Гермоген
Ольга Иженякова
|
Форма: Рассказ
Жанр: Документальная проза Объём: 35590 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Лед вскрылся поздно. И, как будто желая наверстать даром упущенное время, теперь с какой-то особенной яростью дробился и скользил по течению реки, создавая невыносимый скрежет, унося на себе кем-то забытую упряжку, не забранные вовремя дрова. Запоздалая весна отражалась на всем. Яблони вдоль дороги стояли ни живые, ни мертвые, за долгую зиму зайцы обгрызли их низ до самого основания, и было неизвестно, зацветут ли они вообще. Но ближе к вечеру дул все-таки теплый ветерок и в этом чувствовалось дыхание медленно идущей весны. Последний месяц беременности Варвары Исидоровны выдался на редкость легким, она каждый день читала псалтирь, прося у Бога благополучного разрешения и, когда после долгих молитв, на нее нисходила благодатная сладость, дремала, даже во сне повторяя Иисусову молитву. - Ну, шо, Варвара, кого хочешь – спрашивала, бывало, у нее по воскресеньям возле церкви соседка, указывая на живот. - Кого Бог даст… - И тебе не любопытно? - Нет – следовал ответ. - Вот это смирение – вздыхали прихожанки, идущие рядом и добавляли – а, оно, так и правильно, все одно буде как Боженька-то даст, наша воля такая, непричемная… А ближе к вечеру Варвара, любовно гладя живот, говорила мужу: - Сдается мне, что весна будет особливой, вот и яблоньки не торопятся цвести, видать красок хотят накопить побольше и каштаны не распускаются, значит, лист у них будет крупней обычного. Так, говорят, в старину бывало. - Это тебе так кажется – успокаивал жену муж Ефрем, который служил приходским священником – потому что матери всегда больше кажется. И она этим живет. Для каждой матери все, что касается ее ребенка особенное. И весна, и день, и вон та курица, разгребающая во дворе солому. Погоди немножко, потерпи, скоро у тебя будут иные заботы. Вон, родится маленький, и будешь за ним ухаживать, любить, кормить, пеленать… - Ефрем, я думаю, что маленький будет иметь особую милость у Господа…. - Говорю же тебе – все матери так думают. Нам надо молиться о другом, чтобы Господь даровал ему мудрость, чтобы он всегда помнил о Боге. - Ефрем, а можно я, ну, когда буду рожать…буду псалмы читать. - Чудачка! Ты думаешь, тебе будет до книги? – молодой священник улыбнулся, вопросы жены казались ему иногда просто забавными. - Ну, что ты смеешься – начала сердиться Варвара – я же не книгу буду в руках держать, а наизусть говорить, по памяти. - Ты псалмы наизусть знаешь? – удивился батюшка. - Да! – уверенно ответила молодая жена. - И сколько ты выучила? - Шестьдесят…. - Ого! – невольно вырвалось у мужа, он встал и горячо поцеловал жену. - Осторожно-осторожно прошептала она. - Молодчина, ты Варя, да пошлет Бог по твоим молитвам разумное дитя, имеющее страх Божий! В душе молодой женщине каждый раз после чтения псалтыри поселялась умиротворяющая тишина, и она особенно чувствовала биение сердца ребенка. - Какой будет жизнь у этого маленького сердечка – размышляла она – часто ли оно будет тревожиться? А, может, даст Бог, оно будет спокойным, и будет ровно биться до глубокой старости, радуясь детям и внукам? Так незаметно текли часы и дни, и, казалось, все вокруг застыло в ожидании. Но, после того, как речка внезапно вскрылась, как будто кто-то громадным топором разрубил тяжелые льдины, а вскоре на яблонях появились малюсенькие с детский ноготок почки. Откуда ни возьмись, подул ветер, который усиливался с каждым порывом и собрал всю накопившуюся за долгую зиму грязь и унес ее куда-то за горизонт. А потом, притихший, вернулся и начал тщательно со всех сторон обдувать каждую веточку, каждую прорезающуюся травинку, основательно подготавливая землю для весны. Потом, по всей видимости, любуясь проделанной работой, он ненадолго застыл в камышовых зарослях, успокоив водную гладь, заодно внимательно прислушиваясь к земному пульсу и, как только его уловил, стал дуть в такт. Под звуки слышной разве что небесным созданиям мелодии, начала уверенно зеленеть земная твердь. Природа медлила. Она застыла в ожидании, как застывает музыкальный оркестр до взмаха дирижерской палочки. А утром прилетели ласточки, и сразу сделался на улице шум. Оказалось, что давно уже проснулись от зимнего сна муравьи, в одиночку стали летать разбуженные пчелы, жуки-короеды облепили пару придорожных деревьев и уже к вечеру стали птичьим кормом. Талая вода тихо стекала в реку, но ее ручейки становились все меньше и меньше, и вскоре стало ясно, для полного пробуждения земли, нужен дождь. Это было особенно понятно при закате дня, когда густые сумерки начали окутывать землю, та вдруг отдала таким горячим и сухим дыханием, что стало трудно дышать. И как будто по заказу ночью пошел тихий теплый дождь, который послушно поил страждущую землю до самого утра, а на рассвете ударил гром. Молния вспыхнула одновременно в двух местах, осветив на секунду все, затем посыпался густой и холодный град, который своим шумом заглушил, казалось, целый свет. Именно по его вине многие коровы остались вовремя не доенными, хозяйки боялись выйти на улицу, редко кто решался пробежать сквозь ледяную струю. Варвара Исидоровна плохо спала в ту ночь. Уж, сколько раз она осеняла себя крестом, а все равно видела одно и то же: палубу, залитую кровью, склоненного мужчину с рассеченной нижней губой, благословляющего всех, кто его бьет…. …А его пинают с какой-то остервенелостью и часто. Но вот, ужасный момент, кто-то с насмешкой привязывает ему камень на шею и заставляет прыгать в воду. Под веселое улюлюканье он подходит к концу палубы и шепчет: «Не вмени им это, Господи, ибо не ведают, что творят»… Он кротко поворачивается, снова благословляет всех, его взгляд полон любви и сострадания. - А-ну, пшел отсюда – кто-то сзади больно толкает его и он летит в водную пропасть, камень тянет на дно, воды над головой все больше и больше, и до берега далеко, а руки связаны, э-х, взмахнуть бы ими как крыльями…и улететь, но где-то внутри теплое пульсирует, волнуется. Еще немного и его тоже охладит каменисто-безжизненная вода. Но это повторяет: «Не вмени им это, Господи, ибо не ведают, что творят». И вдруг становится легко и светло, из доставшего до дна реки тела вылетает что-то главное и, направляясь в солнечную высь, видит теплоход, палачей играющих в карты на людские жизни, обращается вверх и уверенно говорит: «Не вмени им это, Господи, ибо не ведают, что творят». И так, несколько раз. Пока могучая волна не уносит его вверх. Насовсем… - Ефрем – тихо позвала жена мужа – Ефрем, я, кажется, рожаю. Маленький просится на свет божий… Знаешь, мне такое снилось. Мне снилось…. Молодая женщина не успела договорить и закричала. - Тише, тише – успокоил муж – сейчас за доктором пошлю. Все будет хорошо, не пужайся. А снам не верь, мало ли что может привидеться во сне. Молись, помнишь, ты про псалмы говорила. Давай начнем «Живый в помощи», и живот гладь, успокой маленького, он должен знать, что все будет хорошо. Что его здесь очень ждут, вон, даже люльку смастерили… - Ой – голос Варвары Исидоровны словно оборвался, она снова отчетливо увидела теплоход с палачами и теперь уже у нее появилась уверенность, что все это имеет самое, что ни на есть, прямое отношение к ее рождающемуся ребенку. Ох, ангел мой, если бы ты знал, если бы ты только знал, что за доля тебе уготована, разве бы ты так просился на свет? - Тише, Варенька, что ты такое говоришь – начал успокаивать муж – хорошая доля у нашего ангелочка будет, добрая. Не зря ты, вон, сколько псалмов знаешь. Продолжай: живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится... - Ой, я не могу! Больно!...Мама! …Матушка ты моя! Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под крыле его надеешися: оружием обыдет тя истина Его… Дверь открылась без стука, вбежал растерянный доктор и крикнул: «Что, Варенька, началось? Батюшка – обратился он к священнику – что ж вы так долго тянули? Младенчик-то, похоже, уже в пути на свет божий». И тут же начал доставать инструменты с чемодана. На какое-то время роженица отвлеклась на него, затем продолжила: - Не убоишися от страха нощного, от стрелы, летящия во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща и беса полуденного. - Я отойду, Варвара – прошептал на ухо жене Ефрем – тут с тобой останется доктор и его помощница Домна, не пужайся их, делай, что скажут и молись. Пусть маленькому ангелы помогают… После этих слов батюшка благословил жену и удалился, а она, словно ничего не слышала и не видела говорила кому-то невидимому: - …Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится… - Варвара Исидоровна, пожалуйста, делаем глубокий вдох – взял за руку женщину доктор. Женщина вздохнула снова принялась за псалом: …обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши. Яко ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси и прибежище твое… - А теперь, давайте будем немного тужиться – обратился к ней доктор – Домна принеси таз с теплой водой, открой склянку со спиртом, достань немного брому. - …Не придет к тебе зло, и рана не приближится к телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возьмут тя, да не когда преткнеши камень о ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. - Варенька, вдох, а потом, по моей команде выдох. Р-раз! Молодец! Вот это матушка! Настоящее сокровище! Д-два, выдыхаем… - …Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко мне, и услышу его; с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю спасение Мое… - А теперь…тужимся. Вот так. Вдох! Держим дыхание! Выдох! Молитесь, молитесь, молодчина, матушка, роды дело такое… Он не успел договорить, у роженицы снова начались схватки. Она отвела взгляд в сторону и увидела на окне со стороны улицы две ярко-желтых бабочки, они словно прилипли ко стеклу и, казалось, будто наблюдают за родами. - Красота-то какая – сказала Варвара и снова закричала. Врач осенил себя крестом и приказал: - Теперь тужимся изо всех сил, чтобы воды прежде времени не вышли. Та-а-ак – он показал, как надо тужится, и, полушутя, подмигнул. Роженица изо всех сил напряглась и закричала. Она снова явственно увидела теплоход и лицо человека, которого зверски бьют чем-то тяжелым, плюют в него и в насмешку надевают ему камень на шею… Лицо показалось ей родным и знакомым до боли, хотя, она раньше его никогда не видела. Это совершенно определенно. Большой кровоподтек у мученика на лбу, вдруг она больно ощутила на себе, сильный удар в грудь тоже и, теряя сознание, еле слышно прошептала: - Как Христа…совсем как Христа распинают… Господи, не вмени палачам греха, ибо не ведают, что творят… Внезапно, на палубе раздался сатанинский смех. Откуда-то изнутри, снизу донеслось веяние ада, гогот многочисленных тварей, вперемешку со свистом оказался настолько сильным, что проходил сквозь время и земную толщину. - Христа… видите, Христа распинают – лепетала Варвара Исидоровна. - Ну, что вы, что вы, хорошая моя, видится вам это – успокаивала роженицу Домна – вон, какого богатыря родили. Дай Бог всем таких, здоровенький, голосистый, ай да хлопец! Ай да молодец! С сыном вас… Роженица посмотрела потолок и снова увидела теплоход, затем явственно ощутила ледяную воду незнакомой реки, острую физическую боль… вот она достала до дна, понимает, что это ее тело тонет, а теплое и безразличное покидает его и сквозь толщу воды рвется ввысь. Один взгляд. Тело с раскинутыми как у тряпичной игрушки руками колышется в такт волнам и стремится вниз по течению, но камень тянет его вниз, рыбы проплывают равнодушно и смотрят стеклянными взглядами, как бы дивясь человеческой жестокости. Но теплому, внутреннему это неинтересно, оно в порыве, словно стучит в невидимые двери, повторяет слова мученика: «Не вмени им Господи, ибо не ведают, что творят»…Последний взгляд. Пробитый камнем череп уткнулся в редкие водоросли. Роженица испуганно вздохнула. - Нашатырь, быстро! Она понимает, что эти слова доктора адресованы ей, но сказать ничего не может, кроме выстраданного: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят»… - Варенька – ну, что ты, что, мы же тебе добра желаем – слышит над собой ласковый голос мужа, мы же добро творим…тебя к сыночку возвращаем, ну, посмотри на него, видишь, какой… Варвара Исидоровна почувствовала, как малыш инстинктивно прижимается к груди, и заплакала. - Здравствуй, маленький. Ангелочек мой ненаглядный, вот и пришел ты в этот грешный мир. Счастье мое, да хранит тебя Господь во всех путях твоих… Взгляд упал на окно, оттуда неспешно слетели две бабочки. Внезапно в комнате воцарилась тишина, казалось, еще чуть-чуть и будет слышно биение сердец, и вместе с тем, что-то трепетное имелось в этой тишине, трепетное и в то же время содержательное. Вместе с новым днем начиналась новая жизнь. Лучи солнца проникли в комнату и уперлись в люльку, где тихо сопел младенчик, возле печки подал голос сверчок. А прямо над кроватью висела икона святых Петра и Февронии, подаренная архимандритом на свадьбу как благословение молодым. Все это теперь стало иметь особый смысл. - Ну, давайте с Богом – прервал тишину доктор – мы с Домной пойдем, а то за последние тридцать шесть часов это уже третьи роды, будто сговорились, честное слово, а третьего дня в Сенниках жена конюха разрешилась двойней, такие парни, во-о, кровь с молоком, и, что примечательно, все чаще мужеский пол, больше, много больше его, чем в былые годы. Я не суеверный, видит Бог, но все одно думаю: к чему бы это? Домна молча перекрестилась. Следом за ней медленно осенила себя крестом и Варвара. - Да ну, будет вам, - улыбнулся батюшка – в иные годы больше девок рождается, в иные -больше парней, так издавна заведено… и гадать тут нечего. Спасибо вам за вашу работу. Он уже было потянулся к висевшему рядом подряснику за деньгами, но доктор уверенным жестом взял его за руку и сказал: - И не думайте, что вы, батюшка, мы же у вас всем семейством окормляемся, как я могу от вас что-то взять? Не заставляйте меня краснеть. - Да как-то неудобно, вы же вон как помогли. - Удобно, удобно, я старше вас и знаю, что удобно, а что нет. Да и как я жене в глаза посмотрю, если у вас хоть копейку возьму, она вас чтит едва ли не наравне с Николаем-Угодником. - Что вы такое говорите? - Чисту правду! - Поговорите с ней, чтить положено святых, а не нас, грешников, прости Господи, да разве так можно? - Вот вы сами и поговорите – взял за руку собеседника доктор и направился к двери. Затем повернулся и, не меняя выражения, сказал: - Вечером зайду, а до вечера роженице только постельный режим, к обеду придет к вам Домна и покажет, что надобно делать. Еще раз с сыном вас и до вечера, если что, не дай Бог, дайте знать, хорошо? И не медлите! Договорились… Ну? - Право, как-то неловко… - Значит, договорились. Да и чуть не забыл, окно не открывайте в комнате, сквозняк здесь пока не нужен. - Я вас провожу… … Тишина снова наполнила комнату, и Варвара Исидоровна закрыла глаза. Ей снилось большое теплое солнце, переливающееся всеми цветами радуги. Сначала ближе к светилу подошел ярко-зеленый цвет, плотным кольцом окружил его и даже пытался забрызгать желтое ядро своими зелеными каплями, затем цвет сменился и стал ярко-синим, следом за ним красный… А солнце все вертелось и вертелось вокруг разноцветных обручей и думалось, оно набирается сил, чтобы в один прекрасный миг из них выпрыгнуть, но, может быть так просто думалось, потому что была атмосфера приподнятого настроения и все эти разноцветные круги напоминали какую-то хорошую игру, в которой обязательным условием было наличие много тепла, света и красок. Роженица открыла глаза. Чувство радости, поселившееся во сне, теперь переселилось в явь. Она легко вздохнула, пощупала по привычке живот, вспомнила и рассмеялась. В эту минуту, лежащая с растрепанными волосами, она была сама нежность, розовые щеки постепенно, как будто от прикосновения солнечных лучей наливались здоровьем. Хотелось всем людям на Земле сделать что-нибудь хорошее, чтобы чувство радости непременно вселилось в каждого. Неизвестно, сколько бы она так пролежала, если бы вдруг не заметила, что в глубине комнаты на коленях стоит и горячо молится ее муж. Его глаза устремлены куда-то вдаль, на лбу от долгой и напряженной внутренней работы выступили испарины, казалось, он отчетливо видит того, кому молится и в своей молитве не то благодарит того невидимого, не то просит о чем-то очень важном. Прядь влажных волос прилипла к щеке, на стене еле слышно тикали часы, но молодой батюшка ничего этого не замечал. - Ефрем – еле слышно позвала супруга – Ефрем, слышишь… - Что, ласточка моя, – отозвался, словно пробудился ото сна, священник. Его бороды мягко коснулась улыбка, он ласково посмотрел на жену, улыбка так же мягко коснулась глаз. Он поднялся, встал, на долю секунды по его лицу проскочила измученная гримаса, видимо, из-за затекших ног, но чувство нежности, передавшееся от супруги, взяло верх, и он направился к ней. - Ефрем, счастье-то какое, сыночек наш… - Богатырь и красавец, я, веришь, раньше никогда таких не видел, сколько крестил. - Может, тебе так просто … сдается. Ты же никогда не крестил своих… - Никогда… Только вот… Молодой батюшка немного задумался. Но жена не дала ему уйти в раздумья и быстро спросила: - Что? Что вот? - Какой-то он у нас молчаливый, думается мне, родился, покряхтел-покряхтел и уснул, обычно дети ревут, а этот ведет себя так… так … даже не знаю, как сказать… - Как будто нас давно знает – сказала жена. И молодая чета весело рассмеялась. - Ну, ты, Варенька, и скажешь! Как скажешь, так не в бровь, а прямо в глаз! Тихоня у нас родился. Послушным, стало быть, будет. Оба родителя вместе, будто сговорившись, посмотрели на младенчика, потом друг на друга, улыбнулись, и священник нежно потрогал жену за руку. Молодая жена закрыла глаза и зевнула. Муж погладил ее по распущенным волосам и прошептал: - Устала ты сегодня… спи. Затем сладко поцеловал ее в лоб, вышел из комнаты. Родившегося младенца решено было назвать Георгием в честь Георгия Победоносца, именины которого приходились в аккурат на крестины. Небесный покровитель, а его чаще всего изображают на иконе поражающим змия, по старой русской традиции считается заступником воинов. Варвара Исидоровна внимательно прочитала его житие, и, как водится, выучила ему молитву, чтобы в случае каких невзгод с ребенком, призывать на помощь его заступника. Таков уж существовал обычай издревле. В крещение природа, казалось, свадьбу играла. В цветниках распустились нарциссы и пионы, источая дивный аромат. Стройными рядами вдоль дорог зацвели яблони и черешни, на аллеях каштаны начали сбрасывать цвет, матовыми лепестками устилая высохшие и убранные дорожки. С самого утра пошел мелкий дождь, и уже ближе к полудню небо озарила большая радуга, и если смотреть на солнце, со стороны реки, где она брала начало, то можно было видеть солнечных лучи самых разных оттенков. Варвара Исидоровна глянула на небо и застыла в изумлении: такое же сочетание красок на небе, она видела во сне, когда только что родила. Тогда она сну не придала особенного значения, теперь же подумала, что-то, что в таких случаях обычно думает мать, что ребенок у нее особенный и обязательно станет кем-то великим. От этой мысли сделалось на душе празднично, и в таком настроении она проходила целый день. Георгий и вправду рос каким-то особенным, нездешним. Больше молчал, улыбался, сызмальства сдружился с отцом, и часто помогал ему во время службы, ближе к пяти годам у мальчика обнаружился неплохой голос, и мать часто просила его что-нибудь спеть. Времени у приходской матушки заниматься своими детьми было немного, потому она одного за другим доверяла их Богу, оставаясь при этом внутренне спокойной. Все свои силы она тратила на хлопоты по хозяйству и приходу, стараясь в меру сил помочь мужу, а в трудных минутах призывала святых, покровителей их семьи – Петра и Февронию, благо теперь их икон было несколько – матушка вышила собственноручно. Так и жили, душа в душу, по воскресным дням устраивали обеды для нищих, к которым батюшка особенно благоволил, стяжав, таким образом, себе славу нищелюбца и странноприимца. К тому же порой весьма явно семейству благоволил Господь, награждая их щедрым урожаем даже в пору засухи. Георгий с детства избегал шумных игр и веселых компаний, предпочитая где-нибудь в саду уединяться с книгой. Однажды сквозь щель в заборе сада уличные мальчишки подглядели как он молится, и с тех пор звали его не иначе, как монах. Поначалу маленькому Гоше кличка показалась обидной, но после посещения вместе с отцом в Рождественскую неделю мужского монастыря, он вроде как с этим смирился. Монах, думал он, чем хуже других людей? А, может, быть даже и лучше… Но однажды с ним произошло событие, которое во многом предопределило жизненный путь. Все начиналось также, ранней весной, накануне святого Георгия. В соседнем селе осенью подчистую сгорела церковь, и уже весной селяне скинулись и принялись за строительство новой, в считанные дни поставили сруб, сделали каркас крыши и колокольни, и, когда каркас водрузили, решено было отдохнуть, тем более, что подъехал всеми любимый батюшка и начал рабочих благословлять на окончание строительных работ. Один за другим подходили люди к своему пастырю, и тут как кто-то крикнул: «Смотрите! Смотрите! Ребенок на колокольне!» Маленький Гоша уверенно ступал по стропилам, что-то лепеча, на собравшихся внизу не обращал внимания, да и они на него поначалу тоже, все были заняты его отцом. На такой высоте никем неподдерживаемый мальчик был обречен на трагический исход, тем более, что стропила, по которой он теперь уже бежал заканчивалась, а до веревочной лестницы нужно было одолеть два больших проема, под силу не каждому взрослому человеку. Внизу все застыли в изумлении. Как ребенок мог туда забраться, никто не знал. Все подъемы к каркасу, пожалуй, кроме одного были убраны. Минута и ребенок полетит в пропасть. Помочь ему можно было одним способом: когда он сорвется, подставить что-нибудь мягкое, чтобы не сильно ушибся. Но, учитывая высоту, было ясно, что мальчик разобьется на смерть. Женщины одна за другой стали стаскивать тряпки, платки на землю под тем местом, где бежал мальчик, кто-то из мужиков начал карабкаться наверх, чтобы снять его, но при той высоте, на которой находился резвившийся ребенок, в успех предприятия не верилось совсем. Батюшка зажмурил глаза, он не хотел видеть смерть любимого сына. - Господи…. – прошептал он. - Ну, зачем ты туда пошел? Кто же тебя позвал? – кто-то из женщин заплакал. - Хорошо хоть мать не видит, а то не выдержала бы, две смерти в дом… Внезапно все наблюдавшие вскрикнули одним порывом. Откуда ни возьмись, поднялся ветер и веревочную лестницу поднял прямо к ногам ребенка, тот, неизвестно кем ведомый, ухватился за нее и в какие-то мгновенья слетел вниз, основательно ободрав пухленькие рученки о жесткий волос. Приземлился на расставленные у основания сруба доски, не удержался и попой плюхнулся на расстеленные платки, и тут видя испуг собравшихся, обиженно и звучно заревел… - Ну, Гога, жить тебе сто лет без старости – с такими словами молоденькая девчушка подбежала к нему и крепко схватила его, обняла, подняла с земли и с торжествующим видом сказала всем – цел! А потом уже повернувшись к батюшке – цел ваш Гошка! Когда плачущего ребенка поднесли к отцу, тот рухнул в обморок. А Гошке с того дня постановили запрет лазить даже на деревья и чердаки, хотя родительское сердце чуяло, что неспроста так его Господь сохранил, видать, в самом деле, важную миссию ему уготовил, но, как люди благочестивые свои мысли хранили в тайне, ничем не выделяя ребенка среди других детей. А Гошка как и положено мальчишке его возраста, радовался своим мальчишеским радостям и рос не причиняя особых хлопот. Все его в округе любили. Однако, особенные чувства он вызывал у животных, которые тянулись к нему со всей округи. И, хотя в сельской местности, поповские дети всегда на виду, об их характере и привычках известно всем и каждому о Гошке же обычно говорили так: «А-а! Чего о нем сказывать! Погладишь, и сразу ясно – божий ребенок!». Снова весна. Поздняя весна – начало лета, эту пору особенно любили, в семье сельского батюшки, время радостное, послепасхальное, когда работы в поле только-только заканчивались, на огородах непременно надо ставить чучела, чтобы вездесущие аисты, не причиняли большого урона хозяйству. Однако, те не боялись людей и, почитай что, на каждой крыше имелось гнездо, а то и два. Сторожили поля сообща, для этого мастерили особые свистки-писчалки, погремушки, ими и снабжали сторожей, наиглавнейшей задачей которых было не допустить аиста к полю, не причиняя ему при этом никакого вреда, калечить, тем более убивать птиц считалось неслыханной мерзостью, так и жили много веков подряд, люди и аисты, бок о бок. Но один раз, когда очередь сторожить поля дошла до местного пьяницы, он высыпал на своем поле кукурузу, из которой гнал самогон, перебродивший продукт ему теперь был ни к чему, а, может, он так сделал специально, чтобы посмеяться над птицами. Как оно было на самом деле – неведомо, но аисты съели зерна все до одного и опьянели, покачиваясь они ходили беззастенчиво по дворам пугая собак и другую живность, одной птице отдавили ногу, другой искалечили крыло. «Пташечки, милые, что же с вами, кто ж это, окаянный так смел над вами посмеяться» - вздыхали домохозяйки, предчувствуя недоброе. Известная примета издревле имелась на Руси: обидеть аиста – к большому горю. Местное расследование было недолгим, «разведка» в лице вездесущей бабки Груни быстро разузнала имя обидчика, которого тут же селяне строго осудили, даже предложили батюшке отлучить изувера от церкви, но тот отказался, ограничив пьяницу месячной епитимией по сто поклонов в день. А в середине лета вспыхнул пожар, и больше двух десятков дворов выгорело подчистую, правда, люди в огне нисколько не пострадали – Бог спас. И тогда на сельском собрании решено было обидчика птиц выгнать из деревни, поскольку, считалось, он принес несчастье. Даром, батюшка взбунтовавшийся люд увещевал, что примета никакого отношения к делу не имеет: ни прямого, ни косвенного. Собрание было непреклонным – пьяницу со всем семейством, несмотря на достижения предков, построивших дамбу и мост в свое время, и спасших тем самым село от затопления, быстро выселили, правда, не забыв снабдить их всем необходимым на дорогу. На дорогу, как думалось, в глухую Сибирь, куда власти то и дело ссылали разных преступников. Маленький Гоша, наблюдавший всю эту сцену, очень переживал за односельчанина и, прослышав от взрослых, что Сибирь – это места, где всегда зима, тайком от родителей отнес ему свою шапку-ушанку. … В доме изгнанника царила тишина, нарушаемая время от времени тяжелыми всхлипываниями жены. Глава семейства сидел на пороге, медленно курил трубку и смотрел вдаль, детишки в ощущении страха жались к давно остывшей печке, казалось, людей постигло несусветное горе, которого свет не видывал. Мрачная тяжесть, повисшая над домом, казалась большим, чем проклятье – людей выгоняли из родины, которая для них всегда была больше, чем жизнь, а все из-за чего, из-за птиц, которые живут и здравствуют, и курлычут, как в ни чем не бывало, во все свои длинные глотки. Какая несправедливость! Со стороны наказание казалось не просто жестоким, но беспощадным. И с этим внутренне смириться Гоша не мог. Он молча протянул младшему из детей шапку и сказал: - На, возьми, там холодно… - А ты почем знаешь? – Спросил обиженно малец. - Давно в книжке читал, написано, что в Сибири морозы лютые, каких свет не видывал… - Ага, вот тебя бы туда – сказала сквозь зубы старшая сестра – померз бы на холоде… Добряк…да? А я! А я пойду и сейчас на твоих глазах аиста убью, не веришь? Умненький, да? Начитанный, да? А я может тоже хочу, а мне не положено. Мне все не положено и завсегда, а все потому что я не поповская дочка… да, чтоб ты сдох! Да чтобы вы все сдохли! Вместе с вашими прекрасными птицами – она скорчила ужасную гримасу и разрыдалась. - Олеся, перестань, не надо, доченька, слышишь? – тут мама подошла сзади и крепко обняла дочь – выживем, чай в Сибири тоже люди живут, глядишь, к зиме и обустроимся, и все хорошо у нас будет. Бог милостив… - Ничего не хочу слышать! – дочка закричала еще громче. - А ты, Гошенька, - тут мать обратилась к мальчику – иди отсюда, иди и шапку свою возьми, не нужна она нам. - А, может, и нужна, кто из вас в Сибири был? Никто не был – с этими словами младшенький подошел к Гоше и взял шапку. По его виду можно было понять, что она ему давно нравится. Но всем сейчас было не до этого. Дочь разрыдалась, глядя в след уходящему мальчику, и с вызовом бросила: - Вот его бы в Сибирь! Да в кандалы, а то ходит такой умный и правильный! Ненавижу! - Успокойся, доченька, - сказала заплаканная мама – у каждого в жизни свой путь, и не наша вина, что у нас он тернистый вышел, не наша… …Напрасно сельский батюшка просил сельский сход и не раз, чтобы пьяницу оставили. Не дело это – взрослым людям верить в приметы, но сход был непреклонен, кроме глумления над аистами за виновником также водился грех воровства, как это иногда бывает в таких случаях, а потому обиженных нашлось немало. Худо-бедно, но на рассвете следующего дня семья изгнанника отправилась в долгий и неведомый путь. Аисты той осенью в теплые края улетели раньше обычного. Варвара Исидоровна в ту зиму серьезно заболела. Тяжелый грудной кашель не лечился никаким лекарством. Она молча лежала и смотрела вдаль, за окно. Доподлинно, было неизвестно, то ли она простыла, то ли болезнь имела заразный характер. Доктор приходил в дом по два раза в день, осматривал, лечил и, уходя, старался не смотреть в глаза домочадцам. Причину болезни не могли даже в областной больнице установить, полагали поначалу, что имеют дело с симптомами начинающегося туберкулеза, однако, детальный врачебный осмотр это исключил. Состояние, между тем, все ухудшалось и ухудшалось. С каждым днем дышать все становилось труднее. Больная скрывала свое состояние, как могла, стараясь при домашних держаться, не показывая слабости. Разговаривая с кем-нибудь из домашних, она, непременно, держалась прямо, не прислоняясь к стенке. Но бледность лица, изможденный взгляд, так или иначе, выдавали ее состояние и все искренне жалели ее. Особенно потянулся к ней маленький Гоша, он, бывало, молча подходил к ней и обнимал. Они стояли так какое-то время, вслушиваясь в тишину. Иногда молчание прерывалось признание ребенка – «Мамочка, я за тебя молился»… Мать нежно погладит сына по голове, бывало, и скажет: «Ну, вот и хорошо, я сразу чувствую себя намного лучше». Постепенно здоровье Варвары Исидоровны пошло на поправку… Сын не оставлял мать. А, когда подрос, собрал денег и поехал просить молиться о здоровье любимой матушки великого русского светильника Иоанна Кронштадтского, чем привел в того в совершенное умиление. «Боже, боженька, прошу тебя, очень-очень, помоги моей матери» - эти слова часто стучали в такт сердцу. И вскоре здоровье Варвары Исидоровны пошло на поправку. Гошенька, как звали его в большой и на редкость дружной семье, больше всего любил сочетать молитву с учебой. И, после окончания классической гимназии, поступил в университет. Закончил сразу три факультета — юридический, историко-филологический и математический. Затем – настал черед получения духовных знаний. …Георгий поступил в Духовную академию и был пострижен ректором в монашество с наречением ему имени Гермогена. Через два года он стал иеромонахом. Окончив академию со степенью кандидата богословия, отец Гермоген был назначен инспектором, а затем — ректором Духовной семинарии с возведением в сан архимандрита. А через пару лет он был хиротонисан во епископа Вольского, викария Саратовской епархии, потом - назначен епископом Саратовским. И сразу вызван для присутствия в Священном Синоде, где за непримиримую и принципиальную оппозицию обер-прокурору, в том числе по некоторым вопросам и в связи с выступлениями против влияния Григория Распутина, епископ был уволен и сослан в Белоруссию. "Своими выступлениями в Синоде, – писал епископ по поводу своего увольнения, – я начал борьбу не с иерархами, в Синоде заседающими, – их положение я понимаю, – а с тем чиновничьим отношением к делам церкви, какое наблюдается в Синоде за последнее время... Я неоднократно указывал членам Синода на необходимость рассмотрения вносимых обер-прокурором дел, а не только их проведения согласно желаниям и видам светской власти, ибо сейчас, когда в церкви наблюдается полный развал, голос Синода должен быть твердым, ясным, определенным и строго согласованным с канонами и учениями церкви". Крестный путь Гермогена был предопределен. В тот день Солнце светило ярко и если всмотреться внимательно, то можно было рассмотреть разноцветные лучи-радуги, которые, как принято думать в народе, знаменуют всегда перемены. …в далеком Тобольске в ссылке жизнь сведет епископа с членами царской семьи. Николай Второй передаст ему земной поклон и извинения, Гермоген в ответ тоже попросит прощения. И будет молиться за царя-мученика, служить молебны, поминать членов царской семьи на богослужениях, чем, кстати, вызовет недовольство новой власти. Но что выше прощения и любви? Он провидел. И, еще будучи в ссылке, епископ скорбел о будущем России и царской семьи, прорекая их гибель: "Идет, идет девятый вал; сокрушит, сметет всю гниль, всю ветошь; совершится страшное, леденящее кровь – погубят царя, погубят царя, непременно погубят". На фоне нарастающего, как снежный ком, неверия в дореволюционной России Гермоген даже среди священства выделялся ревностным горением веры, непримиримостью, когда дело касалось отстаивания ее чистоты, огромной любовью ко Христу и людям. Несомненно, что такой светильник веры не мог не вызывать злость и раздражение у пришедших к власти большевиков. Они только искали повод, чтобы арестовать архиерея. И такой повод был найден. В январе 1918 года был принят декрет об отделении церкви от государства, ставивший верующих, как преступников, вне закона. Патриарх Тихон призвал провести крестные ходы. Власти строго-настрого запретили их проведение. И все же на Вербное воскресенье тоболяки совершили крестный ход вокруг удивительной красоты Софийского двора и по улицам города. "Я от них пощады не жду, – чувствовало сердце святителя скорую гибель в эти тревожные дни, – они убьют меня, мало того, они будут мучить меня, я готов, готов хоть сейчас". Но вначале ему предстояло заточение в тюрьме Екатеринбурга. Он назвал пребывание в темнице своим духовным училищем. "От этих потрясений, – писал он из тюрьмы, – усиливается и утверждается в душе спасительный страх Божий..." Господи, помилуй! Спаси Россию и людей твоих. Его вывели на палубу вместе со священником Петром Карелиным. Привязав к последнему два больших камня-гранита, сбросили в воду. Такая же участь ждала святителя. До последней минуты владыка творил молитву. А когда палачи привязали камень, он пастырски благословил их и посмотрел на небо, в его взгляде была одна любовь... В ту же ночь расстреляли его двенадцатилетнего племянника - Сергия, который отказался отрекаться от веры, а его мать заставили смотреть на смерть сына. В ту роковую ночь он писал: «Прощайте друзья и родные. В тюрьме это Вам я пишу. Все ближе часы роковые, когда за Отчизну умру… я сижу на дощатых нарах и пишу эти строки, на душе спокойно. Что-то будет этой ночью. Увижу ли утро? Не знаю, но я спокоен и счастлив от осознания, что страдаю за свою дорогую Родину, и я готов ей отдать все, что могу, даже свою молодую жизнь»… Утром Солнце долго медлило всходить. Случилось редкое в природе явление – солнечное затмение. Видимо, небо всю ночь без перерыва принимало православную Россию… © Ольга Иженякова, 2009 Дата публикации: 29.03.2009 07:37:33 Просмотров: 3669 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|
Отзывы незарегистрированных читателейСветлана Павлова [2010-07-15 10:38:28]
Прочитала на одном дыхании.. Спасибо автору! Но...если начало повести -период беременности матери и детство Георгия очень убедительны,полны художественных красок,то последующая жизнь Гермогена схематична и невыразительна. Не отражены его попытки спасти царскую семью...его служение в период гражданской войны...и то, что его тело было найдено в районе села Покровское, где сейчас установлен памятный крест. Есть версия,что Гермогена привязали к колесу-колёсного парахода,тем самым продляя его мучения и надругаясь над ним.
Ещё досадные мелочи ,типа"мать отвезли в областнную больницу".- уж тогда -в Губернскую -не было в ту пору областей-то! Эх,если бы автор вернулась к этому произведению и дополнила его - было бы всем счастье! Удачи, Ольга! Ответить |
|