Реквием. Петербуржский вернисаж.
Олег Павловский
|
Форма: Эссе
Жанр: Литературная критика Объём: 5050 знаков с пробелами Раздел: "Концерт по заявкам" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
. Р Е К В И Е М ____________________________________________________ * * * «…перед смертью цветы распускаются ярко и нежно! перед жизнью пожитками листьев ласкают свой взор… покоренность бутона – округлая сфера надежды наготой лепестка, прикрывая позор, прогорай как трава на песке бездыханное лето уносимая розой ветров чешуя бересты – ты еще не разуто, дотла не раздето и до наготы» ______________________________________ Олег Павловский. /Виктору Кривулину/. MCMLXXX * * * 17 марта 2001 года в Санкт-Петербурге на 57-м году жизни после тяжелой болезни умер выдающийся русский поэт Виктор Кривулин. Кривулин издал несколько десятков поэтических сборников, большинство из которых опубликованы не на родине поэта, а за рубежом. Последняя книга его стихов была посвящена чеченской войне. В годы советской власти Виктор Кривулин был одним из крупнейших деятелей неофициальной литературы. В 70-е годы выпускал запрещенные самиздатовские журналы "37" и "Северная почта", организовал подпольный семинар "Культура начала века и современное сознание". Добрых три десятка лет его фигура - и это признавали даже памфлеты недоброжелателей - была одним из стержней, на которых держалась литературная жизнь Петербурга, да и всей России: премия Андрея Белого, журнал "Вестник новой литературы", антология "Самиздат века" не существовали бы без Кривулина или были бы совершенно иными. * * * Права Ахматова, стихи, должно быть, родом из мусорной дыры и золотарни снов. На свалках памяти копились год за годом отбросы и тряпье – мой хлам, что перепродан утильщикам ночным, ушастым лицам сов. Пред немигающими желтыми глазами какой-то смутной ветошью прикрыт, лежу на пустырях в обнимку с голосами, что все еще звучат, и звуков их касанье гусиной кожей спину шевелит. Но полуженщина-сова, сорвавшись серым комом, с фонарного столба, невидимого мне, с глухим и тягостным ударом, гулом, громом об землю стукнется – и станет водоемом, где звуки плавают, как лебеди во сне. Их правильный размер и мнимая свобода скольженья в плоском зеркале стыда – уже вполне стихи, без племени и рода, без имени, без указанья года лишь время дня в них брезжит иногда... ____________________________ В.Кривулин. Январь 1972. * * * ЛЕНИНГРАДСКИЙ ВЕРНИСАЖ. УТРО ПЕТЕРБУРГСКОЙ БАРЫНИ ______________________________________________________________ Гипотетическое описание картона с эскизом к неосуществленному жанровому полотну художника Федотова. * * * Слава Кесарю! Слава и господу в горних! Барабанное утро. К заутрени колокол. Мышка в углу. Печь остыла. Пришел истопник. Выгребает золу. Возле каждых ворот возвышается дворник, стоя спит, опершись на метлу. Власть устойчиво-крепкая, в позе Паллады, ей опорой копье, на груди ее – знак номерной. Но в полярных Афинах под великопостной весной ломит кости. Глядит из кивота распятый. Занимается в топке обдерыш берестяной. «Богородице-дево…» – начнет. И запнется. И девку сенную кличет (ах ты, какая досада, нейдет на язык божье слово): Палашка! Потоками пяток босых затопляет людскую, переднюю… (Так я тоскую по утрам – ты бы знала! – пока не затих гул таинственный в сердце, остаток ночного озноба.) Человек состоит из предчувствий и смертных глубин – то ли Гоголь об этом писал? То ли сказывал старец один, возвратясь на покой от господнего гроба, голубиный свой век ореолом венчая златым… Одеваться, Палашка! В соборе поди уже служат. Благовещенье нынче… за шторами льдины шуршат. Сон я видела, сон треугольный: ограда, родительский сад – но глубоко внизу, будто в яме, а рвется наружу. Как достать бы его? Как на землю поставить назад? Я, бессильная, в белом стою на коленях. Наклоняюсь над ямой и слышу: из глубины «Марья! Марья!» – зовут, и деревья уже не видны. То ли мокрая глина внизу, то ли вроде сапожного клея что-то вязкое… дышит… я в ужасе. Погружены руки словно бы в тесто – и тесто вспухает. В утесненье душевном проснулась. Лежу-то я где? На булыжнике уличном. Голая. В холоде и срамоте. Надо мной наклоняется дворник, железной метлой помавает, «Мусор, барыня», – плачет. И слезы в его бороде. «Мусор, мусор…» – бормочет, меня, как бумажку, сметая. Шелестя, просыпаюсь – неужто я смята в комок? И зачем это снится? И холод, бегущий от ног, отчего-то врывается в сердце ордою Мамая, морем валенок, бурок, сапог… Как там душно – внутри меня – как надышали! Пелагея! Смотрю на тебя – и темно: ты по-русски «морская»… что имя? Звучанье одно, а смотрю на тебя – в океанские страшные дали погружаюсь, тону, опускаюсь на дно… ____________________________ Виктор КРИВУЛИН * * * ...Что правильный мотив, что речь его сухая? Мой непокорный слог – булыжник, соль, земля – тебя ли я любил, как в первый раз вздыхая? И жил, и не дышал, как в первый раз любя... ___________________________ Олег Павловский . © Олег Павловский, 2012 Дата публикации: 08.02.2012 00:02:59 Просмотров: 2814 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|