Кгм

Евгений Пейсахович

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 8390 знаков с пробелами
Раздел: "Такие рассказы"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Из сб. Новая и счастливая жизнь

Когда очередная недельная пьянка у Алика кончается, он идет в церковь. В воскресенье как правило. Уговорив Витю пойти с ним. Один он чувствует себя неуверенно. Как если бы разбил окно в классе и его вызвали к директору школы. Одного.
Они идут в церковь, которая стоит при входе на старое городское кладбище. В этой церкви отпевали Володю, который умер здоровым. Он жил там совсем рядом. Мы у него изредка собирались, но всегда уходили, пока Алик еще стоял на ногах. Чтобы не успел упасть вместе со стулом. У Володи, который умер здоровым, при всей его любви к Алику, это было бы неприемлемо. Потому что стулья дорогие, потому что пол паркетный, потому что жена и теща, и дети, и вообще репутация. Мы уходили к Алику - у себя он мог спокойно падать, хоть со стулом, хоть без.
Перед походом в церковь Алик моется и собирает седые патлы в косицу, стягивая их на затылке круглой резинкой. Надевает синий блейзер.
Витя одевается буднично. По будням он ходит в старом темном костюме и блекло-голубой сорочке. Он работает в школе. И в церковь идет с тем же чувством, с каким ходит на педсовет. С чувством смутной надежды. С ощущением полной безнадежности.
Он ставит одну тонкую свечку сосредоточенно. Максимально раскрыв узкие глаза и максимально сжав широкие губы. Он ставит одну свечу, потому что на его зарплату в церкви не разгуляешься.
И выходит Витя из церкви так же, как выходит с педсовета. Становясь сразу равнодушно-расслабленным. Забывая о смутной надежде, но забывая и о безнадежности. Мельком смотрит на изборожденное морщинами слегка опухшее лицо Алика, щурит глаза, расслабляет губы и - непонятно над чем, ничего не объясняя, - смеется:
- Хы-хы-хы...
Я был в этой церкви только однажды. И то не внутри, а на ступенях. На паперти, можно сказать. Когда отпевали Володю, который умер здоровым. Красиво пели.
Правда, Володя предпочел бы "Creedence Clearwater Revival".
Его мнения никто не спросил.
- Второй сборник пора издавать, - говорит Витя, спускаясь по ступеням церкви.
- Да, Витюша, - отзывается Алик.
После недельной пьянки ему трудно говорить о стихах. Если выпить - тогда да. Тогда пожалуйста.
Поэзия порочно и прочно связана у Алика с алкоголем. От одного упоминания о ней начинается спазм. Это не боль. Алику будто кто-то нежно гладит изнутри пузо, а потом карабкается наверх и застревает в горле. Этот кто-то, если смочить его дешевым вином, сразу исчезнет.
- Кгм, - говорит Алик.
Раньше Вите надо было издать первый сборник. Теперь тонкие брошюры первого сборника лежат под его панцирной кроватью. Бумага обложки похожа на оберточную. Пора издавать второй.
Витя застегивает старый черный матерчатый плащ и вздыхает:
- Грязь еще не высохла.
Это значит, что через кладбище не пройти. По крайней мере, ему - в черных начищенных туфлях. Алику - в высоких ботинках с подошвой-трактором - это легче, хотя и труднее. Старое кладбище так же, как поэзия, связано с алкоголем, и даже смотреть отсюда, от церкви, на ржавые ограды могил Алику трудно. Кто-то внутри начинает нежно поглаживать ему пузо. Лучше выйти через ворота и обойти кладбище по тротуару, рядом с высоким бетонным забором.
- И избави нас от лукаваго, - говорит Витя, будто подводит итог урока. - Хы-хы-хы...
- К Бобу сегодня не зайдём, кгм, - Алик пытается проглотить или выплюнуть мягкий ком.
- К лукавому Бобу не будем заходить, - Витя щурит на Алика и без того узкие глаза с сожалением. - На работу завтра.
- Как на праздник, - вздыхает Алик. - С земным начальством объясняться, видишь, тоже придется.
Они идут вдоль кладбищенского забора, обходя лужи и стараясь держаться подальше от дороги, откуда из-под колес машин плещет жидкая грязь.
- Через пару недель, - говорит Алик, - черемуха зацветет уже.
Витя смотрит на верх забора, на голые верхушки черемухи и трет глаз указательным пальцем:
- Слезу выжимают, хы-хы.
- А вот там когда-то булочная была, - Алик тычет пальцем в сторону старого двухэтажного темно-желтого дома по другую сторону дороги.
На углу дома, над массивной деревянной дверью, вывеска "Хлеб". Буквы сделаны из салатно-зеленых стеклянных трубок.
- Допился до чертей, - констатирует Витя. - А щас там что, по-твоему?
- Да какая это теперь булочная, - Алик вяло взмахивает рукой. - Срам, а не булочная. Зайти стыдно. Вот раньше была... Я помню, мы за хлебом туда ходили. С Мишаней еще, царствие небесное. Как, бывало, пойдём...
В густо-карих глазах у Алика мелькает слабая искра, губы гнутся в улыбке, но тут же всё оживление пропадает, и он снова взмахивает рукой:
- Да что говорить...
Они переходят улицу с трамвайными рельсами посередине, и Алик показывает на разукрашенные витрины гастронома на первом этаже углового дома:
- И сюда ходили. С Мишаней. За портвешком. Кгм.
- А там дальше книжный был, - вздыхает Витя. - Хороший был книжный. Для тех-то времен. В сданных книжках покопаться. Да, - он снова вздыхает, но особого сожаления в его голосе не слышно, - мне и сейчас новых не купить.
- А в этом доме Жека жил, когда мы в школе учились, - Алик тычет пальцем в бледно-желтую блочную пятиэтажку. - На третьем этаже вон там вон.
- Да, - коротко отзывается Витя.
Мимо этих домов он ходит всю жизнь, всё тут засмотрено до дыр и сотни раз обговорено. Он чувствует слабость, привычную, но пугающую. Надо идти к врачу и на бюллетень, но выпускные классы сейчас не бросишь, хоть они, с их зовущей молодой потливостью, были бы счастливы избавиться от него.
- Может, по дворам пройдём? - предлагает Алик.
- Да... нет... лучше по улице, - Витя знает, что если пойти по дворам, Алик добьет его своей болтовней про то, кто где жил. Из тех, кто еще жив, и тех, кто уже отстранился от времени и предметов. - Мне еще сочинения проверять.
- По дворам же быстрее, - Алик смотрит на него сбоку удивленно. - Ты чё, Вик?
- Действительно... хы-хы-хы... как-то я не подумал, - он раздражается на Алика и одновременно почему-то жалеет его. - Если обещаешь молчать, пойдем по дворам.
- Ладно, - Алик пожимает плечами.- Как скажешь. Молчать, так молчать. Как партизан. Там вон, кстати, в том доме, Валера жил, царствие небесное. И Танька Шарыгина в том же дворе, светлая ей память. В доме напротив как раз.
Они пересекают наискосок сквер, обсаженный черемухой. Стволы торчат из подсыхающей грязи, как ножки антикварной мебели, выброшенной на помойку. Они кажутся мертвыми. Но Алик прав - недели через две, много три, черемуха оживёт, станет аспидно-белой, как любил говорить тот же Жека.
Оживёт, наобещает хорошей жизни, в который раз уже, а кончится всё чьими-нибудь похоронами.
От Аликовой болтовни Витя впадает в род транса. В каком-то похожем сквере они пили с Жекой дешевый портвейн. Красный. Наверное, в мае. Всё было зеленым. Кроме портвейна, конечно. Пили чай на крыльце деревенской гостиницы вечером. С Жекой тоже. Летом. В июле. Давно. Хоронили Валеру. Зимой. Жутко холодно было. Работник крематория вышел через завешенный чем-то черным - то ли толь, то ли резина - широкий проем и громко выкрикнул Валеру по фамилии. Будто тот мог отозваться, подняться, пожать на прощание руки и решительно пойти внутрь. К новой жизни. Не оглядываясь.
Гроб стоял на узкой каталке. И еще на площадке перед крематорием дожидались своей очереди чьи-то останки в грузовике, и еще стоял пугающе-желтый автобус с черной полосой по борту. И незнакомые мужики толпились двумя маленькими группами и смотрели без сочувствия, с легким недоумением. А они болтали и смеялись, стоя рядом с каталкой. Рядом с Валериными посиневшими останками, от которых тошнотворно пахло формалином.
Черемуха слезу выжимает. Сейчас мертвая. А скоро зацветет. Всё станет прозрачно-зеленым. Потом зеленым и белым. Потом густо-зеленым.
- И не надо сюда листья совать, они вечно выжимают слезу, - говорит Витя, будто пробует слова на вкус.
- Чё - стихи новые? - Алик приостанавливается, прекращает тыкать пальцем в дома и перечислять, кто где жил. - Кгм. Пивка, может, взять?
- Может быть, хы-хы-хы... Ты, милейший, трещишь без перерыва, - Витя озирает застроенное пятиэтажками пространство с грязными детскими песочницами, с пятнами собачьего дерьма, с поломанными лавками, вокруг которых валяются мятые банки из-под пива и окурки, и добавляет не очень уверенно. - Девятый сборник буду писать. Второй издавать пора.
- Кгм, - говорит Алик.

© Евгений Пейсахович, 2012
Дата публикации: 24.04.2012 00:55:56
Просмотров: 3740

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.