На распутье. часть вторая. гл. 5-6

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 56717 знаков с пробелами
Раздел: "Трилогия "Лихолетье" Кн. I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

- Зависть, говоришь! - Василий Иванович засмеялся. - Уж не таким ли оно было, письмо ваше тайное? - Князь вытащил из рукава листок и бросил на стол.
Александр развернул его и подал Федору. То была точная копия того, что передал им Котор.
- Вот, сука ливонская!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЖЕНИХИ И НЕВЕСТЫ.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

В канун праздника Пресвятой Богородицы, учрежденного на Руси в XII веке, князем Андреем Боголюбским, или просто - Покрова дня, в Кремле было оживление. Царский двор готовился к пиршеству. Борис Федорович давал его в честь будущего зятя, королевича Густава.
По Москве разлетелись посыльные, от имени государя приглашая родовитых князей и бояр к царскому столу. В Грановитой палате стелили богатые ковры, на окна вешали парчовые занавесы, в паникадила заправляли большие свечи из чистейшего воска. В ожидании многих гостей, столы ставили в ряды, накрывая их нарядными скатертями. Чтобы не было ссор между ближними боярами, Борис лично указал, кто, где сидеть будет, согласно его званию и достоинству.
Неутомимо дымила поварня, варилась и жарилась птица, мясо и рыба. Для пира было приготовлено более трехсот блюд, в обилии завезены восточные пряности, тульские сладости: меды стоялые русские, вина фряжские и ганзейские. Испечено четыре воза хлеба. Несмотря на протесты патриарха и недовольство духовенства, увеселять гостей пригласили скоморохов и гусляров-сказочников.
Для выхода царицы с великой княжной изготовили множество новых нарядов, из дорогих тканей, обшитых золотом и украшенных драгоценными каменьями. На Пожаре установили столы бедному люду со многими яствами и хмельным зельем. Годунову хотелось, чтобы вся Москва радовалась вместе с ним.
Королевичу устроили три встречи: одна - при въезде в город, вторая - у ворот Кремля и третья - в Грановитой палате, - с самим царем.
Дьяку Афанасию было велено:
«Во избежание беспорядков при следовании королевича во дворец: тайно распространить людей, по московским улицам и площадям среди простого народа. Замечать: если кто пускает позорную, матерную брань, того брать из толпы и вести в Разбойный приказ и бить там кнутом. Нещадно».
Большие пиры были в обыкновении у русских царей. Пиршества устраивались и до Бориса. Москва хорошо помнила разгулье царя Ивана Васильевича, доходившие до смертоубийства. Ново это было лишь для Густава. Ему думалось, что именно он причина столь безумного расточительства.
В карете для особых выездов, присланной для него Казенным приказом, королевич въехал на царский двор. С осознанием особой важности своей персоны, он вышел из нее и высокомерно осмотрел встречающего - Семена Никитича Годунова.
- Как добрались, Густав Эрикович, не трясло ли в дороге? В добром ли здравии дорогой гость? - спросил с поклоном царский окольничий.
После перевода Котором слов Семена Никитича и напоминания, что стоявший перед ним государев сановник доводится Борису Федоровичу троюродным братом, лицо Густава смягчилось и расплылась в улыбке. Королевич уже привык, - с кем бы он в Москве не встретился, всегда спрашивали о его здоровье. Как объяснил ему Кристофер: «Таков русский обычай». Поэтому Густав просто велел слуге ответить от его имени.
- Вот и славно, прошу пройти. Государь вас ожидает!
Семен Никитич еще раз поклонился и указал следовать за ним. Взойдя по Красному крыльцу, окольничий пропустил вперед Густава, оттесняя собой Кристофера, вызвав этим возмущение королевича:
- Позвольте, кто же будет переводить слова государя?
- Слугу отведут в комнаты для холопов. У Бориса Федоровича есть собственные толмачи... более знатного рода! - настоял Семен Никитич.
Взбешенный ответом окольничего, Густав прошел в царские хоромы.
Грановитая палата была полна. По обе стороны от царского трона стояли думные бояре, окольничие, дьяки, - все в дорогих шубах и высоких, горлатных шапках. Ближе к государю расположился патриарх Иов с митрополитами и архиереями.
Борис встречал Густова, сидя на троне, рядом с ним восседал царевич Федор. По малолетству великий князь не доставал ногами пола с высокого тронного кресла и ему подставили под них отделанный серебром столец.
При входе в палаты королевича, Годунов встал, сделал шаг навстречу, и стал ждать, когда Густав подойдет. Пройдя меж московской знати, точно по длинному коридору, королевич угодил в объятья царя.
Трижды облобызав его как сына, Борис спросил:
- Поздорову ли живешь, достославный Густав Эрикович? Доволен ли, хоромами тебе отведенными? Хорошо ли кормят тебя слуги мои? Не имеешь ли отказа в чем? Говори, не таи!
- Здоровье мое отменное государь, - Густав искоса посмотрел на идущего следом Семена Никитича. - Отказа ни в чем не имею.
- Ну и, слава богу! Пригласил я тебя на пир по нашему старому обычаю. На Руси так уж повелось - все важные дела за столом решать. Прошу не отказать, отведать со мной и сыном моим Федором хлеб-соль. И вас прошу, отче Иов, со всеми духовными лицами. И вас, - знатные московские люди! Не побрезгуйте угощением моим! - обратился Годунов ко всем с поклоном.
После чего Борис взял сына за руку и повел к столу, увлекая за собой и Густава.
Королевича усадили на самое почетное место, под образами, по правую руку от царя. По левую - посадили царевича Федора, далее сел патриарх и остальные. Стоять остались только стольники, которым была оказана высокая честь, прислуживать за царским столом.
Государю поднесли большой каравай хлеба и поставили перед его взором. Один из стольников подал Борису нож, которым он стал нарезать хлеб и класть на тарелки вместе с солью. С каждым отделенным от каравая куском Годунов называл имена бояр, кому отнести, сидящим рядом подавал сам. Получить из рук царя хлеб-соль было великой честью.
- Откушай и ты хлебушка из рук моих, дорогой гость! - обратился к Густаву Борис, подавая ему блюдо с хлебом. Королевич принял его и поблагодарил.
Тем временем стали вносить кушанье. Аромат сдобренных специями яств заполнил палату. Подносы были столь большие, что некоторые из них несли четыре человека, с трудом водружая на дубовые столы. Возле Бориса Федоровича поставили опричное блюдо, его он тоже стал раздавать, отмечая знатных гостей своим особым расположением. Стольники разносили снедь, ставя перед гостем со словами: «Шлет тебе Государь наш кушать на здоровье».
Проследив глазами, чтобы всем налили вина в чаши, Борис сам взял в руки кубок и поднялся.
- Ешьте, гости дорогие, вдоволь, пейте всласть! Либо, кто не ест и не пьет на пиру, огорчает хозяина. Про таких у нас говорят: не хотит быть должным! А, стало быть, худое задумал! Пейте полным горлом, а не прихлебывайте, как, то делают куры. Порадуйте усердием хозяина, вас здесь собравшего! За здоровье государя, государыни и детей наших!
Когда Годунов закончил говорить, гости одним разом опрокинули чаши и перевернули вверх дном, показывая этим любовь и преданность царю, хозяину пира. Выпил и Борис. Бросив кубок на пол, он наступил на него ногой.
Густав с трудом пропихнул в желудок содержимое чарки. Она была большая, и у него не хватало дыхания, хотелось сделать паузу. Но после слов Годунова, переведенных толмачом, он не решился и допил до дна.
Постепенно напряжение людей, осознание, что они не просто гуляют, а сидят за царским столом, притупилось. От принятых в избытке хмельных напитков разговор пошел более раскованный. Даже патриарх, забыв про духовный сан, изрядно выпил. Отказывать хозяину пира, тем более царю, было не в обычаи на Руси.
Захмелел и королевич. Сказав несколько слов сыну царя Федору, который один оставался трезвый на всеобщем гулянии, Густав обратился к Борису Годунову:
- Скажи, государь, почему на столь большом веселье нет женщин? Когда мне будет дозволено увидеть вашу дочь?
- Сегодня и увидишь, зятюшка! Они пока с государыней матушкой на женской половине боярских женок потчуют. Как пироги начнут носить, они к нам и выйдут, - гостей вином угощать. Ты пока ешь, пей.… Говорили мне, в Риге голодно тебе жилось! - Борис улыбнулся, пододвинув к нему чашу с вином.
- У вас, в России, наши люди живут еще хуже! Слышал я, что купцы ливонские, взятые в плен при царе Иване, до сих пор томятся в московских темницах. А ведь сколько лет прошло, как он умер!
- То - правда, но не вся. Большая часть полоняников на воле, в Немецкой слободе. Ты их видел. А остальных отпустим.
- Когда же государь смилуется над несчастными?
- Да прямо сейчас! Дьяка Вылузгина сюда! - крикнул Борис слугам. - Пусть захватит перо и бумагу.
Хмельного дьяка подняли из-за стола и поставили перед Годуновым, вручив ему письменные принадлежности. Борис сдвинул яства в сторону, освободив угол дубового стола.
- Садись, Елизар. Пиши указ. Сможешь, или пьян?
- Смогу, государь, - ответил Вылузгин, не решаясь сесть рядом с царем.
- Не хочешь сидеть, пиши стоя, - ответил Годунов и стал диктовать, смотря на Густава:
«Мы, Борис Федорович, Государь всея Руси, объявляем милость свою: пленным ливонским торговым людям, что находятся в России со времен царя Ивана Васильевича. Словом своим: отпускаем их на волю. Более того: даем им чин гостей Московских и делаем членами гостиной сотни с правом беспошлинной торговли на Руси и Ливонских землях.
Казенному приказу: на заведение торгов, обласканным мной торговым людям велю: выдать ссуду, пять с половиною тысяч рублей».
При названии суммы у дьяка глаза округлились, рука дрогнула, и чернила капнуло с пера на бумагу, образуя кляксу. Видя, как он всполошился, Борис сделал тайный знак толмачу: говорить Густаву совсем другие слова, и продолжил:
- Деньги они вернут! Оформишь с ними целовальную грамоту, распишешь, как надо. Мне же, Елизар, необходимо бюргеров ливонских на свою сторону сманить. Поддержка нужна для королевича, чтобы признали его над собой. - Дав понять, что переводить можно, закончил: - Ну, ступай! Завтра напишешь, как следует, и мне доложишь.
Дьяк поклонился царю и поспешил удалиться. Борис Федорович выпил вина из кубка и заговорил с королевичем:
- Вот и все! Завтра выпустят их на волю. Поедут купцы по городам ливонским, твое имя славить, Густав Эрикович.
Слова благодарности, выраженные королевичем Борису, заглушил шум и радостные крики. В палату входила государыня, Мария Григорьевна, в сопровождении дочери и многих прислужниц. Впереди царицы бежала шутиха, карлица Пелагея, и строила рожицы. Внимание Густава перешло на Ксению. Ее красота поразила его. Королевичу даже показалось, что он уже видел эту девушку, вот только не припомнит где.
- Ну что. Густав, хороша царевна? - засмеялся Годунов, наблюдая за ним.
- Она очень красива, ваша дочь! Признаться, я удивлен и обрадован. Мне ее описывали немного неправильно.
- Это кто же посмел сие? - Борис сдвинул брови.
- О нет, государь! Вы меня неверно поняли. Просто, немки немного по-другому смотрят на русских девушек. Там, - на Кукуе, они считают московских женщин слишком толстыми.
- Нашел, кого слушать! Чтобы баба другу бабу описывала, да не приврала! И совсем неважно, немка она или русская, - успокоился Годунов, вполне поверив ответу Густава.
Поклонившись государю, женщины стали обходить гостей, поднося чарки с вином. Ксения подошла к Густаву с кубком на золотом подносе.
Подавая вино, она опустила глаза и тихо произнесла:
- Испей с рук моих, королевич, и будь здрав многие лета!
Выслушав толмача, Густав взял с подноса кубок, улыбнулся и ответил:
- Ксения, я знаю, что вы говорите на немецком языке. Значит, вы понимаете мои слова. Пользуясь, случаем, хочу сказать: вы очень красивая и мне полюбились. Дозвольте спросить вас, понравился ли я вам?
- О таком у нас говорить не принято! Прошу вас, испейте чашу. Гостей много и надо обойти всех, - ответила Ксения на русском, поднося ближе к нему поднос в ожидании.
Раздосадованный словами княжны, Густав выпил до дна и отдал кубок. Ксения пошла дальше, а королевич сел за стол, чувствуя, что ноги ослабли, и тело уже не держат.
Пир продолжался до глубокой ночи. Сначала звучали тосты от князей и бояр за здоровье царя и царицы с долгим перечнем титулов и достоинств. После чего поднял кубок за государя патриарх, выпил и попросил Бориса отпустить его с братией. Сославшись на то, что долгое застолье вредно для духовного лица и, чтобы не грешить чревоугодием, лучше удалиться.
Как только духовенство откланялось, палату заполонили скоморохи. Они веселили гостей сальными шутками, показывая забавные, до неприличия, сцены из жизни простых людей. Их сменили гусляры-сказатели, потекли плавные речи о старине глубокой. Уронив слезу, вспомнили о былом: князя Владимира Мономаха, Илью Муромца, Трояновы века.
Понемногу хмель свалил всех, даже самых стойких. Слуги стали выводить гостей или выносить на руках. Алексей Копытин вместе с Михаилом Шеиным проводили князя Сицкого и помогли холопам усадить его в сани.
Оставив Михаила выслушивать пьяные бредни старого князя, Алексей побежал на задние сени, пристроенные к поварне. Там, спрятавшись от всех, ожидая, когда закончиться пир и надо будет везти Густава домой, в Немецкую слободу, Никита играл в зернь с княжичем Пожарским. Зотову сегодня везло, кости ложились нужной ему стороной.
- Опять черными легли. Мое, Дмитрий! - выбросив зернь в очередной раз, азартно закричал Никита.
- Вы чего сидите!!! Гостей уже развозят! Батогов захотелось от царя-батюшки? - оборвал игру Алексей.
Схватив шапки, они выбежали за Копытиным во двор. Никита так торопился, что столкнулся с холопом Александра Романова Отрепьевым.
- Почто летишь, как очумелый? - зло проворчал тот.
- Скажи, Юшка, королевича Густава выводили? Не видел?
- Кажись, его без чувств вынесли. Опился немчин. Непривыкший к нашим угощениям. Вон, к саням несут, прислуга над ним хлопочет.
Никита повернулся туда, куда указал Отрепьев. Королевича осторожно ложили в карету. Кристофер аккуратно поддерживал голову Густова, чтобы не ударилась. Зотов со всех ног поспешил помочь, но Первушка остановил его порыв.
- Где, ваша милость, гузно грела? Кому было велено, от коней не уходить!
- Что же мне, весь день мерзнуть! И отойти нельзя? - попытался оправдаться Никита.
- Ступай в поварню. Там оставлено блюдо,Густаву государем дарованное. Доставишь в слободу, - ответил Вепрев, вскочил на коня и отправился вслед за каретой, в которой увозили королевича.
Когда Зотов вышел во двор с тяжелым поросенком на большом блюде, он поискал глазами помощника, но ни княжича Пожарского, ни Алексея уже не было.
«Делать нечего, придется одному нести», - подумал Никита и пожалел, что оставил слугу при Ирине.

2

Продав на московских торговых рядах все, что привезли с деревни, Устин стал собираться домой, подгоняя недовольную дочь. Ирина же всячески старалась оттянуть разлуку с Пустоцветом, каждый день, придумывая причину остаться.
Сегодня утром она неожиданно вспомнила, что тетка Елена просила ее прикупить сладких заморских вин, в избытке продаваемых на Кукуе. Вспомнила, и стала допытывать отца:
- Что же, батюшка, так и поедем, вина не купивши? В Ярославле вино, чай, дороже. Елена Богуславна не зря просила привезти из Москвы!
- О чем ранее думала, когда по рынкам подолом вертела? - ворчал на дочь Устин. Еще один день был потерян для него в стольном городе, а ему хотелось быстрее домой, в деревню. Устал он от Москвы, да и Никольские морозы были уже не за горами.
- Сами же всю деньгу, что за жито выручали, в кубышку ложили! Да железки скупали! Как-то я попросила вас, так вы: после доченька, вот все продадим, тогда и купим…
- То, для кузни! Она родимая кормит нас! Сев начнется, мужики до меня подадутся, а я им вот, пожалуйста, давно вас жду. Снова хлебушком отдадут, так и проживем.
- Ну, так как же, батюшка, поедешь со мной, аль нет? - настаивала Ирина.
- С Данилой езжай! Никита Егорыч к тебе его приставил, вот и повелевай. А мной нечего понукать! Соплива еще!
Ирине того и надо было. Улыбнувшись, она чмокнула отца в щеку и выбежала во двор, где, по ее разумению, должен был находиться Пустоцвет.
Данила обхаживал лошадь возле общих конюшен. Обкидав чистым снегом, он оттер ее щеткой и стал любовно расчесывать гриву. Увидав его за этим занятием, Ирина быстрыми движениями навела порядок в прическе, спрятав под цветастый платок локоны вьющихся волос, и смело направилась к нему.
- Дядька Данила, запряги-ка сани! - бойко, по-хозяйски, повелела она.
- Зачем тебе сани, неугомонная? - удивился Пустоцвет. - Ведь завтра домой едете! Коням перед дорогой отдохнуть надо.
- В Немецкую слободу поедем. Вина купить надо для Елены Богуславны. В суматохе я совсем позабыла про ее просьбу. Собирайся, Данила.
- Почто с батюшкой не едешь?
- Не желает он! Добро перекладывает да считает. У каждого свои заботы. Ты, вон, коня, словно девицу, ласкаешь! Завидно даже.
Ирина подошла к Даниле и устремила на него бархатные очи. От такого жаркого, откровенного взгляда у Пустоцвета екнуло сердце. В больших серых глазах девушки, он увидел столько любви и страсти, что не выдержал и отвернулся.
Набросив от мороза попону на лошадь, он направился в конюшню и произнес:
- Ладно, сейчас запрягу. Иди, одевайся.
В конюшне, накидывая на коня Устина хомут и заводя его в оглобли, Данила поймал себя на мысли: все больше и больше ему нравится девчонка, воплотившая в себе озорство матери и деловитость отца. Он хорошо помнил тот день, когда впервые увидел эти серые глаза и вздернутый носик, там, на печи в Угличе. С каким любопытством смотрела она на него, заносящего в дом Утина Егора Силыча.
Шло время, босоногая девочка, бегающая по избе в старом материнском платье, наспех перешитом под нее, превратилась в девушку с большими красивыми очами. Когда Никита оставил Данилу на постоялом дворе и отдал под начало Ирины, молодой девицы, он совсем не обиделся. В душе, где-то в самой ее серединке, вспыхнула радость маленьким светлым огоньком. Данила старался потушить его, но он не желал гаснуть, а все больше и больше разгорался, превращаясь в пожар.
Ирина входила в сердце Данилы, обустраиваясь там быстро и властно. Делала она это, как всегда, не спрашивая на то соизволения. Не помогало ему даже оправдание: свободная женщина, не станет любить холопа.
С такими мыслями он вывел лошадь во двор и бросил поводья в сани.
- Данила, никак собрался куда? - спросил его старый конюх Харитон.
- Ирина просила на Кукуй ее свозить. Вина чужеземного купить.
- К немцам, значит, поедешь.
- К ним, Харитон.
- Если к ним, то без оружия опасно, Данила. Там в винных рядах всякое может случиться. Как напьются басурмане, наймиты царские, прости Господи, так и ходят гоголем, к бабам нашим пристают. Сколько народу через это сгинуло. Кто от немцев смертушку примет, а нет - так, каты, батогами забьют. Заступится парень за девушку, побьет супостата - крамола, не справится - нож в бок, и почивай. С месяц назад, купца, что с Твери приехал, вперед ногами обратно повезли! Государь на проказы немчуры сквозь персты смотрит. Так-то, Данила.
- Что же, все с рук им сходит?
- Не все, конечно, но многое! Вот если ты случайно кого зашибешь, сразу в Разбойный приказ отволокут.
- Ну, спасибо, старик, утешил ты меня! Как же быть?
- Ты, Данила, под кафтан кольчугу схорони, чтобы тебя ножом не достали. И бей супротивника. Силушки у тебя хватит, только смотри - не до смерти! - видя, что к ним подходит Ирина, быстро договорил Харитон и отправился на конюшню.
- О чем это вы с дедом говорили? - спросила она, красуясь перед Данилой в новой шубе с длинными до земли рукавами, покрытой темно-синим сукном.
- Холодно становится. Пойду поднадену чего-нибудь, - ушел от ответа Пустоцвет.
- День-то зимний короток! Успеем ли?
- Успеем. Иди пока, устраивайся в санях.

3

В новых деревянных рядах на Кукуе, отстроенных по велению государя, шла бойкая торговля хмельным зельем. На всех языках Европы предлагали свой товар заморские купцы. Вина темно-красные, золотистые и светлые, с солнечных полей Италии, с берегов Рейна и юга Франции, лились рекой за русское серебро.
Уже третий час ходил по ним Данила, помогая девушке выбирать вино. Все его уговоры: «Уже довольно, хватит!», ни к чему не приводили. Взор Ирины остановился на бочонке фряжского красного. Она подошла к пышному французу с маленькими, как иголки, усиками и спросила:
- Вот это вино, сладкое или терпкое?
- Мадмуазель… желает сладкое? - торговец расплылся в улыбке. - Тулуза! Вино там сладкое, как девушки, что собирают виноград и топчут его прекрасными ножками. Им не надо ходить в тяжелых шубах, прятать в них нежное тело. Франция - сторона солнца и тепла!
- Сколько хочешь за него? - Ирина сморщила носик от столь длинной речи.
- Мадмуазель желает в бутылках или бочонок? В бутылках дороже, но только там сохраняется настоящая Франция.
- Вы мне не ответили!
Ирина уже пожалела, что остановилась возле него. Ей надоел напыщенный щеголь, от которого пахло, как от женщины. Девушка собралась уходить, но купец поспешил остановить ее:
- Не надо уходить! Франс просто хотел, как лучше. Две копейки - бутылка, бочонок - сорок…
- Дядька Данила, возьмем бочонок, да поедем домой! Улыбаются тебе, а сами, так и норовят, то монетку точеную подсунуть, то, еще хуже - халдейское серебро. Надоело!
Ирина расплатилась с французом и пошла к саням. Пустоцвет облегченно вздохнул, взял пудовый бочонок и последовал за ней. Но, оказалось, радость была преждевременной.
Подойдя к лошадям, Данила обратил внимание на трех пьяных ландскнехтов, стоявших у коновязи. Развязно беседуя меж собой, они смеялись и указывали руками на Ирину. Он еще раньше приметил их, ходивших за ними по пятам. Затем они отстали, очевидно, решив обождать девушку возле саней.
Заподозрив неладное, Пустоцвет поспешил освободить руки, бросить злополучный бочонок в возок. Но как он ни торопился, буквально на миг Ирина осталась одна, и наемники перегородили ей дорогу.
- Фрейлейн, захотелось хорошего вина? Она устала от этого ужасного медового пойла! Но к вину нужна еще добрая компания, которая могла бы по достоинству оценить прелести напитка и его хозяйки.
Ирина от смущения и страха потупила взор и хотела, как можно быстрее пройти мимо, но один из них ухватил за рукав шубы и дернул. От сильного рывка девушка поскользнулась и стала падать. Подоспевший в самое время Данила поймал ее и спрятал за себя.
- Шли бы вы, господа, своей дорогой, - отступая к саням, ответил он за Ирину.
- Ты есть кто? Холоп? Пошел вон! У меня нет палки, которую ты так любишь и не можешь обходиться без нее! - ландскнехт обернулся к товарищам, и они рассмеялись.
- Собаку хозяин бьет палкой, но бывает и она кусает его! Особенно собака не любит пьяных и чужых, - ответил Данила, хмуря брови.
- Были бы мы в Европе, я вызвал бы тебя на поединок. Но мы в грязной, холодной Московии, где даже большие сановники княжеского рода терпят побои от своего государя. Я думаю, тебя просто надо проучить, где твоя за…
- Договорить он не успел. Быстрым, мощным ударом кулака, из-под низа в челюсть, Данила прекратил разговор. Наемник подлетел в воздух и упал на снег всем телом, разметав руки.
- Ирина, беги к саням и уезжай! - крикнул Пустоцвет девушке, готовясь встретить еще двоих противников.
Иноземцы выхватили из ножен мечи и пошли на него.
- Данилушка, не брошу я тебя! Может, последняя минуточка наша. Знай, люблю я тебя и без тебя жить не буду! - слышал позади себя Пустоцвет шепот Ирины. Много раз приходилось ему видеть смерть, но такой сладкой она никогда не была.
Вынув нож из-за голенища сапога, он смело и открыто посмотрел на надвигающегося врага.
- А ну, остынь, кому сказано! Чего не поделили? - хлестнув Данилу по спине кнутом, влетел меж них всадник в кафтане стрелецкого головы.
Увидев стрелецкий разъезд, ландскнехты спрятали клинки в ножны и стали поднимать товарища. У того изо рта текла кровь, он хотел сплюнуть, но не мог.
- Архип, погляди! Чего у него там? - велел голова.
Стрелец подбежал к наемникам и, осторожно осмотрев пострадавшего, сделал заключение:
- Кажись, хлебало сломано. Добрый удар!
- Веди его к лекарю. И вы с ним ступайте, - отправил остальных немцев с глаз долой голова. - Сами разберемся. А то, вон как вьюшка бежит! Ты что ли его так приложил? - обратился он уже к Даниле.
- Я. Мой грех, отпираться не буду!
- Ну, пойдем, коли так, детинушка.
Голова вздохнул и дернул поводья, показывая стрельцам взять Пустоцвета под стражу.
- Это как же! - Ирина бросилась к голове, останавливая лошадь. - Он же меня, от немчина окаянного защищал! За что же его под караул взяли?
- Ничего не поделаешь, красавица. Велено всех, кто гостям вред чинит, в Разбойный приказ сопровождать. Ты лучше попрощайся, может, больше и не увидишь милого.
- Кем же такое велено? Чтобы за честь и достоинство девичье постоявшего, смертью казнили!
- Велено только сопровождать, а что далее с ним будет, - мне неведомо! Такой указ Бориса Федоровича, государя нашего. Прощайся, не тяни!
Ирина метнулась к Даниле, обхватила его руками и стала целовать, не стесняясь стрельцов. Обливаясь слезами, она прижималась к нему и причитала:
- Данилушка, господи! Будь оно проклято - вино басурманское! Разве ж я знала!? Как мне теперь без тебя? Милый мой, ненаглядный!
- Прощай, Ирина! Не говорил я тебе слов нежных, не встречал рассветы. Теперь видно уж не придется. Вот здесь, на этом самом месте, понял я, как ты мне дорога. За тебя, милая, боялся! Люба ты мне, всем сердцем люба! Благодарю Господа нашего, что дал осознать душу свою. Поклонись от меня Никите, Егор Силычу. Елене Богуславне, Олюшке, скажи, нет более холопа вашего Данилки. Своим, - батюшке с матушкой, тоже поклонись. Не больно Груша меня жаловала, да чего уж теперь! - Данила поцеловал Ирину в губы и замолчал.
- Ну, будет вам. Попрощались. Пошли парень!
Голова смахнул слезу и дал ход лошади, за ним пошли пищальники, уводя Пустоцвета от Ирины. От нахлынувшего горя она опустилась на колени в снег, смотря сквозь слезы, как уводят от нее любимого.
Далеко стрельцы не ушли, их остановил всадник на вороном коне. Воспользовавшись остановкой, девушка подбежала к Даниле и сунула ему оставшиеся после покупок деньги. Женским, особым чутьем Ирина поняла важность доносившегося до нее разговора, всадника со стрелецким головой, и стала прислушиваться.
- А ты кто такой, что меня спрашиваешь? - слышала она недовольный голос стрелецкого головы.
- Царский стольник Первушка Аникиевич Вепрев. Человек Семена Никитича Годунова, что крамольными делами ведает. Слыхал о таком?
- Знаем, как не знать!
- А коль знаешь, говори спехом, не тяни! Пока самого под караул не велел взять! - грозно проговорил всадник.
- Стрелецкий голова Никита Смирной-Отрепьев я. Поставлен государем Борисом Федоровичем Немецкую слободу дозором обходить. Сей холоп, нанес немалое увечье царскому ландскнехту, за что и взят мной под стражу. Согласно указу должен сопроводить до Разбойного приказа для дальнейшего разбирательства.
- Холоп принадлежит дворянину состоящему на службе у окольничего Годунова. По сему велю отпустить! Здесь он по государеву делу. Дьяк Посольского приказа Афанасий Матвеевич обо всем ведает. Можешь спросить.
- Как знаешь, стольник. Было бы сказано! У меня ведь меньшого брата, Богдана, в проклятых рядах убили. Но это так, к слову. Прощай.
Голова подал стрельцам знак оставить Данилу, дернул поводья и поехал дальше. Ирина обхватила руками любимого и потянула к саням. Не в силах вырваться из ее объятий, Пустоцвет обернулся:
- Спасибо, добрый человек. Век буду помнить и детям своим накажу!
- Разве есть у тебя дети?
- Пока нет, но теперь обязательно будут!
Пустоцвет прижал к себе Ирину, в ответ она ткнула его кулачком в бок и покраснела.
- А ты, Данила, опять меня не признал? Новое обещаешь век помнить, а старое забыл! - засмеялся Первушка. - Углич помнишь, дорогу до храма?
- Неужели! - Пустоцвет вспомнил хромого посланца дьяка Афони. - На коне тебя и не признать.
- Я, Данила, я. Егор Силычу поклон от меня! Даст бог, свидимся.
Первушка ожег жеребца плетью и поскакал своей дорогой. Вороной скакун шел быстро, выбивая снег из-под копыт.
- Вот тебе раз, дважды не узнал человека! - проговорил Данила, провожая всадника взглядом. - Ну что, Ирина, поехали к батюшке?
- Может, в другое место отправимся?
- Это куда же?!
- Не знаю, тебе виднее! По любви да ласке, истомилась я, Данилушка, - от смущения опустив глаза, прошептала Ирина.
- Можно и в другое… Но-о-о пошла, залетная!
Стоя в санях, Данила махнул вожжами и с лихим посвистом выехал из торговых рядов.

4

Как и по всей Руси, в Москве имелись тайные дома, где могли найти кров влюбленные. За относительно небольшую плату их навещали неверные женки. Стараясь забыть старых, опостылевших мужей, они утешались в объятьях молодых и любимых. Разудалые купцы привозили туда гулящих девок или купленных для забавы крепостных девушек.
В один из таких домов и приехали Пустоцвет с Ириной. Хозяйка, тучная баба с любопытным взором, без лишних слов провела их в горницу, где имелось все необходимое для любовных утех, и оставила одних.
Утолив первую страсть, они лежали на большой кровати, обняв друг друга. Волосы Ирины волнами укрывали Данилу, мягкие как шелк, они приято щекотали. Упругая девичья грудь, теплая и набухшая от страсти, прикасалась к телу, вызывая шевеление ниже пояса. Чувствуя, как оно вздрагивает, Ирина тихонько прыскала смехом, еще больше дразня Пустоцвета.
- Данилушка, а почему он поднимается, неужто мало ему? - спросила она, уткнувшись лицом в его шею, пряча глаза.
- По нраву ли пришлась забава? - вопросом на вопрос, ответил Данила, отыскав губами ее грудь.
- Наперво немножко больно было, а потом я чувствовать в себе его стала, и такая истома меня вдруг взяла! У меня так только один разок было.
- Как же, Ирина? Ведь девушкой взял я тебя!
- Да нет! В бане случилось. Мы с матушкой распарились, я легла на полку, про тебя ко мне мысли пришли. Думала я, мечтала, тут меня и охватило! Испугалась я, и хорошо, и страшно. Матушка заметила и успокоила. Это, говорит, из тебя женщина на волю просится. Вот выйдешь замуж, она в свое русло и войдет, как река после половодья.
- Когда парнем был, у меня тоже такое случалось! Не знал, куда его девать. Оттопырится штанина, девушки глядят да смеются, а мне стыдно.
- А можно я на него посмотрю?
Не дожидаясь разрешения, Ирина опустила голову. Ее серые глаза с восторгом стали наблюдать, как вздымается мужская плоть. Щеки девушки покрылись румянцем, руки потянулись к сокровенному. Больше Данила не выдержал. Нежно обняв Ирину и притянув к себе, он стал целовать ее грудь, шею, губы, в ответ, слыша прерывистое дыхание женской страсти...
На постоялый двор они вернулись поздно вечером, когда на улицах Москвы стихли даже собаки. Устин их встретил угрюмо. Хмуро смотря на непутевую дочь, он спросил:
- Сколько времени надо на Кукуй за вином съездить?
- Не ругайся, батюшка, это я виновата. Заманила Данилу на Москву-реку, хотелось на коньках прокатиться. Там сегодня народу…
Строгий взгляд отца оборвал речь дочери. Ирина замолчала, опустила глаза и виновато надула губки. Немного постояв, она разомкнула за спиной руки и протянула на показ коньки.
К искусно выточенным деревянным подковам были прилажены кованные стальные полозья с загнутыми кверху концами для скольжения по льду. Устин их сам ковал дочке, забавляться зимой на речке.
- Завтра же домой, хватит!
- Хорошо, батюшка. Вина мы уже купили, можно ехать! - покорно согласилась Ирина, нимало удивив тем отца.
Когда они вышли из комнаты, где находился Устин, Данила остановил девушку и тихо спросил:
- Коньки-то откуда?
- В санях лежали.
- Зачем?
- А просто так! Лежали и все! - Ирина озорно глянула на Данилу. - Когда батюшка уляжется, придешь ко мне?
- Не приду. Устин может проснуться.
- Не проснется, Данилушка, я ему сонного снадобья подмешаю. Надо отдохнуть батюшке перед дальней дорогой, - ответила она и побежала в горницу.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Ксения с Анютой сидели в девичьей светлице и занимались рукодельем. Великую княжну раздирали противоречия. С одной стороны - долг дочери к царственному отцу, с другой - еще до конца не понятая, волнующая и манящая любовь к Алексею. Сердце девушки разрывалась. Осознание того, что батюшка выдает ее замуж, руководствуясь интересами государства мучило Ксению.
Чтобы Россия надежно стояла на море, ей придется отдать Густаву самое дорогое, сокровенное - девичью честь. Жить с нелюбимым мужем долгие годы, обманывать, врать, выкручиваться и лукавить, чтобы получить хоть маленькую толику бабьего счастья. Просто любить и делить чувства с любимым - доступно крестьянке или посаднице, простолюдинке, но только не царской дочери.
От сумрачных мыслей глаза Ксении Борисовны повлажнели, и по щеке скатилась слеза. Заметив, Анюта всполошилась.
- Взгрустнулось тебе, лапушка? Расскажи, о чем думы, на душе и полегчает!
- Ох, Анюта, измаялась я! Как подумаю о свадьбе проклятой, тошно, хоть в петлю лезь!
- Господи, прости! - Анюта осенила себя крестным знаменем. - Ты эти мысли брось! Чтобы из-за упыря колченогого, Густава, убиваться! Это пускай он беспокоится! Ему под лавкой сидеть. Съездила бы лучше на Яузу, развеялась. Там горки соорудили высокие! С самого верху вниз, да на саночках. Хорошо! Глядишь, и отлегло бы от сердечка.
- С кем же мне съездить, Анюта?
- Да вон, хоть с тем же князем Копытиным! С утра в сенях толчется. Тоже места себе не найдет, после царского пира совсем голову повесил. Челобитную царю подал, на порубежные крепости просится, что в Диком поле. Видно, смерти ищет князь. Не отпустили его - пока!
- Анюта, можно тебя спросить? - Ксения сделала вид, будто не заметила рассказа об Алексее, и таинственно подозвала ее пальцем поближе. - У тебя с мужчинами… было?
- А что было? - так же таинственно ответила Анюта.
- Сама знаешь! Если говорить не хочешь, не надо! - обиделась княжна.
- Было, Ксения, не девушка я. Хоть замужем и не пришлось мне побывать.
- Сладко любить парня? Не просто, а как жена мужа?
- Коль любишь его, да он тебя - слаще нет минуточки. Тело, словно огнем охватывает! А если противен, - то и ты холодна. Кроме омерзения, ничего девице не сулит такая встреча.
- А как же, Анюта, святая непорочность? Девственность на венчальном алтаре, мужу даренная?
- Разное в жизни случается. Захлестнет девицу чувство, оглянется, а девичества уже нет! Опять же, кого силком возьмут. Сидят бояре до сорока годов и более, не при жене. Ты что, милая, думаешь, по ночам они богу молятся, поклоны животами об пол отбивают?! Им, кобелям проклятым, молоденьких подавай да стеснительных! Густав, вон, тоже с собой полюбовницу возит, тебя дожидаясь.
- Батюшка мне говорит, чтобы до свадьбы и не помышляла. Позора боится в домах Европы, пересудов разных! - тихо шептала Ксения.
- Много твой батюшка понимает! Занимается делами государства, вертит боярами, ну и ладно. У нас, баб, свои хитрости есть и мужикам ведать их не положено, - Анюта улыбнулась.
- Какие хитрости, расскажи?
- Не беспокойся, Ксения Борисовна. Хочется тебе любить? - так люби на здоровье! Густава вокруг пальца обведем, и не узнает.
Княжна задумалась, мысли снова обуяли ее. Пока она говорила с Анютой, где-то в самой глубине души, как заноза, засели слова о князе Копытине. Всеми силами Ксения старалась извлечь их из сердца. Старалась, пока не покорилась и не промолвила:
- Позови Алешу, поговорить хочу.
- Это мы сейчас мигом!
Анюта проворно прибрала рукоделье и выбежала в сени.
Алексей без всякой цели ходил взад-вперед, меря шагами клеть, печально повесив голову.
- Иди скорей, Ксения Борисовна к себе просит! Сегодня она печальна, к любви вельми расположена. Я со своей стороны сделала, что могла, теперь от тебя все зависит! - скороговоркой выпалила Анюта, толкая Копытина в светлицу.
- Алеша, ты на меня не сердишься? - спросила Ксения, встречая князя у порога и приглашая войти.
- За что же мне на вас сердиться, Ксения Борисовна? - обескураженный столь ласковым приемом, ответил Алексей. Она очень редко называла его просто Алешей.
- Накричала я на тебя, когда с Кукуя ехали. Прости меня - сдуру, с великой обиды вылетело!
- Пустое, я уже и не помню.
- Анюта мне говорила, переживал ты? Прошение батюшке подал, чтобы отпустил тебя в Дикое поле?
Ксения говорила мягко, вкрадчиво, пытаясь заглянуть в глаза князя, но Алексей отводил взор.
- То чистая правда, великая княжна! - медленно и тихо ответил он. - Надоело мне в рындах ходить! Другие в мои годы на воеводстве или в товарищах службу несут, пользу немалую государству делают. А я все при дворе: отвези, подай, принеси!
- Неужели, Алеша, при мне состоять тебе не по нраву? Многие за честь сочтут служить царской дочери!
- Отпусти, Ксения Борисовна! Мочи нет больше, смотреть на дворцовые дела! - наконец-то поднял на нее голубые глаза и взмолился Копытин.
- Значит, князь, меня одну оставляешь! Ведь кроме тебя и Анюты нет у меня верных людей, и тебе сие ведомо.
- Решай сама, княжна! Велишь остаться - останусь, и буду при тебе, как верный пес! - поклонился Алексей.
- Ступай! Милости от холопов мне не надобно! - тон голоса Ксении резко изменился. Из приветливого и нежного, он стал властным и холодным. - Анюта, сопроводи князя Алексея. Завтра же попрошу батюшку, чтобы отослал тебя подальше от Москвы! Сюда более не приходи!
Алексей еще раз поклонился и вышел. Проводив его до сеней, Анюта поспешила обратно. Влетев в комнату, она напустилась на Ксению:
- Ты что же с собой делаешь, Ксюша? Ведь любишь ты его! А гонишь от себя как паршивую собаку!
- Не надобен он мне! Не холоп нужен,а верный друг! - Ксения залилась слезами и упала на грудь Анюты. - Одна ты у меня осталась, душа-подруга. Ну и пусть едет, может, найдет себе краше!
- Глупая, сказала б я тебе, не будь ты царской дочерью! Такой, долго в бобылях не задержится. Девки его быстро окрутят. Здесь при тебе он держался, а там, вдали, кто знает.
- Пусть хоть он счастлив, будет! - еще больше пустила слезу Ксения.
- Ну, хватит плакать, глазки красными станут. Утри слезки, все плечо мне солью залила. - Анюта достала из рукава платок и обтерла влагу с лица княжны. - Матушка Мария Григорьевна слугу прислала, просила тебя зайти. Печалиться, что забыла ты ее, в заботах девичьих пропадая.
- Сейчас схожу. Наложу румяна, чтобы плача видно не было, и схожу, - всхлипывая, ответила Ксения.
- Вот и хорошо. А князя Алексея Семеновича еще можно вернуть. Много сказано было, да ничего, дело поправимое.
- Не надо, Анюта. Сама еще неуверенна, смогу ли я - перешагнуть черту дозволенного, или нет.
- Тебе, Ксюша, решать. Только уедет князь, тогда поминай, как звали.

2

Последнее время Ксения очень редко общалась с матерью, став царицей, дочь Малюты Скуратова окружила себя льстивой дворней, шутами и шутихами. Государь все реже и реже появлялся в покоях жены, предпочитая общество ближних бояр, и Мария Григорьевна проводила время в увеселениях и забавах. Нерастраченную же женскую любовь, она отдала Федору, готовя сына на царство. Иногда Мария вспоминала о дочери и посылала за великой княжной.
Ответив кивком головы на поклон рынд, стоявших у дверей,Ксения зашла на половину царицы. Матушка не любила темноты и уставляла палаты многими свечами, потому встретила ее в мягком кресле при большом освещении. Рядом с ней сидела ее любимая шутиха.
Бросив Пелагее несколько слов, царица отправила карлицу в другую комнату и устремила строгий взор на дочь. Ксения, прикрываясь рукой, пряча лицо от яркого света, поклонилась.
- Звали, матушка?
- Звала, милая. Почто глазки припухли, опять плакала? Изведешь ты себя, Ксения. Вон, даже телом опала! Батюшка, Борис Федорович говорил мне, что упираешься ты, замуж за Густава идти не желаешь?
- Не люб он мне, матушка! Постылым мужем будет!
- Каким он мужем будет, поглядим! Сейчас речь не о королевиче, - Мария властно велела дочери сесть рядом на место, где недавно сидела шутиха. - Батюшка болен сильно, ведаешь?
- Ведаю, матушка, - садясь, ответила Ксения.
- Скрываем пока от людей, что государь недужен. А если помрет? Ведь, совсем плох! Романовы да Шуйские вмиг нас растерзают. Это ведаешь?
- Догадываюсь, матушка, - покорно вторила Ксения.
- А коль догадываешься, нечего и думать, быть тебе женой Густава, аль нет! Если государь скончается, у Карла свейского через королевича защиты просить будем. Романовы на Сигизмунда ставку делают, а мы на Карла поставим. Сии братья меж собой бьются, а нам выгода будет. Нет для нас защиты более! На Руси род Годуновых как был татарским, так татарским и остался. Катерина, сестра моя родная, как за Дмитрия Шуйского замуж вышла, все больше с Марией Романовой да с невесткой ее, - Шестовой, знается. Васька Шуйский тоже туда потянулся, волком на царевича поглядывает. Пока батюшка жив, опасаться надо, но бояться - рано. А случись горе, кто защитит Федора? Сродственники - Годуновы, что на стол царский, словно мухи слетелись?! Не заслон они нам дочка!
Ксения, открыв рот, слушала мать, поражаясь, как она изменилась. Даже нос заострился, словно у орлицы, которая распустила крылья, стараясь защитить свое гнездо. Но в том гнезде не было места для нее. Ксению отдавали в жертву ради величия государства, как думал батюшка, или во имя спасения брата - по разумению матушки. Чем жила дочь, их обоих не волновало.
- Зачем к матушке Александре ездила? Затворилась она в обители и нечего ее беспокоить! - попив квасу, стоявшего рядом, на столе, чтобы восстановить горло после долгой речи, опять спросила Мария.
- Да как же я к ней не поеду, ведь тетка она мне, матушка! Детей ей бог не дал, супруг умер, одна-одинешенька она!
- Знаю, зачем ездишь! На срам она тебя толкает. Смотри, Ксения! Опозоришься, самой дорога в монастырь! Будешь дни коротать вместе с Александрой. Князя Копытина упеку подальше, хватит ему за твоим подолом увиваться.
- Уже, матушка... прогнала я его, перед тем как к тебе идти! Хотела батюшку просить: определить князя к месту, - безразлично проговорила Ксения.
- Государя не тревожь! Ему не до тебя! Батюшке покой нужен. Отпишу брату своему двоюродному, воеводе Бельскому. Пусть возьмет князя к себе, в Царев-Борисов, и довольно о нем!
- Хорошо, матушка, более не буду.
- Еще хочу спросить. Почто с королевичем на языцах разных речи умные не ведешь? Зря мы тебя уму-разуму учили, книги со всей Европы выписывали? Мужей ученых приглашали! Густав государю жалился, дескать, внимания должного к нему нет.
- Что же мне, матушка, ему дурацкие приседания устраивать на испанский манер, да рожи корчить! Пусть этим ваши шутихи занимаются! У них сие, куда краше получится!
Терпение Ксении закончилось, она встала и брезгливо отряхнула платье, намекая на Пелагею.
- Не кричи на мать!.. Ступай! Как государь на поправку пойдет, свадьбу сыграем. А там уж приседать, аль рожи корчить - твое дело.
Вне себя от злости, Ксения вышла от матери и побежала по бесконечным коридорам царского дворца. На пути ей встретились двери: створки их были украшены рисунками из библейских историй. На одной указаны пороки, на другой - добродетели. Как витязь на распутье, встала княжна, не решаясь, какую створку открыть первой. Рука Ксении потянулась к порокам, но, вспомнив о брате и больном отце, она отдернула ее.
Со слезами на глазах, не в силах поднять более рук, плечом, Ксения толкнула добродетели и дверь растворилась.
- Прости, Алеша! Не могу я по-другому.

3

Боярин Александр Никитич Романов вышел на крыльцо собственного дома. Вдохнув грудью свежего морозного воздуха, он по-хозяйски осмотрелся.
Двор, где жили родственники бывшего государя Федора Иоанновича, по московским меркам был просто огромен. Сорок две сажени в длину и почти тридцать в ширину, со всеми клетями, подклетями, сенями, переходами от избы к избе, дубовым забором с мощными воротами он походил на крепость. На заднем дворе виднелся огород, поварня и обширная конюшня. В этих хоромах жили все пять братьев Романовых, но у каждого был свой дом и своя дворня.
Александр остался доволен осмотром. Потянувшись, он зевнул после сладкого сна, который в свою очередь последовал за не менее сладким обедом и подозвал холопа.
- Юшка! Поди-ка сюда!
Завидев боярина, Юрий Отрепьев хотел спрятаться, но не успел, - услышал окрик хозяина. Нехотя, с ленцой, направился он к Романову, надеясь, что поручение не будет чересчур долгим и утомительным.
- Как почивалось, Александр Никитич? - поклонившись, спросил он.
- Добро, добро почивалось! Ты чего без дела слоняешься?.. Езжай в Немецкую слободу, найдешь там немчина Кристофера, что у королевича служит. Сюда его привезешь. Да смотри, сильно там не кажись! Спрашивать будут, зачем сего немчина к нам везешь, отвечай: Ксения Ивановна, мол, просила. Совет ей надобен, румяна прикупить желает. Он в этом деле - дока! Поторопись, не мешкай, опосля к Василию Ивановичу на двор съездишь, пригласишь князя к нам. Уразумел?
- Уразумел, Александр Никитич.
- Ну, ступай тогда! - Романов снова зевнул и зашел в избу.

4

То, чего так боялась Мария Григорьевна, все же произошло. Здоровье Годунова ухудшилось, и скрывать сие от народа стало невозможно.
В январе 1600 года царевич Федор известил монахов Троице-Сергиева монастыря, что государь недужен. И приехать к ним на богомолье не может, как бы они слезно не упрашивали. Известие всполошило Москву. Пошли слухи, что Борис Федорович не просто болен, а умирает, и уже не за горами новый боярский передел. Царевич мал, и ему не удержать трона. Надо искать другую голову под шапку Мономахову. Тучи стали сгущаться над еще неокрепшей династией, все чаще и чаще в народе упоминали Шуйских, Романовых, Воротынских, Мстиславского.
Вынос Бориса на носилках в церковь Успения Господня для показа, что Годунов живой, только усилил страсти вокруг Московского стола.
Еще недавно казалось, что выбранный всенародно на Соборе Годунов, имея продолжателя рода и наследника, сел на трон крепко и надолго. Но все оказалось видимостью: одна только весть о болезни царя - и зашаталась, покачиваясь в разные стороны, власть Бориса. Попытки государевой родни пресекать разговоры о том, как жить дальше, когда царь скончается, были тщетны. Чем больше они с ними боролись, тем громче их было слышно. Сумятица в душах людей нарастала, как снежный ком с высокой горы.
События в Москве никак не могли пройти мимо самих Романовых - новых претендентов на престол. Федор, старший из братьев, решил собрать у себя в доме семейный совет и обсудить происходящее. Поводом для этого послужила весть от Котора. Он тайно сообщил ему о письме Сигизмунда, в котором, якобы, король Польши излагает обещание - в случае смерти Годунова поддержать одного из Романовых.
Вечером, под покровом ночи, на подворье Федора Никитича стали съезжаться: Борис Комбулатович Черкасский с женой Марией, в девичестве - Романовой, Иван Васильевич Сицкий и братья Шестовы, Федор и Владимир. В доме их встретили трое старших братьев Романовых - Федор, Александр и Василий. Решено было позвать еще Василия Ивановича Шуйского, послушать его мнение о положении на царском дворе. Но, - потом, сначала переговорить самим.
В крестовой комнате за большим дубовым столом сидели они и молчали, поглядывая друг на друга. Никто из родовитой родни почившей царской династии не решался заговорить первым.
- Эх вы, мужики называетесь! То вас не собрать, по домам, как сычи сидите, а собрались - молчите! - не выдержав, нарушила полную тишину жена Федора, Ксения Ивановна Романова-Шестова.
- Остынь, Ксения! - попытался остановить жену Федор. - Михаила лучше спать уложи, поздно уже.
- Ничего, пусть послушает, как батюшка с дядьками о его будущем радеть станут. Пятый годок Мишутке пошел, не маленький! - взяв сына на руки, она продолжила: - Бороды-то распустили, по столу метете! Ум волосьями зарос? Борис не сегодня, так завтра помрет... Опомнитесь, когда вас силком его выродку присягать потащат!
- С чего ты взяла, Ксения Ивановна?! Не пойдем мы! Для того и собрались, - обсудить, подумать! - проворчал Александр, недовольный тоном женщины.
- Ты бы, деверь, помолчал! Мой-то муженек! Хоть Бориске по его татарской харе выдал! Правда, на том смелость Феди и закончилась. Пять братьев - сила, да ты, зятек, шестой! - задела она князя Черкасского. - Почему на Соборе молчали? Сами не можете права на трон предъявить, Воротынского бы крикнули или Шуйского. Все же не Годунов - выскочка, опричник.
- Кричали мы, и Воротынского и Мстиславского, да толку! Борис словно маковым настоем всех опоил, - ответил ей Сицкий, хмуря брови.
- Что, други мои, приуныли? Баба-то права, проспали мы Вселенский Собор! - обратился к собравшимся Федор Никитич. - Надо было Сигизмунда поддержать, он то, уж сумел бы Бориску обломать!
- Польский король православную веру в западной Руси душит! - проворчал князь Черкасский. - Нельзя его на Московский стол пускать.
- Борис Комбулатович, зять дорогой, разве ж я говорю: Сигизмунда над нами ставить? На своей земле государь отыщется! А помощь принять не грех. Монах августинец де-Молло, что по разным странам ходит, да святые места посещает, к нам на Русь заглянул. От ляхов письмецо принес, да у холопа свейского королевича оставил. Холоп же сей, по имени Кристофер, сейчас сюда едет, везет послание сие нам.
- Это как же? Бориска с Карлом союз замышляют против Сигизмунда, а Густав в том подмога! Выходит, он своих холопов не ведает! - удивился князь Черкасский.
- Слуга-то он - слуга, да настоящие его хозяева - не Густав. Кристофер - иезуит, а для братства превыше всего - вера католическая! Кто ее поддерживает, тому и помогают.
- Ясно. Карл свейский не угоден папе римскому, а Борис в дружбе с ним. Значит, не угоден и Годунов! - вставил слово в разговор князь Сицкий.
- Верно мыслишь, Иван Васильевич! - произнес Федор и примолк. За дверью послышались шаги. - Василий, пойди, погляди, кто там ходит.
Василий Романов быстро вышел и тут же вернулся.
- Юшка Отрепьев немчина привез.
- Проси сюда, давно ждем. Ксения, - обратился Федор к жене, - бери Михаила и ступай на женскую половину. Тебя, Мария, мои слова тоже касаются. Далее толкование серьезное, бабам здесь не место.
Недовольная Ксения, - не дали поучаствовать в беседе, - обтерла краем подола личико сына, лизавшего сахарный петушок, фыркнула, но уступила мужу. Вместе с Марией они поднялись наверх в горницу.
Тем временем Василий завел в комнату Кристофера. Осмотревшись, немчин поприветствовал присутствующих, и подошел к жаркой печке. Котор никак не мог привыкнуть к русским морозам. Погрев немного руки, он обернулся и спросил:
- Кто есть, Федор Романов?
- Я, Федор Никитич Романов, давай письмо. Не бойся, тут чужых нет! - с нетерпением ответил Федор.
- Я есть, Кристофер Котор, имею право говорить от имени папы Римского и короля Польши. Католическая церковь очень обеспокоена делами в Московии. Нынешний государь Москвы ведет неправильный политик.
- Борис болен, неровен час.… Все может измениться! - Федор пригласил его садиться, но Котор отказался, возле печи было теплее.
- На все воля божья, никто не ведает своего конца, - согласился он. - И потому грешит, не заботясь о душе! Попасть в рай или ад - человек выбирает сам. Но есть еще государства. Живя в них, люди не властны выбирать судьбу, и следуют за королем, веря ему как Господу! Папе римскому далеко небезразличны словенские народы. Так же, - кто станет будущим князем Московским.
- Государем! - поправил его Федор.
- Не столь важно, всего лишь название. Суть дела совсем не в этом! Прискорбно видеть на престоле Московии человека, чьи предки никогда не были княжеского рода. Род Годунова настолько низок, что короли Европы не желают с ним общаться. Они привыкли к равным себе или ниже, но не намного!
Котор произнес данное так, будто сам является отпрыском древней венценосной фамилии, известной на всю Европу. Федор подавил на устах усмешку. Решив сократить никому ненужную речь немчина, он перешел непосредственно к делу:
- Просто вам не по нраву Борис, его союз с Карлом. Нам он тоже не нравится. Не стоит расточать высокие слова. У нас на Руси этого не любят. Чем готов пожертвовать король Польши для достижения желаемой цели к удовольствию обеих сторон?
Котор приподнял бровь, но промолчал. Вытащив из камзола лист бумаги, он подал его Романову.
- Вот послание, о котором я говорил. Оно написано от неизвестного лица, но думаю, вы поймете, кто указанное лицо!
Письмо было набросано мелким почерком, кириллицей, без начала и конца. В трех сроках излагалось следующее:
«Получатель сего может надеяться на всяческую поддержку со стороны писавшего. Он с радостью будет принят в Европейском доме как равный среди равных».
Прочитав послание вслух, Федор подошел к печке и бросил бумагу в огонь. Когда она догорела, он спросил Кристофера:
- На какую именно помощь можно надеется?
- Об этом вы узнаете позже, если Борис умрет. А теперь разрешите мне идти, больше я не могу говорить, не имея на то указаний. Кроме того, меня могут искать в слободе, у Бориса длинные уши.
- Длинные руки, уши - большие! - снова уточнил Федор.
- О, этот ваш язык! Главное - смысл.
- Василий, сопроводи гостя. Юшка, поди, уехал за князем Шуйским. Дай ему другого холопа, пусть отвезет на Кукуй.
При упоминании о Шуйском, Котор вздрогнул. Заметив, что немчин дернулся, Федор обратился к нему снова:
- Вам не по нраву пришлись мои слова?
- Совсем нет. Просто холодно. В Московии злая зима, даже теплые дома согревают мое тело очень долго.
- Оставайтесь. Согреетесь, после вас отвезут.
- Прикажите проводить!
Федор не стал упрашивать гостя. Посчитав, что долг хозяина выполнен им сполна, он отдал Котора на попечение брата Василия. Когда они вышли, Борис Комбулатович, по-своему обыкновению, проворчал:
- Хитрый лис, немчин! Хочет нас на приманку взять. Вы, мол, давайте, рвите, друг дружку, а мы поглядим. Может, поможем, а, может, - нет. А коль Борис не помрет? Они и вовсе в стороне!
- Они в стороне, а мы - в бороне! - поддержал его князь Сицкий. - Покуда Бориска живой, спешить некуда. Оно ведь как: тише едешь - дальше будешь.
- Послушаем, что Василий Иванович скажет. Что-то нет его, пора уже и приехать, - проговорил Александр, встав из-за стола и подойдя к окну.
- Ты, Ляксандра, молод еще, - повернулся к нему Иван Васильевич Сицкий. - А я Ваську давно знаю. Хитрей его на свете не видывал. Годунов вон как Шуйских потрепал! Годков десять прошло, как это было. Васька тогда ссылкой отделался, а ведь они с братом Андреем одну думу думали! Брат сгинул, а Васька здесь при дворе.
- Поболее лет прошло, Иван, - Черкасский отпил квасу из братины, стоявшей на столе. - Девять - как Дмитрий почил, царство ему небесное! Кровью младенца тогда Васька отмылся от гнева Борисова. А брата его еще раньше уморили.
- Говорят, что не Дмитрий вовсе в Угличе убит! - Александр отошел от окна и сел обратно за стол.
- Этого нам только не хватало, Господи! - старший Романов перекрестился. - Ты, Александр, язык-то прикуси!
Дверь в комнату тихо заскрипела и отворилась. Федор покрылся холодной испариной, крупные капли пота выступили на лбу. Со страхом в глазах он оглянулся.
- Ты чего, Федор Никитич? Неужто я такой страшный? - спросил Шуйский, входя в комнату и стряхивая с шубы снег.
- Проходи, князь Василий, раздевайся. Жарко тут у меня. Холопы натопили, дышать нечем! - Романов вынул из-за рукава платок и обтерся - Поздорову ли живешь?
- Поздорову, господь милует. Чего звал-то? Час поздний, я ко сну собирался, тут твой холоп: «Федор Никитич нижайше просили приехать». Ко мне сейчас редко кто заглядывает.
- Сам ведь знаешь, Василий Иванович, под особым присмотром ты! К тебе съездишь, Годунов коситься начнет.
- Знаю, Федор Никитич. И за что мне такая напасть? Служу государю справно. Верой и правдой.
- Вот о правде мы и хотим с тобой поговорить. Садись с нами, Василий Иванович.
- Сядем рядком да поговорим ладком? - ответил Шуйский, отвесив всем поклон и опускаясь на лавку.
- Верно, князь, ладом и надо. - Федор сел рядом.
- А где же пироги? За пустой стол гостя сажаешь, нехорошо, Федор!
- Обожди, Василий, будут и пироги. - Борис Комбулатович подсел к Шуйскому с другого краю. - Поведай пока, что о Борисе думаешь? Говорят, совсем худо ему. Хворь навалилась, не осилить!
- Говорят, у нас кур доят, а коровы - летают! Сколь на Москве живу, такого чуда не видывал. И ты, князюшка, не каждому слову верь. Через решето их сеять надобно.
- Ты, Василий, не чуди, а послушай! - остановил Федор прибаутки князя. - Письмо тайное мы получили, от государя Польши Сигизмунда. Сулит он древним Московским родам помощь в случаи смерти Бориса.
- Сулит, говоришь! А кому же из нас: тебе, Федор Никитич, - мне?.. А, может, Воротынскому?
- Нам бы Бориса свалить. Опосля разбираться будем, кто достойнее! - не выдержал Александр и вставил слово наперед старших.
- Э, нет! Ваше сие послание. Вам писано, стало быть вам и поддержка обещана! А мне и при Годунове не плохо. Когда скончается, если вообще он скончается, тогда поглядим.
- Зависть тебя гложет, Василий! Не тебе, а нам сия бумага прислана! - ответил Федор, жалея, что открылся Шуйскому.
- Зависть, говоришь! - Василий Иванович засмеялся. - Уж не таким ли оно было, письмо ваше тайное? - Князь вытащил из рукава листок и бросил на стол.
Александр развернул его и подал Федору. То была точная копия того, что передал им Котор.
- Вот, сука ливонская!
- Еще позавчера получил. У Воротынского, поди, такое же! Расчет у них был на недоверие меж нами. Но на этот раз они просчитались.

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 01.12.2009 00:51:21
Просмотров: 2712

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.