Прощай, Баку

Евгений Пейсахович

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 8912 знаков с пробелами
Раздел: "Такие рассказы"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Илюмдже говорил, что его зовут Илья. Когда знакомился. Чтоб не переспрашивали. У него и в паспорте так было написано: Борис.
Почему Борис, он не знал. Он с этим просто смирился. Преодолевать было бессмысленно. Да и не тот он был человек, чтобы преодолевать. Он был тот человек, чтоб смиряться. Со своим малым ростом. С глазами, узкими, как смотровые щели. С двумя лишними именами. С реальностью.
С отсутствием в Баку нормального кофе он смириться не мог. Он жил в Риге, где в любом квартале было две-три приличных кофейни. И ждал того же самого от Баку.
Я был единственным, кто звал его Илюмдже. Я сказал ему, что один из моих прапрадедов, родных и близких, был, вероятно, калмык. По крайней мере, у его сына, моего прадеда, была фамилия Калмыков. А у моих тёток были, теперь уже – были, слегка выдающиеся скулы и раскосые глаза. Тоже – слегка. Намеком.
Илюмдже хотел посидеть выпить приличный кофе со мной. А не с теми, кто звал его Ильей. Кто даже если и выговаривал – Илюмдже, - то смотрел в сторону. Будто ему было неловко.
- Да какой тут может быть кофе, - я честно пытался отговорить его.
Потому что чувствовал запах газа и не чувствовал запаха кофе.
Слабый запах газа был там везде. Когда я зажигал спичку, чтоб закурить, мне хотелось зажмуриться. Прижать уши. Присесть на задние лапы, поджав хвост, в ожидании худшего.
- Ладно, - говорил Илюмдже. – Сегодня не пойдём. Завтра пойдём. Обязательно надо попить кофе. Правильно.
Он говорил неспешно, короткими фразами и слегка проглатывал гласные.
И он хотел кофе.
Каждый раз, когда мне удавалось отговорить его от бессмысленных поисков кофе, он расстраивался. Он расстраивался, потому что не знал, какое горькое разочарование его ожидает, когда мы найдём, закажем, а потом будем ждать, в предвкушении.
Я, на самом деле, не очень-то и предвкушал. И расстроился не из-за качества светло-коричневой безвкусной бурды, налитой в чайные чашки. С золотой игриво изогнутой надписью «Общепит». Меня огорчила цена.
Моё огорчение было мелким и ничтожным по сравнением с крушением надежд Илюмдже. Надежд и предвкушений.
Вид у бурды был такой, будто мойщик посуды налил тёплой воды из крана в чашки, из которых только что выпили кофе. Но мыть чашки не стал, а отдал официантке. А та принесла нам.
Я рискнул попробовать из любопытства. И из-за цены.
Илюмдже решил попробовать, чтобы усугубить своё горе.
У него получилось.
Мы отсчитали официантке рубль шестьдесят, потому что она не стала бы затруднять себя поисками сдачи. Выражение лица у нее было сонно-брезгливым. Она с самого начала поняла, что мы не киши. То есть не джентльмены. Не реальные пацаны.
В кафе, кроме нас, сидели за двумя сдвинутыми столами человек шесть смуглых пожилых мужчин в расстегнутых чёрных драповых пальто и кожаных куртках. Они ели шашлык и обсуждали что-то спокойно. И наливали красное сухое вино, не думая о цене.
Каждый из них был киши – давал, округляя счёт и помножая его на два. И не просил сдачу.
- Смотри на море, - посоветовал я Илюмдже. – И старайся не думать, что вода у них в кране прямо оттуда.
Кафе, круглая застекленная веранда, торчало в море, в километре от берега. К нему вела асфальтированная дорога. Когда мы шли туда, я кое-как успевал за Илюмдже. Обратно мы влачились медленно. Полоса нефти вяло колыхалась у берега, гася волны. Чёрная, как настоящий кофе.
Глядя на Илюмдже, я понял, что смиряться ещё тяжелей, чем преодолевать.
Мы потом снова пошли искать кофе. Не сразу. Через два или три дня. Илюмдже было трудно смиряться. Я не отговаривал. Я пошёл с ним. Чтобы быть рядом. В трудную минуту.
Наверно, он убедил себя, что мы просто попали в неправильное кафе. Он хотел найти уютный подвальчик с нормальным кофе, сваренным в турке. Пусть не на горячем песке. И даже не на электрической плитке. Хотя бы на газе, запах которого чувствовался везде. Будто на огромную конфорку из необъятного жбана выплеснулся кипящий кофе и залил вечный огонь.
Илюмдже решил идти до конца, но он не дошёл. Потому что не умел преодолевать. Умел смиряться.
Это было даже не кафе – скорей, тесный буфет. В длину чуть больше, чем в ширину. С четырьмя или пятью высокими круглыми столиками на трубчатых чёрных ногах и серыми мраморными столешницами.
К стойке, где бойкий юноша брал деньги и давал просимое, комкасто тянулась очередь.
И мы в неё встали. Молча. Я – озираясь. Илюмдже – сосредоточенно глядя внутрь себя и надеясь. Надежд у него оставалось совсем мало. Посереть лицом он не мог – но из слегка желтоватого стал немного коричневатым.
Стойка была довольно высокой, из-за нее торчала только верхушка черноволосого бойкого пацана, которому приходилось поднимать руки выше плеч, чтобы положить на стойку или дать в руки покупателю просимое. И покупатели поднимали руки, чтобы взять. И мы, зажатые, как в трамвае в час пик, не могли рассмотреть, что они там просили и брали.
Потом увидели. Достояв до.
Молодой парень в кожаной куртке поднял над головой и сунул в руку продавцу веер из трёх красных червонцев. Трёх моих, если везло, месячных премий. Правой рукой он выудил откуда-то из-за стойки бутылку азербайджанского коньяка с тремя бочками на этикетке, левой взял плитку шоколада и, держа добычу над головой, стал выбираться наружу.
Илюмдже дернул меня за рукав. Молча. И молча стал расталкивать очередь, чтоб уйти. Чтобы больше не видеть.
- Не расстраивайся, - сказал я ему. – Кофе там, если даже и есть, он такой же кофе, как эти «три бочки» - коньяк.
В общежитии, где мы жили, Илюмдже лёг на панцирную кровать лицом в подушку.
Наш сосед по комнате показал на него подбородком и вопросительно посмотрел на меня.
Я пожал плечами.
Илюмдже вздрогнул, затрясся и начал всхлипывать и подвывать.
Сосед насторожился. Нахмурился.
- Ко-оф, - простонал Илюмдже в подушку.
Потом перевернулся на бок, чуть не упав с кровати, и попробовал оправдаться, объяснить соседу, непробиваемо серьезному, почему ему, Илюмдже, так смешно.
- Кофе ходил пить, - подвывал он сквозь смех.
Звучало это как-то по-чукотски: кофдылпыт.
- Кофе мы пить ходили, - перевел я.
Сосед ждал продолжения. Объяснения. Как на заводской планерке. На совещании у. На политинформации. Он сидел за крашеным столом, стоявшим посреди комнаты. И ждал от нас чего-то такого же связного и поучительного, как статья в газете, развёрнутой на столе.
Я рассказал как смог. Про очередь. Про веер из трёх червонцев. Про бутылку «трёх бочек» и шоколад.
Сосед ждал, когда случится хоть что-нибудь, над чем можно было бы посмеяться. Не дождался и на всякий случай хмыкнул.
- То есть вы, Илья Кирсанович, не смогли найти здесь хороший кофе? – уточнил он.
Илюмдже снова взвыл, сотрясаясь от смеха, и опять зарылся в подушку. Сосед посмотрел на меня вопросительно.
- Не смогли, - подтвердил я.
- Знаешь, - сказал я Илюмдже, когда мы вышли с ним в холл покурить. – Нашему соседу не нравится, что я зову тебя на ты.
Илюмдже кивнул:
- Таких много. Начальник. Правильно.
- Много, - вздохнул я. – Он боится, что я и его буду звать на ты. Нарушать субординацию. А на кой он мне сдался.
- Немного глупый, - кивнул Илюмдже. – Правильно.
В холле стояли низкие, плоские и жесткие, диваны и два или три по-восточному низких стола. Мы сидели на диване по-калмыцки. Скрестив ноги.
Комендант общежития, молодой и приветливый, неспешно обходил свои владения. Он сказал мне, качнув головой, осуждая:
- Ну он-то так сидит – ладно. А ты-то почему?
- Примазался, - объяснил я. – Скажи, Низами, про что эта песня.
Мы сидели уже минут десять, не меньше. И слышали песню, которая никак не кончалась. Будто занимала всю длину магнитофонной ленты. Слащавая и заунывная. Расцвеченная не известными нам инструментами. Какими-нибудь, может, ширванским танбуром и чаганэ. Шаганэ ты моя, Шаганэ. Зурной и дюмбеком. Она тянулась и тянулась.
- Как тебе объяснить, - сказал он. – Эта песня... в общем, он её любит, а она его нет.
- Интересно, - сказал я. – Сколько ж об этом можно петь.
Низами пожал плечами. Улыбнулся. Грустно.
В конце коридора был туалет, один на этаж. Мы сидели курили, и мимо нас шли туда и обратно курчавые черноволосые парни, покачивая кумганами и подпевая. Будто они тоже кого-то любили. Безответно.
Через час мы снова курили на том же месте. И снова слушали заунывную песню. Другую, но такую же длинную. Бесконечную. И тоже с жалобно скулящей зурной и витиевато звенящим таром. И Низами шел по коридору. И подпевал. Только в руке у него была связка ключей, а не кумган.
- Низами, - спросил я. – А эта песня – про что?
- Ну как тебе сказать, - он остановился и задумался. – Он её любит. А она его – нет.
Он вздохнул и побрёл медленно дальше. Он тоже кого-то любил. А она его – нет.
- Больше сюда не приеду. Правильно, - сказал Илюмдже.
- Чо? – удивился я. – Ты тут любишь кого-то? А она тебя – нет?
- Кофе у них нет, - объяснил он.
- Прощай, Баку, - хмыкнул я, – тебя я не увижу.
- Не увижу, - подтвердил Илюмдже. – Правильно.

© Евгений Пейсахович, 2011
Дата публикации: 23.11.2011 19:18:49
Просмотров: 3663

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.