Фирменное блюдо

Евгений Пейсахович

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 8675 знаков с пробелами
Раздел: "Ненастоящее время"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Из парящих недр ресторанной кухни время от времени выходил в зал, тесно заставленный квадратными столиками, покрытыми белыми скатертями, покрытыми пятнами от...
Нет. Не так. Вот чёрт.
Даже нет: вотъ чортъ.
Из парящих недр ресторанной кухни время от времени выходил в зал, тесно заставленный квадратными столиками, дородный официант в белой
форменной куртке с широкими остроугольными лацканами и в высоком жёстком колпаке. Он выносил фирменное блюдо на продолговатом никелированном подносе. Поднос плыл в пространстве на уровне округлого плеча, лёжа на кончиках растопыренных пальцев.
Официант изображал шеф-повара.
Перед праздниками в этот ресторан с круглыми хрустальными люстрами, свисающими с высокого лепного потолка, можно было попасть только по записи. А в праздники и по записи было не попасть.
Тут густо пахло винегретом, варёным и жареным мясом, потом опять винегретом. Сэндвич из запахов был насквозь пропитан водочными парами.
Посетители шумно общались, пытаясь коммутировать смыслы сквозь общий гул, жестикулировали, интенсивно чокались и выпивали. Между первой и второй.
Правильней-то было бы так: по единой.
- Да спору нет, ха, – говорил малорослый, будто высохший, мужчина в толстом коричневом пиджаке девушке, намного моложе него, в неуместной здесь белой футболке. - Когда маслины в глазницах – конечно, красивей. Будто глазёнки блестят. Да нельзя мне маринады. Черносливом декорировать - не так красиво. Мертвенно выглядит. Уныло. Безжизненно. Да деться же некуда. Ха. Язва.
- Шайсэ, - отзывалась девушка. Она сочувственно сжимала губы. Но светло-серыми глазами блестела ободряюще: мол, всё преодолеем.
- О гот, о гот, о гот, - скороговоркой сокрушался язвенник.
- Говорят, что подполковник, - за соседним с ними столом худой, черноволосый, с впалой грудью, мужик лет пятидесяти, с усами, почему-то рыжевато-пшеничного цвета, не в тон волосам, наклонился вперёд и зашептал в ухо сотрапезнику, блондину в туго обтягивающем выпирающее пузо тёмно-синем блейзере. Тому тоже пришлось склониться над столом, насколько позволил живот, чтобы подставить ухо поближе к щекочущим усам. Никелированный поднос с фирменным блюдом, хрустальную плошку с винегретом и два стопарика с водкой он предусмотрительно сдвинул в сторону.
- Неужели прилюдно? – недоверчиво спросил он, выслушав, помаргивая белесыми веками, свистящий шёпот.
И откинулся на стуле, будто хотел посмотреть на картину с расстояния. И потёр ухо.
- Ну, в новостях, во всяком случае, об этом не говорили, - брюнет, растопырив большой и указательный пальцы, огладил усы и брезгливо поморщился. - Слухи. Однако, огонь-то погасили. Так что вовсе не верить – нет оснований.
- Но ведь две квадратные версты – это чересчур, - блондин развёл руками. - Мочевой-то пузырь, поди, не резиновый.
- Могли слегка преувеличить. Может быть, две квадратные сажени. Теперь уж не выяснить. Что публичного было – так это что подполковник погорельцам денег наскорбел. Всем. Каждому.
- Зачем же так изводить-то себя? – блондин придвинул никелированный поднос с фирменным блюдом. - Исступленно. Хоть бы даже и не две версты. Пускай две сажени. Немыслимо же.
- Не верите, - брюнет вздохнул. - Вы ведь во всём изуверились. Вдумайтесь. Изувериться – стало быть, изувером стать.
- Ну вот, и вы туда же, - блондин обиженно скривил блестящие от жира губы. – То людоедами обзовут, то теперь, значит, изуверами. Никакие мы не изуверы. Такие же, как все. Даже лучше. В нас, между прочим, особость, - он с треском разломил локтевой сустав отварного младенца, оторвал зубами кусок белого мяса и добавил, жуя и щурясь от удовольствия. – И устремленность в будущее.
Получилось: и уствемленность в вувущее.
- И потом, вы посчитайте, - он проглотил пережёванное мясо, тщательно вытер салфеткой губы и уставил в собеседника слегка согнутый указательный палец. – На четырёх, грубо говоря, младенцах мы только материнского капитала экономим государству, грубо говоря, миллион. Это не считая других затрат. Которых гораздо больше. Тут, - он помавал пальцем туда-сюда, указывая на ресторанный зал, - за один вечер только на материнском капитале государство экономит себе, грубо говоря, миллионов десять-пятнадцать. На самом-то деле, гораздо больше, ну да ладно. Мы ему экономим. Мы. И сами же платим за это. Не дешево, между прочим. Вот и прикиньте, сколько это за год выходит. За десять лет. За двадцать. Без таких, как мы, страны бы давно не было. А вы говорите – изуверы. Будто мы для себя стараемся. Из чего подполковнику денег было бы наскорбеть погорельцам, кабы не мы? По справедливости-то не мы должны платить – нам должны платить. Да разве от них дождёшься, - он резко махнул рукой, будто шлёпнул невидимую официантку по выпуклой заднице. – Э!
Сбоку от них, у высокого и широкого окна, закрытого тяжелой бархатной тёмно-красной портьерой, компания из трёх мужчин и одной дамы, докушивала второй лафитник водки. Небольшая хрустальная плошка с фиолетовым винегретом стояла посреди стола нетронутой. Разговаривали они сумбурно, перемешивая темы, ни начал, ни концов которых уловить было невозможно.
- Ну чо – так и утонул, - рассказывала крашеная шатенка с длинными волнистыми волосами, ласково блестевшими в свете люстр. - Вытащили его – а он уже всё. Готов. Ну, они и давай его хоронить. Сдуру-то. Когда хватились – так уж поздно.
- Для чего поздно? – нахмурился небритый молодой человек в белом свитере ручной вязки. С узорами.
- Ну, похоронили дак, - объяснила девушка. - Не выкапывать же.
- Зачем?
- Вот я и говорю. Ну, выкопаешь его – а смысл?
- Талдычит: похоть, похоть, - сердито жаловался угрюмый, с густыми прямыми бровями, широкоскулый и узкоглазый мужчина в строгом тёмном костюме и при галстуке. - А что такое похоть? Похотел и перестал, что ли? Так я всё время хочу. Не переставая. Какая же это похоть?
- Я-то уж, верьте слову, всё помню, - кивал самый пожилой из них, седой и морщинистый. - И как страх был. И как потом страха не стало. А теперь-то что. Так, опасения.
- Они-то ведь, что обидно, в любых местах могут себя трогать, - гневался угрюмый. - Когда захотят. Невозбранно. А мне их потрогать нельзя. Сразу визжать начинают.
- Да не маловеры – мыловары, - снисходительно объясняла волнистая шатенка белому свитеру. - Знаешь же, как бывает. Один глухой недослышит, бабакнет, чо сам уразумел, – и пошло. Иди потом спорь.
- Родину надо любить, - пожилой назидательно поднял указательный палец. - Иначе она тебя отлюбит. Тут такое дело - кто кого. Или ты ее. Или она тебя.
- Ну так наливай, чо сидишь, - сердито велел пузатый блондин тощему брюнету с рыжевато-пшеничными усами.
- А закажешь тут отбивную, ха, - ябедничал своей молодой собеседнице в белой футболке язвенник в толстом коричневом пиджаке, - получишь кусок какого-нибудь болвана-переростка. От него потом всю ночь изжога.
- Шайсе, - сочувственно отзывалась та.
- О гот, о гот, о гот, - скороговоркой сокрушался он.
- Дорогие друзья! - звеняще разнеслось с полукруглого подиума в углу зала.
Там изготовились к старту коренастый ударник, пацан лет пятидесяти пяти – шестидесяти с электрогитарой и клавишник в пиджаке без ворота и белой водолазке.
- Дорогие друзья! – ещё раз прокричала в микрофон хрупкая девушка в длинном, до самого пола, чёрном платье с открытыми плечами. – Сегодня, в канун светлого праздника, - она замялась, пытаясь вспомнить, канун какого праздника нынче, но так и не вспомнила, - мы представляем вам вокально-инструментальный ансамбль... эээ... – она беспомощно оглянулась на музыкантов.
Ударник тут же помог ей – изобразил грозную и торжественную дробь и в заключение жамкнул педалью. Резко поднялась и опустилась, блеснув, латунная тарелка и поставила дребезжащую громкую точку.
- Встречайте! – крикнула девушка и, спустившись с подиума, пошла через зал.
Зал застыл с поднятыми рюмками, вилками, сочащимися кусками мяса в руках. Мужских голосов в общем гуле не осталось, зато женские зазвучали особенно настойчиво и сердито.
Спина девушки, обнаженная до места, где кончается спуск и начинается подъём в неизведанное, требовала протекции и обещала за это вечную верность и возвращённую молодость.
- Люди встречаются, люди влюбляются, женятся, - грянуло из чёрных концертных колонок вслед беззащитной спине. С запоздалым сожалением.
Дверь из кухонных недр распахнулась, выпустив клубы пара и официанта в роли шеф-повара. Два продолговатых никелированных подноса плыли по обе стороны от высокого белого колпака на уровне мощных плеч. Один ребенок золотился в свете люстр поджаристой коркой, как потный мулат под солнцем, другой, отварной, аппетитно белел сквозь яркую, весёлую зелень петрушки.
- Хорошенькие, - вздохнула приятельница белого свитера. – Даже жалко.

© Евгений Пейсахович, 2010
Дата публикации: 29.11.2010 00:46:07
Просмотров: 4212

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Владислав Эстрайх [2010-12-01 11:56:11]

Гротеск, однако. Хороший гротеск, без стремления "впечатлить любой ценой", а просто ровное изложение фактов. Будто так и надо. Такое-то всегда и впечатляет.

"В канун светлого праздника" - это вот в точку. А именно - в точку евхаристии. «Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни.» (Ин.6:53-58). Всегда удивляла "цивилизованность" такого действа.

Да и вообще, слоесмыслов тут можно увидеть много.

Ответить

Евгений Пейсахович [2010-12-01 12:01:25]

спс.
я и сам надеюсь, что гротеск... но иногда кажется, что даже не метафора... хехе