Комната № 3.

Светлана Оболенская

Форма: Роман
Жанр: Просто о жизни
Объём: 27906 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Публикуемый ниже текст - глава из романа "Долгая любовь Сони Батуриной".Действие происходит в 1937 году в Красной Поляне.

Митя с утра принялся ревностно выполнять свои обязанности дворника – усердно расчищал дорожки, убирал мусор, поливал цветы, выпалывал сорняки и стал планировать цветочный бордюр. Думал: «Сделаю так, чтобы Соне понравилось». Он не мог бежать к ней немедленно и старался отвлечься от неотступных приятных мыслей о завтрашнем дне. Решили, что сегодня она поговорит с мамой, а он пусть приходит завтра вечером. Спешить не надо.
О планах на будущее Соня не велела говорить, он и не станет – она сама это сделает. А он постарается наладить отношения с теми, кого Соня любит. И он их полюбит. Марии Андреевне цветы принесет, Петьку позовет с собой в заповедник, про зубров ему расскажет, которых там разводить собираются, чтобы восстановить популяцию. «А если он заинтересуется, я ему Брэма подарю, когда в Москву приедем», - радовался Митя. Думал, как лучше поступить – написать обо всем родителям сейчас? Или просто приехать вместе с Соней. Мама обрадуется, это точно. Ладно, пусть Соня решает, как лучше. Командовать парадом будет она – Митя радостно соглашался на такой расклад. Никаких трудностей он не предвидел, ведь все решает любовь, а ни в собственной, ни в Сониной любви он не сомневался. Никогда еще не было у него на душе так светло и радостно.

На исходе дня позвонил Яков Самойлович.
- Зайдите ко мне в контору. Вам повестку из милиции принесли. Вы прописку оформили?
- Оформил. Временную, конечно.
- Ну, может, срок истек. В общем, зайдите.
Господи, - думал Митя, - какая ерунда, милиция, чиновничьи эти дела…
Повестка была самая обыкновенная – предлагалось явиться с паспортом в Краснополянское поселковое отделение милиции в комнату № 3 к Зыкову А.И. Часы приема – 9-12, 14- 17.
На следующее утро Митя отправился в милицию. Он прошел мимо Сониного дома, надеясь, что, может быть, встретит Петю. Нет, никого не встретил, окна были закрыты занавесками. Митя вспоминал счастливую позапрошлую ночь с нежностью и гордостью: «Она меня любит, и нам обоим было так хорошо. И сколько еще будет таких счастливых ночей!»
Однако надо было настроиться на другой лад и по возможности быстро проделать этот скучный визит к неизвестному Зыкову А.И.
Бедный, бедный Митя! Если бы он знал, если бы только он знал, что его ждет, и кто такой этот Зыков А.И.!

Он вошел в небольшой деревянный дом; над крыльцом трепыхался красный флаг с серпом и молотом в уголке. Комната №3 располагалась в самом конце темного коридора. На двери табличка: «Районный уполномоченный ОГПУ НКВД Зыков А.И.». Митя пригладил волосы, постучался и вошел.
Обстановка в комнате была обыкновенная, казенная. Давно не мытое окно давало мало света, и полуоткрытый шкаф, набитый бумагами, еле заметен был в темном углу. Обшарпанный канцелярский стол у стены, а рядом – большой сейф. Пара стульев. На столе – массивный письменный прибор с двумя чернильницами, из которых одна была открыта, и виднелось ее дно, покрытое высохшими чернилами. Простые школьные ручки, пресс-папье, какие-то папки, бумаги. Настольная лампа под стеклянным зеленым абажуром. Сбоку над столом портрет Сталина. В комнате сильно скрипели полы, пахло табаком.

За столом сидел человек в синей суконной гимнастерке с двумя шпалами в петлицах. Строгое, даже суровое лицо с правильными чертами. Казалось, выражение его никогда не меняется, и трудно было представить себе на этом лице улыбку. Митя поздоровался и со словами «Вы меня вызывали?» протянул повестку и паспорт. Человек бегло взглянул в документ, пристально посмотрел на Митю, встал, обошел стол и протянул ему руку. «Это что еще такое?» - удивился Митя.
- Итак, Сорокин Дмитрий Николаевич? Будем знакомы. Я уполномоченный ОГПУ Краснополянского района Зыков. Присядьте, молодой человек, разговор у нас будет серьезный. Курите?
На столе лежала коробка папирос «Казбек».
- Да нет, не научился еще, - озадаченно промолвил Митя, не понимая, что происходит, и какой может быть у него серьезный разговор с этим человеком. Трудно было ему переместиться из мира солнечного дня и радостных мыслей в казенный и скучный мир этой темной комнаты.
- Ну, и правильно делаете. Да и не время еще. Вам двадцать лет, если не ошибаюсь? Хороший возраст, вся жизнь впереди. Все дороги перед вами открыты, молодые люди. Ошибок только не наделать бы смолоду. Помните? Жизнь дается человеку только один раз…
- И прожить ее надо так… Николай Островский. «Как закалялась сталь».- удивление Мити росло с каждой минутой, - простите, товарищ уполномоченный, а в чем, собственно, дело?
- Меня зовут Алексей Иванович. А в чем дело, я Вам сейчас объясню. Вы ведь не здешний житель, на каникулы приехали, так?
- Ну, да, я студент Московского университета.
- Какого факультета, если не секрет?
- Ну, биологического. А в чем, собственно говоря, дело?
- Не спешите, Дмитрий Николаевич, и если Вы не против, я еще Вам несколько вопросов задам.
- Ну, пожалуйста, только…
- Вы кем собираетесь стать? Как свое будущее себе представляете?
- Я на втором курсе. Думаю, научными исследованиями заняться, если удастся, в аспирантуру поступлю.
- А Ваш приезд в Красную Поляну связан с этими делами?
- Разумеется. Тут ведь заповедник знаменитый. Меня интересуют редкие породы растений. Я гербарий должен собрать к началу учебного года.
Митя подчеркнул эту деталь, испугавшись, что этот Зыков даст ему какое-нибудь задание – политинформации, например, проводить в отделении милиции. Вот Соня проводит же на турбазе.
- Как Вам здешний народ нравится? - спросил Зыков, - я имею в виду турбазу и туристов? И зачем Вы дворником нанялись?
- Заведующий выделил мне комнатку на этот месяц, заработок не помешает. И питаться могу по талонам в турбазовской столовой. Работа не тяжелая. Я люблю цветы и с удовольствием за ними ухаживаю. Люди очень хорошие, турбаза отлично работает. И приезжают хорошие ребята.
- Так. Очень хорошо. Еще один только вопрос. Вы комсомолец? В общественной жизни активно участвуете?
- Да, конечно. Разные поручения выполняю в университете.
- Ага, вот это замечательно, ценное качество комсомольца – ответственное отношение к поручениям. Ну, так. Не буду ходить вокруг да около, перейдем к делу. Вы знакомы с Софьей Сергеевной Батуриной?

Митя похолодел. Он никак не ожидал, что имя Сонечки всплывет в этом совершенно не понятном ему разговоре. Неужели прознали об их отношениях? Но он взял себя в руки и постарался ответить спокойно.
- Знаком, конечно. Она корреспондент «Ленинградской правды», а здесь временно работает культоргом. .
- Так, так. На турбазе всякие слухи ходят про Ваши с ней отношения, но это меня совершенно не интересует. Она ведь в разводе?
- Я не знаю. Она на лето сюда приехала с сынишкой и с матерью.
- Так, так. А корреспонденции ее Вы читали?
- Нет, не читал. А что?
- Да вот, знаете, поступил сигнал о том, что они сомнительного свойства.
- Глупости какие! Что сомнительного может быть в ее корреспонденциях отсюда?
- Молодой человек, Вы, я надеюсь, знаете, какова сейчас внутренняя обстановка в стране и каково международное положение. Вы комсомолец, и, значит, знакомы с тезисами нашей партии об обострении классовой борьбы в период построения социализма и о вражеских силах за рубежом.
При чем здесь все это? - удивился Митя и ответил:
- Да, конечно, знаю. Но если честно, мне кажется, что в этих тезисах есть некоторое преувеличение. Вторая пятилетка успешно выполняется, индустриализация идет бурными темпами. Мы все это видим. И я замечаю вокруг, особенно среди молодежи, такой подъем, такой энтузиазм…
- Так Вы, что же, не согласны с учением товарища Сталина об обострении классовой борьбы в реконструктивный период?
- Ну, что Вы такое говорите? Это верное учение. И я никак не согласен с правыми уклонистами. Я знаю материалы XVII съезда партии. Мы на комсомольском собрании изучали. Но я и там выступил со своей мыслью – ведь период реконструкции фактически закончился! Недаром же товарищ Сталин назвал XVII съезд съездом победителей.
- Ну, хорошо, Дмитрий Николаевич, - Зыков встал, не торопясь, закурил папиросу и присел на край стола, прямо рядом с Митей, - Ваша позиция мне ясна, и она мне нравится пониманием общих задач и в то же время смелостью – не боитесь высказывать собственное мнение. Настоящим коммунистом будете. Но хочу поспорить с Вами. Насчет наших успехов Вы совершенно правы. Но существует и вторая сторона медали. Успехи эти вызывают бешеную ненависть врагов Советской власти, и внешних, и внутренних. И этих последних пока еще немало. А Вы это из виду упускаете. Партия призывает нас всех к сугубой бдительности. Мы должны знать каждого человека, с которым общаемся. И вот Батурина вызывает у нас некоторые сомнения. И не только в связи с ее нынешними корреспонденциями, а и в связи с ее работой в газете в период подготовки заговорщиков к убийству Сергея Мироновича Кирова. Вы с ней близко сошлись в Красной Поляне, много говорили и можете рассказать о ней. Должны рассказать. Понимаете?
- Но так, сразу, я не могу собраться с мыслями. Могу только сказать, что она честный советский человек, хороший работник. Наконец, любящая мать.
- Ладно, я понимаю, что трудно сразу все припомнить. Что-то упустишь, что-то не так осветишь. Идите домой, поразмыслите обо всем, что я Вам сказал, и напишите все, что Вы о ней знаете и думаете. Даю Вам срок до завтрашнего вечернего моего приема. Приходите в 4 часа. Пока я не беру у Вас подписку о неразглашении, но Вы, надеюсь, понимаете, что болтать о нашем разговоре не следует. Ну, что же, пока что до свидания. До завтра.
Зыков сел за стол и, не глядя на растерянного Митю, занялся своими делами. Митя постоял несколько секунд, повернулся и вышел.

Он недоумевал: «Что все это значит? Может, ОГПУ раскрыло какой-то новый заговор, и всех проверяют? Своих, краснополянских, этот Зыков знает, а вот приезжих хочет изучить? Может быть, уже и про меня спрашивали – у заведующего – у Якова Самойловича, например?
Но почему именно меня он спрашивал про Соню? Значит, что-то о наших отношениях уже известно. Да он на это и намекал. Ах, да разве в этом дело! Об этом пусть хоть все узнают, я буду только рад. Хорошо бы нам немедленно уехать в Москву.
Что этот Зыков имел в виду, когда говорил о «сомнительных» Сониных корреспонденциях? Что он к ним прицепился? Что в них может быть сомнительного? Хоть я их и не читал, но уверен, что его подозрения – ерунда на постном масле. Вообще все это глупость и пустяки.
Ну, хорошо, - продолжал он свои размышления, - во всяком случае, мой долг перед Соней нисколько не расходится с тем долгом, о котором этот Зыков толковал. Я все ему напишу – какая она честная, талантливая, как много может сделать для страны, как интересуется всем, что у нас происходит, и международную политику знает. Как сына воспитывает честным и преданным советским человеком. Она же говорила, что Петя мечтает в школу пойти, чтобы октябренком стать. И книжки хорошие ему читает. Ее отношения с мужем? Ну, это никакого отношения к делу не имеет. Революция эти вопросы по-другому поставила.

Яков Самойлович спросил Митю, побывал ли он в милиции:
- Ну, что, с пропиской что-то не так?
У Мити мелькнула мысль рассказать про Зыкова, но заведующий торопился. Митя махнул рукой:
- Так… Пустяки.

Пустяки… Ну, конечно, пустяки. Может быть, не являться к Зыкову завтра, а потом сказать, что забыл? Нет, этот вариант не годился, Митя понимал, что Зыков не оставит его в покое и рано или поздно напомнит о своем задании. Нет, придется написать ему обещанное. А что писать? Как? Отец учил его: если не знаешь, как и что сказать, говори правду – это единственно верный выход из трудного положения. Но какую правду? Ту, что Соня открыла ему в памятную ночь у костра, когда рассказала про Гумилева? Митя чувствовал, что настоящую правду раскрывать нельзя.
Он сел за стол в своей каморке, открыл тетрадку, но так ничего и не смог написать. Даже начать не сумел. Было четыре часа дня. Митя взял тетрадку и отправился в заповедник. Нашел место, где он уже бывал, и устроился в небольшой ложбинке. Над ней высился мощный ствол букового дерева, и покрытая густой листвой большая нижняя ветка висела почти параллельно земле, скрывая Митю.
Отсюда открывался великолепный вид. Выше по горному склону буковый лес сменялся пихтовым. Когда Митя был здесь первый раз, ему показалось, что это ели стоят плотной стеной по горным террасам. Он взобрался туда и обнаружил, что это седые пихты. Чем выше, тем, казалось, плотнее они смыкались серо-зеленой стеной. Еще выше - покрытые снегом вершины, как будто проколовшие облака своими острыми пиками. А внизу открывался вид на море. Но это было так далеко, что трудно было различить, где море, а где сливающееся с ним небо - лишь глубокая бескрайняя синева.
«Какая красота! – думал Митя, - и почему нельзя сейчас сосредоточиться не на этом проклятом задании Зыкова, а на наблюдениях в природе. Это всегда успокаивает нервы». Наблюдениями он не занялся, так и продолжал сидеть в своем укрытии. Брался за ручку, бросал, не мог придумать даже, как озаглавить эту проклятую запись. Горестные мысли захлестнули его. «Устал я», - подумал Митя. Он лег на траву, положил голову на тетрадку и быстро уснул под мерный шум ручья, который тут недалеко протекал. Странный сон приснился ему¸ он долго его потом вспоминал, хотя обычно на сны никакого внимания не обращал. Да и забывал их тут же.

Приснился ему сумрачный ноябрьский день поздней осени, темный узкий двор в форме чуть вытянутого четырехугольника, замкнутый с трех сторон высокими, глухими стенами, без окон, то ли выкрашенными в серый цвет, то ли просто грязными. У их подножья засыхает жалкая травка, а кроме нее никакой растительности во дворе нет. Четвертая же его сторона — открытая, недалекий вид на поросший уже облетевшим кустарником невысокий обрыв. А за тем обрывом — еле различимые серые печальные дали
Группа незнакомых мужчин собралась в углу двора. Они о чем-то переговариваются, кого-то ждут. Митя понимает, что ждут его. Ему очень не хочется к ним идти, но ничего не поделаешь, надо.
Потому что он уже знает, что в этом дворе ему предстоит расстрелять из пистолета Соню. За что? Почему? Никто не знает, ни он, ни эти мужчины. Вопрос не обсуждается, вообще не стоит. Всем, однако, ясно, что это простое дело должно произойти обязательно, и выполнить тяжкий, но естественный долг, непонятный с точки зрения здравого смысла, но абсолютно понятный всем вокруг, в том числе и жертве и палачу, должен на сей раз именно Митя. Но как это сделать? Мите протягивают большой тяжелый пистолет светло-серого цвета с желтой деревянной рукояткой. Он никогда не держал в руках пистолета и даже не понимает, как спустить курок, потому что он почему-то плотно прижат к скобе. Еще ему дают две пули, небольшие, вытянутые, и он не знает, куда именно нужно будет их вложить. Как целиться, и сумеет ли он попасть в цель? Может быть, надо держать пистолет обеими руками?
Но кто же дает все это Мите? И кто принимал роковое решение? Вокруг уже никого нет, нет и Сони, хотя ясно, что и она присутствовала при принятии решения и молчаливо соглашалась с ним. Невидимо присутствовали и многочисленные "судьи", действующие решительно, не сомневаясь в своем праве, и заинтересованные в том, чтобы все произошло как можно скорее.
И вдруг по стенам мрачного двора вытягивается, повторяя их изгибы, длинная очередь сгорбленных серых людей, которые, не глядя по сторонам, беззвучно поспешают друг за другом в строгом порядке, не перегоняя друг друга и не отставая ни на шаг. Очередь двигается быстро, но совершенно не убывает, и всем участникам предстоящей ужасной процедуры становится ясно, что стрелять в этом дворе нельзя, потому что даже если раздвинуть людей у одной из стен и поставить туда Соню, возникнет «пробка», ибо люди в очереди движутся хотя и медленно, но не останавливаясь.
Но есть ведь и четвертая, открытая сторона двора. Может быть, стрелять в эту сторону? Все оборачиваются туда, и Митя видит, что солнце уже зашло, если, впрочем, оно вообще показывалось сегодня в низком осеннем небе, кусты потемнели, сумерки почти что скрыли и обрыв, и печальные дали... Где уж тут стрелять в цель! С облегчением, проистекающим не из понимания, что Соня не умрет, а из сознания, что сегодня не придется выполнять неприятную работу, Митя отдает пистолет, а две длинненькие гладкие пули заворачивает в носовой платок и кладет под подушку. Поздно, пора спать, и во сне он начинает засыпать... И вдруг словно яркий луч прорезает не осознаваемые до конца ужас и безнадежность: да зачем же мне делать это! Есть же простой выход — отказаться от участия в расстреле, отдать эти две гладенькие пули, лежащие под подушкой, освободиться от кошмара, который до этой минуты представлялся чем-то естественным. Это первое. А второе - убедить Соню дать объяснение (кому?), что на ней нет ни малейшей вины (в чем же ее обвиняли?), и все будет разрешено до конца. И это так просто!

И тут Митя проснулся — уже не во сне проснулся, а в действительности, но во власти еще не ушедшего сна пребывая. Журчание воды в ручье и шум ветра в кронах букового леса возвращали его в действительность, но ощущения, что все уже кончилось, не было, и все еще в мозгу билась мысль: почему же раньше не пришло ему в голову такое простое решение — отказаться от роли палача. Боялся он, что ли? Нет, страха не было, а было сознание простой, безусловной и всем понятной неотвратимости намечавшегося действа и главное — глубоко спрятанная уверенность в бесполезности каких-либо усилий и в том, что настанет и его черед, и все будет так же ясно и просто.

Вечер наступал, надо было идти домой. Митя почувствовал, что отдохнул, сон, хоть и такой мрачный, пошел ему на пользу. Отказаться от роли палача – вот выход! Но это не так просто сделать. Зыков вцепился в меня не на шутку, - подумал он и вспомнил давние слова Левки Бергмана: «у чекистов длинные руки». Нет, есть и другой выход – бежать, немедленно бежать в Москву и вызвать туда Соню.
Так что же – являться к Зыкову или не являться? Решил: честнее будет придти к Зыкову с объяснением.
Ночью он сел за стол у себя в каморке и принялся писать «Объяснительную записку» желая придать документу именно характер спокойного объяснения. Записка вышла небольшая, на одной странице. Как показалось ему, очень толковая. Он охарактеризовал Соню как человека прямого и честного, бесконечно преданного своей родине и делу строительства социализма, грамотного политически и устойчивого морально. Подчеркнул ее литературный талант, упомянул, что она, помимо работы в газете «Ленинградская правда», сотрудничает в Детгизе, и ее литературные опыты одобряет известный писатель С.Я Маршак. Написал, что и здесь, в Красной Поляне, в качестве культорга, она ведет большую воспитательную работу с молодежью, организует лекции, киносеансы, проводит политинформации, ведет физкультурные занятия.
Он без конца перечитывал, выправлял и переписывал свою записку, обдумывал, как вести себя с этим Зыковым. Лучше всего спокойно сказать, что он написал все, что мог. И предложить придти вместе с Соней, и тогда подробно переговорить и рассеять все сомнения, возникшие, вероятно, в результате чьих-то ложных сообщений.

На другой день Митя явился в милицию без четверти пять, рассчитывая, что прямо выскажет все, что он надумал, оставит свою «Объяснительную записку» и уйдет.
- Вы что же опаздываете, - строго спросил Зыков, - мы ведь на четыре договаривались? Я Вас уже сорок пять минут жду.
- Извините, пожалуйста. Я вот написал то, что Вы просили. А теперь пойду, у меня дела.
- Важнее наших с Вами дел ничего сейчас нет, - отозвался Зыков, взглянув на «Записку».
- Но я думал, Вы ее пока прочитаете, а потом мы придем к Вам вместе с Софьей Сергеевной и всё выясним.
- Что? Как Вы сказали? Вместе придете? - Зыков засмеялся. – Вот уж не советую. Садитесь, Дмитрий Николаевич.
И Митя покорно сел, а Зыков взялся за Митино сочинение. Прочитал в пять минут, отложил его в сторону, не торопясь, открыл пачку своего «Казбека», молча прошелся по кабинету, сел и обратился к Мите, ожидавшему одобрительного отзыва.
- Вот что, дружок. Я думал, ты умнее и понимаешь, что такое бдительность комсомольца в наше трудное время. Да ты не дергайся. Нам надо разоблачать и обезвреживать врагов, а не покрывать их, как это делаешь ты.
- Да Вы что, товарищ Зыков, это Софья Сергеевна враг? Что за бред!
- Это не бред, товарищ Митя, уж позволь тебя по имени и на «ты», ты меня помоложе, и мы свои люди. (Боже мой, - ужаснулся Митя, - я для него уже «свой». Надо встать и уйти. Но он сидел на своем стуле, как приклеенный). Я тебе дело говорю. Слушай внимательно. Ты знаешь происхождение Батуриной? Знаешь, что ее отец давно скрывается и, по-видимому, за границу ушел? Что мать ее скрывает свое дворянской происхождение, а дочка ей добыла поддельные документы? Не опускай глаза-то, вижу, что знаешь. Пишешь – «морально устойчива». А что мужа своего, честного партийца, без объяснений бросила – это как? Ну, ладно, это мелочь. А вот что наши органы выяснили про ее ленинградские связи – это поважнее будет. Детгиз, говоришь? Так вот нам известно, что там, на собрании после убийства Сергея Мироновича, она говорила, что это не заговор был, а акт ревности, и что расследование этого дела неправильно ведется. Похоже, следы заметала своего участия в заговоре.
Мы хотим, чтобы ты по-честному, ничего не скрывая, рассказал о деятельности Батуриной здесь, о том, что ты от нее слышал. Я не скрою, возможно, мы сочтем необходимым ее задержать, а там пусть органы разбираются. Но нам надо знать все.
- Да не знаю я ничего! – Митя вскочил в гневе - Не знаю и ничего писать больше не буду!
- Сядь! – Зыков схватил Митю за плечо и заставил опуститься на стул. – Теперь слушай меня внимательно. Органы, призванные обеспечивать безопасность нашей родины – внешнюю и внутреннюю – предлагают тебе сотрудничество. Товарищ Сталин внимательно следит за нашей работой и придает ей огромное значение. Мы сметем все препятствия на своем пути и выполним свои задачи. И нам нужны умные и преданные помощники. Своих друзей мы не только в беде не оставляем, но и помогаем им всеми силами. Ты студент? В партию собираешься вступать? Зеленая улица будет тебе открыта и при вступлении в нашу партию и во всех твоих делах. Поможем насчет аспирантуры или на хорошую работу устроиться в Москве, или где захочешь.
- Подкупить хотите?
- Слушай, ты понимаешь или нет, что раскрытие истинного лица Батуриной – это государственное дело? Что, возможно, это поможет раскрыть, как и почему произошло злодейское убийство Кирова? Понимаешь, что это твой долг, твой гражданский долг – не передо мной, а перед комсомолом, перед родиной нашей? О каком подкупе речь? Но я должен тебя предупредить, что отказ от сотрудничества с нами мы будем рассматривать как помощь нашим врагам. И тогда уж не обессудь, отношение к тебе будет соответственное. Подумай обо всем и приходи завтра с утра.
- Алексей Иваныч, я не стану этого делать.
- Ну, так. Не хочу тебя пугать, но имей в виду – о наших разговорах я докладываю наверх. – Зыков вытянул прокуренный палец и обратил взор в сторону портрета вождя - И их результаты восторга не вызовут. Есть мнение, что тебя самого нужно как следует проверить. Твои заявления, что классовая борьба у нас не усиливается, а затухает, рождает подозрение о твоих связях с правыми уклонистами. Надо будет проверить, как ты вел себя в вашей комсомольской организации, когда обсуждали работу XVII съезда. И главное, ты отказываешься от сотрудничества с нами, скрываешь то, что знаешь о Батуриной. Ты понимаешь, что это ставит под вопрос всю твою будущность? С университетом придется расстаться. А также и с комсомолом. И я не исключаю, что нам придется тебя задержать и разобраться более детально.
- Арестуете?
- Не исключено. Может быть, ты с Батуриной заодно? Ведь вы, говорят, любовники? Ну, что молчишь? Понимаешь, ты, молокосос, что тебе грозит? И не только тебе. Твоим отцом придется заняться. Ты хоть знаешь, что он с делом Промпартии был связан, хотя и косвенно? Ты заставишь нас об этом вспомнить. Так что в твоих руках не только твоя судьба, но и судьба твоей семьи. Подумай об этом. Это не пустой разговор. Все более, чем серьезно. Батурину ты не спасешь от справедливого суда, если она будет арестована. А дальше следственные органы будут разбираться. Потом и суд вынесет свое решение. Если она не виновна ни в чем, вернется к прежней жизни. А твоя совесть будет чиста, ты поможешь своей стране. И вспомни, тебе двадцать лет, у тебя все впереди, вся жизнь, не стоит разрушать ее в самом начале. Приходи завтра, напишешь все здесь, при мне.

Митя сидел на самом краю стула, сгорбившись и низко опустив голову. Казалось, он сейчас упадет. Тишина повисла в комнате.
- Я вижу, тебе одному трудно, - сказал Зыков, помолчав, - посоветоваться и поговорить не с кем. Если хочешь, оставайся здесь ночевать. У меня самого комната тут за стеной, а тебе я раскладушку поставлю. Чаю вскипятим. Тебе Маша принесет. А сейчас закуришь, может быть?
Митя покачал головой и ничего не ответил. Зыков вышел. Уборщица Маша поставила раскладушку и принесла подушку и одеяло. Зыков зашел еще раз, Митя сидел все в той же позе.
- Ну, не дури только, - подошел к нему Зыков, - и помни, что ты свой долг выполняешь. Оставляю тебе «Казбек». И вот на столе бумагу возьмешь.
Через полчаса зашла Маша, принесла стакан крепкого чаю в подстаканнике, тряхнула Митю за плечо, сказала сочувственно:
- Пей, парень, пока горячий.
- А что, закурю я?
- Кури, малец, кури.
И подала Мите оставленный Зыковым «Казбек». Через час Зыков тихонько приоткрыл дверь и заглянул в свой кабинет. Митя сидел за столом и писал. Зыков осторожно прикрыл дверь и удалился, шагая на цыпочках.

Митя взял свою «Объяснительную записку», прочитал ее еще раз, решил, что весь написанный текст оставит, как есть, но напишет продолжение. «Однако я должен сказать…» - начал он. И написал все то, о чем говорил Зыков, – о секретах происхождения Сони (это-то ведь они знают, так не все ли равно?), о ее рискованных разговорах в редакции «Ленинградской правды», об анекдотах, об их разговоре у костра, когда Соня рассказывала ему о событиях в Ленинграде – о массовых арестах, о выселении дворян, о своих сомнениях в существовании заговора для убийства Кирова. Вспомнил и о ее симпатии к расстрелянному контрреволюционеру Гумилеву, поэзию которого она ему открыла. Написал, что слышал о ее смелых разговорах здесь, на базе, с туристами, и о ее мечте уехать куда-нибудь подальше, хоть на Дальний Восток. Писал, перечеркивал, снова писал, боясь, что кончатся чернила в его авторучке, понимая, что второй раз он этого не напишет.
А когда кончил, чуть не вскрикнул от ужаса: вспомнил свой сон о расстреле Сони! Потом вдруг подумал: во сне-то ведь все благополучно кончилось. И здесь тоже всё будет хорошо. В конце концов будет суд. Всё выяснят, и Соню оправдают.
Кончив писать, он хотел уйти домой, вышел в коридор и, стараясь не скрипеть половицами, по стеночке при слабом свете тусклой лампочки пошел к выходу. Однако дверь оказалась запертой, пришлось вернуться. Прилег на раскладушку, но заснуть так и не смог.
Зыков пришел в кабинет рано, около восьми. Митя вскочил
- Посиди, - сказал Зыков, взяв исписанную бумагу, - я прочитаю. Ну, ладно, сойдет. Поправок много, но спишем на естественное волнение.
Митя молчал, подавленный тем, что Зыков разговаривает с ним уже, как со своим.
- Я свободен? – спросил он.
Зыков засмеялся и похлопал его по плечу.
- Конечно, свободен. Только подпись свою поставь.
- Донос подписать?
- Ну, зачем так говоришь? Ты же сам написал: «Объяснительная записка». Это своевременный честный сигнал. Подпиши еще вот эту бумагу – о неразглашении.
Митя подписал все, что нужно.

© Светлана Оболенская, 2009
Дата публикации: 26.02.2009 02:51:15
Просмотров: 2792

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Валентина Макарова [2009-02-26 17:19:59]

И по главе из книги видно, что автор умеет писать.
Единственное, на что бы я обратила внимание автора - это папиросы "Казбек". Я тут недавно один труд редактировала промышленности СССР 30-40х. гг. 20 века. Так вот там очень умные авторы писали, что папиросы этой марки начали выпускать только в годы войны. Картинку сам Сталин утверждал.

Ответить