История маленького человека

Владимир Штайгман

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 44716 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

История маленького человека.

Рассказ.

В провинциальном городке все знали местного пекаря с короткой нерусской фамилией Карл Берг. Тихий, внешне неприметный работник, по-немецки старательный, он всю жизнь, выпекал для населения хлеб. Только и всего! Большое фото пекаря- умельца годами не снимали с районной Доски Почета. Перед уходом на пенсию ему и жене выделили однокомнатную квартиру, и участок земли под дачу. Так были признаны его скромные, но заслуженные труды.
Берг был маленького роста, с тугим брюшком, носил подтяжки и парусиновые физкультурные кеды, на щеках его до старости играл румянец, и внешне он напоминал вовсе не пенсионера, а крепкого,белобрысого, хорошо упитанного подростка.
Образом жизни он напоминал гоголевского Акакия Акакиевича. Ничего, кроме своей работы он тоже не знал. И если гоголевский чиновник вечерами для своего развлечения переписывал бумаги, то Берг частенько, ради удовольствия только замешивал в свободное время на кухне тесто, испытывая новый пекарский рецепт, изменяя технологию хлебопечения. В те времена туго было с дрожжами, стоили они дорого, и Берг совершенствовал старинную закваску. Свое занятие ему во всю жизнь не прискучило и на службу он ходил только с просветленным лицом. Ни разу не допустил "закала" или " непропека мякиша" – двух извечных врагов любого пекаря. Считался рационализатором, имел свидетельство на изобретение особого калача. Замысловато переплетенного и с вкуснейшим посыпкой из сухого какао и подсолнечных семечек. Дети нескольких поколений считали его непревзойденным лакомством. Он так и назывался в продаже "Калач Берга", или "Немецкий бретцель". Для массового его выпуска в торговлю от заводского изобретателя потребовались героические почти усилия. Множество раз обошел кабинеты – из одного попросят, стучался в другой, по кругу, пока не вняли его домогательствам, выделив под бретцель отдельную тестомешалку. Их и без того не хватало для массовых сортов хлеба. Начальству пекарь иногда заказу готовил хлеб вручную и только на молочной закваске. Гоголевский персонаж, как известно, засыпал со счастливой улыбкой о мысли, что ему доведется переписывать завтра, Берг видел во сне исправные тестомешалки, взбухающую опару, трезвых наладчиков, радовался, что не украли ни изюм, ни семечки, ни какао... Некоторые тестомешалки были у него фаворитами, их он вычищал после работы особенно тщательно, любуясь зеркальными боками.
Жена Софья Давыдовна была мужу под стать.
Они познакомились еще в пищевом техникуме, расписались в ЗАГСе, и оба, как муж и жена, и молодые специалисты, приехали по распределению на этот провинциальный хлебозавод.
Берга сразу поставили мастером, а жену, как экономиста, усадили в бухгалтерию. Софья Давыдовна, маленькая, полная, черноглазая так и просидела за одним столом, крутя трескучий арифмометр, или перешвыривая сухие костяшки на счетах, но и муж ее Берг, вопреки ожиданию, в большие начальники не выбился. Да и не оказалось в нем карьеризма. Уже через год он , насмотревшись воровства и пьянства, попросился с начальствующей ставки в простые пекаря. Так ему было покойнее по складу его незлобивой души.
Прожорливый советский народ, устремленный в будущее, требовал все больше хлеба, и Берг , не жалуясь, выпекал его. Он был из той породы тружеников, которыми, как говорится, можно было понукать, не запрягая...Дополнительные смены, повышенные обязательства- все выполнялось без ропота. На Московскую Олимпиаду заказали две хлебовозки бретцелей- сделал! За хвалебную статью в районке. С портретом во всю стать. Только подтяжки заставили снять! Почему- неизвестно! Отчество Берга тоже никогда не публиковали. Потому что был он Карлом Адольфычем! А так, как известно, звали Гитлера...
На пенсии жил пекарь безмятежно, но беда уже поджидала его. Скажем сразу, что новая шинель, как герою Гоголя , Бергу никогда до зарезу не требовалась, у него, жившему не в проклятые царские , а благословенные советские времена, одежды было вдоволь, ему на каждый праздник дарили то рубаху, то брюки с отворотами понизу, а то и целый костюм и много раз плащ из " болониевый ткани", памятной старшему поколению, как последний писк тогдашней моды, но трагизм получился не меньшим...
Однажды утром , уже находясь на пенсии, Берг готовился пить цветочный чай. Заварник уже стоял на кухне, обмотанный махровым полотенцем, и хозяин, ожидая конца томления, неторопливо прохаживался по своей однокомнатной "хрущевке"
Алкоголя Берг не употреблял, но ароматным чайком баловал себя неизменно.
Неожиданно в квартиру позвонили. Берг, не ожидавший сюрпризов от этого дня, с готовностью открыл дверь «хрущебы».
С порога энергично втиснулся в маленькую кухню, приплюснув на пороге толстячка-хозяина, нежданный гость- бывший парторг их хлебозавода, ныне пенсионер Балданов, высокий, костистый, большеносый, и не по годам деятельный старик. Он схватил чайник, прямо из горлышка начал высасывать благодатную заварку, затем, неугомонный, оттянул на животе Берга подтяжку, хлопнул ею, и недружелюбно сказал:
-- Ишь, пузо отожрал на дармовых калачах! Кырла - мырла! Муха ты, этакая, в кедах!
Берг с недоумением воззрился на гостя незваного.
-- Здравствуй, Степаныч!- обескураженно произнес он.- Доброго утра! Ну-чего надо? Влетел , как басурманин...Чай мой выкушал, оскорбления наносишь.
-- Дело, стало быть к тебе есть,- сурово пробасил Балданов.- Не время кишки чаем полоскать. Октябрь уж на дворе.
-- Причем тут октябрь? Коловорот природы- это дело от бога.
-- Не прикидывайся дохлой рыбой...
Балданов глотал заварку, гоняя большой кадык на тощей шее. Руки у него были сильные, длинные, почти до колен. Ими бы тесто месить, мешки с мукой штабелевать, а он, товарищ Балданов, просидел всю жизнь в отдельном партийном кабинете, перебирая невесомые бумажки. А теперь, когда партии нет, мается без дела бывший коммунист.
-- Ну?
-- Не понукай, немчура! Удила еще не завел!
-- Нервы полечил бы, Степаныч! Лицо вон аж дергается. До припадка недолго! У тебя или давление высокое, или нервы радикулитом защемило.
Балданова пекарь недолюбливал. Тот был пенсионером-активистом. Занимался самодельной политикой, вечно суетился, состоял в каких-то партиях, собирал подписи к свержению власти, кликушествовал на митингах. От него веяло смутой.
--Вопрос к тебе, пузан есть! Отвечай, как на духу.
-- Ну?
-- Баранки гну! А еще ариец! Гневом кипишь?
-- Каким еще гневом?- дернулся Берг.
-- Он еще спрашивает? Праведным?
-- Оно , конечно так! Хорошего нынче и в лупу не разглядишь!
-- Тля еле видимая! Авоська с картошкой! Курс нынешних властей одобряешь?
--Куда уж... Сколько терпеть можно!
-- Стало быть, претензии к ним есть?
--Есть!
-- На жопе шерсть? Не сердись! Я дурею от этой жизни. Раньше культурным был.Партийный ликбез кончил. Сам помнишь!
Балданов уставился на пекаря свои холодным, недреманным оком.
-- Бардак кругом... Союз развалили. В каждом буханке недовес. Дрожжи применяют некондиционные ,- забормотал Берг , уже не зная, как избавится от яростного парторга.
Пекарь никогда не страдал многословием. Его, как передовика, иногда вытаскивали на собраниях за трибуну, пытая о успехах, но никакого ораторской хватки он не проявил, а только развлекал зал. Со временем привлекать к выступлениям и вовсе перестали.
-- Не спишь ночами от тяжких дум? - продолжал наседать Балданов, опять ухватившись костяными пальцами за подтяжки пекаря.
-- Сплю!- опрометчиво признался Берг.- А чего мне не спать? Совесть чистая, квартира , дача, пенсия...
-- Нет не спишь,- зарычал Балданов.- Потолок глазами до утра щупаешь. Ворочаешься.
-- Тебе видней! Иной раз и не сплю, конечно! Если геморрой взыграет.
-- Край пропасти видишь? Буратино недоструганное.
-- А то! Мафия кругом. Кислородом тесто продувают...Муку не подсевают. Опарыши в циклонах живут. Раньше бы под суд отдали... Мой калач сняли с линии. Дорого,мол! Прежде за ним очереди с утра у хлебных магазинов стояли, а теперь молодежь резинки американские жует! Калач- натуральный продукт, а жвачка-химия!
Берг пытался разжать железные пальцы парторга, но тот, возбуждаясь, будто клещ от вкуса крови, еще сильнее впивался в жертву.
-- Молчать долго намерен? Честным людям воспротивится пора...Ишь, укрылся пыльным пледом.
-- Цены- не приведи господь! Недогляд власти, чего лукавить.
-- Куропатка твоя где?
-- Чего?
-- Про жену спрашиваю. Отчего не видно ее дома.
-- Очередь за пенсией выстаивает. Сам знаешь- задерживают деньги. Обещают , вроде долги ликвидировать...
-- И это ты недосмотром называешь? Червь безмолвный,- зашелся в бесноватом сипе Балданов.- Это же катастрофа. Президент наш водку хлещет, весь мир смеется над ним.Спасать Отечество надо.
-- Как спасать, Степаныч? Ты к чему квашню месишь! Кто спасать должон?
-- Кто? Ты, да я! Как сказано в Уставе КПСС: "Было время, товарищи, разбрасывать камни, а теперь пролетариату пора собирать их."
-- Насчет камней врешь ты Степаныч! Это вовсе не Уставе сказано, а в Библии. Я когда в партию готовился- все досконально изучил. А вы меня отвергли...
-- Извини! Политика такая национальная была. Теперь же мы, не взирая на национальности ,должны сплотится, и задушить гидру капитализма, которая вывелась у нас под боком.
-- Сдурел на старости лет...Никого я душить не хочу. У тебя старший сын в бандиты подался. Ты его спасай, а не Родину! Не твое это дело.Что с нас взять с тобой, кроме анализа.
-- Ты погляди на него? Он увильнуть опять желает. Немчура поганая, несознательная!
Балданов приблизил к пекарю свое жесткое, обтянутое сухой кожей лицо.
-- В партию желаешь вступить? А? Сомкнешь наши железные ряды? Борцов и патриотов.
-- Степаныч!- умоляюще протянул Берг.- Я пробовал же вступить. По сознательности .Сам знаешь! По молодости. Ты же меня и зарезал на партсобрании. А все потому что отчество у меня неподходящее. Адольфыч! А я разве виноват, что отца так звали? В Германии это обычное имя. Такую речь ты закатил тогда. До сих пор обидно. Какой мол, это, товарищи, будет коммунист с отчеством Адольфыч? Это же позор, мол, будет для всей партии...
-- Эх ты, урод отсталый! Вспомнил что? Той партии давно нет. Хлам истории. Горбачевские подонки! Мы-новые коммунисты. Разумеешь?
-- Изжогу ты у меня Степаныч, вызываешь от твоих кувырканий.
-- Да, новые! Воспрянувшие!- вдохновенно повторил Балданов и новый, дикий уже совершенно огонь вспыхнул в его очах. Вот я и предлагаю тебе наши шеренги. Это почетно! Родина тебя не забудет.
-- Теперь мне вроде это и ни к чему,- шлифуя маленькими руками подтяжки, замялся Берг.- Пенсию мы с женой заработали, квартиру дали, дача с облепихой имеется...Двух сыновей вырастили. Один в Израиле живет, второй в Германии. Андрей дома строит, а Юрка- людей лечит...Оба вымахали на голову выше родителей, у Софьи дед-еврей цирковым борцом кочевал с цыганами...Подковы гнул, монеты. А в моем немецком роду все заморыши были. Вот и подумай Степаныч, на что мне жаловаться...Весной думаем с Софьей Давыдовной в Германию махнуть. Юрка в Кельне живет, собор тамошний хочется своими глазами увидеть. Знатная штука...
-- Куда махнуть собрался?- непонимающе закатил бесноватые глаза Балданов.
-- Говорю же, в Кельн немецкий...Там седьмое чудо света.
Балданов грохнул кулаком по столу, в ярости заорал:
-- Чего тебе Карл-Адольф в Германии делать? У нас своего дурдома хватает... Значит, ты даешь согласие на вступление в наши стройные шеренги... Вот как власть пихнем, портфель получишь. По хлебо-пекарной промышленности. Может министром назначим.
-- Я, Степаныч того...Подумать еще надо.
-- Слушай сюда! Задание тебе будет. Навроде кандидатского стажа. Статью в местную газету напишешь. Публикацию гарантирую. Редактор - наш человек!
Степаныч!- умоляюще сложил на животе маленькие ручки Берг.- Какой из меня писатель? Не осилю...
-- Ты немец?
-- Сам знаешь мое личное дело.
-- Обижала тебя Советская власть? По национальному корню?
-- Меня лично не очень. Квартиру дали, дачу, пенсию...На работе уважали. Двадцать Почетных грамот имею. Десять будильников. Тридцать галстуков от профсоюза. Шесть бюстов Ленина. Три пластинки с Гимном. С Доски Почета одиннадцать лет не снимали. Патент имею на бублик. Ввел в производство...
-- Не бормочи, пономарь!- перебил его Балданов.- Предупреждаю, в статье ни слова о сыновьях. Буржуи они у тебя.Ты больше на прошлое нажимай. Репрессии немцев опиши...
-- Это было, конечно,- печально согласился Берг.- Родителям моим и братьям крепко досталось. В сорок первом нас из Поволжья швырнули на казахские солончаки. Я выжил, потому что сусликов ел. Братья брезговали, а я нет.
--Сусликов?- воскликнул Балданов!-- Да я в детстве хлеб с ивовой корой жрал. Картошку мороженую. Тошнотики за лакомство почитали. Не было у нас сусликов. Да я бы за милую душу их слопал...
-- Нет, Степаныч!- усмехнулся Берг.- У сусликов жира много. Но вкус такой, что душу выворачивает. Желтый такой , как мыло... Но я терпел! Десять могил в Казахстане осталось. Один я на волю вырвался.
-- Молодец! Это в тему будет... Про сусликов, пожалуй, ты не пиши, а Сталина можешь лягнуть. Разрешаем! Это он в ваших бедах виноват.
-- Сталина?- побледнел Берг.- Как можно? Мы шепотом о нем говорили.
-- Бодай смело! Но особенно критикой нынешних демократов займись. Размалывай их до порошка!
-- А про Софью, жену мою можно сказать? Ее всю жизнь на работе обижали. Она головастая, могла старшим бухгалтером стать, а на побегушках держали. Обидно мне...
-- Я не виноват. Был процент на евреев.
-- Неужели и закон такой был?- вытянул лицо Берг.
-- На бумаге, конечно, не было. Он закон этот, в воздухе витал!
-- Вот сволочи!
-- Хотя, честно тебе сказать, дело давнее уже- мог бы я ей помочь. Переспать со мной предлагал...Всего-то делов!
-- Ну и гад же ты, Балданов!- гневно сказал Берг.- Убить тебя мало.
-- Да не волнуйся. Ничего не было. Отшила она меня. Вы тогда в коммуналке жили. Хотя мечтания у меня были. Бабенка она у тебя маленькая, но ядреная... Как репка! С такой брюнеточкой я бы клопам в диване спать не дал. Моя-то жена , сам знаешь - крокодилам родственник! И дети в нее.
- Гад! Вот когда зароют тебя- приду и на могилу плюну,- пообещал Берг
-- Ладно, плюй, -усмехнулся Балданов.-Ты гордится должен такой женой. Теперь я полового значения не имею. Не бери в голову. Что по-молоду не было... Давай, пузан, к делу перейдем!
Балданов вытащил из кармана несколько листов чистой бумаги. На одном из них по центру крупно было написано: " Молчать не заставите!"
-- Это название твоей статьи.- пояснил активист.- Менять не смей. На сочинительство даем т трое суток! Поднатужься, Адольфыч! Легион ты наш иностранный.
И, высосав остатки заварки, исчез, будто нечистая сила на рассвете.

* * *
Вернулся он, как и обещал, через трое суток. Его встретил другой Берг. Бледный, осунувшийся, словно он прожил вторую жизнь, пахнущий валерьянкой. Но в кедах.
Он молча протянул Балданову готовое сочинение.
--Ты почему в кедах?- удивленно спросил парторг
-- От волнения это... Я на балкон бегал. Воздухом дышал.
О, эти трое суток! Бог, создавая землю и небо, потратил на это действо меньше усилий, чем пекарь на маленькую газетную статью.
Маленький, запуганный всю жизнь Берг впервые возвысил голос. Беспощадно ругал власти. Писал обвинения своей рукой. Забитый человек, опутанный цепями страха превращался в бунтаря. Скованный немотой раб поднимался с колен.
И хотя Берг знал, что времена теперь другие,что всех, от низу до верху можно было безжалостно критиковать, и ничего тебе за это не будет, но острый холодок в груди оставался. Он по-прежнему терзал его. Даже сам Акакий Акакиевич, как известно, взбунтовался после смерти и начал сдирать шинели с прохожих.
Особенно страшно было "лягать" Сталина. На лбу выступала выступала испарина, руки дрожали, точно надо было произнести слова в лицо самому хозяину, но он, пересилив ужас, поселившийся даже и в самых затаенных уголках души, назвал его убийцей и преступником. Крепко проехался он и по нынешней власти, назвав их "врагами народа" и "наипервейшими ворами." Берг был начинающим журналистом, изощренно выражаться на бумаге не мог, но мысли свои кое-как нацарапал.
Для него это был подвиг. Ему всю жизнь напоминали о его ничтожности, о том, что он есть тля еле видимая перед грозными силами государства, а он посмел возвыситься. Названия статьи он не изменил.
Балданов, в отсутствии чайной заварки, хлебнул из кухонного графина кипяченной воды, бегло прочитал текст и заорал:
-- Молодчина, Адольфыч! Ты знаешь кто? Салтыков- Щедрин! Сам Гоголь у тебя на подхвате. В субботу статья увидит свет. Она пополнит копилку гнева народного. Народ восславит тебя. Ставь решительно дату, адрес и раскаленную подпись свою!
-- Может... это...зачем подпись? ,- промямлил серый от страха Берг.- Притянуть же могут... За шкирку.
-- Мужество свое призови! Ты уже не тестомес в настоящий момент, а трибун народный! Глас и колокол трудящихся...
И опять, зловещий искуситель, забрав листы, покинул несчастную жертву свою.
До выхода газеты с его статьей Берг предался томительному ожиданию, как это бывает у всех начинающих авторов.
В субботу он, обутый в кеды, с утра стал подкарауливать в подъезде почтальонку Раису. Та подозрительно запаздывала. Внизу бегали жильцы, оглушительно, как выстрелы ,хлопали двери на тугих пружинах, брунжали мухи за отоплением, а почтальонки все не было." Все! Конец мне ! Арестовали редактора газеты, сейчас прибудут на "черном воронке" за мной,- в отчаянии думал он.- Я же и адрес свой написал, и фамилию..Черт бы побрал этого Степаныча!"
Его Софья Давыдовна уже три дня пребывала в ягодной командировке. В двадцати километрах от города, на территории района находилось знаменитое Лешачье болото, ежегодно щедрое на клюкву-ягоду. В этом году, говорят, ягоды столько, что земли под ней не видно.
Вот и загорелось у нее пособирать урожай , вместе с другими бывшими работницами хлебозаводской бухгалтерии. Отправились с ночевкой в ближайшей деревне.
Берг с улыбкой наблюдал, как его маленькая жена собиралась в путь. Брюки, дождевик, высокие, с отворотом рыбацкие бредни. Надень шляпу, наклей усы- вылитый кот в сапогах из сказки.
Поэтому творил статью он в одиночестве. Жене не признался, что получил от Балданова задание на сочинительство.
Но вот появилась Раиса-почтальонка. Не глядя расшвыряла по ящикам жильцов корреспонденцию.
Берг, волнуясь, извлек из почтового ящика газету, озирнувшись, спрятал ее за пазуху , на ватных ногах поднялся к себе в квартиру. В кухне, отдышавшись, развернул номер. В нос ударил запах свежей типографской краски.
Первое, что увидел дюбетант печати- свою фотографию. На ней он был молод- лет сорока, не более. Именно этот портрет многие годы висел на заводской Доске Почета. Вероятно, эту фотографию, предоставил редакции неугомонный Балданов. А внизу его статья "Молчать не заставите".
Берг, вооружившись лупой, тщательно ознакомился с напечатанным.
Прочитал и в ужасе схватился за голову.Половина строк ему не принадлежала. Неведомый редактор перепахал статью умелым пером и заострил до крайности. Прикрывшись чужой фамилией он дал волю ядовитому своему уму. Сталина бойкий газетный умелец так "лягнул". что у Берга вспотели ладони. Вождь стал и "людоедом с усами" и "палачом немцев" и "дикарем с партийным билетом!"
Такого сам Берг не писал.
Современную же власть редактор от души обложил десятком таких замысловато-поносных слов, значение которых пекарь не разумел вовсе. И под всей этой бредятиной стояло имя Берга, ветерана труда, заслуженного рационализатора, награжденного всяческими медалями и почестями, старейшего работника пищевой промышленности.
Он понял, что погубил себя. Взял за шкирку и притянул себя самого на плаху. Перешагнул запретную черту. Ему показалось, что до него власть никто еще так не "лягал", и она ему этого не простит.
Не вышло пожить спокойно на пенсии. Втянули -таки в историю... Все, конец! Если каждый начнет тыкать власть мордой в дерьмо, она и огрызнутся имеет право. Так думал Берг.
А у жены его,бродившей в это время по ягодному болоту, вдруг томительно защемило сердце. Солнце пульсировало над влажной низиной, болью отдаваясь в висках. Даже болотные кулички тревожно вскрикивали на замшелых кочках. Женщина спешно засобиралась домой.
Берг лихорадочно заметал следы героизма. Он мотался в исступлении , почти не помня себя, по улицам городка и пачками скупал в киосках тираж злополучной газеты. По-воровски нырял также в подъезды многоэтажек, где совершенно уже хулиганским манером выдергивал из ящиков корреспонденцию. Мягкие кеды глушили топот и Берг остался незамеченным.
Одно его утешало. В статье не было слова единого о жене. Берг, поначалу разогнавшись в сочинительстве, решил рассказать о ее судьбе, намекая на еврейскую национальность, но повествование вышло от авторской молодости неубедительным и он зачеркнул абзац.
Жили они, как дички другой породы среди русских людей, которые их в открытую не обижали, но и откровенно рады их присутствию тоже не были.
Берг, привыкший к своему положению бывшего "врага народа", неувязки переносил легко.
А вот о карьере Софьи Давыдовны он переживал искренне. Голова у нее была лучше счетной машины, но она в своей должности рядового бухгалтера так никуда и не тронулась.Ни разу в жизни не вспомнили о ее национальности, но какие-то ржавые пружины так и не ослабили таинственного противодействия...
Умирала золотая "бабья осень." Воздух горчил рябиной, октябрь взнял птиц на крыло, и с полей, остриженных "под ноль", заползал на дачи рыжий, тончайшего расстила туман.
Сиротливо ныла душа! На даче до темноты пульсировал костер. Берг сидел в плетенном кресле и одну за одной швырял в костер газеты. Когда становилось жарко, он поднимал ноги в кедах повыше. Его портрет и статья корчились в пламени и превращались в обгоревшие хлопья, зависавшие , как черные, зловещие птицы.
Вместе с костром выгорала его душа, испугавшаяся взлета над безбрежной пустыней страха. Гоголевский Башмачкин умер от окрика высокого должностного лица, бедный пекарь сам устроил себе распекание, подтащил к позорному столбу.
Уже ближе к полуночи, наняв такси, приехала на дачу Софья Давыдовна...Берг сидел в дачном кресле и как будто дремал. Врачи констатировали потом внезапную остановку сердца.

Запретная черта

Рассказ

В провинциальном городке все знали местного пекаря с короткой нерусской фамилией Карл Берг. Тихий, внешне неприметный работник, по-немецки старательный, он долгое время, почитай всю жизнь, выпекал для населения хлеб. Только и всего! Большое фото пекаря- умельца годами не снимали с районной Доски Почета. Перед уходом на пенсию ему и жене выделили однокомнатную квартиру, и участок земли под дачу. Так были признаны их скромные, но заслуженные труды.
Берг был маленького роста, с тугим брюшком, носил подтяжки и парусиновые кеды, на щеках его до старости играл румянец, и внешне он напоминал вовсе не пенсионера, а крепкого,белобрысого, хорошо упитанного подростка.
Образом жизни он напоминал гоголевского Акакия Акакиевича. Ничего, кроме своей работы он тоже не знал. И если гоголевский чиновник вечерами для своего развлечения переписывал бумаги, то Берг частенько, ради удовольствия только замешивал в свободное время на кухне тесто, испытывая новый пекарский рецепт, изменяя технологию хлебопечения. В те времена туго было с дрожжами, стоили они дорого, и Берг совершенствовал старинную закваску. Свое занятие ему во всю жизнь не прискучило и на службу он ходил только с просветленным лицом. Ни разу не допустил "закала" или " непропека мякиша" Считался рационализатором, имел свидетельство на изобретение особого калача. Замысловато переплетенного и с вкуснейшим посыпкой из сухого какао и подсолнечных семечек. Дети нескольких поколений считали его непревзойденным лакомством. Он так и назывался в продаже "Калач Берга", или "Немецкий бретцель". Для массового его выпуска в торговлю от заводского изобретателя потребовались героические почти усилия. Множество раз обошел начальство по кругу, пока не уступили ему, выделив под калач отдельную тестомешалку. Их и без того не хватало для массовых сортов хлеба. Начальству пекарь иногда заказу готовил хлеб вручную и только на молочной закваске. Акакий Акакиевич засыпал со счастливой улыбкой о мысли, что ему доведется переписывать завтра, Берг видел во сне исправные тестомешалки, взбухающую опару, трезвых наладчиков, радовался, что не украли ни изюм, ни семечки, ни какао... Некоторые тестомешалки были у него фаворитами, их он вычищал после работы особенно тщательно, любуясь зеркальными боками.
Жена Софья Давыдовна была мужу под стать.
Они познакомились еще в пищевом техникуме, расписались в ЗАГСе, и оба, как муж и жена, и молодые специалисты, приехали по распределению на этот провинциальный хлебозавод.
Берга сразу поставили мастером, а жену, как экономиста, усадили в бухгалтерию. Софья Давыдовна, маленькая, полная, черноглазая так и просидела за одним столом, крутя трескучий арифмометр, или перешвыривая сухие костяшки на счетах, но и муж ее Берг, вопреки ожиданию, в большие начальники не выбился. Да и не оказалось в нем карьеризма. Уже через год он , насмотревшись воровства и пьянства, попросился с начальствующей ставки в простые пекаря. Так ему было покойнее по складу его незлобивой души.
Прожорливый советский народ, устремленный в будущее, требовал все больше хлеба, и Берг , не жалуясь, выпекал его. Он был из той породы тружеников, которыми, как говорится, можно было понукать, не запрягая...Дополнительные смены, повышенные обязательства- все выполнялось без ропота. На Московскую Олимпиаду заказали две хлебовозки бретцелей- сделал! За хвалебную статью в районке. С портретом во всю стать. Только подтяжки заставили снять! Почему- неизвестно! Отчество Берга тоже никогда не публиковали. Потому что был он Карлом Адольфычем! А так, как известно, звали Гитлера...
На пенсии жил пекарь безмятежно, но беда уже поджидала его. Скажем сразу, что новая шинель, как герою Гоголя , Бергу никогда до зарезу не требовалась, у него, жившему не в проклятые царские , а благословенные советские времена, одежды было вдоволь, ему на каждый праздник дарили то рубаху, то брюки с отворотами понизу, а то и целый костюм и много раз плащ из " болониевый ткани", памятной старшему поколению, как последний писк тогдашней моды, но трагизм получился не меньшим...
Однажды утром , уже находясь на пенсии, Берг готовился пить цветочный чай. Заварник уже стоял на кухне, обмотанный махровым полотенцем, и хозяин, ожидая конца томления, неторопливо прохаживался по своей однокомнатной "хрущевке"
Алкоголя во всю свою жизнь Берг не употреблял, но ароматным чайком баловал себя неизменно.
Неожиданно в квартиру позвонили. Берг, не ожидавший сюрпризов от этого дня, с готовностью открыл дверь.
С порога энергично втиснулся в маленькую кухню, приплюснув на пороге толстячка-хозяина, нежданный гость- бывший парторг их хлебозавода, ныне пенсионер Балданов, высокий, костистый, большеносый, и не по годам деятельный старик. Он схватил чайник, прямо из горлышка высосал половину благодатной заварки, затем, неугомонный, оттянул на животе Берга подтяжку, хлопнул ею, и недружелюбно сказал:
-- Ишь, пузо отожрал на дармовых калачах! Кырла - мырла! Муха ты, этакая, в кедах!
Берг с недоумением воззрился на гостя незваного.
-- Здравствуй, Степаныч!- обескураженно произнес он.- Доброго утра! Ну-чего надо? Влетел , как басурманин...Чай мой выкушал, оскорбления наносишь.
-- Дело, стало быть к тебе есть,- сурово пробасил Балданов.- Не время кишки чаем полоскать. Октябрь уж на дворе.
-- Причем тут октябрь? Коловорот природы- это дело от бога.
-- Не прикидывайся дохлой рыбой...
Балданов глотал заварку, гоняя большой кадык на тощей шее. Руки у него были сильные, длинные, почти до колен. Ими бы тесто месить, мешки с мукой штабелевать, а он, товарищ Балданов, просидел всю жизнь в отдельном партийном кабинете, перебирая невесомые бумажки. А теперь, когда партии нет, мается без дела бывший коммунист.
-- Ну?
-- Не понукай, немчура! Удила еще не завел!
-- Нервы полечил бы, Степаныч! Лицо вон аж дергается. До припадка недолго! У тебя или давление высокое, или нервы радикулитом защемило.
Балданова пекарь недолюбливал. Тот был пенсионером-активистом. Занимался самодельной политикой, вечно суетился, состоял в каких-то партиях, собирал подписи к свержению власти, кликушествовал на митингах. От него веяло смутой.
--Вопрос к тебе, пузан есть! Отвечай, как на духу.
-- Ну?
-- Баранки гну! А еще ариец! Гневом кипишь?
-- Каким еще гневом?- дернулся Берг.
-- Он еще спрашивает? Праведным?
-- Оно , конечно так! Хорошего и в лупу не разглядишь!
-- Тля еле видимая! Авоська с картошкой! Курс нынешних властей одобряешь?
--Куда уж... Сколько терпеть можно!
-- Стало быть, претензии есть?
--Есть!
-- На жопе шерсть? Не сердись! Я дурею от этой жизни. Раньше культурным был.Партийный ликбез кончил. Сам помнишь!
Балданов уставился на пекаря свои холодным, недреманным оком.
-- Бардак кругом... Союз развалили. В каждом буханке недовес. Дрожжи применяют некондиционные ,- забормотал Берг , уже не зная, как избавится от яростного парторга.
Пекарь никогда не страдал многословием. Его, как передовика, иногда вытаскивали на собраниях за трибуну, пытая о успехах, но никакого ораторской хватки он не проявил, а только развлекал зал. Со временем привлекать к выступлениям и вовсе перестали.
-- Не спишь ночами от тяжких дум? - продолжал наседать Балданов, опять ухватившись костяными пальцами за подтяжки пекаря.
-- Сплю!- опрометчиво признался Берг.- А чего мне не спать? Совесть чистая, квартира , дача, пенсия...
-- Нет не спишь,- зарычал Балданов.- Потолок глазами до утра щупаешь. Ворочаешься.
-- Тебе видней!
-- Край пропасти видишь? Буратино недоструганное.
А то! Мафия кругом. Кислородом тесто продувают...Муку не подсевают. Опарыши в циклонах живут. Раньше бы под суд отдали... Мой калач сняли с линии. Дорого,мол! Прежде за ним очереди с утра у хлебных магазинов стояли, а теперь молодежь резинки американские жует! Калач- натуральный продукт, а жвачка-химия!
Берг пытался разжать железные пальцы парторга, но тот, возбуждаясь, будто клещ от вкуса крови, еще сильнее впивался в жертву.
-- Молчать долго намерен? Честным людям воспротивится пора...Ишь, укрылся пыльным пледом.
-- Цены- не приведи господь! Недогляд власти, чего лукавить.
-- Куропатка твоя где?
-- Чего?
-- Про жену спрашиваю. Отчего не видно ее дома.
-- Очередь за пенсией выстаивает. Сам знаешь- задерживают деньги. Обещают , вроде долги ликвидировать...
-- И это ты недосмотром называешь? Червь безмолвный,- зашелся в бесноватом сипе Балданов.- Это же катастрофа. Президент наш водку хлещет, весь мир смеется над ним.Спасать Отечество надо.
-- Как спасать, Степаныч? Ты к чему квашню месишь! Кто спасать должон?
-- Кто? Ты, да я! Как сказано в Уставе КПСС: "Было время, товарищи, разбрасывать камни, а теперь пролетариату пора собирать их."
-- Насчет камней врешь ты Степаныч! Это вовсе не Уставе сказано, а в Библии. Я когда в партию готовился- все досконально изучил. А вы меня отвергли...
-- Извини! Политика такая национальная была. Теперь же мы, не взирая на национальности ,должны сплотится, и задушить гидру капитализма, которая вывелась у нас под боком.
-- Сдурел на старости лет...Никого я душить не хочу. У тебя старший сын в бандиты подался. Ты его спасай, а не Родину! Не твое это дело.Что с нас взять с тобой, кроме анализа.
-- Ты погляди на него? Он увильнуть опять желает. Немчура поганая, несознательная!
Балданов приблизил к пекарю свое жесткое, обтянутое сухой кожей лицо.
-- В партию желаешь вступить? А? Сомкнешь наши железные ряды? Борцов и патриотов.
-- Степаныч!- умоляюще протянул Берг.- Я пробовал же вступить. По сознательности .Сам знаешь! По молодости. Ты же меня и зарезал на партсобрании. А все потому что отчество у меня неподходящее. Адольфыч! А я разве виноват, что отца так звали? В Германии это обычное имя. Такую речь ты закатил тогда. До сих пор обидно. Какой мол, это, товарищи, будет коммунист с отчеством Адольфыч? Это же позор, мол, будет для всей партии...
-- Эх ты, урод отсталый! Вспомнил что? Той партии давно нет. Хлам истории. Горбачевские подонки! Мы-новые коммунисты. Разумеешь?
-- Изжогу ты у меня Степаныч, вызываешь от твоих кувырканий.
-- Да, новые! Воспрянувшие!- вдохновенно повторил Балданов и новый, дикий уже совершенно огонь вспыхнул в его очах. Вот я и предлагаю тебе наши шеренги. Это почетно! Родина тебя не забудет.
-- Теперь мне вроде это и ни к чему,- шлифуя маленькими руками подтяжки, замялся Берг.- Пенсию мы с женой заработали, квартиру дали, дача с облепихой имеется...Двух сыновей вырастили. Один в Израиле живет, второй в Германии. Андрей дома строит, а Юрка- людей лечит...Оба вымахали на голову выше родителей, у Софьи дед-еврей цирковым борцом кочевал с цыганами...Подковы гнул, монеты. А в моем немецком роду все заморыши были. Вот и подумай Степаныч, на что мне жаловаться...Весной думаем с Софьей Давыдовной в Германию махнуть. Юрка в Кельне живет, собор тамошний хочется своими глазами увидеть. Знатная штука...
-- Куда махнуть собрался?- непонимающе закатил бесноватые глаза Балданов.
-- Говорю же, в Кельн немецкий...Там седьмое чудо света.
Балданов грохнул кулаком по столу, в ярости заорал:
-- Чего тебе Карл-Адольф в Германии делать? У нас своего дурдома хватает... Значит, ты даешь согласие на вступление в наши стройные шеренги... Вот как власть пихнем, портфель получишь. По хлебо-пекарной промышленности. Может министром назначим.
-- Я, Степаныч того...Подумать еще надо.
-- Слушай сюда! Задание тебе будет. Навроде кандидатского стажа. Статью в местную газету напишешь. Публикацию гарантирую. Редактор - наш человек!
Степаныч!- умоляюще сложил на животе маленькие ручки Берг.- Какой из меня писатель? Не осилю...
-- Ты немец?
-- Сам знаешь мое личное дело.
-- Обижала тебя Советская власть? По национальному корню?
-- Меня лично не очень. Квартиру дали, дачу, пенсию...На работе уважали. Двадцать Почетных грамот имею. Десять будильников. Тридцать галстуков от профсоюза. Шесть бюстов Ленина. Три пластинки с Гимном. С Доски Почета одиннадцать лет не снимали. Патент имею на бублик. Ввел в производство...
-- Не бормочи, пономарь!- перебил его Балданов.- Предупреждаю, в статье ни слова о сыновьях. Буржуи они у тебя.Ты больше на прошлое нажимай. Репрессии немцев опиши...
-- Это было, конечно,- печально согласился Берг.- Родителям моим и братьям крепко досталось. В сорок первом нас из Поволжья швырнули на казахские солончаки. Я выжил, потому что сусликов ел. Братья брезговали, а я нет.
--Сусликов?- воскликнул Балданов!-- Да я в детстве хлеб с ивовой корой жрал. Картошку мороженую. Тошнотики за лакомство почитали. Не было у нас сусликов. Да я бы за милую душу их слопал...
-- Нет, Степаныч!- усмехнулся Берг.- У сусликов жира много. Но вкус такой, что душу выворачивает. Желтый такой , как мыло... Но я терпел! Десять могил в Казахстане осталось. Один я на волю вырвался.
-- Молодец! Это в тему будет... Про сусликов, пожалуй, ты не пиши, а Сталина можешь лягнуть. Разрешаем! Это он в ваших бедах виноват.
-- Сталина?- побледнел Берг.- Как можно? Мы шепотом о нем говорили.
-- Бодай смело! Но особенно критикой нынешних демократов займись. Размалывай их до порошка!
-- А про Софью, жену мою можно сказать? Ее всю жизнь на работе обижали. Она головастая, могла старшим бухгалтером стать, а на побегушках держали. Обидно мне...
-- Я не виноват. Был процент на евреев.
-- Неужели и закон такой был?- вытянул лицо Берг.
-- На бумаге, конечно, не было. Он закон этот, в воздухе витал!
-- Вот сволочи!
-- Хотя, честно тебе сказать, дело давнее уже- мог бы я ей помочь. Переспать со мной предлагал...Всего-то делов!
-- Ну и гад же ты, Балданов!- гневно сказал Берг.- Убить тебя мало.
-- Да не волнуйся. Ничего не было. Отшила она меня. Вы тогда в коммуналке жили. Хотя мечтания у меня были. Бабенка она у тебя маленькая, но ядреная... Как репка! С такой брюнеточкой я бы клопам в диване спать не дал. Моя-то жена , сам знаешь - крокодилам родственник! И дети в нее.
- Гад! Вот когда зароют тебя- приду и на могилу плюну,- пообещал Берг
-- Ладно, плюй, -усмехнулся Балданов.-Ты гордится должен такой женой. Теперь я полового значения не имею. Не бери в голову. Что по-молоду не было... Давай, пузан, к делу перейдем!
Балданов вытащил из кармана несколько листов чистой бумаги. На одном из них по центру крупно было написано: " Молчать не заставите!"
-- Это название твоей статьи.- пояснил активист.- Менять не смей. На сочинительство даем т трое суток! Поднатужься, Адольфыч! Легион ты наш иностранный.
И, высосав остатки заварки, исчез, будто нечистая сила на рассвете.

* * *
Вернулся он, как и обещал, через трое суток. Его встретил другой Берг. Бледный, осунувшийся, словно он прожил вторую жизнь, пахнущий валерьянкой.
Он молча протянул Балданову готовое сочинение.
О, эти трое суток! Бог, создавая землю и небо, потратил на это действо меньше усилий, чем пекарь на маленькую газетную статью.
Маленький, запуганный всю жизнь Берг впервые возвысил голос. Беспощадно ругал власти. Писал обвинения своей рукой. Забитый человек, опутанный цепями страха превращался в бунтаря. Скованный немотой раб поднимался с колен.
И хотя Берг знал, что времена теперь другие,что всех, от низу до верху можно было безжалостно критиковать, и ничего тебе за это не будет, но острый холодок в груди оставался. Он по-прежнему терзал его. Даже сам Акакий Акакиевич, как известно, взбунтовался после смерти и начал сдирать шинели с прохожих.
Особенно страшно было "лягать" Сталина. На лбу выступала выступала испарина, руки дрожали, точно надо было произнести слова в лицо самому хозяину, но он, пересилив ужас, поселившийся даже и в самых затаенных уголках души, назвал его убийцей и преступником. Крепко проехался он и по нынешней власти, назвав их "врагами народа" и "наипервейшими ворами." Берг был начинающим журналистом, изощренно выражаться на бумаге не мог, но мысли свои кое-как нацарапал.
Для него это был подвиг. Ему всю жизнь напоминали о его ничтожности, о том, что он есть тля еле видимая перед грозными силами государства, а он посмел возвыситься. Названия статьи он не изменил.
Балданов, в отсутствии чайной заварки, хлебнул из кухонного графина кипяченной воды, бегло прочитал текст и заорал:
-- Молодчина, Адольфыч! Ты знаешь кто? Салтыков- Щедрин! Сам Гоголь у тебя на подхвате. В субботу статья увидит свет. Она пополнит копилку гнева народного. Народ восславит тебя. Ставь решительно дату, адрес и раскаленную подпись свою!
-- Может... это...зачем подпись? ,- промямлил серый от страха Берг.- Притянуть же могут... За шкирку.
-- Мужество свое призови! Ты уже не тестомес в настоящий момент, а трибун народный! Глас и колокол трудящихся...
И опять, зловещий искуситель, забрав листы, покинул несчастную жертву свою.
До выхода газеты с его статьей Берг предался томительному ожиданию, как это бывает у всех начинающих авторов.
В субботу он с утра стал подкарауливать в подъезде почтальонку Раису. Та подозрительно запаздывала. Внизу бегали жильцы, оглушительно, как выстрелы ,хлопали двери на тугих пружинах, брунжали мухи за отоплением, а почтальонки все не было." Все! Конец мне ! Арестовали редактора газеты, сейчас прибудут на "черном воронке" за мной,- в отчаянии думал он.- Я же и адрес свой написал, и фамилию..Черт бы побрал этого Степаныча!"
Его Софья Давыдовна уже три дня пребывала в ягодной командировке. В двадцати километрах от города, на территории района находилось знаменитое Лешачье болото, ежегодно щедрое на клюкву-ягоду. В этом году, говорят, ягоды столько, что земли под ней не видно.
Вот и загорелось у нее пособирать урожай , вместе с другими бывшими работницами хлебозаводской бухгалтерии. Отправились с ночевкой в ближайшей деревне.
Берг с улыбкой наблюдал, как его маленькая жена собиралась в путь. Брюки, дождевик, высокие, с отворотом рыбацкие бредни. Надень шляпу, наклей усы- вылитый кот в сапогах из сказки.
Поэтому творил статью он в одиночестве. Жене не признался, что получил от Балданова задание на сочинительство.
Но вот появилась Раиса-почтальонка. Не глядя расшвыряла по ящикам жильцов корреспонденцию.
Берг, волнуясь, извлек из почтового ящика газету, озирнувшись, спрятал ее за пазуху , на ватных ногах поднялся к себе в квартиру. В кухне, отдышавшись, развернул номер. В нос ударил запах свежей типографской краски.
Первое, что увидел дюбетант печати- свою фотографию. На ней он был молод- лет сорока, не более. Именно этот портрет многие годы висел на заводской Доске Почета. Вероятно, эту фотографию, предоставил редакции неугомонный Балданов. А внизу его статья "Молчать не заставите".
Берг, вооружившись лупой, тщательно ознакомился с напечатанным.
Прочитал и в ужасе схватился за голову.Половина строк ему не принадлежала. Неведомый редактор перепахал статью умелым пером и заострил до крайности. Прикрывшись чужой фамилией он дал волю ядовитому своему уму. Сталина бойкий газетный умелец так "лягнул". что у Берга вспотели ладони. Вождь стал и "людоедом с усами" и "палачом немцев" и "дикарем с партийным билетом!"
Такого сам Берг не писал.
Современную же власть редактор от души обложил десятком таких замысловато-поносных слов, значение которых пекарь не разумел вовсе. И под всей этой бредятиной стояло имя Берга, ветерана труда, заслуженного рационализатора, награжденного всяческими медалями и почестями, старейшего работника пищевой промышленности.
Он понял, что погубил себя. Взял за шкирку и притянул себя самого на плаху. Перешагнул запретную черту. Ему показалось, что до него власть никто еще так не "лягал", и она ему этого не простит.
Не вышло пожить спокойно на пенсии. Втянули -таки в историю... Все, конец! Если каждый начнет тыкать власть мордой в дерьмо, она и огрызнутся имеет право.
И у жены его,бродившей в это время по красному от ягод болоту, вдруг защемило в тревоге сердце... Солнце пульсировало над лесным маревом, болью отдаваясь в висках. Серенькие кулики резко вскрикивали на болотных кочках. Женщина спешно засобиралась домой.
А Берг остаток дня лихорадочно заметал следы героизма. Он мотался в исступлении , почти не помня себя, по улицам городка и пачками скупал в газетных киосках весь тираж злополучной газеты со своей гневной статьей. По-воровски нырял также в подъезды многоэтажек, где совершенно уже хулиганским манером выдергивал из ящиков корреспонденцию.
Одно его утешало. В статье не было слова единого о жене. Берг, поначалу разогнавшись в сочинительстве, решил рассказать о ее судьбе, намекая на еврейскую национальность, но повествование вышло от авторской молодости неубедительным и он зачеркнул абзац.
Жили они, как дичка другой породы среди русских людей, которые их в открытую не обижали, но и откровенно рады их присутствию тоже не были.
Берг, привыкший к своему положению бывшего "врага народа", неувязки переносил легко. В начальниках, по мягкости натуры, он сам ходить не желал, отказ о приеме в партию, воспринял философски. В самом деле, какой может быть коммунист с отчеством "Адольфыч"?
А вот о карьере Софьи Давыдовны он переживал искренне. Голова у нее была лучше счетной машины, но она в своей должности рядового бухгалтера так никуда и не тронулась.Ни разу в жизни не вспомнили о ее национальности, но какие-то ржавые пружины так и не ослабили таинственного противодействия...
Умирала золотая "бабья осень." Воздух горчил рябиной, октябрь поднял птиц на крыло, и с полей, остриженных "под ноль", заползал на дачи рыжий, тончайшего расстила туман.
Сиротливо скулила душа! Лишь на одной даче до темноты пульсировал костер. Берг сидел в плетенном кресле и одну за одной швырял в костер газеты. Его портрет и статья корчились в пламени и превращались в обгоревшие хлопья, зависавшие , как черные, зловещие птицы.
Вместе с костром выгорала его душа, испугавшаяся взлета над безбрежной пустыней страха. Башмачкин не выдержал окрика высокого должностного лица, бедный пекарь сам устроил себе распекание, подтащил себя к позорному столбу.
Уже ближе к полуночи, наняв такси, приехала на дачу Софья Давыдовна...Берг сидел в дачном кресле и как будто дремал. Врачи констатировали потом внезапную остановку сердца.

© Владимир Штайгман, 2009
Дата публикации: 08.09.2009 01:56:06
Просмотров: 3939

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.