поминки

Юрий Сотников

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 30726 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

У нас недавно одна старушка померла: не какой-то там внезапной кончиной, так чтобы все родственники заходились от плача – ой, да на кого же ты нас покинула, бедных сиротинушек; нет, не так быстро, а в свой срок. Ну конечно, дочка слезу пустила, зять глаза подмокрил, да и внучата у гроба чуточку хмурые стояли – всё как положено, как опытные соседки присоветовали.
Митрий, зять этой старушки, мужик богатый по нашей сельской мерке, а потому друзей у него нет, даже добрых товарищей. Может, кто бы и рад в друзья к нему записаться, да только он никого близко к сердцу не подпускает, боясь что потом душевно взнуздают и сядут на шею. В общем-то, Митрий и прав: наши мужики небогато и с ленцою живут, а поэтому просить обязательно будут, тем боле у друга. И попробуй не дай – самым низменным скрягой окажешься, за то что обидел отказом родного товарища. Так лучше пока чужого послать подальше, чем со своим потом лаяться.
Не имея друзей, Митрий обратился к соседям управиться с похоронами – с могилкой да гробом, с венками да крышкой. Можно даже сказать – наконец-то был вынужден обратиться – потому что до этого он воротил от нас свой курносый нос.
- Доброе утро, Митрий. Прекрасный день,- скажешь ему.
- Здрасте. Ага.- Ответит как плюнет.
Семеро было нас, мужиков, на могилке, и он восьмой. Ну постояли с непокрытыми головами, вздохнули над гробом как и над нами кто-то будет вздыхать, по горсти земли бросили и закопали останки. А душу отпустили на волю, сказав ей – лети, родная, неча тебе вечно живой страдать над теперь чуждым прахом.
Бабы тоже на погосте были. Особенно старушки, куда ж от них денешься. Для старушек самое большое развлечение – это гадать, которую следующую бог к себе заберёт. И что самое интересное: они не испытывают никакого страха пред смертью, а лишь чувство похожее на азарт игрока в казино – на моё ль ляжет шар, на чужое. Они уже всё перевидели, ничего нового не ждут, а вот усталость от жизни в душе подкопилась – она бы и рада уйти в избавленье, но пусть сначала подружка.
После захорон к нам подошла жена Митрия, дочка покойницы, дородная симпатичная барыня. Синее траурное платье сидело на ней как на ладони перчатка. Я даже грешным делом подумал – кто их туда втискивает так объёмно, рельефно и соблазнительно – вот бы на ком изучать географию, все её крутые холмы, зовущие бездны, живительные родники и изверженья огнедышащей лавы.
Ох, прости меня, старушка. Но именно на похоронах яснее всего проявляется манкость жизни для нас, молодых.
- Мужчины, я прошу вас всех к нам домой, помянуть мою матушку,- жеманно пригласила мужчин дочь старушки. Само собой, что она позвала и женщин; но чтобы не мешать друг другу разнополовыми разговорами да сплетнями, мы распологлись подальше от баб, в садовой беседке.
Вот это Митрий замечательно придумал, очень расчётливо. Не в обиду, женщины, вам скажу – но мы с вами должны обязательно иногда отдыхать друг от дружки. Хоть на рыбалке ли, в лесу или на охоте, а желается мужицкой душе побыть в тишине – без нервов и визга. А уж пить да веселиться сам бог нам велел без вас, потому что все наши компанейские беседы и хотения вертятся вокруг женских прелестей, родимых тёпленьких манких – и вы будете только помехой для наших сердечных и плотских откровений. В мужской компании, бывает, такое прорывается, что мы пьяные рыдаем от несбывшейся любви, и именно стакан водки, лёгкий расслабленный, становится катализатором слёз. А в другой раз так накатит, что всякую любовь забываешь от распутного рассказа какого-нибудь брехливого замухрышки. И то, что мы собрались на поминки, нашей развесёлой трепотне уже не помеха.
Митрий от желания хоть на вечер стать своим – для нас, пока чуждых – непомерно суетился, бегая туда-сюда за блюдами и напитками. Садовая тропинка от дома до деревянной беседки была похожа на канат, протянутый меж двумя берегами, и он как паром возил на себе мясо и картошку, соленья и салаты, но главное водочку. Мужики предвкусительно облизывались, и нарочно при приближении Митрия чмокали языком да губами, чтобы сделать приятное и ему, и конечно себе. Потому что каждое новое блюдо навевало – да чего там, наяривало в желудок опустошительный аппетит – казалось, что только сядешь к столу и сразу умнёшь всё зараз, выпьешь всё одним ливом. Но это лишь видимость: на самом-то деле желудки у людей не резиновые, и про них есть много пословиц, которые я не очень-то помню, а своими словами скажу так – глазами бы и слона съел, а в животе мышь не поместится – или, видит око да зуб неймёт.
- Митрий, ну чего ты один как взмыленный носишься? возьми моего внука в помощники,- предложил хозяину дедушка Пимен; и толкнул меня в бок. Чего это он? – думаю.
- Да нет, отец, спасибо вам. Я сам справлюсь.- Митрий так живо сказал ни-ни, будто боялся что я всё понадкусываю по дорожке, не выдержав искушения.
Дедуня с хитрецой попнулся к моему уху:- знаешь, почему он один бегает? чтобы никто не увидел, как он внутри живёт. Вон, даже баб дальше летней кухни не впустили.
Может быть, и вправду дед что-то такое заметил, может привиделось от старости – но во всяком случае, стол был нежадный. Наравне с простыми огородными кушаньями, свойской свининой, курятиной, хозяин выставил и дорогие столичные блюда – балык, сервелат, ветчину – и конечно, неизменную красную икорку, причём не намазанную на бутерброды, а сыпом вместе с ложкой в хрустальном вазоне. Ешьте, мол, гости дорогие – я не скаред, и напрасно вы обо мне думали.
- Димитрий, а что это за грибы?- вопросил диакон, бооольшой знаток, когда увидел на столе широкую миску, до краёв заполненную тягучей взвесью маринада с лавровым листом, чесноком и перцем.
- Извините, мужики,- смутился хлебосольный хозяин, стыдясь показаться нехлебосольным.- Я сначала думал эти солёные грибочки на базаре купить, у старух – там и маслята, и грузди – но всё-таки не решился; не дай бог что случится, так я потом позора не оберусь. Пришлось брать грибы в магазине.
- А зря,- заметил худой да высокий как жердь, которого все звали Фёдором. У него передёрнулся кадык, сглотнувший слюну от смачных воспоминаний.- Я однажды купил банку чёрных груздей у одной задрипанной бабки, потому что очень вкусно они за стекляшкой смотрелись – но поначалу опасался, слепая, отравит; зато когда раскушал, мужики, да под бутылочку водки, то чуть было в пляс не пустился – так хорошо стало на сердце.
- Хотите, я вам сейчас своих принесу?- привскочил чернявый мужичок, который по причине своего мелкого роста нёс венок вместе с бабами. Ему, наверное, теперь стало неудобно перед товарищами, вот он и выхватился из-за стола в эйфории всеобщего братства.
- Да сиди уже,- одёрнул его дедушка Пимен, тряханув за фалду костюма.- Тут и так полный стол, хоть бы половинку из этого съесть.
- А и вправду,- опомнился мужичок, хитро смекнув, что пока он будет туда-сюда бегать, остальные станут вкусно пить да веселиться.- Я потом занесу.
- Хорошо сидим, мужики,- гласно заметил диакон, и у многих сидящих даже волосы на голове завихрились от предвкушения трапезы, от ожидания долгой интересной беседы. Если, конечно, хозяин раньше времени не погонит домой.
А вот не погонит: он так трудно жил один, зажиточный среди обыкновенных, что теперь ему очень хотелось показаться перед соседями свойским малым, рубахой-парнем. Поэтому он бегал с подносами, суетясь если не услужить то ублажить точно – чтобы не было больше разговоров будто он зазнавшийся жадина.
Мужики это понимали, и наверное могли бы уже начинать гульбу: но если в другом доме они сразу хватались за бутылки, не дожидаясь команды хозяина, то тут следовало погодить – тут за тамаду сидел дьякон, а вероятно что за ним подойдёт и сам поп Сила.
Я вот так пишу – тамада гульба веселье – и вы можете здесь подумать, будто мы не уважаем смерть и её остывшего покойника. Ерунда: ну что толку слезить глаза да пускать сопли по старому человеку, коль ясно же, что пришло его покаянное время – так пусть он, вися душою под потолком, возле люстры, в последний раз покуражится вместе с нами.
- Митька хозяин, садись уже, хватит ерошиться,- пробасил диакон, фамильярно обращаясь к сыну божьему по праву своего старшинства. Тут все мужики были примерно одного возраста, кроме дедушки Пимена, но дьякон всё же весомее всех по-церковному – как если бы в пакет магазинной селёдки, серой дешёвой, вдруг попала красная дорогущая сёмга.
И Митрий тут же озвался, пробегая с последним подносом:
- Иду-иду, мужики!- а присев со всеми, счастливо отдулся:- Фууу, упарился. Да вы могли бы меня и не ждать.
- Ну как же можно без хозяина! - Нет, без хозяина нельзя! – Хозяин всему дому голова,- загомонил пышущий здоровьем стол на разные голоса. Но всё же, хоть первому налили хозяину, а всё равно ждали что скажет дьякон – каким словом старушку помянет и как крякнет вослед.
Диакон встал весь в чёрном, похожий на оперного певца; только петь он собирался не какую-нибудь развлекательную арию из Карменситы, а почти поэтическую оду во славу почившей старушки, и хоть старушка та была мелка по сравнению с этим гимном, с сонмом собравшихся вкруг её смерти, да и вообще с целым рабочим днём, посвятившимся её длинным похоронам – но всё же рядом оставалась её душа, безмерная и бесценная.
- Братья мои. Вы конечно ждёте от меня длинных речей. А может быть, и наоборот – торопитесь побыстрее, потому что все сидите с уже налитыми рюмками. И я вас проповедями мучить не буду – каждому хватает нотаций от жён да матерей. Но мне хочется напомнить вам о будущем, а оно такое же точно как у этой старушки, и ни одному из вас – из нас, я хотел бы сказать – этого будущего не избегнуть.- Дьякон вздохнул; но светло посмотрел в деревянный потолок, а потом перевёл взгляд на оранжевый горизонт.- Вот вы думаете, где сейчас наша страждущая покойница? на небесах? ошибаетесь, ещё девять дней её душа будет рядом с нами, где-нибудь над головами у стенки слушать что о ней говорят. Поэтому всегда помните о том, что каждый из нас, уходя, оставляет свою метку в душах родных и близких людей. А будет ли та метка светлой иль тёмной, зависит от добродетелей и грехов, которые мы нахватаем по жизни как собака репьёв. Даже рай или ад для покойника менее значимы, чем память ближайших родственников, соседей, знакомых. Каждому хочется услышать о себе прекрасные слова – но не лицемерные, от желудка, который мы теперь будем услаждать за этим поминальным столом, а искренние, от чистого сердца, которое в открытую славит, но может и громогласно проклясть.- Диакон поднёс рюмку ко рту, и обвёл дерзким взором сидящих:- Я сказал всё это для вас, для живых – а старушке пусть земля будет пухом и небо покоем.
Всем очень понравилось. И видно было, что выступление дьякона загодя не готовилось: сказал он спонтанно, о чём в сей миг истинно думал, и оттого получилось ещё краше, чем если бы вместо него пришёл поп. Потому что у священника Силы даже из обычной беседы всегда выходила нудная проповедь с казённой моралью – его выпестовала церковная семинария, дьякона же воспитал свой сельский народ.
- Спасибо вам, братцы.- Со слезами на глазах встал Митрий, а за ним следом и все мужики. Минута была такая роковая, нервная, что если бы рядом с ними свистнула пуля, то каждый вышел против неё своей грудью – широкой иль чахлой, всё равно, но лишь бы спасти от смерти всех остальных.- Спасибо за всё – и за похороны, и за поминки, и что все отозвались на мою просьбу добром, что просто живёте рядом со мной – а я прежде не знал, какие вы все хорошие.
Тут хозяин всплакнул, потому что до этого выпил уже пару рюмочек с бабами в доме; но мужики его за слёзы не осудили, а ободряюще похлопали по плечам.
И все снова сели; в глазах теперь не было ожидания – они блестели где искрами, где настоящим огнём, ведь праздник уже наступил.
Первую минуту после выпивки мужики закусывали: слышался только стук железных ложек о большую посуду, цвырканье вилок по тарелкам, да возгласы – подай! возьми! компотику, пожалуйста.- А потом сосед шепнул Митрию на ушко, что такая маленькая рюмка не дошла до сердца и неплохо бы повторить.
- Ну конечно!- привскочил хозяин, радуясь, как быстро он становится для соседей своим, а всего-то и нужно было пригласить их всех в гости. И теперь он не жадный затворник, а добрый товарищ.- Наливайте, мужики, не стесняйтесь. Можете сидеть у меня хоть до утра.
- А лежать?- пошутил жердяй Фёдор, вытягивая свою длинную шею над головами и скалясь в улыбке.
- Оооо! Да ложитесь где хотите, места всем хватит.
- Жена-то не сгонит?
- Нет-нет, не волнуйтесь. Она же понимает, какой сегодня день. Будем лежать, покуривая, под звёздами, и вспоминать мою тёщу.- Тут он спохватился:- Ну и конечно ваших стариков.
Толстенький Толик, самый незлобивый сосед, который никогда не отвечал на выпады недругов потому что вот таким чебурашкой уродился, пустился по безбрежному морю воспоминаний, кое подпитывается ручьями из детства и юности каждого здесь сидящего, да и просто любого кто ещё придёт в гости:
- Я с пяти лет твою тёщу помню. У неё был такой густой малинник, что можно было часами сидеть внутри незамеченным. Мать моя орёт – Толик! ты где? домой! – а я без устали рот набиваю.
- И не проносило, греховодник?- спросил с усмешкой веселящийся дьякон.- Небось, все кусты обдристал?
Толик под общий хохот махнул на себя рукой:- Было, конечно. Зато теперь посмотрите, какой у Митрия урожай каждый год. Может, кому из вас тоже удобрения требуются? так я готов!
Хорошо, когда человек умеет посмеяться над собой, да и над другими людьми – но не зло, а потешно, чтобы в сердце проявилась не ярость от насмешки, а желание и дальше веселиться.
- Ты вот, Федя, про грибки говорил,- подал свой хрипловатый голосок дедушка Пимен, чувствуя, что если он сейчас не вступит в беседу, то потом на краюшке останется со своим говорливым языком.- Что будто в солёной банке с базара все грузди один к одному.- Он воздел палец кверху, словно указуя мужиков на внимание.- Но ты знаешь ли, что одна маленькая поганка может испохабить целую бочку прекрасных грибов? Она же мелка как гнус, и легко спрячется в огромной шляпке груздя, поджидая своего часа.
- Ты это к чему, дедушка?- подозрительно мигнул дьякон, будучи теперь распорядителем поминок. Он сразу решил пресекать все будоражащие душу разговоры, коль в них попадётся хоть намёк на скандал.
- А ни к чему,- щербато улыбнулся дед Пимен, пару раз ёрзнув тощей жопкой по жёсткой скамейке.- Вот внук мой, Ерёма, неделю назад приволок нам ведро печерицы, а средь них завалялась поганка. Так было не отравил.
Тут я поторопился с ответом, и обидел его, больно нежного:- Не бреши, дедуня – я её сразу ногой притоптал.
- Брешут собаки, и ты вместе с ними.- Пимен взглянул на меня из-под бровей.- Сколько уже раз тебе баил, чтобы не влезал, когда старшие разговаривают.
- Зря ты,- заступился Степан-здоровяка, с которым мы вместе слесарили на элеваторе.- Он у тебя хороший мужик и монтажник.
Но дедушка был непреклонен:- Баб он монтирует, а не железяки. В хате уже сто лет ремонт не делался, ждёт пока всё развалится, и только на свидания бегает.
Ну вот, началось. Я сначала думал, что разговор о бабах заведёт кто-либо из зрелых мужиков, которому водочка ударила в голову, и между ног. Но случайно цепанулся за них своим вялым стрючком мой дедушка Пимен.
Вообще-то бабы неисчерпаемы. Потому что их и так уже пять миллиардов, а каждую секунду ещё на одну становится больше. Будь она хоть старушка, хоть маленькая карапузка, а всё равно по-своему интересна: бабуля опытна и многому может научить, подсказать – на карапузку же приятно смотреть, как она с виду небыстренько, но с каждым днём превращается в девочку, девушку, женщину. А ещё они разных наций, и рас – и говорят даже, что…
- Мужики, а правда что у негритянок манда поперёк?- В глазах чернявого мужичка было только истинное любопытство; и не подумалось, будто он задал этот вопрос от нечего делать, для поддержанья беседы: нет, ясно же – его эти мысли гнетут, что вот мол, промотал на ерунду целых полжизни, а негритяночку с пылом и с жаром так и не попробовал.
Тут наконец-то вступил Митрий, хозяин, которому до сего мгновенья было неловко молчать в своём доме; и вот:
- Не верь! Я дрюкал в городе негритоску.- Он горделиво оглядел мужиков, вперивших в него свои очи – они сидели на хвостах как орлы на гнезде.
- Расскажи, а. Расскажи, Митя.
Все глухо загомонили, посматривая к дому, не подслушивают ли их жёны; только дьякон продолжал терзать зубами жирную селёдку, довольно и сыто облизывая пальцы.
- Но это должно остаться между нами. Не дай бог, моя от кого узнает.
- Само собой. Не сомневайся.
Заговорщицким шёпотом, словно какой-нибудь анархист террорист, подзывающий на революцию, румяный Митя начал свой распутный рассказ:- В тот раз мы с напарником распродались хорошо, и пошли отметить это дело в стриптиз.
- Где голые девки?- воскликнул чернявый тихонько.
- Ну да. И среди них танцевала одна африканочка – ох, и вертлявая. Грудки, жопка – прямо кажется будто пламя из трусов вылетает. Я даже обжёгся, когда ей туда деньги засовывал.
- Прямо в трусы?- восхитился чернявый.
- Ну да. И вижу, что я ей тоже понравился. Вышла она в зал, и села мне на колени – у меня тут же встал. Тогда она шепчет мне на ухо – сто долларов.
- Настоящих американских? это же ползарплаты!- видно было, что чернявому проще вымазать сажей жену, чем отдавать такие деньжищи.
- А как же ты думал. Они, сучки, цену в городе держат.- Тут Митрий налил себе в рюмку, и все мужики следом, даже дьякон. Хряпнули, выдохнули, закусили.- Если б вы только знали, как она надо мной изгалялась. И сверху, и снизу, и…
Тут я бы вам рассказал обо всём, что наплёл нам Митя, да боюсь, не будет мне после этого прощения ни от дьякона, ни от дедушки Пимена. Они ведь тоже всё это слушали, и теперь им стыдно. Так что представьте в меру своего жгучего воображения.
А Митрий, закончив городскую былину, медленно подкурил чужую сигаретку, дав и мужикам сглотнуть густую тягучую слюну:- Вот так вот бывает.
Всеобщее обалдение длилось около минуты: кто кашлял, кто кряхтел, а иной и вздохнёт от воображаемой услады. Но потом каждого из мужиков словно прорвало: плотина заточения мечтаний и грёз, фантазий и придумок, среди которых попадались редкие обрывки настоящей правды, вдруг стала разрушаться мужицкой бравадой – так всегда случается, когда кого-либо из нас сильно цепляет за живое любовная зависть. Ведь самое тяжкое для настоящего мужчины – не узнать в женщине того, что знают все остальные.
Даже дедушка Пимен в пылу всеобщего похотливого ража хрипло выкрикнул:- а вот у меня было однажды!- и тут же обернулся ко мне:- Закрой уши, а то сквозняком надует.
Пока они хвастались, дьякон, низко склонив голову к столу, делал вид будто жуёт свою любимую селёдку – но на самом-то деле он смеялся. Видно было, как от сдерживаемого хохота тряслись его широкие костистые плечи, как вздулись щёки и гусиные лапки у глаз. Он-то, мудрила, всё про них знал, про своих дорогих мужиков – только не хотел расстраивать эту победоносную трепотню.
Бахвальство мужиков походило на тайную любовную вакханалию, даже на групповую оргию – и последним кончил чернявый, которому по пути к эйфории сей беседы досталось меньше всего слов.- Вот так я её разделал,- выдохнул он изо рта жаркий воздух распутства, и откинулся на спинку; но так как у скамейки не было спинки, то он и кубырнулся кверху задом прямо в кусты крыжовника.
Отрезвляющий смех, а потом громкий хохот свободы раздался под сводами беседки. Он словно бы сбил, срубил с мужиков те оковы, которые они сами себе нацепили на языки, выбрав шепотливую, намекливую, с придыханием и слюнями бабью тему для разговора. Каждому из них хотелось сменить её, потому что она слишком уж личная, интимная – но всякий из мужиков боялся, что другие подумают будто у него уже хер не стоит, и начнутся насмешки. А теперь вот, после падения, всё само улеглось, и уладилось.
Раскурили сигаретки; вздымнули. Солнце садилось, но до позднего вечера было ещё далеко. Даже сверчки пока не цикадили – ни на траве, ни на стрелах акаций. Подвыпившие бабоньки в доме, вместе с хозяйкой стали понемногу распеваться для вечернего многоголосного концерта, к которому, не иначе, присоединится и азиатская сучка из своей будки, потом и соседские кошки, гуси с курами, коза и два поросёнка.
- Слышьте – девчата-то наши уже хороши, уже пьяненьки,- довольно сказал Фёдор, радуясь, что теперь никто из них сюда не придёт, не выхватит рюмку из рук.
- И слава богу,- тонко заметил дьякон.- Потому что когда мужики пьяные а бабы трезвые, то это создаёт напругу в мировом балансе полов – в нас больше влито, и мы их тогда перевешиваем на весах, а посему они поднимаются над нами и начинают сверху кричать, скандалить, иногда даже бросать сковородки. Зато когда всё вровне налито, то весы мужиков да баб стоят на одном уровне, и пусть тогда попробуют добросить свою сковородку.
- Хахаха! Гогого! Ну и дьякон!- заржали мужики, качаясь от смеха на своих тонких жёрдочках.- Вот что значит много книжек прочесть; какой баланс вывел, а?
Дед Пимен покачал головой, встрёпывая седой хохолок на затылке, и подивился:- Да, дьякон – ты долго молчишь, думаешь о чём-то, а потом такое ляпнешь, к чему не всякий учёный тяму имеет.
- Раздумья о жизни делают человека мудрее. Разве вы сами не размышляете наедине с собой о любви и о боге, о всякой политике? Я уверен, что каждый из вас по-своему мудр.
- А как ты мыслишь – у животных есть душа?- Тут Пимен поправился:- Нет, я не про то как они ластятся к нам, узнают любимых хозяев, и иногда пускают слезу – а вот в господнем смысле, в величайшем. Потому как если я в следующей жизни стану псом, то для меня это важно знать.
- Чего?! Дедушка, ты не трёхнулся?- грубовато схохмил уже изрядно захмелевший Толик.- Помрём и сгниём, ничего не останется.
- Дурак ты,- спокойно и потому весомо вступил в беседу Степан-здоровяка.- Я сам об этом частенько думаю, когда вдруг сердце прихватывает – тяжело умирать просто так, словно раздавленный клоп.
Но дьякон его успокоил, да и всех за столом:- А ты, Стёпа, не клоп – ты бессмертный. Душа, мужики, неуничтожима – нет во вселенной таких силков, чем её можно поймать, нет темницы куда посадить, и топора которым рубить. Если, конечно, сами себя не загубите.
- А вот скажи, дьякон,- Федька, быстренько проглотив квашеную капустку, пригладил ладонью усы.- Гитлер свою душу навечно сгубил? Неужели дотла испарился?
- Да чёрт его знает. Я даже не могу представить тех мук, которые суждены такому исчадью.
- Вообще-то политики должны судиться не только за свою судьбу, но и за тех людей, которых брали под свою опёку. А то он, гавнюк в белых перьях, наобещает рога изобилия, а после выборов показывает народу копыта да хвост.
Видно было, что Степан осерчал, вспомнив кое-чего из личного; Фёдор тоже заиграл желваками, да и дедушка Пимен нахмурился-набычился в меру своей озлобленной дряхлости. Только трое других – Толик, Митрий и чернявый – в размахае пьяного уважения почти уже без мысли гуртовались вокруг своей общей бутылки.
Толик поднялся, качнулся слегка, и гордо сказал:- Пойду отолью,- как будто отливать собирался из серебра или золота. Но не отойдя и пяти шагов, он спрятал своё толстое тело за тоненьким саженцем, и притворившись невидимым, с трудом расстегнул ширинку. У его ног глухо и недобро зажурчала земля, обиженная и описанная. Митрий брезгливо передёрнулся: ведь эти двое только что клялись ему уважением, дружбой, были согласны на подвиг втроём – а вот не смогли справиться с одним мочевым пузырём.
И он оскорблённо подсел к другому разговору:- Эти ваши политики-депутаты-чиновники самые настоящие дешёвки.
- Неужели все?- насмешливо удивился дьякон.
- До одного. Точно тебе говорю. Я их в городе покупал по пятьсот долларов.
- Настоящих, американских?- ошарашенно спросил чернявый. Увидев, что мужики кучкуются вокруг дьякона, он и сам подлез ближе.
- А то каких же.- Митрий надул пьяные губы, выпузыривая изо рта гордыню и спесь.- Они как и проститутки, цену в городе держат.
- И за что же ты им дань платил?- Пимен сначала попнулся к Митькиному носу, чтобы лучше всё слышать, от любопытства; но почуяв густой запах сивухи из его рта, из ушей и волос, закрыл своё фу ладошкой.
Митрий обвёл всех пустым бычьим взглядом, пожевал что-то во рту, как будто бы сено, и стал загибать пальцы:- Когда подводил свет к своему магазину, то купил дядьку в электросетях; потом когда отопление на зиму, то пришлось двух покупать, газовика и пожарника. А первый раз, ещё при аренде, дал денег какому-то местному депутату. Я их, б**дей, всех вертел как ту негритоску…
Тут опять я бы вам поведал об этих Митиных приключениях, чтобы вы были в курсе как общаться с депутатами и чиновниками – куда их посылать и в какое место подмазывать; но боюсь, что в процессе жизненного бытия вы уже успели вкусить все прелести их прости…господи работы.
- Дааа, вот как бывает,- сочуствующе вздохнул дедушка Пимен; и раскурил сигаретку, пока мужики делились своими воспоминаньями о свиданиях – то в кабинете у председателя поссовета, куда с большим скандалом еле впустила секретарша, да и то на коротенькую минутку, то во дворе огромного дома начальника по коммуналке, где с лаем и визгом рвалась с цепи здоровенная сытая овчарка, сука, так и норовя вцепиться в беззащитное горло.
- Митрий, не матерись ты так долго и грубо.- Дьякон стал немного печален, оттого что в такой прекрасный общительный вечер, когда можно было бы почерпнуть из души друг у друга всякую благость, отдельные мужики поливают ругательствами свою прошлую, да и нынешнюю жизнь, вспоминая и ожидая в ней только плохое.
- Это точно,- поддержал мягковатый Степан.- От твоих матюков уши вянут. Потому что ты злой. А вот так бывает, что из уст доброго человека любое ёбтвоюмать слышится как стихотворение.
- Как песня,- вступил и дед Пимен.- У меня Ерёма так иногда разговаривает со мной, когда ластится после обиды. Скажет хрен – и подходит на шажок; потом ляпнет какую-нибудь манду – и подползает к самым ногам, чтобы обнять меня за валенки. А я уже вырваться не могу, не в силах, и поэтому приходится прощать дурака.
- Ну и хитёр он у тебя, дедушка,- засмеялся Фёдор, брызнув водкой из набитого рта. Чернявого тут же стошнило, и он едва успел нырнуть со своим ртом под стол.
Мужики сделали вид, будто и не заметили; но Митрий опять передёрнулся – ему зримо стало обидно, что в собственном доме и ссут, и блюют, и вообще попрекают по всякому.
- Это я-то плохой?- Он взял бутылку и хлебанул из горла. Но уже не лезло – всё растеклось по бороде.- Да я лучше вас всех. У меня магазин здесь и в городе, большой дом. А джип мой видели? не чета вашим задрипанным.
Хоть и стало западлисто на сердце от этих его слов, но ведь действительно виноваты, что злоупотребили гостеприимством; и мужики, смущённо поглядывая друг на друга, склонили головы над тарелками. Вид у них был такой, словно бы они скорбно поминали старушку, но на самом деле думали о том, как разойтись без скандала.
- Митрий, всё хорошо. Ты молодец, и семья у тебя замечательная, и тёща умница, что помогла с деньгами.
- Кто? Тёща? Эта брехливая сука?!- Митька вызверился в лицо дьякону будто в ненавистную харю.- Да она всю жизнь просидела на шее у тестя, и пока он горбатился со своей фирмой, б**довала втихую!
- Митя, Митенька, ты чего, успокойся,- мужики стали плечами сдвигаться над ним, чтоб не дать ему схватиться за нож, или вилку. Даже старенький Пимен привалился на Митькин локоть, болтаясь вместе с ним по столу туда-сюда.
А Митрий от своей несвободы ещё больше озлел, наконец-то выплёскивая из себя прежде затаённую ярость:- Когда тесть помер, то она своему е**рю квартиру купила в городе и слиняла к нему со всеми деньгами! а потом, сука больная, припёрлась – ах сыночек, ах доченька – чтобы мы ей, каличной, задницу подтирали.
- Нехорошо это, Митя. Она же всё слышит.
- Не слышит – она сейчас с бабами, под потолком висит. Да а хоть бы даже и здесь, с нами – я всё равно открыто скажу – я рад что эта стерва сдохла.
Степан-здоровяка укорительно надул губы, потом покачал головой – вот, мол, глядите какие черви из сердца наружу выползают. Дьякон объял свои сизые небритые щёки ладонями; он был сильно удручён тем, что до срока скрывается в каждой душе – ну, почти в каждой – и выхлёстывается вместе с кровью, когда та ударяет по голове большим молотом – от водки ль, от ярости.
Дед Пимен шепнул ему тихо, тихонько:- говорил я тебе про поганку в банке с груздями? вот она и траванула нас всех.
Но Митька услышал; он поднял на деда кровавые осовевшие зенки, и прохрипел:- Это я-то поганка? Да я вас, сук, за тыщу долларов куплю, настоящих американских. Всех скопом куплю, как б**дей.
Его руки потянулись к дедовой шее, как рачиные клешни на кальмаровых щупальцах, и сам он походил на лупатого осьминога. Честно скажу: я б его не ударил – у меня хватка железная, взял бы за шкирку и отнёс в куст крапивы, без зла. Но раньше меня ему от всего сердца влепил очарованный Фёдор – я ещё никогда не видел, чтобы били с такой радостью к человеку, с таким обаянием нежности и пожеланьем удачи в завтрашнем дне. Казалось, что Федька очень хотел сказать – я люблю тебя – но просто как нормальный мужик не смог выговорить этих слов, и поэтому приложился ладонью, не совладав с лаской.
Митька потерял своё и так уже потерянное сознание, а через минутку захрапел на столе. Там же, со стола и под столом, мы пособрали всех своих – те, кто мог идти, волокли на себе неходячих. У дедушки Пимена ноги отказали до утра, пока из них не выветрится хмель; я попробовал взять его на руки, но он завизжал-захрипел как целомудренная девка – не лапай! не позорь! – и пришлось шкандылять вместе с ним, елееле. Толик с чернявым обнялись будто в вальсе, и сравнительно трезвые Степан-здоровяка да Фёдор-усач крутились вокруг них, со всех сторон поджимая плечами. Бодрый дьякон шёл впереди всех, высоко задирая коленки, и всё пытался веселить нас разными церковными историями. Но то ли в нашей церкви бог слишком серьёзен, а вернее, что мы очень умаялись – никто из нас особо не засмеялся, лишь я пару раз хихикнул в услугу дьякону. Так и разбрелись по домам.

А на следующий день Митрий приходил к нам мириться. В сером блестящем костюме, с подарками – дедушке Пимену бутылку мадеры с конфетами мишка в лесу, а мне литр водки, недешёвой посольской. И заодно попросил ради бога сварить тёще монумент из нержавеющего железа, и чтобы я точечной шлифмашинкой выточил надпись – любимой дорогой ненаглядной единственной.
Конечно, я сработаю этот памятник, вместе со Стёпкой, потому что у Митрия было такое униженное лицо, как будто тёща во сне его за волосы оттаскала.
Только и вы, пожалуйста, помните: они все висят на потолке, возле люстры.

© Юрий Сотников, 2017
Дата публикации: 06.02.2017 11:27:17
Просмотров: 1807

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.