Кукушкины слезы

Валерий Панин

Форма: Поэма
Жанр: Поэзия (другие жанры)
Объём: 663 строк
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Роман в стихах

- У него столько талантов, что хватило бы на несколько человек.
- Но он ни один из них не реализовал…
- Нет, ты не права. Он сумел остаться порядочным человеком.
- Это его и сгубило – он не выбился в люди…
(Из разговора двух подруг)

Какое странное желанье:
Начать роман, притом в стихах.
Пусть не грозит ему признанье
(Предвижу даже: полный крах),
Но приговора в графоманстве
Поверьте, вовсе не страшусь.
Упрёков в гордости и чванстве
Оспорить также не решусь.
Всё это есть. Я каюсь: грешен!
Мы все в желаниях слепы…
Но кто в мечтах себя не тешил
Обожествлением толпы,
Назойливым вниманьем прессы,
Дождём из премий и наград,
И кто богемные завесы
Хотя бы приоткрыть не рад?!
Таков и я. Но есть отличье
От славы жаждущих юнцов:
Я, к счастью, не забыл приличье,
Мне сорок семь, в конце концов!
Тщеславья мук не ощущаю,
Мелькать в рекламе не хочу.
Тебе роман я посвящаю,
Тебе на суд его вручу.
И к чёрту суету и славу –
От них душа не задрожит!
Мое творение по праву
Тебе одной принадлежит…
Чем всё закончится, не знаю
И, помолившись, начинаю.
За труд прощенья не прошу –
Я всё на Пушкина спишу.
Ему невольно подражаю
Размером, построеньем фраз.
И если славы не стяжаю,
Так помяну его не раз.

Глава Первая.

…Ему романтиком неисправимым
Судьбой начертано до гроба быть.
Как жить – он знает. Не умеет жить.

I

«Как мир чудесен и прекрасен,
И сколь загадочного в нём,
А день и солнечен, и ясен
Под тёплым летним ветерком.
Вокруг людей столпотворенье,
Машин, коней, телег движенье.
Как будто все сошли с ума
И разом бросили дома:
Спешат, кричат, бегут куда-то,
Несут, кряхтя, мешки, узлы.
Подняв повыше подолы,
В автобус бабы лезут с матом,
Беззлобно костеря народ,
Забивший кладью весь проход!»

II

Так думал, глядя с изумленьем,
Мальчонка щуплый лет семи,
На это светопреставленье,
Возню с машинами, людьми.
Автовокзал и парк с газоном
Ему казались Вавилоном.
Впервые в семь неполных лет
Увидел он огромный свет.
До сей поры, своей вселенной
Считал он милый Манжерок.
Там всё и вдоль, и поперёк
Он изучил проникновенно
И верил: есть село его,
А больше нету ничего!

III

Я представляю вам мальчишку.
Знакомьтесь: вот он мой герой!
Из-за него пишу я книжку,
Из-за него не сплю порой.
Мне память не даёт покоя…
Где слово подобрать такое,
Чтоб слёзы описать и боль,
Донесть сиротскую юдоль
До вас без ложного кокетства?
Их плач негромкий по ночам,
Тоску по родственным плечам...
Позор стране, укравшей детство!
Где миллионы словом «мать»
Не могут никого назвать…

IY

У Пушкина его Евгений
Был знатен и нужды не знал.
Устав от света, пленник лени,
К больному дяде поспешал
(Онегина ждало наследство).
Он отыскать от скуки средство
Хотел от общества вдали,
И был духовно на мели.
Но не нашёл он там веселья:
С Татьяной встретился, и с ней
Хандру почувствовал сильней.
Убил соседа от безделья…
Не стану все перечислять –
Роман обязан каждый знать.

Y

А мой герой, по меркам скромным
Времен «застойной» старины,
Не знатен. И к тому ж рождённый
Не лучшей дочерью страны –
Его оставила в детдоме.
Ни теть, ни дядь, ни бабки. Кроме
Сестры постарше – никого,
Кто бы согреть хотел его.
Жила сестренка в интернате
Как он, «казанской сиротой»,
Считалась доброй и простой,
И помнила всегда о брате.
Ему писала, как могла,
И встречи в будущем ждала.

YI

Теперь я должен, мой читатель,
Не забывая ничего,
Как добросовестный писатель
Назвать героя моего.
Кем был рождён и как воспитан,
Учился где и чем начитан,
К чему имел свой интерес,
Каков был рост и полный вес.
Какое было окруженье:
Друзья, враги, любви предмет,
И чей выслушивал совет.
К кому испытывал почтенье,
В ком дружбу искренне искал,
И кто был главный идеал.

YII

А после, по канве романа,
Как будто грех какой тая,
Внушать решительно и рьяно,
Что мой герой совсем не я!
Но это ложное кокетство –
Для автора всего лишь средство
Укрыться за чужой спиной,
Иметь возможность под рукой –
Завуалировано, тайно –
Хвалить героя… и себя!
Ругать… так тоже ведь любя,
Блюдя традицию лояльно.
Но я, чтоб прецедент создать,
Решил все правила сломать!

YIII

Я о себе пишу! Возможно,
Самонадеянно чуть-чуть
И как-то на душе тревожно.
Но этот мой нелёгкий путь,
И опыт, что накоплен миром,
И тот, кто стал для всех кумиром
Мне руку в помощь подадут
И я создам достойный труд…
Как всякий, Пушкина читая,
Я слушал музыку стихов
И рифм игру, и ритмы строф,
Сюжеты залпом поглощая,
Где красота и легкий слог
Приводят каждого в восторг.

IX

Ах, детство, детство – время Божье!
Когда ещё едва читал,
Я с восхищением и дрожью
Рассказам Пушкина внимал:
С корытом проклинал старуху,
И жаждал превратиться в муху,
Мечтал лететь куда хочу,
А нечисть предавать мечу.
Захваченный воображеньем,
Я лук натягивал стрелой,
Встречался с Чудо-головой
И смело ей грозил сраженьем,
И Елисеем славным был…
Я это счастье не забыл!

X

Я до сих пор, читая, вижу
Не буквы в книге, а кино,
И ярче, образней и ближе
Простой реальности оно.
Истоки призрачных мечтаний
Лежат, возможно, в подсознаньи:
Я в детстве целый год болел,
Едва недуг свой одолел.
Но пребыванье в карантине
Как видно принесло плоды –
Мечтая там на все лады,
Я рисовал себе картины
И часто путал явь со сном,
Как будто в мире жил ином.

XI

Но и реальность не сдавалась:
Куда ни глянь – везде она!
С моими грёзами сражаясь,
Лишала благостного сна.
И все ж, судьба меня хранила,
Защиту мне свою дарила.
От козней, подлости и зла
Меня спасала, как могла…
Дано Всевышним мне с рожденья
Иметь дилемму пред собой:
Идти отважно за судьбой
Или в мечтах искать спасенья.
И я, синицу сжав в руках,
Мечтал всегда о журавлях!

XII

Приют сиротский в Манжероке
В тридцатых создан был годах.
В нём дети отбывали сроки,
А папы, мамы – в лагерях.
С войной прибавились заботы:
Уже солдатские сироты
Игрою оглашали двор
И плачем мрачный коридор…
От года царского расстрела
Довлеет над Россией рок:
Не прекращается поток
Детей, чье детство обгорело.
Забывши Бога, наш народ
Исправно поставлял сирот.

XIII

Тому, кто первый раз приходит
Случайно в детские дома,
Сравнение на ум приходит:
«О, Боже мой! Да здесь – тюрьма!»
Унылы стены, быт казённый,
Детишек облик обозлённый,
И запах хлорки и нужды.
Повсюду явные следы
Такой тоскливой безнадёги,
Что гость невольно поспешит,
Услышав детский крик души,
Унесть свои подальше ноги.
А кто у власти – высоко,
К ним докричаться нелегко.

XIY

Я всех страстей, которых много,
Не в полной мере описал.
Уж заодно (не очень строго)
Хочу представить персонал.
Здесь все, за редким исключеньем,
Работу мнили злоключеньем.
Из них едва ли б кто-то мог
Достойно зваться «педагог».
Без зла – бездушно, безразлично –
Сиротам сыпали тычки,
Не замечая их тоски.
Они на поприще обычном
Свое призванье не нашли.
В приют «ушинские» не шли!

XY

Мне повезло. Судьбой хранимый,
На трудном жизненном пути,
Имел я Ангелов незримых.
И зримых тоже смог найти.
Они участье принимали
В моей судьбе, как будто знали,
Что в этом хрупком пацане
Хранятся где-то в глубине
Ему не ведомые силы.
В груди имея сердца жар,
Иль педагога славный дар,
Они сиротский холод стылый
Во мне сумели растопить,
Любовь к прекрасному привить.

XYI

Я к ним вернусь еще в романе
И всех подробно опишу.
Их образ, словно свет в тумане,
Во век в душе не погашу.
А это долгое вступленье
Пора закончить. Все сомненья
Разрешены. И мой рассказ
Подробный, честный, без прикрас,
На суд насмешливый, пристрастный
Предоставляю! Будь что будь -
Идущий да осилит путь!
Мой труд – надеюсь, не напрасный, –
Кому-нибудь, в ком боль и тьма,
И в самом деле, даст ума?

XYII

На юге Западной Сибири,
Где горы небо в клочья рвут,
Земля – прекраснейшая в мире –
Сверкает, словно изумруд!
Алтай родной! Мой край напевный,
Как Боги гор – такой же древний.
Твои вершины, синь озер,
Простор тайги, цветов узор
Меня приводят в восхищенье.
Запали в сердце навсегда
Долины, чистая вода,
Ущелий мрак без освещенья,
Пещер таинственный гранит…
Там все историю хранит.

XYIII

Народ воинственный и гордый
Предания седых веков
Передавал через аккорды
Забытых древних языков.
Лишь зазвучит топшура ода,
Услышишь ты без перевода
Воды бушующей потоп,
Всесокрушающий галоп
Коней приземистых и быстрых,
Батыров сказочную мощь,
Творивших молнию и дождь,
И русла речек каменистых.
Здесь горловой напев певцов
Рисует подвиги отцов.

XIX

Алтайцы жили племенами
На перекрестке двух культур.
Старались в мире быть с богами,
Вели потомство от уйгур.
В долинах сеяли, пахали,
В горах железо добывали,
А в основном растили скот –
Народа и семьи оплот.
В тайге козлов и белку били.
От ворогов храня страну,
Вели с Джунгарией войну.
И, верно, до сих пор бы жили
Среди врагов, войны и бед,
Когда б не северный сосед.

XX

Когда войною постоянной
Врагу ослаблен был отпор,
И стал угрозою реальной
Порабощения позор,
Зайсаны Курултай собрали,
Царице ходоков послали –
Она им волю шлет свою:
«Принять в Имперскую семью!» –
Алтай вошел в состав России!
Народ из нескольких племён
Был, наконец, объединён
Без унижений и насилья.
А в этом крае русский люд
И раньше находил приют.

XXI

Уж дни те в памяти померкли,
Когда впервые на Алтай
Противники царей и церкви
Пришли искать небесный рай.
Глухой тайгою пробираясь,
Крестом двуперстным осеняясь,
Из бревен ставили забор.
Рубили избы, бани, двор,
Валили чохом кедры, ели,
Скоту косили сено в срок,
Зимою добывали в прок
Меха зверей. Они сумели
Язык хозяев перенять
И к ним сватов своих заслать.

XXII

И постепенно, год от года,
Имея каждый свой исток,
Как две реки – так два народа –
Слились в один большой поток.
Из-за прироста населенья
Возникли новые селенья,
С товаром ехали купцы –
Цивилизации гонцы.
Для нужд торговых и военных
Тянулся Чуйский тракт на юг.
И поднимал железный плуг
Пласты в долинах заповедных,
В лугах альпийских без вреда
Бродили тучные стада.

XXIII

С тех пор в Катуни бирюзовой
Воды немало утекло.
Преданья старины суровой
В наш век как мутное стекло.
И, как бы ни было обидно,
Нам в прошлом многое не видно.
Чем дальше век, тем тоньше след,
Тем меньше знаем мы ответ
На то, как жили наши предки.
Они в былые времена
Не оставляли письмена,
Ведь грамотеи были редки.
А идол каменный молчит –
Свою историю хранит.

XXIY

Стрелою время пролетело,
Забылось многое давно…
Хотела мать иль не хотела –
Родился я в Шебалино.
Село районное лежало
Перед Симинским перевалом.
Работу людям и доход
Давали: маслосырзавод,
Колхоз, сельпо; для зим суровых
Валяли валенки в цеху
И шили шубы на меху,
Давили сок для вин дешевых.
На общий взгляд со всех сторон
Не из последних был район.

XXY

Я с матерью расстался рано.
Отца, считай что, и не знал.
О них неточно и пространно
Обрывки сведений собрал.
Отец – алтаец из кипчаков,
В войну освобождавший Краков,
А мать – из рода казаков,
Сбежавших с Дона от оков.
Моих три дяди воевали:
Бобой убит, другой – Аржан –
В санбате от смертельных ран
Скончался. Третий – Димой звали –
В конце войны принял приход
И исповедовал народ.

XXYI

В те годы многие солдаты
Кто в церковь шел, кто в кабаки.
Им ночью снились медсанбаты,
Друзья без ног и без руки.
Им было трудно, невозможно
Смотреть и знать, как безнадёжно
Отстала от Европы Русь.
В деревне захудалый гусь
Был недозволенным богатством.
А там, в Европе, средь руин
И хлеба вдоволь, сладких вин
Полны подвалы… Святотатством,
Наверно, было бы считать,
Что лучше б им не побеждать!

XXYII

В кругу фронтовиков-героев
Слетали часто сгоряча
Слова, что не туда мы строем
Пошли со смерти Ильича.
Что слишком рьяно мы косили
«Врагов народа» по России,
И вместо истинных врагов
Сгноили в лагерях сынов,
Что Родину венчали славой,
Или могли бы увенчать…
Народ уже не мог молчать,
И вновь с жестокостью лукавой
НКВД погнал в ГУЛАГ
Этап из тех, кто брал Рейхстаг.

XXYIII

Но был другой «этап» – незримый:
В строю отцов и матерей
Шли арестантами немыми
Полки «кукушкиных» детей.
Чужие гнёзда разоряя,
Птенцов невинных собирая,
Страна сгоняла их в приют.
Там каждый был одет, обут,
Снабжён трёхразовым питаньем –
Хватало вроде бы вполне,
И даже лучше, чем в семье:
Ученье, игры, воспитанье…
Но почему ж, при всём при том,
Им ночью снится отчий дом?

XXIX

Они всегда молчат о драме,
Но часто в сонной тишине
Сорвется крик: «Хочу я к маме!
Отдайте, люди, маму мне!»
Но им в ответ – одно молчанье.
И утром – разочарованье:
Казенный дом один на всех
И редкий невесёлый смех,
И взрослый взгляд на детских лицах…
Прости, читатель… Столько лет
Прошло с тех пор. А всё ж, нет-нет,
Мне ночью мой детдом приснится…
Я после сам не свой хожу,
Покой нигде не нахожу …

XXX

Мелькают прошлого картинки,
Их память накрепко хранит:
«При свете тусклой керосинки
Ночная няня сидя спит,
А в тёмной спальне коек тридцать.
Вот кто-то вдруг начнет возиться,
Потом тихонько подвывать
И со слезами маму звать.
За ним еще один проснется –
Теперь уж двое заревут,
А там другие к ним примкнут,
И тут такой концерт начнется…
Но няня матом завернет –
Порядок мигом наведет!»

XXXI

Мы в прошлом многого не знаем
И часто с выводом спешим.
А если что не понимаем,
То на историков грешим.
У нас среди других ученых
И академиков лощеных
Один Историк не в чести.
Ему приходится нести
И груз, и тяжесть обвинений:
Мол, там солгал и обманул,
А там от правды отвернул.
У каждого сто тысяч мнений
И вряд ли сразу разберёшь,
Где правда чистая, где ложь.

XXXII

Едва «царёк» на трон взберётся
И ну – историю менять.
И так за бедную возьмётся,
Что трем НИИ не разобрать!
Где подцепили мы заразу:
Кроить былое по заказу?
Зачем в угоду подлецам
Даем им званье «мудреца»?..
Мы до сих пор рабы «генсеков»:
Готовы «первых» прославлять,
Их фразы хором повторять,
Портреты вешать по сусекам,
Но стоит им оставить пост –
Мы их чихвостим в полный рост!

XXXIII

И есть две крайности в наличье:
Одна – во всем хвалить страну
(Порой дойдет до неприличья
Да так, что скажешь: «Ну и ну!»),
А то вдруг – критиками станем
И жалобами всех достанем,
Что в прошлом было всё не так,
Тот был злодей, а тот – дурак:
Страну засеял кукурузой.
Другой – застоем задушил,
Себя, чем можно, наградил
И в гроб сошёл под этим грузом,
Оставив людям на кону
Пустые полки и войну.

XXXIY

А после недруги шутили
(Куда ж без них – без шутников?):
«Вы за три года схоронили
Трех «генеральных» стариков!»
Но мы за два десятилетья
Хватили столько лихолетья,
Что вряд ли есть еще пример:
Разрушили СССР,
Из танков в Белый Дом стреляли,
Врагами сделали друзей,
Сослали коммунизм в музей
И рубль на доллар поменяли.
…Была еще Чечня, террор…
И поражения позор.

XXXY

Все так стремительно случилось,
Вдруг разлетелось в пух и прах,
Как будто впали мы в немилость
У Бога там, на небесах.
Иль разом возмутились духи
И по стране чума разрухи
Тайфуном страшным пронеслась.
Никчёмной оказалась власть
И согрешила пред народом.
Ведь без войны и мятежа
Мы стали жертвой грабежа,
Мы вымирали с каждым годом!
И стал для нас один кумир:
Бандит, чиновник и банкир.

XXXYI

Но нет страшней и злей «наследства»
(Его не сбросишь, не спихнёшь):
Мы погубить сумели детство
И потеряли молодёжь.
А есть ли хуже преступленье –
Убить младое поколенье,
Разрушить дом, семью, страну?
Ведь даже в страшную войну
Примеров не было позорных –
Забыть о детях хоть на час!
И в лабиринтах теплотрасс
Мы не растили беспризорных,
Узнавших с самых малых лет
Убийства, секс и клей «Момент».

XXXYII

Ни для кого уже не странно,
Когда вещает нам экран:
«Ах! Семилетняя путана!
Ах! Пятилетний наркоман!..»
За десять лет реформ, помалу,
Учились дети криминалу,
Тому, как в мире выживать,
В котором враг – отец и мать,
А воровство и секс-услуги –
Всего лишь способ хлеб добыть;
Здесь дышат клеем, чтоб забыть
Жестокий мир, где люди – слуги
В кровавом царстве Сатаны…
Нам дети стали не нужны!

XXXYIII

И так страна «разбогатела»,
Настолько стала «процветать»,
Что от щедрот открыла «дело» –
Детей за «бабки» продавать!
И покупатель заграничный
Берет товар экономичный:
Зачем дитя самим растить,
Коль проще деньги заплатить?!
Мы до сих пор читаем страсти
Про то, как мучают сирот,
Как их пускают в «оборот»
И разбирают на запчасти…
Царь Ирод – тот честнее был:
Он всех младенцев перебил!

XXXIX

Скажи мне, Родина родная,
Когда свернули мы с пути?
В какой период воля злая
Сумела нас с ума свести?
Скажи, какой ужасный ворог
Навел на разум тёмный морок
И на страну упала мгла?
Кто из Двуглавого Орла
Так гнусно вылепил Кукушку,
Которая плодит птенцов
Без матерей и без отцов?
…Мне не забыть одну старушку,
Сказавшую попу с тоской:
«Я умираю сиротой…»

XL

И все ж, я твой птенец, Россия!
Не мне судить тебя за грех.
Я всем твержу, что ты – Мессия,
И станешь Светочем для всех!
Очистишь ты свои одежды
И снова маяком Надежды
Укажешь нам, заблудшим, путь,
Поможешь всем постигнуть суть
Простых законов мирозданья,
И вместо призрачных идей
Полюбишь ты своих детей.
Иначе ждет нас наказанье:
Родные гнезда разорив,
Мы быстро превратимся в миф.

XLI

Читатель мой! Я, слава Богу,
Осилил первую Главу!
Я только вышел на дорогу
И где конец – не назову.
Ах, Пушкин, Пушкин! Мой мучитель!
Да, ты для нас для всех – Учитель
И первый средь других имён.
Зачем я был тобой пленён?
Зачем я – гордости в угоду –
Взвалил на плечи этот труд?
Читатель, мы простимся тут,
И к новому, быть может, году
С тобою встречусь я опять –
Стихами буду забавлять.

Конец первой Главы.

Август 2007 год.

© Валерий Панин, 2008
Дата публикации: 06.04.2008 20:43:27
Просмотров: 3437

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.