным и величественным, как "аглицкая королева", барменом, со старинным камином, где уютно гудел огонь.
- Это будет наше с тобой кафе, - сказала Рахель. - Как хорошо, что мы сюда зашли, правда?
Я заказал бутылку красного вина к нашей нехитрой трапезе и с восхищением наблюдал, как эта статуя командора, в образе бармена разливала в искристые тонконогие бокалы пурпурную жидкость.
- Я хочу выпить за тебя, мой ангел-хранитель, - говорит Рахель.
Мы чокаемся, тихий звон словно завершает сказанное; в это время бармен гасит свет и зажигает свечи; узкая полоска пламени тонет в просторных очах Рахели...

...В гостиницу мы вернулись во втором часу ночи; заспанный усталый портье, потирая красные глаза, пообещал разбудить меня рано утром, часов в семь.
- Ты собираешься спать? - спросила Рахель.
Она была не совсем права. Нам все-таки удалось поспать полчаса, когда вконец обессиленные мы соизволили посмотреть на часы.
Через полчаса заверещал телефон.
Вспомнив свою суровую солдатскую юность, я вскочил будто ужаленный с постели и буквально за десять минут принял душ, оделся, собрал вещи и поднял сонную Рахель. Мы спустились вниз вместе с вещами, торопливо позавтракали, торопливо говорили друг другу какие-то торопливые слова, торопливо попрощались, и вскоре я затесался в небольшую группу отъезжающих, которую туристический автобус должен был доставить до аэропорта. Уложив вещи в багажник, я поднялся в салон и сел у окна. Забрав последнегопассажира, водитель закрыл дверь и тронулся с места. И тут выскочила из гостиницы Рахель, ветер швырнул ей в лицо горсть снега, волосы ее развевались, она вглядывалась в уходящий автобус и, не видя меня, махала рукой. "Зачем, зачем... - подумал я, - вот раздолбайка, простудится еще... Странное прощание, какое-то скомканное, ненужное. Рахель... встретимся ли еще? Рахель..." Мысли сморили меня, и я заснул.
Так и проспал всю дорогу до аэропорта. И очнулся, пребывая в каком-та полусонном состоянии, из которого мне было даже лень выходить. Перед глазами кружились какие-то пестрые картинки, мелькали дежурные лица, не вызывая никаких эмоций.
Наша группа уже прошла паспортный контроль, весело прогуливаясь по длинным смачным коридорам, где осуществлялась свободная торговля, и никто особенно не огорчился, когда стало известно, что рейс задерживается на несколько часов. Все уже казалось в прошлом, мысли о будущем бились о неизвестность, как надоедливая осенняямуха бьется о стекло, беспечность кружила голову.
Но постепенно веселье стало улетучиваться, посадку все никак не объявляли, обстановка начала наэлектризовываться, пассажиры нервничали, шумели, требовали жалобную книгу, а стройные светловолосые девушки, дежурящие у выхода на посадку, отделывались туманными намеками и ободряющими шутками. Я, как мне казалось, по-прежнемуничего не соображал, лениво следя лишь за вялым
переползанием стрелок на большом циферблате, висящем аккурат над головой утомленной от пассажиров дежурной.
И вдруг вся пассажирская масса задвигалась, зашевелилась, загалдела, оформилась в единый коллектив, напряженно ждущий окончательного приговора. Вышел, вальяжно переваливаясь с ноги на ногу, представитель компании, которая отвечала за выполнение рейса, выволок ящик кока-колы и минеральной воды и громогласно объявил, что из-за нелетных условий полет переносится на следующий день.
- Сейчас вас отведут к автобусам, - сказал он, дергая выпученным веком, - вы поедете в гостиницу, поужинаете, переночуете, а утром раненько на тех же автобусах прибудете в аэропорт.
Пчелиный пассажирский рой, недовольно жужжа, отправился назад к паспортному контролю, получил однодневную визу; так же жужжа, вылетел в багажное отделение, погрузил свой несчастный багаж на тележки, вывез его на улицу, погрузил в автобус и залетел в салон, как усталые пчелы залетают в свой родимый улей. Автобусы тронулись с места, резанули шинами по мостовой и помчались темными улицами. И все это время я никак не мог выйти из полусонного состояния, хотя в глубине меня вдруг затренькала, затрепетала, забилась золотая сардинка потайной мысли. Я не выпускал ее наружу до тех пор, пока мы наконец не ввалились в гостиницу; но и тут, выпустив ее наружу я еще не совсем пригляделся к ней, хотя и понимал, в чем дело. Но в гостинице было невыносимо жарко, выстроилась длинная очередь на оформление, и эта очередь тянулась томно и тягостно; казалось, что прежде чем в моих руках окажутся ключи от номера, время вынесет свой вящий вердикт, и мысль, поднимающаяся из глубины, так и не увидит света.
- Ваш номер четыреста пятнадцать, - сухо и строго сказал портье, - магнитная карточка, пожалуйста, за мини-бар - отдельная плата, ужин через час.
Какой к чертовой матери ужин? Едва зайдя к себе в номер, я бросил на кровать свой багаж, слегка ополоснул руки и через пять минут выбежал из гостиницы по направлению к метро. Мысль, вырвавшаяся наконец на свободу, вела меня за собой, тащила на привязи, гнала, как паршивую собаку, вперед и вперед. "Я должен ее увидеть, - бормотал я на бегу, - я должен ее увидеть, у меня есть еще час времени, час времени, час времени..." Но как я найду ее на вокзале? Где буду искать? Ничего, кроме времени отправления, я не знаю - ни номера вагона, ни пути, с которого отправляется поезд. Я говорил себе, что это безумие, но бежал, задыхаясь, все быстрей и быстрей,успел, перепрыгивая через три ступеньки, вскочить в последний вагон метро и, только усевшись и отдышавшись, понял, что все это безнадежно: огромный двухэтажный вокзал, десятки поездов, отъезжающие, провожающие, встречающие; ну не ходить же в самом деле по вагонам, громко и протяжно выкрикивая ее имя?! "Стоп-стоп, зачем же по вагонам, - вновь забормотал я, как юродивый на паперти, - не надо по вагонам; есть выход, есть, я подойду к справочной и попрошу, чтобы по громкоговорителю передали ее имя, она услышит... а если не услышит... если она уже будет в поезде... нет, не должна, не должна... значит, все-таки справочная, она, по-моему, на втором этаже, рядом с выходом на перрон. Значит, так, я поднимаюсь на второй этаж и сразу, не раздумывая, бегу к справочной... Там я прошу, чтобы ее имя..." - я почувствовал, что уже иду по второму кругу. Слава Богу, объявили станцию, на которой надо пересаживаться на другую линию. Бегу как ненормальный, обгоняю спокойных до омерзения чехов, через ступеньки перепрыгиваю, разговариваю сам с собой, сердце колотится, колом подступает к горлу тоска, "нет, не успею, не успею, не успею...." Это колеса вагонные так стучат или я бормочу им в такт и постепенно схожу с ума? Ну, вот и вокзал. На первом этаже, возле касс, пусто, никого, если не считать нескольких чешских бомжей, расположившихся на ночлег на негостеприимных скамейках. Поднимаюсь на второй этаж; в буфете сидят зевающие пассажиры, группа веселых ребят с рюкзаками весело гогочет возле колонны, подпирающей потолок; выхожу к центру зала, останавливаюсь в растерянности и вдруг... Боже... Боже!
Она... я не видел ее... выскочила откуда-то сбоку, бросается ко мне наперерез, обнимает, теребит, целует; глаза, огромные глазищи распахнуты, бьются нетерпеливыми, тревожными факелами.
- Ты... ты...- буквально не говорит, а лепечет, шепчет, фразы рвутся, как легкая лента,
осыпаются, как разноцветное конфетти, знаки препинания, оставляя сплошной текст. - Боже мой... боже мой, как же это... ты... что случилось, что случилось, скажи... я думала, у меня галлюцинации начались я когда увидела тебя вначале подумала как этот мужчина похож на тебя потом когда подошла поближе думаю все у меня точно поехала крыша... ведь ты давно уже должен был улететь а я... я не понимаю что происходит... ты... рядом... это невозможно... это наваждение... мистика какая-то...
Признаться, я сам слабо верил в реальность происходящего. Мы стояли обнявшись посреди зала, неприкаянные и нужные друг другу, погруженные в ледяное безмолвие вокзала. Люди обтекали нас, не замечая, и растекались в разные стороны, как ленивые толстые рыбы, помахивая хвостами. Мы стояли, обнявшись, и Рахель все шептала мне на ухо горячие слова признания:
- Я целый день бродила по городу... по улицам... и думала, что вот, первый день без тебя... тоска была страшная... заходила в какие-то кафешки, пила кофе, я даже не помню, какой это был кофе; наверное, ведро этого кофе выпила, а затем плюнула на все и пошла в магазин... и... ты не будешь смеяться, правда? я разом потратила все деньги, которые у меня оставались... знаешь, я когда нервничаю, тоскую, места себе не нахожу, я отправляюсь бродить по магазинам и в конце концов покупаю какую-нибудь дорогую вещь и... успокаиваюсь, как будто сбрасываю с себя тяжелый груз... мне так было грустно
без тебя... ты мне веришь, правда?
- Правда, Рахель, правда, - говорю я, поправляя ее волосы, сбившиеся на лоб, и целуя ее волосы, от которых так пронзительно пахло снегом и пеплом.
- После того, как ты уехал, я выкурила, наверное, целую пачку, и от меня пахнет табаком, - признается Рахель.
- Уходят запахи и звуки, - невпопад произношу я, - пойдем, Рахель, посидим в кафе, у нас еще есть время.
Мы проходим в круглый зал, который располагается перед выходом на перрон, садимся за маленький столик, заказываем у официантки какую-то нехитрую буфетную снедь, но Рахель к еде так и не притрагивается.
- Смотри, как интересно, - говорит она, - весь зал опоясывают часы, они показывают время в Москве, Минске, Праге, Братиславе, Берлине, Париже, Нью-Йорке... И что самое интересное, они все исправны до тошноты, они все работают, как заведенные. А мне так хочется остановить время, понимаешь?! Ни на одних этих часах стрелка-дура не замерла хотя бы на
секунду!
Пропел, просвиристел, прошелестел голос чешского диктора, оповещая о том, что начинается посадка на поезд, следующий в город Т.
- Пойдем на перрон, Рахель... - я беру ее за руку и веду к выходу.
На перроне - морозно; хлопья снега кружатся тяжело и грациозно; пепел от ее сигареты кружился в воздухе, как снег, и падал на землю, смешиваясь со снегом.
- От твоих волос пахнет пеплом и снегом, - сказал я.
Она бросила недокуренную сигарету и обняла меня.
- Родной мой, - прошептала она, - ты даже не представляешь, как мне с тобой хорошо...
И вновь мы стояли обнявшись, забыв обо всем на свете, пока до нас не донесся визгливый официальный тон проводницы:
- Поторопитесь там, девушка, через две минуты отправляемся!
- Все, - сказала она, нехотя отстранившись, - мне надо идти.
- Иди, - сказал я.
- Не хочу! - зло выкрикнула Рахель, неистово обняла меня, крепко поцеловала в губы и, оттолкнув, буквально вскочила в тамбур.
Пока она дошла до своего купе, поезд тронулся и стал потихоньку набирать ход. Я успел увидеть ее в обрамлении оконной рамы и помахал рукой. Она послала мне поцелуй и вдруг застыла, не двигаясь - уносящийся вдаль
стоп-кадр, щемящий снимок на память.

А утром, как и обещали, подали автобусы, и мы снова шумною гурьбой отправились в аэропорт, и все повторилось сначала - с той, пожалуй, лишь разницей, что на этот раз я твердо был уверен - вылетим точно в срок.
Так и случилось.
И в небе, находясь рядом с Господом Богом, я благодарил его за подаренный мне фантасмагорический сюжет, за право участвовать в нем, за право чувствовать обнаженным сердцем то, что, может быть, многим никогда чувствовать не дано. И все вертелась у меня в голове фраза, брошенная моим приятелем, искусным выдумщиком, пожирателем всевозможных историй, ловцом фактов и суровым бытописателем действительности.
- Знаешь, старик, - задумчиво говорил он мне, - бывает так, что ни с того ни с сего западаешь на человека; и куда бы тебя ни забросила судьба и где бы ты ни очутился, неожиданно для себя вновь и вновь натыкаешься на него и вдруг понимаешь, что это какая-то сумасшедшая невозможность расставания...

© Марк Котлярский, 2008
Дата публикации: 07.01.2008 18:32:57
Просмотров: 3539

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Аякко Стамм [2008-01-10 20:54:50]

Зачитался до ломоты в зубах. Написано великолепно, живые картинки так и встают перед глазами и поочерёдно сменяют друг дружку, как лента старого любимого кино. Под конец уже искренне верил,что не читал, а пережил всё это вживую. Спасибо огромное.
С уважением, Аякко.

Ответить

Злой Админ [2008-01-08 01:56:58]

Отлично написано.

Ответить