Те, кто всегда всё знают
Аркадий Маргулис
|
Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни Объём: 12833 знаков с пробелами Раздел: "" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Соавтор - Виталий Каплан В нелепейшую жарынь лета, в час, когда зной исподтишка бушевал и лишь вознамерился поддаться квёлому зефиру, произошло вот что. Стая одичавших, некогда сбежавших из клеток домашних попугаев с гадким галдежом пронеслась над пустынным двориком и укрылась в кроне старой, всё ещё плодоносящей маслины, неукротимого патриарха в благодатном местечке Иерусалима. Один из попугаев, франт непринуждённого окраса, уловив среди гвалта собратьев просвещённые звуки, облюбовал диковинный подоконник. О святая земля! Из окна, из-под раздражённой солнечным беспределом крыши, лилась прославляющая белый свет мелодия. Посреди крошечной, едва ли в десять шагов, комнатки упитанный, с рыбьим профилем, мальчик упражнялся на скрипке. Попугай прислушался, чувственно встряхивая оранжевым хохолком. Несомненно, ему хотелось запомнить и даже повторить жизнеутверждающий гимн. И впрямь, если не судить предубеждённо, чувствовалось, что в юном скрипаче с рождения верховодил слаженный «Дух ремесла». Именно такой вывод нежно разглаживал морщины на лице его учительницы Таисии Михайловны Круг. Что-что, а это она могла предугадать. В своей скомканной преклонными годами карьере ей довелось воспитать множество юных дарований – восприемников изощрённого слуха, обострённой ритмики, классического строения кисти и желейной эластичности пальцев. На изначальном, местечковом уровне, подобных талантов, как правило, оказывалось уйма. Конечно, не все осознавали суровую наготу жизни – там, где гению сами собою открывались сияющие горизонты, рядовому смертному предстояли годы изнурительного труда. К досаде заслуженного педагога из внезапно распавшейся Советской империи смуглое, почти до асфальтовой черноты, дарование, было наделено обидно короткими руками и толстыми, как сардельки на Курском вокзале, пальцами. Она изо всех сил, как могла, старалась приучить мальчишку дотягивать смычок до позиции, где ещё сохранялось правильное положение руки. Попугай переместился поближе и поискал себе под крылом, зачарованно ожидая исполнения «на бис». Мальчик поднял скрипку, как единственную в мире драгоценность. Таисия Михайловна принципиально прищурилась. Спасти виртуоза от конфуза могло лишь пристальное внимание к мелочам искусства – какое же без них соло. Многие ли в состоянии почтить первую скрипку в оркестре среди прочих?! Или постичь головокружительную партию танцевальной пары «Riverdance» в окружении первоклассных танцоров?! Глаза скрипача устремлены на гриф скрипки, как глаза пилота на взлётную полосу. Левая рука под нижней декой. Пальцы, строгие к струнам, готовы ударить с твёрдым обожанием, способным расплавить строптивость девственницы и лицемерие мессалины. Попугай переминался с лапки на лапку, вздрагивая от нетерпения. Предвкушение выплёскивалось наружу, словно магма из жерла вулкана, словно догма из водоворота гипотез. Мальчик снова опустил инструмент на плечо, но тотчас исправился, приподняв скрипку. «Ну! Что вы на это скажете? - возликовала Таисия Михайловна Круг, - да он сто раз прав, сочетание плечо-скрипка извращает звук!», но вслух произносить не стала, задумалась: «Немало на святой земле деток, чьи родители мечтали бы увидеть знаменитыми своих ненаглядных. А всё же меньше, чем в той же Москве... Там любая уважающая себя еврейская семья считала призванием осчастливить родину собственным виртуозом. Здесь, на исторической, кроме альтистов, флейтистов и скрипачей, страна остро нуждалась в грузчиках, уборщиках и пуще всего – в заправских вояках». Попугай почесал когтем загривок – где знать залётной птице, что имя мальчика Ор, что он из йеменских евреев и что скорее представлял собою счастливое исключение, чем традицию. Среди подобной публики преобладают уличные торговцы. Они, сказать откровенно, не все дилетанты в музыке, привычной для европейца, зато в восточной, тягучей и терпкой, как выдержанное вино, непревзойдённые ассы. Ор взглянул на учительницу. В ответ Таисия Михайловна коснулась мизинцем кончика носа – подав знак началу «концертного выступления». Не отводя взгляда от Таисии Михайловны, мальчик поместил второй палец там, где на струне «До» извлекалась ближайшая нота «Фа»; большой палец уже стоял наготове против той же линии. Всё правильно. Четыре пальца опустились на струны именно на тех позициях, где им надлежало быть. А всё же чрезвычайно буднично. Обычно родители одарённых детей учителям проходу не дают: «Как там наше чадо? Наш вундеркиндик? Когда, наконец, посыплются приглашения с больших сцен? Созреют ангажементы? Разразятся овации?». С родителями Ора Таисия Михайловна не была знакома, вообще ни разу не видела. Что там родители – с учеником по-человечески поговорить оказалось задачей. Госпожа Круг пребывала в том почтенном возрасте, когда приобретённые годами навыки окостенели, а новые не желали стать частью личности. На иврите, возрождённом еврейском языке – будто «идиша» не хватало – пожилой женщине не давалось слов, кроме «Шалом» и вопроса как пройти к ближайшему магазину. Мальчик же, кроме родного иврита и английского, свободно пользовался арабским – языком почтенных родителей, что, впрочем, тоже ясности в общение не вносило. Полгода назад он внезапно образовался в её квартире, с грехом пополам, знаками, показал, что желает заниматься музыкой. Впоследствии сам же, отчаянно стесняясь, краснея и отводя глаза, совал мятые пятидесятишекелевые купюры. Парня, несомненно, что-то мучило. Казалось, он страстно желал поделиться какой-то тайной, но не решался. Сама же госпожа Круг толком и расспросить не могла. - Пойте, молодой человек, пойте, милый, - разрешила Таисия Михайловна. Попугай отнёс это на свой счёт и осторожно попробовал. Следом, словно в точности поняв русскую речь, вступил Ор. Его пассаж заворожил с первых звуков. Таисия Михайловна слушала, не вмешиваясь, лишь раз, когда паренёк, возбудившись стремительным темпом, сомлел от собственной беглости пальцев, пожилая дама нахмурила брови. Как, не зная языка, объяснить мальчику, что в таком завихрении не заметить шероховатости, не почувствовать чистоту и тональность, не уберечь интонацию от фальши, рождённой поспешным движением пальцев. Но когда он опустил смычок, в воздухе воцарилась вселенская тишина. Столь вдохновенного исполнения Таисия Михайловна не слышала давно – ещё немного, ещё чуть-чуть… и оно оказалось бы совершенством. Но когда Ор заиграл меланхолический этюд, попугаю почему-то стало неловко, так совестно, что захотелось улететь восвояси. Таисия Михайловна, изменив устоявшейся традиции (после тридцати минут игры четверть часа отдыха), тотчас оборвала ученика. По обыкновению сефардских евреев следовало поспорить, но Ор возражать не стал, засобирался. Уже в двери остановился, хлопнул себя по лбу, вернулся и, отведя глаза, положил на скатерть банкноту. Те самые замусоленные пятьдесят шекелей. Таисия Михайловна, вздохнув, тяжело поднялась, подошла к столу и спрятала забытую скрипку в футляр. Попугай, недоумевая, как поступить, огорчённо развёл крылья, и в этот момент пожилая мадам передумала. Пальцы её рук когда-то не нуждались в упражнениях на гибкость, но постепенно изжёванные артритом, утратили прежнюю эластичность. Она сначала вздохнула, затем стёрла возникшие в памяти ноты «Романса Бетховена для скрипки» и заиграла «24 каприса» Роде. Первые же звуки оказались настолько певучими, что побудили мальчишку забыть физический процесс их возникновения. Роняя пульс, Ор дослушал мелодию и взглянул на часы. Подорвавшись, скатился вниз по лестнице. Выбежав из парадного, содрал с тела рубашку и заменил её на кимоно с эмблемой борцовского клуба. Сердечко любопытного попугая едва не разорвалось на части, ведь, как ни очаровывал подоконник, сильнее влекло вслед за маленьким виртуозом. И он вспорхнул. Автобусная остановка за сквериком пустовала. Чертыхнувшись, мальчик помчался по улице вниз. Выскочив на дорогу, поймал взглядом торец автобуса, уже набравшего ход. Надежда испарилась, как не бывало, и он рванул напрямую, через кварталы. Несколько минут удушливого бега вывели на проспект, что прямиком к дому. Тут и произошла заминка – устроившись посреди тротуара, в край обескураживая прохожих, Ор сменил шортики на трико, носки на гетры, туфли на борцовки. И небрежно подпоясал кимоно. Покончив с маскарадом, снова пустился вскачь. Пот застилал глаза; подмышками и на спине испарялись до разводов соли тёмные пятна. Походя, мелькнула резиденция президента, ещё поспешней – театр. Последний рывок, и он дома, на самой прекрасной в Иерусалиме улице Шопена. Встречные, завидев юркого самурая в кимоно с развевающимися полами, торопились уступить дорогу. За ним, перелетая с дерева на дерево, спешил попугай, коснувшийся тайны скрипичного мастерства. Свернув в переулок, стиснутый со всех сторон зданиями, боец облюбовал скамейку. Детская площадка оказалась безлюдной, если не учесть карапуза в песочнице и с ним старухи – древней так, что не разобраться, кто за кем в присмотре. Но обоим, бабушке и внуку, было наплевать на скрипача в кимоно – вот что возмутило попугая. Он как раз примостился в ветвях дерева над скамьёй. Отдышавшись, Ор нырнул в песочницу, поплескался в песке, как изнывающий от зноя воробей, и скакнул на газон. Накатавшись в мокрой от полива траве вдоволь, пока чистенькая форма не превратилась в затасканный боевой камуфляж, выглядел так, будто выдержал схватку со взводом морской пехоты. Попугай, сидя над ним, прижмурился. Решил было, что теперь уж точно пора передохнуть, но скрипач, взглянув на часы, пустился через клумбу обратно, на улицу Шопена. И наконец, уже перед домом, в руках его, как у фокусника, возникла скрученная в моток скакалка. Подумав немного, скрипач потёр ею о кимоно, о пятна травяного сока, о налипший песок, и лишь после ворвался в подъезд. Взбежав на третий этаж, остановился у двери с табличкой: «Здесь, в любви и согласии, проживает семья Дамари». За дверью слышались шум, визг и смех. Ага, будьте любезны, вот оно – счастье то! Ор широко улыбнулся и постучал. За дверью раздался предупредительный окрик отца, звуки враз смолкли, и голос матери, нарочито равнодушный, подвёл напевную черту: - Откры-ы-ы-то… Ор потянул ручку вниз, подтолкнул дверь. В квартире было нарочито тускло. За тахтой, едва различимой в темноте, раздавалось чьё-то неудержимо радостное – представьте себе – похрюкивание. Затем вскачь разразились петарды, рассыпались искры бенгальских огней, и десятки глоток возопили: - Сюрприз!!! Сюрприз!!! Сюрприз!!! Мощно, во все плафоны, ударил свет люстры. Ор растерянно заморгал, прикрывая глаза, три бутуза, младшие братья, обняли за ноги. Родители зашлись в смехе – ещё бы, удалось на славу! Здесь все, кто дорог – бабушки, дедушки, дяди и тёти, сёстры, братья, племянники… Как без них! Подносились подарки, и очень скоро образовали приличного достояния холм. Последним подошёл отец, держа в руках объёмистый короб, обёрнутый подарочным ворохом в лентах. А как же! Весёлое праздничное разноцветье! Ор улыбался, стараясь выглядеть, как следует, не расплакаться от умиления. Какая разница, что там – новейшее спортивное приспособление, или, на худой конец, комплект кимоно-гетры-борцовки. Отец кивнул на короб, приглашая открыть. Мальчик потянул за ленту, она поддалась не сразу. Не спеша, стараясь продлить «удовольствие», ободрал обёртку. Увлечённый действом, не заметил, как в комнате настала тишина, совсем не присущая семье йеменских евреев в праздник. Шеи родных вытянулись до отказа. Тут-то Ор и справился с упаковкой… Приподнял крышку. Попугай от неожиданности едва не упал с подоконника наземь. На обивке глубокого красного бархата, лежала… скрипка! Мальчик поднял на отца налившиеся слезами глаза: - Вы знали? – беззвучно, лишь губами, спросил мальчик. - Родители всегда всё знают, - так же беззвучно ответил отец и раскрыл руки для объятия. Сын, не раздумывая бросился навстречу. Когда немного утихли всхлипывания родственников, а мать, спохватившись, увлекла всех за стол, Ор вдруг изо всех сил хлопнул себя по лбу. - Стойте! Я мигом! Уж не сердитесь! - бросил он и скрылся за дверью. Обратный маршрут он проделал вдвое быстрее выдохшегося на лету попугая и вскоре вбежал в квартиру Таисии Михайловны Круг – именно в тот момент, когда она, украсив нос очками, пыталась разобрать по буквам записку, найденную подле купюры. Там, было написано, конечно же, на иврите: «Любимая учительница, ты лучшая в целом мире, но это мой последний урок. Я больше не могу разрываться между велением сердца и волей отца. Спасибо тебе за всё, дорогая учительница!». Мальчик выхватил из рук пожилой дамы исписанный клочок бумаги, ничего не объясняя, почему-то запихал себе в рот, развернулся и помчался домой, где ждали его те, кто всегда всё знают. В кроне старой, всё ещё плодоносящей маслины, неукротимого патриарха в благословенном местечке Иерусалима, маэстро попугай, оборвав наскучивший галдёж собратьев, непререкаемо мощно заголосил жизнеутверждающий, прославляющий белый свет, гимн. © Аркадий Маргулис, 2014 Дата публикации: 11.11.2014 16:37:34 Просмотров: 2420 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|