Эх, если бы...
Ирина Курамшина
|
Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни Объём: 80356 знаков с пробелами Раздел: "Правда жизни" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Любые совпадения имен, ситуаций
прошу считать случайностью Часть первая Порыв долгожданного ветра распахнул форточку, и в комнату вместе с удушливым смогом влетел голубь. Птица заметалась. Истерично хлопая крыльями, она то взмывала к потолку, то падала на пол и снова устремлялась вверх. Врезалась в зеркало – удивительно, что не разбила его. «Это хорошо, ведь дурная примета... – облегченно вздохнула старуха. – А впрочем, какая разница? Сама птица-то разве к счастью?» Антонина Ивановна жадно следила за каждым движением нежданного гостя. Или гостьи? Несколько последних дней она только это и могла делать – следить взглядом да думать. Мозг функционировал, как прежде – четко и ясно, старуха все слышала, понимала, однако, язык отказывался ворочаться во рту, руки, ноги, словно одеревенели и не слушались свою хозяйку. Она усиленно шевелила губами, напрягала тело, но с каждым днем, а теперь уже – с каждым часом, попытки возвратиться в нормальную жизнь становились все реже и реже. Всякая попытка заканчивалась одинаково: дикой усталостью и такой резкой головной болью, что Антонине Ивановне казалось – еще минута, и голова расколется пополам. Однако голова оставалась на месте, все на той же подушке, от которой смердело потом, смесью грязного, давно нестиранного белья, и корвалола – Машка не имела привычки следить за тем, чтобы лекарство попадало по назначению, всегда брезгливо морщилась и отводила глаза, тыча ложкой с лекарством в старческое лицо практически наугад. Антонина Ивановна беззвучно плакала, лицо кривилось в жуткой маске гримас, но на это неприятное зрелище не находилось зрителя. Машке и ее дебелой дочке было все равно. Они старались заходить в комнату как можно реже, шушукались на кухне или орали друг на друга, запершись в ванной. А у старухи с наступлением обездвиженности обострился слух. То, что она слышала, его совсем не ласкало, а только резало и резало, резало по живому. Две женщины делили ее жизнь, рвали на мелкие кусочки, били вдребезги. Нажитое за долгую, почти восьмидесятилетнюю человеческую историю добро прощалось с безмолвной хозяйкой. Антонине Ивановне казалось, что стены стонут, сожалея и горюя о прошлой жизни. Как раз с ней, с жизнью, все было решено и обжалованию не подлежало. Приговор подписали, не спрашивая. «Эх, если бы…» Старуха прислушалась. К двум голосам на кухне прибавился третий, тоже женский. Его невозможно было спутать ни с чьим – немного картавая речь, свистящие согласные и легкий акцент так и не ставшей настоящей москвичкой дагестанки. Подруга, теперь, конечно же, бывшая, пришла не в гости. Гуля с поденщицами смаковала победу. А в том, что это победа, ни одна из них не сомневалась. Старуха тоже. «Если бы все можно было вернуть назад! Хотя бы на год…» Невидимый маховик закрутился в обратную сторону, отсчитал почти тридцать лет и остановился. Часть вторая Гулизар Надировна Шомаева приехала в Москву из Макачкалы незадолго до перестройки, когда столицу еще не захлестнуло нуворишской волной. Намерения и помыслы у девушки были самые обыкновенные – получение высшего образования. В Плехановский институт она поступила без проблем, будучи золотой медалисткой, учеба давалась легко, в общежитии обзавелась подружками, парни пытались ухаживать, да только бестолку. В семье Шомаевых дочек воспитывали в строгости и послушании. Закон, честь – эти понятия для Гули не были пустым звуком, с самого детства она только и слышала: «соблюдай законы предков, законы государства, береги честь, береги веру…». В конце третьего курса, накануне экзаменов пришло печальное известие – умер отец. Гулина мать рыдала на другом конце провода, требовала все бросить и возвращаться домой. О дальнейшей учебе не могло быть и речи. Гулизар предстояло выйти замуж за человека, которого она даже ни разу в жизни не видела. Надежды рухнули, как подкошенные, мечты испарились за каких-то десять минут разговора с матерью. Впервые девушка разозлилась на традиции, которые в тот момент показались ей дикими, утопическими и далекими, почти чужими. Именно тогда в голове поселилась первая крамольная мысль о невозвращении домой. Сначала она присела где-то в уголке, потом слегка прилегла, а затем растянулась по-хозяйски, да так и прижилась. Через несколько дней в Махачкалу полетела телеграмма о внезапной болезни Гулизар, подписанная соседкой по комнате, объяснявшая причину отсутствия Гули на похоронах отца. Девушка знала наверняка – родственники не станут устраивать проверки, пока ей еще доверяют. А в Москву посылать за ослушницей некого. Отличница, активистка – в деканате Гулизар была своим человеком, поэтому договориться о прохождении практики в Москве не составило труда. Практика в столице, да на все лето, да еще в престижном, самом лучшем универмаге Москвы – ЦУМе – такое даже москвичкам не снилось! Что уж говорить о какой-то девчонке из далекой республики. Но чудеса случаются. Гуля позднее часто вспоминала судьбоносное лето 1983 года, когда звезды были благосклонны, когда Парад самых ярких планет выстроился только для нее – для одной провинциальной девочки. Первым сверкнул ядовитый рубин в самой простой огранке. Да и кольцо 583 пробы по форме было тоже настолько простым, без излишеств – обыкновенное овальное колечко, что не вызвало никаких чувств, кроме радости обладания и благодарности. Подарок женщине от женщины – сущий пустяк, знак внимания, но сколько скрытого смысла было заложено в подношении. Это Гулизар поняла много лет спустя. Тогда думать было некогда, тогда рулетка только начала свой разбег по игровому конкуру. В ювелирной секции ЦУМа, куда спустя две недели после начала практики, перевели Гулю, девушка познакомилась с заведующей – Антониной Ивановной Графовой, статной, красивой женщиной неопределенного возраста – настоящей русской красавицей. Когда впоследствии Гуля узнала, что начальница через несколько лет собирается на пенсию, удивлению ее не было предела, до того не вязался облик Графовой с седенькими, сморщенными старушками на лавочках. Графова сама определила практикантку к себе, забрав из отдела игрушек и став ее наставницей. Резонный вопрос – почему? Почему именно на дагестанку пал выбор? Интересный вопрос. Но ответ на него не могли дать ни сама избранная, ни избравшая ее. Возможно, заведующей понравилась бойкая, симпатичная практикантка. Возможно, она связывала с девушкой какие-то свои, личные планы. Но национальность совсем не смутила Антонину Ивановну. И вот все вместе: блеск драгоценностей вокруг, новая щедрая на подарки фея-начальница-коллега-подруга, при виде которой все мужчины, как по команде «фас», готовы были бросить себя, свои жизни к ногам ослепительной женщины – ошеломило, ослепило молоденькую провинциалку, водоворот совершенно иной жизни закружил и поглотил окончательно. На удивление слишком легко и быстро мать оклемалась после смерти мужа – видимо, дополнительные заботы, свалившиеся на ее хрупкие плечи, не дали возможности вдове долго горевать. И дочь, не сумевшую проводить в последний путь отца, она простила. А куда деться? – Родная кровь. Мать рассудила здраво: лишний рот в доме – именно лишний, от замужества дочери денег не прибавится, а вот помощь из Москвы, которую стала оказывать Гуля семье, оказалась как нельзя кстати. – Доченька, живи, как знаешь, ты уже взрослая, но честно и праведно живи, только об этом молю тебя, – напутствовала набожная мать, но Гуля не слушала, улетая в мыслях далеко вперед, жизненный светофор заклинило, он упорно горел зеленым цветом и не переключался. К окончанию летней практики, избаловавшись вниманием покупателей, опекой Антонины и открывшимся доселе неведомым горизонтом, Гуля поняла, что жить, как раньше, уже не сможет. Даже собиралась подать документы на отчисление из института. Однако вовремя одумалась. Каждую ночь она подолгу не могла заснуть, ворочалась, перебирала в уме возможные варианты реализации планов будущего, но ничего стоящего так и не придумала. Как повелось, на помощь пришла все та же вездесущая Графова. – Учебу бросать нельзя. Ни в коем разе! Без высшего образования ты – никто, как ноль без палочки. – Поучала Антонина менторским тоном, когда девушка поделилась своими переживаниями. – Думаешь, выхода нет? Как бы не так: если имеется вход, то и выход найдется. Пусть даже через тот же вход. Улавливаешь мою мысль? Гуля определенно не понимала, о чем толкует заведующая. – Экая ты несообразительная. Ну, да ничего, сейчас поймешь. Вход в твой институт не только на очное обучение. Разве про вечернее или заочное ты ничего не слышала? Вот! О чем я и толкую. Вход, выход! Все очень просто. – А как же с работой, с жильем? – возразила Гулизар. Антонина только пожала плечами, мол, какая ерунда. – С пропиской?.. – обреченно выдохнула девушка. Графова как-то по-особенному, испытующе взглянула на Гулю, сквозь прищур глаз девушка увидела застывшие зрачки. Немигающий, леденящий взгляд вызвал животный страх и остался в подсознании на долгие годы. Непроста оказалась Антонина Ивановна, как казалось до сих пор. Гуля почувствовала холод, отчуждение и огромную пропасть между собой и покровительницей и про себя стала величать ее «Снежной Королевой». – Значит так, практикантка, – оттаяла «Королева». – Я могу устроить все самым лучшим образом. Но это стоит денег. Ты готова выложить кругленькую сумму за прописку? С жильем, чур, самой разбираться. А работа?.. – спасительница насмешливо усмехнулась. – Считай, что она у тебя уже в кармане. Даже в двух. Деньги не проблема, деньги у Гулизар имелись. Привыкшая экономить, она заработанные за практику, пусть и не большие капиталы, положила на счет в сберкассе. Но когда подруга озвучила цифру, Гуля впала в уныние – такую сумму для девушки найти было нереально. А все случайные приработки, полученные благодаря все той же Антонине, Гуля отправила домой. – Да не комплексуй ты так, прописка будет в кредит, отдавать станешь ежемесячно, с зарплаты. Душевность Графовой не знала границ. И если бы не гордость, не кавказское воспитание, Гулизар бросилась бы в ноги начальнице, и целовала бы их, и облила бы их слезами благодарности. На том и порешили, фиктивный брак с сыном Антонины зарегистрировали в рекордно короткие сроки, за четыре дня – «на носу» первое сентября, перевод на вечернее отделение нужно было оформить до этой даты. И с жильем все устроилось самым лучшим образом: знакомая Графовой уезжала вместе с семьей в длительную загранкомандировку; в квартиру требовался «сторож». Гулизар визжала от счастья, но тихо, под одеялом, чтобы не услышали съехавшиеся к началу учебы соседки по комнате в общежитии. Никогда в жизни она не была счастлива так, как сейчас. Надо сказать, с арендодателями Гуле повезло: из одной командировки они плавно переместились в другую, даже не заехав на Родину. В их квартире девушка прожила долгих восемь лет. Часть третья Старуха очнулась от воспоминаний. Птица больше не летала по комнате, то ли нашла выход на волю, то ли устала и притаилась где-то в квартире. А из кухни доносился душераздирающий визг кота и отборный мат Машкиной дочери. «Сучки. Уже до Барсика добрались. Он-то чем не угодил? А я еще, дура, дарила Этой драгоценности. Господи, прости, Господи, Господи. Что же такое творится? Почему именно со мной? За что? А коту за что? Бедный Барсик. Маленький мой, что с ним будет, когда…» – Антонина Ивановна закрыла глаза. Об этом «когда» думать страшно, но думалось постоянно. В молодости Антонина Ивановна отличалась веселым, жизнерадостным миролюбивым характером, энергия кипела в юном организме, Тоня готова была горы своротить. Отец говорил: «Шило!». И отчасти был прав. Утаить в мешке Тонькину красоту – разве такое возможно?! Ребята ходили за ней табунами, но девочка никому не давала шансов. Зачем ей какие-то сибирские пацаны, когда дядька, папин родной брат Семен, перебравшийся с семьей в Москву, зовет к себе, сулит золотые горы и еще что-то интересное – последнее Тонька не помнит, конец разговора отца с братом она слушать не стала, помчалась к подружке рассказать новости. Родители томили дочь обещаниями долго, почти два года. Дядька от своих слов не отказался, принял Тоню в свою семью, как родную, выделил отдельную комнату, пристроил в престижный ВУЗ на вечернее отделение и определил на работу в «конторку», в которой трудился сам. Хотя конторой предприятие вряд ли можно было назвать. Но дяде Сёме это не возбранялось, он был директором не просто фабрики, а фабрики ювелирной, а хозяину ведь все позволено, даже шутки. – Для начала можно на складе посидеть. – Не то предложил, не то приказал будущий шеф племяннице. – Наука не сложная, считать ты умеешь, от отца твоего слышал, отличницей была в школе. Так что, освоишься. А я помогу: где советом, где руганью – уж не обессудь, начальник я строгий. Заодно, приглядишь за работничками. Воруют, заразы. Антонине, не имеющей трудового стажа, все казалось в диковинку. Работа, слежка – ну, чисто детектив. – Учти, ни одна муха не должна знать, что мы родня! Только сболтни, воробьем вылетишь, и не посмотрю на родство, – закончил разговор дядя Сёма. Премудростей в действительности оказалось много. Но Тоня освоилась на новом месте быстро, не смотря на то, что кладовщики приняли новенькую настороженно. Хотя заподозрить в яркой, бесшабашной девчонке «засланного казачка» было сложно – тайну «казачок» блюла добросовестно, вечерами обстоятельно рассказывая дяде о всех происшествиях, что случались на складе почти каждый день. Воровство процветало, как на любом советском предприятии, а у Тони Графовой глаз – цепкий, замечала каждую мелочь, да и воровской механизм работников склада не отличался особой изощренностью. Игра в сыщика казалась девчонке увлекательной, думать об опасности даже не приходило в голову. Однако дядя понимал, племянница ходит по лезвию бритвы. Он помнил историю кладовщика Петра Никифоровича, преданного своего «стукача». Тот допустил промах – кто-то подслушал его телефонный разговор с директором, и сплоченный коллектив отомстил с особой жестокостью – уже полгода, как Петр прикован к инвалидному креслу – на него «случайно» упал стеллаж с расфасованным по ящикам товаром. – Тонька, не води дружбу на складе. Эти «крысы» по трупам пойдут – глазом не моргнут. Думаешь, я не знаю про воровство? И мой предшественник не знал? Да всем все известно, даже в Министерстве, и «крысы» знают про мою осведомленность, и про то, что на воровство закладывается определенный процент, тоже знают. Браком проводим, актами списываем. Система. Будь предприятие частным, как на Западе, вот тогда можно было бы и жесткие меры применять. А тут… – Что тут? – спрашивала девушка, она никак не могла понять причины лояльного отношения к ворам. – Что, что, – ворчал дядька. – Трудовое законодательство. Ты попробуй уволить бабу с тремя малолетними детьми. А у вас там одни многодетные мамаши, как назло, и работают. У одной даже пятеро ребятишек. И ведь не боятся ничего, не пекутся за будущее своих чад, а ежели вдруг… Эх, дуры дурами, хоть и умно тащат из государственного кармана. Теперь поняла? Вот потому и нужен мне свой человек именно там, на складе. – ?? – Процент не должен зашкаливать за плановую отметку. Иначе я лишусь своей должности. Удивительно, но факт – дядя Сёма отличался кристальной честностью, в которую мало кто верил, учитывая его род деятельности. Соседка по даче иначе, как спекулянтом, не называла, подчиненные были уверены – повязан, кто бы сомневался, просто хороший конспиратор, делится с министерскими, как же без этого. Сидеть на сладком пироге и не откусить? Но Антонина верила безоговорочно, уважала родственника и была предана ему всей душой. Четырнадцать фабричных лет пробежали незаметно. Из Тоньки-кладовщицы вырос замечательный профессионал-эксперт по драгоценным камням Антонина Ивановна. После окончания института дядя отправил племянницу, работавшую уже заместителем начальника главного производственного цеха, на ювелирные курсы. – Дополнительное образование не помешает. – Сказал дядя. Антонина и не возражала, учиться она любила. Училась, работала. Работала, училась. И все бы хорошо, да только постоянно донимали родители из Новосибирска: «Тонечка, когда же замуж соберешься? Тонечка, тебе ведь скоро тридцать. Тонечка, внучков хочется». А на личную жизнь времени у Тони не было, как-то не складывалось личное. Одно общественное, оно же – дядино. Кому-то это может показаться невероятным, но «из песни слов не выбросишь», да и странности в жизни разве редкость? Фабричных ребят, помня просьбу родственника, девушка сторонилась, хотя претенденты на ее руку и сердце не переводились. Особенно в первые годы работы. Потом ее неприступность примелькалась, стала привычной и уже не вызывала ни удивления, ни раздражения. Изредка, и только с двоюродной сестрой Натальей (подружками Тоня так и не обзавелась) или с теткой, выбиралась она в театр и в кино. Дядя одобрял вылазки, сам заказывал билеты, надеясь, что племянница наконец-то встретит свою судьбу. Молодая женщина расценивала его старания на свой лад, междустрочно слышалось «зажилась ты у нас», потому она не раз заводила разговор о съемной квартире, но дядя Сёма реагировал бурно: – Мы, что – нищие, у нас стесненные жилищные условия? – злился он, и Антонина замолкала до следующего удобного случая. Действительно, семья дяди, не бедствовала, пятикомнатная квартира на улице Горького, чуть ли не у Кремля, доступ в спецраспределители, два личных автомобиля и один служебный, ежегодный отдых в лучших санаториях Крыма, загранпоездки, заграншмотки – по тем временам такая жизнь считалась роскошной. А Тоня тяготилась ею. И хотела свою, собственную. Желательно не хуже этой. С годами на почве отсутствия личной жизни начал развиваться комплекс неполноценности, зародились сомнения, неожиданно обнаружилось, что Тоне свойственно чувство зависти. Она пыталась прятать его, закапывала глубоко, глубоко в потайные уголки души, но чувство все равно рвалось наружу, и ничего с этим поделать Тоня не могла. Основным развлечением были, конечно же, ювелирные выставки, на которые ходить обязывала профессия. Там Тоня и встретила судьбу. «Судьба» щелкала затвором фотоаппарата, налево и направо раздаривая улыбки. Молодой человек оказался корреспондентом одной из центральных союзных газет. Чувства возникли мгновенно, и уже вечером Антонина рыдала в коммуналке Игоря, распрощавшись с девственностью. Плакала и оправдывалась она в первую очередь за свою безгрешность – первый мужчина никак не мог поверить, что влюбился в старую деву, что в свои двадцать девять лет Тоня была чиста и невинна. – Вот влип, так влип, – расстроился ухажер вместо радости первого обладания. А Тоня услышала в его словах, как всегда, свое, иное – приговор одиночеству. Фактически так и вышло, хотя дядя не допустил, чтобы будущий ребенок Антонины, которого она зачала в тот проклятый вечер, появился на свет незаконнорожденным. Игоря чуть ли не под дулом пистолета затащили в ЗАГС, предварительно продержав взаперти четыре дня, пока дядя Сёма улаживал формальности. И только после рождения Владика корреспондента отпустили на все четыре стороны, не забыв приклеить ярлык алиментщика. Часть четвертая Во время беременности племянницы дядя развил бешеную активность, не свойственную ему ранее, и «выбил» для передовика производства, лучшего работника и гордости фабрики (именно такие обороты употреблялись в прошениях) двухкомнатную квартиру в ближайшем Подмосковье. – Тонька, не обессудь. Что смог – то смог. Зато теперь у тебя собственное жилье. А на рождение ребенка могу машину подарить. Хочешь? Вот уже чего-чего, а такого подарка от родного дяди Тоня никогда бы не приняла. Слишком гордой она уродилась. Квартира – другое дело, квартиру она заработала своим честным трудом, и считала, что фабрика должна ей куда больше. А то, что родственник так поздно позаботился о жилье для нее, да еще в дыре, да накануне наступающего одиночества, лишний раз доказывало, что пограничные столбы – не миф. Граница на замке, шлагбаум клацнул и перекрыл доступ в красивую, сытую жизнь, взбудоражив и без того рвущуюся наружу зависть. Тридцатилетие Антонина встретила в собственных, но так и не ставших родными, стенах вдвоем с новорожденным сыном. Временами ей казалось, жизнь закончена; послеродовая депрессия и, как следствие – изменение характера, чуть было не спровоцировали суицид. От безумного поступка спас приезд родителей. И хоть пробыли они недолго, времени разобраться в себе женщине хватило. Мудрый отец очень кстати подсунул обожаемого им Ницше – Тоня от корки до корки прочитала философа, сделала какие-то свои, ей одной ведомые, выводы, и с тех пор считала, что в тридцать лет родилась заново. Дядя, его жена, обе их дочери естественно не оставляли без внимания молодую мамашу, они наезжали часто, привозили много подарков, забивали холодильник дефицитными продуктами. Тоня видела: она больше не часть их жизни, это чувствовалось по брезгливым взглядам, который сестренки кидали на спартанскую обстановку Тони, по ужасу в глазах тетки, когда та поднималась до Тониной квартиры по грязной лестнице на второй этаж. Женщина поняла: дальше бороться за свое счастье, за счастье сына, за благополучие и комфорт предстоит самостоятельно, и наотрез отказалась от помощи московских родственников. Во всяком случае, раньше, чем они бы сделали это сами. – «Всё, что нас не убивает, делает сильнее», – цитировала Антонина немца. Слушатель – Владька, ничегошеньки не понимал и весело смеялся. – Меня Всё убило, теперь я не просто сильнее, я сверх сильнее. Моя «смерть» – иммунитет от будущих «болезней». Я построю новую судьбу, я полюблю ее, я буду бережно, с трепетом и нежностью оберегать ее от любых посягательств. У меня обязательно будет личное счастье. – Твердила Антонина каждое утро перед зеркалом и верила в свои заклинания. Она рано вышла из декретного отпуска, перепоручив заботы о сыне детским учреждениям. Ясли, детский сад – отные Владька бывал дома редко, в основном в выходные да во время отпуска матери. С полугодовалого возраста мальчик познакомился с советской системой воспитания, именуемой пятидневкой. А что Тоня? А Тоня начала прокладывать свой путь. Познала все радости карьеризма, прошла нелегкую школу унижений и оскорблений, ощутила соблазн «легкой» наживы и научилась выживать в любых условиях. Самый тягостный отпечаток на новую, формируемую судьбу, наложили унижения, которые Тоне пришлось испытать, работая продавцом в ювелирном магазине. Покупательницы попадались разные, чаще – вздорные, избалованные «куклы» – жены при мужьях. Антонина звала таких – «дама-хозяйка». Бездельницы, болтушки, любимым занятием у «хозяек» считалось доведение продавцов чуть ли не до инфаркта. Оскорбляли и радовались, смеялись в лицо, зная – стерпят работники прилавка, пусть даже во вред собственному здоровью. Работодатели долдонили: «Покупатель всегда прав». Продавцы принимали на веру слова начальства и молчали. И опять, как ни странно, боль от унижений Антонина расценивала, как полезный, умиротворяющий подарок – чем сильнее была боль, тем увереннее становилась Тоня, тем меньше оставалось комплексов. Кроме зависти. Эта «жаба» оказалась на редкость живучей и прилипчивой. Помыкавшись полтора года в разных организациях, Антонина не выдержала и, усмирив гордость, отправилась на поклон к дядьке. Он, хоть и ушел на заслуженный отдых, связи с нужными людьми не растерял. Именно в тот год правительство СССР приняло решение возродить «Торгсин», но в несколько ином воплощении. Раньше в обмен на товары принималось золото от любого гражданина страны, при возрождении «Торгсина» применили опыт «спецотделов» ЦУМа и еще нескольких магазинов, обслуживающих советских граждан, отработавших за границей. Да и золото у широких слоев населения к тому времени закончилось. На узкие же слои, вкусившие сладкую заграничную свободу, требовался крепкий ошейник с коротким поводком в виде живых, полуживых или почти живых денег. Отказ от безналичных расчетов был выгоден всем: и продавцам, и покупателям. Кроме того, розница была удобна иностранцам. Какой шутник стоял у руля и придумывал названия, но, словно, издеваясь над родной «деревянной» валютой, торговые предприятия получили имена деревьев. В РСФСР – «Березка», на Украине – «Каштан», в Азербайджане – «Чинар», и только в Латвии эта торговая сеть называлась «Дзинтарс», что в переводе с латышского означает янтарь. Часть пятая Как правило, на работу в «Березку» брали хорошо проверенных знакомых и родственников. «Блатные» работали с ленцой, загружая своими обязанностями «не блатных», которые трудились за двоих, а то и за троих и помалкивали. Небесная манна не часто падает с небес. А то, что «Березка» – манна, сомневался лишь самый непроходимый тупица. Практически клубная система, избранность, недоступный для обывателя ассортимент товаров и продуктов – сделали из «Березки» миф. Клиентом магазина, конечно, мог стать и рабочий самой прозаической специальности, хоть дворник, но только если он работал за рубежом и получал зарплату в сертификатах. Иностранцы, дипломаты, специалисты «Зарубежстроя» – вот краткий перечень привилегированных слоев советского общества, имевших доступ к благам цивилизации, к бытовому счастью, преимущественно, импортному – привычному. Фактический перечень был значительно шире. Номенклатурные работники, лица из тех, кого именуют публичными – артисты, писатели, журналисты, космонавты, ученые – все, на кого падал выбор чиновников Внешпосылторга, в чьем ведении находились «Березки», кто имел возможность быть занесенным в особые списки, важно открывали двери магазинов наравне с иностранцами и работниками дипкорпуса. Образование сети магазинов «Березка» привело к появлению спекулянтов, скупавших сертификаты, а в последующем чеки. Аферисты (их еще называли фарцовщиками) делились на тех, кто имел возможность покупать товары для дальнейшей перепродажи, и торгующих заменителем валюты. Спрос на сертификаты и товары из «Березки» был огромным. Продавцы, товароведы, заведующие секциями, директора филиалов и не заметили, как были подмяты барыгами, умело вовлекавшими в свой бизнес работников элитной кормушки. Устоять перед соблазном наживы, практически ничего не делая, сложно. С праведной дистанции сходил каждый второй работник магазина, каждый первый находился в пограничном состоянии. Антонина, начавшая работать с первых дней открытия «Березки» в Астраханском переулке рядом с банями с одноименным названием, переступила запретную черту примерно через два года работы. А до того росла, полнела и тяжелела жаба-зависть к сослуживцам, внутренний голос которых, именуемый в советской литературе совестью, честью или, допустим, долгом, спал глубоким сном. Зрела зависть, зрела и, наконец, разрешилась от бремени. И так легко стало Тоне, так вольготно, привольно так, и главное – в момент улетучились многочисленные проблемы. Будучи женщиной неглупой, Антонина решила действовать на свой страх и риск самостоятельно. К двум будущим партнерам, как она мысленно называла их, присматривалась долго, изучала повадки, мимику, следила за жестикуляцией. И только после тщательного анализа подстроила ситуацию, при которой не она обратилась к спекулянтам, а они к ней. Альянс получился неплохой, дела троицы быстро пошли в гору. Хорошо продуманный бизнес по сбыту дефицитных товаров, по незаконным валютным операциям скоро принес свои плоды. Тоня уже не бедствовала. И появилось долгожданное то, что можно было назвать личной жизнью – мужчина, редкие встречи с которым напоминали праздник, но происходили в обстановке повышенной секретности. Ревнивая жена любовника имела слишком большой вес в обществе. Уговорить на переезд в Москву мать не составило труда – бабушка очень скучала по внуку, переживала за его «пятидневную жизнь», к тому же Сибирь не держала так крепко, как раньше, когда был жив супруг. Да и дочь дала слово: «Могила отца не останется без присмотра». Надо отметить, слово она сдержала, в Новосибирск с матерью и Владькой они ездили часто. Зажили хорошо, весело, сытно. Однако, осторожная Тоня Графова не шиковала на показ, как делали это коллеги, разодетые в товары из «Березки» и разъезжающие на личных автомобилях. Ведя скромный образ жизни, она копила деньги на обмен квартиры в Москву. Дядины пятикомнатные хоромы все еще стояли перед глазами. И Тоне очень хотелось доказать родственникам свою состоятельность. Методично и упорно она шла к своей цели. В начале 80-х Антонина переехала в столицу. Естественно не на улицу Горького, хотя утереть нос двоюродным сестрицам очень хотелось, да и средства теперь уже позволяли. Привычка к осторожности подсказала разумный выход: квартира почти в Центре, не больше «трешки», но в новостройке, будет самым удачным решением. Такая нашлась в кооперативном доме рядом с кинотеатром «Перекоп» на Каланчёвке. Окнами она выходила в тихий двор, шум от электричек сюда не доносился, до метро – рукой подать, инфраструктура – лучше не пожелаешь. «Как в старые, добрые времена на Горького, – радовалась Тоня, – причем, без СО2 с главной улицы столицы». Первой на новоселье явилась Наталья и цепким взглядом пробежалась по полкам с цветным богемским стеклом, по рядам дорогих подписных изданий, громким цоканьем оценила полное собрание БВЛ (библиотеки всемирной литературы), босиком прошлась по таджикским коврам ручной работы, постояла перед искусными копиями полотен известных художников, повздыхала, а потом неожиданно выдала: – Завидую я тебе, Тонька. Ты – молодчага! Сама всего добилась, а мы все за папочкину спину прячемся. – Разве? А как же твой Иосиф? Он вроде важный пост в Министерстве по туризму занимает. – А что Ёсик?! Что он может?! Папа – да! Он мог всё и даже больше! – горестно воскликнула сестра, а потом тихо добавила: – Если бы не его дурацкая честность… Антонина понимала, кривит душой Наталья, обвиняет отца, скрывая свою страсть (даже зависимость) к безумному коллекционированию предметов роскоши. Дядя Сёма вечно ругался со старшей дочерью по этому поводу. Тоня проигнорировала начатый щекотливый разговор, мягко переведя его на детей да здоровье родных и еле сдерживая радость – сестра завидует ей! Наталья, позже и вторая сестра, Эля, вновь стали частыми гостьями у Антонины. И эту, неожиданно возобновленную дружбу, Тоня отлично понимала – родственницы почувствовали в ней, пусть не ровню себе, но человека своего круга. Причастность к «Березке» также имела значение, ведь услугами сестры Наталья и Эля пользовались слишком часто. Восемнадцать лет, два месяца и три дня – конечно, не самый внушительный стаж, но именно столько, согласно записи в трудовой книжке, отработала в магазине Графова Антонина Ивановна. И уволилась в тот момент, когда ей предложили должность директора. Что-что, а о текучке кадров в «Березке» Антонине было известно не понаслышке. «Текли» в первую очередь как раз именно директора, одни по собственной воле, другие по воле судебных органов. От греха подальше, к более любимому делу поближе Антонина и ушла, обезглавив ранее созданный ею же альянс и, как ей казалось, обрубив все концы. Часть шестая С выпученными глазами Барсик влетел в комнату, запрыгнул на диван и забился под одеяло к Антонине Ивановне. Следом явилась Гуля и сладким голосом позвала кота: – Кыс, кыс,кыс. Барсюша, выходи. Хватит прятаться, заюшка. – На старуху она даже не взглянула, словно той и не было в комнате. Видимо, человеческий голос вспугнул птицу – она стремительно выпорхнула из-за кресла, да так неожиданно, что Гуля потеряла равновесие и упала на старуху. Взвыл кот, которому, наверняка, хорошо досталось от падения, он выскочил, как ошпаренный, из-под двух тел и в упоении начал гоняться за голубем. – Сууууука! – завизжала Гулизар, наткнувшись на колючий взгляд Антонины Ивановны. – Чтоб ты сдохла, ведьма проклятая. Свою жизнь переломала, сына своего угробила, мою пустила под откос. Сууууука! Машка с дочкой стояли рядом и радостно кивали в такт воплям. Сообща они кое-как справились с голубем – самая младшая из троих, самая жестокая и бессердечная прибила его, прихлопнув тапком. К огорчению кота, которому игра определенно нравилась. «Эта далеко пойдет, переплюнет всех и вся. Мать-то дура набитая, с восьмью классами образования, а Этой и образовываться не надо – отцовы уголовные гены, видать, крепкие, – иначе, как Этой, Машкину дочь старуха не называла, с самого первого дня, как уборщица привела ее в дом. – Если бы не случайное падение, не перелом шейки бедра...» Год назад Антонина Ивановна поссорилась с соседкой. Крепко поссорилась – так, что всегда сдержанная Светлана Тихоновна вернула подарок, серьги с крупными изумрудами, несколько лет назад подаренные старухой. А, кроме того, принесла и разорвала на мелкие кусочки дарственную на квартиру. К тому ж, нагрубила, что было противоестественно самой природе соседки. – Подавись своим богатством, – пожелала на прощанье Светлана, и только после ее ухода Антонина Ивановна поняла, что совершила самую глупую ошибку из всех, какие ей приходилось совершать. Света, профессор экономики, преподаватель МГУ, проработавшая долгие годы в СЭВ, имела в доме репутацию честного и справедливого человека. Шефствуя над тремя соседками-пенсионерками по этажу, она тратила на них свою собственную пенсию, которую, конечно же, нельзя было даже соотносить с грошами, что платят простым российским гражданам. За заслуги перед Родиной и СЭВ она получала достойную награду. И Антонину Светлана опекала по-соседски, никогда не забывала поздравить с праздниками, помогала с покупками продуктов и предметов первой необходимости, лекарств, захаживала на чаёк вприкуску с долгими, задушевными разговорами, освободила от походов в сберкассу для оплаты коммунальных платежей – в общем, создала рай для подшефных пенсионерок. С такой соседкой всему этажу жилось очень даже комфортно. Кому-то это может показаться странным, фантастическим, ведь бескорыстие в такой яркой форме, можно сказать, в чистом виде, сегодня встретить практически невозможно, но Света никогда ничего не требовала взамен. Старуха называла соседку ангелом, и не ожидала, что у ангела имеется характер, ей не верилось, что ангел может запросто хлопнуть дверью и вычеркнуть ее из своей жизни. «Попсих*ет и успокоится», – рассудила утром Антонина, но уже через два дня поняла, как глубоко заблуждается. Светлана обиделась по-настоящему. Да и было за что обижаться – тут уж старуха душой не кривила. Но, не смотря на то, что ошибку поняла, исправлять не стремилась, мириться с соседкой мешала все та же гордость. Неделю назад Антонина Ивановна выписалась из больницы, в которой провела почти месяц после операции по поводу перелома шейки бедра. У стариков подобные операции не проходят бесследно, как правило, полная дееспособность не наступает, вот и Антонине лечащий врач при выписке сообщил, что ходить она сможет вряд ли. А уж если (не дай Бог!) второе падение… Старуха перепугалась не на шутку. На призывы Светланы Тихоновны тренировать ноги и хоть помаленьку вставать, Антонина только ругалась в ответ. Она вообще с годами стала очень раздражительной и сварливой, а болезнь эти черты характера превратила в приоритетные. Соседка, пока старуха лежала в больнице, ухаживала за котом, ставшим причиной перелома (хозяйка споткнулась об него и неудачно упала), ежедневно навещала больную, варила ей куриные бульоны, лепила паровые котлетки, протирала овощи, приносила свежее белье, памперсы, пеленки, лекарства, убирала квартиру Антонины. По требованию старухи даже расписку – согласие на операцию, написала. – Да кто я тебе? Ведь даже не родственница. Попросила бы своих сестер приехать да согласие дать. Или сама пиши расписку, – попыталась уйти от ответственности профессор. – Нет у меня больше родственников. Умерли они все для меня. Ты моя единственная наследница. Или забыла? – Тьфу на тебя, Антонина Ивановна, если ты думаешь, что я ухаживаю за тобой из-за квартиры, так забери дарственную, уже миллион раз говорила об этом. А сестрам все равно позвонить нужно. И выгонять их не стоит, когда приезжают навещать тебя. – Врешь ты все, – раздражительно возразила старуха. – Ни один здравомыслящий человек не откажется от дополнительной жилплощади. Если бы только подумать могла она, как была права и не права одновременно. Часть седьмая То ли наркоз во время операции так подействовал, то ли в организме старухи произошли серьезные возрастные изменения, но по возвращении из клиники, ее словно подменили. Первое, что она сделала – собрала почти все свои многочисленные драгоценности, в основном, наиболее дорогие, сложила в целлофановый пакет и запихала в ящик дивана, на котором спала, туда же сунула и коробку с деньгами. «Похоронные» – гласила надпись на таре из-под обуви, а внутри лежали туго перетянутые резинками доллары, евро, рубли и записка с подробным описанием процедуры похорон. Что, что, а процедура последних проводов была тщательно продумана: белье, одежда, обувь будущей покойной, аксессуары, количество любимых лилий, название мелодии при погребении, меню поминок, форма и материал надгробия, даже цвет последнего пристанища были прописаны твердым почерком Королевы сразу после выхода на пенсию. И в больнице, и уже дома после выписки целыми днями Антонина Ивановна брюзжала, все новости по телевизору подвергались безжалостным комментариям, старухе всюду чудились враги, воры. Светлана Тихоновна, когда заходила проведать, только головой качала, но помалкивала. О том, что у соседки прогрессирует маниакальная зависимость, предупредил лечащий врач. Но всякому терпению наступает предел, наступил он и у невероятно терпеливой Светланы, когда Антонина Ивановна неожиданно заявила: – Ты меня обокрала. – ??? – Светлана в первый момент подумала, что соседка бредит. – Я знаю точно, ты – воровка. – Четко, ясно и вполне осмысленно добавила старуха. – Денег было больше. Не хватает пятидесяти пяти тысяч. – А сорок тысяч операция? – чуть не задохнулась от возмущения Светлана Тихоновна. – А пеленки с подгузниками, лекарства, ходунки – ты хоть представляешь, сколько все это стоит? Я из твоей коробки, кроме операционных, взяла дополнительно всего пятнадцать тысяч. Между прочим, с твоего позволения – чтобы с врачами да нянечками рассчитаться, а все остальное куплено на мои личные средства. И заметь, я не требую возврата потраченных на тебя собственных денег. Но Антонину переклинило, она слышала только себя и кричала: – Воровка! Воровка! Воровка! Как говорится, «за что боролись, на то и напоролись». Поговорку можно в равной степени адресовать обеим сторонам конфликта. Светлана доигралась в добрую фею, Антонина лишилась помощи и получила свои же в общем-то ненужные серьги и клочки договора дарения собственной квартиры. Через несколько дней раздался звонок, в трубке Светлана Тихоновна услышала голос коменданта дома: – Уж не знаю, что там у вас произошло, не мое это дело, но мне позвонила Графова, ваша соседка. Ревет горючими слезами. Говорит, что вы с ней больше не дружите и просит помощи в поиске приходящей сиделки-домработницы. Злость на старуху еще не прошла, из-за ссоры у Светланы третьи сутки ныло сердце, однако она предприняла попытки и нашла «няньку». Машка, приехавшая на заработки из Молдовы, работала уборщицей в местном жилуправлении, за ней было закреплено пять подъездов, в том числе, и тот, в котором жили Светлана и Антонина. Согласилась она с радостью, даже не спросив о сумме заработка. Профессор облегченно вздохнула: «Маша – женщина вроде опрятная, хоть и убирает подъезд из вон рук плохо. Но на безрыбье и рак – рыба», – мелькнула мысль и тут же забылась. Ту же пословицу вспомнила и Антонина Ивановна, когда Машка впервые пришла к ней. Выбирать не приходилось, тетёха была принята на работу. Постепенно старуха привыкла к уборщице, стала чаще покрикивать на нее, «учить жизни», капризничать. От окриков, от нравоучений чистоты не прибавлялось, хозяйка из Машки была никудышная. А потом появилась Эта. Алчно бегали глазки, рыскали по стенам, по шкафам, руки тянулись все потрогать. Мать привела ее и оставила с хозяйкой, потому что в жилуправлении объявили субботник на весь день. А старуха, как назло, плохо себя чувствовала, с ней требовалось побыть хотя бы два-три часа. В девчонке двадцати с небольшим лет, внешне напоминающей крысу, бурлила энергия, она ни секунды не могла усидеть на месте, вертелась волчком, а в маленьких глубоко посаженных глазах читался нездоровый интерес к чужому имуществу. – Ой, а что это у вас тут? – Эта бесцеремонно выдвинула ящик комода и начала рыться в нем. – Не трогай! – рявкнула Антонина Ивановна и в ту же секунду увидела вспышку ярости на лице девчонки. Сначала опешила, потом испугалась, а затем совершила дурацкий поступок, который повлек за собой цепную реакцию несчастий и бед. – Знаешь, – старуха постаралась придать своему голосу твердость, властность, – открой вон тот шкафчик. Где-то посредине, ближе к задней стенке, нашарь рукой футляр. Да, да, он самый. Открой. – Ух, ты! Красотища-то какая! Я таких цацек отродясь не видала. – Эта тут же побежала к зеркалу и стала примерять драгоценности. – Возьми их себе. Мне уже не носить, и в могилу с собой они ни к чему. А ты молодая. – Вторично обнажилась алчность в глазах Этой, а вот благодарности так и не последовало. «Если бы не моя глупость… Света, Света, Света… – беззвучно шевелила губами, звала на помощь Антонина Ивановна, – если бы немножко сил… в стенку бы постучать палкой, может, Светка услышит… вчера ведь вроде ее голос был, когда скорая приезжала… наверно, Эта не пустила ко мне…» Старуха попыталась заплакать, но слез не было, как их не было, когда с сыном случилась беда. Часть восьмая Со школьной скамьи Владька мечтал о профессии хирурга, бредил этим, читал специальную литературу, выписывал журналы по медицине. Тоня радовалась – не пошел по стопам отца. Вообще-то, Игорь пытался наладить с сыном контакт, Владиславу как раз исполнилось двенадцать лет. Как же ее удивили и порадовали слова подростка, когда папаша вместо приветствия сунул тому в руки подарок – игрушку, машинку, для детей двух-трех летнего возраста: – Держи! Папка дарит! – Вы, дяденька, что-то напутали. Нет у меня отца и быть не может – мой отец геройски погиб при исполнении служебного долга. – Сказал, как отрезал Владька, кинул за порог игрушку и захлопнул перед визитером дверь. Какой долг? Какое-такое геройство? Ну, учудил сынок! Ну, придумал! Молчун, «ботаник», и вдруг такие страсти. Характер показал, значит, ее чадо не такой уж маменькин сынок, как все вокруг считают. Тоня долго смеялась. Как она гордилась им! Настоящий мужчина растет! Еще больше она гордилась, когда мечта сына осуществилась. Хвасталась всем подряд его успехами в учебе, делилась планами на будущее. И все знакомые удивлялись, непривычна была Антонина в излишней говорливости да хвастовстве, ведь сама она никогда не афишировала свою личную жизнь. Что-что, а «сор из избы» женщина никогда не выносила. Жалила саму себя, точно скорпион, хотя по знаку зодиака была «Девой». В квартире на Каланчёвке прожили недолго, подвернулся выгодный обмен на равноценную площадь. Антонина, не медля, согласилась, и уже через две недели они поселились в доме сталинской постройки рядом с Ботаническим садом, вернее, с его филиалом – Аптекарским огородом. До сих пор она помнит тот райский уголок, окна квартиры выходили на сад, который благоухал свежестью с ранней весны и до поздней осени. Пожалуй, это было самое лучшее из мест, в которых семье Графовых довелось пожить, а переезжали они часто. Причины или поводы находились всегда самые неожиданные. То Владьку в школе обидят: самого безотцовщиной назовут или мать – торгашкой. То встретит Антонина в лифте кого-нибудь из своей прежней жизни и окажется, что человек тоже живет в доме. То соседи не понравятся. А пару раз обмены затевались просто так, по привычке. Однако миграция происходила преимущественно в пределах одного района. Когда Антонина в очередной раз объявила о скором переезде, Владик впервые взбунтовался: – Мама, ищи вариант размена на две квартиры – себе и нам с бабушкой. Мы больше колесить по Москве не намерены, отдай нам нашу часть площади, а свою меняй, сколько вздумается. Спорить с взрослым сыном, к тому времени хирургом, мать не стала, решив, что у Владьки появилась девушка – не сегодня-завтра ведь может жениться. Так они оказались в разных домах, но на одной улице. Сын с бабушкой – в двухкомнатной кооперативной квартире, Антонина – в однокомнатной. Знакомый риэлтор устроил все самым лучшим образом. А спустя несколько лет Антонина совершила последний, окончательный обмен, максимально приблизившись к сыну – в соседний подъезд. Она неусыпно и болезненно-ревностно следила за своим мальчиком, кидалась, точно Матросов на пулеметную амбразуру, на всех девушек, появлявшихся в его жизни. Думала, что защищает любимое чадо, считая, что только она одна точно знает какая именно невеста подойдет Владьке. Пока была жива бабушка, сын выходки матери кое-как сносил, но после кончины любимой бабки, оставшись один в квартире, перестал порой пускать Антонину даже на порог. – Я не один. – Резко, холодно, недовольно буркал он в домофон и отключался. К тому же у Владислава был еще один серьезный повод сердиться на мать. Он с детства ненавидел, когда она решала за него абсолютно все – от покупки носовых платков до выбора подарка однокласснику на день рождения. Самостоятельность не приветствовалась. Мать руководила его жизнью, стояла у руля, вертела им, как хотела. Он безропотно стерпел фиктивный брак, навязанный матушкой. Терпеливо сносил визиты фиктивной жены-дагестанки Гулизар, которую мать взяла под свое крылышко, работая заведующей секцией в универмаге, приблизила к себе, сделала фактически своей тенью. Но когда Гуля начала проявлять чрезмерную настойчивость, попыталась превратить фиктивный брак в законный, повзрослевший и поумневший Владька потребовал развода, и в категоричной форме попросил обеих женщин не совать более свой нос в его жизнь. Дальнейшее развитие событий еще больше укрепило его в правильности своего поведения в отношении матери и бывшей фиктивной супруги. Когда до Антонины дошли слухи о беременности девушки сына, о том, что он хочет на ней жениться, она поступила подло, можно сказать, предательски. На пару с Гулей девушку выследили, вычислили ее место жительства, познакомились с ее родителями, придумали легенду, нагородив про Владьку таких небылиц, что не только родители, но и сама невеста резко дали «задний ход», ничего не объяснив недоумевающему жениху. Правду же он узнал через несколько лет. Мать его сына в тот момент была замужем и к ребенку даже приближаться запретила. О том, что где-то в Москве, возможно, совсем недалеко, родился, живет, растет ее внук, Антонина старалась не думать. Напоминала об этом обычно «добрая» Шомаева. – Знаешь, Антониночка Ивановна, я вчера совершенно случайно встретила бывшую, Владькину. Она с сыном гуляла. Пацаненок-то блондинчик, в отличие от нашего любимого чернявого мальчика. Ничего общего с Владиславом. И никакой анализ тут не нужен. Так что будь спокойна, ты – не бабушка. Часть девятая Угождать Королеве было радостно и приятно только первые пару лет. Гулизар Надировна абсолютной дурой никогда не слыла, а дурость-раболепие – это ведь временное явление, излечивается, как болезнь. Вовремя начать курс лечения – и ты снова свободна, не зависимый ни от кого и ни от чего человек. Позже можно и поиграть в зависимость, если того требуют обстоятельства. А они как раз требовали. Роль верного пажа при Графовой открывала широкие московские просторы, тяжелые чиновничьи двери и позволяла получать море удовольствий, ради которых Гуля любые выходки подруги воспринимала с улыбкой и была всегда готова совершить необдуманный, но в действительности тщательно спланированный поступок. Фактически сближение женщин началось с вранья, с фиктивного брака Шомаевой и Владислава, сына Графовой, так дальше и текла река лжи. Местами течение усиливалось, встречались водовороты, многоступенчатые, казалось бы, непроходимые пороги, попадались подводные камни, мели, и только в нижнем своем течении река утихомирились, раздвоилась и потекла по двум новым руслам. Но это случилось много, много позже. О том, что Антонина Ивановна, торгует драгоценностями, Гуля догадалась не сразу. Естественно, речь не об официальной торговле в универмаге, где обе трудились. За два десятилетия, прошедшие с тех пор, как Антонина впервые столкнулась с магнетизмом камней, в стране много чего изменилось. Под стеклом на прилавках магазинов в закатную социалистическую эпоху даже обручальные кольца отыскивались с трудом. Если кто помнит, бытовало такое понятие, «выбросить товар». То есть пустить товар в продажу. Только слух пройдет про очередное «выбрасывание» (неважно чего), и сразу километровые очереди, списки, дежурства, переклички каждые два часа. А вот под прилавком чего только не увидишь! Тридцать процентов продавцы с одобрения руководства выкладывали «наверх» – для широких потребительских масс, остальные семьдесят уходили «вниз» – своим, приближенным своих, друзьям и родственникам своих приближенных или тем, кто хотел и имел возможность «сорить» деньгами. Дефицитом торговали втридорога. Антонина грамотно поставила свой бизнес–сбыт, сама встала у руля, в дело вовлекла бывших партнёров с Астраханского переулка. Потом и Гулю подключила к «левым» заработкам. Королевская вотчина процветала, нелегальная торговля приносила неплохой доход всем ее членам – и самой Королеве, и ее подданным. Надо сказать, подданные не брезговали и другими дополнительными заработками. Королева – тоже. Ходить по краю пропасти – ни с чем не сравнимое наслаждение. Давно канули в небыль времена, когда ей приходилось прятаться, притворяться скромницей, она полюбила шик, размах, уже не стеснялась жить на широкую ногу, а изречение «риск – благородное дело» Графова переиначила: «риск – доходное дело, тот не живет богато, кто не рискует» – любила повторять она к месту и не к месту. Почему-то всегда со смехом Гулизар вспоминала одну из «операций». На краю пропасти никто из их команды, конечно, не стоял, но риск упасть, поскользнуться все же имелся. Графова, как ненормальная, скупала инвалютные чеки, гоняя Гулю по клиентам, в сумке у девушки иногда лежали такие огромные суммы денег, что она опасалась за свою жизнь. Но грела мысль об очень хорошей выгоде, и ноги сами несли через всю Москву на другой конец города. С началом перестройки наступил конец сети магазинов «Березка». Товар распродавался по бросовым ценам. Очереди у «Березки» стояли многокилометровые, обладатели инвалюты скупали все подряд. Странным было бы, если б Антонина не воспользовалась старыми связями. Вся компания, включая Графову, три недели провела в бесконечных разъездах. Антонина специально для этого оформила и себе, и Шомаевой отпуск по месту работы, в ЦУМе. Товар, приобретаемый в «Березке», вывозился в другие города, в соседние области, выставлялся на продажу в комиссионных магазинах, сумма навара чаще зашкаливала за пятисот процентов. Игра стоила того. И они отыграли все партии, до последней. В тот момент Гуля еще боготворила свою Королеву. Возненавидела она ее чуть позже. И на старуху бывает проруха – Графову арестовали, но об этом позже. Отбыв скромный тюремный срок, в свободный мир она вернулась озлобленной, желчной, замкнутой, одержимой местью. Такой Гуля ее не видела никогда, и долго не могла взять в толк – кому, за что нужно мстить. Антонина отмалчивалась. Позже выяснилось, да и то случайно – родственники, в них причина. Однако дальнейшего разъяснения не последовало. Бывшая Королева, пенсионерка и экс-зэк, работу искать не стремилась, проще было, как прежде, командовать подружкой, как прежде, требовались услуги «рыбки на посылках». Еще бы. Антонине пришлось начинать практически с нуля. Достаточные средства для безбедного существования у Антонины Ивановны, конечно же, имелись, что-то перед арестом она припрятала у сына, что-то в тайниках своего дома, что-то на даче, но жадность к жизни, к ее благам остались прежними, и на них требовались немалые деньги. Графова владела тремя квартирами почти в центре Москвы, в одной из которых жила она, во второй – сын, третья, оформленная на Владислава, стояла закрытая, но настоящий хозяин о ней не знал. Шомаева долго упрашивала подругу продать именно эту квартиру ей, причем, без скидок. Она к тому времени тоже скопила приличный капитал. Но Антонина не уступила. Возможно, именно тогда, получив отказ, Гуля дала волю противоречивым чувствам, а там и ненависть вызрела, и затаилась злоба. И в первую очередь, на себя. За то, что доброй была, помогла Графовой, от чистого сердца помогла, когда той понадобился дорогой адвокат. За то, что послушной была, в рот смотрела подруге, а стоило ли? Особенно в истории с Сережей. За время долгого отсутствия партнерши по криминальному бизнесу у Шомаевой появился любимый мужчина. – Фу! Как низко ты пала! – возмущалась Графова, узнав о Сергее, грузчике из ЦУМа. – Любовь! Любовь! Нет никакой любви и быть не может. Грузчик этот не тебя любит, а денежки твои. Подарки ему дорогие даришь? Даришь, ты ж у нас добрая, отзывчивая, просто сказочная фея. – Имею право, это моя жизнь. – Нет, милочка. Не только твоя. Мне-то все равно, но подумай, что кровная мамочка скажет, родня как отнесется. Если мне память не изменяет, у дагестанцев смешанные браки не приветствуются? Как-то утром Гуля почувствовала приступ тошноты и обрадовалась, как школьница – в том, что это беременность, сомнений не было. Сережа лучился счастьем, они сходили в ЗАГС и подали документы на регистрацию брака. Теперь Гулизар думала только о предстоящем материнстве. В свою тайну она не посвящала никого, боялась сглаза. Звонок из Махачкалы спутал все планы: – Доченька, – плакала мать, – не позорь меня, я все знаю, мне Антонина Ивановна сообщила. На коленях умоляю тебя. Пока не поздно, отмени свадьбу. Умоляю, умоляю… И началось. Звонки по несколько раз в день – домой, на работу. Женщина осунулась, спать практически перестала, Сергей ругался, проклинал законы Шомаевского клана, рвался в Дагестан на разборки. А Гулизар проклинала подругу-иуду. О будущем ребенке в разговорах с матерью она не сказала ни слова, еще одна новость могла убить и без того страдающую родительницу. Каждодневные телефонные истерики матери, издёвки Графовой, ушедший от горя в запой Сережа заставили Гулю призадуматься – вдруг окружающие правы, а она одна дурочка? Однажды, надышавшись перегаром от храпевшей рядом любви, проведя полночи в ванной и устав от рвоты, Гулизар смалодушничала. И сдрейфила женщина скорее не из боязни быть отвергнутой родственниками или потери любимого. Она не страшилась одиночества вообще, как понятия. К нему она привыкла. Очень уж не нравилось словосочетание – мать-одиночка – позорное, унизительное, как клеймо. И любимый с постоянными загулами перестал внушать доверие. Ни с кем не советуясь, Гуля сделала аборт, после которого уже никогда не смогла иметь детей. Вину за поставленный крест на своей семейной жизни Шомаева мысленно переложила на подругу и стала ждать удобного случая для восстановления справедливости. С терпением у Гули было как раз все в порядке, даже через край. Часть десятая «Если бы можно было знать, когда и где… да я бы всю квартиру вместо паркета соломкой застелила…» – старуха силилась воскресить картину месячной давности, когда к ней по делу явилась председатель кооператива. Изредка она баловала вниманием, но исключительно в общественных интересах. А в тот день принесла какие-то бюллетени для заочного голосования. Она торопливо рассказывала суть вопросов, которые требовали коллективного решения, ёрзала на стуле, пока Антонина Ивановна внимательно читала проект протокола собрания, и незаметно морщила нос – зоркий глаз пенсионерки усмотрел всё. – Чего нос-то воротишь? Старостью пахнет? Не нравится? Ничего, ничего, вот сама станешь дряхлой бабкой, вспомнишь мои слова, – съязвила старуха, на что Дарья Демидовна невозмутимо ответила: – У тебя, Антонина Ивановна, не старостью пахнет, а кошачьей мочёй и непролазной грязью. А мы-то с комендантом головы сломали, гадая, про какую вонь из воздуховодов пишут жильцы. Про твою и пишут. Жалоб уже целых четыре штуки. Как жара началась, так и посыпались писульки. – Так уж прямо и пахнет? – расстроилась хозяйка квартиры. – Я ничего не чувствую. – Конечно, ты привыкла, а я уже задыхаюсь. Между прочим, у меня дома два кота, а никаких запахов нет. Ты своего Барсика избаловала, не наказываешь, он и метит все подряд. В твоей квартире больше трех минут находиться вредно, отравиться можно. Хуже угарного газа, ей Богу. Так что ставь скорее галочки в нужных местах и расписывайся в конце листа. А то у меня рвота начнется. – Так сама говоришь – жара, она в этом году невыносимая, вот и… Ну, посиди еще немного, порадуй старуху, поболтай со мной, чайку попей или кофейку. Антонине, скучавшей по прежним долгим разговорам с соседкой-профессором, очень хотелось задержать Дарью подольше, расспросить о чем угодно, послушать дворовые новости да сплетни, но председатель была явно не в настроении. – К тебе, вроде, Машка ходит помогать по хозяйству? – спросила неожиданно Дарья, и, получив утвердительный ответ, продолжила задавать вопросы: – А почему ты не заставишь ее сделать генеральную уборку? Ты хоть видишь, на каком белье спишь? Оно уже серое. Давай помогу, поменяем его. Хочешь? – старуха отрицательно покачала головой. – Обои «соплями» висят, кот подрал? Вот засранец! – Она подошла к окну и пощупала шторы. – Ужас! Когда последний раз стирала? С них пыль сыпется. Смотри, а у потолка по углам паутина. Жуть! А у плинтусов! Ё-моё! И это называется уборкой? За что ты только деньги ей платишь? Антонина Ивановна сидела на диване и улыбалась, она так давно не видела никого из старых знакомых, что только теперь поняла, как соскучилась по миру. Машка с дочкой – не в счет, с ними разговаривать неинтересно. Родственниц своих старуха не жалует, давняя обида, как засела в сердце, так и торчит там до сих пор. Когда те приезжают навестить, дальше кухни она их не пускает: – Притащились! – так обычно встречает родню. Председательша между тем сходила на кухню, заглянула в ванную, в туалет: – А как Машка вообще убирается, чем моет? Нигде нет чистящих средств, а в ванной даже шампунь отсутствует. Антонина Ивановна, в чем дело? Ты же не бедный человек, вторую квартиру сдаешь, деньги ведь немалые. Знаю, у тебя еще третья жилплощадь имеется, сведения на нее приходили. Переехала бы в одну из квартир, здесь ремонт следует сделать. А самый шикарный вариант – на время ремонта на дачу бы перебраться. Хотя… как ты там одна… Лучше купить путевку в санаторий, месяца на три-четыре – и подлечишься, и подышишь воздухом, окрепнешь, а там и на ноги встанешь. – Да даю я Машке денег на порошки, а уж как она ими пользуется – не знаю, проверить не могу. Про ремонт подумаю. Ты мне лучше вот что… помоги квартиру (третью) сдать. – Антонина Ивановна! – возмутилась Дарья Демидовна. – Я тебе не бюро по недвижимости. Совесть имей. Итак я к тебе с доставкой на дом прихожу то с квитанциями, то с подписями, будь они не ладны. – Да я и не прошу квартирантов искать. Ты мне в Интернете посмотри примерную стоимость аренды, я ж от жизни отстала, ничего не знаю. А найдешь – позвони. – Ладно, поищу. Ты бумаги подписывай, мне, и правда, невмоготу у тебя находиться, глаза слезятся от кошачьих миазмов. И провоняла, наверняка, вся насквозь. А с уборщицей твоей я поговорю сама. Обнаглела Машка окончательно. Гнать ее надо: и из твоей квартиры, и из нашего дома вообще. Как не уговаривала старуха, Дарья Демидовна наотрез отказалась и от чая, и от беседы, но дала слово, что заглянет в конце месяца, принесет квитанции для оплаты коммунальных платежей. «Зачем я рассказала про визит Дарьи? Зачем приврала, что правление надо мной решило взять шефство? Похвастаться захотелось? Совсем из ума выжила. Дура дурой. Эта, крысёныш, сразу кинулась звонить Гульке. Ведь слышала я их разговор, да не придала значения. Гулька зачастила в гости, с чего бы? Еще врача нового привела. Что-то лицо знакомое, где я его могла раньше видеть?..» Часть одиннадцатая Графова восстановила в памяти все события последнего месяца, картинка сложилась, и центральным пазлом оказался прыщавый молодой человек. Почему-то именно он, вернее его лицо, вспоминалось труднее всего. А когда вспомнилось, память тут же вывалила и все остальное, связанное с приходом в дом непрошеного гостя. Именно после его, так называемой, консультации начались временные провалы в памяти, потом отнялась речь, затем руки, ноги, стала появляться рвущая на части головная боль. «Лекарства я принимаю старые, которые сто лет назад выписала участковый врач. Он ничего не колол, это точно. Или колол? Но не шприцем. А чем? Руку точно обожгло. Я тогда еще засыпать начала, удивилась этому, помню. А почему спать захотелось? Молоко. Гулька спросила доктора, чем лечить кашель, врач велел молока согреть. Кислое оно было, противное на вкус, мне не понравилось. Так Машка чуть ли не силой заставила выпить. Приговаривала: «Все для вашей пользы». Для пользы, для пользы, для чьей?..» Старуха разволновалась, участился пульс, в сердце загрохотали барабаны, невидимые «лучники» натянули стрелы и синхронно пустили их внутри головы. «Сссссссссссссссссс…» – боль набирала обороты, достигла кульминации и взорвалась оглушающей тишиной. В тумане очередного провала памяти возник силуэт мужчины в темно-коричневом костюме. Незнакомец что-то писал, сидя в кресле. К нему подошла женщина, очень похожая на Гульку. Что-то в ухо зашипела. Шипение… Конечно, Гулька, больше некому. И еще Антонина Ивановна чувствовала влажное тепло чьей-то руки на своей правой руке, на тыльной стороне. Эта стояла рядом. Значит, ее рука… Туман сгущался, различить действия мужчины, Гулизар и крысёныша становилось все труднее и труднее, долетел обрывок фразы, сказанный тихим мужским голосом: «…вот и хорошо, вот и замечательно, и… последний завиточек…» Навстречу Графовой в облаке из еле видной дымки шел ее собственный сын, живой и здоровый. Владислав удивленно вскинул брови: – Мама? Заждался я тебя. Хочу попросить прощения. – Разве есть за что? Скорее, мне нужно вымаливать твое прощение. А если ты о том, что я ругалась, когда за тобой ухаживала, так забудь. Устала я тогда сильно. Ты заболел, после операции вставать уж больше не мог, ничего не мог самостоятельно делать. А у меня силы кончились в тот момент, старость и вправду – не радость. Но все равно сволочью последней оказалась – и для себя, и для тебя, денег на сиделку пожалела. Не так все должно было сложиться, не должен был ты умереть, не хоронят матери детей, противоестественно это и страшно. Я его, страху, натерпелась, пока ты лежал два года, наелась его досыта. Особенно, когда ты кричал на меня от болей, требовал эвтаназию сделать. Как же можно, Владюшка? Убить свое дитя? Ни одна мать на такое не способна. Я и не смогла, крепилась до самой твоей кончины. Ты прости меня, сынок, грешна я перед тобой, перед Богом грешна. Скажи, как искупить вину – все сделаю. Антонина Ивановна с обожанием смотрела на сына, радовалась ему, помолодевшему, красивому. Владя на секунду задумался. – Я виноват не меньше тебя. Но исправить уже ничего не могу. А ты можешь. У тебя есть внук, родной и единственный. Не обижай его. Попроси у него прощения сама, и от моего имени попроси. Сделай это, пока еще есть время. Ты должна успеть. Дымка сгустилась, сын пропал из виду, старуха открыла глаза и увидела, что все еще находится дома. «Так это был сон... давно мне Владька не снился. Нужно выполнить его последнюю волю. Сейчас, сейчас… Где-то телефон записан. Ой, я ведь даже не знаю, как внука зовут… Интересно, она мне его приведет? И завещание срочно переписать. Да, обязательно. Владькину квартиру – на внука. Мою – на племян… Нет, к лешему родственников. Все имущество внуку отписать. Единственному. Родному. Больше некому. Надо успеть, надо успеть, надо успеть…» – Машка! Гулька! – крикнула Графова, и не услышала собственного голоса. Она пыталась издавать звуки снова и снова, но на свободу рвалось тупое мычание. И тогда старуха что есть мочи стала колотить тростью по тумбочке, круша стоящую на ней посуду, лекарства. – Ну, хватит, хватит, успокойся, – запричитала Гуля. – Что случилось? Что ты, как рыба, ртом воздух хватаешь? Не можешь говорить? Маша, прибери тут и принеси ручку с бумагой, Тоня что-то сказать хочет. Кое-как старуху устроили на диване в полу вертикальном положении, положили перед ней бумагу, в руку сунули ручку. Рука на слушалась, выводила чудные каракули, постепенно каракули стали напоминать буквы и, приспособившись, старуха наконец-то написала: «завещание, внук, надо срочно». Она не замечала, как побелела Гулизар, как удивленно раскрылись Машкины глаза, пыхтя, продолжала водить ручкой по бумаге – «цацки раздели… себе… Свете – соседке… Машке не вздумай…». – Тонюшка, ты запамятовала? Вчера был нотариус, ты сама попросила пригласить. – Графова притихла, внимательно слушая подругу. – Как велела, так и сделали – все на внучка твоего переписали. Не переживай. Лекарство прими и – спать. Спать, спать, спать. Старуха облегченно вздохнула, послушно проглотила таблетки и стала погружаться в сон: «Вчера... Вот и хорошо, волю Владюшкину выполнила... На внука… На внука?.. Не помню… Я же не знаю его имени… Как же тогда?... Гуля, наверно… Она – молодец, она сделала… Для меня… подруга… Гуля…» Часть двенадцатая Как же Ольга не любила материны причуды. При каждом удобном случае старалась увильнуть от поручений, навязываемых доброй мамочкой. Больше всего ей не нравились поездки по родственникам и, в первую очередь, к тетке Тоне. – Тетка совсем из ума выжила, – жаловалась Ольга подруге. – Особенно в последнее время, когда стала почти лежачей. Был у нее какой-то перелом, и не то срослось что-то неправильно, не то бабка решила симулировать, но она не встает со своего продавленного дивана. Сидит целыми днями на нем, лохматая, неприбранная, в дырявой ночнушке, пультом от телевизора щелкает, газеты читает. Теперь уже с трудом верится, что тетя Тоня когда-то слыла красоткой, но я хорошо помню. Как она одевалась! А как ходила! А как жила! Королева! Но сейчас точно бомж последний. Властные царские замашки лишь и остались. Ведь нашу семью она не любит, из всех только со мной может общаться, но недолго, минут десять, не больше. Приедешь, а тетка орет из комнаты: «Ну-ка быстро говори, кого там леший принес!» Дверь ее днем открыта, Маша, уборщица только на ночь запирает, от общего холла ключ соседка дала – хорошая женщина, добрая, раньше всегда с теткой Тоней помогала, а потом меж ними кошка пробежала, и появилась Маша. Неприятная личность, глазками своими поросячьими стреляет из стороны в сторону, никогда не смотрит в глаза собеседнику, алкоголем иногда от нее попахивает. С консьержкой в теткином подъезде разговорилась, так такого узнала про Машу, что до сих пор не верится. Особенно про ее любвеобильность, про неразборчивость в связях. Ну, разве может здоровый человек крутить роман с грязным бомжом? А про Машу говорят – крутит, да еще и не с одним, и, не отходя от рабочего места, от мусорокамеры. Бррр! Как представлю – мурашки по коже. Сегодня матушка снова командировала Ольгу к тетке Антонине: – Вторую неделю не могу до нее дозвониться, так что съезди, проведай. Скоро годовщина смерти Владислава, может, Антонина согласится съездить на кладбище, Иосиф обещал машину с водителем. Ольга стояла перед дверью тети и уже минут пятнадцать безрезультатно жала на звонок. Дверь оказалась запертой, а соседей никого не было дома. Она собралась было уходить, но услышала шум остановившегося лифта. В дверях показалась Светлана Тихоновна: – Олечка, добрый вечер. Что-то давненько я вас не видела. – Добрый и вам. А мы стали реже бывать из-за вконец испортившегося характера тети. Вбила себе в голову, что мы к ней ездим из-за наследства и ничем переубедить уже невозможно. – Знакомо, ¬– рассмеялась соседка. – Вы же слышали про завещание, в котором Антонина отписала свою квартиру мне, и которое я потом порвала. – Ой, да не берите в голову. Тетя свои завещания как перчатки меняет. Только на мое имя она писала их раз пять или шесть. Вы, кстати, не в курсе, дома ли тетя, а то я звоню, звоню?.. И к телефону почти две недели не подходит. – Вы проходите ко мне, чайком побалуемся, я вкусные конфеты купила. Заодно и поговорим. – Предложила Светлана Тихоновна. Ольгу не нужно было приглашать дважды, в обед перекусить не удалось, желудок подавал позывные громким урчанием. – Сдается мне, что ваша тетя в больнице. Примерно неделю назад я услышала разговоры в коридоре, вышла, а там бригада скорой помощи. Они как раз в квартиру к Антонине заходили. Я минут двадцать маялась, что-то на сердце скверно стало, заныло оно, я выпила таблетки, несколько раз выглянула, прислушивалась, а потом не выдержала и пошла к вашей тете. Дверь ведь обычно открыта. Она и была не заперта. Но стоило мне войти, из комнаты выбежала Леночка, Машина дочь и, можно сказать, вытеснила меня грудью. А на мои расспросы твердила одну фразу: «Все в порядке, идите, идите…» За ее спиной я успела заметить Машу. Знаете, они обе были раскрасневшиеся, какие-то взъерошенные. Думаю, следует позвонить Маше и подробно расспросить о состоянии здоровья Антонины Ивановны. У вас ее телефон имеется? – Да, конечно. ¬Сейчас чай допью и позвоню. А вы не могли бы мне пока рассказать о ссоре между вами и тетей Тоней? Простите, любопытно ведь, чем вы ей так насолили. Зная вас, как-то не верится… – Не стоит продолжать, – остановила Светлана Тихоновна. – Охотно расскажу, и, если возможно, в обмен на информацию с вашей стороны. – ?? – Я давно хочу разобраться в причинах ненависти Антонины к вашей семье. Кто знает, вдруг это поможет нормализовать отношения. Не только ваши, но и мои с ней. Понимаю, просьба бестактна, отдает бабскими сплетнями, потому настаивать не смею. Ольга согласилась на бартер, и пока Светлана коротко излагала историю годовой давности, пила чай, изредка вставляя удивленные реплики. – Вы не поверите! – воскликнула Ольга, когда профессор закончила свой рассказ. ¬– Мы тоже в глазах тети Тони всегда были ворами, жуликами и пройдохами. Только к деду Семену тетя относилась хорошо, и еще почему-то меня более-менее нормально воспринимает. А история охлаждения отношений между тетей Тоней и всеми остальными родственниками давняя. То ли перед Павловской реформой все началось, то ли как раз после нее, но точно, что до августовского путча 1991-го, хотя ведь и реформа была в том же году. В принципе дата не имеет значения. Тетю Тоню арестовали за спекуляцию и валютные махинации. За несколько лет до этого она ушла на пенсию, но своими темными делами заниматься продолжала. Родители мои предполагали нечто в таком роде, но тетя в подробности своей жизни никогда никого не посвящала. То есть у нас, кроме догадок, никакой информации не было. А она, кстати, арест предвидела. Накануне неожиданно приехала с мешком, набитым деньгами, драгоценностями и попросила временно взять его на хранение. Мама не смогла отказать в просьбе и очень переживала – ведь неизвестно, откуда такое богатство у сестры, вдруг ворованное, а тетя Тоня и в тот день ничего объяснять не стала. Когда ее посадили, нашу квартиру ограбили. Как назло. Добра пропало много, но и тетин мешок тоже. А тут она звонит из следственного изолятора. Мама с папой, конечно же, пошли на свидание. Тетя Тоня попросила их найти хорошего адвоката, намекала на то, что деньги нужно взять из того злополучного мешка. А в тюремных стенах всего не объяснишь толком, хотя мама пыталась. В опасные игры втягивала тетка. Тот адвокат, которого выделило государство бесплатно, не был заинтересован в смягчении наказания, тетке «светил» очень большой срок, а денег на платного защитника у нас не было. Кража сильно подкосила семью, свободные средства в тот момент были вложены в начатое папой собственное дело. В итоге, помочь тетке мы не смогли, как ни старались. Видит Бог – это чистая правда. Помогла ее давняя и единственная приятельница – Шомаева. Это она нашла деньги на адвоката. Благодаря ему, может, еще и пенсионному возрасту, тетя Тоня получила очень маленький срок, сидела она всего год. А когда вышла на свободу, и пошло-поехало, скандалы, обвинения черт знает в чем. Она не поверила в кражу, в то, что ее мешок пропал с нашими вещами. Помню как она орала на маму, впервые тогда услышала из ее уст мат. Вот, с тех пор и… Мы ведь лет пятнадцать или больше не общались. А потом она позвонила. Когда умер мой двоюродный брат. Часть тринадцатая Женщина взгрустнули. Тема смерти всегда вызывает грусть. А Владислава обе помнили хорошо. Поговорили о нем, о его неудавшейся жизни, о раннем уходе из жизни, о его ребенке, которого бабка отказалась признать. Даже выработали некий план по восстановлению добрососедских и доброродственных отношений. И только после этого Ольга набрала номер уборщицы. Светлана Тихоновна чуть не выронила чашку из рук, когда Оля вскрикнула сиплым голосом: – Что?!.. Когда?.. А почему вы нам не позвонили?.. Как кто? Племянница. Как это… – связь оборвалась, Ольга сидела, в недоумении уставившись на телефонную трубку. – Она сказала, что тетя Тоня умерла. – Так, девочка. В первую очередь успокойтесь. Водички выпейте и подробно расскажите о вашей беседе. Что еще сообщила Маша? – Умерла… Позавчера… вроде, я не расслышала толком. Спросила кто я такая... Еще про то, что у тети Тони нет никаких родственников. Всё. Она не дослушала и бросила трубку. Но ведь мы знакомы, она меня много раз встречала у тети… Что же делать-то?... Тетю Тоню ведь нужно похоронить… Ой… похоронить… – Ольга уткнулась в ладони и разревелась. Светлана Тихоновна взяла инициативу в свои руки, стала названивать уборщице – из трубки доносилось «абонент недоступен» – Маша, по всей видимости, отключила телефон. Потом Светлана догадалась позвонить квартирантам из второй Антонининой квартиры – вдруг тем что-то известно. Но Наташа с мужем изумились новости не менее и, конечно, расстроились, ведь придется съезжать, искать новую жилплощадь. Ольга сообщила печальное известие материи и родной тетке Эле и уже все вместе стали думать, что и как делать. В первую очередь обратились в милицию. Бюрократическая машина доблестных внутренних органов без осечки выдала: утром доказательства родства – вечером запрашиваемые сведения, собирать которые предстояло не только в столице, но и в Новосибирске. Телефон Маши по-прежнему долдонил о недоступности абонента. Подруга Графовой – Шомаева, тоже не брала трубку. А вечером следующего дня к Светлане Тихоновне прибежала взволнованная квартирантка Наташа. – Извините, что я именно к вам пришла, но у меня нет связи с родственниками Антонины Ивановны. А дело не терпит отлагательства. И хоть у нас с покойной были чисто деловые отношения, я, в первую очередь, человек разумный, и то, что расскажу вам сейчас, меня не просто потрясло – ошарашило. Думаю, и вас потрясет. Оказалось, что Наташе полчаса назад позвонила Маша, сообщила о смерти Графовой и разрешила проживать в квартире и дальше. – Причем, царский жест был сделан уборщицей, вы не поверите – на правах наследницы. Но самое главное и печальное – Антонину Ивановну уже похоронили. Сегодня. – Как сегодня? – опешила Светлана. – Этого не может быть. Мне Оля звонила, они еще не утрясли формальности с милицией. – Так хоронили и не родственники вовсе, а Маша с дочкой и еще какая-то женщина с труднопроизносимым именем и отчеством, я не разобрала. – Наташа увидела, как вытянулось лицо, округлились глаза у собеседницы, и поспешно закончила. – Маша завтра зайдет к нам и покажет моему мужу завещание, он на всякий случай попросил. Утро принесло очередной сюрприз. Звонок в квартире профессора не умолкал, кто-то настойчиво жал на кнопку. Накануне она поздно легла спать: экстренно вызванный мастер долго возился с замком общей двери в холле (соседи единогласно решили поменять «личинку»), долгие разговоры с Ольгой, с ее матерью вымотали Светлану окончательно. «Началось…» – подумала она и оказалась права. Через окно входной двери взору предстала троица: двух женщин Светлана Тихоновна узнала сразу – уборщица и подруга покойной соседки стояли поодаль, а дверной звонок терзала худая, нервная незнакомка средних лет. – Вам кого? – не открывая двери, вопросила Светлана. – Дверь откройте! – вместо приветствия выкрикнула незнакомая тетка визгливым голосом. – Простите, а на каком основании? Вы, собственно, кто? – Представитель управляющей компании я. И пришла вселять законных наследников в соседнюю квартиру, а вы поменяли замок в общей двери, так что впускайте нас. Предупреждаю, не откроете, будем ломать дверь. – Она воинственно насупилась. – А! Я поняла, вы – наш техник-смотритель. Но с каких это пор, позвольте узнать, управляющим компаниям предоставили полномочия судебных приставов? До сегодняшнего дня изменений по институту приставов вроде не было. Или я не владею информацией? Своими познаниями в юриспруденции Светлана смутила посетительниц, они ретировались к окну и стали совещаться. А она тем временем вызвала милицию. На шум очень кстати вышли две соседки-пенсионерки, готовые держать оборону. Как ни странно, троица дождалась приезда правоохранительных органов, были предъявлены документы, в том числе, и завещание. Старший по наряду внимательно выслушал обе стороны и вынес вердикт: – Насколько мне известно, дом этот кооперативный, на самоуправлении, так что ваши слова, – он обратился к технику-смотрителю, – я расцениваю, как ложь и попытку незаконного проникновения на территорию чужой собственности. С этим мы разберемся дополнительно. Кто-нибудь пусть вызовет коменданта дома и сантехника. Мы зайдем в квартиру, вызволим кота, который орет под дверью, перекроем воду, выключим свет и опечатаем ее ровно на шесть месяцев. Вот так, дорогие наследницы и госпожа нарушитель спокойствия граждан. Пока ждали коменданта и водопроводчика, милиционер попросил Светлану Тихоновну о любезности, так как увидел в приоткрытую дверь ее квартиры ксерокс: – Если не затруднит, снимите для акта копию с завещания? Предусмотрительная Светлана с молчаливого согласия старшего лейтенанта сделала дополнительные копии для себя. – От всей этой вашей истории за версту смердит криминалом. – Шепнул ей на ухо, прощаясь, милиционер. И как только за ним закрылась дверь, Светлана с комендантом уткнулись в добытые документы: «…все имущество Графовой Антонины Ивановны, определенное на момент ее смерти, движимое и недвижимое, за исключением квартиры, находящейся по адресу…. завещаю Шомаевой Гулизар Надировне… Квартиру по адресу… завещаю гражданке Молдовы Крайну Марии…» – Эх, если бы я в тот день, когда приезжала скорая, прорвалась к Антонине… – Теперь-то что об этом сожалеть? Был человек, и нет человека. А вы пощадите, свои нервы, Светлана Тихоновна, знаю я вас, начнете теперь себя винить во всем. – Комендант горестно вздохнула и засобиралась. – В том-то и дело: был человек, и вдруг не стало. И все тайком. Теперь картина ясна. А я всю прошлую неделю недоумевала: если Антонина в больнице, почему Маша, ее дочь и Гуля снуют туда-сюда, и все с сумками, с пакетами. Три дня назад видела, уборщица пылесос тащила. Обчистили квартиру. Но даже это не главное, черт с ними, с вещами. Ведь до сих пор неизвестно как именно похоронена моя соседка. У нее пунктик имелся, похороны свои как по нотам расписала, заблаговременно, много лет назад. Показывала мне. Больше всего она боялась быть сожженной или похороненной не по русским обычаям. Как-то не верится, что Маша с Гулей соблюли традиции, куда проще сжечь тело, а урну с прахом на полку поставить. Хотя… могли и в могилу Владислава подхоронить. Было ли отпевание? Неизвестно. А поминки? Это ж святое! Варвары какие-то. Монстры. Не дать родственникам проводить в последний путь человека. Что же творится на свете? Куда мы катимся? Эх, если бы я знала, если бы… P.S.: До написания рассказа я изредка баловалась картами – пасьянс разложить на сбыточность желаний, подружке погадать на будущее. После истории с Антониной Ивановной прикасаться к картам больше нет никакого желания. Страшно заглянуть в свое или чужое будущее, в настоящем куда комфортнее. © Ирина Курамшина, 2017 Дата публикации: 08.06.2017 16:14:03 Просмотров: 1879 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|