O,кей!

Юрий Иванов

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 15906 знаков с пробелами
Раздел: "Любовь зла..."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

"И тут я увидела, как медлительный пожилой
мужчина в галстуке и с грустным лицом,
плавно полетел с капота моего автомобиля."
(Интернет; из объяснений к протоколу ГИБДД)

Вечером в пятницу он, наконец-то, напился от радости.
Совсем, вроде бы, и не хотел, а напился. Всю неделю на радость не было и намека и он позвонил двоюродному брату. Тут же, на свой первый вопрос «ты чего делаешь?», получил абсолютно хрустальный ответ «а не побухать ли нам сегодня вечером?». После утвердительного «отчего ж» забились на «Поплавок», к восьми. Брат обещал заказать там столик и все пути назад, к здоровому образу жизни, были безжалостно отрезаны.
В четыре, когда он уже ехал домой, ему на мобильный вдруг позвонила Иришка из правового отдела мэрии. «Манюнька» – так он её звал. Она действительно была миниатюрна, как куколка. И её всегда хотелось. Он тут же пригласил её вечером в кабак, но она грустно отказалась – муж обещал прибыть к семи тридцати на ужин. Муж у нее был мент и обладал табельным оружием. Иришкиных зигзагов души он не понимал и отличался нездоровой ревностью. Муж желал ею безраздельно властвовать, а власть и Иришка были попросту несовместимы.
Манюнька была то, что в прежние времена и в достойной стране называлось бы бабочка или стрекоза – существо, рожденное для любви и ни для чего больше. Случай весьма подробно описанный в литературе. В нормальных цивилизациях у таких девушек есть определенная структурная ниша, а в нашей же им приходится зачем-то ходить в школы и вузы, где-то работать, между делом разрушать чужие жизни, вносить раздрай в семейные отношения, причем и в свои и в чужие. Обижать их и обижаться на них нельзя – в том нет их вины. Они ни о чем другом не думают, живут сексом, дышат любовью и всем, что вокруг её.
Они не шлюхи, это особого рода зацикленность. Таких можно отнести к специфичным ангелам – райским существам, отбившимся от стада и растерявшим сценарии и расписание собственных ролей. Они есть бродячие воительницы любви. Не застегнутые на все пуговки самураи, а легконогие бесхозяйные ронины-раздолбаи. Превосходя первых в сексуальности, они никому не принадлежат. Они свободны и тем подкупают. Людям на которых падает их любовь несказанно повезло. Их можно считать призом, коим награждает нас судьба за какие-то непонятные, случайно свершенные, добрые дела. Просто этот приз – переходящий и удержать его за тонкую воздушную талию еще никому не удавалось.
Они как белки в колесе сексуальности – раскручивают его беспрестанно и не могут остановить себя на принадлежности кому-нибудь одному. Им всегда мало любви. В этом колесе творятся все их несуразности, здесь нет порядка и отсутствует логика. Таким нравилось быть рабыней одного и мучить другого, провожать со слезой одного и тут же приглашать другого на свидание, сталкивать, наблюдать, страдать, напиваться, казнить себя, проклинать, каяться, ходить в церковь с одним и вырывая у него руку, убегать к другому в синагогу. А тут мог быть еще и третий, разрешающий этот дуализм, но с ним, как-то сразу же, появлялся и четвертый и этим тоже вряд ли всё оканчивалось. Половая жизнь носилась, как адский «Сапсан» – из Москвы в Питер и обратно. Эти девушки, он подметил, в любое время дня и ночи были масляно-влажными, пылкими, чуть смуглыми, с доверчивыми карими глазами тюленёнка-белька, обожающими делать это где угодно, особенно в местах для этого совершенно не предназначенных.
У Иришки был талант к любви – настоящей, страстной и беззаветной. Беда только в том, что прочие таланты практически отсутствовали. Она безумно возбуждалась среди кожаных интерьеров больших автомобилей и в роскоши хрустящих простыней дорогих отелей, обожала тощие шалаши и мокрые рыбацкие палатки, нецензурно исписанные лифты и плохо пахнущие подъезды. Она не была адекватной в полном понимании этого слова. Такую бы только любить, но мы же все хотим обладать. Нет бы погладить, понюхать, поцеловать в плечико, обнять, трахнуть и отойти, — нет, подавай постоянство. Она была девушка одноразовая, но сама и не догадывалась о том.
С ней у него были давние отношения – Манюнька десятки раз бросала его и десятки же раз возвращалась вновь, «падая в ноги». И у них снова был нечеловеческий секс, настоянный на искренней всепоглощающей любви. Но как только он прикипал к ней и ощущал, что жить без нее не может, её простывал и след, девушку куда-то несло и обратно уже не приносило. Он страдал пару недель, а потом отпускало и с годами отпускать стало всё быстрее. Он никогда не был на нее в обиде – так уж устроено это существо – маленькая неадекватная фея из пьяной розы, живущая на грани между добром и злом, на терминаторе между реальностью и фантазией.
– Манюня, милашка, приезжай тогда прямо сейчас ко мне, – отказаться от Иришкиных любящих глаз и сногсшибательного тела он не имел ни эмоциональной, ни технической возможности. Техническая возможность при одном только упоминании о об этом теле совсем некстати восставала и мешала управлять автомашиной. Пусть мир и брат катятся к черту, когда такая женщина где-то неподалеку!
– О, кей! Я уже тут у тебя… Подожду, – хрипло и низко пробасила Иришка. Нотки голоса были жирными и похотливыми, похожими на погружение пальцев в кусок мягкого сливочного масла. От женского животного тембра у него даже переняло дыхание. Видимо, ей очень хотелось сегодня. Нельзя разочаровывать девушку.
Он прибавил газу и через семь с половиной минут был дома. Черно-белая офисная Манюнька ждала его, как солдатик, возле подъезда, неподалеку от своего криво припаркованного на газоне бордового «Мини-Купера» с помятым левым задним крылом. Ездила Манюня почти также, как жила – не приходя в сознание.
Он, по-медвежьи, обхватил тонкое тельце и замер от волнения, не имея возможности вымолвить хоть что-нибудь. Она спряталась внутри его, как птенец воробья под размашистыми крыльями взрослого ворона, и тоже помалкивала, слегка пошмыгивая носиком.
Не расцепляясь, они зашли в подъезд и поднялись на второй этаж. Лишь на миг он отпустил ее для того, чтобы запереть входную дверь, а когда повернулся, то едва не поперхнулся – Манюня была уже совершенно голой и торжествующе улыбалась, подняв обе руки над головой и держа ноги в третьей позиции. Как ей удавалось обнажаться с такой скоростью – у него не имелось объяснений. Она всегда убивала собой наповал.
За все годы, проведенные с ней, он так и не постиг ее до конца. Боже мой! Как с ней живет её ограниченный муж – этот мужлан-капитан, если не сказать еблан из Заводского РОВД? Как? И ведь сколько он ее знал – столько лет она была замужем за этим недалеким орангутангом. Что их связывало? Понимал ли он, что носит на своей лысой голове не сотню, а, наверное, тысячу рогов всех сортов, цветов и народов?
Однако, Манюнька всегда старалась быть приличной женой – этого у нее было не отнять. Домой пыталась являться вовремя, держала быт в относительном порядке, быстро отходила в спорах и умела разряжать любую напряженность. Да адюльтер ужасен, но адюльтер плюс признание убийственны вдвойне. Потому пожарный брандспойт у нее находился на любую мужнину обиду. Спору нет, не всё и всегда у неё получалось идеально, но мужу, видимо, этого хватало – он был по-солдатски неприхотлив. Прекрасное качество для мужа!
Иришка, кстати, была неплохим юристом и на работе ее ценили. Она умела мгновенно находить суть проблемы, всякие там правовые шпилли-вилли, адвокатский словесный понос и прочие отвлекающие юридические закорючки ее абсолютно не сводили с ума. Любая запутанная проблема всегда лежала перед ней как на ладони. Она всё быстро находила, давала ответ, а также обнажала (обнажаться ¬ это ее суть) сокрытые направления и пути решения хитрой задачки. Однако, долго заниматься одним и тем же она не умела – решив кроссворд, сразу же впадала в скуку и начиналась мутная волокита бумажных мучений. Умные начальники всегда передавали ее тоскливо зависающие дела другому исполнителю. Надо было понимать – эта баба была не трудяга-исполнитель, а ля доктор Ватсон – она была прирожденным летучим консультантом-извращенцем, таким как Шерлок Холмс.
В остальном Иришка была абсолютная неумеха, опоздючка, шопоголичка, любила выпить, побалдеть и просто покуролесить... (остальное выше).
Сейчас, лежа на постели и глядя на болтающую без умолку голожопую Манюньку, он ни о чем не думал. Наверное он за это ее и любил – с ней у него получалось ни о чем не думать. Ни с кем не получалось, а с ней всегда одно и то же – загруженный по самое горло, он мог легко забыть всё то, что еще недавно зверски мучило его, всё о чем страдалось и всё о чем мечталось – всё-всё-всё… Стоило войти в Манюню и ничего не оставалось. Просто этот жадный рот, чувственные розовые губы и бешеный язык, полушария торчащих грудок, животик и лоно перед исчезающими в сумраке стройными ногами. И всё! Больше ничего не было. Останавливалось время и все авто за окном. Переставал литься дождь. Пароходы ложились в дрейф, самолеты зависали на подушках облаков, застывали лица людей и вязкий, как патока, ветер мазал своим гримом их бледные полумертвые щеки.
Ничего не существовало на свете, кроме Манюньки. Она была порталом в другой мир, в ту неизвестную реальность, где не живут люди. Или живут, но какие-то не такие люди. Там внутри этой женщины, не было вообще ничего, что было бы похоже на привычный мир. Там и воздух был какой-то другой. Глотнув его, можно было даже наесться досыта – ничего вкуснее он никогда не пробовал.
Ее лоно было входом в черную дыру безвременья. Розеткой бога. Через нее в него проходил некий необходимый мозгу ток и всё в нем начинало работать правильно, без сбоев и раздрая. Он довольно гудел, как мощный трансформатор, выдавая на гора нужный крутящий момент и отсвечивая теплым розовым цветом, отчего собственная жизнь казалась совершенной, абсолютно не страшной и не имела окончания.
Сегодня свет был наиболее ярким и его внезапно озарило. Он вдруг понял истинное предназначение своей женщины – Манюнька лечила его. Только ли его одного и даром ли – не имеет значения, но излечение было налицо. Ему явно становилось легче на какое-то время и он снова мог крутить педали велосипеда, к которому приковала его жизнь. Дно, которое он физически уже ощущал, отодвигалось, и он снова находился в свободном падении и снова появлялась эфирная надежда на возможность какого-то иного выхода из всей этой омерзевшей до блевоты реальности. Его отпустили всяческие путы и условности. Он снова был как ребенок – чист, свеж и свободен.
Выход из комы, снятие с креста и воскрешение. После такой любви больно разлепляться, разделяться и больно притрагиваться, прикасаться к коже. Это как предвестие, тень настоящей боли - от расставания и новой встречи. Так же как вспышка, потеря сознания на вершине любви - это как отражение в зеркале заднего вида надвигающейся последней вспышки конца света. «Новая жизнь никогда не дается даром»(с).
Манюнька, сама того не понимая, познакомила его с чем-то странным, неведомым до того – с любовью, не отнимающей свободу. С ней он верил – такое возможно. Хотя, желал ли он сейчас именно свободы? Он ничего не понимал в измененном сегодня себе. Его тянуло в пучину полного поглощения её черной дырой, собственного безоговорочного рабства и коленопреклоненной покорности перед распластанной под ним женщиной. Странно, ведь, стоило кому-то попробовать взять над ним хоть какую-то власть, он начинал бешено сопротивляться, круша все без разбору. И так было всегда. А теперь, перед кем он спасовал? Перед этой поскакушкой из постели в постель, перед этой слабой на передок дурехой?
Удовлетворенная дуреха, однако, плотнее вжалась в подушку, уютно засыпая. Дыхание ее стало ровнее и глубже. Начиналось её извечное скольжение от него. Уплыв в сон, она уже и не вспомнит о нем. Он сейчас стал для нее только теплом дыхания и чем-то живым, тем живым к чему можно прижаться, но еще несколько мгновений спустя от него не останется и этого. И тогда все её сознание и грезы, потянутся по потокам бессознательного уже без него, восторженно ужасаясь диковинным мерцаниям снов, словно потусторонним зигзагам молний за окном, и она будет, уже совсем не тот человек, которого он только что познал. Она станет чужая.
Теперь она уходит за вспышки полярных сияний совсем иных полюсов и будет жить там во власти прихотей иных, нездешних сил, открытая любым тяготениям, свободная от оков морали и запретов собственного «я». Ее уже бесконечно далеко унесло от минувшего часа, когда они оба искренне верили бурям собственной крови и, казалось, сливались воедино в счастливом и горьком самообмане самой тесной близости, какая бывает между людьми, под просторным небом детства, когда еще мнилось, что счастье — это застывший египетский барельеф, а не эфирное облачко, переменчивое и способное улетучиться в любой миг.
Он снова остался один. Она ушла. Может быть еще не совсем ушла, но ему уже точно ясно – она уйдет. И снова неделю будет болеть сердце и снова огромная неясная нежность будет еженощно топить его в теплом болоте и снова он забудет о ней, и снова, пройдя только ей известный круг, через некоторое время она к нему вернется. Он знал – одиночество – извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нем просто чересчур много говорят. Человек одинок всегда и никогда.
Только что, несколько минут назад в этих стенах слышались тихие, на грани бездыханности вскрики. По потолку гуляли тени рук, стискивавших друг друга с неистовой силою. Здесь еще пахло мускусом любовного вожделения, прячущего где-то в своих потаенных глубинах бессознательный, животный эгоизм и жажду смертоубийства, предпочтительно способом подрыва на ядерной бомбе. Тут еще проживало неистовое оцепенение последнего экзальтического мига, когда все мысли уносятся прочь, и человек превращается лишь в бешеный прорыв танкового клина на поле неистового соития.
Когда исчезает этот волшебный миг, люди совсем не помнят друг друга, хотя и упиваются обманчивой надеждой, что теперь-то они познали себя и они есть единое целое, теперь-то они срослись подобно сиамским близнецам. Нет, на самом деле, именно испытав этот миг, они становятся чужды друг другу и самим себе, как никогда. Сладкая истома, блаженная вера обретения себя в другом, мимолетное волшебство иллюзии, небо полное звезд – всё это медленно меркнет, впуская в душу тусклый свет буден и непроглядную темень мрачных дум.
Что это? Почему это? Почему если любишь, то всегда одно и тоже. Каждая любовь в итоге своем всегда есть боль и никогда по-другому, зачем?
Манюнька, подчиняясь вечному внутреннему будильнику, вскочила, как солдат, без пяти семь. В мгновение ока она облачилась в свой офисный наряд и, поцеловав его с третьей степенью потери сознания, мгновенно упорхнула в своё, так и не понятое им, существование. Он вздохнул и, виртуально охлопав себя по внутренним органам, понял, что жизнь, в общем-то, хороша и отчего ж в таком случае не выпить, тем более с любимым братом? Он принял душ, вызвал такси и направился в «Поплавок».
Через полчаса на столе уже дымились первые порции шашлыка и потела замороженная в студень первая нольсемь национального стандарта. Согласно братской теории много пить дозволялось только в двух случаях – от радости (что предпочтительнее) и от горя (что лучше бы не надо, да как с горем трезвому справиться?).
– Начнем что ли? – брат вопросительно, с опаской, заглядывал ему в изменившиеся глаза.
– Отчего ж, – утвердительно кивнул он и лихо закинул в себя первую рюмку. Пока водка падала вниз, ему внезапно явственно пригрезилась та самая черная дыра, в которую, он угодил по Манюнькиному хотению. Оттуда эхом послышалось ее томное, похотливое «о, кей!» и сердце знакомо царапнули теплая боль и нежное сожаление.
– Ну? От радости или как? – наклонив к нему голову, спросил брат через умные очки.
– А-ху-енно! – он закатил глаза к потолку, слегка покачал головой и рассмеялся так, как не смеялся уже давно.
«Поплавок» работал практически до утра, так что времени для того чтобы напиться у братьев было предостаточно.

© Юрий Иванов, 2019
Дата публикации: 10.10.2019 19:57:07
Просмотров: 2206

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Евгений Пейсахович [2019-10-10 22:03:27]

Верить ли глазам и слуху? © Немедленно помечу в отрывном календаре 10.10 как праздник. Радость от того, что ты жив, превосходит и побеждает с разгромным счётом привычные проблемы пунктуации. Оставлю их грядущим корректорам. Как сказал ещё один классик (кроме Чехова и тебя были ещё классики): свистнуто, не спорю.

Ответить

Юрий Иванов [2019-10-11 11:57:38]

Привет, Женя! Очень рад твоему отзыву. Да любому слову твоему рад ибо...ибо... Ибо хороший ты человек и талант каких мало. А тут написал я этот свой рассказик, чего думаю лежать будет. Хоть тебе весточку подам, что жив ещё покуда.

Евгений Пейсахович [2019-10-11 13:09:46]

и низкий тебе поклон, добрый человек. замечу: не только обрадовал, но и удивил, не первый раз притом. кружим мы с тобой, как старые во'роны, над одним и тем же. синхронными кругами. дама-изменщица, друган (навроде брата), склонный к выпить, печаль безысходная от несбыточного - это всё и из моего текста тоже. жму руку