шняжка

Юрий Сотников

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 10567 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Я познакомился с ней на улице. Просто подошёл к этой красавице и ошеломил комплиментом, которого она никак не ожидала в серый день октября под сереньким небом.
- Вы прямо как произведение искусства – картинка от великого художника, а статуя от бессмертного ваятеля.
- Молодой человек,- надула губы она, подпуская строгой серьёзности к промелькнувшей улыбке,- я замужем.
- Ну и что? Я говорю вам как музейной Венере, которую можно издалека обожать, но нельзя потрогать руками, а то сразу охранники сцапают за кощунство.
Тут она уже не сдержалась: долу опустила глаза, и под ресницами я узрел искры стыдливого смеха. Хотя попытки к сопротивлению ещё были.- Ну посмотрели, и хватит. Зачем же вы идёте за мной?
- Ах, солнышко, мне бы бессрочный абонемент в ваш музей, чтобы вечно восторгаться этой божественной красотой. Хотя бы на завтра.
И я склонился перед ней, заглядывая снизу в пленительные глазки, - застенчивым томным распутством, словно воспоминаньем из прошлого, влекущим к неведомой неге.
- Я занята.
- Тогда в субботу. Будет солнечный день – я обещаю вам. Вы, конечно, можете согласиться, но не прийти: только подумайте, что это будет последний яркий день осени, а вы его проведёте за мытьём грязной посуды и сиденьем у телевизора с пузатеньким мужем.
Я верно, угадал; и она в раздумье почти согласилась:- Посмотрим.

Казалось, что она не придёт. Кто я для неё? – химера, лёгкая светлая дымка серого дня. Но в субботу она опоздала всего на десяток минут.
- Здравствуйте, милая.
- Куда вы хотите меня пригласить? В ресторан?
Нет. Терпеть ненавижу эти душные потные заведения, в которых вместо ожидаемого аромата кулинарного порока, деликатесной похоти и вожделения яств, грубо воняет плотским желанием огрузневших животов, грудинок да ляжек.
- Нет; мы с вами пойдём в театр, в храм искусства. А если вы голодны, там и сытно покушаем.
Провинциальный театр непохож на столичный. Он вроде бы должен быть великодушнее – нет, не так, а равноправнее и терпимее к людям, чем московский элитный – но прихожане ходят сюда немножко униженными, а потому разодетыми и восхищёнными как в настоящий храм веры, будто он громадско, художественно и великолепно требует к себе почитания, но не перстом а светом в очах.
Вот медленно гаснут люстры вверху; потом маленькие фонарики на стенах; и освещённой во всём зале остаётся только сцена, на которой артисты чувствуют себя так, будто толпа народа с улицы заглядывает к ним в окно, в приготовленную для действа взрослую спальню. Это не детская спаленка, где всё предрешено – сейчас ребятишки наиграются, посмотрят спокойной ночи, и тихонько усталенькие отойдут ко сну; нет, в родительской спальне почти всегда устраиваются целые спектакли меж взрослыми – тут и любовь и отчаянье, дружба с разлукой, скандал с примирением, да и такое бывает частенько что детишкам знать пока совсем ни к чему.
- Тебе понравилось?
Я в финале спектакля взял её руку в свою, и хоть она её вытянула тихонько, но прикосновение к телу как бы позволило мне дальнейшую кавалерскую близость.
- Да, очень красиво.- Она смотрела на меня словно на священника в церкви, чужого – но из рук которого только что слизнула ложку кагора, христову кровь.
- Тогда, может быть, в следующий выходной погуляем в музее? Там картины и статуи, похожие на тебя.
- Хорошо.
Теперь я уже знал, что она обязательно придёт.

В новую субботу милая оделась в красную лёгкую курточку взамен клетчатого делового пальто. И обула сапожки с мааааленьким каблучком: значит, не хотела быть вровень со мной, бравя равноправием чуждой мне женщины, случайно оказавшейся рядом – а желала тянуться ко мне, и то что её глазёнки смущённо заглядывали снизу, как у цыплёнка, словно из-под оберегающего крыла, приятно согревало мужское сердце.
- Ты прекрасна. Душа поёт, оттого что ты рядом.
- Спасибо, пойдём?
В музее было тихо, тепло, и по-домашнему уютно. Казалось, хозяева ненадолго вышли на кухню в халатах с за-пахом и валяных тапочках. Зачем? да попить чаю с вареньем и съесть сдобных печенюшек, которые испекла такая же сдобная и добрая повариха. И вот они сидят там все вместе за дубовым столом, и хозяйка с хозяином не гребуют челядью, и слуги не заискивая спокойны, и детишки, сын с дочкой малы, там шумно играют с собакой. А здесь тишина.
Когда идёшь по залу, то портреты со всех сторон словно подсматривают – а куда? а к кому? и не спёр ли чего-нибудь? Их живые глаза на уже вековой акварели, пастели, гуаши, следуют за каждым шагом – тут-то как раз и оказывается, что тело окончательно бренно в земле, а души бессмертны. И каменные статуи в центре походят на их верных охранников, прорывающихся в вечность кто пером иль мечом, кто умом иль отвагой.
- тебе здесь нравится, милая?- шепнул я ей на ушко, склонившись над чёлкой в невероятном извиве страсти, ярости и блаженства, будто чёрт над крестом.
- оочень хорошоо,- томно выдохнула она, придавая голоску оттенок интимности, словно уже оступившаяся, но ещё не падшая женщина после исповеди – надеясь, что тот самый поп стал её оберегающим наперсником.
- жаль, что тут нет Афродиты, выходящей из пены желаний – я бы показал воочию самою тебя.
Она откусила от шоколадной конфеты, облизнулась чуть не мурлыкая, и протянула остаток мне:- в субботу покажешь.

Я не очень хорошо помню тот вновь пришедший выходной, потому что был нетрезв ещё с пятницы. Мы, окончив монтажную смену, с радости хорошо вечерком погуляли – водка, селёдка, картошка, и тушёное в казанчике мясо; по-моему свинина, но ребята всё шутили не в меру, что собачонка при жизни была аппетитной да толстой, и без запаха псины.
- Ты болен?- милая спросила при встрече, глядя на моё на глазах увядающее вдохновенье поэта, кавалера, поклонника.
- Да нет. Просто слегка херовенько после вчерашнего.
Она в первый раз по-настоящему насторожилась со мной. Вернее, на меня. Так бывает с девчонкой, которой недолго дарили вкусные шоколадные конфетки, и она ещё не успела привыкнуть но успела вкусить – а теперь вдруг подсунули пустую обёртку, глупо заходясь во взрослом бестолковом смехе.
- Как ты сказал?
- Плоховато мне, милая, нежная,- попытался я лаской сгладить свою несдержанность; и она вроде оттаяла, но нет-нет да и взглядывала исподтишка снова – что там, в моих притворных гримасах.
Милая предложила зайти в книжный магазин, за лермонтовым. Я неделю назад напел ей о том, что когда ночь бывает темна, то наша городская железобетонная пустыня внемлет богу, и любая душа, даже крепко спящая, с его душою говорит – а свидетель всему этому великий русский поэт. Она мне сначала не очень-то поверила, но я её так убеждал словами демона словно искушаемую тамару, что милая поддалась моей страсти, и позволила себя поцелнуть – не в губы, а так, рядом.
И вот теперь ей нужен был тот самый томик. Я же боялся, что она случайно найдёт к сему и записки печорина – а прочитав их, поймёт все мои пижонские выкрутасы, и что я как тот длинноносый блоковский урод, говорю о мирах, всего лишь истекая половою истомой. Ведь стихи, комплименты и прочие красивые словеса это самый близкий путь к сердцу женщины, к её соблазнительному телу.
Велик и светел был этот книжный магазин. Я входил сюда раньше как верующий во храм, сразу выискивая взглядом новые иконы на книжных полках. Справа под твёрдыми переплётами, надписанные золотыми буквами, стояли шедевры великих мастеров, про которые говорят что они не горят, и не тонут. На первых страницах блистали видимым ярким умом и тайной провидческой мудростью фотографии классиков – словно лики святых. Были покупатели, из древних и старорежимных, которые просто заходили сюда помолиться: они долго лицезрели дорогие оклады расфранчённых икон, иногда лишь касаясь трепетной дланью за белые перья страниц, давно уже вызнатых наизусть – и частенько бывало, что дряхлый молельник шептал слова отче наш, будто небу обращаясь в закрытую книгу. Иногда двое из них случайно встречались у собрания сочинений большого апостола; но не здоровались, как подобало бы верующим, а ревниво оглядывали друг друга словно два враждебных жреца у заклятого жертвенника.

Это я пишу сейчас словами моей миленькой, мыслями её восторженной души. В моей же голове тогда не было эйфории вдохновенного почтения к пафосным талантам и их толстым шедеврам – в сей пустой башке подняли вздорную пыль какие-то налетевшие сорные воробьи, и от несусветного чириканья у меня разболелись виски, затошнило. Я стрёмно выскочил на улицу и блеванул в переполненную урну, тягуче, отвратно, так что проходившая мимо старуха сама чуть не опрокинулась в обморок.
А сзади встревожился родной и желанный голос:
- Милый, тебе плохо?
- Уже лучше.- Мне было стыдно, и в то же время приятно от её беспокойства, от того что я наконец-то стал миленьким, и можно в открытую, не таясь телом, сказать о своих намереньях.
- А я, глупая, хотела в планетарий с тобой пойти. Но тебе, наверное, полежать надо?
И тут чёрт меня дёрнул за длинный, за похмельный язык. Всего лишь минута, да и той краткий миг, который я ужасно хотел бы вернуть обратно – но назад хода нет. Мне вдруг стало противно от этого утра, от её женской слащавости, и своего гаденького притворства, похожего на мыша в сердце волка:
- Слушай, а что ты строишь из себя красную шапочку? С такими сиськами да попой надо с мужиками ебстись, и выть от удовольствия а не от тускленьких звёзд. Поехали ко мне!
Господи, как изменилось её лицо: словно бы на базаре в мясных рядах ей предложили человечину с фаллосом синюшного мёртвого цвета. Сначала недоумение – удивление, не ослышалась ли; а потом вдруг на это прелестное личико накатила гримаса презрительной мерзости, настоящей густой, с большой долей ненависти за долгий обман.
- Юра, уходи! Мы больше не будем встречаться!- почти выплюнула она ярко накрашенным ртом, как будто с кровью, будто я нож ей в сердце вогнал. Я стал для неё инквизитором, который ангельски вполз в душу, вызнал все девичьи тайны – а теперь вот, закляв её ведьмой развратной, готовлю к костру.
- Прощай.
Во мне уже не было сожаления расставанья. Потому что я сам по глупости создал из неё недосягаемую богиню, коей посвящают стихи и коленопреклонённые оды, за которой духовно и голодно следуют в рай без надежды на насыщающий грех. И она поверила – построила в сердце монастырскую келью и предложила там с ней поселиться. Теперь она никогда мне не выкажет настоящую животную страсть, боясь развенчать свой придуманный миф.
Я уходил неторопливым шагом, представляя её на белой холстине неба – одетой в одно лишь обручальное кольцо, и крестик на шее.

© Юрий Сотников, 2017
Дата публикации: 15.02.2017 12:45:58
Просмотров: 1762

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.