Немецкая любовь Севы Васильева

Борис Михайлов

Форма: Повесть
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 316048 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

История неразделенной любви русского рабочего парня и дочери богатого немецкого промышленника. События происходят в 1973 году и в начале 90-х. Детдомовец Сева Васильев впервые увидел свою мать в 28- лет, за несколько часов до ее смерти. Она признается, что родила его от немецкого офицера,квартировавшего у нее в годы Второй Мировой войны. Желая избавиться от позора,отдала сына в детский дом. Посвятить в подробности не успела. Изнасиловал ли немец её, или случилось всё по любви? Всеволод занялся распутыванием истории и после нелегких поисков находит отца, влюбляется.

Русские березы

«Жигули» – «девятка» въехали во двор многоэтажного Петербургского дома. Припарковав машину к другим железным коням, заполонивших все свободное пространство двора, Всеволод Васильев стройный моложавый человек лет около пятидесяти, вошел в подъезд, поднялся в лифте и своим ключом открыл квартиру.
— Есть кто живой, почему не встречаете? – весело закричал он, как всегда приветствуя домашних. Никто не отозвался. Всеволод неторопливо снял туфли, надел домашние тапочки и направился в ванную. По пути заглянул в гостиную и поразился – жена дома. Взобравшись с ногами на диван, Лена держала в руках письмо, и плакала. На мужа не обратила внимания
— Что случилось, от кого письмо?
Услышав его, молодая женщина вытерла слезы, повернулась, молча протянула письмо. Увидев нестандартный конверт с адресом латинскими буквами, напечатанным на компьютере, Всеволод всё понял. Из Германии. Последнее письмо оттуда он получил лет десять назад. Просили больше не беспокоить, и он вычеркнул из памяти людей, с которыми на миг свела жизнь. И вдруг вспомнили!
— Столько лет обманывал! – Продолжая всхлипывать, сквозь слезы, заговорила жена. — Читай, читай!
Всеволод быстро пробежал короткие строчки в левом углу конверта «Марика Мейер, Бремен - штрассе,7 Бонн, Германия» и еще больше удивился. Волнуясь, вынул письмо, оно было на русском. Лицо озарила улыбка, и тут же стало серьезным; всё больше смущаясь, дочитал до конца, и надолго замолчал. Память вернула на двадцать лет назад, он увидел Марику.
— Кто такая Марика, эмигрантка? Откуда тебя знает?
— Расскажу, успокойся. – Он обнял жену, хотел поцеловать, она отодвинулась.
— Не подходи! Обманщик! Столько лет скрывал свое прошлое.
— Успокойся, пожалуйста! Раз пришло время, расскажу. Всё это было очень давно, до тебя. И Марику знал тогда. Всего месяц.
— Пишет, вы бывали в Лондоне, Кельне. Как там оказался, когда дальше Болгарии в те времена не выпускали? Никогда не рассказывал. Столько лет живем, считала, всё о тебе знаю... Ты шпион?.. Скажи честно, не побегу заявлять.
— Шпион, – Всеволод рассмеялся,
— Так и подумала... Самый близкий человек. Отказывали себе во всем, чтобы университет закончил, аспирантуру. За машину с долгами никак не могли рассчитаться, а муж оказывается жил двойной жизнью.
— Прячу от семьи фунты и марки. – Всеволод снова попытался обнять жену. Она решительно оттолкнула.
— Отойди! Лгун! Видеть не хочу!
— Похож, на шпиона? Смешно! Свихнулась от ревности.
Марика писала, что все еще его любит. Дни, проведенные вместе, – лучшие в ее жизни. Всеволод понимал, жена не успокоится, пока все не узнает. До какой степени?
Рассказать, что долгие годы хранил в себе, не желая ни с кем поделиться? Рассказать о прекрасных мгновеньях, что пережил когда-то, и не может забыть? Поделиться несбывшимися мечтами, которые хранила память, пока не встретил Лену и полюбил. Марику он продолжал вспоминать, правда, чаще в постели, и в таком далеком прошлом, что порой самому не верилось, когда-то всё было на самом деле.
Он крепко обнял, прижался щекой к лицу жены, перенесся в прошлое.
— С Марикой я познакомился в далеком 1973 году, в Бонне. – Помолчав, прибавил. В Германии.
— Слава Богу, в школе учила, где Бонн, после войны столица ФРГ. Твоя Марика пишет еще о поездке в Лондон. В семьдесят третьем, помню из разговоров родителей, кроме как, в так называемые социалистические страны, советские люди не ездили туристами. И обязательно группами. Ты, судя по всему, был один, да еще в капстранах. Сбежал что ли?
— Никуда я не сбегал, хотя настойчиво предлагали остаться.
— Рассказывай о Марике! Как познакомились, что между вами было. Приезжала в Стародубск, и вскружил ей голову?
— Перебиваешь постоянно! Сказал же, увидел впервые в доме отца. В Германии. Долгая эта история и длинная. Не начать с предшествовавших событий, – не поймешь. Может, вначале поужинаем?
— У тебя в Германии отец, а говорил сирота!
— Будешь слушать или продолжать перебивать? Давай, поужинаем.
— Подумаю, стоит ли тебя кормить! Столько лет молчал. – Она перестала плакать, вытерла слезы, поднялась с дивана и пересела в кресло. — Не умрешь с голода, рассказывай! Мы никуда не торопимся.
***
И Всеволод заговорил, воскрешая в памяти события далекого 1973 года, изменившие всю последующую жизнь. Крутая перемена в жизни произошла даже несколько раньше. Перед новым годом ушла жена. В их захолустный городок, где оба работали на заводе металлических изделий, в командировку приехал столичный ловелас, вскружил жене голову, и она оставила Севу. Объяснила, слишком прост для неё, и характерами не сходятся. Жили они в небольшом районном городке Стародубске, Сева работал бригадиром станочников на заводе, Лариса в конструкторском бюро.
Побежали дни, похожие друг на друга. Одна радость – собственная комната, куда постоянно приходили друзья и скрашивали одиночество. Ключ от комнаты вручили Севе с Ларисой на комсомольской свадьбе. Вторую комнату занимала семья инженера, мечтавшая после ухода Ларисы выпроводить и его, стать полноправными хозяевами двухкомнатной квартиры. Скуку однообразной жизни нарушали аванс и получка. Два эти праздника Сева с друзьями отмечал и при Ларисе, и когда остался один. Так и жил бы дальше, как вдруг привычный распорядок жизни нарушился.
...Дождливым весенним днем обмывали с приятелями премию, по-холостяцки коротали воскресный день за бутылкой. На столе нехитрая закуска: квашеная капуста, вареная картошка, банка венгерского «Лечо», бидон с пивом и сушеная рыбешка.
— За премию выпили, за здоровье и удачу тост подняли, а за детский дом? Давай за него и всех наших! – предложил приятель Севы с детских лет Костя.
— За всех наших! – поддержал Володя.
— За нас! За всех, кому детдом заменил родителей и семью! – согласился Сева, чокаясь с друзьями.
— Заезжал недавно и ужаснулся, какие там пацаны, – вспомнил Володя. — Родители – алкаши живы, или матери – шалавы отказались… А шкодят! Не как в наше время. За деньги одалживают друг дружке шмотки поносить, представляете?.. Белым хлебом кидаются.
— Другое время, – согласился Костя. — Мы дети войны. Голодного времени. – Он взял гитару, перебрал, подстроил струны и запел любимую детдомовскую песню. В прихожей раздался звонок, и Сева пошел открыть.
— Наконец-то! – встретил он Сергея. — Думали, заблудился или увели в другую компанию.
— Очереди везде.
На звонок в коридор вышел сосед, смерил парней возмущенным взглядом.
— Сколько раз обещал поставить отдельный звонок! – выговорил он Севе и вернулся в свою комнату. Сергей достал из карманов рабочего полушубка две поллитровки, банку рыбных консервов, кулек конфет, разделся и сел за стол.
— Долго ты. Собирались жребий кинуть, кому на помощь идти, – Костя отложил гитару, ловким движением сорвал крышку с бутылки и разлил по стаканам. — Что, мужики, продолжим?
— Бригадир, тост, – предложил Сергей.
— На заводе бригадир. В тостах Володька специалист.
— Доверяете? Тогда, чтобы никогда не кончалась! – объявил Володя. — Поехали! Не будь этой радости, как бы жили?
Выпили, и пошел обычный мужской разговор.
Из прихожей опять послышался звонок. Когда Сева оказался в коридоре, сосед уже впускал жену Нину. Она передала ему тяжелую хозяйскую сумку, приподняла стопку газет и протянула Севе конверт.
— Странное какое-то послание тебе.
Не очень грамотной рукой на конверте было выведено: Васильеву Елисею Егоровичу. Сева повертел письмо. Фамилия его, адрес, а имя... Он был Васильевым Всеволодом Ивановичем. Вернул письмо Нине.
— Это не мне.
— И не нам. Будешь идти мимо почты – занесешь.
Сева вернулся к себе и, бросив письмо, присоединился к друзьям.
— От кого малява? – спросил Сергей.
— Черт его знает. По ошибке занесли. Адрес и фамилия мои, а имя отчество – чужие. Давно ничего не получаю.
— Мне и по ошибке не шлют. Как прекратили искать родителей, никаких писем.
Володя снова наполнил стаканы и они выпили. Разговор зашел о подружке Севы – Наде, и Костя, взяв гитару, запел окуджавскую «Ах, Надя – Надечка». Друзья подтянули.
— Окончательно завязал? – удивился Сергей. — Не отходил от её станка, теперь не замечаешь.
— Давно бы, – поддержал Костя, сделав паузу в игре.
— Специально что-нибудь отвернет на станке, повод позвать бригадира, – заметил Володя.
Спели весь знакомый репертуар, снова разлили по стаканам, выпили и опять заговорили о работе. Типично русская потребность на отдыхе, за выпивкой, обязательно говорить о работе. Особенно горячился Костя, доказывая Сергею свои аргументы.
— Какой смысл ему обманывать? Все решается в бюро труда и зарплаты, в цех спускают готовые цифры.
— Не будь тряпкой, доказал бы.
Сева с Костей и Володя успели обсудить решение начальства пересмотреть нормативы. Теперь объясняли Сергею. Друзьям, работавшим в одном цехе, нововведение грозило снизить заработки. Пока спорили, взгляд Севы остановился на конверте. Писем он не получал давно – не от кого. Ответы помочь в поисках бесследно потерянных в войну родителей или кого-нибудь из родственников, перестали приходить. Детдомовские друзья разъехались по стране, о себе напоминали редко, обычно открытками к празднику. Большинство остались в Стародубске, как и он работали на заводе. Постоянно встречались в пивной забегаловке или Доме культуры.
На трезвую голову Сева не решился бы вскрыть подозрительное письмо, занес бы на почту, сейчас любопытство победило, и он осторожно вскрыл конверт.
«Здравствуй, уважаемый Елисей Егорыч! С поклоном тебе и твоей семье, пожеланиями здоровья, крестница твоя Агафья Еремина. Ты, Елисей Егорыч, меня не помнишь. Живу я в соседстве с матушкой твоей Лизаветой Петровной. Совсем плоха Лиза. До Пасхи не протянет, – сказал доктор. Просила Лиза отписать тебе и Егору Ивановичу. Пусть приедут. Перед смертию у Елисейки и Егора прощения попрошу. А я скажу, отмолила она грехи свои. Война виновата. Ежели, ни немец проклятый, жить бы вам вместе. Стоял бы сейчас с Егором и детишками у постели матери», – читал, взволновано Сева, с трудом разбирая каракули. С каждой строчкой сердце билось сильнее, и, хотя имя – отчество не его, интуитивно почувствовал: письмо ему. Елисей Егорыч – он!
Сколько Сева себя помнил, жизнь была связана с детским домом. Сейчас перед глазами неожиданно всплыли смутные картины деревенской улицы: большая худая собака и такая же худая и злая женщина. Она беспрерывно давала подзатыльники. Возможно, читал где-то, или видел в кино? Никогда раньше память не возвращала к этим картинам, а теперь вдруг вспомнилось.
Случалось, детей забирали из детского дома. У кого-то нашлись родители, братья с сестрами, родственники. Другие, уже взрослыми, через Всесоюзный розыск и радио Агнии Барто нашли близких. Севе не повезло. Во всех документах писал «родители погибли в войну».
Спор о новых расценках незаметно угас, и Костя повернулся к Севе.
— Кому письмо, разобрался?
Сева молча протянул его Косте, он долго читал, а потом передал Володе.
— Какая - то ошибка. Не могла 28 лет молчать.
— И я не понимаю. Елисей Егорыч... Я Всеволод Иванович.
— Что касается Иваныча, и я, и Юрка – все мы Ивановичи, а вот с именем не увязка, высказался Володя, продолжая разбирать каракули послания. – Деревня Васильевка и фамилия Васильев, в этом что-то есть. Не думаю, случайное совпадение.
Отставив производственные проблемы, ребята переключились на обсуждение загадочного письма.
— Тебе письмо! Поезжай сейчас же! Разберись, – подвел итоги обсуждению Володя. Костя опять взялся за гитару и запел «Мама, милая мама». Сева посмотрел на часы.
— Поздно. Завтра отпрошусь и махну, – согласился он. — За тысячи километров мотался, а тут под боком, два часа езды. Володя разлил остатки водки по стаканам и провозгласил:
— За твою маму! Дай Бог, чтобы судьба, улыбнулась тебе!
— За встречу! – отложив гитару, прибавил Костя.
Ребята посидели еще и разошлись. За окном давно наступила ночь. Оставшись один, Сева заново перечитал письмо. Ни о чем, кроме как о завтрашней встрече, теперь не думалось. Ругал себя, что не вскрыл конверт сразу, возможно сегодня успел бы съездить. Представлял, как выглядит больная мать. «Письмо шло несколько дней, успею застать живой? Кто такой Егор Иванович? Очевидно отец, раз назвали в письме Елисеем Егоровичем. Всеволод или Елисей в деревне не разбираются» – размышлял он, и не находил себе места. Выпить бы, да все кончилось, а выходить под дождь, не хотелось. Рано лег и долго не мог заснуть. Вспоминался детдом, друзья. Снова мелькнула картина деревни и собака, худая женщина, хворостиной стегающая его.
***
Старый львовский автобус трещал, грозил развалиться, переваливался с боку на бок на разбитой проселочной дороге. В проходе в такт звенели бидоны из-под молока, катались коробки и кошелки, возвращающихся из райцентра, деревенских пассажиров. Второй час трясся Сева в автобусе. Сорваться с работы удалось лишь после обеда. Всю дорогу думал о предстоящей встрече, вспоминал другие поездки. Сколько их было! Списывался каждый раз, все сходилось, оставалось обняться с матерью или отцом, а в последнюю минуту выяснялось – ошибка.
За окном начинало темнеть, когда, перед очередной остановкой, водитель громко объявил:
— Васильевка, бабоньки, не проспите!
— Уснешь с тобой, – незлобно ворчали бабки. — Всю душу вытряс на своей таратайке.
Попутчицы из автобуса помогли найти дом Агафьи Ереминой, что прислала письмо. Она не удивилась Севе, будто знала, приедет сегодня.
— О, какой вымахал! Помню пацаненком. Встретила бы, ни за что не узнала. Наш участковый подсказал, как найти, и, смотри, – приехал. Писала, не верила, дойдет письмо. Да что я с тобой все балакаю. Пошли к Лизе.
Еремина привела Севу в избу матери. Из-под грязного абажура с кистями, едва светила тусклая лампочка, перед иконой коптила лампадка. В полумраке Сева с трудом разглядел больную. Елизавета Петровна лежала на железной кровати, с когда-то блестящими шарами на спинках, придвинутой к стенке. Агафья Никитична силой усадила Севу на краешек, не первой свежести простыни, у изголовья больной.
— Ганя, поверни меня, – еле слышно попросила она.
Никитична развернула больную, чтобы могла видеть сына.
«Неужели мать»? – Увидев старую женщину, назвавшуюся матерью, Сева смутился и не знал, как держаться. Родственные чувства не отзывались в душе. Тяжелый затхлый запах, давно не проветриваемого помещения, полумрак, убогая обстановка – всё вызывало протест.
— Почему решили, я ваш сын?
— Елисейка! Елисеюшка! – шептала женщина. — Я твоя непутевая мать. Прости... Не надо было звать, не надо... Не стерпела. Прости... Прости сыночек! – Она замолчала.
— Да, да... Я все понимаю, – прошептал Сева, тронутый мольбой женщины, в которой едва теплилась жизнь. Сыновние чувства не проснулись в нем, переполняла лишь жалость. Мать она, или не мать, перечить в такую минуту жестоко.
— Все будет хорошо. Лежите.
Больная опять зашевелила губами, Сева с трудом разбирал слова.
— Не хотела позора, Елисейка. Затравили тебя в деревне.
— Злые люди, – подтвердила Никитична. — Симпатичный трехлетний пацаненок был, а люди, показывая на тебя, кривились – немецкое отродье, фрицево семя.
— Сейка, Сейка, – простонала больная и откинула голову.
— Доктора! Есть у вас доктор? – закричал испуганно Сева.
— Фельдшар. Доктор не приедет. Не жилец Лиза, сказал, – Никитична поправила больную, положила подушку повыше. — Отойдет, родимый, отойдет. Фельдшерица укол сделает. Пойдем, покуда ко мне.
Сева уставился на умирающую, и не слышал Никитичны. Его ли мать, чужая – все одно жалко старушку. Вспомнил, какой представлялась мать в детдоме: молодая, красивая хохотунья в платье в синий горох, как у Светланы Агеевны, учительницы в первом классе. Никак, не старой и жалкой.
— Пошли, я сноху пришлю к Лизавете.
Никитична ушла, а он все сидел, не в силах оторвать взгляда от умирающей. «Неужели она и есть мать, которую искал всю жизнь»? Пришла молодая женщина, взяла Севу за руку.
— Пойдемте.
Он неохотно подчинился и пошел за ней в соседний дом.
В избе Ереминых светло и уютно. На полу домотканые коврики, на окнах цветы, телевизор «Рекорд», завешенный салфеткой. В сравнении с домом Елизаветы Петровны здесь жили даже богато. Сын Никитичны Петр радушно встретил Севу. На столе появляется бутыль самогона, соленья. Агафья Никитична накрывала на стол и рассказывала.
— Егор вернулся с фронта, увидел – в семье пополнение, и подался в город. Лизке тут прохода не дают. Немецкая подстилка, шлюха. Пацаны в тебя каменьями, как в паршивую собаку. Ну и надумали отдать в детский дом. Вместе отвезли в Стародубск. Егор и нынче не приехал. Отписала ему: Лизка помирает, приезжай. Не простил. Не приехал. Вот они, мужики, ни какой жалости! До войны счастливее пары не было.
Петр тем временем наполнял стакан за стаканом, Сева пил и не хмелел. Больше он не сомневался мать или не мать. Никитична вспоминала новые подробности.
— Фашистское отродье, фриц, – заплетающим голосом повторял он за Никитичной. — От-ро-о-дье! Были они в детдоме. Лупили их! 3а дело и так. Фриц! Понимаешь, Петя, я фриц? – спрашивал он сына Никитичны.
— Ты-то разе виноват? Война, – успокаивала Никитична.
Сева уронил голову на стол. В голове шумело, мысли путались, не отпускала главная – он немецкое отродье. Умиротворенного спокойствия, пьяного безразличия не наступало,
— Заварила, мать, кашу! Сами не схоронили бы? – выговорил Петр матери, когда Сева задремал, или только надолго замолк.
— Лиза упросила. Всю жизнь держалась, а нынче не стерпела. Сколько отговаривала.
— Представляю, как отговаривала. Жил парень спокойно, считал, родители погибли. Может героями. Теперь... Фрицево семя. Как жить дальше? Ой, бабы!
… К утру, Елизавета Петровна умерла.
***
День похорон выдался по-осеннему дождливым и холодным. Сельское кладбище, окруженное островком голых берез и тополей с вороньими гнездами, довольно далеко от села, на взгорье. Когда-то стояла здесь и небольшая церквушка, остались одни стены. Мужики привезли на телеге гроб, с десяток старушек вынуждены были тащиться в гору пешком. Могилу для Елизаветы Петровны выкопали рядом с тремя молодыми березками, тесно прижавшимися друг к дружке. Никитична всплакнула. Сева с утра был в изрядном подпитии и, теперь, обняв березку, не очень понимал, что происходит. Одна из женщин подсказала бросить горсть земли на гроб матери, кинул несколько комьев, вытер руки о куртку.
Поминки с даровой выпивкой собрали в избу Агафьи Никитичны Лизиных однолеток и молодых, не знавших покойную, но охочих выпить на дармовщину. Односельчане постарше вспоминали её мужа Егора Ивановича, войну и немцев. О Лизе говорили мало, больше волновали сегодняшние дела, приближающая посевная. С интересом рассматривали Севу, шептались с Никитичной. Сева был здесь чужой. События последних дней развивались слишком стремительно, чтобы осознать всю их значимость. Даже когда односельчане подтвердили, что Лиза отдала в детский дом ребенка, зачатого от квартировавшего немецкого офицера, Сева не примирился с правдой.
***
Егор Иванович – тоже получил письмо от Агафьи Никитичны с просьбой приехать проститься с Лизой. Найти его не составило труда. После войны он осел в районном центре. Партийный фронтовик, быстро пошел в гору, стал членом райкома партии, занимался заготовками сельхозпродуктов от населения и был известным человеком в районе. Женился. Односельчане Лизы часто встречали его фамилию в районной газете. Не раз приезжал по делам и в Васильевку, но ни с кем из бывших знакомых не встречался. Лиза тоже не искала с ним встреч.
До войны танковая часть Егора проводила учения недалеко от Васильевки и вечерами красноармейцы заполняли село. До утра заливалась гармошка. На танцах Егор и познакомился с деревенской красавицей Лизой. Симпатичная бойкая девушка увлекла танкиста, и, демобилизовавшись, Егор приехал в Васильевку, остался трактористом, позже заведовал мастерскими в МТС. Три дня гуляла Васильевка на их свадьбе. Молодые построили дом и зажили припеваючи. Завидная сложилась пара. Дитя завести не успели – началась война. Егор в первые же дни ушел на фронт. Судьба оказалась благосклонна к нему, несколько раз несерьезно ранили, и, отвоевав до последнего дня, вернулся целым и невредимым. А дома встретили горьким известием, жена спуталась с немецким офицером и приготовила «подарок». Как ни любил Егор жену, простить не смог и в первый же вечер уехал к матери в Стародубск.
Судьба ребенка его не волновала. В первый момент, как приехал в Васильевку, не понял, что зачала от немца. Узнав, ушел в долгий запой от стыда. Новые друзья – собутыльники вместе с ним кляли Лизу и утешали, что весь женский род таков.
После похорон матери, Сева разыскал Егора Ивановича. Никитична подсказала, как найти.
Встретились в грязной пивной, разговора не получалось. Егор Иванович пришел «на взводе».
— Ты извини, я выпивши, шабашку провернули.
Сева понимал, вряд ли чего вразумительного добьется от Егора, но откладывать разговор, не стал.
— Что у матери было с немцем? Он её изнасиловал?
— Не от немца, – от нашего понесла бы. Не терялась, пока я на фронте немца гнал.
Увидев за соседним столиком дружка, Егор оставил Севу, и направился к нему. Приятель плеснул ему в пиво самогонки, они чокнулись и выпили. Егор вспомнил о Севе, подозвал и представил дружку.
— Мог быть сыном!.. Налей ему.
Приятель достал из-за пазухи бутылку с подозрительной жидкостью. Сева, прикрыв рукой кружку, отказался.
— Брезгуешь. Понятно! Мать свою забудь и ни кому не рассказывай! Хватит мне позора.
И Сева не стал посвящать в свою историю даже близких друзей. Сказал, что мать умерла при нем и всё. Сумей заставить себя смотреть на мать глазами Егора, всё стало бы проще, но Сева не мог. Глаза матери, голос преследовали. Сердце подсказывало, не смеет судить мать. Никитична тоже жалела её, во всем винила войну.
***
Воскресным весенним днем Сева приехал в Васильевку на «сороковины». Мысли о матери не оставляли, решил разобраться, понять её, возможно и простить.
Сходил на кладбище. В солнечный день здесь красиво. Если бы не кресты, ощущение, что ты в весенней березовой роще. Деревья покрылись первой яркой зеленью, над гнездами кружили вороны, прострекотала и улетела сорока. Природа пела и радовалась весне, не напоминала о скорбном месте. Сева постоял у могилы матери, побродил среди покосившихся крестов над другими могилами. В них лежали и его родственники. На размытых дождями дощечках наткнулся не на одну фамилию Васильевых. Над невысоким бугорком – могилой матери торчал временный деревянный крест.
Сева спустился с пригорка, где раскинулось кладбище, и пошел в деревню. Обошел несколько изб, поговорил со старухами, нашел домик послевоенной «председательши» колхоза – Марии Ивановны. «Побалакать» с ней советовали старухи. Пришлось сделать крюк и преодолеть по узкому мостику из досок, брошенных в грязь, раскисшую в весеннем половодье, улицу. Он постучал в окно, занавеска отодвинулась, и выглянула седенькая старушка. Она долго изучала гостя, прежде чем вышла встретить.
Мария Ивановна давно отошла от колхозных дел, прошлое виделось ей не таким горьким, как на самом деле. Охотно вспоминала свое председательство, бесчисленные хозяйственные и пропагандистские кампании. Севе не сразу удалось вернуть разговор на интересующую тему.
— Не сладко сложилась жизнь у Лизаветы. Девчонкой с родителями и старшими братьями сослали в Сибирь. Посчитали кулаками, а какие они кулаки? Просто работящая семья. Там и сгинули все мужики, а Лиза с матерью в тридцать восьмом или тридцать девятом вернулись в село. Дом их забрали под колхозную контору, жить устроились у родственников матери.
— Все это до войны, а потом?
Мария Ивановна налила себе из электрического самовара вторую чашку, достала из буфета очередную банку с вареньем.
— С малинкой попробуй. Лесная. – Она подлила ему чаю и продолжала вспоминать.
— Добрая была Лиза. Всякую животину любила. Собак в дом тащила, кошек, птенцов выхаживала. И немца раненого пожалела. Маша – мать её, к тому времени умерла. Хворая вернулась из Сибири, застудила внутренности.
— Елизавета Петровна полюбила того немца? – остановил словоохотливую старушку Сева.
— Нам, бабам, откроется разе… Год целый, может чуток меньше, хворый немец квартировал. Фрицы на мотоцикле каждый божий день приезжали. Продукты привозили, видать шишка был. Лиза потом полдеревни одаривала сладостями. Не жадничала.
Заметив, что Сева ничего не ест, чай стоит почти не тронутый, замолчала.
— Пирогов не попробовал, чаю не попил со старухой.
— Вы не беспокойтесь, все попробую. Скажите, мать он силой взял?
— Ой, паря! Задаешь вопросы! Лизка огонь – девка была. Столько времени без мужика, какой бабе не хочется? Согрешила. Ходила к бабке Насте избавиться от дитя, да видно ужо поздно.
— Уверены, постоялец не изнасиловал её?
— Пристал, словно уполномоченный из райфо. Она мне докладывала? – вспыхнула бабуся, недовольная, что Сева все время перебивает. — Фриц хоть и немец, тоже мужик.
— Вы её оправдываете?
— Никого я не оправдываю. Поживешь с моё, поймешь... Крыжовничка попробуй, а чаю горячего налью. – Она вылила из его чашки и нацедила горячего. — Помянуть бы Лизу по-хорошему, по-христиански. Сбегаю, к соседям за бражкой?
— Спасибо, Мария Ивановна, я ухожу. Спасибо за чай и воспоминания. Не успокоили меня. Не сказали главного, любовь у неё была с немцем или он изнасиловал?
— Хошь и любовь, что ворошить старое? Должен пожалеть мать.
— Если крутила любовь с фашистом, когда муж на фронте?
— С одной Лизкой, думаешь, случилось? Другие скрывали стыд, избавлялись от немецкого наследства, а она пузо выставит и ходит по деревне.
Вместе вышли на крыльцо, попрощались, и тут старушка вдруг выдала:
Чуть не забыла, лет десять назад прошел по деревне слух, будто Лиза письмо получила из Неметчины. От того раненого немца. Правда, или болтали, теперь никто не скажет.
От Марии Ивановны Сева направился к Ереминым. Бригада строителей заканчивала разбирать бесхозный дом матери. На поминках он подписал бумагу с отказом от прав на дом. Мужики перетаскивали еще крепкие бревна, пилили, готовились переложить дом, который перешел в колхозную собственность.
— Елисеюшка, приехал! – запричитала Агафья Никитична, встретив его. — Молодец. А я думаю, приедет помянуть или не вспомнит. Сегодня сорок дней, как Господь призвал Лизавету. – Они прошли в горницу. — На могилке был? Вода спадет, я приберу, цветочки высажу.
— Агафья Никитична, что за письмо мать получила после войны из Германии? Мне ничего не сказали.
— Сама третьего дня узнала. Лиза мне не говорила. От других, правда, слыхала. – Никитична достала из буфета и протянула завернутую в тетрадный листок фотографию с мятым конвертом. — Нашли давеча, когда разбирали избу. Забрала, подумала, приедешь – покажу.
На снимке был немолодой мужчина с тросточкой в садовой аллее, в конце её белело какое-то строение, Сева прочитал на немецком «Бонн, 1962». Он повертел фотографию, изучил конверт, довольно потрепанный, но с читаемым обратным адресом «Господин Курт фон Клуге, Бонн. ФРГ».
— Сволочь, поганая – выругался он. — Письмо где?
— Кто знает, где Лиза сховала? Может еще найдется, – предположила Никитична. — Переберут последние бревна.
— Где уж. Все разобрали, и мусор сожгли, – вступил в разговор Петр. — На кой, тебе письмо? И конверт с фоткой собирался спалить, да мать перепрятала.
— Похож гад на материного постояльца?
— Столько лет прошло... Тот всегда в немецкой форме был.
— Хотела, чтобы во французской? – съязвил Петр и, забрав у Севы фотографию с конвертом, собрался бросить в печь. Сева едва успел отобрать. — Фриц тот давно Богу душу отдал, а вы носитесь, как с героем, – заметил назидательно. — Напишешь этому засранцу?
— Убью гада, если жив! – ответил Сева, продолжая рассматривать снимок. Агафья Никитична продолжала накрывать на стол, Петр достал традиционную бутыль.
***
Дом матери разобрали полностью, рассортировали бревна. Сожгли, что не пойдет в дело, письмо не нашли. «Возможно, мать сама уничтожила, а фото оставила. Почему тогда сохранился конверт»? Ничего нового не разузнала и Агафья Никитична.
Держать новости в себе, Сева не смог. Выговориться, поделиться с близкими, требовала душа. Как жить дальше? После долгих колебаний решился поделиться с Николаевыми. Юра и Галя росли с ним в детском доме, позже поженились и продолжали дружить.
Друзья выслушали, посочувствовали, и теперь рассматривали фотографию господина Клуге. Сева пока играл с детьми. Шестилетнего Вовку посадил на шифоньер, сам на четвереньках катал Иринку. Дети визжали от восторга, и Сева был счастлив.
— Что ты напишешь? – отложив снимок, спросил Юрий, передав снимок жене. Он не одобрил идею. — Надеешься узнать правду?
— Спрошу, что было у него с матерью, – любовь, или изнасиловал её. Если отец, обматерю по-нашему, по-русски. А встретил бы, так врезал!.. Попрошу немку из вечерней школы написать гаду.
— Так он тебе скажет правду! На фига тебе все это? 3атаскают по инстанциям, в органы вызовут. Неприятностей не оберешься, – трезво оценила обстановку Галя, вернув Севе фотографию. — Одиннадцать лет снимку, жив ли немец – вопрос. Адрес какой-то короткий, не полный.
«На фига» Сева и сам не знал. Какое теперь имеет значение – в любви ли родила мать, или была изнасилована? Родился от немца, сомнений больше нет. «Вспомнил русскую девушку и написал, выходит, относился к ней хорошо, возможно и любил. Изнасиловал если, не признается. Почему решили, что письмо именно от квартировавшего немца? Фотографию, зачем тогда прислал? Нет, напишу обязательно! Не успокоюсь, пока всё не выясню».
Поговорив с Николаевыми, Сева долго еще ни с кем не делился. Прошло какое-то время, и он проговорился своей юной подружке. Не собирался – слишком молода, чтобы понять или посоветовать, обстоятельства сложились, что пришлось ей рассказать.
В тот вечер сходили в кино, посидели за столом, а когда легли и занялись любовью, Надя принялась пытать, почему последние дни ходит не веселый, хмурый, грубит.
— В кино не хотел идти, встречаемся редко. Сегодня торопился проводить в общежитие. Влюбился в кого? – Сева молча обнял Надюшу, поцеловал. — Считала, не одна постель нас связывает. Всё тебе рассказываю, делюсь таким, что подружкам не смею, а ты... Скрытничаешь. Случилось что? – Женским сердцем она догадалась, Севу что-то мучает, а поделиться не решается. В бригаду Надя пришла прошлой весной с тремя однолетками – выпускницами ПТУ. Женщины взяли над ними шефство. Учили, правда, не столько производственным тайнам, сколько оберегали от парней, которых только в бригаде два десятка, да и из соседних бригад повадились наведываться. Надя не выделялась среди других пэтэушниц. Первое время Сева, как бригадир, подолгу не отходил от каждой из них, все они восхищенно смотрели на него. Особенно явно стреляла глазами Надя. Девчонка симпатичная и бойкая, она часто вызывала его к своему станку не по делу, лишь бы лишний раз пообщаться. Всех их Сева считал малолетками, о близких отношениях не помышлял. Даже когда Лариса ушла, Сева не отвечал на заигрывания женщин.
Однажды, месяца через три после бегства Ларисы, парни из бригады собрались у него обмывать премию и привели девчонок – Катю и Надю. С Катей начинал дружить Сергей, а Надя напросилась за компанию. Девчонки готовили закуски, соображали горячее – тушенку с картошкой – все, что нашли в холодильнике. Застолье в тот вечер затянулось, и когда расходились, Надя вызвалась помыть гору посуды, загромоздившую общую с соседями кухню. Потом захотела чаю. Посмотрели на часы: половина второго.
— Меня не пустят в общежитие, – радостно сообщила она.
— Что мне с тобой делать?
— На полу постелешь, я шубой укроюсь. Завтра воскресенье – рано не вставать, выспимся.
Сева постелил ей на диване, себе приготовил лежанку на полу, благо имелось лишнее ватное одеяло. Едва потушили свет и улеглись, Надя предложила Севе перейти к ней.
— Тебе жестко, холодно, а у меня широко, – поместимся.
Детское простодушие или игра, возмутили Севу.
— Тебе сколько лет, Надюша?
— Восемнадцать. А что?
— Пора знать, к чему это может привести.
Ты вот о чем... Так я не против. Даже с удовольствием. Мальчишкам давно все позволяю.
Севе задумался. «Выпил достаточно, но не столько, чтобы потерять контроль. Малолетка выпила и храбрится. Что если завтра потребует продолжения? Жениться после Ларисы, не собираюсь, тем более на девчонке. Надюшка хороша. На моем месте ни один мужик не отказался бы трахнуть! Заманчиво! А забеременеет»?
Надя прочитала его мысли.
— Иди ко мне! Я таблетки приняла, чтобы не залететь. Не беспокойся.
— Смотри, какая опытная – таблетки приняла! Женат был, о таблетках не слышал. Жена какие-то пасты использовала, дни знала, когда можно не предохраняться.
— Американские противозачаточные таблетки. Их только на толкучке продают.
После недвусмысленного приглашения, отказываться глупо. Он поднялся, собрал с пола импровизированную постель, и, как был в плавках, лег рядом с Надей. Она обняла и прижалась. Сева поцеловал ее в лоб, она впилась ему в губы. Вырвавшись из объятий, Сева прошептал.
— Не знаю, как быть. – Он, конечно, желал её, но благоразумие пока сдерживало инстинкты. Никаких любовных чувств, даже коснувшись ее тела, чуть прикрытого сорочкой, не испытывал – только животная плотская страсть разгоралась с каждой секундой.
— Какой не смелый! Придется брать инициативу. – Она сняла комбинацию, трусики, бросила все и взялась стаскивать с Севы плавки. Все больше возбуждаясь, он целовал ее маленькие груди, рука продолжала ласкать тело, продвигаясь все ближе к интимному месту. Надя застонала, не в силах сдерживать эмоции.
— Возьми! Возьми меня! Я готова! Не могу терпеть!
Такого бурного проявления страсти Сева еще не видел и испугался. «Что с ней? На почве алкоголя приступ безумия»? Это было не безумие, а несдерживаемая страсть сексуально озабоченной акселератки. Она продолжала проявлять активность, взгромоздилась на него, и любовные качели пришли в движение.
Сева блаженствовал. После ухода Ларисы, не имел женщин, и, захваченный страстью, отдался во власть опытной партнерши. Надя на голову ниже Ларисы, с ней всё получалось по-другому. Приятнее. Получал неиспытанное, а может забытое, наслаждение. Энергии и неутомимости Надежды к наслаждению хватало на двоих. С короткими перерывами всю ночь они занимались любовью, и заснули лишь к утру.
Первой проснулась Надя, часы показывали час дня. Она оделась, вышла на кухню, что-нибудь приготовить. Нина, увидев гостью, удивилась.
— Звонка не слышала. Ночевала? Не слышала, когда пришла.
— Только - что.
— А я подумала, сосед начал б**дюшек водить.
Как ни хотелось обматерить Севину соседку, Надя сдержалась. Вернувшись в комнату, пожаловалась Севе.
— Скандальная баба. Хорошо, что не поняла. Растрезвонит на заводе. Причешись, пожалуйста, и оденься по-настоящему. Сегодня воскресенье, кто-нибудь из ребят завалится. Не хочу, чтобы о тебе говорили.
— Пусть говорят, наплевать.
Сева ругал себя, что не выпроводил её, уступил плотским желаниям. «Теперь не отстанет. Как на работе требовать с неё? Польстился на ребенка. С кем переспать всегда могу найти. Достаточно самостоятельных женщин, продолжения не потребуют, а Надя...»
После этой ночи Надя еще не раз оставалась, выпроводить не хватало воли. Надя видела холодность Севы, но надеялась приручить, взять его любовь измором. Для него она оставалась сексуально озабоченной девчонкой, с которой приятно заниматься сексом. На роль жены никак не подходила. Сказал ей – Надя не обиделась, продолжала надеяться, что полюбит её.
— Сегодня нам хорошо, не будем загадывать.
Как-то спросила:
— Боишься, постареешь – изменять буду?
— Это тоже.
Они продолжали встречаться. Изредка ходили в кино, она приходила без предупреждения к нему домой. Сева продолжал удивляться «Неужели молодых ухажеров недостаточно»?
Ей первой после Гали и Юры, рассказал о родителях. Исповедь его она встретила без эмоций.
— Давно бы поделился, ходишь хмурый. Не виноват ты, и на немца не похож. А письмо напиши. Интересно, что ответит господин Клуге. Может он и не отец.
Поделившись своей болью, Сева уже не так остро переживал, что на половину немец – «фашистское отродье».
Написать господину Клуге не передумал. С преподавательницей немецкого, из вечерней школы, которую давно закончил, Сева продолжал поддерживать добрые отношения. Встречаясь на улице, они обычно останавливались, обменивались новостями. Попросить помочь – не проблема. Наталья Петровна незамужняя и всего лет на пять старше Севы. До знакомства с Ларисой, Сева даже подумывал, не приударить ли за ней. Судя по взглядам, она не против.
Наталья Петровна близко к сердцу приняла его историю, поохала, посоветовала не комплексовать и охотно взялась составить послание в Германию.
***
Отгремели майские грозы, отлетел тополиный пух. В июле Сева получил письмо из Бонна. В нем г-н фон Клуге признал Севы сыном, писал, что очень хочет его увидеть. Одновременно прислал приглашение приехать к нему в Германию. Сева не успел обсудить новость с друзьями, как вызвали в городской отдел Комитета Государственной Безопасности.
Мужчина средних лет в штатском, под портретами Ф. Дзержинского и Ю. Андропова, долго расспрашивал Севу о детдоме, почему не живет с Ларисой, как узнал адрес господина фон Клуге. Сева подробно объяснял.
— Говоришь, г-н Клуге отец. Уверен?
— Пишет. Вы же читали.
— Ты его не видел. Любой может назваться отцом. Сомневаюсь, что отец.
— Не пойму никак, зачем меня сюда вызвали? – вскипел Сева. За границей ни он, ни друзья не бывали, об участии КГБ в подготовке поездки даже в социалистическую страну понятия не имел. Чего от него добивались в этом учреждении, понял не сразу.
— Что-то не так в приглашении?
— Спрашиваю здесь я, уясни. Вызвали предостеречь.
Скучный тягучий разговор, во время которого собеседник неоднократно возвращался к сказанному, раздражал Севу.
— Не пугайте, все равно поеду!
— Тебя не пугают, а советуют. Разговаривали бы иначе. Незачем простому советскому парню, недавнему комсомольцу, ехать к бывшему фашисту.
Убедить Севу отказаться от поездки не удалось. Напоследок «товарищ в штатском» сказал, что разговор не окончен, в областном управлении продолжится. Действительно, вскоре пришла повестка явиться в областное управление. Там всё повторилось. Только мужчина, тоже в штатском, оказался настроен дружелюбнее к Севе. Не стращал, но и он не рекомендовал ехать неизвестно к кому.
— Хочешь увидеть заграницу? В завкоме есть путевки в Болгарию, в ту же ГДР.
Будучи уже в Германии, Сева узнал, что письмо и приглашение из Бонна он получил лишь благодаря журналистам. Ответа ждала вся пресса ФРГ, в курсе событий было немецкое посольство в Москве.
***
О своем решении поехать в Германию, встретиться с человеком, назвавшемся отцом, кроме близких друзей, Сева не собирался кому-либо рассказывать. Однако в маленьком городе секреты не держатся долго. Почтовые ли работники или кто-то из УВД поделился, на заводе вскоре узнали, что он собирается в ФРГ. Известие стало сенсацией. Стародубск город закрытый, хорошо, если нескольким человек в год удавалось посетить капиталистические страны.
Слух о поездке долетел в цех в обеденный перерыв. Уже отобедали, мужчины коротали время в домино, женщины обменивались домашними проблемами, молодежь балагурила с девчонками, и в этот момент кто-то принес новость. Её принялись бурно обсуждать.
— Похож на немца. Глаза голубые, волосы почти рыжие.
— Не рыжие, а пегие.
— Натворит делов бригадир. Хочет убить немца, что изнасиловал мать, представляешь!
— Из-за какого-то ублюдка на электрический стул? Глупости. Никого Всеволод не убьет.
— Электрический стул в Америке. В ФРГ нет смертной казни.
— Плохо ли свет повидать?
Подходили люди из соседних бригад и присоединялись к обсуждению. Появился Сева, и разговоры смолкли.
— Чего замолчали?
— Всеволод Иванович, правда, собираетесь в ФРГ? – решилась опросить одна из молодых станочниц. – Сева кивнул. — Зачем, если не секрет?
— Обменяться опытом. Посмотрю, как проклятые капиталисты загнивают, – попытался отделаться шуткой Сева. — Расскажу о нашем житье – бытье, может, кого-то сагитирую в нашу веру.
— Самого бы не сагитировали, – серьезно заметил степенный дядя Гриша.
— Там умеют! Виски, женщины, стриптиз, — насмешливо поддержал ветерана кто-то из молодых.
— Не насовсем еду. Посмотрю на отца и вернусь.
— Правда, что он изнасиловал вашу мать?
— Кто сказал такую глупость? Отец у меня русский. Попал в плен, потом концлагерь. Встретил там немку и влюбился. Про маму ему сообщили, что она погибла в оккупацию, потому и остался в Германии.
Сева повторил где-то услышанную историю. Не хотел, чтобы на заводе знали правду. Друзья промолчат, а Надя, если проболтается, не обязательно поверят.
Звонок известил конец обеденного перерыва. Заработали станки, над пролетом поплыл мостовой кран, люди стали расходиться по рабочим местам, продолжая обсуждать новость. Запустил станок и Сева.
До бывшей жены Севы, в заводское КБ, цеховые новости с опозданием принесла подружка. Усевшись на высокий табурет, рядом с кульманом Ларисы, рассказывала:
— Получил разрешение поехать, сечешь? Зачем едет, догадываешься?
— Мы не общаемся, откуда мне знать? – пожала плечами Лариса.
— Убить объявившегося папашу! – радостно, словно отгадала все цифры спортлото, – выпалила подружка,
Лариса сделала вид, её это мало волнует. Краем уха она уже слышала, что Сева, оказалось, родился от немца, изнасиловавшего мать в оккупацию. Подробностей, как и шагов, предпринятых бывшим мужем, не знала.
Подружка вскоре ушла, а Ларисе больше не работалось. Рисовала чертиков, вспоминала жизнь с мужем, предупреждения матери, отговаривавшей выходить за Севу.
— Не пара тебе. Работяга… К тому же детдомовский. Все они, знаешь, какие! – Наставляла до свадьбы мать.
— Сдать за два курса и бросить институт… Профессия не нравится – возмущалась решением мужа Лариса. — Я, думаешь, в восторге от своей? В нашем городе нет другого института. Решение Севы оставить институт и готовиться к поступлению на заочное отделение университета, – последняя капля, ускорившая их разрыв.
Сева с детства увлекался раскопками, поисками кладов, читал книги по истории, и мечтал об археологии. Но всех детдомовцев после восьмого класса отправляли в заводское техническое училище, откуда одна дорога – на завод. Добрые наставники старались привить Севе любовь к заводу, к профессии, но не преуспели. Окончил вечернюю школу, а затем, по настоянию Ларисы поступил в вечерний индустриальный институт при заводе. С мнением Ларисы он считался, она из интеллигентной семьи, в год свадьбы закончила институт. В душе, однако, продолжал мечтать об археологии.
С большими мучениями и помощью Ларисы, окончив второй курс, Сева окончательно убедился, будущая профессия не для него. Не лежала душа к технике, хотя за годы работы освоил все станки в цехе, в мастерстве не уступал опытным станочникам, выполнял самую ответственную работу. Получил звание ударника коммунистического труда. Все в жизни складывалось удачно, если смотреть со стороны, а радости и удовлетворения, Сева не испытывал. Не раз приходила мысль, что и обезьяну можно научить операциям на станке.
— Поступлю на заочный. Не люблю технику.
— Тоже мне будущий историк! – насмехалась Лариса. — Свою биографию не знаешь, а туда же – история влечет.… Не сможешь учиться заочно.
— Считаешь, моя доля вечно гнуться у станка?
— Инженером бы не гнулся. – Жена не могла понять, как можно, закончив самые трудные первые два курса, оставить институт и мечтать о чем-то другом. В университет не верила, профессию историка не принимала всерьез, знакомые историки работали преподавателями в школе. Шел третий год их совместной жизни, и все явственнее проявлялось: слишком разные они люди.
Детдомовец останется детдомовцем, – думала она. – Постоянные поиски справедливости, от которых одни неприятности, стремление все раздать, со всеми поделиться, всех пожалеть – не исправишь. Предложили должность мастера, предпочел остаться бригадиром, работать на станке. Оставаться женой работяги, постоянно встречаться с такими же друзьями – детдомовцами надоело.
Неожиданно блеснул лучик надежды изменить жизнь. В командировку на завод приехал симпатичный молодой инженер из столичного НИИ. Все женщины без ума от него, а он начал ухаживать за ней. Лариса поверила «искренним намерениям» взять в Москву. Кончилось банально, москвич уехал и, о влюбленной провинциалке, не вспомнил. С Севой полный разрыв. Переживая свои неудачи, она не делала попыток помириться, да Сева и не простил бы.
Лариса поднялась, посмотрела на коллег, продолжавших колдовать над своими кульманами.
—Я в инструментальный, если будут спрашивать. – Предупредила и пошла в цех. Поднялась на стеклянную галерею административных служб, остановилась перед дверью с табличкой «Партбюро цеха», постучала, и, не услышав ответа, вошла.
— Можно, Михаил Кузьмич? – обратилась к пожилому мужчине за столом. Он поднял голову от бумаг.
— Что-нибудь срочное?
— Правда, что Васильеву подписали рекомендацию для поездки в ФРГ?
— Почему бы нет? – удивился парторг и снова углубился в бумаги.
— Хочу предупредить, Васильев собирается убить своего родственничка. Международный скандал случится. Вы не знаете, если ему в голову что-то втемяшилось, ничто не остановит. Отомстить решил. Нельзя его пускать.
Секретарь цехового партбюро осуждающе посмотрел на Ларису, встал из-за стола, показывая, что не намерен тратить время на глупый разговор.
— Всё у вас, Лариса Николаевна? 3аймитесь своими делами. Запретителей предостаточно без нас.
***
Проводы Севы получились шумными. В небольшую комнату набилось два десятка заводских и детдомовских друзей. Женщины помогли накрыть стол домашними салатами и солениями, не только традиционной тушеной картошкой с мясом. Кроме «Столичной» и «Московской», для женщин мужчины выставили белое и красное болгарское вино в длинных бутылках. Галя напекла домашних пирожков, бригада из цеха сбросилась на большой торт.
Тосты в этой комнате обычно произносятся за детский дом и воспитателей, за родителей, которых не знали участники застолья. Сегодня прибавились тосты за благополучную поездку и благоразумие Севы.
Он, уже навеселе, с рюмкой в руках, рвался произнести тост.
— Спасибо, ребята! Не отвернулись, пришли. Ближе вас у меня никого.
— Родителей не выбирают! – Галя поправила на нем галстук.
— Не было отца, и век не знал бы – заметил парень из бригады, тоже детдомовец. — Мы все... Я, Василий, Галина, Юрка – дети войны, от кого родились, знаем?
— Вы не похожи на немцев, – не сдавался Сева.
— Ты похож? Оставим тему и выпьем лучше, – предложил Володя. — 3а наших воспитателей и учителей!
— За любимых и нелюбимых, – поддержала Галя. — За Стародубский детдом!
Все пьют, шум, разговоры, не разберешь кто о чем.
— Плюнь и не «езди» никуда!
— Я, может, и не решился бы. Круглолицый очкарик из КГБ своими нравоучениями достал. Решил, назло поеду.
— Послушайте лучше, что пишет господин Клуге, – стараясь всех перекричать, предложил Юрий, развернув письмо. «Я обязан Лизетт жизнью, она вернула меня с того света. Знай раньше, что у меня растет сын»…
— Фашист так не напишет, – прокомментировала Надя.
Сева предупредил, на проводы соберутся друзья – детдомовцы, кое-кто из бригады, все взрослые и ей будет неинтересно. Надежда, однако, пришла без приглашения. Отношения с ней постоянно тяготили Севу. Разница в возрасте, в интересах – непреодолимый барьер. Подобное испытал с Ларисой. Знал, Надя никогда не остается одна, всегда вокруг ребята. Постоянно кто-то провожал, с кем-то ходила на танцы, позже чистосердечно все рассказывала. «Всё ли»? – сомневался он. Посещала мысль, он больше привлекает её как бригадир, дружба помогает скрывать опоздания и прогулы, получать выгодный наряды.
— Много ты видела фашистов? – поддел Юрий.
— Кто знает, может и не отец, а провокация, – предположил другой парень из бригады.
Сегодняшнему поколению смешны и не понятны подобные рассуждения, но ведь всё это было! В 70-ые годы людей воспитывали: страна в кольце врагов, из-за границы жди одних провокаций.
Костя взял гитару, устроился в окружении женщин, и запел свою любимую детдомовскую. В песне рассказывалось, как пацаны росли, влюблялись и ссорились, клялись никогда не забывать родной дом. Песня знакома большинству, и её подхватили все присутствующие.
За стеной у соседей все хорошо слышно. Каждый взрыв хохота вызывал возмущение соседки. После того, как Лариса ушла к матери, Нина не оставляла надежды спровадить Севу в общежитие и захватить комнату.
— Не видать его комнаты, слышишь, как расшумелись! Не поедет никуда, – пожаловалась мужу.
— Разбежался он к немцу. Наверняка, передумает. А поедет, надеешься, не вернется?
— Объявись у меня родственник за бугром, не задумываясь, сбежала бы.
Песня за стеной звучит все громче. Ребята поют Высоцкого и Окуджаву. Соседка зло стучит кулаком в стену, призывая угомониться. Муж показывает ей указательным пальцем у виска.
***
Лена считала, все знает о муже. Ездила с ним в Стародубск на юбилейные торжества в детский дом, знакома с друзьями детства. Знала, что рано женился и развелся. Познакомилась, когда училась на четвертом курсе, а он работал на Кировском заводе и учился на вечернем отделении в Университете. Зашли как-то с подружкой Светланой в кафе «Север» на Невском, оказались за одним столиком и разговорились. Сева был с приятелем Володей. Вместе вышли из кафе. Теплый апрельский вечер, наступавшие белые ночи – всё располагало к развитию знакомства. Парни представились студентами. Девчонки не поверили, по возрасту парням пора бы закончить учебу. Объяснили, что служили в армии на сверхсрочной, и поздно поступили учиться. Прошлись по Невскому, вместе проводили Светлану на Садовую, потом ее на канал Грибоедова.
На субботу назначили встречу снова в «Севере». Но Света зашилась с курсовой работой – она училась в «Техноложке» и не могла пойти на свидание, одна Лена не решилась. Единственной встречей знакомство и закончилось бы. Но судьбе, оказалось, угодно встретиться им. Первого мая после прохождения университетской колонны через Дворцовую площадь, Лена дворами пробивалась через Невский домой, а здесь еще стояла в ожидании своей очереди пройти мимо трибуны колонна Кировского завода. Сева увидел её и остановил. Разговорились, и он признался, что работает на Кировском, а учится вечерами.
Договорились встретиться позже у Казанского собора. Лена пришла со Светланой в надежде, Сева приведет Володю, с которым познакомились в кафе. Сева пришел с букетом и один. Цветы ее тронули, редко кто из парней – студентов, с кем встречалась, разорялись на цветы. Спросила:
— А где ваш приятель?
— На праздники домой поехал. Вы же не предупредили, что Света тоже придет.
Лена заколебалась, как быть. Света решила помочь и сказала, что ее ждут в компании. Проводили Свету до метро и по Невскому, вместе с потоком гуляющих, направились к Неве. В первую встречу Лена стеснялась его, слишком серьезен, рассудителен, а сегодня показался милым и добрым, каким-то надежным, ее потянуло к нему. В отличие от однокурсников интересный собеседник. Говорили о последних фильмах, спектаклях в БДТ. Историю старых ленинградских домов и площадей, оказалось, знает лучше неё – коренной горожанки. Очень не хотелось в этот вечер Лене расставаться, но обещала родителям к двенадцати быть дома. Простились у парадного, Сева держался скованно, не полез целоваться. Договорились встретиться завтра днем и пойти в ЦПКиО.
В семидесятых Ленинград наводнили «лимитчики» – некому стало работать на заводах, строить жилые микрорайоны и город охотно принимал иногородних. Лена знала, их следует опасаться, они так и норовят жениться на местной девушке с пропиской, и осесть в городе. Когда Сева признался, что живет в общежитии, детдомовский, успел жениться и через три года развестись, Лена уже по уши влюбилась. Никакие доводы родных не действовали. Познакомила с родителями, и Сева им понравился, озадачило лишь, что старше дочери и был женат.
Два года они снимали комнату, потом Севе, как передовику производства, дали комнату в заводском общежитии. После Университета нашел работу по любимой археологии в Академическом институте, заводское общежитие пришлось освободить. Снова скитались по съемным квартирам, пока не построили эту кооперативную. Лена в очередной раз была тронута бескорыстием друзей по детскому дому, скинувшимися на огромную, по тем временам, сумму для вступления в кооператив. В институте Сева быстро завоевал уважение ведущих ученых, и они помогли вступить в кооператив. В те времена задача не из легких, даже, если накопил денег.
Сева часто вспоминал детский дом и рассказывал жене о детстве. Когда вселились в собственную квартиру, стали приезжать друзья с женами и останавливались у них. Лена с радостью принимала их, гордилась, что у мужа настоящие друзья. В разговоре как-то промелькнуло, что в Стародубске Севу выселили из квартиры, отправили в заводское общежитие. Лена накрывала на стол и не прислушивалась. Позже объяснил, почему умолчал об этом эпизоде, – повздорил с начальством, она не спросила, как мог при своей доброте и покладистом характере с кем-то поссориться. Об отце и встрече с ним тоже не рассказал.
На самом деле после поездки в Германию, Севу перевели в другой цех, под предлогом невозможности дальнейшей работы в цехе, где готовят детали для военной техники. Комнату передали соседям. Как детдомовца выбросить на улицу не могли, и переселили в общежитие. Друзья по-прежнему окружали и поддерживали, но все равно Сева чувствовал себя изгоем, мучился, пока случайно не попалось на глаза газетное объявление. Кировский завод в Ленинграде приглашал квалифицированных станочников, обеспечивал благоустроенным общежитием. Сева рискнул и поехал.
...События, с которых начались перемены в жизни, медленно воскресали в памяти, когда Лена потребовала объяснить, кто такая Марика. В начале совместной жизни умолчал о немецкой одиссее, позже повода не находилось. Да и зачем жене знать, что родился от немецкого оккупанта. Гордиться нечем. Неожиданное письмо Марики застало врасплох. Время лечит, но не его. Счастливые дни их романа не забывались, хотя лет прошло немало. Он счастлив с Леной, души не чает в сыне Никите, а Марика продолжает сниться.
Марика основная причина, почему Сева не решался раньше рассказать о событиях семьдесят третьего года, а ни отец – немец. Опустить встречи с Марикой – рассказывать нечего, жена замучает расспросами, и невольно проговоришься. А рассказать – лишиться части своего прошлого, принадлежащего только ему и никому больше, – оправдывал он себя.
— Пришло приглашение, а они еще решали, пускать – не пускать, – возмутилась Лена, когда Сева поведал о событиях, предшествующих поездке.
Рассказал не все. Не помянул и Надю, как в дальнейшем опустит многое, связанное с женщинами.
— Знала бы, сколько анкет, характеристик и рекомендаций пришлось заполнять, переписывать, согласовывать. Время, какое было! Слушай дальше.
***
Заграница для Севы началась с Киевского вокзала в Москве. Едва он с добровольным экскурсоводом по столице, оказался на перроне, их окружила толпа иностранных корреспондентов. До этой минуты Сева не видел ни одного иностранца. Засверкали вспышки, к Севе потянулись микрофоны, посыпались вопросы. Спрашивали, как узнал адрес отца, простил ли мать, трудно было получить разрешение на поездку, намерен ли остаться у отца или вернется. Сева едва успевал отвечать. С благодарностью подумал о Сереге, вызвавшемся проводить. Предугадал вопросы, с которыми лезли настырные корреспонденты.
Сергей – молодой парень – «журналист из Сибири», как он представился, «случайно» оказался соседом по гостиничному номеру в Москве. Новый знакомый держался с ним по-дружески просто, вызвался быть гидом по столице, сводил на Красную площадь, в магазин «Дружба» на Горького, где Сева приобрел русско-немецкий разговорник. Поделился опытом своих поездок за границу, и советовал, как держаться там, отвечать на вопросы журналистов, которые наверняка будут их задавать, много смеялся, рассказывал анекдоты. Сева догадался, что «журналист» из органов, – слишком настойчиво давал советы.
Помог избавиться от назойливых журналистов и один из попутчиков, поторопивший Севу войти в вагон, а то уже скопилась очередь. В вагоне спросил, чем это Сева вызвал интерес у толпы иностранных корреспондентов. Сева только пожал плечами и ничего не ответил. Позже они познакомились, и Сева объяснил. Попутчиком оказался – наш журналист Евгений Бутузов, возвращающийся из отпуска на работу в Германию.
— Откуда они всё знают про меня? – в свою очередь спросил его Сева.
— Едешь в Германию, журналисты, в большинстве, немецкие. Естественно, знают твою историю. Сенсационный материал. Жаль, мне нельзя воспользоваться. Любопытная история.
Много позже, возвратившись в Стародубск, когда заводское радио отменило интервью с ним о ФРГ, Сева вдруг вспомнил горестное высказывание своего попутчика «Жаль, мне нельзя воспользоваться». В Германии его история вызвала широкий интерес, у женщин слёзы. Жителям страны победившего социализма, советские идеологи посчитали не этичным знать подобные факты из истории Второй Мировой войны.
Остались позади хлопоты и переживания, связанные с отъездом. Второй день за окном международного экспресса Сева видел чужую землю. Зеленые ухоженные поля, маленькие чистенькие городки, с обязательными островерхими костелом или кирхой. Большую часть времени он смотрел в окно и размышлял, представлял встречу с отцом. Честно говоря, Сева и себе толком не мог ответить, зачем пустился в дорогу. Посмотреть, как живут люди в другом мире? Конечно, любопытно Европу увидеть своими глазами, а не по телеку в «Клубе кинопутешествий». Главным, все же, было желание встретиться с человеком, волей судьбы оказавшимся отцом, разузнать больше о матери.
До конца путешествия оставалось совсем немного, когда из соседнего купе вышел прощаться Евгений Бутузов.
— Подъезжаем.
Заметив в руках Севы закрытый разговорник, спросил:
— Много еще выражений выучил?
— Не... Не запоминается ничего, – признался Сева новому знакомому.
В Стародубске Сева купил карманный русско-немецкий двойной словарик, в Москве – разговорник. Всю дорогу вспоминал слова и выражения, которым когда-то учили в школе, пытался запомнить новые, но в голову ничего не лезло. Из школьного курса Сева помнил совсем немного. В вечерней школе и в институте к изучению языка относились формально.
— Выучить какую-то тысячу слов, чтобы понимать элементарное, не сложно.
— Не пропаду, — самоуверенно ответил Сева. — Полтысячи знаю, с грамматикой, правда, сложнее. Надеюсь, поймем друг друга.
— Ну-ну! – Всю дорогу Бутузов опекал Севу. Знакомил с обычаями немцев, учил словам, дал свою визитную карточку с боннским адресом, и пригласил заходить без церемоний в любую минуту. Поезд тем временем вошел в город. За окнами показались старые готические здания и современные небоскребы, знакомые по фильмам эмблемы известных фирм, реклама. Проплыл позеленевший от времени бронзовый всадник. Промелькнули фермы моста, и поезд сбавил ход. Увидел Сева и устремленную ввысь громаду Кельнского собора, репродукция которого в разговорнике. Вскоре собор и дома с рекламами остались позади, поезд медленно вполз под крышу вокзала.
До последней минуты Сева не представлял, как встретит отца, если он действительно отец. Сейчас сердце учащенно забилось.
Поезд остановился. Первым из вагона вышел Бутузов и сразу попал в объятия женщин. Встречающих на перроне немного, никого похожего на отца. Но вот к вагону подошли высокий стройный мужчина с молодой женщиной в джинсовом костюме, с короткой стрижкой, какие делали девчонкам в детдоме, опасаясь вшей, и остановились в ожидании выхода остальных пассажиров. Чуть дальше показалась толпа корреспондентов с фото и телекамерами. К встречающей паре их не подпускали четверо полицейских. Интуиция подсказала — высокий мужчина в строгом сером костюме и есть отец — господин фон Клуге.
Ему около шестидесяти, он энергичен, по-юношески подтянут, быстр в движениях.
— Василёв – окликнул он Севу и, не дождавшись ответа, заключил в объятия, прослезился.
— Guten Morgen, Herr Kluge! Ich bin Wsewolod Vasiljew oder Sewa. Sind Sie sicher dass ich Ihr Sohn bin? (Доброе утро г-н Клуге. Я Всеволод Васильев. Вы уверены, я ваш сын?) – старательно проговорил Сева, заученные по разговорнику фразы. Молодая женщина рядом с отцом, оказалась переводчицей.
— Амалия – представилась она и сообщила, что г-н Клуге на сто процентов уверен, ты его сын. — Московские корреспонденты нашли и прислали твою детскую карточку. Мать г-на Клуге признала сходство с сыном в детстве.
Толпа корреспондентов, прорвала полицейское ограждение и на ходу принялась снимать встречу г-на Клуге с Севой.
Сева старался соблюсти подобающее моменту выражение лица. Лощеный аристократ никак не походил на сложившийся в воображении образ отца. Объявись отцом Егор Иванович, Сева без оглядки бросился бы на шею. Однако, продолжая рассматривать незнакомца, объявившегося отцом, делал приятные открытия. Добрая улыбка г-на Клуге, располагающая внешность все больше импонировали ему. Господин фон Клуге, тоже разглядывал Севу, улыбался и вытирал слезы. В эту минуту Сева понял мать. Что она видела в своей, оторванной от мира, глухой деревне? Отец так прекрасно выглядит сегодня, а тридцать лет назад? Вполне могла полюбить.
— Ich frohe mich, Sie zu sehen. (Рад вас видеть) – проговорил Сева еще одну заученную фразу. Закончил признанием: - Es war alles was ich Deutsch sagen kann. (Больше по-немецки не знаю).
Г-н Клуге и переводчица рассмеялись. Отец обнял Севу и прижал к себе, махнул полицейским, чтобы не сдерживали корреспондентов, и они в миг окружили их. Засверкали вспышками блицы, посыпали вопросами, тянули микрофоны г-ну Клуге и Севе. Г-н Клуге что-то однозначно отвечал, а Сева твердил всего одну фразу, подсказанную в поезде советским журналистом: Entschuldigen Sie bitte, ich waehrend habe nicht, zu sagen. (Мне нечего пока сказать). Кто-то из корреспондентов спросил по-русски:
— Счастлив, что нашел отца?
— Да, конечно!
— Тебя не хотели выпускать из России?
— Меня никто не держал.
Амалия переводила патрону ответы Севы. Посчитав, что достаточно времени уделили прессе, г-н Клуге взял сына под руку, и, сопровождаемые корреспондентами, они покинули вокзал, вышли на привокзальную площадь, где их ждал длинный черный «Мерседес». Переводчица села рядом с шофером, Сева с отцом заняли заднее сидение, и машина резко рванула с места. Мимо стремительно понеслись площади и старинные здания, уютные скверики. Машина ныряла в туннель, снова вырывалась на широкое шоссе.
Перед приездом Севы г-н фон Клуге целый месяц занимался с Амалией русским языком, освежил скудные былые знания и сейчас, несмотря на присутствие переводчицы, не выпускал из рук разговорника.
— Бригадир на заводе, – повторил он. — Кто есть бригадир?
— Маленький начальник, – переводит Амалия.
— У меня двадцать человек. Токари, фрезеровщики. Отвечаю, чтобы были заняты работой.
Амалия объясняет г-ну Клуге, и он согласно кивает. Севе переводит:
— Г- н Клуге говорит, у него на предприятиях тоже работают токари и фрезеровщики.
Сева удивился. Не мог объединить чистенького элегантного господина и завод, представляя, Стародубский механический, с постоянным смрадом, копотью и шумом.
— Спросите, кем работает на заводе?
Амалия улыбнулась и ответила сама.
— Господин Курт фон Клуге один из директоров фармацевтического концерна «Клуге & Мейер». Член Совета директоров. В его подчинении десятки предприятий в разных городах Германии и в других странах.
Сева продолжал удивляться. Своего директора видел лишь издалека на праздниках и митингах, а тут директор завода рядом.…Любопытно и не понятно.
В мечтах отец представлялся молодым бравым сержантом в гимнастерке с орденами, напоминая Василия Теркина с картины Нестерова. С годами отец виделся добрым старичком – пенсионером в очках и всё еще в линялой гимнастерке, как дядя Ваня – первый наставник на заводе. Но, ни как, ни моложавым светским мужчиной непонятного возраста.
Остались позади городские кварталы, и машина вырвалась на автобан Кельн – Бонн, водитель прибавил скорость. Несколько минут быстрой езды, и снова пришлось сбросить скорость, машина неслась уже по улицам Бонна.
***
Свернули на тихую улочку, спускающуюся к Рейну, и остановились перед кованными металлическими воротами. Вышел шофер, нажал спрятанную кнопку электронного устройства и ворота открылись. Въехали на неширокую аллею ухоженного парка с дорожками и клумбами цветов, мостками и плавательным бассейном. Всё это успел рассмотреть Сева. В глубине парка белел старинный двухэтажный особняк, к нему и подъехали.
Встречать приехавших на крыльцо вышла престарелая фрау фон Клуге в сопровождении управляющего и прислуги. Отец представил Севу. Фрау протянула руку то ли для поцелуя, то ли пожатия. Сева смущенно пожал ее. Фрау фон Клуге неловко его обняла и спросила, как доехал.
— Ich frohe mich, Sie zu sehen. (Рад вас видеть).
— Добро пожаловать в дом папА, – медленно выговорил г-н Клуге, заранее выученную фразу.
С помощью Амалии Сева еще раз поблагодарил г - на Клуге, повторил, что доехал хорошо, всем доволен. Старая фрау, за ней остальные вошли в дом.
***
Внутри дом гораздо величественнее и просторнее, чем показался снаружи. Севу привели в подготовленные для него апартаменты. «Прямо гостиничный люкс» – подумал он, вспомнив, как однажды ездил с заводской волейбольной командой на соревнование в областной центр и там их шестерых поселили в похожий номер. Здесь все ему одному. Умеют жить капиталисты! – пришло в голову. Огромная гостиная с телевизором и музыкальным центром, массивные кресла, стол большой и стол для газет и журналов, лимонное дерево с плодами, какие-то огромные, вечно цветущие растения под потолок в изящных ящиках, книжная полка с десятком русских книг.
— Сон не будет – читать надо. – Сказал по-русски г-н Клуге.
Амалия помогла разобраться, как включать телевизор и радиоприемник, пользоваться музыкальным центром, ставить грампластинки и аудиокассеты.
— Здесь много русских пластинок, – заметила она. — Г-н Клуге выписывал со всей Европы.
Заглянули в спальню, где тоже имелись телевизор и магнитофон, открыли дверь в ванную комнату с большой ванной с бронзовыми кранами в середине, а не сбоку, как привык видеть. Целая квартира! Да что там квартира – именно апартаменты, как назвала переводчица. У его друзей в Стародубске, Гали с Юрой, трехкомнатная квартира в известном всему городу доме – сталинке, предел мечты горожан, наверное, в три раза меньше, определил Сева. Отец предложил отдохнуть с дороги, принять ванну и переодеться. Амалия приоткрыла шкаф для одежды, показала приготовленный ему гардероб одежды, заверила, что все по фигуре, должно подойти. Г-н Клуге посмотрел на часы, и напомнил, в семь зайдет Амалия и поведет на обед.
Переводчица с отцом вышли, а Сева поторопился в туалет и ванную. Кругом все сверкало зеркалами и золотом бронзы, белоснежная ванная так и манила. Дома больше пользовался душем, ванна всегда требовала предварительной капитальной чистки, он и соседи практически ею не пользовались. Нина только стирала белье. Сева разделся и с наслаждением лег в ванну. Сгибать колени не пришлось, размеры позволяли вытянуть ноги, и еще осталось место. После долгой дороги, неудобного вагонного умывальника, приятно было нежиться в теплой воде. Рядом на полочке красовалась батарея разноцветных флаконов и бутылочек. Сева по очереди открывал их, вдыхал потрясающие ароматы, один приятнее другого, шампунем намылил голову. Когда собрался вылезать, попался флакон с пеной для ванны, напомнивший подобное гэдээровское средство «Бадусан», каким пользовалась жена. Использовать решил в следующий раз.
Вытерся огромным банным полотенцем, размером с простыню, высушил волосы, и решился примерить приготовленные ему джинсы и джинсовую куртку. Все оказалось впору, словно снимали мерки. «Интересно, как узнали мои размеры»? Оделся во все свое, с собой взял всё самое лучшее, что-то купил перед отъездом. Воспользоваться предложенной одеждой, едва приехал, посчитал неприличным. Не голый, не из тундры, достаточно зарабатывал, чтобы одеваться. Джинсового костюма – заветной мечты стародубской молодежи, пока не имел, но вполне обходился. Приобретать самопал не пожелал.
До семи время оставалось, и Сева еще раз осмотрел «апартаменты», включил телевизор. Понравилась возможность на расстоянии переключать множество программ. В Стародубске подобной новинки еще ни у кого не было, да и программ всего две.
Проблемы возникли в столовой. Испугала сервировка стола. Выросший в послевоенное время, в столовом этикете Сева был не силен, слова-то такого не слышал, пока не покинул детский дом. Как пользоваться многочисленными приборами не знал, держался не уверенно, сковано, видел, за ним постоянно наблюдают. Многое, выставленное на столе, хотелось попробовать, а приходилось отказываться. Исподтишка наблюдал, какими приборами пользуются отец и Амалия.
После обеда все вышли в соседнюю гостиную курить. Туда же подали соки и кофе. После кофе отец показывал сыну дом. Впечатление произвел бильярдный зал – огромная комната со столом в центре. Играть на бильярде Севе пока не довелось.
— У нас в Доме культуры и в профилактории был бильярд. Но вокруг стола всегда толпа, играют на деньги и пиво, новичку не подойти. Попробовать даже ни разу не позволили, – объяснил Сева. Отец обещал научить игре.
— Стол всегда в твоем распоряжении. Уверен, быстро научишься.
Он показал, как держать кий, загонять шар в лузу. Амалия не понимала тонкостей игры, и Сева не столько слушал её, сколько действовал по наитию. Игра в спокойной обстановке, когда никто не стоит над душой, способствовали первым успехам. Отец подыгрывал, старался так разбивать шары, что они выстраивались в удобную для сына комбинацию.
Кроме бильярда еще понравился Севе зимний сад с экзотическими растениями, лимонами, растущими на ветках. Росли в саду и пальмы, правда, без фиников. В вольерах заливались незнакомые птицы в ярком оперении.
Оставшись наедине с переводчицей, Сева решился рассказать о своих затруднениях за столом. Амалия не удивилась просьбе, и, как ему показалось, охотно взялась просветить. Позже, за ужином, незаметно подсказывала, какими приборами, бокалами пользоваться, как что есть. Уроки пошли на пользу, через несколько дней Сева чувствовал себя не так сковано, как впервые оказавшись за столом в доме отца.

***
Обилие впечатлений и встреч в первый день, к ночи сморили Севу. Отец увидел, что сын устал и проводил в спальню. На прощание ласково потрепал по щеке, поцеловал в лоб.
— Спать, спать, – произнес по-русски.
— Гуте нахт! – ответил Сева.
— Данке. Гуте нахт.
После ухода отца и Амалии, в дверь постучала и вошла горничная Марта. Разобрала постель, стала объяснять назначение кнопок на стене, рядом с кроватью. Сева не мог ничего понять и раскрыл разговорник, нашел раздел «гостиница», показал Марте. Кое - как разобрались в выключателях и кнопках.
Горничная молода, стройна, темное платье с белым передничком очень коротко и высоко обнажало длинные красивые ноги. Почувствовав его пристальный взгляд, она улыбнулась, Севе показалось, подмигнула. Её призывная улыбка смутила. Когда спросила разрешения уйти, Сева облегченно кивнул, разделся и лег. День был переполнен событиями и впечатлениями, уставший он быстро заснул. Сколько проспал, не понял. Проснулся от шума; открыл глаза и не сразу врубился в развернувшуюся перед ним картину. Дверь в спальню отворена, в неярком свете, пробивавшемся сквозь ветви деревьев за окном, увидел горничную Марту в легком халатике. Она шептала: Сэва, Сэва. Подошла ближе и неожиданно распахнула халат. Открылась белизна её неприкрытого тела, торчком полушария грудей. Подняла и раздвинула руки, обнажилась полностью, быстро заговорила что-то, продолжая загадочно улыбаться. Сева с спросонья соображал плохо, понимал только, что перед ним обнаженная красивая девушка, произвольно закивал головой. Марта приняла кивки за приглашение, спросила еще что-то. Сева молчал, ничего не понимая, а она сняла халат, неторопливо сложила на стул, и забралась к нему в постель, до подбородка натянула одеяло. Сон моментально отступил.
Сева растерялся… Знал, женщину необходимо приласкать, сказать какие-то приятные слова, подготовить, уговорить, а чтобы сама предложила себя… Представить не мог. Даже жену Ларису каждый раз приходилось долго уговаривать. Вспомнил почти похожий случай. Надя, впервые оставшись у него, предложила себя. «С ней все понятно – пьяна, давно симпатизировали друг другу. Марта служит в приличном доме... Личная инициатива испробовать русского мужика, или часть программы приема? Девчонка красива, фигура замечательная»… Пока Сева размышлял над неожиданным визитом горничной, рука Марты оказалась у него между ног. «Не каменный устоять… Трахнуть что ли? Вести – то себя как, что говорить, какие ласковые слова? Ни одного к ситуации не знаю. Не доставать же разговорник»! Решил: пусть будет, что будет, доверюсь ей.
***
Полный переживаний, связанных с приездом сына, отец долго не мог заснуть. Память перенесла в прошлое. Увидел молодую Лизу, денщика Гюнтера, вспомнил, как оказался полуживым в доме Лизетт. Батальон ушел на восток, а его не отправили в лазарет, оставили умирать в забытой Богом русской деревушке, поручив заботам денщика Гюнтера. Был не транспортабелен и начальство положилось на Господа, как Он решит – оставит жить или призовет к себе.
Особо набожным Курт никогда не был – как большинство, окружавших его людей. В детстве ходил с родителями в церковь, повзрослевшего волновали другие заботы. В полутемной комнатенке деревянного домика, вспомнил вдруг – его называли избой, лежа неподвижно, уставив взгляд в потолок, часто стал думать о Боге. Вспомнил даже Господнюю молитву «Отче наш», память сохранила с детских времен. Стал молиться, чаще молча, если в избе была хозяйка. Господь услышал его молитвы! Иначе не объяснишь, как выжил. Так объясняли начало его выздоровления однополчане, возвращавшиеся вместе с фронтом обратно на Запад через деревню. На этот раз его забрали в лазарет, и вскоре он оказался в берлинском госпитале.
Не только Господь содействовал заживлению ран, убежден Курт. Еще заботливые руки Лизетт, она возилась с ним, как с маленьким ребенком. Обмывала, перевязывала, убирала из-под него. За перегородкой с ним оставался денщик Гюнтер, помощи от него практически не было. Самое важное, что сделал – написал отцу Курта в Берлин. После вмешательства отца из районного центра к нему стали приезжать фельдшер и лейтенант, привозили лекарства и продукты, керосин для лампы, но отправить в госпиталь не спешили. Не надеялись, что перенесет дорогу.
Вспомнился вдруг один из бесконечных зимних дней.
…3а окном гудит метель, ветер кидает крупные хлопья снега в окно и он боится, что стекла не выдержат, разлетятся. Жарко пылает печь. Соседская девушка Ганя подносит дрова, и Гюнтер укладывает их в печь.
Много лет Курт не вспоминал войну, свое вынужденное заключение в русской деревне. Сегодня нахлынули воспоминания.
... Ранней выдалась весна в предпоследний год войны. Часто, обняв Лизетт, и, опираясь на Гюнтера, он, с трудом передвигая ноги, выходил на улицу. Там бушевала весна. Звенела капель с крыши, у самого крыльца бежал ручей, пела неизвестная русская птица. Сквозь голые ветви деревьев пробивались жаркие солнечные лучи. Звенящая тишина, высокое голубое небо ничто не напоминало о войне.
...Они с Лизетт одни в избе. Керосиновую лампу не зажгли, светит лишь огонь из печи. Обнявшись, лежат на мягкой пуховой перине и Лизетт, помогая знаками, пытается что-то рассказать, задорно смеётся. В эту минуту она кажется божественной феей случайно залетевшей в дом.
***
… Проснувшись, Сева не сразу сообразил, где он. Посмотрел по сторонам, встал, подошел к окну и увидел пеструю цветочную клумбу, зеленую лужайку, дальше аллея деревьев. «Какая красота! – подумал он и вернулся в комнату. Оглядел кровать, на которой спал, перевел взгляд на телевизор, музыкальный центр, книжную полку, пейзаж на стене. – Один буду пользоваться всем этим? Чудеса, да и только»! Включил радиоприемник, покрутил ручку настройки. Каждый миллиметр звучала новая музыка, немецкая, английская, чья-то речь. «Столько бы радиостанций в Стародубске! Ну, да хватит восторгаться! В Москве, затем в поезде совсем выбился из обычного утреннего распорядка – зарядки, холодного душа». Он настроил радиоприемник на бодрую музыку и начал делать зарядку. В дверь постучали, и вошла смущенная Марта.
— Гутен морген! – приветствовал её Сева. – Она поздоровалась и, не поднимая глаз, предложила принести кофе. Только увидев Марту, Сева вспомнил её ночной визит. «Приходила или мне приснилось, спросить»? Достал разговорник, долго листал, подыскивая слова, подходящие к случаю, и не нашел. Попытался объясниться знаками, Марта смущенно улыбалась. «Наверное, приснилось после дневных переживаний и обилия впечатлений. Да нет, такие подробности присниться не могут. Приходила! Неужели прислал отец? Может, так принято, я же не знаю традиций... В анекдотах чукча предлагает гостю жену. В Германии – горничную? Нет, семья отца слишком культурная, образованная».
Тем временем Марта что-то быстро тараторила. Понять её – ни какой разговорник не поможет. Разобрать удалось только, что говорит о бассейне. Из шкафа Марта достала большое полотенце и халат, подвела к окну и показала на цветник и ушла. Теперь Сева заметил в стороне от цветника бассейн, куда, понял, приглашала Марта.
Переодевшись в купальные плавки, Сева задумался – прилично ли выйти из дома в халате или одеться нормально? Зачем тогда Марта выдала халат? После недолгих колебаний решился в нём и пойти. Голубая вода оказалась приятно теплой, он долго плавал, нырял с бортика бассейна и не хотел вылезать. Неизвестно сколько бы времени еще наслаждался неизведанным раньше удовольствием, но увидел приближающего отца. Поднялся на мраморный парапет, по периметру ограждающий бассейн, и приветствовал его. Г-н Клуге издали заулыбался Севе, подойдя ближе, что-то спросил. Сева не понял, но догадался – интересуется впечатлением от купания.
– Во! Сева показал кулак с отогнутым пальцем. Отец опять заулыбался, что-то говорил, жестикулировал, Сева ничего не понимал. Выручила появившаяся, неизвестно откуда, Амалия. Отец поговорил с ней, и переводчица сказала, что г-н Клуге очень рад, что Севе понравился бассейн, может в любое время придти плавать, а сейчас пора переодеться и спуститься к завтраку. Отец помахал Севе рукой и ушел. Амалия спросила, не нужна ли ее помощь, Сева отказался, и она пошла в дом, следом за г-ном Клуге. Сева вытерся, накинул халат и тоже направился к дому.
***
После завтрака г-н Клуге повез сына знакомить с родным городом. Сам сел за руль темно-синего БМВ, и, покинув парк, окружавший дом, вывел машину на оживленное шоссе. Сева сидел рядом, Амалия, наклонившись к ним с заднего сидения, переводила объяснения хозяина. У собора ХП века остановились, вышли из машины.
— Мюстер – собор символ нашего города, – объяснил отец. — Ты видел его на картине у меня в кабинете. — Рыночная площадь, ратуша, сердце Старого Бонна, – перевела Амалия.
После Кельнского, других соборов и церквей, которые Сева видел по дороге, Мюнстер – собор не показался особо величественным.
Г-н Клуге с помощью Амалии продолжил рассказ об истории города и ратуши, вспомнил, что во время американских бомбардировок здание, как и многие другие, сильно пострадало, и было восстановлено. Объяснил значение символов, изображенных на гербе города, похвастал, что часы на ратуше идут триста лет.
С рыночной площади поехали смотреть здание старой таможни на берегу Рейна. Здесь опять выходили из машины любоваться панорамой реки и городом. Проехали через правительственный квартал, увидели дворец Шаумбург – резиденцию федерального канцлера Вилли Брандта.
Г - Клуге называл улицы и дворцы, фирмы, пояснял, кому они принадлежат.
— Бывший дворец курфюрста – правителя города. Теперь университет, – он показал на длинное желтое здание, сделав очередную остановку. — Здесь я учился. До меня его окончили сотни знаменитых на весь мир людей.
Он назвал с десяток фамилий. Сева слышал только две – Генриха Гейне и Карла Маркса. Масса имен, дат, названий, обрушившихся на него, не позволяли что-то запомнить, и Сева высказал желание пройтись по всем этим улицам и площадям пешком с Амалией, все рассмотреть внимательно. Отец одобрил идею.
Экскурсия по городу закончилась у высотного здания концерна «Клуге & Мейер». Здесь к ним бросился служащий в форменной одежде, подобострастно открыл дверцу авто и, уставившись на босса, ждал его выхода. Оценивающе посмотрел, кто на заднем сидении, Сева и Амалия тем временем вышли из машины и вместе с г-ном Клуге направились в здание. Служащий отогнал машину на стоянку.
В вестибюле навстречу им поднялись из кресел несколько служащих, приветливо улыбаясь и склонив головы в знак приветствия. Лифтер, поздоровавшись с г-ном Клуге, открыл двери лифта. Богатство внутренностей лифта поразило Севу. Широкая светлая кабина, зеркала, бронза, телефоны и лифтер в форме.
Кабинеты отца и других руководителей концерна на десятом этаже. В приемной их встретила пожилая и красивая как артистка, секретарь.
— Г-н Данн из Манчестера звонил, спрашивал вас, – сказала она.
— Спасибо, соедините.
— Сын? – осмелилась она спросить шефа. Он кивнул и открыл дверь кабинета.
Сева понял, что спрашивала секретарь, и остановился, решил на практике испытать скромные знания немецкого.
— Es kommt so vor, dass ich den Sohn von Herrn Kluge bin. Meine Name ist Sewa. (Так случилось, что я сын г-на Клуге. Мое имя Сева).
Дома давно представлялся не Севой, а Всеволодом Ивановичем. Здесь быстро сориентировался, что все называют друг друга коротким именем или фамилией с приставкой господин или фрау. Амалия, слышавшая его, не поправила. Значит, сказал все правильно, – одобрил себя Сева, и зашел за ней в кабинет отца.
Кабинет был огромен и строг. Отец сидел в кресле с высокой спинкой за небольшим столом с двумя телефонами и небольшим телевизором, стопкой документов и старинным чернильным прибором. К его столу примыкал, образуя букву «Т» длинный полированный стол для заседаний. Такое положение столов Сева видел в кабинете секретаря парткома завода. Две угловые стены почти полностью из стекла, лишь от пола поднимались невысокие панели из дерева. Сквозь стеклянные стены открывалась широкая панорама города с птичьего полета. Еще одну стену занимали шкафы с книгами, разными колбочками и пробирками, цветными бутылочками – фармацевтическим оборудованием, инструментами. Пока отец говорил по телефону, секретарь принесла кофе и вазочку с пирожными.
— А где же завод? – удивился Сева, не увидев нигде зданий, хоть чем-то напоминающих заводские корпуса.
— Предприятия далеко. За городом, в Кельне, и дальше еще – по стране и на других континентах, – пояснила Амалия.
— Желаешь видеть производство? – спросил отец. — Обязательно побываем.
Они выпили кофе с пирожными, и г-н Клуге, извинившись, что в первый день вынужден оставить сына, проводил его с Амалией. Объяснил, у него сейчас очень важная встреча.
Теперь Амалия села за руль «БМВ», и они продолжили путешествие по городу. Сидя рядом, Сева постоянно кидал взгляды на переводчицу. Вблизи она оказалась красавицей. Тонкий аромат духов, исходящий от неё, нежная кожа лица, чуть подведенные губы и ресницы над зелеными глазами, манили. Никогда еще Сева не находился так близко с очаровательной девушкой. Даже тифозная прическа, как в детском доме называли короткий «Ежик» на девичьих головках, шла ей.
Амалия заметила его пристальные взгляды и спросила:
— На лице что-то? Рассматриваешь… Стесняешься сказать?
— Что может быть не так?
— Тушь или помаду размазала, скажи.
— Нет, нет! Всё в порядке. Выглядишь великолепно, как киноартистка.
— Спасибо.
Амалия продолжала называть скверы, церкви, мимо которых проезжали, рассказывала их истории. Сева ничего не слышал, подавленный близостью красивой девушки, думал только о ней.
Долго не осмеливался завести разговор, перебить своего гида, и все же решился.
— Где вы так хорошо выучили русский язык?
— Окончила отделение русской литературы нашего университета. У г-на Клуге третий месяц работаю. Узнал, что в России растет сын и вскоре приедет, пригласил заниматься с ним русским языком и помочь в общении с тобой. До этого, как книжный червь корпела в архиве над каракулями русских классиков прошлого века. – Она помолчала и напомнила: — У нас не принято обращаться на «вы», как в России, тем более тебе ко мне.
Смущение постепенно исчезло и они разговорились. Сева рассказал о себе. Как с детства мечтал стать историком, а еще лучше – археологом, а вынужден был поступить в индустриальный институт. Мечту свою не оставил. Признался, что был женат и теперь разведен. Спросил Амалию, есть ли у нее парень.
Она покачала головой.
— Двадцать пять уже, время думать о замужестве, да никто не предлагает. Встречаюсь, время от времени с бесперспективными поклонниками, не ложиться же постоянно одной в холодную постель. – Амалия улыбнулась, загадочно посмотрела на Севу, показалось даже призывно, и прибавила. — Постоянного парня нет.
Её откровение удивило. «В Стародубске ни одна девчонка не сказала бы про постель в разговоре с мужчиной, – подумал Сева, и вдруг вспомнил Марту – Была у меня ночью! В полумраке внимательно не рассмотрел, но запомнил – очень красивая. Какие дарила ласки, как отдавалась, когда занялись любовью!.. Амалия красивее, образованная. В постели, возможно, удивила бы еще больше. До конца дней своих был бы счастлив, окажись такая девушка моей».
— У нас тоже у девчонок, получивших образование, проблема найти мужа. Женщин в России всегда намного больше, чем мужчин, даже в песнях об этом поется, – заметил он.
Амалия снова заулыбалась, повернулась к Севе, попыталась напеть:
— «Потому что на десять девчат девять ребят». Для г-на Клуге я подбирала русские пластинки, ездила за ними в Кельн и Гамбург, много слушала. Эта песня запомнилась.
— С удовольствием пошел бы с тобой вечером куда-нибудь. В кино или на танцы. – Не услышав ответа, спросил: — Где у вас бывают танцы, танцевальные вечера?
— В ресторане, ночном клубе. В университетских городках.
— Сходим куда-нибудь?
Она удивленно посмотрела на Севу.
— Не нам с тобой решать.
— Думаешь, г-н Клуге не отпустит с тобой?
Амалия не ответила. В этот момент машина оказалась у здания муниципального театра, она остановила машину и пригласила Севу выйти, полюбоваться вблизи архитектурой старинного здания.
***
Во вторую ночь Сева долго не мог заснуть. «Живут же люди! – думалось ему. – Вот он, загнивающий капитализм, как выглядит! Автомобили стадами несутся по улицам днем и ночью, стоят вдоль тротуаров у каждого дома. Нигде никаких развалюх, обшарпанных, в пятнах зданий, на панельные домах швы, как нарисованные, на тротуарах ни соринки. Где трущобы, бидонвили и картонные дома безработных, что показывают по телевизору? Попрошу, чтобы показали, как живут обычные люди, а не семья директора концерна». От общих рассуждений мысли перенеслись к красавице – переводчице, от неё незаметно перешли к Марте. Надеялся снова придет. Ожидая её, уснул.
Утром, увидев виновато улыбающуюся Марту, укрепился в убеждении, в первую ночь приходила по собственной инициативе. «Ждала, я как-то отблагодарю её? Не выразил желания новой близости – она и побоялась еще раз придти. Неизвестно, как хозяин посмотрит, может и выгнать. Следовало открыть разговорник и объясниться».
Первые три дня в Германии пролетели у Севы как один миг. Несколько раз в день плавал в бассейне, играл на бильярде с отцом и делал успехи, учил с переводчицей бытовые выражения для общения, знакомился с городом. Вечерами подолгу беседовал с отцом и его матерью.
Переводчица, вся прислуга в доме, все старались предугадать желания Севы, спрашивали, что приготовить на обед или ужин, наперебой предлагали бассейн, бильярд, прогулку по городу, звали в театр на балет, где не обязательно знать язык. Он смущался, испытывал неловкость, с ним нянчились как с маленьким ребенком, давно взрослым мужчиной. Встретили его – лучше не придумаешь.
Прошли несколько дней, и отец устроил в прием в его честь. Гости собрались в большинстве солидные, если не ровесники г-на Клуге, то не намного моложе. Молодых пар и Севиных ровесников всего несколько человек. Встречали Севу доброжелательно, с любопытством. Один из гостей заметил: «Вылитый Курт в молодости», – перевела Амалия.
Представили Севу компаньону отца – г-ну Мейеру, он познакомил с женой и дочерью – Марикой. Она, оказалось, неплохо говорит по-русски – стажировалась в Ленинградском университете. Бывала в Москве, совершила круиз по городам «Золотого кольца», о чём не преминула тут же сообщить.
— Рада познакомиться. Надеюсь, у нас понравится, – одарила она Севу многообещающей улыбкой. — Мы еще пообщаемся, с удовольствием попрактикуюсь в языке с русским из России. Чао, так говорят у вас в Москве, расставаясь? – Проговорила на почти правильном русском и без акцента. Пока Сева собирался ответить, что он не из Москвы, она отошла к друзьям. Марика сразила его. Сева долго еще не мог придти в себя. Он увидел живую артистку, девушка будто сошла с обложки глянцевого журнала. В провинциальном Стародубске такая красавица и не приснится. Общалась с ним, словно давно знакомы. С первой секунды он попал под ее обаяние. На самом деле ее поведение оставалось обычным для избалованной вниманием светской красавицы, а Сева её улыбку принял за что-то обещающее, с каким-то подтекстом.
Не слишком высокая, в облегающем коротком платье, подчеркивающем тонкую талию и стройные ноги, с копной рыжевато-соломенных волос, небрежно ниспадающих на плечи, она походила на портреты с обложек и рекламных страниц журналов, которые успел увидеть. Амалия, до последних минут остававшаяся эталоном красоты, померкла рядом с Марикой. «Вот, кто настоящая раскрасавица! Никакая артистка не сравнится»! С детдомовских времен образцом красоты женщины Сева считал актрис. Девчонки в детском доме, восторгаясь портретами на обложках журнала «Советский экран», высшей оценкой красоты считали «похожа на артистку, ну прямо артист». Вслед за девчонками и Сева привык сравнивать внешность женщин, что произвели впечатление, с артистками. Высший критерий. Так вот, Марика была краше все киноактрис и фотографий, какие только видел! Амалия очаровательна, но куда ей до Марики!
Прибывали все новые гости. Из Кельна приехали знакомиться с объявившимся родственником брат отца – Отто фон Клуге с женой Розитой и взрослыми детьми Лизетт и Генрихом. Представляя племянницу, отец долго подбирал русские слова.
— Я сказал имя Лизетт в честь твоя мама, – помогла ему справиться с пояснением Амалия. Лизетт улыбнулась и подтвердила, все знают: её назвали в честь девушки, которая спасла дяде жизнь на войне, – перевела Амалия. Долго общаться с родственниками не дали, пришел очередной важный гость, и Севу повели представить ему
–— Грехи молодости, – подмигнул новый гость г-ну Клуге и с жаром пожал руку Севе, пожелал счастья на новом месте и преуспевания.
Всё вокруг Севы происходило, как в кино, он смотрел фильм и сам был действующим лицом. Мог ли две недели назад представить, что станет участником подобного светского приема?! Новый строгий костюм сидел как влитой, Сева не успел привыкнуть к нему, и чувствовал себя неловко. Старался держаться непринужденно, непрерывно улыбался, ему казалось, все видят: он здесь чужой, по ошибке попавший в это общество. Угнетало незнание языка. Амалия как тень следовала за ним, но не спасала. Отвлекали мысли о Марике. Познакомиться бы ближе! По-русски можно поговорить. Как ему улыбалась!
Выбрав момент, когда Марика оказалась одна, Сева набрался храбрости и, оставив Амалию, подошел. Переводчица без слов поняла его желание и не последовала за ним.
— Можно присесть рядом? – спросил он, кивнув на свободное кресло.
— Конечно, господин Клуге.
— Какой я господин – Всеволод. Лучше – просто Сева.
Подошел лакей с подносом. Сева встал, взял два бокала с шампанским, передал один Марике.
— Благодарю... Смущаешься, непривычно всё? – ободряюще спросила она. — Привыкай. Я, когда приехала в Ленинград, полгода приспосабливалась к вашему образу жизни. Мне было немного легче, я уже чуточку понимала по-русски, говорила. Тебе надо серьезно взяться за язык. Будешь знать язык, разберешься, кто есть кто вокруг тебя. Всё остальное придет само собой.
Марика призвала набраться терпения, спросила, обратил ли он внимание, как семейка Отто фон Клуге его рассматривала.
— У твоего отца не было прямых наследников. Только брат Отто фон Клуге и племянники. Вдруг объявился ты. Не думаю, они обрадовались твоему появлению.
— Претендент на наследство? – искренне удивился он — Переведи, им, пожалуйста, пусть не тревожатся. Я ни на что не претендую.
Марика с любопытством посмотрела на Севу. Считала, что он приехал, привлеченный богатством отца. За чем же еще? О русских у нее сохранились впечатления, сложившиеся в узком кругу знакомых, окружавшихся в период стажировки в Ленинграде. Большинство завидовали, норовили лишний раз посидеть в ресторане за ее счет. Многие предлагали купить у нее марки по завышенному курсу. Приличные рестораны работали на валюту, модную одежду в Ленинграде можно приобрести лишь в магазинах, торгующих тоже на иностранную валюту. Да что там одежду! Интересные книги на Невском продавали по удостоверению профессионального писателя, или за валюту в гостиничном киоске. Не члены Союза писателей просили её привезти русские книги с Запада, где они продаются свободно. Дети, едва распознав в ней иностранку, начинали клянчить жвачку. И это в кругу достаточно интеллектуальном. Бедно, очень бедно живут в России, и понятно, все рвутся, если не насовсем уехать на Запад, хотя бы в туристскую поездку и что-то привезти.
«А сын дяди Курта ничего. Спортивный юноша, высок, ему бы в баскетбол играть. В постели, наверное, горяч… Хотя, слышала, русские в сексе не особо продвинуты. Скромный очень уж. Впрочем, попади я в общество, не зная языка, тоже держалась бы скромно» – подумала она. Общее впечатление Сева оставил благоприятное, и она пообещала себе познакомиться поближе.
***
Понравился Севе и домашний кабинет отца. Поразило количество книг, множество старинных, полки с ними занимали целую стену. На других стенах – старинные пейзажи в тяжелых инкрустированных рамах, голова оленя с рогами, несколько ружей, охотничий ягдташ. Диван, несколько кресел, журнальный столик. На письменном столе портативная пишущая машинка, в рамке фотографии дочери и жены. Отец привел его сюда одного, Амалии сказал, что попытаются поговорить без ее помощи, а если понадобится – позовут. Усадил Севу в глубокое кожаное кресло за журнальным столиком с напитками и вазой с фруктами, сел в соседнее кресло, и начал разговор. Точнее, говорил он один, а Сева лишь поддакивал или что-то спрашивал. У обоих в руках разговорники и они постоянно обращались к ним.
Отец временами вставал, ходил по комнате. Общаться без помощи переводчицы трудно, но предпочел посидеть наедине с сыном, рассказать о своей жизни. Заметив интерес Севы к фотографии, объяснил:
— Берта, Кэт... Потерял их, жизнь остановилась... Лишилась смысла. Для кого жить? Кому все это? – он показал на книги, картины, в окно.
— У вас брат, племянники замечательные.
Отец махнул рукой.
— Ты смысл моей жизни! – Г- н Клуге устал ходить и сел в кресло напротив сына, приголубил бокал. — Говоришь, убить собирался... О’ кей! Тоже готов убить каждого, кто обидит маму. – Он замолчал, вспоминая юность, по лицу пробежала улыбка, — Лизетт – самое дорогое воспоминание. Она любила меня.
— Как она полюбила, за что?
Г-н фон Клуге понял вопрос и задумался, неторопливо раскуривая трубку, подбирал слова. На такой вопрос и на родном языке не ответишь, а с помощью разговорника и скудного запаса русских слов, он и вовсе не нашел ответа. Пожал плечами.
— Деревня маму не простила. – Признался Сева.
Отец принялся листать разговорник. После долгих поисков все-таки нашел, что искал и спросил:
— Люди, говоришь, маму не простили. – Он глубоко вздохнул. — Чужие люди. А ты?
— Я увидел её в последние минуты. Она умирала, мы не смогли поговорить, – уклончиво ответил Сева.
— Знал бы, что в России у меня сын. – Г-н фон Клуге опять встал и с трубкой во рту принялся ходить по кабинету.
— Тебе хорошо, у меня?
Сева кивнул. Если бы он вырос в нормальной семье с мамой и папой, ответил, что чувствует себя как дома. Живя с Ларисой в комнате с соседями и общей кухней, частыми стычками, он не мог привести такого сравнения, а потому заметил лишь, что так хорошо ему еще никогда не было.
***
В последующие дни Сева с отцом и Амалией побывал в Кельне, продолжил знакомиться с Бонном, увидел старый и новый город, прокатился на пароходике по Рейну, увидел столицу с воды, средневековые замки, построенные по берегам реки. Занятый делами, обычно с утра до позднего вечера, с приездом сына, г-н Клуге переложил заботы на компаньонов и старался повсюду сопровождать Севу. Один из дней посвятили историческому музею. Интересующийся историей, в двух тысячелетнем городе Сева встретил много любопытного. Прежде всего, интерес вызвали археологические находки, собранные при раскопках со всего света. Рассматривать их, Сева готов был до закрытия музея, замучил персонального гида и Амалию вопросами, требованиями объяснений. Ей давно надоели все эти старинные побрякушки и окаменелости, маялась от скуки, а Сева не собирался покидать музей. Отец, довольный интересом сына, тоже не торопился, с интересом слушал объяснения гида.
Знаменательным событием стал прием в ратуше у обер-бургомистра, куда его пригласили с отцом. Глава городской власти, наслышанный о сыне г-на Клуге, с интересом ждал знакомства, и, встретив, уделил Севе больше внимания, чем полагается. Брат отца Отто фон Клуге с женой Розитой, а за ними и другие гости, вынуждены были ждать пока до них дойдет очередь пожать руку хозяину.
Сева познакомился с сыном бургомистра Дитрихом и его женой Эммой. Они старше Севы, но с помощью Амалии легко нашли общую тему для разговора – историю Римской империи и первых германских племен на месте нынешней столицы Германии. Сева поделился впечатлениями о посещении исторического музея. Дитрих – преподаватель местного университета приятно удивился обширными познаниями Севы в древней истории и археологии, еще больше удивился, когда Сева признался, что не заканчивал Университета, а учился в техническом высшем учебном заведении, которое, не окончив, бросил.
— В нашем Университете есть отделение археологии. Преподают знаменитые ученые, поступай. Учиться тебе будет легко.
Эмма спросила, все ли русские так хорошо знают историю ее родины, и Сева признался, что с детства много читает, интересуется археологией. От истории перешли к современной России. Она долго бы еще расспрашивала Севу о магазинах, книгах, диссидентах, если бы Дитрих не остановил её.
— Замучила парня. В соседнем зале начались танцы, пригласи его, и пошли в зал.
Эмма спросила, танцует ли Сева вальс. Он без Амалии понял, что спросила невестка обер-бургомистра, и кивнул. Перешли в танцевальный зал, и Сева пригласил Эмму. Дитрих к его удивлению не пригласил Амалию, а, недолго поговорив с ней о Севе, перешел к мужской компании. Амалия села в кресло и наблюдала за немногочисленными танцующими парами.
Вальс Сева танцевал прилично и еще выше вырос в глазах Эммы. Когда он поблагодарил по-немецки и отвел к Дитриху, она подозвала Амалию и похвалила Севу, – хорошо танцует, и ей очень понравился. Впервые танцевала и общалась с русским.
— На будущей неделе в ратуше состоится благотворительный концерт молодых исполнителей, я, как член попечительского совета, приглашаю тебя с г-ном Клуге. Приходите!
Оставив Дитриха с Эммой, Сева присоединился к отцу и его брату с женой. Они оживленно беседовали, и, судя по всему, разговор шел о нём, отец то и дело бросал на него ласковый взгляд. Розита – жена Отто, тоже похвалила Севу за вальс.
— Вы с Эммой великолепно смотрелись в танце.
Во время вальса Севе показалось, что видел Марику, и сейчас глаза его блуждали по присутствующим, а Розита пристала с вопросами, как нравится у отца, о жизни в России, о которой имела смутное представление.
На приеме в доме отца семейство дяди не очень приветливо было с ним. После замечания Марики, Сева обратил внимание. Розита смотрела на Севу явно ненавидящими глазами. Дети: Лизетт и Генрих держались учтиво, но Сева увидел, не рады его появлению. Сегодня и Отто, и Розита были само радушие. Много позже, анализируя свою эпопею, Сева нашел объяснение, в обществе семейства обер-бургомистра и других высокопоставленных гостей, иначе и не могли держать себя. Дети и здесь не проявили к Севе интереса, хотя почти ровесники, и кому, как не им пообщаться.
В середине вечера в зале появились г-н Мейер с женой. Поздоровавшись с отцом и Отто, тепло приветствовали Севу. Марика с ними не пришла. Спросить о ней Сева не решился и лишь печально подумал «Так надеялся увидеть». После встречи на приеме в доме отца, он только и думал о ней, а отец продолжал представлять Севу другим своим знакомым,
***
Марике Сева понравился, и вспоминала его, а вскоре осуществила желание продолжить знакомство.
В доме г-на фон Клуге заканчивали завтрак, когда она с приятелями, не предупредив, неожиданно приехала позвать Севу в яхт-клуб. C Аделью и Гансом Сева познакомился на приеме в доме отца, и они встретили его как старого знакомого.
— Мы за тобой. Покататься на водных лыжах, не против? – предложила Марика, поздоровавшись.
— Привэт, Сэва, – на русском приветствовала его Адель. Ганс, улыбаясь, пожал руку, кивнул, произнести хоть одно русское слово выше его возможностей.
— Не знаю, – смутился Сева. — По снегу бегаю неплохо. На водных лыжах не приходилось.
— Не страшно, если стоишь на лыжах, – научишься и на водных, – успокоила Марика.
Г-н Клуге не меньше Севы обрадовался, что сын обзаводится друзьями. Он и сам предпринимал меры, чтобы Сева активнее вписывался в новую жизнь, не проводил время лишь в обществе переводчицы. С друзьями скорее научится языку. Проводил сына до машины, и, прежде чем передать заботам Марики, долго инструктировал оберегать Севу от нежелательных контактов, проследить, чтобы новые друзья не напоили сверх меры.
Марика посмеялась над его наставлениями.
— Сын ваш давно взрослый мужчина. Что касается выпивки, спросите его, как и сколько пьют в России!
Она посадила Севу рядом с собой на переднее сидение, помахала г-ну Курту и тронулась. Вскоре, оставив город, машина уже неслась по оживленному загородному автобану. Сева, стесняясь, украдкой посматривал на Марику, был счастлив соседству, и не никак не мог решиться заговорить. Несколько дней назад, увидев её, был сражен, сразу же влюбился. Сейчас, бросая взгляды на девушку за рулем, любуясь, понимал, красавица не для него. Слишком далеки орбиты, по которым они вращаются. Девушка даже не мечта, а сказка. И вдруг, эта принцесса с обложки журнала, совсем рядом, изредка он касается ее оголенных плеча и ноги, ощущает исходящий от неё пряный аромат духов.
Небрежно управляя автомобилем, положив руки на руль, она заговорила первая. Спросила, что пьют в России кроме «Столичной», какие популярные напитки предпочитает. Знал бы он! Его ассортимент не богат – «Столичная» за три десять и «Московская» за два пятьдесят две, еще самогон по два с полтиной за литр. Светскую красавицу, очевидно, интересовало, что пьют в московских ресторанах.
Сева признался, что живет в маленьком городе, в провинции, и лучше «Столичной» у них ничего не продают. Марика сказала, что в дорогих ресторанах русскую «Столичную» иногда можно заказать, но часто, вместо русской, подделка знаменитого бренда. Последнего слова Сева не знал, но спросить постеснялся. Выяснив с выпивкой, Марика замолкла.
Не сразу Сева обратил внимание на воркование влюбленной пары на заднем сидении.
— Они совсем не понимают по-русски? – спросил Сева, кивнув в их сторону.
— Когда подъезжали к дому г-ну Клуге, Адель спросила, как поприветствовать тебя – все ее знания.
«Буду сидеть молча, решит, совсем дикий и больше никуда не пригласит. Надо поддерживать разговор», – понимал Сева, но продолжал стесняться очаровательной соседки из совершенно другого мира, о котором еще недавно знал лишь по фильмам и книгам. Не представлял, о чем говорить с ней. Не продолжать же тему выпивки.
— Где ты работаешь? – решился спросить, чтобы как-то поддержать разговор. На самом деле в эту секунду Севу интересовало совсем другое – где и с кем проводит вечера, есть ли у него хоть малейший шанс заинтересовать её. И как?
Несколько секунд Марика думала над вопросом, прежде чем ответила, что занимается благотворительностью. Сева, не понял, как благотворительность может быть работой. Марике пришлось объяснить, что концерн отца и г-на Клуге оказывает разностороннюю помощь множеству организаций и частным лицам, – начиная с церквей и кончая поддержкой перспективных научных исследований.
— По нашему – шефствует. А ты распределяешь, понял.
— Слежу, как выполняются решения, принятые на совете директоров.
Постепенно они разговорились. Сева рассказал о своей вынужденной учебе на инженера, мечтая стать археологом. Марика согласилась, работа должна приносить удовлетворение и радость. За разговором не заметили, как оставили оживленное шоссе и выехали на лесную дорогу, которая привела на берег огромного озера. Конца его не было видно, на середине желтели песчаными отмелями несколько островков, покрытых лесом, стена леса местами подходила к самой воде и по берегам озера. На другом берегу красовалось двухэтажное здание открытого ресторана, оттуда ветер доносил музыку.
Марика передала машину дежурному клуба, и он отогнал ее на автостоянку в глубине леса. Мужчины разделись, Марика с Аделью переоделись в купальники. Ганс ушел искать свой катер среди бесчисленных яхт и моторных лодок. Другой служащий принес четыре пары лыж. Когда Ганс привел катер, погрузили лыжи, Сева помог Адели и Марике взобраться на борт.
Увидев Марику в купальнике, едва прикрывавшем тело, Сева опять поразился – создает же природа такие совершенства! Вспомнил богиню – греческую классическую статую, виденную в отделе дворянского быта Стародубского музея. А Марика живая, из крови и плоти. Глаза ее лучились, каждый взгляд говорил: я самая счастливая. Адель тоже отлично сложена, и на ней мини – купальник, но Сева пожирал глазами только Марику, никого и ничего больше не видел. А полюбоваться было чем! Искрящаяся солнечными зайчиками изумрудного цвета вода, высокие ухоженные деревья, подступающие к воде, где берег не переходит в пляж с золотистым песком. Воду бороздили, раскрашенные в яркие цвета, весельные шлюпки, каноэ, кто-то выделывал головокружительные виражи под парусом.
Взревел мотор, и Ганс направился к одному из островков. Там Сева с женщинами вышли на берег. Марика с Аделью надели лыжи, предложили Севе, но он отказался и снова поднялся на катер. Ганс завел двигатель, катер рванул с места, поднял радостно орущих лыжниц, и они покатились, оставляя на зеркальной поверхности воды два пенных следа. Сева с завистью смотрел на акробатические трюки, выделываемыми лыжницами. Ганс сделал круг и понесся по середине озера в сторону его дальнего берега.
Прокатив лыжниц довольно далеко по прямой, Ганс развернулся и закричал:
— Возвращаемся, моя очередь! – Сева, конечно, не понял, девушки – не услышали, а по движению катера сообразили, Ганс буксирует их обратно. Что-то кричали ему, махали руками, он не реагировал и держал курс к острову, где оставили одежду и надевали лыжи.
На берегу Адель набросилась на своего возлюбленного – слишком мало катал, молотила кулаками, а Ганс отвечал поцелуями. Марика взялась уговаривать Севу попробовать встать на лыжи.
— Попробуй! Что по снегу, что на воде, никакой разницы! Лыжи скользят как по маслу. Надевай!
Ему и самому очень хотелось испытать чувство полета над водой, которым восхищались лыжницы, но боялся опозориться, стеснялся Марики. В голове стучало: «На обычных лыжах бегаю прекрасно. Где еще представится возможность? Надо испытать». Поколебавшись еще, решился.
Ганс с Марикой помогли надеть и встать на лыжи, Ганс сел за штурвал катера. Едва рванул с места, Сева не устоял и упал. Ганс предпринимал одну за другой попытки поднять Севу из воды, Марика поддерживала за талию, но при рывке катера, устоять не удавалось. Долго ничего не получалось – лыжи не поднимались из воды на поверхность. Как катер трогался, Сева падал. Лишь с шестого или седьмого старта, когда Ганс потерял надежду, что у Севы получиться, он благополучно выскочил из воды и заскользил по поверхности.
Радость переполняла, впервые скользил по воде на лыжах, и получалось. Успешно преодолев первую сотню метров, на вираже не удержался и свалился под смех девушек.
— Скажи ему, пусть пока отдохнет, а мы с Адой потренируемся, – попросил Ганс Марику. Ему не терпелось самому встать на лыжи.
Марика села за штурвал, Сева рядом, а ее приятели надели лыжи. Вылетев на середину озера, они начали выделывать акробатические трюки, демонстрируя высший пилотаж синхронного катания. Поднимали по очереди ноги, крутились на месте, Ганс сделал сальто. Завидуя, Сева любовался новыми знакомыми – ему таким трюкам не научиться. Лыжами пара владела в совершенстве, вызывала восторженные оценки зрителей на берегу, яхтах и на веранде прибрежного ресторана.
— Как кичатся своим умением! Утопим, чтобы не хвастали? – улыбнувшись, предложила Марика, и, не дождавшись реакции Севы, резко крутанула штурвал. — Сейчас искупаем их! – Катер кинуло в сторону, натяжение каната упало, удержаться, не упасть, требовалось большое мастерство. Марика продолжала резко бросать катер в разные стороны, не оставляла попытки свалить влюбленных в воду. Адель с Гансом смеялись над её маневрами и умудрялись не только устоять, еще показывали акробатические номера. Пара опытная, и замысел долго не удавался. И все же, когда канаты, буксирующие лыжников, в очередной раз перехлестнулись, Адель грохнулась, за ней вниз головой кувыркнулся Ганс. Марика выключила мотор и пустила катер на волю волн, захлопала в ладоши, захохотала. Сева испугался за лыжников, отобрал у Марики штурвал, попробовал включить мотор, он включился. Катер сразу набрал скорость, Марика сбавила её и направила катер к барахтающейся в воде Адели. Сева помог девушке взобраться на борт, выловил лыжи, и все вместе направились спасать Ганса. Он, смеясь, что-то доказывал Марике. Компания вернулась на остров.
Марика уговорила Ганса еще поучить Севу. Он сел за штурвал, Сева надел лыжи. С четвертой попытки, наконец, поднялся из воды и заскользил по поверхности озера, с трудом удерживая равновесие. Успешно преодолев первый поворот, на втором свалился. Ганс остановился, Сева выловил лыжины, забросил их на борт, девушки помогли взобраться на катер.
Причалив к берегу, Ганс заглушил мотор, выпрыгнул на берег, и, подхватив подружку, потащил купаться. Марика осталась с Севой, и взялась за его обучение. Ей очень хотелось, чтобы он научился, видела, как переживает, что ничего не получается.
Во время уроков тела их соприкасались, груди ее прижимались к его телу, Сева ощущал ее упругий живот, нежную кожу, успевшую высохнуть на солнце, горячее дыхание. Тело её завораживало, и вместо того чтобы смотреть на движения, позы, которые она показывала, не мог оторвать взгляда от упругих полушарий грудей, выпирающих из купальника от самых темных налитых сосков.
Она заметила его взгляды.
— Я кому объясняю? Вижу, тебе интереснее рассматривать меня.
— Не научусь никогда! Если честно, любоваться твоей идеальной фигурой приятнее. Никогда не видел такой, красивой женщины.
— Даже лучше Адели выгляжу? Она королева красоты прошлогоднего конкурса. – Сева кивнул. — Умеешь говорить комплименты. Не ожидала от тебя. Красивых женщин с идеальной фигурой и у вас в России хватает. Кончай глазеть, слушай внимательно, смотри, что показываю! – Она выгнула спину назад, потом нагнулась вперед и снова выпрямилась. — Заставлю все сделать на практике. Ты должен научиться. Такой большой, сильный и не можешь устоять. Говорил, на обычных лыжах хорошо хожу.
Севе пришлось убрать взгляд от ее бюста и перенести на лицо. Глаза их встретились, и между ними проскочила невидимая искра. Привыкшая к вниманию мужчин, принимающая его, как должное, от его взгляда смутилась.
— Что смотришь! Женщину в купальнике не видел?
— Как ты не видел! Извини, помимо моей воли происходит. Продолжай урок.
Она еще раз показала, как управлять туловищем, поднимать лыжи из воды при старте, потом с помощью Севы поднялась на катер и села за штурвал.
— Хватит разговоров, старайся выполнять, что я показывала!
Уроки Марики помогли. Удивился самому себе – получалось! С первого раза лыжи благополучно поднялись на поверхность, и заскользили. Благополучно завершив на воде круг, они вернулись. Марика потребовала, чтобы Сева еще несколько раз попробовал брать старт, научился отрываться от берега, не падать в момент выхода лыж на поверхность. Наставления Марики пошли на пользу. Оказался способным учеником – стало получаться. Два из трех стартов, уже брал успешно. Наловчился принимать правильную стойку, поднимать лыжи из воды, на поворотах пока чаще падал, но успех был заметен.
— Для первого дня совсем не плохо, – похвалила Марика. — Я неделю мучилась.
— Давно научилась?
— Ой, и не помню. Лет в шесть или семь родители надели мне лыжи. Плаваю с трех лет.
«Имея дома бассейн, отчего не плавать с детства?» – подумал Сева. Сам научился после второго класса летом в лагере, а водные лыжи видел только в кино. В Стародубске ими не увлекались. Слишком дорогое удовольствие.
— Пошли купаться, – позвала Марика.
Оставив катер, они присоединились к Адели и Гансу, и вскоре вся компания весело плескалась в неглубоком заливе. Среди новых знакомых Сева чувствовал себя удивительно свободно. Марика часто забывала обязанности переводчицы, и тогда он больше догадывался, чем понимал общие шутки и смех.
Накупавшись, компания покинула остров, и направилась в прибрежный ресторан.

***
Пока Сева осваивался, привыкал к незнакомой обстановке, в Стародубске каждый день его вспоминали.
Егор Иванович – муж матери – всегда любил выпить, а после смерти Лизы и знакомства с Севой запил по – черному. Забросил работу, дни проводил в пивной. В августовский солнечный день, когда Сева осваивал водные лыжи, Егор был в пивной.
С неопрятным, явно навеселе мужчиной, стоял за высоким мраморным столиком и медленно тянул светлое жигулевское, разбавляя водкой, которую украдкой наливал приятель. На столе пустые кружки, окурки, рыбьи головы и хлебные корки. Другие посетители тоже крадучись доставали из карманов посуду и в грязные пивные кружки доливали водку. Уборщица проворно убирала пустые бутылки, буфетчица за стойкой делала вид, что не замечает нарушения порядка. В пивной грязно, шумно и темно от дыма. Егор чокнулся кружкой с напарником и, морщась, быстро опрокинул содержимое в рот, понюхал хлебную корку, прихлебнул пива из другой кружки. Выпил уже достаточно, и теперь изливал душу собутыльнику.
— Скажи, Вася, ты простил бы? Молчишь!
— Опять о бабе вспомнил, – ворчит Вася. — Сдались они тебе. Валентина – баба твоя, вполне справная, чего еще?
— Не понимаешь ты. Послушай...
— Будет, – тянет за рукав Вася. — Допивай, еще схожу.
— Погодь, послушай... Она умерла, а я гад... Вася, не дослушав, забрал в свои большие руки сразу по четыре кружки и направился к стойке. Егор, крепко ухватившись за стол, склонил голову, продолжал разговаривать сам с собой.
У соседки Севы по квартире Нины, тем временем, с каждым днем крепла надежда захватить его комнату. Постоянно теребила мужа.
— Объяснил председателю месткома, по закону имеем право на его комнату? – не в первый раз напоминала мужу. — Месяц прошел, как уехал. Сообщил бы, ждать или останется у папочки? Мучаемся в неизвестности, а ты всё не сходишь в завком. Отдадут ордер на комнату, качай потом права.
— Никому ничего не отдадут, – лениво отвечал муж. — Вернется сосед. Нечего ему там делать. Обязательно вернется. Зря мылишься на комнату.
— Не уверена. Я бы минуты не колебалась, осталась. Что хорошего видим? Ты – инженер, а получаешь в десять раз меньше моей сестры с четырьмя классами.
— Я не торгую квашеной капустой.
Как обходились в бригаде без него, какими заботами жили друзья, завод, пока Севу развлекали в Германии, потом ему рассказали.
Обязанности бригадира передали его приятелю Сергею. Теперь он распределял заказы, помогал, если у кого-то что-то ломалось. За исключением нескольких молоденьких выпускниц ПТУ, большинство в бригаде работали давно, сами справлялись с поломками. Помощь Сергея требовалась редко, и он, как все, работал на своем станке. Отвлекали молодые. Вторую смену хандрил станок Нади.
— Руки – крюки, вот и летят свёрла! Первый день встала за станок? – возмущался он. — Все о Всеволоде Ивановиче думаешь?
— При нем станок всю смену тянул.
— Кайфует наш Всеволод Иванович у немцев, а у тебя сверла летят.
На помощь бригадиру подходит Володя, работающий на таком же станке. Вместе они разбирают управляющее устройство станка с программным управлением.
— Здесь точная механика – электроника, а ты как на обычном токарном, силой пытаешься, – выговаривает он Наде.
— Правильно закрепить сверло никак не научится, – ворчит Сергей.
— Ждешь, вернётся Севка в нашу дыру? Я бы остался, – заметил Володя.
— Если оставят.
— Плохо думаете о Всеволоде Ивановиче, – заступилась за бригадира влюбленная Надя.
Несмотря на холодок в их отношениях, Надя продолжала надеяться, что они поженятся. После ухода жены, он ни с кем, кроме неё не встречался.
***
Далеко в Германии, Сева в эти минуты был на одном из отцовских предприятий – заводе фармацевтического оборудования. Сопровождаемый руководством и Амалией, отец показывал Севе завод. Чистота, автоматика поразили, но советское воспитание не позволили открыто выразить восторг. По его просьбе посетили инструментальный цех, – знакомое производство, здесь Сева не сдержался и высказался.
— У нас в цехе похожие станки. Порядка и чистоты в цехе меньше, вместо голых девиц портреты партийных вождей. – Сева обратил внимание, на большинстве рабочих местах красуются цветные календари, картинки с одетыми и раздетыми красавицами, тут же банки с пивом, бутылки «Колы». Увидев большое начальство, никто не поспешил прятать их.
— Пиво в рабочее время? – удивился он.
— Когда в меру, стимулирует, – объяснил г-н фон Клуге.
Внимание Севы привлек фрезеровщик, обрабатывающий двойную шестерню, и он подошел ближе.
— Можно посмотреть?
Амалия перевела одному из сопровождающих, станок остановили. Сева самостоятельно вынул из патрона фрезу, осмотрел.
— Такие отверстия у нас обрабатывают одновременно в двух плоскостях.
— Скажу технологу, – согласился инженер, не спуская глаз с г-на фон Клуге. А отец доволен, сын заинтересовался его делом.
— И еще, если уменьшить угол заточки, можно увеличить скорость резания.
Г-н Клуге с интересом прислушивался к Севе. Амалия перевела и это замечание, специалисты снова подобострастно закивали, обещали подумать.
В следующем цехе, разорвав кольцо сопровождающих отца, к нему прорвался молодой рабочий азиатской наружности, залепетал что-то по-своему. Его грубо оттеснили.
— Потом, потом разберемся, – объяснил один из представителей администрации. Сам г-н фон Клуге, увлекая за собой Севу, невозмутимо шествовал дальше, не удосужившись спросить, кто и чего хотел. Сева вопросительно посмотрел на Амалию, и она пояснила:
— Турецкий рабочий. Нарушает дисциплину.
Отец, поняв, о чем речь, прибавил:
— Вынуждены держать иностранных рабочих.
— Чего хотел? – полюбопытствовал Сева.
— Служба кадров разберется. У отца нет времени выслушивать каждого рабочего иностранца, – пояснила Амалия.
В инженерном центре Севу поразило множество электронно-вычислительных машин – ЭВМ – огромных тогдашних компьютеров, и симпатичные девушки, работающие за ними.
— Столько девушек, на что тогда вычислительные машины? – не понял он. Отец и один из администраторов постарались популярно объяснить. Амалия не разобралась в технических терминах, и перевела так, что Сева совсем ничего не понял.
На обратном пути отец со специалистами и переводчица приотстали, а Сева опять остановился на участке, где успел показать себя. На клочке бумаги набросал схему фрезы с измененным углом и показал фрезеровщику, с которым общался. Их обступили другие станочники. С помощью жестов и чертежа Сева старался растолковать свою идею. Немцы поняли одно – предлагает что-то изменить. Нашелся станочник, знающий несколько русских слов.
— Россия?.. Оч - чень карошо… фройндшафт, рот фронт!.. Кароший человек, не сунь нос в чужой дело.
Кто-то ему шепчет, что Сева родственник директора, и он виновато смолкает. До Севы не сразу дошло, что он не в родном цехе, любые изменения вряд ли на пользу станочнику. Улыбнулся, демонстративно порвал бумажку с чертежом, показал свои рабочие руки и несколько раз повторил:
— Ich bin auch Arbeiter und zwar Dreher. (Я тоже рабочий, токарь). В это время подошла Амалия.
— Вот ты где, я с ног сбилась в поисках! Отец ждет тебя.
Прежде чем уйти, Сева успел дружески пожать руки нескольким рабочим и улыбнуться.
***
Дни бежали за днями, Сева вживался в незнакомую жизнь, делал новые открытия. Убеждался, немцы такие же люди, как русские, волнуют их те же заботы. С рядовыми немцами практически не встречался, но понял, никаких бидонвилей и сараев – бараков, виденных в телевизоре, и которые встретишь даже в окрестностях Москвы, ни в Бонне, ни в Кельне нет. Амалия объяснила, что все небогатые люди живут в многоквартирных домах, снять квартиру под силу любой работающей семье. Она с подругой снимает квартиру на двоих – так дешевле и веселее. Её ответ не очень убедил Севу и он спросил, где живут иностранные рабочие, что работают у отца.
— Тоже снимают квартиры или живут в комфортабельных общежитиях. Домики из картонных и жестяных коробок, что ты видел по телевизору, строят бедняки в Южной Америке. Наши социальные службы заботятся, чтобы никто не остался без крыши над головой. И не проживешь, морозы случаются такие же, как в России. – Популярно объяснила Амалия.
Обратил внимание Сева и на добротную одежду на людях, хотя летом и в Стародубске люди выглядят хорошо.
В один из вечеров Сева c компанией Марики приехали в фешенебельный ночной клуб «Феникс». Она познакомила с компанией, охарактеризовала каждого, кто есть кто. По случаю теплых летних вечеров, их усадили на открытой веранде ресторана. На эстраде играл оркестр, выступали солисты, гости танцевали. Время от времени Марика или Урсула – новая знакомая приглашали Севу на танцевальный пятачок. Парни больше говорили, вспоминали веселые истории, громко хохотали. Марика, увлекшись, часто забывала переводить. Когда новая история или анекдот вызывали очередной взрыв хохота, Сева вопросительно смотрел на неё, чувствуя себя неловко. Отдельные фразы, что-то понимал, но когда это был юмор, иносказательность, оставался беспомощным, если Марика не объясняла.
Друзья ее в большинстве великовозрастные студенты, ровесники Марики, благодаря возможностям родителей, растянувшие бесшабашную студенческую жизнь на годы. Сама она два года назад окончила университет.
Севу волновала одна Марика, и общался больше с ней, а ее друзьям лишь отвечал на вопросы. Да им было не Севы. Лишь один малознакомый Марике парень – Штефан, заинтересовался Севой. Он смешил компанию, показывал фокусы на спичках, и время от времени задавал Севе вопросы. Позже выяснилось, что он репортер какого-то «желтого листка», как пренебрежительно назвала его газету Урсула. Не распознав журналиста, Сева с Марикой, искренне отвечали на его странные вопросы.
— Что больше всего поразило на заводе отца?
— Девочки в информационном центре.
— В России клубы подобные «Фениксу» есть?
— В каждом городе. Какой это клуб? Ресторан классный и только.
— Не только ресторан. Закрытый элитный клуб, многие мечтают хотя бы заглянуть сюда, – за Штефана ответила Марика.
— Тем хуже. Наши рестораны открыты для всех, были бы бабки.
— Бабки – это что? – спросила Марика, — деньги?
— Правильно. Понимаешь разговорный язык, оказывается.
— Что пристал, русского не видел – остановила Штефана его девушка. Штефан, увлеченный разговором, забыл о ней, а она тащила танцевать
Оркестр грянул зажигательный рок-н-ролл. На танцевальный пятачок вышли несколько пар и затряслись в ритм музыке. За ними на площадку потянулись степенные пары. По телевизору Сева видел, как танцуют мастера; здесь на площадке – ничего похожего, каждый прыгал, махал руками, выделывая ногами кренделя, как умел. Точно так танцевали в Стародубске. Классический рок-н-ролл умеют танцевать единицы. Сообразив, что и он так сумеет, Сева пригласил Марику. Надоел своими вопросами Штефан.
Вышли на танцпол и в первые же секунды Сева пожалел, что решился. Марика начала с настоящего рок-н-ролла. Увидел, что рядом выглядит комично, но, глядя на соседние прыгающие пары, немного успокоился, старался повторять па Марики. Что-то получалось, по крайней мере, двигался в ритм музыке, копировал её движения. На них никто не обращал внимания, все заняты собой, и Сева осмелел, вошел в азарт, делал рискованные движения, прогибаясь чуть ли не на девяносто градусов, получая искреннее удовольствие от танца. Оба достаточно выпили и держались раскованнее обычного.
Вернулись за стол, и Марика похвалила его, поцеловала.
— Молодец, не тушуешься. Получалось лучше многих других, а я брала уроки, – скромно похвалила она.
Они еще посидели за столом, посмеялись над анекдотами Штефана. Один из компании, Вольфган, пригласил Марику на следующий рок-н-ролл. Очевидно, он тоже брал уроки. Когда они с Марикой вышли на круг, площадка опустела, им освободили место, и, окружив, с восхищением наблюдали за парой, выделывающей акробатические номера. Это был настоящий рок-н-ролл. Именно такой танец Сева видел в кино и однажды ночью по телевизору в концерте артистов зарубежной эстрады. Теперь раскаивался, пригласив Марику, показал полное неумение танцевать рок-н-ролл. Надеялся «потопчемся», как другие.
В перерыве между танцами и эстрадными номерами, Сева с Гансом пошли в туалетную комнату. Перед возвращением на веранду, Сева приотстал, и тут дорогу ему преградили два спортивного вида парня. Один неожиданно схватил за ворот рубахи, другой ловко завернул руку. Сева опомниться не успел, как оказался зажат парнями. Все произошло мгновенно. Подошел третий и на плохом русском спросил:
— Господин Василёв?
— Что вам надо? – возмутился Сева, пытаясь вырваться из крепкий объятий парней.
— Оставь фройлен Мейер! Понял?
Сева струхнул, хмель вылетел из головы. Вспомнил стародубские и московские инструкции не отвечать на провокации и миролюбиво заметил:
— Что вы хотите? Есть претензии к фройлен Мейер? С ней решайте.
— Еще разговаривает! – возмутился парень, что говорил по-русски и больно стукнул Севу в живот. — Haue dich nach Russland ab! (Убирайся в Россию)! Ублюдок. Коммунист.
Сева скорчился от боли, парни держали его, и он не мог пошевелиться.
— Не оставишь её, – плохо будет! Запомни! – Парень сделал рукой характерный жест у горла.
— Пустите! – Сева не оставлял попыток вырваться из железных объятий. Первый что-то сказал верзилам, они вдруг отпустили его и быстро вышли.
— Повторять не буду, – напомнил говоривший по-русски, и бросился за товарищами.
Униженный вернулся Сева за стол. «Кто эти парни? Кто-то из ухажеров Марики, сказать ей»? Решил не говорить. Компания обсуждала очередную историю, и на Севу не сразу обратили внимание. Первым отключился от общего разговора Штефан, и вновь пристал с расспросами.
— Рассказывают, во время экскурсии на завод, ты подал отцу техническую идею?
— Техническую, – Сева улыбнулся, – по-нашему рационализаторское предложение. Скажи ему, Марика, рыжеволосая фройлен заснет сейчас, здорово перебрала. – Марика повернулась к подруге Штефана, та действительно засыпала.
— Пошли танцевать, – позвала Марика, и они вошли в круг. Медленный танец захватил обоих и Сева забыл о неприятном инциденте, назойливом Штефане. Кроме Марики в огромном зале, сверкающем разноцветьем огней, звоном посуды, громом оркестра и голосом певицы из динамика, он никого не видел, не слышал и был счастлив. Танцуя, Марика опустила голову ему на плечо, а когда поднимала взгляд, смотрела влюбленными глазами и не скрывала своей симпатии.
***
Шофера Марика не взяла и домой повезла Севу сама. После достаточного возлияния, на перекрестке едва не врезалась в рекламную тумбу, чуть не сбила полицейского. Он засвистел, вскочил в свою машину и поехал за ними. Марика прибавила скорость, свернула в узкую улочку, выскочила на широкое шоссе, вновь свернула в переулок, и, в конце концов, избавилась от погони. Только теперь, когда Марика сбавила скорость и успокоилась, Сева по - настоящему испугался – несется с такой скоростью!
— Ловко мы? – спросила Марика.
— Я даже испугаться не успел. Больше, пожалуйста, не гони. Ты же пила.
Дальше добирались без приключений. Остановились у ворот перед незнакомым особняком.
— Приехали, – сказала Марика, посигналила и ворота раскрылись.
Сева удивился, еще не догадываясь, куда его привезли. Вопросительно посмотрел на Марику. Она поняла не высказанный вопрос.
— Этой мой дом.
— Не поздно?
— Отвезти домой?
— О тебе беспокоюсь. С тобой готов и ночь, и день, никогда не расстаться.
— Тогда пошли.
Марика провела Севу мимо поклонившейся ей горничной, что-то сказала, и повела на второй этаж. У себя в гостиной притянула к себе и поцеловала. Счастливый, Сева сжал ее в объятиях, осыпал поцелуями. Вырвавшись, она остановила его,
— Не спеши.
Сева попытался закрыть дверь на ключ и не нашел запоров.
— Комнаты родителей в другом крыле. Никто не войдет, не волнуйся. – Достала из бара небольшой поднос с бутылками и бокалы.
— Что будешь?
— Сок или минералку, перебрал сегодня. И ты хороша.
Марика налила ему сока, себе виски, разбавила содовой.
— Посиди. – Она включила магнитофон. — Послушай пока музыку, я первая приму ванну. – И скрылась за одной из дверей. Прошло несколько минут, показавшиеся Севе часами, ему наскучило одиночество, и он постучал в дверь. Марика что-то прокричала, Сева не разобрал и приоткрыл дверь. Из белой пены выглядывала голова Марики. Он подошел и они поцеловались.
— Не терпится? Лезь!
Сева не понял.
— Залезай, говорю! Чего ждешь? – Марика наполовину поднялась из пены и стала расстегивать ему брюки. Сева смутился. «Она в уме»?
— Мне тебя раздевать?
— Поместимся? – «Была, не была», – решил Сева. Снял брюки, рубашку и, оставшись в плавках, залез в ванну. Купаться вместе с женщиной ему еще не приходилось. Не видел раньше и такой большой, да еще изогнутой ванны. Они опять целовались, брызгали пеной друг в друга, баловались как дети. Под водой Марика стянула с него плавки, и они соединились в любовном экстазе. Впервые Сева занимался любовью в такой необычной обстановке. Из ванной поползла пена, во все стороны летели брызги, вода заливала пол.
Как-то Сева предложил жене заняться любовью в ванной, так она возмутилась, обозвала извращенцем, посчитала оскорблением и не позволила. Сказывалось пуританское воспитание. Фригидная по натуре, Лариса равнодушно относилась к сексу, всякий раз, стесняясь, тушила свет и не позволяла разглядывать себя.
Сейчас в ванной сладостная истома охватила Севу. Несмотря на усталость в ногах, они соединились во второй раз и потом отдыхали, нежась в теплой приятной воде. Марика первой поднялась и вылезла из ванны. Сева попытался удержать, затащить обратно в воду, но она выскользнула из его рук, достала с вешалки и протянула ему край широкого полотенца. Они долго вытирали друг друга, потом Марика повела в спальню. Оказавшись в постели, Сева сразу же набросился на неё.
— Передохнем, замучил, – устало проговорила она. — Жарко. – Сдернула с себя простыню. В комнате царил полумрак, лишь свет не очень близкого уличного фонаря освещал Марику и позволял любоваться, открывать подробности её тела. Оно было прекрасным. Раньше Сева не удостаивался чести – любоваться женским телом.
— Ты чудо! Красавица моя! Не верю, все, правда, не сон. Может, снишься? – Сева не мог сдержать восторга, рассматривая Марику.
Признался, что впервые видит нагую женщину. Она не поверила.
— С женой, будто не занимались любовью.
— Очень стеснительная была, всегда тушила свет. Посмотреть, не смел. Русские женщины скромны, не представляешь!
Марика не представляла.
— Мужчина должен хорошо знать свою женщину, все её интимные и эрогенные места. Нескольких секунд созерцания оказалось достаточно, чтобы Сева вновь возбудился. — Не спеши, передохнем, – шептала она, рука продолжала путешествовать по его телу, пока они вновь не оказались на качелях любви.
***
Большую часть времени фрау Маргарет фон Клуге проводила на своей половине дома. У нее большая гостиная, обставленная старинной мебелью. Стены украшали картины в добротных рамах. Здесь фрау Маргарет принимала своих гостей – таких же, как сама, старых дам, друзей юности. Она выросла в богатой семье, когда-то приближенной к императору, затем к канцлеру. При Гитлере семья тоже процветала. Муж поставлял армии лекарства, предприятия его входили в империю фармацевтического короля Бауэра. Старший сын Курт мог остаться в Берлине, служить при генеральном штабе. Муж имел достаточно связей в верхушке Третьего рейха, чтобы не посылать сына на Восточный фронт. Курт сам напросился. Отто – более практичный, остался дома. После войны благополучие семьи Клуге пошатнулось, муж умер в сорок шестом, и все заботы взял на себя старший сын. Он нашел компаньона, и вместе не только восстановили принадлежащий отцу завод медицинского оборудования, приобрели еще несколько фармацевтических предприятий, стали совладельцами большого концерна. Кто из сыновей оказался умнее, показало время. Отто и учился плохо, и к делам интереса не проявлял. Женился удачно. В жены взял дочку богатого торговца из новых, сколотивших капитал на войне. Свёкор предлагал приличную должность в своей фирме, Отто, поработав с неделю, отказался. Денег жены и сумм, выделяемых братом, с избытком хватало для приятного времяпрепровождения. Честь семьи поддерживал Курт, и мать любила его больше.
Известие о незаконнорожденном сыне Курта, Отто встретил в штыки. Убеждал мать и брата, что Сева ни какой не сын, а красный агент. Фрау Маргарет тоже настороженно ожидала приезда неожиданно объявившегося внука. Увидев, как помолодел, преобразился сын с приездом Севы, изменила отношение. Радость Курта передалась и ей. После гибели жены и дочки, Курт так и не женился, а потом и вовсе перестал думать о новой семье. Известие о сыне несказанно обрадовало, придало новые силы, подняло дух. Фрау Маргарет давно не видела сына таким счастливым.
Не впервые после приезда Севы, заводит о нем разговор с сыном.
— Спешить не будем, – объяснял Курт холодность Севы. — Не торопи, не привык еще к нам. Поживет, посмотрит, сравнит…Парень смышленый. Не хватает культуры? В приюте воспитывался. Каким манерам могли научить... Наверстает упущенное. – Курт не строил иллюзий легко перевоспитать взрослого человека, выросшего в другом мире, поклонявшегося другим богам.
— Отто не верит – Сэва сын твой. Агент красный.
Курт расхохотался.
— Ему пора приличные книги читать, тогда перестанут кругом мерещиться агенты Кремля. Посмотри на парня, не похож на меня в молодости?
— Что-то наше фамильное есть, ты прав. Одно не нравится – родственные чувства к нам не проявляются у сына твоего.
— Ждала, бросится на шею, ах, грандмаман! Ах, бабушка, как я счастлив! – Курт выхаживал по комнате. — Русские не склонны выплескивать эмоции. Поставь себя на его место, как воспитывали, что вбивали в голову? Курт склонился над матерью, она притянула его к себе, прижала голову к груди.
— У меня одно желание – был бы ты счастлив!
***
По утрам в воскресенье г-н Клуге с матерью и Севой отправлялись в методистскую церковь. Против ожидания, в храме Сева не скучал, даже понравилось слушать проповеди, хотя не всё слышал. Амалия переводила слишком тихо, чтобы не мешать окружающим. Нравилось, что проповеди священника о сегодняшних делах прихожан. Любопытны свидетельства, с которыми каждую службу кто-то выступал. Совсем не печальные, порой даже жизнерадостные песни, исполнял хор. Часто к хору присоединялись сидящие в зале. Но больше всего поразили довольные лица прихожан, ни у кого озабоченности или печали, подавленности, которую ощущаешь в православной церкви. Никто поминутно не крестился на иконы, да их и нет. Старух и стариков единицы, большинство молодежь, люди среднего и старшего возраста, лица светятся радостью. Друг друга называют братьями и сестрами. При входе в храм на ступеньках ни одного нищего. Во время службы все сидят, перед каждым полочка, на которую кладут, вручаемые при входе, Библию и Песенник. Как всё не похоже на церковь в Стародубске! Правда, в Стародубске церковь внутри красивее. Огромный иконостас за клиросом, стены в иконах, потолок в картинах из Святого писания, а здесь ни одной иконы, зато много цветов – искусственных и настоящих. Позади священника на стене большой крест с распятым Христом, столик с раскрытой Библией и горящими по бокам свечами. Все торжественно и строго, хотя пред началом службы, все громко приветствуют друг друга, целуются, разговаривают совсем не о церковных делах. Не стесняясь, открыто смеются. Благостная тишина наступает только с началом службы. В первое посещение перед началом службы священник представил Севу прихожанам. Амалия подсказала встать, чтобы все могли его увидеть, зал аплодисментами приветствовал Севу и его отца.
Позже Сева побывал на богослужении в лютеранском храме, там ритуал службы не отличался от методистской церкви. Отец объяснил, что служения у протестантов разных конфессий схожи, и в основе вероучения одни и те же идеалы.
В один из воскресных дней на службу поехала одна фрау Маргарет, Севу отец повез в город своего детства – Кобленц, в восьмидесяти километрах от Бонна. Познакомить с племянником Паулем – ровесником Севы, сыном сестры покойной жены, его родителями.
Сева не горел желанием ехать, c большей радостью остался бы дома. Уезжая с отцом, лишался очередного свидания с Марикой. После визита в «Феникс» и ночи у неё дома, они встречались ежедневно. Пропустили лишь день, когда Марика ездила к родственнице в Дортмунд. Сказать отцу, что с удовольствием провел бы воскресенье в городе – обидеть. Видел, как отец рвался поделиться своей радостью и представить сына всем своим родственникам, показать город детства и любимые места на Рейне.
Сестры Берта и Герда из семьи скромного лютеранского пастора. Герда младше жены Курта и когда сестра вышла за аристократа Клуге, очень завидовала, просила и её познакомить с кем-нибудь из его круга, но родители настояли выйти замуж за пастора соседнего прихода. Став набожной, как родители и муж, она больше не завидовала богатой сестре и была счастлива своей судьбой. Сын Пауль не пожелал продолжить семейную традицию и, с помощью дяди, окончил Университет. Работал в городском магистрате. Женился, развелся и вел беззаботную жизнь молодого холостяка.
Встретила их Герда, тоже пропустившая службу, по случаю приезда родственников. По - родственному приветствовала Курта и Севу, обоих расцеловала, полюбопытствовала, кем им приходится Амалия. Долго рассматривала Севу, словно он прибыл с другой планеты, через Амалию засыпала вопросами о Советском Союзе, удивилась, что он не крещен, наказала Курту обязательно крестить сына. Сева первый русский, кого она видела.
Севу удивляло, а чаще возмущало, что встречавшиеся с ним, ничего не знают о его Родине. На полном серьезе спрашивают о медведях, разгуливающих по городу, интересуются, где воспитывают младенцев, которых коммунисты отбирают у родителей. Когда вступал в комсомол, его спрашивали не только какая партия у власти в Парагвае и кто секретарь СЕПГ в ГДР, а кто канцлер ФРГ, но и кто возглавляет Народный хурал Монголии. Знать всё это был обязан каждый четырнадцатилетний подросток, вступающий в комсомол. Дальше просвещение продолжалось на политчасе, политзанятиях, на принудительных лекциях, на которые сгоняли работяг. В итоге все его поколение худо-бедно, часто не объективно, но знало, как живут люди, что творится в мире. Марика полгода проучилась в Ленинграде, её подруга Ингрид училась на русском отделении в Университете, Амалия изучала русскую литературу, и все они практически ничего не знают о Советском Союзе. Что ж тогда спрашивать с Герды, окончившей церковно-приходскую школу.
Накрывая стол, она поставила кувшин местного вина и заметила, «Рислинг» из семейного подвала. Отец прибавил, что семья свояченицы из потомственных виноделов и предложить гостям свое вино – традиция. Окрестности Кобленца славятся знаменитыми виноградниками и винами.
— У нас выращивают виноград Johannisberg Riesling – синоним настоящего «Рислинга». Вдоль Рейна и Майна на 40 километров простираются виноградники. Гряда гор защищает их от холодных ветров, много солнечных дней, – пояснила Герда.
Сева не преминул заметить, что в Стародубске иногда продают болгарские и венгерские вина, названия которых начинаются с «Рейн».
— Это не то! Самые лучшие вина только из виноградников с берегов Рейна и Мозеля, – не устояла похвастать Герда.
Пока гости беседовали с хозяйкой, вернулся со службы Дирк. Пастор перекрестил всех, обнялся с Куртом и Севой, рассказал, что как только прочитал в газетах о Севе, с нетерпением ждал встречи. Пришел после службы и Пауль. Тоже обнял дядю и Севу, поцеловал ручку Амалии, сразу положил на нее глаз.
После недолгого застолья, Курт извинился перед хозяевами, объяснил, что обещал показать сыну город, где в детстве проводил каждое лето, потом они едут в Санкт - Гоарсхаузен посмотреть знаменитую скалу – утес Лореляй. Экскурсоводом берут Пауля.
— Не знаю, говорил ли дядя, – двоюродный брат повернулся к Севе, — нашему городу две тысячи лет, сегодня важный культурный и деловой центр Среднего Рейна, у впадения Мозеля. Место это обязательно увидим, но начнем экскурсию со Старого города, с замка Кобленц.
Неширокими улицами и улочками объехали старинную часть города с готическими и романскими церквями, домами из местного красного песчаника, остановились у заборчика большого двухэтажного дома, бывшего родового гнезда семейства сестер Магды и Герды. На вопрос Севы, кто теперь здесь живет, Пауль ответить не смог – дом несколько раз переходил от одного владельца к другому.
Осмотрели знаменитый «Цветочный двор», остановились на площади перед церковью святого Кастора, построенной в 12 веке. Перед входом в храм, Пауль подвел гостей к каменному фонтану «Castor Brunnen» и рассказал историю сохраненных на фонтане надписей.
— В годы наполеоновских войн, в честь будущей победы над русскими, французский префект в 1812 году написал… – он попытался прочитать французский текст, а Амалия перевела: «Памятник о походе против русских». Пауль продолжал: — Как вы хорошо знаете, поход Наполеона на Россию для его армии закончился плачевно. В новогоднюю ночь 1814 года войска Пруссии и России форсировала Рейн и русская армия овладела Кобленцем, освободив от французов. Командующий русскими, урожденный француз на русской службе, продемонстрировал чувство юмора и приказал прибавить на постаменте к «памяти о походе против русских» дополнительную надпись на французском: «Vu et approuve par nous commandant (russe de la ville de Coblentz) le ler janvier 1814». На русский переводится как: «Видели и подтверждено нами. Русский комендант города Кобленца, 1 января 1814».
— А теперь едем на самое живописное место – знаменитый «Немецкий угол», – объявил отец Севы.
— Это визитная карточка города. Обычно знакомство с Кобленцем начинают отсюда, я специально повез вас вначале в Старый город. Побоялся, после будет не так интересно.
Оставив машину, все четверо направились к стреле – обелиску с флагом ФРГ.
— С 1897 года на огромном гранитном пьедестале здесь возвышалась конная статуя кайзера Вильгельма Первого – объединителя Германии. В 1945 году, в последние дни войны, американские солдаты, оккупировавшие Кобленц, разрушили памятник, уничтожили статую. Мальчишкой я прибегал сюда смотреть, как ремонтировали разрушенный пьедестал, а потом возвели обелиск, – продолжал рассказ о достопримечательностях города Пауль.
Отец Севы заметил, что тоже мальчишкой, до войны, часто бывал у памятника и надеется, его восстановят. Концерн «Клуге &Мейер» и ряд фирм выделили средства на реставрацию монумента Вильгельму Первому.
— Что угол понятно, в России назвали бы это место стрелкой, а почему немецкий? – спросил Сева Амалию. Она не знала или не решилась при боссе и местном экскурсоводе объяснять, перевела вопрос г-ну Курту.
— Когда-то здесь находилась резиденция «Рыцарей тевтонского ордена», более известного в Германии как «Немецкий орден», – пояснил он. — Потому и назвали место слияния двух рек «немецким углом». Посмотри, – он обнял Севу. — Слева Рейн, справа Мозель. Красиво? Еще одна достопримечательность – мост через Мозель, его начали строить в четырнадцатом веке.
— Вверх и вниз по течению Рейна множество старинных замков, практически на каждом километре, – продолжил Пауль. — В прошлую субботу ночью мы с друзьями были на теплоходной экскурсии «Рейн в огне». Впечатление – не забываемое. Замки расцвечены огнями, стреляют петарды, фейерверк. До самого рассвета теплоход возил по реке, а гид рассказывала историю замков.
— Может, найдешь время еще раз поехать и взять Севу? – предложил отец. — Посмотрит на замки ночью, заодно поупражняется в языке.
— Конечно, пусть приезжает.
Осмотрев место слияния рек, сфотографировавшись, взяли курс на Санкт - Гоарсхаузен. По дороге Пауль рассказывал легенды о Лорелее, цитировал Гейне:
Пловец в челноке беззащитном с тоскою глядит в вышину.
Несется он к скалам гранитным, но видит ее одну.
А скалы кругом все отвесней, волны – круче и злей
И, верно, погубит песней Пловца и челнок Лорелей.
Прочитав из Гейне, он помолчал, дал гостям возможность налюбоваться рекой, и продолжил экскурс в прошлое.
Идти в конец косы к самой Лорелее – огромной пятиметровой каменной девушке с распущенными волосами, сидящей на скале, г-н Клуге и Амалия отказались. Сева тоже не рвался, и Пауль пообещал в следующий раз на катере привезти Севу прямо к Лорелее. А пока рассказал еще несколько легенд. Сам он больше любил историю неразделенной любви.
— В прекрасную Лорелею влюблялся каждый, кто ее слышал или видел. Она же отдала свое сердце простому лодочнику, уплывшему в другую страну. В отчаянии Лорелея поднялась на утес и бросилась в Рейн. В память о ней и возведена скульптура. Проплывая мимо, моряки часто слышали ее грустную песню, зовущую к себе. Завороженные ее дивным голосом, рыбаки забывали о лодке, теряли весла и гибли в рейнских водоворотах, капитаны теряли управление судном, налетали на скалу и разбивались.
Поклонники всех легенд виновницей кораблекрушений между городками Бахарах и Санкт – Гоарсхаузен сотни лет считали легендарную Лорелею. Сегодня вблизи горы Лорелей суда проходят без происшествий. Пороги, которые на самом деле были причиной кораблекрушений, и по другой легенде названные рифами «Семь дев» или «Семь девственниц», давно затоплены и не мешают судоходству. Мировую известность легендам о Лорелее принесло стихотворение Генриха Гейне, написанное в 1824 году.
В Кобленц вернулись уже в сумерки. Пауль пообещал Севе в ближайшие дни организовать ночную поездку по реке и пригласить его. Остаться на ужин гости не пожелали и, попрощавшись с Паулем и его родителями, поехали домой в Бонн.
Лена снова остановила мужа.
— Завидую – видел Лорелею. В Университете, когда изучали немецкую поэзию ХІХ века, нам показывали фильм, не помню о каких поэтах, в памяти сохранилось только волшебная картина горного ущелья с рекой, игрушечными замками по берегам, рисунки прекрасной девы с распущенными волосами. Очевидно, рассказывалось о Гейне, и река была Рейн. Повезло тебе! Носились с тобой, устраивали экскурсии, приемы, знакомили с красавицами, всеми способами перевоспитывали рабочего парня в беззаботного сына капиталиста, а ты не поддался, оставил отца, уехал.
— Считаешь, следовало остаться? Сегодня был бы уже директором концерна… И не встретил тебя. – Всеволод обнял, поцеловал жену, она не ответила, вырвалась.
— Отстань! Без меня был бы счастлив.
— Такой чистой доброй души не найти там. Как ни было прекрасно у отца, тянуло домой. – Всеволод снова попытался обнять жену, она опять отвергла его ласки.
— Отвлеклись. Меня интересует история с Марикой, а ты всё про красоты Германии.
***
По утрам г-н фон Клуге просматривал свежие газеты. Однажды, едва развернул первую, натолкнулся на интервью Севы. Быстро пробежав текст, отбросил газету, взял вторую и там фотография Севы с рюмкой, высказывания о заводе, ночном клубе и все, что успел вынюхать Штефан. Объявись здесь писака, г-н Клуге с кулаками набросился бы. Был взбешен. К вниманию прессы относился серьезно, интервью давал редко и лишь солидным газетам. Амалии наказал оберегать Севу от репортеров.
Он нервно нажал кнопку звонка и вошедшей Марте приказал найти Амалию. Та едва успела переступить порог, как г-н Клуге накинулся на нее.
— Предупреждал: ни каких встреч с прессой! – Он кинул ей ворох газет. Амалия испуганно моргает глазами, не решается перебить шефа. Когда он, наконец, остановился, решилась вымолвить:
— При мне никакие журналисты не подходили. Возможно, фройлен Марика знает.
Вошел Сева и отец сделал приветливое лицо.
— Понравились девушки на заводе? – улыбнулся он, обнимая Севу. — Подбирали. – Заметив недоумение сына, пояснил. — В газетах пишут, посмотри, – он протянул несколько газет. Сева посмотрел свои фотографии, повертел в руках газеты и бросил.
— Про меня никогда не писали в газетах.
— Послушай заголовки, – переводила Амалия, — русский Клуге недоволен клубом «Феникс». На заводе «Клуге и Мейер» русского наследника поразили девушки, пиво и высокая зарплата.
— Во, дают! Не говорил я ничего подобного! В глаза не видел ни одного корреспондента. – И вдруг осенило — Может Штефан? Назойливо приставал в клубе с вопросами.
— Корреспондентов лучше избегай, – посоветовал отец, раскуривая традиционную утреннюю трубку. Марта и вторая горничная продолжали накрывать на стол.
После бассейна и завтрака Сева больше не выходил на улицу – играл на бильярде, смотрел по телевизору американский боевик. Неожиданно его позвали к телефону. Звонила Марика.
— Говорил, хочу посмотреть ночную иллюминацию рейнских замков. Сегодня увидишь. Возьми машину и к семи вечера приезжай на речной вокзал. Я встречу. Походим по ночному Рейну, посмотришь иллюминацию замков и фейерверки.
Ничего больше не сказав, не объяснив, отключилась, а Сева долго еще переваривал информацию. Походим или поплывем? Потом сообразил, моряки и речники ходят, а не плавают. У Марики своя яхта, вспомнил, говорила. Выходит, звала покататься по Рейну. За обедом рассказал отцу, и он одобрил очередное приглашение дочери компаньона. Продолжил рассказ племянника о традициях ночных речных прогулок, когда владельцы прирейнских замков иллюминируют их, устраивают фейерверки.
— В верховьях Рейна, с Паулем успеешь побывать, а Марика, скорее всего, покажет ближние к городу замки, может, пойдете вниз, в сторону Кельна. Тоже живописные места. – Он замолчал, вспоминая свою молодость, потом грустно вспомнил. — И у меня была яхта. Молодыми, с Бертой, а потом и с Кэт, ходили до Гоарсхаузена и Кельна. Порой наши прогулки растягивались на двое – трое суток. После смерти моих, яхта долго стояла без дела, пока не подарил её брату.
На пристань отец сам повез Севу. Понимал, у сына завязывается роман с дочерью компаньона. «Как бы всё прекрасно сложилось, приведи их отношения к свадьбе», – подумал в очередной раз, увидев, встречавшую их, Марику. – «Какая прекрасная пара»! – Вслух поблагодарил за заботу о сыне и пригласил чаще заезжать в гости.
Пешком прошли от речного вокзала к стоянке частных катеров и яхт. Их уже ждали Катарина и Бригитта со своими парнями. Йохана Сева знал, Клаусу представила Марика. Отец обнял, поцеловал Севу и вернулся к оставленной машине.
— С твоим приездом г-н Клуге прямо помолодел! Не помню, чтобы сам садился за руль, – заметила Марика.
У яхты капитан и два матроса приветствовали гостей, помогли женщинам подняться по трапу на борт. Яхта Марики оказалась просто огромным катером с несколькими палубами. На Волге такие суда называют речными трамвайчиками, правда, они не такие чистенькие и не сверкают лаком и бронзой, как у Марики.
Хозяйка показала гостям их каюты, пояснила Севе, что её компания каждый год несколько праздничных ночей проводит на Рейне. Сегодня позвала только Катарину и Бригитту с приятелями.
— Могла не приглашать, побыли бы одни, – негромко заметил он.
Марика засмеялась, обняла Севу.
— Не помешают, не волнуйся! Что сказали бы родители, пригласи тебя одного?
— Надеялся всю ночь провести с тобой. Замков я насмотрелся. Днем на экскурсионном пароходике с Амалией три часа плавали мимо. В воскресенье с отцом ездили в Кобленц и к памятнику Лорелеи, по дороге встречали очень красивые замки. Так что повидал. Выглядят, конечно, сказочно. Как на рисунках в книжке сказок Братьев Гримм. Удивительно, как умудрялись возводить их в таких неприступных местах, на высоте, на скалах. Мне говорили, что ночью их освещают.
— Не всегда, – заметила Марика. — В России читают Братьев Гримм?
— В детском доме была толстая книжка с картинками.
Она привела его в свою каюту, спросила не против, расположится вместе, второй свободной каюты нет. Вместо ответа Сева поцеловал. Она обхватила его голову, притянула к себе и губы их встретились. Отпустив, прошептала:
— Мечтала об этой минуте.
Он тоже с нетерпением ждал этого мгновения. Продолжая целовать Марику, руками пытался расстегнуть застежки лифчика, Марика не протестовала и не помогала. Долго ничего не получалось, в итоге Сева все же справился с задачей, и лифчик упал на пол. Сева принялся целовать ее набухшие соски, ложбинку между грудями, а руки тем временем искали застежки на юбке. Марика расстегнула какие-то крючочки, и юбка вместе с трусиками тоже последовала на пол. Теперь ее руки взялись за ширинку его джинсов и, расстегнув молнию, потянули вниз. Кое-как высвободившись из тесных джинсов – пришлось на время оставить любимую, Сева схватил Марику, поднял на руки и перенес на диван. Оба изнемогали от желания и без прелюдий в яростном экстазе соединились. Фантастическое чувственное наслаждение унесло их в волшебный мир, откуда не хотелось возвращаться. Но, ни с чем несравнимые ощущения, как все прекрасное, имели завершение. Так сильно хотели друг друга, что растянуть наслаждение не удалось. Оба быстро достигли пика удовольствия. Сева прошептал:
— Ты сегодня восхитительна. Спасибо!
— Никогда не получала такого удовольствия. – Они слились в долгом поцелуе.
— Вижу, там еще комната. Перейдем и продолжим? – В полуоткрытую дверь только теперь Сева заметил, что в каюте есть еще комната и в ней что-то похожее на постель. Поднял Марику на руки и понес в соседнюю комнату. Она запротестовала и вырвалась. Соскочив на ноги, принялась одеваться.
— Ночь впереди. Не стоит спешить. Пойдем к гостям, забыли о них.
Сева натянул джинсы, надел майку, Марика причесала его и они вышли на палубу. Яхта проходила мимо отвесной скалы, вершины которой не видно. На противоположном берегу открывалась панорама небольшой возвышенности с какими-то строениями, в наступавшей темноте не рассмотреть.
— Проходим мимо знаменитой скалы Дракона. Это с ним сражался легендарный принц Зигфрид. Присмотрись, еще сохранились руины замка, – заговорила она. — Район этот зовется Семигорьем, отсюда начинается романтический Рейн с замками по берегам. Стемнеет, зажгут освещение, – предупредила Марика.
Постучали в каюту к Бригитте с Клаусом. Он крикнул, что сейчас выйдут. Сева догадался – тоже занимаются любовью. Катарина с Йоханом нашлись на баке. Обнявшись, с биноклем в руках, они сидели под навесом и смотрели на реку, проплывающие берега, изредка встречавшиеся небольшие яхты и пароходики, светящиеся огнями. Познакомившись с яхтой, Сева убедился, никакой это ни катер и ни трамвайчик, как показалась в первый момент, а небольшой теплоход вроде «Москвича», перевозивший горожан на правый берег Волги в областном городе.
Совсем стемнело, теперь яхта шла мимо безлюдных диких берегов. Вдруг раздался взрыв, Марика от испуга прижалась к Севе. Вспыхнуло зарево, и головы всех повернулись к правому борту. Глазам открылось удивительное зрелище. В небе тысячами разноцветных огней взрывались петарды, вспыхнувшая гирлянда огней обрисовала контуры сказочного строения на фоне черного неба, желтые огни иллюминации осветили фасад дворца. Огни двигались, переходили из цвета в цвет, как в радуге.
Марика повернула Севу к другому борту. Там тоже пылал огнями средневековый замок с крепостными стенами и боевыми башенками. Зачарованный, Сева не мог отвезти взгляда, не в силах поверить, что видит не иллюстрацию в книжках Братьев Гримм или Андерсена, из детдомовских времен, а настоящий замок, шагнувший из прошлого в наш век электричества. Долго молчал, восторженно наблюдая за волшебными картинами, открывающимися перед ним.
— Красиво, не правда ли? – возвратила в реальность Марика, обнимая его. — Каждое лето вижу это волшебство и не могу насмотреться. И, поверь, это не самые знаменитые, дальше по берегам пойдут еще более величественные замки. Поедешь в верховья Рейна – увидишь совсем не похожие на эти.
— Не представлял, что такие чудеса можно создать руками человека.
Матрос накрыл на баке стол, принес напитки, фрукты, предложил, приготовить чего-нибудь из еды. Есть никто не хотел, налегли на напитки. Вскоре снова пришлось подняться. По левому борту открывалась панорама бело-желтого дворца одного из кюрфустов Кельна.
— На эту сторону посмотрите! – закричала Катарина. Из-за изгиба реки вырисовывался небольшой, весь в огнях замок, прилепившийся на вершине скалы, уходящей, кажется в самое небо. Замок напомнил Севе «Ласточкино гнездо» в Крыму. В медовый месяц по завкомовским туристским путевкам они с женой прошли пешком по Соколиному ущелью из Бахчисарая в Ялту, оттуда ездили на морские экскурсии вдоль южного берега Крыма, и видели знаменитый замок на скале.
Берега Рейна отдельными местами – голыми скалами, лесистыми отрогами напоминали Крым, отметил Сева.
— Замки ночью – зрелище, действительно, неповторимое, – признался он, лаская Марику в постели. До самого рассвета они не могли заснуть, Когда не занимались любовью, вспоминали веселые истории, рассказывали друг другу о себе. В иллюминатор пробились первые лучи зарождающего утра, когда сон сморил их, а яхта подходила к своему причалу.
Марика отвезла Севу к отцу, где его ждали Амалия и Марта.
Сева поблагодарил отца, за организацию ночной прогулки, на что г-н Клуге резонно заметил, что благодарить следует Марику.
— Главное спасибо, все-таки тебе. Спасибо за всё! – После этих слов следовало поцеловать отца, но Сева только обнял его, отец сам поцеловал сына
Вечером Сева с отцом и Амалией смотрели балет в театре.
***
Следующим воскресным днем, после посещения церкви, Марика с Севой продолжили знакомиться с городом. Тоном профессионального гида Марика рассказывала об исторических местах Бона. В одном из переулков оставили машину и пешком, по неширокой улочке, вышли на Мюнстерплац.
— Нас с отцом приглашали в ратушу на прием у обер-бургомистра. Так что в этих местах уже бывал.
Марика собиралась показать средневековую церковь, но путь преградила толпа митингующих, перегородившая вход.
— Жаль не попадем вовнутрь. Есть, что посмотреть. В прошлом Мюнстер была церковью при резиденции архиепископа Кельнского, как у главы русской церкви в Загорске.
— Отец привозил меня сюда и рассказывал об этой церкви. Во внутрь не заходили.
В разноголосице, усиленной мегафонами, слышались голоса в защиту Третьего рейха, требовали свободы какому-то Георгу, девицы с короткими стрижками, как у Амалии, толковали о сексе и порнографии, одна держала портрет Мао-дзе-Дуна. Марика объяснила: студенты митингуют. Недовольны всем на свете – своими профессорами, мировой политикой.
— Каждый уик-энд устраивают спектакли, а чего хотят – сами не знают.
— Полиция, куда смотрит? Ни к магазину, ни к церкви не подойти.
Марика рассмеялась.
— Митинги не запрещены. Говори, что вздумается, властям ни холодно, ни жарко. Это в СССР демонстрации только по праздникам, а выразишь недовольство, – заберут в полицию. У нас свобода.
Севе не понять.
— Зайдем пока в Дом - музей Бетховена, обещала господину Клуге сводить тебя. Это рядом.
В музее их встретила экскурсовод, знакомая Марики. Услышала, что Сева русский, заговорила по-русски с сильным акцентом. Экскурсовода звали Ритой. Рассказала, мама у нее русская с Украины, в войну ее девчонкой отправили батрачить на немецкого хозяина. После войны не решилась возвратиться на Родину и осталась в Германии, вышла замуж за сына хозяина, на которого работала, своей судьбой счастлива. У Риты есть брат Вальтер, он, как и она, немного говорит по-русски. Маргарита окончила университет вместе с Марикой и работает в музее. Услышала русскую речь и решила проверить свои знания. Кроме матери Сева первый русский, которого она встретила. Марика тоже с любопытством слушала её, Маргарита никогда не говорила, что наполовину русская.
— Людвиг ван Бетховен родился в нашем городе и прожил 22 года. Здесь оформился как личность, написал первые свои произведения, позже знаменитую «Лунную сонату», – приступила к своим обязанностям экскурсовод по-русски.
О Бетховене Сева имел смутные представления, слышал где-то, что композитор сочинял свои произведения глухим и только. Гида слушал в пол-уха, больше его интересовала старинная утварь, многочисленные фотографии на стенах и на столах под стеклом, великолепный чайный сервиз композитора, картины. Севу подвели к невзрачному инструменту, как оказалось, это рояль Бетховена, на нем играл сам композитор.
Рита вскоре поняла, Бетховен мало интересует Севу, и заговорила о России, как оказался в Бонне. Марика не позволила ему рассказать всю свою историю, вмешалась, о чем-то быстро заговорила с Маргаритой по-немецки, и та отстала от Севы. Его спросила:
— Знаешь «Лунную сонату»?
Не желая показаться темным, Сева ответил, что не раз слушал по радио, а в школе учили, эту сонату очень любил Ленин. Ему хотелось побыть еще с Ритой, поговорить, но Марика потащила на улицу, обратно на площадь к митингующим.
В толпе объявилась знакомая, подошла, обнялась и расцеловалась с Марикой. Она представила Севу.
— Ингрид, – назвала себя девушка и, продолжая рассматривать красивого, стройного молодого человека – спутника подруги, спросила: — Пришли посмотреть на наших бунтарей?
Марика поспешила объяснить, что Сева из России и по-немецки не понимает.
— Из России? – удивилась Ингрид, успев позавидовать Марике, отхватившей такого красавца.
— На фирму отца Марики приехали? – спросила на чистом русском. Сева кивнул. — Хороший русский у меня? Университет! – похвалила себя Ингрид. Сева заинтересовал её, и она загорелась познакомиться ближе. «Марика недавно объявила о помолвке, её вряд ли серьезно интересует русский парень». По-немецки попросила подробнее рассказать кто он. Марика сразу поняла, куда клонит подруга, и отбрила.
— Не мылься. Парень мой. Вон твой Эрик, – она показала на парня в толпе, — ищет тебя.
— Надоел!
Услышав, что новый знакомый подруги, приехавший из России, сын компаньона её отца, и не женат, Ингрид заинтересовалась им еще больше.
— Вы очень хорошо говорите по-русски, – согласился Сева, продолжая рассматривать подругу Марики.
— Спасибо.
— Ты не в России. У нас к собеседнику принято обращаться на ты, не раз объясняла, – заметила Марика, недовольная повышенным интересом Севы к Ингрид, и перешла с ней на немецкий.
Обсуждая свои проблемы с Марикой, Ингрид продолжала время от времени посматривать на Севу.
Сегодня ему везло на русскоговорящих. Вдруг заметил юношу, приставшего в туалете «Феникса», сносно говорившего по-русски.
Об инциденте Сева никому не сказал и сейчас лихорадочно соображал, как поступить. Незнакомец тоже его заметил.
— Ты его знаешь? – Сева показал парня Марике. Она не поняла о чем он, и продолжала беседовать с Ингрид.
«Попросить Марику поговорить? А если её поклонник? Надо выяснить, кто он. Кругом народ, полиция, бояться нечего. Да и парень, кажется, один».
Пока Сева размышлял, подойти ли самому к парню, не заметил, как парень из «Феникса» оказался рядом, а Марику и Ингрид оттеснила толпа.
Парень из «Феникса» заговорил первым.
— Ты опять с фройлен Мейер! Я предупреждал!
Сева не успел ответить, как другой здоровяк – раньше его не заметил, вдруг больно стукнул Севу в бок и выругался. Fort nach Russland! (Убирайся в Россию!) Wir haben unsere Kommunisten genug. (Своих коммунистов хватает).
Сева согнулся от боли. Что сказал немец, он не понял, понял одно – пора послать к чертям все московские наставления. Развернулся и со всего маху дал обидчику в рожу, тот упал. В тот же миг на него набросились двое и повалили на землю, принялись молотить ногами. Кто-то закричал «Полиция»! Сева выше и сильнее своих врагов, но их было трое, и Севе стоило огромных усилий изловчиться, подняться с земли и встать на ноги. Когда парни снова бросились на Севу, он сумел ловкими ударами раскидать по сторонам всех троих. Драка уже привлекла внимание толпы, на помощь бросились Марика с Ингрид. Показался полицейский, и, напавшие на Севу, поторопились скрыться в толпе. Подошел полицейский, и толпа расступилась. Пока он выяснял, что произошло, Севиных врагов и след простыл. Марика помогла Севе вытереть кровь из рассеченной губы, отряхнула ему брюки и куртку.
— С кем ты связался? – спросила она, ничего не понимая.
— Проехали.
— Что, значит, проехали? – не знала она сугубо русского выражения.
— Ничего не случилось. Забудем. – Как и после первой стычки он не понял, кто стоит за парнями. Кто-то из ухажеров Марики? Провокаторы, о которых предупреждали в Москве? Скорее всего, кто-то из поклонников, обычная история, – решил Сева, и не стал посвящать Марику. Мысль, что угрозы связаны с его появлением, как наследника г-на фон Клуге, в голову не пришла.
— Так нельзя оставлять, хулиганов следует задержать. Почему выбрали тебя?
— Неонацисты молодые. Услышали русский, подумали из Восточной Германии, – предположила Ингрид. – Они всегда задирают сверстников из русской зоны.
Марика объяснила полицейскому, что хулиганы напали на ее русского гостя, теперь все в порядке, может быть свободным. Полицейский ничего не понял, а когда она назвала себя и представила Севу, посчитал за лучшее удалиться, не разбираться в случившимся, если у пострадавшего нет претензий.
— А ты храбрец! С тремя такими здоровяками справился! На вид скромный, – заметила Марика и гордо посмотрела на Ингрид, словно это она только-что продемонстрировала свою силу.
— Как себя чувствуешь? – пожалела Ингрид. — Может отвести к врачу?
— Ничего страшного.
— Влетит мне от г-на Клуге за тебя, – призналась Марика. — Пожалуйста, больше не связывайся со шпаной. Губу тебе разнесет.
— Да, теперь не поцелуешься, – заметила Ингрид.
Марика вопросительно посмотрела на подругу и девушки вернулись к прерванному разговору о концерте американского ансамбля «Пять собак», приехавшего на гастроли в Лондон.
— Вы хотите поехать на собачьи бега? – спросил Сева, разобрав, что говорят о собаках. Ингрид рассмеялась, а он смутился.
— Что-то не то сказал?
— Американский ансамбль поп-музыки «Пять собак», – продолжая смеяться, перевела Марика. — Очень модный ансамбль. Любишь поп-музыку? Сева неопределенно пожал плечами. Марика начала что-то считать и неожиданно воскликнула:
— Решено! Ты тоже полетишь в Лондон! Надеюсь, отец разрешит.
— В Лондон? В Англию? – переспросил Сева. — Кто пустит?
— Г-н Клуге организует. – Дальше Марика не слушала, довольная своей идеей.
— Русские не знакомы с авангардной музыкой, может не понравиться, – усомнилась Ингрид, и повернулась к подошедшему приятелю – длинноволосому Эрику. Поцеловалась с Марикой, улыбнулась и кивнула Севе, взяла приятеля под руку и растворилась в толпе митингующих.
Остаться наедине с Марикой не удалось. Едва ушла Ингрид, кто-то схватил Севу за локоть, он обернулся – Евгений Бутузов. Советский журналист был с женой – Людмилой. Мужчины представили друг другу женщин.
— Что это у тебя? – удивился Евгений, когда Сева убрал руку с платком, прикрывавшим разбитую губу, чтобы поздороваться.
— Маленькое недоразумение.
— Постоял за себя. Х*лиганы пристали, но он показал им, надолго запомнят! – объяснила Марика.
Людмила по-немецки принялась пытать Марику, что за происшествие, но она сама ничего не знала.
Евгений тихо, чтобы не слышала Марика, спросил Севу про переводчицу.
— Однофамилица компаньона отца, или дальняя родственница?
— Дочь самого господина Мейера. Переводчица у меня Амалия. Отец специально нанял, она и живет в доме.
— Ух, ты! Повезло тебе! – воскликнул, удивленный Евгений. — Заинтересовал одну из самых богатых барышень Германии, если, оставив светских подруг, согласилась быть тебе гидом!
Громко произнес:
— Имея такую очаровательную переводчицу, – Евгений посмотрел на Марику, – засматриваешься на заводских девчонок.
— Каких девчонок? – не сразу сообразил Сева.
— В газетах пишут.
— А... Ерунда. Сидели в клубе, трепались о том, о сём, а парень один, возьми и тисни в газету наши разговоры.
— В «Фениксе»? – спросила Людмила. — Нам там так и не удалось побывать.
— У Севы карточка члена клуба. Сводит вас, когда пожелаете, – заметила Марика.
— Посещаешь, значит, престижные клубы, – с завистью произнес Евгений. — А в обычной пивной 17-го века бывал? – спросил Евгений, когда они поравнялись со скромной вывеской над входом в невзрачный подвал.
— В этой забегаловке? – удивился вопросу Сева.
— Бедный, ничего ты не видел! Настоящая Германия, это – небольшие старинные пивные. Очень приличные, кстати. Давайте, зайдем, вы не против?
— Я собиралась как-нибудь сводить в подобное заведение, – заметила спутница Севы и повернулась к нему. — Как твоя губа, зайдем? Я бывала здесь, кстати, знаменитое пиво подают.
Сева заверил, что попробовать знаменитого пива губа не помешает, и они спустились в подвальчик. Там оказалось очень уютно и немноголюдно. Тесовые столы, стены, отделанные под дуб. За длинным столом компания человек в десять, взявшись под руки, и, раскачиваясь в такт, пела. На столе громоздились пустые и полные кружки. Сидели и несколько одиноких посетителей, не спеша, тянули темное пиво и не обращали внимания на поющих. К вновь прибывшим подошел официант и помог найти свободные места.
— Пива! Четыре светлого! – заказал Евгений. Мужчины и Марика закурили.
***
Г-н фон Клуге одобрил идею Севе поехать на концерт знаменитого ансамбля в Лондон. Кому-то позвонил, с кем-то встретился, и сын получил возможность беспрепятственно полететь в Лондон на небольшом самолете, принадлежащем концерну. Компания набралась человек в пятнадцать – все родственники и друзья служащих фирмы. Полутора часов хватило на все формальности, перелет, и Сева с Марикой и друзьями оказались в английской столице. Приземлились не в знаменитом аэропорту Хитроу, о котором Сева читал в детективных книжках и мечтал увидеть, а на поле небольшого частного аэродрома. Здесь же стоял королевский замок, какого - то по счету Георга, Марика не помнила, поясняя Севе, куда они прибыли. Теперь замок принадлежал одному из руководителей концерна «Клуге & Мейер».
После замков, виденных на Рейне, Сева представлял их обязательно с островерхими башенками, крепостной стеной, этот замок напоминал скорее дворец – длинное трехэтажное здания с колоннами, балкончиками и разными архитектурными украшениями. Марика пояснила, это все-таки замок, а крепостные стены давно разобрали, здание перестроили.
Во дворец не позвали. Подкатил микроавтобус, и всех повезли в центр города, в отель.
До начала концерта оставалось время и Марика, взяв такси, повезла Севу показывать Лондон. В первые же минуты Севу поразили красные двухэтажные автобусы, левосторонне движение. О нем он знал, но увидеть и принять не просто. Пугали внушительным видом полицейские или «Бобби» – как назвала их Марика. «Вдруг потребуют паспорт, спросят, как оказался в Англии». Она смеялась.
— Кому ты нужен? Никто ничего не спросит. Документы, кстати, в порядке.
Все же у Вестминстера Сева с опаской старался не встречаться взглядами с «бобби». Здесь они отпустили такси, остановились посмотреть смену караула, и дальше пошли пешком. Вышли к Темзе, обошли здание парламента, послушали бой Биг Бена. Взявшись за руки, влюбленные перешли по Вестминстерскому мосту через Темзу, и оказались в лабиринте узких средневековых улочек. На одной из них на глазах столкнулись три автомобиля. Сева остановился посмотреть, как будут разбираться. Кроме него никто не обратил внимания на происшествие, люди проходили мимо, не останавливаясь, и Марика поторопила его.
— В Стародубске толпа зевак собралась бы поглазеть, что да как, кто виноват.
— Страховые агенты разберутся, – заметила Марика.
Они прошли еще недалеко по узкой улочке и остановили такси – черную легковушку с высокой крышей, напомнившей Севе довоенную «Эмку». На такой машине в первые детдомовские годы разъезжал директор.
***
Огромный концертный зал был заполнен до отказа. На сцене пели, извивались в судорожных движениях несколько лохматых юнцов с электрогитарами и микрофонами. Им вторил ансамбль, всё сопровождалось цветными световыми эффектами. Зрители топали ногами, тряслись в такт визгу актеров, кричали, в экстазе вскакивали с мест, восторженно принимая «собак». Наряд полицейских сдерживал первые ряды, рвущихся на сцену, прикоснуться к кумирам. Рядом с Севой и Марикой сидели знакомые немцы, тоже, прилетевшие на концерт. Были тут Ингрид и Адель с Гансом, Генрих, другие, с кем Сева встречался в «Фениксе», яхт-клубе и еще где-то на вечеринках.
В перерыве большой компанией пошли в бар, агрессивно потеснив англичан. Пока Сева старательно прислушивался к разговору, пытаясь понять, над чем смеются соседи, его вежливо взял под руку благообразный джентльмен, и, извинившись, по-русски спросил:
— Господин Клуге, можно отвлечь вас на пару минут?
Сева обрадовался земляку и кивнул.
— Конечно.
— Что вам угодно? – вмешалась Марика, заговорив на английском.
— Можно поговорить с господином Клуге? – ответил незнакомец по-русски и вопросительно посмотрел на Севу.
— Пока не имею чести носить фамилию Клуге, – нашелся Сева.
— Пока. Позвольте представиться, сотрудник русского отдела Би - Би - Си Валерий Марков.
— Корреспондент? – вспыхнула Марика, — Сию минуту оставьте нас! Полицию позову.
Сева остановил её.
—Зачем ты так? Послушаем товарища... Простите, господина. Слышал о вашей радиостанции столько всего! Любопытно поговорить с живым корреспондентом.
— О! – Приветливо улыбнулся Марков. — Слушаете нашу станцию? Рад за вас. Самая объективная информация в мире.
Несмотря на инструкции дома и предупреждения отца, Сева не удержался от соблазна поговорить с человеком из легендарного Би - Би - Си. Корреспондент был вежлив и предупредителен, никаких провокационных вопросов не задавал. Сева не заметил и микрофона. Расспрашивал о детдомовском детстве и друзьях, как не побоялся написать г-ну Курту, что успел увидеть в Лондоне.
Во второй раз музыкальная мелодия напомнила об окончании антракта, и Марика повела Севу в зал. На сцену снова выскочили «собаки» и опять зрители балдели от восторга.
После концерта возвратились в отель. Севе и Марике заказали соседние номера. Напротив номер Ингрид, дальше по коридору номера подруг и приятелей Марики.
Знакомому уже с обстановкой в домах братьев Клуге, в особняке Мейеров, Севу все же поразила роскошь номера. Необъятная гостиная с диваном и креслами, телевизор, радиоприемник. Центр спальни занимала огромная квадратная кровать, рядом на тумбочке толстая зеленая книга с позолоченными торцами страниц. «Библия» – прочитал по-английски Сева. Эту бы книгу да на русском! Много противоречивого слышал он об этой книге и давно мечтал почитать. В Стародубске никто из знакомых её не имел, не было и в библиотеке. – Сверкала никелем и зеркалами ванная, его ждали полотенца и бритвенные принадлежности, пушистый банный халат. Ради того, чтобы хоть на минуту оказаться в таком номере отеля, стоило полететь в Лондон. Сева вернулся в гостиную и подошел к огромному окну на оживленную улицу, как днем освещенную рекламой. С высоты двенадцатого этажа открывалась широкая панорама ночного города. Далеко внизу бесшумно плыл автомобильный поток. Стены соседних домов, как живые, прыгали, двигались меняющими буквами и картинами рекламы. После Бонна и короткого знакомства с Кельном, Лондон поражал размерами и бурной ночной жизнью.
Сева включил телевизор, поиграл кнопками дистанционного переключателя программ. На всех каналах фильмы – без перевода не поймешь, или реклама. Включил радиоприемник, долго ловил и поймал Москву. Диктор бодро читал сводку о ходе заготовок кормов, покрутил настройку и остановился на «Маяке». Здесь нефтяники приступали к освоению нового нефтеносного района, а животноводы Полтавщины повышали надои молока. Он вырубил приемник, снова включил телевизор.
На ужин собирались в популярное ночное заведение, куда придут все немцы, а пока Марика переодевалась в соседнем номере. Когда она рядом, все его думы были о ней, Марика заполняла всё, а стоило Севе остаться наедине с собой, охватывало чувство неприкаянности. Не вытерпев дальше одиночества, Севе зашел поторопить её. Марика в халате, с тюрбаном на голове, перед зеркалом заканчивала макияж. Она поманила к себе, поцеловала. Второй день рядом нет Амалии, и Марика оставалась посредником в общении с миром. Каждодневные свидания, последняя поездка, очень сблизили их. Сева не ощущал, что он в чужой стране, а Марика – немка. Она мила и предупредительна, правда, часто удивляла своей непредсказуемостью, но с этим пришлось смириться – такова Марика, её не переделаешь. Для Марики не существовало никаких табу. В компании могла сказать: извините, пойду, пописаю, обнималась со знакомыми и не знакомыми. За столом в ресторане, при всех объявила, что сегодня ночь проведет не одна в холодной постели. На какое-то замечание Ингрид, сказанное по-немецки, Марика ответила по-русски, что не уступит Севу и на час, не надейся. Он не понимал таких шуток и ревновал, а она смеялась.
— Ты скоро?
— Соскучился? Заканчиваю. Пойди, пока к себе, – отправила его, и послала воздушный поцелуй.
Никак не могла выбрать, что надеть. В двух – трехдневную поездку взяла два чемодана платьев, юбок и прочей одежды. Сева заметил, могла бы в ресторан пойти, в чем была на концерте, с той же прической. В ответ Марика поцеловала и посоветовала подучить светский этикет, соблюдать самому условности, принятые в обществе.
— Кстати, запомни, что позволительно продавщице из супермаркета или рабочему парню, нам с тобой не к лицу. Ты часто шокируешь общество.
Сева обиделся, едва сдержался не наговорить в ответ грубостей, поторопился выйти.
Одет он всегда, как и остальные приятели Марики – американские джинсы, модная рубашка с короткими рукавами и широкими воротом, штиблеты на толстой подошве, в сумке есть еще свитер, но пока не потребовался. Сама предупредила: форма одежды спортивная, костюм не брать.
Вернувшись в свой номер и, немного успокоившись, понял, не стоит обижаться на избалованную богатую девчонку, выросшую в ином, нежели он, мире. Совсем недавно само слово «свет» олицетворяло для него что-то из литературы девятнадцатого века и кино. Что такое этикет, узнал и вовсе недавно.
В дверь номера постучали.
— Кам, плис! – крикнул Сева, освоенное на - английском, приглашение. На пороге вырос седой элегантный мужчина.
— Ваш соотечественник Савелий Коромыслов, – представился он. — Позвольте разделить ваше одиночество.
— Заходите, пожалуйста, – обрадовался Сева русскому гостю. Соскучился по русской речи. Коромыслов говорил на чистом русском литературном языке, четко, как дикторы радио. Сразу же за гостем в дверь опять постучали. Сева не успел ответить, вошел стюард с подносом легкого ужина и бутылками. Марика успела заказать. Стюард молча поставил поднос и вопросительно посмотрел на Севу в ожидании чаевых, Сева не понял.
— Сенкью, – поблагодарил он. Стюард вышел, Сева поднял салфетку. Бутылка виски, аперитив, сифон с содовой, шоколад, бутерброды. Ему очертели эти легкие закуски и постоянные напитки, хотелось чего-то серьезного, борща или жареной картошки, но не решался признаться. С ним и так носились, как с дорогим гостем, угадывая каждое желание. Сева налил гостю и себе виски, разбавил содовой.
— Каждый день приходится пить. Хорошо рюмки маленькие и наливают на донышко, не то спился бы. Часу прожить не могут, не приняв горячительного.
— Вы можете заказывать сок, когда другие пьют виски. Каждый пьет, что желает, никого не насилуют. Тирады типа «ты меня уважаешь?» не услышишь, – заговорил Коромыслов. — Давно в Лондоне?
За разговором с обаятельным Коромысловым время бежало незаметно. Собеседник с первой минуты произвёл приятное впечатление русской душевностью. Тронул Севу его рассказ о судьбе на чужбине. Насторожился Сева, когда гость признался, что журналист. Отец и Амалия запугали журналистами. Коромыслов рассказал, что издает в Лондоне русскую газету, и попросил пожертвовать сколько-нибудь в фонд газеты.
— Своих денег у меня нет. – Сева вытащил портмоне и в доказательство показал несколько фунтов, высыпал в руку монетки. — Если г-н фон Клуге и дал денег на поездку, они у Марики, мне ни разу не потребовались. Постоянно опекают. Эти, – он показал на вытащенные из портмоне фунты, — Марика дала на случай, если потеряюсь или другой непредвиденный случай. Вы сказали, газета на русском языке, кто же её читает?
— Не знаешь, сколько русских в Лондоне и в Великобритании! Распространяется газета и на континенте. Голос свободной России. Как «Колокол» Герцена, слышал?
Сева не сразу вспомнил, что за «Колокол». В школе на уроках истории или литературы, что-то проходили, но вспомнить не мог. Коромыслов продолжал.
— Понимаешь, как вашу «Комсомольскую правду» или «Известия», государство не финансирует, существуем на пожертвования.
— Что печатаете в своей газете?
— Как живут люди, рассказываем о России. Приводим факты, о которых не прочитаешь в советских газетах. Правду о свободном мире.
Не сразу Сева врубился, о какой газете речь. Вспомнил, как строго в Москве наставляли избегать встреч, особенно с журналистами белогвардейских газет. Коромыслов, получалось, представляет белогвардейскую газету.
— Вам лучше уйти. После встречи с вами, у меня будут неприятности.
Коромыслов не собирался уходить. Многое о Севе он уже знал.
— Окончательно решили остаться с отцом в Германии?
— Ничего я не решил. Прошу вас, оставьте меня.
— Какие взаимоотношения у вас с фройлен Марикой Мейер?
Журналист не отставал. Его интересовали встречи Севы с детьми брата отца – Отто, впечатления о жизни на Западе.
Каждый новый вопрос убеждал, беседа грозит неприятностями. Снова попросил Коромыслова оставить его, но тот, будто не понимал, продолжал сыпать новыми вопросами. Теперь корреспондента интересовало, чему инструктировали в КГБ.
Терпение Севы лопнуло.
— Уходите немедленно или я выкину вас!
Так и пришлось поступить. Сева вынужден был силой выпроводить настырного газетчика.
— Польстился на отцовское богатство, сынок фашистский! – уже в коридоре причитал обиженный гость.
Закрыв за Коромысловым дверь, Сева не мог успокоиться. Налил виски и, не разбавляя, выпил. «И чего они липнут ко мне»? Разговор заставил задуматься. Кто он, в самом деле, – турист, наследник, кто?
Дверь без стука отворилась, вошла ослепительная Марика с новой прической, в короткой юбке и пестрой майке, поцеловала его. Сева сразу забыл все сомнения и обиду на неё.
—Заждался?
Она была обворожительна, и Сева не сдержался, схватил, они слились в долгом чувственном поцелуе. Оставив ее, прошептал:
— Какая ты красивая! Солнышко моё, красное, царевна прекрасная! Держу в объятиях самую красивую женщину мира!
Марика вырвалась и села в кресло, где недавно сидел Коромыслов.
— Прическу мнешь. Успеется. Ночь впереди.
— Очень долго собиралась, заскучал без тебя. Земляк заходит. Представляешь, какую-то русскую газету издает, просил денег пожертвовать.
— У тебя не было? Зашел бы, спросил у меня.
— Не поняла. Он Россию освобождать собрался. У нас таких – антисоветчиками называют.
— Ну, и что?
— Спустить с лестницы следовало, да пожилой человек, пожалел. Начал... Вкрадчиво так, издалека... За своего принял. Откуда журналисты всё знают про меня? В концертном зале корреспондент Би-Би-Си, теперь этот русский издатель.
— Плюнь! На то они и корреспонденты, чтобы всё про всех знать. Без них жизнь станет скучной. Выпьем лучше! – Она налила себе виски, разбавила. — Ты разбавляешь?
***
Пока Сева развлекался с Марикой в Лондоне, в доме отца о нем не забывали ни на минуту. Каждый день Курт с матерью вспоминали. Его будущее занимало все их мысли. Надеялись, что Сева останется. Ждали, когда он заговорит об этом, сами не решались завести разговор. К делам концерна Сева не проявлял интереса. Судя по поведению, не думал о будущем, ему не льстило, какое высокое положение семья Клуге занимает в обществе. Не просил денег на карманные расходы.
— Увлекись фройлен Марикой, думаю, забыл бы и думать о возвращении в Россию. Способствуй развитию их отношений, – советовала мать Курту.
— Стараюсь. Она и так заменила переводчицу. Вчера отправил на концерт в Лондон. Пусть мир посмотрит.
Кроме матери Курту не с кем поговорить. Одна она понимала его отцовские чувства. Остальные делали вид, что сочувствуют. Отто отвергал Севу категорически. Компаньон г-н Мейер отнесся к радости Курта равнодушно.
***
Утром их разбудил телефон. Марика протянула через Севу руку и взяла трубку.
— Я…А...Господин Клуге, вы?.. Разбудили... – Она заговорила по-немецки, затем передала трубку Севе, подмигнув. – Отец беспокоится, как провел ночь под чужой крышей.
Сева, прикрыв микрофон, растерянно посмотрел на Марику. Она ободряюще улыбнулась и показала: говори!
— Guten Morgen! – Он достал с тумбочки листок и по-немецки прочитал в трубку. – Mir ist ea hier dut. (Мне здесь хорошо). Danke schon! (Спасибо).
К разговору подключилась Амалия и спросила, когда ждать дома.
— Как Марика решит, – он повернулся к ней, и, прикрыв микрофон, спросил, – останемся еще? – Она кивнула. — Лондон не успел посмотреть, по городу побродить хочу. Спроси г-на Клуге, можно нам еще остаться?
Счастлив в эти минуты г-н фон Клуге. Лондон произвел на сына впечатление. Возможно не столько город, сколько Марика? Так еще лучше. Дочь компаньона!
Выслушав советы отца, и пожелав в ответ доброго дня, Сева отодвинул аппарат и повернулся к Марике. Она протянула губы для поцелуя.
— Не будем вставать, а?
— А как же город?
— Вчера насмотрелся, – он прижался к ней, обнял. Снова они занялись любовью. Счастье близости с Марикой перечеркнуло благие намерения походить по знаменитым местам, посетить музей мадам Тюссо, о котором читал в детективных книжках. Знакомство с великим городом Сева променял на постель.
Впервые они оказались в обстановке, когда время не торопит, не нужно опасаться, что кто-то войдет, можно забыть обо всем на свете и отдаться во власть любовной страсти. До встречи с Марикой Сева по-настоящему не знал женщину, в сексе оставался полным профаном. Что знал и умел, обязан малолетке Наде; короткий урок преподала Марта. Марика же превзошла всех. В сексе продвинута, раскованна, ничего не стесняется, как стали позже говорить – без комплексов. С ней Сева познал всю гамму плотских удовольствий.
***
Весь день они провалялись в постели, и лишь когда за окном стемнело, Сева поднялся, подошел к окну посмотреть, что творится на улице. Там бурлила уже ночная жизнь. Загадочная и незнакомая – медленно двигался поток машин, степенно вышагивали парочки, разноцветными огнями прыгали буквы рекламы.
— Пойдем, подышим воздухом, прогуляемся.
— Бензинным перегаром дышать? – Марика села, покидать ложе любви не торопилась. Сева повернулся, увидев ее обнаженную грудь, бросился к ней, повалил, принялся целовать. Она с трудом высвободилась из объятий, взяла халат и побежала в ванную.
После ванной, как и накануне, надолго засела перед зеркалом. Севу не выпроводила, и он сидел рядом, наблюдал, мешал – то почешет ей за ухом, то пощекочет, она хохотала и грозила выпроводить. Любовался каждым движением любимой и был счастлив,
— Пойдем, поищем наших, интересно, чем занимались весь день, – закончив туалет, предложила Марика.
Она уговорила кампанию задержаться в Лондоне еще на день.
***
В отеле никого из кампании не застали и отправились на поиски в ближайшие рестораны. На своих наткнулись в четвертом по счету. Нашли почти всех. Их встретили аплодисментами, смутив Севу, стеснявшегося афишировать свои отношения, а Марика лишь улыбалась.
Немецкие друзья делились впечатлениями о проведенном дне – в основном особенностями лондонских ресторанов и пабов. Один Эрик уговорил Ингрид сходить в музей Шерлок Холмса на Бейкер - стрит и теперь взахлеб рассказывал о якобы личных вещах великого сыщика. Ингрид больше запомнился магазин рядом с музеем.
— Ну, а вы где побывали? – спросила она у Севы. Он нашелся не сразу, и Марика выручила – соврала, что гуляли в Гайдн – парке и смотрели смену караула у Вестминстера. Началась музыкальная программа, взоры всех обратились на сцену, можно было не продолжать вранье о проведенном дне.
Во время выступления фокусника, Сева спросил, будет ли стриптиз.
— Хочешь посмотреть стриптиз? – удивилась Марика. — Мы в приличном ресторане. Стриптиз в других заведениях. Не видел, как раздевается женщина? Вернемся в отель – продемонстрирую.
— Слышал много. Любопытно.
В студенческие годы Марика посетила несколько подобных заведений и особого желания больше не испытывала. «В Гамбурге, делились подружки, есть клубы с мужским стриптизом, его бы еще посмотрела. В Бонне и Кельне их пока не открыли или держали в подполье. Но раз Севе так хочется, уважу просьбу. Интересно посмотреть на чопорных англичан». Чтобы не вызывать вопросов друзей, Марика и Сева по одному незаметно покинули застолье, на улице взяли такси. Водитель охотно взялся рекомендовать им лучший в Лондоне стриптиз – клуб.
В небольшом полутемном зале, узнав в них иностранцев, посадили за столик перед самой эстрадой. На сцене комическая пара что-то изображала, зал хохотал. Комиков сменила танцевальная пара. Потом конферансье смешил публику чисто английскими анекдотами. Марика и сама не понимала, чему смеяться, а Сева требовал перевода. Наконец, конферансье объявил долгожданную стриптизершу. Зазвучала меланхолическая музыка и на сцену, пританцовывая, вышла довольно симпатичная высокая девица. Под нарастающий темп музыки и крики, бурно реагирующих мужчин, начала, не спеша, грациозно снимать с себя принадлежности туалета. Мужчины за столиками неистовствовали от восторга, забыли о дамах, с которыми пришли. Темп музыки продолжал нарастать, к финишу остались одни ударные инструменты. Сбросив с себя всё, кроме трусиков, девица делает несколько разворотов, затем одним движением руки сдергивает их. Секунду остается нагой, свет гаснет. Когда сцена осветилась, девица оказалась в легкой накидке. Мужчины бурно аплодировали.
Зрелище на Севу не произвело впечатления. Больше поразила реакция англичан, бурно реагировавших на каждую снимаемую вещь, общий стон восхищения, сотрясавший зал, когда девушка скинула последнее.
— Это всё? Ничего не увидел, – разочаровано признался Сева.
— Надеялся рассмотреть? Повторю в замедленном темпе, потерпи, – пообещала Марика, покидая стриптиз-клуб.
На своем этаже в отеле встретили Ингрид, остановившуюся в соседнем номере.
— Куда вы исчезли? – спросила Марику по-немецки. — Оставили с Эриком, а мне он до чертиков надоел, не знала, как избавиться. Поссорился с Урсулой и теперь клеится ко мне. Насилу отшила.
— Будешь одна куковать, не часто такие возможности представляются, – заметила Марика.
— Это у тебя. У меня проблемы не возникают. Лучше уж одной, чем с таким рохлей. Не уверена, в штанах у него что-то есть.
Марика вспомнила о Севе, и заговорила по-русски.
— Сева пожелал посмотреть английский стриптиз.
— Ну и как, понравилось? В России ведь стриптиз запрещен, – Ингрид повернулась к Севе.
— Ничего особенного. Больше удивила реакция мужчин. Ужас, какие не сдержанные! Стонали, ревели, вскочили со стульев. Испугался, сейчас ринутся на эстраду и разорвут бедную стриптизершу.
— Он такой холодный и в постели? – спросила по-немецки Ингрид.
— Спроси у него, – улыбнувшись, ответила подруга.
— Разрешаешь?
— Отстань!
— Хорошо устроилась, а мне вторую ночь одной куковать, как ты сказала.
— Чему вы смеетесь? – спросил Сева, ни слова не поняв из пикировки подруг.
— Завидую Марике.
Сева засмущался, поняв, о чем она.
— Эрик не нравится, спустись в бар, найдешь там желающего разделить одиночество – по-немецки посоветовала подруге Марика. К Севе обратилась по-русски.
— Устала сегодня, как никогда. Извини, пойду к себе. – Она поцеловала его, махнула Ингрид. — До завтра!
Он не понял, серьезно она, или при Ингрид стесняется позвать с собой. Вопросительно посмотрел и решил напомнить.
— Кто-то что-то обещал показать мне.
— В другой раз. Сегодня и так всего много. Страшно устала, глаза слипаются. Сплю на ходу. – Она по-настоящему устала от общения с Севой. Целый день провалялись в постели. Потом ресторан, ночной клуб. Обоим требовался перерыв. – Гутен нах! До завтра! – повторила Марика, по-родственному еще раз поцеловала в щечку Севу, и скрылась в своем номере.
— Будем и мы прощаться, – сказал Сева, обращаясь к Ингрид.
Она лукаво улыбнулась.
— Рано еще спать. У тебя глаза не слипаются, может, спустимся в бар? Или зайдем ко мне, выпьем что-нибудь.
Сева правильно понял улыбку и приглашение выпить, окинул мгновенным взглядом девушку. «Хороша! Совсем недавно постоять рядом, поговорить, – не реальная мечта, сегодня, если бы не Марика, в которую втюрился по уши, представлялся реальный шанс трахнуть. Явно не против… Интересно, Марика закрылась? Уйдет Ингрид, толкнусь к ней. Неужели так устала, что не желает повторить минувшую ночь»?
— Задумался? – Ингрид прервала размышления, кокетливо улыбаясь, продолжила. — Беспокоишься, Марика будет ревновать? Ей не расскажем. Потом, мы подруги, если пропустим по бокалу вина, не осудит.
— Спасибо, Ингрид, в другой раз с удовольствием. Сейчас, сожалею, вынужден отказаться. Тоже устал, пойду спать.
— Сонные вы, люди! – обиженно проговорила она, открыла дверь своего номера, и, не попрощавшись, ушла.
У себя в номере Сева задвинул шторы на окнах, чтобы не мешал свет уличной рекламы, включил телевизор, нашел музыкальную программу и лег. Дверь закрывать не стал. «Вдруг Марика надумает придти. А не придет – сам пойду. Пусть уснет, подожду немного и подвалю. Только бы не закрылась». С этими мыслями незаметно заснул.
Проснулся от ласкового прикосновения девичьих рук. Работал телевизор, пел мужчина на испанском, что-то знакомое, отметил Сева. В эту же секунду раздался щелчок выключателя, и комната погрузилась в полную темноту и тишину, если не считать прерывистого женского дыхания.
— Пришла? – спросил Сева. — Задремал под телевизор. Собирался… – Договорить ему не удалось, жадные девичьи губы закрыли поцелуем рот. Счастливый, он ответил. Ее рука залезла ему в плавки и шаловливо коснулась мужской плоти. Сева перевернулся на спину, крепко обнял Марику, чуть приподнял и положил на себя, помог стащить тонкую рубашку. Груди ее уперлись в Севину грудь, она вдруг приподнялась, одна рука продолжала держать его орудие, вторая пыталась стянуть плавки. Сева прошептал: «Сейчас, любимая». Убрал ее руку, сдвинул с себя, поднял кверху ноги и освободился от трусов. Продолжая целовать шею, груди, обнял за плечи и перевернул на спину, продолжавшую вздрагивать от душившего смеха, девушку. Она прошептала:
— Nein, nein! Erlaub mich! (Нет, нет! Я сама). – Сева не успел что-то сообразить, как оказался лежащим на спине, а она, сидела на нем. Он помог, и они слились в единое целое. Оперевшись руками в его колени, она начала двигаться, Сева, поддерживая за груди, помогал. Она долго сдерживала смех, и теперь, когда добилась своего, не удержавшись, расхохоталась во весь голос.
— Что смешного? – спросил Сева, и теперь только понял, это не Марика. Не отвечая, Ингрид продолжала хохотать, больше не сдерживая себя.
— Над своей авантюрой смеюсь, над тобой, – произнесла Ингрид, когда они остановились, и опустилась рядом, поцеловав его. Сева прошептал:
— Не мог догадаться, чему смеешься. Принял за Марику. Рост, всё остальное одинаково, в темноте разве разберешь, вот и купился.
— Не могла удержаться от смеха над своей затеей. Неужели не почувствовал, с тобой другая женщина? В темноте не видно, но разобраться, ощутить можно. Считала, мы не настолько во всем похожи, что в постели не различишь.
Прощаясь с ним в коридоре, Ингрид женским чутьем догадалась, он не против трахнуться, но колеблется, боится, Марика не простит. В бар не пошла, легла, попыталась заснуть. Измучившись бессонницей и неудовлетворенным желанием, решилась на рискованный шаг. «Не примет – превращу всё в шутку. Марика узнает – объясню, хотела проверить его отношение к тебе».
Сева молча переваривал случившееся, соображал, как вести себя дальше.
— Надеюсь, не жалеешь? Или с Марикой лучше?
— Что если она сейчас войдет?
— Пригласим и её. Постель широкая. Никогда не имел сразу двух женщин?
— Не. Не представляю, что с ними делать. С одной занимаешься, а вторая ждет?
— Давай пригласим, она покажет. Сходить за Марикой?
— Лучше не будем экспериментировать.
— Не будем, – согласилась Ингрид, обхватила Севу за шею, притянула к себе, рука ее пропутешествовала по его телу и снова остановила на мужском инструменте. — Попробуем сзади?
Раз за разом она насиловала его, Сева потерял власть над происходящим, полностью отдавшись Ингрид, ничего не соображал. Чтобы совсем потерять контроль над ситуацией с ним еще не случалось. Она подавила психологически. Он молча подчинялся ее безмерным фантазиям. Позже удивлялся себе, почему безропотно соглашался на все её, не всегда пристойные, но всегда приятные, команды, и пришел к вводу, Ингрид гипнотизер или экстрасенс, владела искусством управлять.
Ингрид поднялась, измотав Севу до изнеможения.
— Правда, вы с Марикой занимались любовью с одним мужчиной одновременно? – спросил он.
Не ответив на вопрос, она заметила, что женщина — такое же живое существо, как мужчина. Тоже любит трахаться, получать удовольствие и любит разнообразие.
Не дав Севе времени осмыслить сказанное, она убежала, не попрощавшись.
Усталый, Сева сразу же уснул. Снилось, что Марика застала с Ингрид, отхлестала по щекам и сказала, что больше знать его не знает. Он оправдывался: всё случилось не по его воле, Марика ничего не хотела слушать. Когда проснулся, рядом спала Марика. «Неужели Ингрид приснилась, а был с Марикой»? – едва подумал, как Марика открыла глаза, и защекотала.
— Ну и способен спать! Пришла к тебе, ждала, обрадуешься, набросишься, а ты даже не шевельнулся.
«Слава Богу, не застала с Ингрид». – Подумал он. Полностью проснувшись, чувствовал себя скверно. Мучил стыд, чувствовал себя предателем. «Марику люблю, как еще никого в жизни и изменил… Но ведь, правда, все случилось не по моей воли…» Схватил её в объятия и принялся целовать.
— Прости, что-то нашло, никогда еще не спал так крепко.
— Распрощавшись с Ингрид и тобой, у себя в номере решила несколько минут полежать, пока она уйдет, и задремала. Минуты растянулись на часы. Зашла к тебе, а ты «дрыхнешь без задних ног», как читала в одной русской книге. Пыталась разбудить, ты ворчал, отворачивался.
Поняла, тебе не до стриптиза. Обиделась, но возвратиться к себе уже не было сил. Очень устала за вчерашний день и заснула.
— Не забыл, что обещала продемонстрировать стриптиз в замедленном темпе. Ожидая, уснул, – соврал Сева.
Марика подняла простыню, приподнялась, сняла ночную рубашку. Что собиралась делать дальше, Сева не стал ждать, жадно набросился на зовущее тело.
Встретившись на следующий день, Ингрид вела себя, словно между ними ничего не произошло. Позже, уже в Германии, спустя время, оказались вместе в ночном клубе, она выбрала момент, когда не было рядом Марики, легонько прикоснулась, и в его руке оказался листок с телефоном.
— Буду рада, если позвонишь, – улыбаясь, не громко произнесла она.
В первую секунду Сева хотел порвать бумажку, сказать, что та ночь была предательством, раскаивается в своей ошибке. Вслух сказал:
— Не знаю. Вряд ли.
— Буду ждать звонка, – уверенно сказала она и повернулась к соседке по столу.
Листок с телефоном Сева куда-то засунул и потерял. Позвонить Ингрид желание возникло лишь дома в Стародубске, когда посыпались неприятности. Немецких постельных подруг Сева долго еще вспоминал в первые дни близости с Леной. Такой раскованности, свободы в сексе, какую показали немки, у него не было с Леной и через десять лет, было большее – любовь и взаимопонимание.
***
Рассказывая жене Лондонскую эпопею, Сева признался, что полетел без Амалии, с новыми друзьями. Что все время проводил с Марикой, конечно умолчал, зато подробно описал реакцию англичан на сеанс стриптиза.
— В Альберт-холле, в ресторанах и на стриптизе за тебя платила вторая переводчика, как ты назвал мне статус Марики? – спросила жена с поддевкой. Как ни старался Сева, сердцем женщины Лена почувствовала, Марика была больше чем переводчица. — Не стыдно, женщина за тебя платила?
— Во-первых, отец дал ей на мои расходы, во-вторых, у меня были пластиковые карточки. Я не знал языка, не мог спросить, как ими пользоваться, сколько следует заплатить, естественно, отец это возложил на переводчицу. В Германии изредка я доставал карточку, хотя обычно рассчитывалась везде Амалия.
— Интересно, не существовало еще Интернета, а ты пользовался пластиковой карточкой. В семьдесят третьем году существовали «YISA» и «Mastercard»?
— Не знаю, какие действовали карточки и как их проверяли. Мне отец на второй день дал «Americard» и «Diners Club». Сказал, что в любом магазине и ресторане какую-то из них обязательно примут в оплату, и несколько сот марок мелкими купюрами, я их так и не использовал, привез в Стародубск, обманул таможенников.
— Куда потом дел марки?
— С ними целая история. Как-то прихожу в гости к Юрке с Галей в новых джинсах. Они, как теперь говорят, увидели – и в полный отпад. Внимательно рассматривали швы, заклепки, лейб. Стало стыдно, что не догадался привезти всем по паре. В американской зоне оккупации джинсы стоили очень дешево! Накануне в потайном кармане пиджака нашел спрятанные марки, пересчитал – семьсот девяносто с чем-то еще. Говорю, ребята, завтра едем в областной город, в «Березку». Всем куплю по паре джинсов. Уезжал, спешил, некогда было подумать о подарках. Едва уговорил – отказывались, я объяснял, что мне нечего делать с марками. В общем, в субботу поехали впятером: я, Юрка, Галя, их ребятишки. Едва подошли к прилавку, откуда не возьмись мужчина в штатском.
— Откуда валюта?
— Привез из Германии, говорю. – Он недоверчиво посмотрел на меня и спросил: из ФРГ? — Да, говорю, из Бонна. Завели нас кабинет, там два милиционера. Приняли за валютчиков и пригласили всех ехать с ними в милицию. Я пытаюсь объяснить, что ездил в Германию и привез деньги от отца. Они не верят, звонят в отделение, вызывают воронок. Галя спрашивает, детей тоже в милицию заберете?
— Всех, – отвечает один из милиционеров. Второй, подумав, попросил Галину оставить паспорт и разрешил с детьми уйти. Сказал, что вызовут. Паспорта у Гали не было.
Меня неожиданно осенило. Достал старую записную книжку, где был телефон кэгэбэшника, что инструктировал меня перед отъездом. Спрашиваю директора магазина разрешения позвонить в КГБ, они подтвердят, что ездил в ФРГ.
— Не валяй Ваньку! – возмутился милиционер. — Даже если ездил, валюту обязан был сдать. Не бери на понт. Никуда ты не позвонишь.
Я распсиховался.
— Вы не понимаете, в какую историю влипаете! Не переговорю с товарищем из органов, позвоню в Москву журналистам немецких газет. Скажу, отобрали деньги, и грозите посадить. Хотите, чтобы завтра немецкие газеты раструбили всему миру? Вам нужен, международный скандал? Вид у меня, очевидно, был достаточно самоуверенный.
Милиционер, смилостивившийся освободить Галину с детьми, оказался более сообразительным и сказал товарищу: позвони сам, узнай, что за номер. Позвонили, ответила дежурная, сказала, что товарища Борисова нет, сегодня суббота, спросила, что передать?
В итоге, марки вернули, переписали данные моего паспорта и Юрки, и мы пошли в зал, взяли две пары взрослых и две пары детских джинсов. Остались марки еще пар на пять. Потратил их потом на всякую ерунду. В дальнейшем при посещении «Березки» больше не задерживали.
— А пластиковые карточки куда дел? – спросила Лена.
— Оставил в Германии. Я и деньги оставил бы, не помнил, что в потайном кармане лежат, собирался очень быстро. Самолеты в Москву из Кельна летали не регулярно и меня отправляли посольские. Позвонили в последние минуты.
— Попутешествовал ты! Меня возил лишь в Болгарию и Польшу, – обиженно заметила Лена. — Теперь понимаю, почему тебя за границей ничто не удивляло и не смущало. Снова отвлеклись, рассказывай дальше, что-нибудь полезное делал у отца или лишь развлекался?
— Меня развлекали. А полезное… Язык немного подучил. Увидел, как можно жить, когда не контролируют каждый шаг и приветствуют инициативу.
— Что ж тогда не остался!
***
Из всего, что окружало Севу, наибольшее удовольствие доставлял бассейн. Счастливая возможность в любую минуту порезвиться в воде, поплавать, понырять. Вернувшись из Лондона, в первый же день поспешил в бассейн. Наплававшись вдоволь, собрался уходить, когда подошла Амалия, спросила о планах на день, не требуется ли помощь. Он поднялся на бортик.
— Никогда не видел тебя в бассейне. Не любишь воду? Раздевайся, поплаваем. Заодно посмотрю, как выглядишь в купальнике.
— Нормально выгляжу. Мужчинам нравлюсь, – она улыбнулась. — Я душ принимаю.
— Не понимаешь настоящего удовольствия! Разве сравнить с душем! Душ хорош после бассейна.
Амалия ничего не ответила. Ее часто бесило Севино непонимание очевидных истин, которые давно следовало бы знать. Объяснить их долго не решалась. Сейчас неожиданно для себя не сдержалась.
— Ты будущий хозяин, я, – она на миг замолчала. — Служащая в доме всего-навсего. Не ровня тебе, неужели не понимаешь! Марика – иное дело.
— Если будущий хозяин, считай, разрешаю пользоваться бассейном.
— Сева, Сева... Столько времени у отца, и всё не разберешься, кто есть кто. Язык со временем выучить, верю, а понять жизнь... – Она не договорила. — Я пойду?
Ответы Амалии озадачили Севу.
— Иди, конечно, и улыбнись! – Он поднялся и начал растираться. — Ты права, не могу привыкнуть к здешним нравам. Твоим подобострастным взглядам. Можно г-н Клуге, позвольте г-н Клуге. Какой я тебе господин?
— Отец скоро поймет, общение с фройлен Марикой не прибавляет тебе фамильной гордости. Придется искать другую подружку на роль воспитателя.
Амалия ушла, оставив Севу размышлять над последними словами.
«Другую подружку… Он, что, подстроил знакомство с Марикой? Не верю! Сам познакомился, дальше обоих потянуло друг к другу. Приемы в доме отца происходили и раньше. Мой приезд очередной повод, и не пригласить своего компаньона с женой и взрослой дочерью – участницу всех светских вечеринок, не мог. Амалия не права. Может, уязвлённое чувство, не обращаю на нее внимания, говорит? Так сама сказала, каждый сверчок знай свой шесток. Как я должен демонстрировать фамильную гордость? Держусь, кажется, достойно. Не знаю всех тонкостей здешней жизни, не пользуюсь положением сына богатого и влиятельного человека? Не умею вести себя в обществе… В этом, наверное, права. Многое здесь мне чуждо. Другой, с благодарностью воспринимал бы всё как есть, не терзался в сомнениях, и чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Я тоже счастлив, и все же постоянно чего-то не хватает – дела своего, общения, друзей, споров. Часто вдруг приходит мысль, а настоящее ли всё вокруг или смотрю длинный сон».
***
Пауль выполнил обещание и позвонил, пригласил Севу на уик-энд. Отец хотел отправить его одного с шофером, но Сева настоял взять и Амалию.
— Без неё будем глухонемыми. Хочется пообщаться с двоюродным братом, больше узнать о стране. Моих скудных знаний языка не достаточно.
Отец согласился и наказал Амалии в поездке продолжать учить Севу языку при каждом удобном случае.
В уже знакомом доме их встретили родители Пауля – Герда и пастор Дирк. Пока Пауль не вернулся с работы, и до ночной экскурсии оставалось время, Дирк пригласил Севу познакомиться с его церковью. Воспитанный атеистом, до последнего времени он не принимал серьезно церковь и её служителей. Посещение методистов в Бонне, слушание проповедей, которые про себя сравнил с еженедельной политинформацией, какую по вторникам проводил кто-нибудь из членов партбюро, пошатнули его отношение. Делал всё новые открытия и продолжал удивляться. В Бога здесь верили все, или делали вид, что веруют. Во всяком случае, на темных и забитых, оторванных от радостей жизни не походили. Отец и его компаньон каждое воскресенье посещают церковь. Марика, и Ингрид тоже считают себя верующими. При своих взглядах на случайные любовные связи! Отец Пауля – пастор Дирк всесторонне образованный культурный человек, сними с него пасторское одеяние и ни за что не подумаешь, что перед тобой представитель Бога, его доверенное лицо.
Дирк привел Севу с Амалией в пристройку к храму, где детишки семи – десяти лет рисовали совсем не религиозные сюжеты – автомобили, дома, теплоходы на реке. В другом помещении оказался настоящий спортивный зал. Шведская стенка, турники, штанги, батут, здесь занимались ребята постарше.
— Чтобы не носились бесцельно по улицам и не хулиганили, мы приглашаем детей к себе. Вместе с педагогом они делают школьные домашние задания, смотрят телевизор, занимаются спортом. Помещения храма постоянно открыты, и прихожане – активные члены церкви занимаются с детьми, общаются с взрослыми жителями района.
Дирк рассказал, что кроме воскресной школы для детей и еженедельных занятий по изучению Библии взрослыми, и конечно – регулярных богослужений, он и члены церкви водят младшеклассников в музеи и на природу, подменяют сиделок в больнице, посещают приют для престарелых, кормят бездомных и совсем опустившихся людей.
— У нас помощью больным и престарелым занимаются тимуровцы, а кружки по интересам работают в детском секторе заводского Дома культуры, – объяснил Сева пастору, подумав про себя, что не слышал, чтобы Стародубская церковь занималась с детьми, да её посещают одни старухи.
Пастор спросил, кто такие тимуровцы и какую еще деятельность, кроме богослужений, ведет его церковь. Сева замялся, и Амалия вместо него объяснила наивному пастору, что Сева, как и вся молодежь в Советском Союзе, атеист и не ходит церковь.
— Плохо. Очень плохо, – сказал пастор и погрустнел. — Потому русские плохо живут, что живут без Бога. Надеюсь, Курт приведет тебя в церковь.
— Кто вам сказал, живут плохо? Нормально живут, – ответил Сева. Амалия не перевела, а
ответила, что Сева с отцом дважды побывал на службе, и, как ей показалось, есть первые сдвиги в его воззрении на религию.
Возвращаясь с работы, Пауль зашел за Севой и Амалией в церковь. Дирк уговаривал сына
остаться с гостями на службу, на экскурсию успеют, но Пауль не послушал и повел гостей домой.
Речной вокзал недалеко от дома Пауля, и после ужина, на пристань отправились пешком. Там их уже ждали человек десять парней и девушек. С первого взгляда Сева понял, эта молодежь не компания Марике и ее друзьям. Видимо, они и есть обычная немецкая молодежь. Не детки богатых родителей, а служащие контор, продавщицы, парикмахеры, короче – простые люди, с которыми Сева сразу почувствовал себя легко, хотя с первых минут оказался в центре всеобщего интереса. Расспрашивали о жизни в СССР, что поют и танцуют, что модно из одежды у русской молодежи. Не на все вопросы Сева мог ответить.
На теплоходе экскурсовод, узнав, что среди гостей русский парень, подошла познакомиться. Сказала, что впервые встречает русского одного, до этого проводила экскурсии для редких русских групп. Русские ей понравились любознательностью и дисциплиной.
Теплоход еще не отвалил от пристани, когда вспыхнул фейерверк над крепостью Эренбрайнштайн на правом берегу Рейна. Экскурсанты захлопали, приветствуя начало ночи «Рейн в огнях».
Лекцию экскурсовод начала с истории Кобленца, обыграв знаменитую поговорку «Все дороги ведут в Рим», на «Все дороги ведут из Кобленца».
— От Кобленца до столицы рейнского туризма – города Рюдесхайма около сорока замков, – рассказывала в микрофон экскурсовод. — Их строили с Х столетия. В те времена замки были чем-то вроде средневековых таможен. Хозяева их – епископы, графы, князья – взимали дань с владельцев судов, проплывающих мимо. В двадцатом веке не осталось прямых наследников владельцев замков и все они в частных руках – в одних устроены отели, в других студенческие пансионы или музеи.
Как и Пауль, экскурсовод много времени посвятила знаменитой Лорелее. Запомнилась Севе не менее романтическая история затопленных в наше время порогов «Семь дев» перед памятником. Слушали её на фоне огней замка Шенбург. Как гласит легенда, в нём жили семь сестер, не пожелавших выйти замуж за предложенных женихов. Сбегая от них, девушки переправлялись через Рейн и утонули, превратившись в семь камней – знаменитые пороги.
Услышать всё, что рассказывала экскурсовод, Севе не удалось. То и дело отвлекали вопросами новые знакомые, приходилось больше слушать их и отвечать с помощью Амалии. В результате знаменитые замки самого романтического участка Рейна, даже в волшебном освещении, после поездки с Марикой и дневной экскурсии с Паулем, на Севу особого впечатления не произвели. Гораздо интереснее оказались разговоры с приятелями Пауля. За несколько часов экскурсии он узнал о жизни молодежи больше, чем за три недели общения с отцом, Марикой и Амалией.
***
Марику тянуло к Севе. Всё началось с любопытства. Позже, искренне желая помочь освоиться в незнакомой обстановке, против воли влюбилась. Что нашла в нем? Спрашивала себя и не находила ответа. «Да разве можно объяснить, почему выбрала именно его? Недостатка в поклонниках никогда не испытывала. Вокруг постоянно образованные, самостоятельные юноши из благородных семейств. С одним из них весной официально помолвлена». Сева притягивал сексуально, постоянно хотела его, с ним получала удовольствия, как ни с кем раньше.
Подруги ревновали – слишком много внимания уделяет русскому парню. Кто-то из завистниц написал жениху в Бразилию, пришлось объясняться. А её неукротимо продолжало тянуть к этому неотесанному сильному человеку, с которым легко и ничего не страшно. Одно отравляло – остаться наедине всегда составляло проблему, может, потому ее и тянуло так сильно к нему. Постоянно рядом люди. В яхт-клубе, на пикниках, в ночном клубе… Снять номер в отеле проблематично, папарацци не теряют из вида влюбленную парочку из семейств известных промышленников. Домой каждый день не поведешь, к г-ну Клуге тем более нельзя. Мать пока ничего не говорила, но по ее поведению Марика видела, недовольна постоянным общением с Севой. Женихом видела только Вильгельма – начинающего и уже преуспевающего адвоката.
Она в очередной раз ломала голову, где на этот раз встретиться, когда позвонила Луиза – одна из подруг.
— С сыном Клуге совсем забыла подруг. Мои вечеринки игнорируешь, нигде не бываешь.
— На концерте «Собак» была, а тебя не видела. Все наши ездили.
— Родители в тот уик-энд отмечали юбилей, не могла поехать. На соревнование воздухоплавательных шаров едешь?
Марика, как и Луиза, увлекалась путешествиями на воздушном шаре, не пропускала ни одного праздника и соревнований, жалела, что проводились они далеко от дома – в Баден – Бадене и на Боденском озере. При возможности подруги и сами поднимались в небо. Потому Луиза удивилась, что Марика не в курсе.
— Когда, где?
Подружка объяснила, что соревнования обязательно состоятся, и, скорее всего на Боденском озере в следующий уик-энд. Компания ехать уже собирается. Подруги поговорили еще, обмыли косточки знакомым и распрощались. Марика сообразила – отличный повод уехать из дома и побыть несколько дней с Севой.
Лишний раз нервировать мать известием, что ехать собирается с Севой, не стала. Попросила Луизу зайти и при родителях рассказать о соревновании, позвать на праздник воздушных шаров поехать с компанией.
Мать, однако, догадалась о планах Марики и спросила:
— Русского Клуге тоже возьмете?
— Не собираемся, – ответила Луиза.
— Если Генрих с Лизетт полетят, отец, наверняка и его отправит. С какой стати тебя так беспокоит молодой Клуге?
— Не он беспокоит, а ты! Вильгельм возвратится, что ему скажу? Что постоянно носилась с русским Клуге, из его дома не вылезаешь?
— Сама знаю, что скажу.
В итоге родители не стали отговаривать дочь от поездки.
Возник вопрос, как добираться. Друзья Марики настаивали через Цюрих – оттуда всего 120 километров до озера. Марика предлагала лететь через Мюнхен, оттуда добираться дальше, зато у Севы не возникнут проблемы с паспортом. После долгих споров компания разделилась. Ингрид с Луизой, их поклонником полетели с Марикой и Севой в Мюнхен.
Когда в своих воспоминаниях Всеволод дошел до Боденского озера, Лена снова перебила.
— Опять с Марикой? – Сева кивнул. – Отец же специально нанял тебе переводчицу.
Пришлось отвлечься от описания путешествия и объяснять, отец настаивал больше общаться с ровесниками и осваивать язык. К тому же Амалия не вписывалась в компанию золотой молодежи, в которую старался ввести сына г-н Клуге.
— Мюнхена я не видел. В аэропорту мы пересели в небольшой автобус, как наш «Рафик», выехали на автобан, и дальше неслись с такой скоростью, что ничего не увидишь за стеклами автомобиля. Только на пароме, когда переправлялись на другой берег в город Констанц, увидел озеро, потрясающей красоты берега и многочисленные яхты. Остановились в отеле в Констанце, а на соревнования ездили в другой небольшой прибрежный городок – Фридрихсхафен. Запомнил название. Там специальное поле, с которого поднимались шары и парили над озером. На второй день некоторым из нашей компании посчастливилось прокатиться на дирижабле. Я тоже мечтал, но собралась огромная очередь, как в Союзе. Марика торопила в Мюнхен на самолет и сказала лучше приехать в другой день, когда не проходят соревнования и меньше народу. Катают на дирижабле круглый год, если погода позволяет.
Не признался Сева, что в Констанце, как и в Лондоне, почти всё время провел с Марикой в постели и опоздали на экзотическую прогулку на дирижабле. И озеро видел, больше с палубы парома.
— Жалеешь, что не удалось полетать? Чувства, вероятно, не передаваемые – парить над землей, как птица. Когда была маленькой, в Ленинграде устраивали показательные полеты дирижаблей, а катали или нет, не знаю. Помню только, что мы с папой ездили за город, на Комендантский аэродром и там видела дирижабли.
***
Солнечным августовским днем Марика заехала за Севой на новом красном «Порше» с открытым верхом и позвала покататься, оценить её новую машину. Визит Марики нарушил планы г-на Клуге, но это был случай, когда он с удовольствием согласился изменить их.
Вскоре автомобильчик Марики, стремительно пролетев по городским улицам, вырвался на автостраду. С неё свернули на неширокое асфальтированное шоссе, рассекающее лесной массив, и, проехав немного, остановились.
— Сядешь за руль? Попробуй! Легка в управлении, слушается малейшего движения.
— С радостью… Никогда не сидел за рулем. У меня же нет машины, – признался Сева.
— И водительских прав нет? – удивилась Марика. — Вот почему тебя возит переводчица, а то и сам господин Клуге! Теперь понятно. – Она не могла поверить. Парню скоро тридцать и не водит машину. У ее ленинградских знакомых, когда стажировалась в России, у всех были авто. Не представляла жизни без автомобиля.
Искушение сесть за руль шикарной машины было велико, и Сева попросил попробовать повести машину.
— Я всё знаю – газ, переключатель скоростей, тормоз. Ты будешь рядом.
Он вышел из машины, обошел, и сел за руль. Марика передвинулась на место рядом. Сева осторожно нажал сцепление – машина медленно тронулась. Включил газ, и машина рванула вперед. Марика попросила сбавить газ, и мотор заглох, машина продолжала двигаться дальше. Сева нажал тормоз и «Порше» остановился.
— Слегка жми, не так резко!
Он снова нажал педаль сцепления, и машина опять медленно покатилась вперед, прибавил газ, поехала быстрее. Несколько километров пути и Сева приноровился регулировать подачу газа. С переключением скоростей мучился долго – мотор постоянно глох. На пустой и ровной дороге это не требовалось – жми на полный газ, но Марика требовала научиться плавно переключать скорости.
Сева освоился с новым увлечением, но вел машину осторожно, не решаясь оторвать взгляда от полотна дороги, постоянно поворачивался к Марике, спрашивая взглядом, правильно ли все делает.
Марику рассмешила напряженная поза, и она неожиданно обняла, поцеловала Севу. Он не удержал руль, и машина свернула с дороги, запрыгала по ухабам, через кустарник покатилась прямо на деревья. Лишь благодаря ловкости Марики, в последний момент перехватившей руль, они не врезались в столетний дуб. Автомобиль остановился, и они вывалились на траву, принялись баловаться и закончили поцелуями.
— Спасибо! Спасла нас, я уж приготовился к худшему.
Легкий ветерок раскачивал кроны деревьев, они приятно шелестели листьями, напоминали беззаботное детство, прогулки по лесу с друзьями.
— О чем задумался? – нарушила молчание Марика.
— Детство вспомнил, лес, – он попытался встать, Марика повалила его. Обнявшись, они покатились по траве, и в итоге занялись любовью.
Насытившись, друг другом, молодые люди молча лежали. Неожиданно Сева заметил несколько берез.
— Березы! – закричал он. — Как в Стародубске!
— Они растут даже в Африке, – не разделила восторга Марика.
— Какие у нас – нигде больше. Нежно – белые стволы, кудрявая крона, листики зеленые–зеленые, особенно яркие весной.
— Думала, у вас одни дубовые рощи, раз город Стародубск.
— Дубы на сто верст в округе вырубили. Одни березы. Они у нас везде. В городском парке, на заводском дворе, под окнами квартиры. В детском доме единственным витамином был березовый сок. Все воспоминания детства связаны с березовыми перелесками. Дерево это – сама Россия, символ России. – Он замолчал и вдруг, без всякого перехода, спросил: — Пойдешь за меня замуж?
Марика сорвала травинку и принялась молча жевать, на лице никаких эмоций. Сева придвинулся, вынул травинку изо рта и поцеловал.
— Я люблю тебя! Как раньше жил – не знаю. Нас свела судьба. Суждено было нам встретиться. Солнышко моё, ненаглядное! Любовь первая и последняя!
— Делаешь предложение? – Спросила она после наступившей паузы. Сева кивнул. Марика опять сорвала травинку и жует, долго смотрит на Севу. — Ты нравишься мне… Но я помолвлена, говорила тебе. Осенью свадьба.
Расстроившись, Сева опять задумался. «Так и не понял её, несмотря на все старания. Спит, проводит со мной дни и ночи, и «помолвлена».
Достаточно узнав Марику, он продолжал удивляться, что часто не понимает её. Слишком разные? Позже, в минуты близости, когда Марика, лаская, шептала, как ей хорошо, к нему возвращалась уверенность, они могут быть вместе, он понимает её. Проходило оцепенение, и опять мучался сомнениями. Несомненно одно – Марика стала частью его жизни.
— Отмени! Мы подходим друг другу. Буду заботливым мужем. Тебе будет очень хорошо со мной! Не знаешь, на что способен русский парень. Будем счастливы.
Марика поцеловала.
— Глупенький, мой! Всё очень сложно. Ты прав, возможно, подходим друг другу, но этого мало. Мне никогда ни с кем не бывало хорошо, как с тобой.
— Так выходи за меня!
Она опять надолго замолчала, прежде чем продолжила.
— Тебя не устраивают наши отношения, что-то не позволяю тебе?
— Этого мне мало. Ты должна принадлежать только мне. Мне одному. Чтобы не расставались, постоянно была рядом.
— Каждый день видимся, и дальше будем встречаться, когда захочешь. – Она обняла его, прижалась, и они опять слились в долгом поцелуе.
— Откажи жениху. Помолвка – лишь обещание. Я выучу язык, присоединюсь к делу отца, войду в курс. Не знаешь, как я настойчив в достижении цели!
Из глубины леса послышался стук дятла. Марика отпустила Севу, поднялась, прислушалась. Сева ничего не слышал кроме Марики.
— Дятел, – слышишь? Поищем? – она схватила Севу за руку, подняла, и потащила в чащу леса.
Спасибо, спасла!
Легким ветерком над ними раскачивались кроны деревьев, они приятно шелестели листьями, напоминали беззаботное детство, прогулки по лесу с друзьями.
— О чем задумался? – нарушила молчание Марика.
— Детство вспомнил, лес, – он попытался встать, Марика повалила его. Нацеловавшись, они занялись любовью.
Насытившись, друг другом, молодые люди молча лежали. Неожиданно Сева заметил несколько берез.
— Березы! – закричал он. — Как в Стародубске!
— Они растут даже в Африке, – не разделила восторга Марика.
— Какие у нас – нигде больше. Нежно – белые стволы, кудрявая крона, листики зеленые–зеленые, особенно яркие весной.
— Думала, у вас одни дубовые рощи, раз город Стародубск.
— Дубы на сто верст в округе вырубили. Одни березы. Они у нас везде. В городском парке, на заводском дворе, под окнами квартиры. В детском доме единственным витамином был березовый сок. Все воспоминания детства связаны с березовыми перелесками. Дерево это – сама Россия, символ России. – Он замолчал и вдруг, без всякого перехода, спросил: — Пойдешь за меня замуж?
Марика сорвала травинку и принялась молча жевать, на лице никаких эмоций. Сева придвинулся, вынул травинку изо рта и поцеловал.
— Я люблю тебя! Как раньше жил – не знаю. Нас свела судьба. Суждено было нам встретиться. Солнышко моё, ненаглядное! Любовь первая и последняя!
— Делаешь предложение? – Спросила она после наступившей паузы. Сева кивнул. Марика опять сорвала травинку и жует, долго смотрит на Севу. — Ты нравишься мне… Но я помолвлена, говорила тебе. Осенью свадьба.
Расстроившись, Сева опять задумался. «Так и не понял её, несмотря на все старания. Спит, проводит со мной дни и ночи, и «помолвлена».
Достаточно узнав Марику, он продолжал удивляться, что часто не понимает её. Слишком разные? Позже, в минуты близости, когда Марика, лаская, шептала, как ей хорошо, к нему возвращалась уверенность, они могут быть вместе, он понимает её. Проходило оцепенение, и опять мучался сомнениями. Несомненно одно – Марика стала частью его жизни.
— Отмени! Мы подходим друг другу. Буду заботливым мужем. Тебе будет очень хорошо со мной! Не знаешь, на что способен русский парень. Будем счастливы.
Марика поцеловала.
— Глупенький, мой! Всё очень сложно. Ты прав, возможно, подходим друг другу, но этого мало. Мне никогда ни с кем не бывало хорошо, как с тобой.
— Так выходи за меня!
Она опять надолго замолчала, прежде чем продолжила.
— Тебя не устраивают наши отношения, что-то не позволяю тебе?
— Этого мне мало. Ты должна принадлежать только мне. Мне одному. Чтобы не расставались, постоянно была рядом.
— Каждый день видимся, и дальше будем встречаться, когда захочешь. – Она обняла его, прижалась, и они опять слились в долгом поцелуе.
— Откажи жениху. Помолвка – лишь обещание. Я выучу язык, присоединюсь к делу отца, войду в курс. Не знаешь, как я настойчив в достижении цели!
Из глубины леса послышался стук дятла. Марика отпустила Севу, поднялась, прислушалась. Сева ничего не слышал кроме Марики.
— Дятел, – слышишь? Поищем? – она схватила Севу за руку, подняла, и потащила в чащу леса.
***
На обратном пути, на безлюдном лесном шоссе, Марика опять позволила Севе сесть за руль. Теперь он вел «Порше» увереннее, даже пытался гнать. Машина чутко слушалась. Неповторимое чувство упоения, какое испытал управляя автомобилем, долго потом не покидало. Насмешки Марики не убавили восторга. Подумал: «Вести машину – удовольствие большее, чем собственный бассейн». На автобане Марика отобрала руль.
***
— Дни мои заполнялись до предела, с утра до поздней ночи постоянно чем-то был занят, – продолжал жене рассказывать свою одиссею Всеволод. — Отец заботился, чтобы не оставался один и не скучал. Меня развлекали, забавляли, возили на концерты и пикники. Амалия или Марика постоянно рядом. Пребывание у отца вылилось в нескончаемый праздник. Побыть наедине со своими мыслями, подумать о будущем не оставалось времени. За день уставал от впечатлений и сразу засыпал. Первое время не видел и снов, или, просыпаясь, забывал.
Заканчивалась пятая неделя, когда приснился первый запомнившийся сон, но о нем Всеволод не стал, точнее не мог рассказать жене, иначе вызвал бы цепочку дополнительных вопросов. Во сне увидел стародубскую подружку Надю. Как Фемида – богиня правосудия, она держала рычажные весы – коромысла. На одной чаше, сидели и стояли новые немецкие знакомые, отец, Амалия, на другой – Юра с Галей и Костя, соседка Нина с мужем, еще кто-то. Чаши весов долго не уравновешивались. Пришла Марика, поднялась на весы, и они пришли в равновесие. Держалось оно не долго – появилась Лариса, чаши весов вновь заколебались. В этот момент Надя выпустила из рук дужку, и все свалились кучей малой.
Днем Сева не задумывался о будущем, лишь вбирал новые и новые впечатления, во сне Надя вернула в реальную жизнь, задала вопрос, который и он задавал себе, но каждый раз откладывал решение.
— Праздник не может продолжаться вечно. Наступят будни. Как будешь жить дальше, что делать? – спрашивала Надя.
— Я впервые узнал любовь! Все, мои прежние увлечения ничто! Никогда так не билось сердце в ожидании свидания! Считал, любовные страсти в кино придумывают, поэты сочиняют. Не верил. Оказывается, бывает, что сердце разрывается от любви. Ради любимой готов совершить что угодно … Отец здесь... Разве могу я оставить Марику и отца?
— Девушка не для тебя! Подумай, кто ты, и кто она. Её увлечение пройдет. Что общего у избалованной дочки богачей и детдомовца? Отца пригласишь к нам в гости. Сам будешь навещать.
— Да кто меня отпустит?! А Марика? Мы ничего не решили. – На этом сон прервался и Сева проснулся. Часы показывали шесть утра – вставать рано. Он долго выстраивал приснившееся в логическую цепочку и незаметно опять заснул.
***
Родители Марики долго не обращали внимания на последнее увлечение дочери. «Пусть практикуется в русском языке». Мысль о серьезных отношениях дочери с русским Клуге не приходила. Марика обручена, скоро свадьба. Избранник достойный молодой человек, сын известного юриста.
Ежедневные поездки в дом компаньона, пикники и ночные клубы, куда Марику постоянно сопровождал Сева, его поздние появления на половине дома дочери, пересуды прислуги, положили конец терпению родителей. Решили поговорить с дочерью.
— Увлеклась, мама, – согласилась с упреками Марика.
— Мы с мамой желаем тебе счастья, Вильгельма сама выбрала. Для концерна ваш брак тоже на пользу. Что, если узнает о твоих похождениях? – строго заметил отец. — Я полагаюсь на твой здравый ум. Не нравится Вильгельм, у тебя немало других поклонников. Но русский Клуге... Нонсенс.
— Не понимаю, что нашла? Вильгельм юноша из нашего круга, образован, уже имеет клиентуру, – заметила мать.
— Слабак, ваш Вильгельм! Ни рыба – ни мясо. Не удивлюсь, если окажется гомиком.
— Русский Клуге подходит больше, – поддела мать.
— В сексе, по крайней мере, толк знает!.. Разве я говорила, собираюсь замуж?
— Постыдилась бы! – Не выдержал г-н Мейер. — До секса дошло... Сегодня даю телеграмму Вильгельму. Через неделю свадьба!
— Силой обвенчаешь?
— Надо будет – силой!
Неприятный разговор закончился напоминанием о завтрашнем приеме английских компаньонов.
— Постарайся вести себя прилично. Не подходи к русскому Клуге, если отец привезет его. У него есть переводчица, – заключила разговор мать. — Меня уже спрашивают про ваши отношения.
— Знаю, кто спрашивает! Жена Отто Клуге! – Оставила за собой последнее слово Марика.
***
На торжественный прием к Мейерам Сева приехал с отцом и Амалией. Г-н Клуге дома попросил Амалию объяснить Севе, как важен сегодняшний прием. Концерн заключает выгодный контракт с англичанами и позволит расширить рынок сбыта продукции.
В доме Мейеров собрались члены совета директоров концерна, пришли представители английской фирмы, гости. Отец Марики произнес речь, англичанин провозгласил здравицу за процветание и содружества обеих компаний.
Пока Сева искал глазами Марику, подошел г-н Мартенс – представительный мужчина, приятель г-на Клуге. С помощью Амалии поздравил Севу с обретением отца, поинтересовался, как нравится в Германии, а потом завел довольно жесткий разговор.
— Нравится у отца?
— Очень.
— В Россию не собираешься?
— Не знаю. Не решил.
— В России лучше?
— Не в этом дело.
— Здесь твое будущее! В России ничего хорошего не ждет. В тюрьму посадят, в Сибирь отправят. У тебя никого нет в России, а здесь семья. Отец не молод, концерн наш расширяется, поможешь отцу в делах. А в России? Черная работа и КГБ. – Переводила Амалия наставления господина Мартенса.
— За что посадят?
— КГБ найдёт. Думаешь, не читали твои интервью, не знают о поездке в Лондон? Отец души в тебе не чает. Не переживет, если совершишь глупость. Сам никак не решится заговорить, все откладывает. Ждет твоего решения.
— Отец просил поговорить со мной?
— Не знает о нашем разговоре. Прислушайся к совету. Нет смысла возвращаться в Россию и оказаться в тюрьме. Все ваши, кому удается выехать, обратно не возвращаются, если не агенты КГБ. Моряки, артисты балета, писатели, художники. Даже дочь Сталина. Ей жилось, наверное, лучше, чем тебе, и все же выбрала свободу. Hab doch Einsicht! (Будь благоразумен). – Господин Мартенс дружески похлопал Севу по плечу и отошел к группе гостей возрастом постарше.
— Ты жил в маленьком городке, не знаешь, что творится в твоей стране. За слушание западного радио сажают, за стихи отправляют в психушку. Тебя обязательно посадят, раз отец капиталист. Здесь ты богатый и уважаемый человек. Подумай! Господин Мартенс друг господина Клуге. Хочет добра тебе, – продолжила наставления г-на Мартенса Амалия.
— Не посадят! Тоже мне агитаторы! Отстаньте, ради Бога, сам разберусь! Помоги лучше найти Марику. Нигде не видно, а мы договорились встретиться.
Амалия обиделась на грубое замечание и отправилась искать Марику.
Сева увидел Лизетт – двоюродную сестру, подошел поздороваться. Лизетт без обязательной улыбки, равнодушно посмотрела на него, а Сева, улыбаясь, приветствовал ее по-немецки.
— Ich frohe mich, Sie zu sehen, Lizett! (Рад вас видеть, Лизетт).
— Лизетт удивилась его немецкому и что-то сказала. Сева решил, оценила его успехи в языке. — Danke, Frauelein Lizett! (Спасибо, фройлен Лизетт), – поблагодарил он девушку.
Вернулась Амалия.
— Обошла весь дом – нигде ее нет. Машина в гараже. Никто не знает, куда пропала. Фрау Мейер тоже беспокоится. Может ты, знаешь? – спросила у Лизетт. Она тоже не видела Марики.
Подошел отец, взял Севу под руку и повел представлять новым гостям. Сева деланно улыбался, что-то говорил, в голове сидела одна мысль – почему не пришла Марика. Обещала ведь!
По дороге домой отец спросил:
— Не видел Марики, вы не поссорились?
— Куда-то исчезла, а обещала быть на приеме, – ответил Сева.
***
Рассказывая жене свои приключения, Сева сам удивлялся, оказывается, ничего не забылось, всё в памяти. Стоило заговорить и Марика живая предстала перед глазами. Вспомнились грустные глаза отца перед расставанием, лес с березами и табличка «Частная собственность», встреченная в лесу, признание Марики «у меня есть жених». События двадцатилетней давности всплывали перед глазами, будто происходили вчера. Словно не минуло двадцать лет. Сын Никита вернул в настоящее.
— Ужинать скоро?
— Скоро, потерпи, – ответила Лена.
— Вы ссоритесь? – не уходил сын.
— Нет, сынуля. Мы похожи на ссорящихся? Иди, поиграй, – сказал Всеволод.
— Сделай бутерброд, если умираешь, – предложила Лена. — И, пожалуйста, оставь нас. – Ей не терпелось дослушать мужа, решить, как вести себя в сложившейся ситуации.
***
Занятый делами, отец Марики не обращал внимания на чудачества дочери, предоставив жене заниматься её воспитанием. Узнав о серьезном увлечении русским Клуге, был шокирован. Представить не мог, его любимая рассудительная дочь влюбится в, неизвестно откуда взявшегося, русского, назвавшегося сыном Курта фон Клуге. Слишком поздно понял, насколько все серьезно. Марика влюбилась. Будущий зять некстати пропадал в далекой Бразилии, а Марика никого не желала слушать. Единственный выход спасти положение – изолировать дочь. И г-н Мейер решил разыграть похищение Марики. Севе, г-ну Клуге и всем остальным сообщили, что она улетела к жениху в Бразилию. В действительности, ее отвезли на специально снятую виллу и заперли с «похитителями» до возвращения Вильгельма. Он, надеялся господин Мейер, заставит дочь одуматься.
Марика мучилась в заточении. Однажды ей удалось стащить у охранника трубку радиотелефона и позвонить.
— Папочка! Выполни требования похитителей! – только и успела сказать. Что ответил отец, не услышала, охранник вырвал трубку. Она принялась колотить его, он молча вытолкал её обратно в комнату, где проводила время в ожидании выкупа.
***
Сева не подозревал о злоключениях Марики и утром принялся названивать ей. Каждый раз трубку брала фрау Мейер. Кроме Марики по-русски в доме никто не говорил, пришлось звать на помощь Амалию.
— Марика улетела в Бразилию к жениху, тебе письмо оставила, – сказала Амалия, поговорив с фрау Мейер.
— Поехали! – поторопил Сева.
Вскоре они с Амалией уже неслись в её машине к Мейерам. Через полчаса Сева читал «прощальное» письмо. Оно было на русском, и Сева поверил, что писала Марика. В записке сообщала, что выходит замуж и улетает к жениху в Рио-де-Жанейро. Севе желала не скучать и весело проводить время.
Дочитав послание до конца, Сева долго не мог вымолвить ни слова. Растерянность и такая грусть были написаны на лице, что Амалия не удержалась.
— Сочувствую. – Посмотрела на Севу полным жалости взглядом, взяла за руку, пожала. — Не переживай. Такой конец вашим отношениям следовало ожидать. Не знал, что она обручена?
Сева молча кивнул головой.
— Вокруг много других богатых красавиц, желающих породниться с семейством Клуге. Не отчаивайся! – Продолжала Амалия успокаивать Севу.
Письмо Марики оказалось столь неожиданным, что он растерялся и несколько минут не мог придти в себя от потрясения. Такого предательства от любимой не ожидал. Даже когда призналась, что помолвлена и есть жених, так не потрясло. Сочувствие Амалии расстроило еще больше. Он должен был остаться один. Пережить потрясение, успокоиться и подумать о дальнейших шагах. Когда сели в машину, Сева попросил Амалию отпустить его побродить по городу.
— Меня уволят. Не могу оставить одного. Привезу домой, потом иди куда хочешь. Желаешь прогуляться, давай оставим машину и пойдем пешком. Одного не отпущу.
— Не маленький – не потеряюсь. Перед отцом защищу, не бойся. Хочу побыть один, понимаешь?
Амалия осталась непреклонна, и Сева не стал продолжать спор. На светофоре выскочил из машины. Ей ничего не осталось, как ехать следом. У следующего светофора он затерялся среди пешеходов.
Потеря Марики разрушила сказочный мир, в котором обитал Сева. Без неё терялся смысл пребывания в Германии. И раньше его посещали сомнения. «Обрести отца – здорово. Всю жизнь мечтал. Но жить в чужой стране, без близких друзей, без всего, к чему привык... Конечно, будет всё… Кроме друзей. Любимой речки, где научился плавать, родной березовой рощи с грибами».
При Марике Сева не вспоминал дом. Она затмевала всё. Теперь, после ее бегства, вдруг ясно понял, как одинок в Германии. Отец не заменил всё, оставленное дома. Слишком поздно встретились. Полжизни прошло без него. По-настоящему никакие родственные узы не связывают. Не плохой он человек, но языковый барьер, не позволяет даже поговорить по душам... А фрау Маргарет, Пауль, Лизетт, Генрих... Всю жизнь звать на помощь Амалию? Мысли перебивали друг друга, перед глазами, как в калейдоскопе, менялись картины прошлого и настоящего.
Амалия предчувствовала, нельзя оставлять Севу. Занятый своими мыслями, он забрел на тихую улочку, спускающуюся к Рейну. Дважды мимо взад – вперед пронеслась стая мотоциклистов, на которых не обратил внимания. Вскоре байкеры вернулись. Они катили по всей ширине проезжей дороги и по тротуару прямо на Севу. Он попытался посторониться, а они выбрали его в качестве жертвы своей игры, принялись кружить вокруг, направляя мотоциклы прямо на него. Сева едва успевал увертываться, парни гоготали. Это была не игра, а наглый вызов. Сева пытался объяснить
великовозрастным лоботрясам, что шутка переходит границы, они еще больше хамели. Когда особо наглый мотоциклист едва не придавил его, больно ударив колесом, Сева развернулся и изо всех сил, пнул его ногой. Х*лиган вместе с машиной свалился, на него налетел другой. Сева и его столкнул и тут же получил удар кулаком в скулу, с другой стороны больно стукнули в лицо, в глазах потемнело.
На пустынной улице показался грузовик. Водитель увидев, в какую передрягу попал Сева, остановил машину, схватил монтировку и, размахивая ей, кинулся на помощь. Байкеры набросились и на водителя, он, отбиваясь, открыл Севе путь к грузовику. Еще несколько мгновений и оба сидели в кабине, машина тронулась. Байкеры на мотоциклах ринулись вдогонку, обгоняли, лезли под колеса, всеми способами пытались остановить грузовик, расправиться с водителем и Севой. Не известно, чем бы всё кончилось, но узкая улочка влилась в широкую оживленную магистраль. Мотоциклисты вынуждены были отстать.
Водитель объяснил Севе, парни эти – известная в столице банда великовозрастных мотоциклистов – байкеров «Ангелы смерти».
— Entschuldigen Sie bitte, ich spreche Deutsch nicht. Ich bin aus Russland. (Извините, по-немецки не говорю. Я из России). Водитель еще что-то объяснял, Сева лишь улыбался в ответ. Вдруг он узнал улицу и дом, где жили Бутузовы.
— Halten Sie bitte! Es ist mein Haus! (Стойте! Это мой дом)! – закричал он, показывая на дом. Водитель остановился, они пожали друг другу руки.
— Vielen Dank! (Большое спасибо). До свидания!
***
У Бутузовых Сева уже бывал, принимали его тепло. Сегодня Сева удивил хозяйку уже на пороге.
— Опять подрался! Синяк, какой! Кто так разукрасил? – испугалась она, впуская Севу. Выглядел он ужасно. Огромный синяк под глазом, волосы растрепаны, ныла нога.
— Сам виноват, занесло на какую-то пустынную улочку, а там байкеры на мотоциклах пристали.
— Тебя предупреждали: не ходи, где попало. Как же одного отпустили после происшествия на Мюнстер – плац? Пойдем, умоешься, – она отвела его в ванную комнату и позвонила соседу – врачу.
— Валерий Матвеевич? Спустить, пожалуйста, срочно. Сейчас.
Сева умылся, осмотрел ногу, на ней красовался огромный синяк и кровоподтек.
Пришел врач – мужчина средних лет, пожал Людмиле руку.
— Что случилось?
— Помоги соотечественнику нашему.
— Где он?
— В ванной. Х*лиганы напали. Это Васильев. Думаю, слышал о нём.
— Родственник Клуге? – Людмила кивнула. Врач остановился в нерешительности. — Зачем впустила, он невозвращенец! Неприятностей не оберешься.
Вошел Сева, и Людмила представила их.
— Валерий Матвеевич наш посольский врач, осмотрит тебя.
Сева протянул руку, но врач сделал вид, что не понял, а принялся ощупывать синяк.
— Да!.. С таким фингалом в «Феникс» не пойдешь... У немцев есть отличная мазь.
— Ногу посмотрите, пожалуйста, – попросил Сева и задрал штанину еще выше.
— О, тут серьезнее! Посиди, мы с Людмилой посмотрим, что имеется в аптечке, – Людмиле показал глазами «выйдем».
Сева остался один, а Валерий в соседней комнате набросился на женщину.
— Рентген необходим и серьезное лечение. Соображаешь, в какую историю влипла?! Большие неприятности ждут... Не знаю, что делать. Позвонить отцу? Приход парня зафиксирован.
— Валера, ты врач, или кто? Он пришел к нам! Наш долг помочь.
Испугавшись объяснения с посольским кэгэбэшником, Валерий колебался.
— Ты права, моя обязанность помочь. Только возвращаться в Союз досрочно не хочу. Отвезу в нашу поликлинику – наверняка влетит, не окажу помощь – тоже не похвалят. Что лучше – не знаю. Втянула ты меня!
В коридоре послышался шум – пришел Евгений, увидел Севу.
— Кого вижу, и в каком виде! – воскликнул он. — Советский подданный, сын турецкого паши, простите немецкого промышленника Всеволод Васильев ибн фон Клуге младший. Опять ввязался в драку? Что-то часто стал попадать в передряги.
Открылась дверь, и вернулись Людмила с Валерием.
— Всё хохмишь? Видишь, как парня отделали, – остановила она мужа.
— Схожу за бинтами и примочкой, – сказал Валерий и ушел к себе.
— Рассказывай, как живется у отца?
— Как в сказке. Только сердце мое дома. Все вокруг чужое.
— Давно о тебе не слышали. Не позвонишь. Решили, уехал, не попрощавшись.
— В газетах написали, остался в надежде на наследство, помогаю отцу в делах.
— В здешних газетах еще не то пишут! Думаешь остаться?
Сева пожал плечами.
— Не знаю. Нет, наверное. Поеду домой. Жалко отца. Он так одинок.
— Уговаривает не уезжать?
— Делает вид, само собой разумеется, что останусь. Старая фрау Клуге каждый день рассказывает о своей генеалогии, вспоминает предков, начиная со столетней войны с Францией, о родстве с французскими и германскими королями. Порой открытым текстом говорит, что для меня великая честь принадлежать к роду Клуге. Можете представить каково мне, детдомовцу, слушать её гордое бахвальство!
Другие угрожают дома тюрьмой, если вернусь, кто-то стращает убить, коли не уберусь восвояси. Голова кругом идет, не знаю, как быть.
— Выходит, наследники разукрасили сегодня?
— Не думаю. Просто шпана пьяная... Впрочем, кто знает.
— Ты вырос в другом мире. К здешней жизни не привыкнешь. Мы с Людмилой пятый год работаем в Германии. Часто бываем дома, и все равно всё здесь для нас чужое. Постоянно жить с этими чванливыми, недалекими бюргерами? Ни за что! Хотя, тебя зовут в великосветскую семью, там возможно, все иначе. Все равно не приживешься.
— Хуже не будет, уверен. Вы не знаете, что такое не иметь родных, своего угла. Жить без близких. Он мой отец. Что ж, что немец? Мать полюбила молодого красавца – офицера. Потом, всю жизнь несла кару. Он не был фашистом. Г-н Курт фон Клуге и сейчас не интересуется политикой. Говорят, помолодел в последнее время, так обрадовался, когда узнал обо мне. Старается предугадать все мои желания. Мать его, фрау Клуге, не нарадуется. Не представляю, как их оставить.
Дом Бутузовых, семья советских журналистов – единственное место в Германии, где Сева чувствовал себя самим собой и мог расслабиться, открыть душу.
Тем временем возвратился Валерий с саквояжем и принялся раскладывать пузырьки, склянки, разные мази.
— Постараюсь вернуть тебе божеский вид, чтобы мог показаться на люди. Дальше пусть отец вызывает своего врача.
— Отец не знает? – спросил Евгений. — Надо позвонить.
Сева мотнул головой. Валерий тем временем начал накладывать примочки, бинтовать ногу.
— Оставьте больного. Сделаю маску, перевяжу, потом наговоритесь, – он продолжал колдовать над Севиным лицом.
В прихожей позвонили, и Евгений впустил гостя. Мужчина с военной выправкой поздоровался с хозяевами, протянул руку Севе. На врача не обратил внимания – очевидно уже виделись.
— Ну, здравствуй, земляк! – обратился незнакомец к Севе. — Как тебя теперь величать – господин Клуге или все еще Васильев?
Сева смутился. Взгляд гостя пронизывал насквозь, и ему стало не по себе. Неожиданно Сева вспомнил, такой же взгляд был у первого собеседника в Стародубском КГБ, куда пригласили после письма отца.
— Всеволод Иванович Васильев, – представился Сева.
— Домой собираешься, или не нагулялся?
— Я не гулять приехал. Отца нашел.
— Убедился, господин фон Клуге действительно отец?
— Чтобы еще тут делал?
Пока врач обрабатывал раны, гость, представившийся Александром Максимовичем Шабановым, расспрашивал Севу, где бывал, с кем встречался, убеждал, пора возвращаться. Напомнил даже, что его ждет невеста Надя. Друзья беспокоятся за судьбу Севы. «Откуда только узнал такие подробности»?
— Ты рабочий человек, не тунеядец какой. Повидался с отцом, и возвращайся, что еще держит? У каждого своя жизнь.
«Точно, сотрудник КГБ. Врач позвал», – догадался Сева. Кэгэбэшнику не хватало душевности и сочувствия, какое встретил в доме Клуге, встречал у четы Бутузовых. Разговор раздражал Севу. Валерий закончил колдовать над его ранами и закрыл свой саквояж.
— Рентген не мешало бы сделать. Скажи отцу.
— Отвези в нашу поликлинику, – посоветовал Шабанов.
— Не поеду. Женя, вы не отвезете меня домой? – спросил Сева журналиста.
— Может, лучше поедем в нашу поликлинику? – не отставал Шабанов.
— Что пристали к парню? Женя, отвези его к отцу. Там разберутся, нужен рентген или еще что-то, – миролюбиво заметила Людмила.
— Так что решил, остаешься жить у господина Клуге? – продолжал наседать посольский кэгэбэшник.
— Погостит и вернется домой, – не сдержалась Людмила и повернулась к Севе. — Так, Сева?
— Вы, что, сговорились? И немцы, и вы, все лезете с советами. Останусь – не останусь, вернусь – не вернусь? – вспылил Сева. — Больше не о чем говорить? Сам мучаюсь сомнениями. Ничего я не решил! Поступлю, как найду нужным. И не давите на меня – бесполезно.
— Смотри, не оказалось бы поздно, – заметил Шабанов.
— Пошли, – позвал Евгений, — отвезу.
***
Увидев Севу с пластырем на лице и поддерживающего его Бутузова, Амалия все поняла и заплакала, нервы не выдержали. Заплакала не из сочувствия Севе, а испугалась ожидавших последствий. Оставила одного. Она уже успела позвонить господину Клуге, что Сева не послушался и сбежал. Сейчас управляющий домом вызвал семейного врача, и названивал отцу. Прибыли они одновременно.
Отец с порога бросился к сыну. Бутузов на-немецком объяснил ситуацию. Сева с помощью Евгения попросил отца не гневаться и не наказывать Амалию, она ни в чем не виновата. Врач одобрил принятые посольским коллегой меры и, осмотрев ногу, подтвердил необходимость рентгена. Г-н Клуге поблагодарил Бутузова и тот уехал. Отец с Севой и Амалией отправились в клинику, по дороге дотошно расспрашивал сына, кто разукрасил его.
Рентген показал, что ничего серьезного, ногу Севе смазали какой-то мазью и заново перебинтовали. Через несколько дней прошел и синяк.
Происшествие с байкерами не напугало Севу, такое могло случиться и в Стародубске. Связь с происшествиями в «Фениксе» и на митинге, отмёл. Но опять задумался, как быть дальше. Не выходила из головы встреча в доме Бутузовых, посольский кэгэбэшник с пропагандистскими увещаниями. Без них, сколько дней и ночей он терзался сомнениями! Остаться, рискнуть начать жизнь с белого листа, или вернуться ко всему привычному – в комнату – четырнадцатиметровку, шумный закопченный цех, и оказаться снова с друзьями, со всем, к чему привык за двадцать восемь лет. Принять решение, от которого зависела вся будущая жизнь, очень не просто, и Сева постоянно откладывал его.
«Как быть с отцом? Уеду – больше не увижу. Еще раз не выпустят, он не сможет приехать в закрытый город. Так поздно встретились, и расстаться… Никто еще не относился ко мне с такой заботой и вниманием! Вырос без родительской ласки, лишь взрослым ощутил, какое счастье, когда кто-то заботится обо мне, старается угадать мои желания… Не привыкну к здешнему образу жизни. Без друзей, знакомых… Когда рядом Марика, забываю о них. Останься она со мною, вместе пережили бы разлуку с друзьями детства, с городом. Первое время она заменила бы их, начну работать – появятся друзья и приятели. Она предала. Остается вернуться домой... Но забыть, что где-то далеко, в чужой стране, доживает родной отец, не удастся никогда. Мысль эта будет постоянно преследовать». Сева разрывался в сомнениях.
***
В гостиной Севу ждал очередной подарок – поставили видеомагнитофон. Подобную технику в Стародубске никто из знакомых еще не имел. Амалия принесла стопку кассет, и, просмотрев с Севой небольшой фрагмент видеофильма или музыкального номера, нетерпеливо меняла кассеты. Концертные номера, погони, перестрелки, экзотические пейзажи и животные, снова музыкальные фрагменты мелькали на экране. Сева потрясен – кинотеатр дома, телевизор с собственными программами.
Высокий мужичок в русской поддевке пел «Очи черные», когда пришел отец и отослал Амалию.
— Слушаешь Рубашкина? Русский певец из Зальцбурга, – с помощью разговорника, пояснил господин Клуге и выключил видеомагнитофон. — Поговорить хочу. Открыл бар, достал бутылки, бокалы. Налил Севе и себе «Смирноффа» и начал долго откладываемый разговор. Он уже знал, что Марика улетела к жениху.
— Переживаешь?.. Марика несерьезная избалованная девица. Может и лучше, что вернулась к жениху, – проговорил отец, заглядывая в бумажку – подготовленный перевод. — Найдем тебе невесту и жену. Мужчина видный, тобою многие интересуются.
Сева долго листал разговорник, пока составил ответ.
— Больше твоим богатством.
— Не все. Девушки из достойных семей, – отец показал Севе написанную заготовку. К разговору с сыном подготовился.
— Домой тянет.
— Еще не видел Германии, моё дело не узнал. За короткий срок нелегко понять жизнь другой страны. Поживи, присмотрись…Ты способный, язык дается. Подучишь еще и поступишь в университет, появятся друзья. Я позабочусь о твоем будущем. Мой долг искупить вину за страдания Лизетт, сделать тебя счастливым.
Узнав от Севы подробности его жизни, отец так и не мог понять, что влечет сына домой. Рассказы его потрясли г-на Клуге. Из газет и телевидения какое-то мнение о жизни в Советском Союзе он имел, но не задумывался, насколько оно справедливо. Подробности обыденной жизни, детали, с которыми познакомил сын, поразили, превзошли все представления г-на Клуге о жуткой жизни в Советском Союзе. А Сева не жаловался на жизнь, наоборот хвастал, гордился. Приличная зарплата (250 рублей) – ему хватает, собственная комната, учился в институте, готовиться поступить в Университет, два раза в неделю ходит в спортзал, все бесплатно. Восторженно рассказывал об условиях работы на заводе, как отмечает с друзьями праздники. Со смехом вспоминал, как его отговаривали от поездки к отцу, пугали провокацией. Чем гордится сын, г-н Клуге никак не мог понять, по нескольку раз перебивал, вернул Амалию и заставлял её переспрашивать сына, удивлялся, как можно жить в таких нечеловеческих условиях и чувствовать себя счастливым.
«Сильны русские в пропаганде своего образа жизни! – убедился г-н Клуге, слушая сына. – Вбить в голову молодого человека такое превратное представление о ценностях жизни!.. Нелегко теперь перевоспитать».
Решение сына уехать, для него – трагедия. Сева это понимал, видел, каким грустным, беспомощным стал отец. Старался смягчить удар, жалел. Они подолгу молчат. Нет слов, которые примирили бы отца с отъездом сына. Тем более, постоянно приходится обращаться к помощи бумажки с текстом или разговорника. Изредка отец что-то спросит, Сева ответит и снова молчание.
— Кто у тебя остался в России?
— Трудно объяснить словами. Нет таких слов. Не могу передать все нюансы.
Целый месяц отец делал всё, чтобы у Севы проснулись сыновние чувства. Знакомил с многочисленными родственниками и друзьями, возил на свои предприятия, пытался увлечь производственными проблемами. Показывал, какие жизненные перспективы откроются, если продолжит его дело. Увидел равнодушие Севы к производству, переключился на археологию.
— Влечёт археология – в нашей стране у неё глубокие корни, работают известные во всем мире ученые. И в этом направлении помогу найти себя.
Уговоры отца, его связи, материальные блага, ожидавшие, если останется, не убедили Севу отказаться от решения вернуться домой в Стародубск. С предательством Марики порвалась тонкая нить, связывающая с чужой страной и отцом.
Расстроенный, отец ушел, не попрощавшись, Сева подумал, снова решил позвать переводчицу. Но он не вернулся.
***
Елена опять перебила длинный монолог мужа.
Всё рассказываешь об отце, своих приключениях, расписываешь мне красоты мест, где побывал. Я жду объяснений, что у тебя было с Марикой! Неужели не влюбился в красавицу, богатую наследницу?
— Что сказать? Приехав из маленького провинциального городка, конечно, был ошарашен, удивлен, сражен новой обстановкой, поражен вниманием, оказанным мне – детдомовцу, окружением красивых молодых женщин. В первые же дни влюбился в свою переводчицу, потом в Марику, которая часто подменяла её. Ничего серьезного быть у нас не могло. Марика была помолвлена, жених – преуспевающий адвокат, а я кто – необразованный мужлан в её глазах.
— И наследник крупного состояния.
— Об этом никогда не думал. Марика, кстати, тоже из семьи не менее обеспеченной, чем Клуге, может и более.
— Если всё, как рассказываешь, с какой стати через двадцать лет напомнила о себе, ваших поездках? А поцелуи и письменные уверения в любви? Пытаешься убедить, что между вами ничего не было. Не верю. Читала о западной молодежи шестидесятых – семидесятых, о нравах, царивших в то время в их среде.
— Последние строчки её письма ни о чем не говорят. У них приняты уверения в любви и поцелуи. Кстати, в последнее время эта западная традиция – поцелуи и объятия при встречах и у нас распространилась, не так ли?
***
Поговорив с Севой в очередной раз, так и не убедив остаться, г-н Клуге понуро побрел на свою половину дома и долго не ложился в ту ночь. В одиночестве пил виски, рассматривал фотографии сына, сделанные недавно, сравнивал со снимками Кэт. Переживал свое бессилие переубедить сына.
Не мог заснуть после трудного разговора и Сева. Тоже переживал, жалел отца. Успел привыкнуть, и если не полюбил, то привязался, проникся симпатией. «Как жить, зная, что далеко, в другой стране стареет одинокий отец»?
Постучала Марта, предложила разобрать постель. Сева выпроводил ее, сам приготовил, и прежде, чем лечь, нажал кнопку остановленного еще днем магнитофона. Комната наполнилась разудалой цыганской мелодией, отвлекла не надолго от грустных переживаний, напомнила свадьбу. Под эту мелодию танцевал когда-то с Ларисой в заводской столовой, где им устроили показательную комсомольскую свадьбу. Сейчас было не до цыганщины, он поднялся, прокрутил пленку и остановился на медленной меланхолической мелодии, мысли снова вернулись к отцу и он незаметно задремал.
Проснулся от чьего-то прикосновения. Открыл глаза – рядом стоит Амалия. Подумал, продолжаются сновидения. Глянул на магнитофон, катушки крутятся, кто-то поет по-русски. Амалия в халате, листает журнал, с которым он заснул. Увидела, что открыл глаза – улыбнулась, показала на страницу с раздетыми девицами, что-то сказала и засмеялась. Сева подумал, что видит сон про первую ночь у отца, только почему-то вместо Марты Амалия. Всё повторяется, девушка в халате, еще более привлекательная, и говорит на русском, но что, – не понятно.
— Вижу свет, слышу – музыка, постучала – молчишь. Решила, посмотрю, почему не спишь – заговорила Амалия. – Она наклонилась, грудь выскользнула из-за полы халата, и Сева окончательно проснулся.
«Амалия! Решилась придти! Девушка, в которую влюбился, едва увидел, в первый день приезда. Был готов на всё, только бы ответила взаимностью. Как это было давно!.. – После Марики Амалия перестала быть для него женщиной. Осталась помощница, переводчица… – Решилась придти!» – пронеслось в мозгу.
— Который час, знаешь?.. Не спится – сходи, проветрись.
— Гонишь... Об отце хочу поговорить. Не переживет твой отъезд.
— Что могу поделать? Тянет домой. Не приживусь тут. Постоянно обращаться к тебе за помощью?
— Язык не проблема. Я русский выучила за первые два университетских курса, сейчас читаю ваших поэтов в подлиннике. Ты научишься языку быстрее. Отец наймет лучших педагогов.
— Сказать это пришла среди ночи?
Амалия загадочно улыбалась. Выглядела сногсшибательно, не горькие мысли о Марике, секунды не сомневаясь, включился бы в её игру.
— Не только. Может, соблазнить. Мужчина молодой, давно без секса. Заменю, сбежавшую к жениху, подружку?
Сева молчал, думал. Всё слишком неожиданно. На Амалию, в наполовину распахнутом халате, старался не смотреть.
Амалия не ожидала такой пассивной реакции на ночной визит.
«Русские и впрямь не такие как все», – она отошла к окну и отвернулась. С первого мгновения на вокзале в Кельне, Сева понравился ей. Высокий рост, спортивное сложение, симпатичное лицо, главное – сын миллионера. «Вот кого заполучить бы в мужья!» Подумала, и сразу же отвергла эту мысль. – «Не для меня мальчик. Не стоит и пытаться, босс, не колеблясь, выставит».
Теперь мысль о Севе, как собственном мужчине, вновь пробудилась слабой надеждой. «Вдруг удастся заинтересовать? Сумею убедить остаться, г-н Клуге согласится на всё».
Когда он, смущаясь, заговорил, что озолотит, если, применив все женские чары, убедит сына остаться, Амалия, не раздумывая, согласилась попробовать. Выходит, переоценила свои возможности.
Переборов уязвленное самолюбие, Амалия снова подошла к постели Севы, изобразив улыбку, спросила:
— Не возбуждаю? Одна Марика влечет?
— В бассейн нельзя, – а в спальню ко мне получила разрешение?
Амалия долго молчала, затем кивнула. Сева и сам догадался, прислал отец.
«Служащая фирмы в роли шлюхи... У немецких девиц ни каких тормозов. Секс – главное в жизни. Что для Ингрид, что для Марики, секс подвернувшееся приятное развлечение, удовольствие. Что ответила на мой вопрос? Секс одна из естественных функций номо саппиес. Мне приятно, почему не сделать приятно и партнеру, если испытываю к нему симпатию?.. Может нормальные, здоровые женщины все сексуально озабочены, а я удивлялся Наде»?
Переводчица симпатична, прической напоминает детдомовских красавиц, первую любовь. Пока не увлекся Марикой, с вожделением посматривал на нее. Но чтобы сама решилась... Как-то призналась, замуж никто не зовет, но вниманием мужчин не обделена. Если послал отец, сразу согласилась или колебалась»? – мысли сменяли друг друга. Вслух признался:
— Ты поразила меня с первого взгляда. Напомнила детскую любовь. Подумал, какая красавица! У меня никаких шансов привлечь внимание. Мог ли предположить, что сама придешь в спальню и предложишь себя?
— В первые дни постоянно чувствовала твои нескромные взгляды. Испугалась даже, что если начнешь приставать. Как не рассердить босса? Ты мне понравился, но кто я, чтобы мечтать о сыне босса? Вот и старалась держаться официально, не давать повода. Познакомился с Марикой – перестал смотреть такими глазами.
— Какими?
— Раздевающими.
—Читала мои мысли? Не околдуй Марика, не знаю, как дальше сложились бы наши отношения. Красивая, сексапильная, трудно не влюбиться.
Амалия присела на край постели и вдруг крепко поцеловала Севу в губы. Ощутив ее прикосновение, он задрожал от охватившего желания. Амалия почувствовала и, скинув халат, легла рядом, прижалась к нему. Дальше сдерживать желание, Сева оказался бессилен. В сумасшедшем исступлении принялся целовать ее. Ему казалось перед ним Марика. Кроме акцента было в этих женщинах еще что-то общее, оно и позволило на время забыть с кем он.
— Какая горячая! Мягкая, как котенок! – Он впился поцелуем в ее зовущие губы.
— И ты не холодный, как мне сегодня показалось, – прошептала она и выключила лампу над ними.
В эти секунды Сева не помнил ни Марики, ни Нади. Не терпелось скорее слиться воедино с прекрасным телом, прижавшимся к нему, и готовым полностью отдаться в его власть.
...Умиротворенные они молча лежали рядом, когда Амалия неожиданно спросила, много ли он имел женщин.
— Осталась недовольна?
Она поцеловала его.
— Все отлично! Ты замечательный партнер.
— Женщин, спрашиваешь, сколько знал? Не много. Три или четыре. С тобой четыре, – признался Сева.
— Четыре? – недоверчиво переспросила Амалия. — Наши парни в твои годы похвастают сотней девчонок.
— А ты, скольких парней знала?
— Девушкам подобные вопросы не задают. Ты не первый.
— Понял, извини. Сама завела разговор. У меня и мысли не было вызывать на откровенность. Значит, отец прислал уговорить... Думаешь, мне легко сделать выбор?
— Вот и оставайся.
Ушла Амалия под утро. Усталый, Сева крепко заснул. Никто ему не снился, ни какие мысли не мучили.
Весь следующий день он размышлял о минувшей ночи с Амалией. «Последний шанс отца убедить остаться. Может, решил предложить в качестве потенциальной невесты? Конечно, не о такой невестке он мечтал, но когда решается, останусь или уеду, готов на всё».
Еще несколько ночей приходила Амалия, продолжала уговаривать остаться с отцом, а может и с ней, и они занимались любовью. Как и Марика, Амалия знала толк в сексе, была великолепной партнершей. Минутами ему казалось, что любит Амалию, она проще Марики, с ней легко и просто, не нужно контролировать себя, притворяться. Амалия подходит больше. Она своя. Как ни прекрасны были ночи с Амалией, решение возвратиться домой, он не переменил.
***
Марика тем временем продолжала томиться в заточении. В её распоряжении находилась небольшая библиотека, разрешали смотреть телевизор, кормили всем, к чему привыкла. Не имелось в доме лишь телефона. Возможно, и был где-то в тайнике. Охранник бегал с трубкой радиотелефона.
— В теленовостях ни слова о моем похищении. Родители согласились выполнить ваши требования? – спросила она сторожа.
— Твои родители люди здравомыслящие, ты им дорога, зачем обращаться в полицию?
— Вторая неделя пошла, никак не договоритесь?
— Не я решаю.
Марика потеряла счет дням, и вдруг дежурный охранник протянул ей трубку своего радиотелефона. Из далекой Бразилии звонил Вильгельм. Интересовался самочувствием, отношением похитителей, обещал со дня на день приехать и заплатить выкуп.
— Давай объявим о свадьбе сразу после моего возвращения? – предложил Вильгельм.
— Отец не в состоянии договориться? – вопросом на вопрос ответила Марика. — Надави на родителей, почему долго тянут? Не могу здесь дальше томиться!
— Потерпи немного. Прилечу, и договоримся с похитителями. Сказать родителям, чтобы рассылали приглашения на свадьбу?
— Не нашел другого времени? О чем ты! Помоги прежде выбраться отсюда! Нажми на моих! На все я согласна.
Последовали взаимные заочные поцелуи, и разговор прервался.
«Что-то очень уж спокоен Вильгельм. Ни волнения, ни беспокойства в голосе, а ведь я в руках похитителей, – подумала Марика. — Почему он собирается платить выкуп, а не отец? И вдруг её осенило. — Всё подстроили родители с согласия Вильгельма! Слишком уж обходительны бандиты. Подтвердится – устрою им»! – Она в очередной раз обошла комнаты, куда ее пускали. На окнах металлические решетки или ставни, запертые снаружи. Принялась стучать в закрытые ставни. На стук вошел дежуривший охранник.
— Бесполезно стучать.
Он подошел к окну, оставив свободным проход. Марика кошкой кинулась к выходу, охранник за ней. У двери настиг её.
— Зря стараетесь, фройлен. Дверь на замке, ключа у меня нет.
В бессильной злобе, в слезах, Марика принялась кулаками молотить охранника. Он ловко подставлял свои руки – кувалды, не чувствительные для ударов молодой женщины. И улыбался.
— Успокойтесь, фройлен. На мне не стоит срывать злость. Я выполняю свою работу.
— Признайтесь, работаете на отца? – спросила Марика.
— У меня свой босс, на кого работает – не мое дело. Фройлен, вернитесь в гостиную.
Что Марика никуда не собиралась лететь, а родители заточили ее в загородном доме знакомых, Сева не знал, исповедуясь жене. Марика рассказала об этом через двадцать лет в гостинице «Ленинград».
***
Приняв, наконец, решение вернуться домой, Сева позвонил Бутузову и Евгений взялся помочь с отъездом. Сева привез ему свои кредитные карточки, записал пароли и попросил взять билет на самолет в Москву. Из Кельна рейсы в Москву редки и Евгений собрался отправить Севу через Франкфурт. Шабанов убедил дождаться прямого рейса. Во Франкфурте Сева вдруг еще передумает лететь дальше, очевидно, подумал кэгэбэшник.
К помощи отца Сева не хотел прибегать, не расстраивать лишний раз, не травмировать фрау Маргарет. Понимал, что долгое расставание будет нелегким, лучше уж сразу рубануть: сегодня я улетаю.
***
На том же черном «Мерседесе», на котором встречали, отец с Амалией отвезли Севу в аэропорт Кельн – Бонн.
Горькими оказались последние минуты на немецкой земле. Уже зарегистрирован билет, сдан багаж, а сомнения в правильности решения не отпускали Севу. «Неужели не выучу язык? А друзья?.. У них своя жизнь... Эх, Марика... Отца жаль. Он не молод… Как надеялся на меня! И фрау Маргарет, Амалия, Пауль, его отец пастор Дирк… Стали родными…Больше не увижу никогда»…
Отец по слогам читал, от волнения, с трудом выговаривая, русские слова, подготовленные Амалией. Она стояла в отдалении, готовая подойти по первому знаку.
— Надумаешь – приезжай. Всегда буду ждать. Всё, что у меня есть – всё твое.
— Спасибо, отец.
За последние дни г-н фон Клуге заметно осунулся, постарел. Решение Севы уехать подкосило, слишком большие надежды возлагал на сына. То и дело подносит к глазам платок, стараясь скрыть навертывающиеся слезы. Перед Севой стоял не самоуверенный холеный господин, что встречал на железнодорожном вокзале. Грустно, не по себе и Севе. Он поманил Амалию, чтобы перевела.
— Приезжайте вы, отец. Погостите, вспомните юность, – приглашал Сева, не веря в эту возможность. Хотел как-то утешить.
Проводить Севу приехали и Бутузовы. Они стояли в стороне, не решаясь помешать последнему разговору с отцом.
Радио объявило о посадке в самолет. Г-н фон Клуге, уже не скрывая слез, обнял Севу.
— Помни, у тебя есть папА.
— Никогда не забуду! Мама любила тебя, я не осуждаю её!
Подошли Бутузовы, по очереди обняли Севу, пожелали счастливого пути.
Отец недружелюбно смотрел на советских журналистов, понимая, и они повлияли на отъезд сына.
Амалия рядом с отцом, тоже вытирала слезы. Сева поцеловал её на прощание и прошептал:
— Никогда не забуду подаренные мне ночи.
Ушли Бутузовы, разъехались другие не многочисленные провожающие, а г-н Клуге все стоял на смотровой площадке, ждал, пока самолет вырулит на взлетную полосу. Самолет разбежался и взмыл в небо, сделал разворот и повернул на восток. Г- н Клуге все стоял и смотрел в след, скрывшемуся в облаках самолету.
***
В самолете, по соседству с Севой оказались журналисты из Франкфуртской газеты. Случайно или так было задумано, он не понял. Один из журналистов, представившийся Максом немного говорил по-русски и всю дорогу беседовал с ним, переводил вопросы коллеги, которого представил как своего шефа в газете, впервые отправившего в Россию. Сам Макс уже два года работает в Москве, и сносно говорит по-русски. Он напомнил Севе Штефана из ночного клуба «Феникс». Макс, как когда-то и Штефан, не задавал вопросы в лоб, как в Кельне на радиостанции «Немецкая волна», или издатель русской газеты в Лондоне. Однако, получив опыт, Сева понимал, разговаривая с ним о пустяках, вставляя по ходу свои истории, главная цель Макса разговорить собеседника, выпытать из него, всё, что представит интерес будущим подписчикам «Frankfurter Allgemeine Zeitung».
Сева был даже рад соседу, за разговором незаметно летело время, Макс сумел отключить от тяжелых мыслей об отце. Спросил согласия сделать фотоочерк о его жизни в Стародубске, посетить детский дом, взять с собой фотокорреспондента. Сева разочаровал его.
— Я не против. Отец бы увидел, где я живу. Стародубск – город закрытый для иностранцев, вас не пустят.
Макс расстроился и долго объяснял шефу невозможность осуществить их замысел. Снова повернулся к Севе.
— В Москве тебя будут встречать?
Сева удивился. «Кто меня может встречать? Если только люди из КГБ, что пугали меня перед отъездом». Вслух ответил, что встречать некому.
Макс протянул Севе свою визитную карточку, потом вырвал из блокнота лист и по-русски записал свой московский адрес и телефоны, пригласил Севу звонить и заходить, когда будет в Москве.
— Ты не против, если по пути заедем на Красную площадь, я сниму тебя на фоне Кремля. Фотографию пришлю.
Сева не возражал. Поездов через Стародубск проходит много – можно не спешить. Макс ему понравился. «Выполняет свою работу, почему не помочь парню? С удовольствием еще раз взгляну на Красную площадь. Его наверняка встретят с машиной».
Сева ошибся – встречать некому. Встречал знакомый Сергей – сосед по гостиничному номеру в дни отъезда. Они обнялись. Севе объяснил, пока он гостил в Германии, родители успели переехать в Москву, а он пока остаётся в Сибири. В Шереметьеве провожал коллегу в Париж и вдруг увидел Севу.
— Ты ведь не торопишься, заедем ко мне, передохнешь после самолета, расскажешь, как встретил отец, я потом отвезу на вокзал, билет закажем по телефону.
Сева собрался послать к черту этого Сергея, но здравая мысль подсказывала: «Я же еще по дороге к отцу понял кто он и откуда. Не стоит плодить лишние неприятности, а они ждут, уже ясно».
— Я обещал корреспондентам Франкфуртской газеты сфотографироваться на фоне Кремля.
— Обойдутся! Поехали со мной! – в голосе Сергея послышались повелительные нотки, этого Сева не переваривал и решил поступить по-своему.
— Извини, я держу слово. – Схватил чемодан и вернулся к группе встречающих Макса со спутником. Они наблюдали за Севой и парнем, подошедшим к нему, легко догадались, кто встретил сына г-на Клуге.
Макс достал небольшой фотоаппарат с блицем и сделал несколько снимков Севы с чемоданом и Сергеем. Сергей каждый раз старался отвернуться, но запретить съемки не решился.
— На Красной площади снимемся в другой раз. Вижу, тебя ждут, – немец побоялся влипнуть в историю и отказался от идеи сделать снимок Севы на фоне Кремля. — Не задерживай товарища.
Сева вернулся к Сергею, и тот повез его к себе домой, где их встретил «отец».
— Папа, это бывший детдомовец, о котором я тебе рассказывал. Сейчас встретил в Шереметьеве. Проводил Зою, иду к выходу, смотрю: знакомое лицо.
«Отец» пожал руку гостю.
— Молодцы, подгадали прямо к обеду. Пока хозяйка на работе, сами все организуем, – сказал он и принялся накрывать на стол. — Аня будто ждала иностранца, сварила сегодня борщ. Сергей, достань водочку. Соскучился по борщу?
— Соскучился, – признался Сева. «Отец» поставил на стол супницу, из которой доносился незабываемый аромат его любимого украинского борща, им когда-то кормила теща – мать Ларисы.
— А водка русская в Германии есть? – спросил Сергей.
— В Германии всё есть, – как говорил известный чеховский персонаж про Грецию.
Разлили по стопочкам, чокнулись за удачную поездку, и пошел неторопливый разговор, а по сути «отец с сыном» выспрашивали у Севы кто такой г-н Клуге, что выпускает его концерн, где он успел побывать. «Форменный допрос», – отметил про себя Сева, но обстоятельно отвечал на все вопросы, продолжая и дальше прикидываться простачком, будто не понимает, с кем ведет беседу.
В поезде «неожиданные встречи» продолжились. Перед Стародубском, переполненный волнением и мыслями о будущем, Сева вышел в тамбур с открытым окном. Неожиданно подошел немолодой мужчина, показал удостоверение.
— Завтра с утра зайдите к нам. Не надолго. Кабинет, думаю, помните.
«Началось, – подумал Сева. – Не зря пугали, затаскают теперь». Вслух спросил:
— От Москвы со мной ехали, теперь решили подойти?
— Слишком высоко мнишь. Возвращаюсь из командировки, увидел тебя. Любопытно послушать, как встретил отец – немец, заодно помочь разобраться в увиденном.
***
Солнечным ранним утром друзья Севы – Галя, Юра и Костя встречали его на Стародубском вокзале. Галя с большим букетом. Друзья нетерпеливо посматривали на станционные часы. Еще нет и семи. Наконец, вокзальное радио объявило: «Поезд Москва – Стародубск прибывает на третий путь ко второй платформе».
Поезд медленно подошел к перрону и Сева издали увидел друзей, помахал им. Они в три горла скандировали: Сева! Сева!
Сева обнялся с друзьями, расцеловался. Поблагодарил Галю за букет. Костя забрал у него чемодан, Костя сумку.
— Весь багаж? – удивился он.
— Весь. Ждали контейнер барахла? Подарки привез, не забыл. – Они остановились, Сева открыл сумку и достал, засверкавшие в лучах солнца, бусы, надел Гале на шею. Она благодарно поцеловала его.
— Всю жизнь мечтала о таких. Чешское стекло?
— Бери выше. Богемское. В Кельне купил.
Юре он протянул оригинальную газовую зажигалку.
— Наши баллончики должны подходить. Тебе, Костя, презент позже.
— Презент? Настоящий иностранец, – восхищается Галя. — Только костюм, почему не сменил, размера своего не нашел? Думала, оденешься с головы до ног и еще полвагона вещей привезешь, – шутливо заметила она.
— Потом, ребята, потом расскажу... Костюм новый привез, джинсы, еще кое-что по мелочи. Хотя, мог, как говорит Галя, и контейнер, и целый вагон. Не представляете, какие имел возможности!
По дороге в город Костя шепотом спросил, что за подарок ему.
— При Гале неудобно, потом, – интригующе заверил Сева.
***
Сева находился в Москве, когда на заводе стало известно о его возвращении. Друзья и знакомые – все с любопытством ждали продолжения Севиной истории. Так отец г-н Клуге, или нет, какие у них с Севиной матерью были отношения? Из Германии Сева никому не писал, и многие не верили, что вернется, если найдет отца.
Больше всех радовалась приезду Севы Надя. Она и на вокзале встретила бы, знай время его поезда. К обеденному перерыву обработала больше половины деталей, запланированных на смену. Надеялась отпроситься пораньше.
Узнала новость и Лариса. Всезнающая подружка уже крутилась возле.
— Встретила бы по старой памяти, может, помиритесь… Главный инженер в прошлом году в командировку в ГДР ездил, так столько всего навез! А у Севки в ФРГ отец капиталист.
Вспомнили о Севе на планерке у начальника цеха. Рассчитывали, на днях выйдет на работу. Вспыхнул спор отпускать одного из бригадиров в отпуск или повременить.
— Васильев выходит, подпишите Максимову отпуск, – уговаривал сменный мастер начальника цеха.
— Ничего не известно пока. Допустят ли Васильева к работе, не знаю. Вместо месяца отсутствовал, – начальник цеха посчитал по календарю под стеклом, — пятьдесят два дня. Прогульщик.
— Вы серьезно? – возмутился другой участник планерки. — Парень отца отыскал! Часто у нас рабочие за границей бывают?
— Ничего против Васильева не имею. Не от меня зависит. А Максимов подождет, пока найдем замену.
Редактор заводского радио приготовилась взять у Севы интервью, но в последние минуты партком запретил упоминать по радио и в заводской многотиражке о его поездке.
***
За деревней Васильевкой, на взгорье, заросшем березами, старое кладбище. На краю этого зеленого островка могилы последнего времени. Здесь похоронена мать Севы. К ней он и приехал в первый же день, возвратившись в Стародубск.
Отличная с утра погода испортилась. По небу бежали темные грозовые тучи, кружило воронье над многочисленными, уже пустыми, гнездами. Сева стоял перед скромным зеленым холмиком с деревянным крестом. К трем березкам, что росли у самой могилы, прибавились еще два молоденьких деревца, посаженные Агафьей Никитичной. Если не считать увеличившееся число могил, ничего вокруг не изменилось.
Костя оставил Севу одного и играл его подарком. Нажимал кнопку на массивном портсигаре, крышка открывалась и оттуда поднималась обнаженная девица. Она наклонялась, из коробки выскакивала сигарета. Костя засовывал сигарету обратно, закрывал портсигар, снова нажимал кнопку, и опять появлялась голая девица. А Сева все смотрел на зеленый холмик и думал о несчастной судьбе матери. Перед глазами мелькали картины из его одиссеи, слышал рубленную немецкую речь, эмигрантские песни, их сменяли бравурные звуки немецкого марша... Стройный и по-молодецки бодрый отец, его восьмидесятилетняя мать – фрау Маргарет фон Клуге, Марика... Увидел умирающую старуху – мать. Она с мольбой смотрела на Севу.
— Ты прости... Прости сыночек...
Подошел Костя, взял за руку и вернул в сегодняшний день.
— Пошли, – он посмотрел на часы. — Дождь сейчас пойдет, застрянем, а мне вечером еще на смену. Оградку железную надо будет сварить. Почему раньше не сказал? Мы бы без тебя поставили.
— Сделаем.
Сева в последний раз бросил взгляд на могилу матери и пошел за Костей к машине
Старая, видавшая на своем веку, «Волга» – такси, раскачиваясь и скрепя на ухабах, медленно выползла на асфальтированное шоссе, шофер прибавил скорость.
***
Давно не вспоминал свою одиссею Всеволод. Неожиданное письмо Марики заставило вспомнить целую главу жизни, даже не главу, а часть жизни, которая осталась ярким пятном прекрасно проведенного времени и горькими переживаниями о судьбе родителей.
В наши дни можно поехать куда угодно, были бы деньги, а в те далекие уже времена железный занавес, идеологическое противостояние, не позволяли даже мечтать поехать куда-то дальше Болгарии. Вернувшись из поездки в Германию, Сева старался не думать, не вспоминать свою эпопею, не травить себя не исполнимыми надеждами. Вычеркнул из жизни этот год с его радостями и переживаниями. И не вспоминал. Пытался не вспоминать. Первые годы отец и Марика, Амалия, Ингрид, Марта появлялись перед глазами помимо его воли. Когда слышал название знакомых мест или в телевизоре вдруг узнавал улицы, города, которые видел воочию, сердце начинало учащенно биться. Сегодня отдельными фрагментами, стоп – кадрами и моментальными фотографиями восстанавливал в памяти события двадцатипятилетней летней давности.
— Больше никогда не писал отцу? – спросила жена.
— Писал. Уезжал скоропалительно, неожиданно, отъезд скомкался. Не записал адреса переводчицы Амалии, не спросил фамилии двоюродного брата Пауля в Кобленце, он очень хорошо ко мне отнесся. Кроме отца писать было некому, и его точный адрес не узнал. Написал, как в первый раз: «Бонн, г-ну Курту фон Клуге». Попросил еще раз пригласить, потому что жизнь в Стародубске стала невыносима. Затравили, как когда-то мать в деревне, попрекая незаконнорожденным сыном. Сняли портрет с Доски почета, из цеха перевели, как неблагонадежного, отобрали комнату, ордер оказался не на меня выписан. Переселили в общежитие. Говорю, жить стало невмоготу. Кусал локти, что не остался, когда звали. Ну и написал. Не доходили письма. Знаешь, в какое время жили.
— Интервью твои вспомнили?
— Вспомнили. Особенно «Немецкой волне». В те годы я понятия не имел, что эту радиостанцию, сквозь глушение, слушает вся наша интеллигенция. Что в редакции работают самые заклятые идеологические противники СССР. Как-то к нам с Марикой в ночном клубе подошла русская женщина, представилась редактором и пригласила приехать к ним, познакомиться с интересными людьми – земляками, работой радиостанции. Я, помня наставления отца, пытался вежливо отказаться, но Марика настояла. Ей было интересно побывать на радиостанции, где работали известные в прошлом советские артисты и писатели, о которых слышала от русских друзей в Ленинграде. Сама желала познакомиться.
Вспомнили интервью Би - Би - Си и поездку в Лондон без разрешения. Потаскали по кабинетам, пока не убедились, что не завербован. Помытарился год в общаге, пока не подвернулся случай завербоваться на завод в Ленинград.
— Из Ленинграда не писал?
— Написал и отсюда. Мы с тобой тогда только начали встречаться. В этот раз получил ответ. Отец умер, просили не тревожить семью Клуге.
— Проделки твоего дядюшки, уверена!.. Что если подать в суд? Высудим что-нибудь из наследства.
— Соображаешь, что говоришь? В тяжелые времена не взял ничего у них, а теперь, когда у нас всё есть... С детства привык рассчитывать на себя.
— Что у нас есть? Твоя кандидатская, ничего не прибавившая? Двухкомнатная квартира и машина, на ремонт которой постоянно не хватает денег? Мне надеть нечего, ты раздет... Приедет эта Марика, все бросишь, побежишь?
— Не побегу, а приедет – встретимся обязательно.
— Не пущу! Неспроста вспомнила. – Всеволод обнял жену. — Ну, чего ты раскипятилась! Люблю я тебя одну, ты же знаешь.
***
Прошли неделя, вторая, третья, Марика больше не напоминала о себе, и Сева, с нетерпением ждавший её, успокоился, реже тревожили мысли о сложностях предстоящей встречи, новыми объяснениями с женой.
И Лена много размышляла, анализировала рассказ мужа, о страницах жизни, которые долго скрывал. Несмотря на все старания представить Марику просто знакомой, женское сердце подсказывало: она была больше чем знакомая и переводчица, но примирилась с мыслью, что приедет женщина из его молодости. «Вместе пойдем на встречу. Пригласим к себе. Захочет – пусть даже остановится у нас», – размышляла Елена. Она ни на минуту не забывала о предстоящем испытании.
Всеволод, несмотря на занятость и, не желая признаться себе, вздрагивал от каждого телефонного звонка в институте и дома. Кроме Никиты днем дома никого. Елена возвращается с работы за полчаса до него. Если приедет Марика, Никита позвонит, даст его рабочий телефон.
***
Марика прилетела ночью, и, получив номер в отеле, сразу же позвонила, несмотря на глубокую ночь. Домашний номер телефона знала. Севе повезло, сам поднял трубку, когда раздался её звонок. Сцены ревности удалось избежать. Лена не проснулась и не видела, как волновался, узнав голос Марики. Он схватил аппарат, на цыпочках вышел из спальни, закрыл дверь, и тогда только смог спросить, откуда звонит.
— Как нашла меня, телефон?
— Захотела увидеть. Так сильно, что дальше терпеть стало невмочь. Связалась с нашими корреспондентами в Москве, напомнила твою историю, они и нашли, сообщили адрес. Рада за тебя, сделал карьеру, исполнил детскую мечту.
— Одна приехала?
— С кем еще? Соскучилась, не представляешь как! Сколько раз писала, а в ответ молчание. Почему не отвечал?
— Не получал я твоих писем. – Объяснил, что жена спит, не может громко и долго говорить, обещал встретиться, и обо всем поговорить.
— Сейчас не можешь приехать? – Марика не хотела ничего понимать, грозилась сама сейчас приехать. С трудом Всеволоду удалось уговорить подождать, пока приедет в гостиницу.
***
Пушка в Петропавловке отметила полдень, когда Всеволод подъехал к гостинице. Его долго не хотели впускать. Вначале швейцар – слишком затрапезный вид был у него, не соответствующий классу гостиницы. Затем пришлось выяснять отношения с дежурным милиционером, прежде чем поднялся к Марике.
Постучал, дверь приоткрылась, и она бросилась ему на шею. Обнявшись, они долго молча стояли, не находя слов. Марика всплакнула. Два с лишним десятилетия разделяли влюбленных. У каждого за плечами своя прожитая жизнь. А встретились, словно и не было долгих лет разлуки, каждый видел другого глазами последнего свидания. Марика была все такой же очаровательной и милой. Прошедшие годы мало изменили её. Сева тоже выглядел великолепно, стал уверенней, мужественнее.
— Пришел!
Встретила его в ночном пеньюаре, но была причесана и накрашена. Снова, как когда-то, Всеволод потерял дар речи и не сразу заговорил.
— Спала, разбудил?
— Как могла спать – тебя ждала, не вставала. Раздевайся!
Стоял теплый июль, как тогда, когда они познакомились. Он был в одной рубашке и, услышав «раздевайся», опешил. Что имеет ввиду?
— Снимай всё!
Всеволод успел забыть ее причуды, а она властно принялась раздевать его. Держалась, будто расстались если не сегодня утром, то вчера. Словно не разделяли столько лет скромного гомо советик из глухой провинции, попавшего на миг в свободное западное общество потребления, и сегодняшнего преуспевающего столичного ученого. Присмотревшись, Всеволод заметил, годы все-таки не пощадили Марику, она постарела. Правда, будучи на восемь лет старше Лены, выглядела моложе. Как и раньше, непредсказуема.
— Не бойся! СПИДа нету. Умираю, хочу тебя! Столько лет мечтала!
Всеволод пытался бороться с собой, что-то говорил про жену, напомнил о муже, но, попав под чары когда-то любимой женщины, не устоял, сдался перед нахлынувшими чувствами. Время не излечило. Разум потерял над ним власть, он прижался к Марике всем своим телом, обвил руки вокруг её шеи, и впился в зовущие губы. Она закинула руки за голову и раскрылась навстречу. Он ласкал ее по-прежнему упругие груди, живот, бедра, спускаясь ртом все ниже. Глаза Марики были безумны, растворяясь в наслаждении, молили, чтобы эти ласки не остановились.
...Они лежали в постели, и, перебивая друг друга, вспоминали лето 1973 -го года.
— Помнишь, ходили в музей Бетховена, потом оказались на митинге и к тебе пристали хулиганы? Ты еще лихо справился с тремя из них. Среди них был Эрнест – младший брат Вильгельма. Он, оказывается, проявил инициативу проучить тебя, чтобы оставил меня. Когда похвастал Вильгельму, как оберегал невесту, брат отругал и рассказал мне.
Всеволод признался, то был не первый инцидент. И раньше, в «Фениксе» угрожали, требовали оставить её.
— И не рассказал мне!
— В силах постоять за себя и любимую.
Марика схватила его и принялась целовать.
— Любимый! Я ничего не забыла!
Сева признался, что благодаря Марике полюбил водные лыжи. Теперь занимается виндсерфингом.
— Когда сажусь за руль, вспоминаю, как учила вождению автомобиля.
— Возвратить бы все! Больше ни с кем не была счастлива, как с тобой!
Всеволод в эти минуты тоже горько жалел, что не остался в Германии, сейчас был уверен, уломал бы Марику оставить жениха и выйти за него.
— Оба совершили ошибку.
— Дело за тобой. Великая Россия рассыпалась, кругом анархия.
— Семья у меня. Сын.
— У меня дочь. Вильгельма давно выгнала, живу с дочерью
Всеволод тоже вынужден признаться:
— Кого бы ни встречал, знакомился, долго еще сравнивал с тобой, для меня существовала ты одна. Понимал, ты недосягаемо далеко, но забыть, запретить себе думать не мог. Оставил свой город, приехал в Ленинград и оказался совсем один, без друзей. На первых порах тяжело переживал одиночество. Жил воспоминаниями о днях, проведенных у отца. Тебя каждую ночь видел во сне. Но время – лекарь. Судьба улыбнулась еще раз. Встретил девушку, близкую по духу, она поняла меня, разделила моё одиночество, я полюбил её. До сегодняшнего дня считал, время излечило от любви к тебе, а, встретив, понимаю, ты по-прежнему дорога мне… Что скажу теперь жене?! Предал.
— Жена не знала обо мне?
— Нет. Все наше я берег в своем сердце и ни с кем не делился. Даже с любимой. Лишь после твоего письма, пришлось рассказать. В эту минуту не знает, что я с тобой. – Он закурил очередную сигарету и надолго замолк. Марика тоже молчала. — Правда, думала обо мне, вспоминала? – первым нарушил молчание Всеволод.
— Постоянно, как услышу имя Клуге. Не стоило тебе уезжать. Нам суждено быть вместе.
— Потому, ничего не объяснив, пропала? Мама твоя сказала, что улетела в Рио де Жанейро к жениху. Какие у меня остались надежды?
— Тебя обманули. Меня тоже. Разыграли похищение с требованием выкупа и заперли у кого-то в загородном доме.
Что похищение мнимое, организовано родителями она узнала, когда Сева уже ехал в поезде Москва – Стародубск.
— На восьмой день заточения, проснувшись, и приняв ванну, я обратила внимание, не слышно охранника. Обошла дом – никого, открыла входную дверь – не заперта, поискала телефон – не нашла, – рассказывала Марика. — Эй, кто-нибудь в доме есть? – закричала и не услышала ответа. — Поняла, меня решили отпустить, папа заплатил выкуп. Быстро оделась и вышла во двор, осмотрелась. Держали меня, оказалось, в симпатичном трехэтажном загородном доме. Дальше первого этажа не пускали, и я не знала, что собой представляет моя тюрьма. Вокруг дома парк, людей никого. Обошла здание, нашла гараж, подергала разные двери, всё заперто, зато увидела, как выбраться на шоссе.
Вышла на дорогу, место совершенно не знакомое. Собралась, зайти к соседям, позвонить, чтобы приехали за мной, и в эту минуту возле меня остановилась легковушка, немолодой мужчина за рулем, спросил, подвезти ли до города. Не размышляя, я села в машину, спросила, как называется эта местность. Он назвал незнакомое имя, объяснил, что город в двадцати километрах. Принялся расспрашивать, почему одна, без машины. Пришлось рассказать. Водитель посочувствовал мне и довез до самого дома.
Встретила маму и не заметила на лице радости, удивления моему появлению. Спросила, с её ли ведома заперли меня за городом, мама не стала отрицать, и объяснила, все сделано в моих интересах, родители заботятся обо мне. Приезжает Вильгельм и я должна, наконец, поставить точку в отношениях. Точку ставить я не хотела. Вернее, не решалась. До встречи с тобой он мне нравился, хотя многое в нём не устраивало. Из всех претендентов в мужья, по всем статьям он оставался лучшим. Собралась в последний раз встретиться с тобой, прежде чем сказать Вильгельму «Да». Позвонила. Кто-то из служащих в доме господина Клуге сказал, что ты вчера улетел в Россию. Набрала его рабочий номер, секретарша объяснила, вторую неделю болеет, слёг после твоего отъезда. Взяла авто и поехала к вам домой проведать отца твоего, а главное – узнать подробности твоего отъезда. Господин Клуге, оказалось, лег в клинику, объяснил управляющий домом. Амалия рассказала, как в аэропорту ты все оглядывался, ждал меня. Заверила, что ты любил меня, и согласись я выйти за тебя, остался бы с отцом. Правда? – спросила она, крепко обняв Всеволода, заглядывая ему в глаза.
— Помнишь нашу последнюю поездку в лес, березовую рощу, дятла? – Напомнил он. Марика кивнула.
— Не была еще готова. С Вильгельмом мы встречались больше года, и никак не могла решить, подходит он мне или нет. А с тобой всё началось головокружительно быстро, не понимала саму себя. Свадьбу откладывали долго, и все же наступил день, когда дальше тянуть стало невозможно.
Марика призналась, что жизнь с Вильгельмом оказалась труднее, чем предполагала. Мужа никогда не любила, надеялась, что проживут не хуже других. Семейная жизнь не сложилась.
— У Вильгельма продолжались увлечения на стороне. Дома был деспотом.
— Изменять такой женщине! Да он не нормальный, твой Вильгельм!
— Признаюсь, тоже не оставалась безгрешной. Постоянно вспоминала тебя, кляла себя, что не разобралась в чувствах. Мы еще не разошлись с Вильгельмом, когда написала тебе: просила прощение, звала немедленно приехать, простить. Писала, и в первом письме, и в следующих, что люблю тебя одного, не могу жить без тебя. Мечтаю провести остаток дней только с тобой. Ты не отвечал.
— Ничего я не получал, говорил тебе. Через год уехал из Стародубска в Ленинград.
***
За окном гостиницы наступил вечер. Стояли белые ночи и фонарей не зажигали, вспыхнула иллюминация на «Авроре». Лена не знала, где муж, и, занятая кухонными делами, попросила сына позвонить отцу на работу.
— Спроси, сколько можно торчать в своем институте?
Тем временем ошеломление от встречи с любимой у Всеволода начало проходить. Здравые мысли все настойчивее стучались в голову. «Что ты делаешь! Одумайся! Пора трезво взглянуть на ситуацию».
Переборов себя, он встал и начал одеваться.
— Не уходи!
Марика не отпускала. Немалых трудов стоило убеждать её, что должен идти. Оставлять её не хотелось, а в голове стучало: «Не надо дальше травмировать друг друга. Все равно будущего у нас нет. Продолжение к хорошему не приведет».
— С чистой страницы жизнь не начать... Жену с сыном не предам, пойми, – набравшись решимости, проговорил он.
Марика понимать не хотела.
— Переезжай с семьей, будешь жить рядом со мной. Я все устрою. Не отсудим у Клуге часть наследства – не беда, я богата.
— Всё это не реально. Сама подумай.
Его начала раздражать настырность, самоуверенность, с какой Марика пыталась всё решить за него. Лена давно хватилась его и сейчас обзванивает знакомых. Первое оцепенение от встречи прошло.
— Не хорошо поступил, – сказал вслух себе или Марике, заканчивая одеваться.
Она тоже встала, набросила на голое тело пеньюар.
— Ты о чем? Жалеешь, что встретились?
Всеволод покачал головой и ничего не ответил. Было жаль Марику, стыдно перед Еленой.
— Завтра жду. Не придешь – приеду в твой институт, приду домой, скажу жене: отдай, мы любим друг друга!
— Не знаю… Нет! Не смогу... Не нужно никуда ходить. Плохо кончится, – к этой минуте здравые мысли окончательно овладели его разумом. Понял, пора немедленно завязывать, иначе раскиснет, не устоит и наделает непоправимых глупостей.
— Сэва! – Она бросилась к нему и повисла, не отпуская. Плача, принялась отчаянно целовать. — Не оставляй меня! За тобой приехала. Молодая не понимала своего счастья! Сегодня не поздно исправить ошибку. Ты меня еще любишь, я вижу!
— Поздно! – он поцеловал её в последний раз и, оставив плачущей, пошел к лифту. На стоянке Всеволод открыл свою «девятку», сел и закурил. На душе было скверно. Убедился, что по-прежнему любит её. И Лену любит, и Никиту. А работа, воплощенная мечта детских лет?! Долго не включал зажигания. Прошло, наверное, минут десять, может больше, когда Всеволод, наконец, завел мотор и нажал на газ. Машина медленно выползла на набережную. Он прибавил скорость.

© Борис Борисович Михайлов
Тел.(812) 668.41.34
E- mail: borborm@gmail.com

© Борис Михайлов, 2008
Дата публикации: 04.07.2008 13:05:56
Просмотров: 3952

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.