Моя первая ёлка

Анатолий Агарков

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 11803 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

С вечера стоял морозный туманец, и все деревья за ночь густо оделись в белый наряд. Заворожённое, волшебное царство! В первые утренние, досолнечные ещё часы он держался крепко. Разве что стайка снегирей (красногрудых на белых сахарных ветках) стряхнёт немного инея, и крупные, но очень лёгкие, невесомые почти, кристаллы кружились в воздухе, текли вниз, переливаясь, играя бликами. Но позже, когда светило поднялось выше и стало немножечко, по декабрьски пригревать, он начал сам по себе осыпаться, и вскоре весь чистый, прозрачный, подзолоченный солнцем и подголубленный небесами воздух наполнился мерцающей, как пух лебяжий, неподвластной законам земного тяготения, снежной пылью.
Не правда ли, грешно сидеть дома в такое утро. Радостями, которые преподносит жизнь, следует дорожить. Потеплее одевшись, я вышел на улицу. Воздух звенел не только воробьиным гомоном. В соседском огороде вопили мальчишки, играя в войну. Юрок Куровский догнал Вовку Грицай, свалил в сугроб, оседлал.
- Ага, попался! Смерти или живота?
- Ой, живота! – тяжело дыша то ли от бега, то ли от смеха, взмолился Вовка. – Ой, больше не буду.
- Хватит вам дурачиться! – крикнул я им сквозь щель в заборе. – Посмотрите, какие снегири прилетели.
Куровский перестал тузить Вовку. Тот поднялся из сугроба, выглянул из-за Юркиного плеча, увидел меня и быстро пошёл – мягко сказано – побежал ко мне. И такой радостью засветился – просто родного брата встретил, с которым десяток лет не виделся. Перед забором погасил свою улыбку - должно быть, застеснялся.
- Давно бегаете? – спросил я. – Небось, ухи отморозили. Гляди - отвалятся.
- Эти отвалятся, новые вырастут, - беззаботно махнул рукой Юрок, подходя.
- Жди-и, - на полном серьёзе усомнился Вовка. – Вырастут…
- А у нас сегодня ёлка будет, - похвастал он.
- Какая ёлка? – я потёр застывающий нос варежкой. – Игрушечная?
- Ну, вот ещё! – Грицай попытался быть серьёзным, что, однако, ему плохо удавалось – Ёлка самая настоящая, из леса, а на ней игрушки.
- А-а, настоящая? – я шмыгнул носом. Мне хотелось посмотреть на ёлку.
Вовка это сразу понял.
- Пойдем, глянешь. Замёрз совсем.
- Я не замёрз: я только вышел.
Хозяйка дома подозрительно оглядела нас от большой печи.
- Что, уже набегались? Быстро…
Вовка оправдывался, пытаясь расстегнуть закоченевшими пальцами пуговицы пальтишка:
- На улице – Мороз Красный Нос. Вон и мальчишки подтвердят.
Мать слушала и смотрела на его торчащий вихор, оттопыренные уши сначала как будто бы с угрозой, но постепенно сердце её оттаяло, и по лицу заструилась улыбка.
- Мам, есть что поесть? – Вовка опростал ноги от валенок, подошёл к матери и приложился холодным ухом к её полной руке выше локтя.
- Промялся? – Стюра Грицай провела рукой по вихру, но он тут же встопорщился. За её спиной весело потрескивало в очаге. По комнатам разливалось тепло.
- Давай-ка сюда свои лопушки, - сказала тётя Стюра, прижимая к себе голову сына и оттирая его озябшие красные уши. Вовка посматривал на нас смородиновыми глазами из-под материнской руки и счастливо сопел.
- Нате-ка гостинца, - хозяйка разломила кусок пирога на три части и подала нам. А мы уплели его с таким наслаждением, будто это был не обыкновенный капустник, а невесть какое лакомство.
- А ты, Антошка, всё хилой какой-то. Или мать тебя плохо кормит, или гуляешь мало? Много, говоришь? Так что ж такой худющий – кожа да кости? Или молока у вас сейчас нет? Вот погоди, весна придёт, корова растелится – будет и молочко…
- Скорей бы уж, - посетовал Юрок. – Зима как надоела…
Поев, мы забрались на печку. В тепле нас разморило, а вот пальцы ломило.
Подошёл хозяин дома, погладил мои волосы большой мозолистой ладонью кузнеца:
- Согрелись? Тогда слезайте, ёлку будем ставить.
Глаза у него хитроватые, с постоянной лукавой усмешкой в глубине.
Самый маленький Грицай – Серёжка, скакал, скакал на одной ноге, упал, нос расквасил. Его старшая сестра Людмила присела перед ним на корточки, намазала нос зелёнкой.
- Не ори, так надо. А то будет заражение крови, и тебе весь нос отрежут.
Увидев нас, она встала и начала собирать в пучок рассыпавшиеся волосы. Они были тёмными, и потому, наверное, кожа на лбу и на висках казалась особенно нежной, матово-белой. Кофточка-безрукавка с широким вырезом на груди оставляла открытыми руки и шею.
Хозяин принёс с веранды пушистую ёлочку с крестовиной у комля, поставил возле окна, в комнате сразу стало темнее. Он широко раздул ноздри, ловя острый аромат хвои, потом поперхнулся, сердито махнул рукой и трудно закашлялся. Лицо его стало тёмным, под стать ёлочной хвое, в груди что-то хрипело и клокотало. Прокашлявшись, сказал:
- Кому что, мать чесная! Наполеону для настроения Россия нужна была, Гитлеру – весь свет, а кому и так вот, у ёлочки посидеть – красота, милое дело. Как думаете, пацаны, будет из вас толк в жизни? Даст Бог - посчастливит. Жизнь, она ведь что коловерть: кого на дно затянет, в самую тину, а кого на быстрину вынесет – плыви по раздолью.
- Ясный ты на слова, и лампу зажигать не надо, - сказала ему жена от дверного косяка, тоже любуясь ёлкой.
- Видишь, какая экономия выходит, забогатеть можно. Что ни говори, а здорово сотворён мир, с отделкой исключительной. Только вот человек в недоделке остался. Словно кто помешал в процессе создания…
Жена отмахнулась, сказала, уходя на кухню:
- Ёлка в дом – праздник в нём.
Нина Грицай развешивала на качающихся ветвях стеклянные бусы, а её старшая сестра держала в руках коробку и декламировала:
- Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит,
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит…
Ёлка совсем отошла от мороза. Над хвоёй заклубился дымкой пар. На иголках засверкали капли росы. Тянуло от коры смоляной свежестью. А мне вдруг погрезились сказочные берега далёких стран, крики птиц и шум прибоя, грохот барабана, зовущего на бой, короткая, но кровавая схватка, смуглые плечи и курчавые головы пленников, что склонились на алтарь жертвоприношения…
- Тотошка!
Я вздрогнул и оглянулся. На пороге в шубейке с платком в руке стояла моя сестра.
- Идём обедать.
- Отстань, я ёлку наряжаю.
Высоченный кузнец Михаил Грицай на самый кончик ёлки водрузил рубиновую звезду.
- Без этой вершинки – раскосматится.
И засипел широкой грудью.
- Я жду, - напомнила о себе моя старшая сестра. – За вихры тебя тащить? Я могу.
- Ты сама-то зайди, - пригласил её хозяин. – Да на ёлку полюбуйся. У вас такая?
- Не-а. Мы вообще не ставили.
- Вы вечером вместе с Антоном приходите, - пригласила Люда Грицай.
- Ладно. Пошли, - теребила меня сестра.
Михаил Давыдович покачал головой, усмехнувшись:
- Думаю, всё думаю, старость пришла, уж и в землю пора, да что-то не хочется. Вот я и говорю иной раз: куда люди спешат – торопятся, будто бегом бегя дольше прожить можно.
С сестрой спорить бесполезно. Я оделся и вперёд побежал домой. Дома было чисто, тепло и уютно, словом, как перед праздником. Я поел и забрался на широкую родительскую кровать. Вскоре подкрался сон.
… У меня были крылья – огромные, сильные. Я парил высоко над землёй. Подо мной растелилась незнакомая равнина, виднелись вдали горы. Зорко оглядывая безмерные пространства, я увидел берег чудесной реки. Захотелось искупаться. Приземлившись, почувствовал неясную угрозу. Дёрнул с бедра меч и, очертя голову, бросился навстречу неведомой опасности. Подо мной уже резвый скакун, белый плащ вьётся за моими плечами. А со всех сторон, из-за каждого куста, пригорка или валуна в меня направлены стрелы бьющих без промаха луков. Неведомые стрелки. Кто они? Сколько их?…
Я проснулся от яркого света в комнате. Люся читала книгу, притулившись к столу. Было невыразимо приятно нежиться под тёплым одеялом. Сестра не заметила моего пробуждения и продолжала неторопливо шелестеть страницами. Должно быть, интересная книга. Но куда ей до моего сна!
- Диковинный сон мне приснился.
- Силён же ты дрыхнуть. Что ночью будешь делать?
- В гости пойду.
- Ага, иди. Давно уже пора, да как бы не поздно было – на дворе-то уж темно.
Я бросился к окну, и сердце моё защемила обида.
- Проводи, - наспех, кое-как одевшись, захныкал я.
- Отвянь, - дёрнула плечом сестра.
- Я боюсь – там темно.
- Боишься – не ходи.
- Ага, с тобой сидеть останусь.
- Ну, иди… Я посмотрю, как ты вернёшься, если ещё дойдёшь.
И я пошёл, хотя очень боялся ходить по тёмной улице. Ледяной червячок страха осязаемо шевелился где-то на дне моего сознания. Но улица не была такой страшной, какой казалась из окна. В разрывах облаков мерцали звёзды. Луна где-то блудила, и её матовый свет мягко стелился по окрестности. Снег весело и звонко хрустел под валенками. Мороза не чувствовалось, хотя, конечно, он был – не лето же.
Чёрный пёс вынырнул откуда-то на дорогу, покосился на меня, сел и завыл, уткнувшись мордой в небо. С отчаянным воплем я бросился вперёд, собака с визгом от меня. Мелькнул забор, и я с разбегу ткнулся в калитку грицаевских ворот. Никто меня не преследовал, никто не гнался. Калитка подалась вовнутрь двора, когда я потянул за верёвочку щеколды. Все окна были черны, лишь гирляндою светилась ёлка. Поднялся на крыльцо, прошёл веранду, дёрнул дверь. Ни души, ни звука.
- Есть, кто дома? – прозвучало мольбой.
- Кто там? – Люда откуда-то из глубины комнат.
- Это я, - сказал я.
- А, Антон, - с улыбкой на губах показалась Люда. – С Наступающим!
- Говорили, ёлка будет.
- Проснулся! Так была уже. Ребятишки были: попели, поплясали, получили подарки и разошлись. Ты где был?
Слёзы сами собой побежали по моим щекам. Люда покачала головой и вытерла мне нос полотенцем.
- Подожди, я тебя сейчас угощу. Там должно что-то остаться.
- Садись, - позвала она меня за стол, – да разденься ты.
Через минуту я уже уплетал какие-то сладости, запивая их компотом, а Люда сидела на диване, погрузив локоть в подушку, подперев щёку рукой, и ладонью поглаживала голое колено.
- Очень жаль, что тебя не было: детвора так уморительно веселилась.
Ей захотелось меня утешить, но как это сделать она не знала. Ей было шестнадцать лет, и она испытывала ко мне материнские чувства. Наверняка.
- А где все?
- У Батеневых.
Не компот, а настоящий нектар! Я потягивал его с наслаждением. И торт, и печенье с выпечкой, я ещё не всё испробовал. А конфет, какая куча! Мне хотелось остаться. Но обида и неловкость не проходили. Я заявил, что ухожу. Людмиле было скучно одной сидеть дома.
- Подожди. Идём, чего-то покажу.
Я, жуя на ходу, протопал следом за ней в тёмноту спальни. Люда быстро освободилась от платья, а шёлковую сорочку обеими руками лихо вздёрнула на самую голову. Это было непостижимо, таинственно и захватывающе интересно. Сейчас мы будем целоваться и ляжем в кровать, подумал я.
- Видел?
- Ага.
- Что видел?
- Ну, тебя.
- Да нет, смотри.
Манипуляции с сорочкой повторились.
- Видел? Искры видел? И всё тело наэлектризовано – светится.
Я поперхнулся непрожеванным куском. Люда надела платье, включила свет и подозрительно уставилась на меня.
- А ты что подумал? А ну, марш домой! Бесстыдник…
Кто бесстыдник? Я? Ну, люди! Вот, народ! Это в душе, а внешне я был вызывающе спокоен и безмятежно доволен собой. Сколь бы старше и умней не была она меня, всё же оставалась женщиной – куда ей до мужика, пусть даже такого маленького, как я.
Ночью приснился сон. Целый хоровод девиц кружился возле моей кровати. Их не видно было в темноте, только шарканье ног и скрип половиц. Потом ночные сорочки птицами взмыли вверх, и обнажённые тела угрожающе засветились из темноты. Я нырнул под одеяло.

© Анатолий Агарков, 2007
Дата публикации: 30.12.2007 02:51:39
Просмотров: 4512

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.