Пиеса
Вионор Меретуков
|
Форма: Рассказ
Жанр: Ироническая проза Объём: 7085 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Рафаил Майский-Шнейерсон был совершенно счастлив. Сбылось заветное... Уже две его пьесы, «Шаг конем» и «Гроза проституток», были приняты несколькими московскими и питерскими театрами. ...Рафаил сидел в пустом зрительном зале, в двадцатом ряду партера, с краю, и следил за репетицией. Вернее было бы даже сказать, не «следил», а созерцал! Созерцал с благоговением и чувством глубочайшего покоя в сердце. Сегодня прогон, завтра генеральная, а в воскресенье – премьера! В отличие от «Грозы», которую Раф за четыре дня и четыре ночи накатал на прошлой неделе, пьеса «Шаг конем» была написана в далекие шестидесятые. То есть тогда, когда Раф был мечтательным идеалистом и верил, что человечество еще на заре своего существования само себя разбило на две части, в которых хороших и плохих людей во все времена было примерно поровну. Раф тогда был уверен, что в задачу серьезного писателя входит – путем убеждения – навести людей на простую и здравую мысль о том, что хороших людей должно быть все-таки чуточку больше. И сделать это можно за счет людей дурных, которых можно правильно перевоспитать, перековать, то есть превратить в людей достойных, бескорыстных и высоконравственных. Ученическая «общая» тетрадь с рукописью пьесы, после долгих поисков была обнаружена Рафом дома, на антресолях, среди кривобоких подсвечников, сломанной машинки «Рейнметалл», кипы нотных книжек, доставшихся Рафу в наследство от бабки-пианистки, каких-то невыясненных желтых листков с записями чернильным карандашом и пары совершенно новых галош, переживших тех, кто их произвёл, и того, кто их купил, на несколько бушуеще-ревущих десятилетий. Раф, сидя на верхней ступеньке лестницы-стремянки, долго, со значением вздыхая, рассматривал галоши, покрытые налетом беловатой пыли, и предавался размышлениям о бренности сущего. «Хорошие галоши, основательные... Мой труп сгниет в могиле, а они, как ни в чем не бывало, будут продолжать пылиться на антресолях до скончания века... М-да. Все мы, люди, беспредельная череда поколений, – думал он, с наслаждением нюхая галоши, которые издавали невероятно притягательный резиновый запах, – м-да, пахнут так, будто их только что сделали. М-да... а мы, человечество...» Раф, не сумев довести до конца туманную мысль, повертел в воздухе галошами и... тут-то и нашлась рукопись. Дважды чихнув, Раф сдул пыль с первой страницы и увидел заголовок – «Шаг конем», – написанный им, судя по толщине слоя пыли и поблекшим чернилам, очень и очень давно. Подивившись тому, что почерк его с тех пор почти не изменился, Шнейерсон прямо там, на вершинной дощечке, удобно привалившись боком к лестничной стойке, принялся листать страницы рукописи. Со стороны я, наверно, выгляжу полным идиотом, думал он, читая. «Вишу тут на высоте двух метров над уровнем пола, как какой-нибудь макак, а в это время...» И эта мысль у Шнейерсона не заладилась, улетучившись подозрительно быстро. Спустя полчаса Раф понял, насколько далек знаменитый поэт Рафаэль Майский от того наивного, чистого, неискушенного, но, безусловно, одарённого Рафика Шнейерсона, каким он был году примерно... он посмотрел в конец рукописи, где имел обыкновение ставить дату завершения работы, и левая его бровь поползла вверх. 1963 год. Год утраты его личных иллюзий, которые тогда намертво переплелись с крушением иллюзий целого поколения. Год, когда он был влюблен... Сонечка, страстная ветреница, неудержимая искательница приключений, встала на его пути тогда, когда ему это было меньше всего нужно. Читая рукопись, Раф взглядом многоопытного литератора увидел, что на всём произведении лежит трогательная печать его несчастливой любви. И это придавало пьесе своеобразное очарование – свежее и трагическое. В душу Рафа вкралось острое чувство зависти к себе самому, смешанное с ощущением потери чего-то настолько важного, без чего дальнейшая жизнь представлялась растянутой во времени пыткой. Это чувство было сродни давно забытому ощущению невероятно тягучей, изматывающей душу тоски по тому, чего невозможно достичь. А чего достичь, почему тоска – непонятно... Но это было лишь мгновение кратковременного затмения. Оно тут же сменилось гордостью за самого себя. Гордостью за того страдающего молодого человека, у которого вся жизнь была впереди. Он ввинчивался в строки, чувствуя, что духовно возвращается в свою молодость, чудесным образом проникая в свои давние мысли, которые тогда направляли его руку, и думал о том, сколько ему, тому желторотому Рафику, еще предстояло испытать всякого разного, всего того, что в то время было для него неясным влекущим будущим, а сейчас было для него, постаревшего и битого жизнью, уже далеким и не очень далеким прошлым, окрашенным в самые разные цвета – от бледно-розового до почти черного. Покончив с пьесой, Раф стал припоминать, что где-то тут же, на антресолях, должны быть его записные книжки. Нашёл только одну. И даже не книжку, а ученическую общую тетрадь с записями. И только принялся за чтение, как раздался телефонный звонок. Прихватив тетради, Раф сполз с лестницы. Звонил директор и художественный руководитель театра «Пресня» Валентин Брук, старинный приятель Рафа. Брук не звонил с середины девяностых прошлого столетия, потеряв к Майскому всяческий интерес как раз в ту пору, когда того перестали печатать. – Раф, старик, дружище, – журчал в трубке густой голос директора, – куда ты пропал, чертяка? Сто лет тебя не видел. Нельзя забывать старых друзей! Далее последовали заверения в преданной любви и нижайшая просьба снабдить театр новой «пиесой». – Я счастлив, что ты стал драматургом. И в то же время я на тебя в большой претензии. Как ты мог обойти меня, своего самого близкого друга? Дал «Грозу проституток» этим ремесленникам из театра имени Госсовета. Ну, зачем? Это же бывший народный театр, сплошная самодеятельность, КВН какой-то. Им бы на новогодних утренниках зайчиков и петушков изображать. Мы бы и заплатили больше... – Брук помолчал. – А у нас просто беда с авторами, – с фальшивой доверительностью признался директор театра, – если бы не классика, Чехов да Шеридан, просто не знаю, что бы мы делали... Пытались ставить Михалкова, но не идет, хоть ты тресни... Одна надежда на тебя. Я тут посоветовался с товарищами и решил создать экспериментальный театр, как у Таирова... – Стар я для экспериментов, Валюша... – Старый конь, сам понимаешь, борозды не портит... Уверен, у тебя что-то припрятано в закромах. Что-то гениальное, шекспировской силы! В стихах, пятистопным, понимаешь, ямбом! О, я знаю тебя! Дай мне пиесу, Рафчик! А я уж такой спектаклище закачу, что чертям тошно станет! Заставлю героя-любовника колотить себя кулаками в грудь, а трагика реветь так, что у зрителей на галёрке барабанные перепонки полопаются... – директор искательно захихикал. Слегка покочевряжившись и оговорив гонорар, Раф на следующий день всучил Бруку «Шаг конем»... Вторую тетрадь он положил во внутренний карман куртки, с тем чтобы прочесть, как только выдастся свободная минута. (Фрагмент романа «Дважды войти в одну реку») . © Вионор Меретуков, 2010 Дата публикации: 25.04.2010 16:37:50 Просмотров: 2607 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|