Между двух империй. Часть 3 гл. 1-4

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 111256 знаков с пробелами
Раздел: "Тетралогия "Степной рубеж" Кн.II."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

— Как-то пришел человек к Пророку и спросил: «Один сражается ради добычи, другой сражается ради славы, а третий сражается, дабы показать себя; кто же из них следует по пути Аллаха?». И ответил Пророк: «Тот, кто сражается, дабы слово Божье было превыше всего, следует по Божьему пути». Так, Исмаил, говорит священная книга Джихада и больше мне добавить нечего.

Книга «Между двух империй» вторая из тетралогии «Степной рубеж». Первую книгу «Полуденной Азии Врата» смотрите на моей странице.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДЖИХАД ОБОЮДООСТРОГО МЕЧА.

Глава первая

В предместьях Кандагара, несмотря на сентябрь, стояло пекло. Раскаленная, поднятая суховеем пыль дороги обжигала лицо и засыпала глаза бредущего по ней одинокого путника. Высокий, окончательно высохший под лучами афганского солнца, закутанный в свободные белые одеяния человек, шел быстро и уверенно. Видимо зная, куда идет, он лишь иногда останавливался, чтобы немного успокоить разыгравшуюся на плече обезьянку и поправить тюрбан, который, та стремилась размотать и прикрыть от невыносимой жары свою маленькую головку. Широкий шаг путника очень походил на бегство от погони, но ни с одной стороны, далеко проглядывающейся дороги, никого не было. В полуденные часы местные жители предпочитали отсиживаться где-нибудь у водоемов, в тени раскидистых деревьев, а не топтать потрескавшуюся от летней сухости землю.
Прошло больше трех часов, но путник по-прежнему не сбавлял шага. Жар немного спал, но духота с песчинками перемешенного воздуха все также обжигала горло. Остановившись, одинокий странник отхлебнул воды из выдолбленной под сосуд тыквы, пополоскал во рту и выплюнул в ладони. На просящий крик обезьянки, он умыл ей лицо и посмотрел на пройденный путь. Его догоняли два вооруженных всадника. Прорвав марево на горизонте, они стремительно приближались. По внешнему виду и богатому оружию всадники не были обычными сборщиками салесата [1]. Не походили они и на знатных пуштунов. Скорее всего, это были гулам-шахи [2].
Завидев направлявшихся к нему всадников, странник остался на месте. Он не стал убыстрять шаг, как это делал, когда никого не было, ни впереди, ни позади. Лишь снова намочил руку и омыл глаза, от набившегося в них песка. Поднимая клубы придорожной пыли, воины обогнули его с двух сторон и остановились.
— Да поможет тебе Аллах, путник. Хвала Всевышнему, ибо велик Он, — произнес один из них. — Скажи нам: куда ты идешь, не жалея своих ног?
— Стопы мои, почтенный гулам-шах, воин Аллаха, направлены в мазар Шир-Сурх. Где я хочу собственными глазами увидеть святое место, и приложится устами к его священным камням.
— В мазар надо вступать со светлыми и благочестивыми мыслями, путник. Не твоя ли обезьянка, сегодня утром в приютившем тебя на ночь кишлаке смеялась над наместником нашего великопочетаемого шаха, что правит в Балхе? [3] Посыпала голову землей при его бла-гочестивом имени и корчила рожицы перед правоверными.
— О, уважаемый, спроси об этом не меня! Спроси обезьяну, творение Аллаха: хочет ли она стать правителем в Балхе? И ты получишь ответ. Я ее не заставляю осыпать землей голову. Она это делает по велению Всевышнего.
— Маймул [4] безмозглое создание Аллаха. Нельзя винить саблю за то чью голову она сечет. Важна рука ее держащая. Нам известны слова, сказанные тобой после утренней молитвы. Зачем ты пришел на землю величайшего из владык мира шаха Ахмада, странник? Сеять к нему недоверие и насмехаться над его верными слугами?
— Я и не думал насмехаться над твоим Великим господином Жемчужиной эпохи [5], уважаемый гулам. Верный меч шаха! Я лишь повторил его слова: «Узбекские ханства — улей, где много пчел и мало меда».
— Каждое слово шаха для слуха правоверного, путник, но не всякое для уст. Что можно говорить хозяину, совсем не положено повторять его ослу. Разве ты не знаешь, как велено поступать с теми, кто не чтит Господина миров Аллаха и нарушает законы страны Дурраней?
— Им отрубают голову. Каждый гулам, услышавший осквернение шаха или его верных слуг, должен без промедления вынуть клинок. И произнеся: «Во имя Аллаха, хвала Ему Господину миров!», отделить поганый язык от тела, вместе с головой, — спокойно ответил закутанный в белые одеяния путник. Будто речь воина шла не об его завернутой в тюрбан голове.
Такое пренебрежение незнакомца к собственной жизни смутило воина.
— Странник, ты достоин уважения. Аллах видит! Я сожалею, что именно мне выпало прекратить путь твоей земной жизни. Но если я этого не сделаю, тогда уже слетит моя голова. Таков закон Дурраней. Скажи мне свое имя, правоверный, и я вспомню его в час намаза.
— Мое имя, почтенный гулам, Исмаил Гази. Я посланник Ирданы-бия [6] к главе суфийского ордена Чиштие Сабир-шаху. Не меня ли искали столь отважные воины в пуштунском селении?
Услышав ответ, говоривший с паломником гулам-шах, мгновенно спрыгнул с коня и поклонился. Второй всадник отъехал, всем своим видом показывая путнику, что не участвовал в разговоре.
— Уважаемый ходжа Газибек,— растерянно вымолвил оставшийся в одиночестве воин, склоняясь к самой земле. — Сабир-шах давно ждет вас. Аллах видит! Я всего лишь сабля знающая свое дело. Мой конь к вашим услугам, достопочтенный суфи.
Странник обошел статного жеребца и похлопал его по высокому крупу, но сесть отказался. Подавая воину знак — в седло, он запрыгнул следом. С помощью плети, конь быстро освоился с двойной ношей и понес по песчаной дороге. Спутник воина взявшего на коня посланника правителя Коканда, не ожидая указаний, ускакал готовить почетному гостю соответствующую встречу в священном мазаре…
Влиятельный суфи ордена накшбандийа [7] Исмаил Гази относился к потомкам приверженцев ходжей актаглык [8], ведущих родословную от старшего сына шейха Ахмеда ал-Касани [9] Мухаммеда Амина. Пять лет назад уроженец города Хотана Гази, был хакимом Яркенда, исконного оплота ходжей каратаглык [10]. Яркендцы его не любили, но молчаливо терпели, поскольку он был в их городе ставленником джунгарского ханства.
После смерти Галдан-Цэрена земля ойратов не породила ни одного могучего правителя, череда трех безвольных ханов [11] привела страну к упадку. Мощное кочевое государство за каких-то десять лет треснуло по швам и стало расползаться прямо на глазах Кашгарии, на то время платившей ему немалую годовую дань. Почувствовав слабость ведущей войну с Китаем Джунгарии, глава кашгарских черногорцев Юсуф-ходжа поднял над городом Зеленое знамя Пророка, провозглашая независимость Кашгара и всей Малой Бухарии от ига джунгар.
Сердце Газибека, как истинного мусульманина, тогда возрадовалось, но вскоре он понял, что в той свободе нет места для потомка ходжи-актаглыка. В обретшей самостоятельность Кашгарии, власть захватили каратаглыки. По велению Юсуф-ходжи джунгарский ставленник в Кашгаре белогорец Худояр-бек был жестоко казнен, его сын бежал в становище на берегах Или ойратского хана Даваци. Земля Яркенда стала гореть под ногами Газибека, лишь доброта местного ходжи Джагана мешала черногорцам растерзать несчастного хакима города, сына белогорца из Хотана.
По вечерам Исмаил Гази с надеждой и болью смотрел в окно своего дома, временно ставшего ему тюрьмой. Подавляя в душе преданного, но отвергнутого единоверцами мусульманина, он глядел в сторону Илийской долины. Шли дни, и постепенно в нем накапливалась обида и злость, словно яд в зубах змеи, по капле за каждый прожитый в заточении час. Через некоторое время у стен города замелькали джунгарские всадники. Исмаил с противоречивыми чувствами взирал на раскинутые вдали вежи грозных кочевников. В голове мелькали ужасные картины расправ над мятежниками кочевых орд, времен Чингисхана. Но конные воины лишь кружили у стен малыми силами, даже выказывая относительное миролюбие.
Спасая свои улусы от вторжения цинской династии Поднебесной, хунтайши ойратов Даваци, не имел возможности отправить в непокорную провинцию войска. Он прислал в Кашгар и Яркенд совсем небольшие отряды, с требованием дани, не плаченой уже несколько лет. Лишь страх, перед еще недавно сильной Джунгарией, три четверти века собиравшей подать с городов Малой Бухарии, заставил черногорцев открыть ворота Кашга-ра и оплатить ойратам дань. Но когда, почувствовав боязнь кашгарцев, послы пожелали вывести Юсуф-ходжу к берегам Или, то их безжалостно перебили и отсеченные головы сложили у городских ворот.
В Яркенде события разворачивались примерно также. По прибытию отряда джунгар к городу, Гази выпустили из собственного дома-тюрьмы и снова провозгласили правителем. Джаган-ходжа упросил его принять джунгар, выдать годовую дань: четыреста тысяч тяньга [12], и выпроводить непрошенных гостей обратно в Илибалык [13]. Набив карманы серебреной монетой, ойраты потребовали от правителя Яркенда, чтобы Джаган-ходжа ехал с ними в становище хана Даваци.
В отличие от кашгарцев, Газибек изъявил согласие и подчинился требованию джунгар. Верные ему люди схватили старого, немощного ходжу и посадили под замок. При этом они упустили его сына Садыка, молодого и деятельного соперника Исмаила. Узнав о сотворенном произволе хакима-белогорца в Яркенде, Юсуф-ходжа выступил из Кашгара с войском, выручать уважаемого черногорцами старца Дагана. На пути следования, недалеко от города к нему присоединился Садык. Сын яркенского ходжи не имел за собой больших сил. С ним к кашгарцам пришло лишь немногих сторонников, но в его руках была семья Газибека, захваченная им в Хотане.
В первый раз в жизни Исмаил Гази растерялся. Он оказался не готов к тому, чтобы обменять пленение черногорского ходжи Дагана на умерщвление родного отца. Отказом сдать город Юсуф-ходже, убить того единственного, кого действительно любил и уважал. Резко возросшее среди яркендцев недовольство, показывало, что о сопротивлении, сидении в осаде, не могло быть и речи. Обдумав создавшуюся ситуацию в течение дня, хаким Газибек повелел городской страже схватить ойратских послов, лишь из-за собственной жадности, так и не успевших покинуть город.
Со слезами на глазах и Кораном на голове Исмаил пришел к ходже молить о прощении. Гази клялся Аллахом, просил у старика разрешения: от его благословенного имени казнить проклятых джунгар и поднять над Яркендом Зеленое знамя Ислама. На что добросердечный и отходчивый Джаган-ходжа Исмаилу мудро ответил: «Откройте ворота, пусть люди Даваци идут к своим женам. Убить неверных можно только в сражении».
Захватив город, Юсуф-ходжа сложил с себя управление сотворенной им свободы, остался в Яркенде и вскоре скончался от снедающей его болезни. В Кашгаре, на белой кошме под именем Патша-ходжа подняли нового правителя Малой Бухарии Абдулу сына Юсуфа. Благодаря своему изворотливому уму и безмерной доброте ходжи Джагана, Исмаил Гази был прощен и даже сохранил за собой звание хакима, но положение его оставалось зыбким, как почва у края пропасти. В любой момент его власть могла рухнуть в бескрайне-мутные воды нищеты и забвения.
Тем временем, при помощи Поднебесной в Джунгарии был свергнут безвольный Даваци, и, вопреки древним обычаям, правителем ойратов, назначили ставленника цинов, властолюбивого нойона Амурсану из рода Хойт. С первых же дней управления, наместник Джунгарии дал понять черногорским ходжам, что не намерен терпеть свободу городов Малой Бухарии. Трех ойратских улусов: Кашгара, Яркенда и Хотана. В умной и коварной голове Газибека, внимательно отслеживающей происходящие вокруг события, возник план возмездия. Он написал письмо к отцу в Хотан, в котором попросил незамедлительно прислать в Яркенд гостившего в родительском доме молодого дервиша Абу-Джафара ибн Али.
Исмаил и Абу-Джафар были словно косточки на четках, их связывало нечто большее, чем просто мужская дружба или единоверие. Будучи бедным юношей, разносчиком воды в караван-сарае, Джафар влюбился в дочь богатого кашгарского купца Али-Гафара. Толстый, вечно таявший на жаре караван-баши слыл человеком жадным, беспринципным работорговцем, продающим молоденьких девочек в гаремы богатых жителей Кашгара и иноземным гостям. В избытке и дешево, данный людской товар ему поставляли гулам-шахи из Кашмира, совсем недавно завоеванного афганским шахом Ахмадом [14].
Насколько был уродлив Гафар, настолько же была прекрасна его дочь Гульнара, но любовь бедного юноши находилась в полной безнадежности. Али-Гафар относился к собственной дочери, точно к наложнице привезенной им на кашгарский базар, с той лишь разницей, что дочь он ценил гораздо дороже. Красавица Гульнара была не по карману многим из сватавшихся к ней женихам, и разносчику воды не хватило бы на калым денег, продай он хоть всю воду Кашгарии. И все же Джафар не унывал. Толстого Гафара все время мучила жажда. Сидя целый день на базаре, в душных, наполненных народом рядах, он выпивал много холодной воды, носимой им из находящегося за городом родникового ключа. Вода была вкусная, сводящая зубы, и купец никак не мог остановиться. Изнемогая от жажды, он просил парня принести еще и еще, вливая в большую утробу кувшин за кувшином. Умышлено став его спасителем на знойном базаре, юноша предложил Гафару приносить воду из родника и в дом, для чая. Причем плату за нее от караван-баши юноша назвал вдвое меньше обычной.
Бдительного отца-надсмотрщика подвела прославившая его скупость, так Джафар попал на глаза прекрасной Гульнары. Скучавшей взаперти девушке приглянулся юный водонос, как и она, мечтательный ровесник с курчавыми волосами и сильными руками. Он не был похож на тех, кого красавица видела ранее, редких гостей мужского пола, лишь иногда приводимых отцом в дом.
Через год влюбленные бежали в Яркенд. Выдавая себя за сирот, сестру и брата, они прожили там пять самых счастливых месяцев. Когда Гульнара уже не в силах была скрывать живот, Джафар пошел к яркендскому ходже и поведал ему все как есть. Много раз, слыша от жителей города о безграничной доброте старца, юноша попросил у него мудрого совета и благосклонности к неосвещенной Аллахом любви. Но ходжа Джаган не внял мольбам, преподающего к его стопам Джафара, велел сообщить отцу блудницы о нахождении таковой в городе Яркенде, и отдать на его милость опозорившую себя девушку вместе с юношей.
Почти полгода Али-Гафар искал убежавшую из дома дочь с одной лишь целью: наказать смертью за своеволие. Не в силах смириться с потерей украденного капитала, он был злой на весь свет. Узнав о местонахождении потери, купец спешно отправился в Яркенд. Принародно он плюнул в лицо Гульнары, злорадствуя, не простил свое дитя и не признал в Джафаре зятя. Присутствующие при отказе отца от дочери люди схватили влюбленных и привили на суд шариата [15].
Кази [16] Яркенда были бесстрастны, в должной суровости юношу и девушку приговорили к смерти на рассвете, но Гульнара носила под сердцем плод греха, и ходжа Яркенда отложил ее казнь до рождения ребенка. Ночью хаким города Газибек тайно выпустил Джафара из башни Презрения и, пообещав спасти девушку, потребовал поклясться на Короне, что отныне жизнь юноши принадлежит не только милостивому, всепрощающему и мило-сердному Аллаху, но и верному его слуге Исмаилу Гази.
Убедив Джафара, что пока Гульнара носит ребенка за ее жизнь можно не беспокоиться, Газибек отправил его к отцу в Хотан. На следующий день, по указанию старейшего ходжи Яркенда, Исмаилу ограничили выход из собственного дома. А после, вообще запретили покидать его порог. Как только хаким снова обрел власть над городом, он справился о девушке и пришел в негодование от собственного бессилия. По подсчетам Исмаила, до рождения ребенка Джафара оставалось еще около месяца, но от переживаний Гульнара разрешилась мертвым младенцем три недели назад, когда он сидел взаперти и не мог ничем ей помочь. В рождении мертвого ребенка у блудницы, жители Яркенда увидели дурной знак и без какой-либо жалости закидали девушку камнями. Закидали как распутницу, грехом прелюбодеяния забиравшую у города всемогущую милость Аллаха.
Али-Гафар вернулся в Кашгар. Как и прежде, стал торговать на базаре молодыми красивыми девушками. Восхваляя живой товар из Индии, он безжалостно пичкал его бамбуковой палочкой в обнажено-покатые бока и заставлял танцевать перед солидными покупателями. Единственно, о чем купец жалел по возвращению, что из-за злости на Джафара, сам не заметил, как продешевил и отдал за бесценок молоденькую танцовщицу, красиво исполняющую танец Лакшми [17]. Поскольку та была еще худощавым подростком и в гарем пока не годилась, всего за несколько тяньга ее купил другой купец, чтобы через год-два продать гораздо дороже. Девушка обещала стать черноокой красавицей и, вспоминая черты увезенного к берегам реки Сырдарьи товара, Гафар сетовал на Аллаха, вовремя не вразумившего его.
Бурные городские события, казнь ставленника Джунгарии Худояр-бека, обретение городом свободы и прочее, проходили мимо Гафара. Всегда готовый пополнять гарем правителя Кашгара, караван-баши был вне городских волнений, он знал лишь одно: чем чаще власть менялась, тем богаче становился купец, торгующий юными девственными красавицами для гарема. «Человек не серебряная монета, — зачем смотреть? Долго смотришь одного — два к другому ушло», — любил повторять караван-баши.
Так полагал Али-Гафар, так думали и его соседи по продаже людского товара. Никто и не заметил, как однажды, в один из дней ранней весны, вспоротый ножом толстый бурдюк Гафара взорвался, из-за рта пошла кровавая пена, и он тихо захрипел: «Джа… Джаф…». Али-Гафар шлепал губами и в мучениях умирал на глазах дервиша. Святой нищий стоял над скорченным в предсмертных судорогах купцом, и пока тот не затих, повторял слова Аллаха, посланные людям в назидание: «Пусть желающий, чтобы удел его был увеличен, а срок жизни продлен, никогда не порывает связей со своими родственниками».
Находясь в Хотане и там узнав о смерти любимой, Джафар покинул приютивший его дом и город. По совету отца Газибека, юноша с молитвами направился в Бухару. В окрестностях древнего города, он поклонился могильным камням великого мистика Накшбанди ал-Бухари и вступил в дервиши суфийского ордена. Каждодневное курение гашиша в мазаре ал-Бухари разжигало в Джафаре жажду мщения, и он не надолго отлучился в Кашгар. Смерть Али-Гафара жажды не утолила, а еще больше высушила горло. Джафар сгорал желанием покарать яркендцев за каждый камень, брошенный ими в его любовь, тем самым, превращая ее в ненависть...
Послание хакима Гази, отправленное отцу в Хотан, нашло Джафара в мазаре ал-Бухари. К тому времени он уже знал, что Исмаил один из тайных суфи ордена, который призывает карающий меч Аллаха. Прибывшего в город Азраила [18], Яркенд встретил спокойно. Озабоченные делами люди не распознали в дервише, святом нищем в ватном лоскутном халате, вхождение острия возмездия Всевышнего. К тому же в ненавистном ему месте, Абу-Джафар ибн Али пробыл всего несколько дней. По тайному повелению хакима Газибека, он спешно отъехал в становище Амурсаны на реке Или, напомнить нойону о двух бело-горских ходжах, захваченных ойратами при хане Даваци и томившихся где-то в ссылке.
Джафар очень быстро достиг Илибалыка и добился, чтобы Амурсана его выслушал. Первый взмах меча Всевышнего был сделан. Идея свержения черногорцев руками белогорцев, пришлась по вкусу не только Амурсане, но и даженю Бади [19], командующему состоявшей при наместнике Джунгарии северной колонны китайских войск. Вытащенные Поднебесной из мрака забвения на божий свет, потомки Ахмеда аль Касани, белогорцы: Бурхан ал-дин и Хан-ходжа, были милостиво приглашены в Илибалык. После соответствующих наставлений Бурхан ал-дин, оставляя брата аманатом, отправился в Аксу [20] собирать войско. Услышав о Бурхан ал-дине, десятками сотен туда стали стекаться белогорцы из Кашгара, Яркенда, Хотана и других городов Малой Бухарии. Войско ходжи вышло из Аксу и победоносно вошло в приветствующий Бурхан ал-дина Уш-Турфан.
Сосредоточив около себя, более пяти тысяч мусульман-белогорцев, пришедших из Кичи, Аксу, Турфана… Бурхан ал-дин медлил с выступлением, не решаясь идти в глубь Малой Бухарии. Новый правитель Кашгара, слишком горячий Патша-ходжа не стал ждать врага, и сам пошел ему навстречу. Черногорцы встали лагерем у Турфана. Пришедшему к черногорцам с яркендцами Исмаилу Гази, не мало усилий потребовалось уговорить правителя Кашгара не начинать боя сразу. Патша-ходжа не принялся штурмовать город как задумал ранее, а послал к белогорцам послов, с предложением объединиться, совместно выступить против джунгар и всеми силами идти к берегам Или.
Желание соединить черногорцев и белогорцев против неверных у Газибека было искренним. Но кроме благородных помыслов, у него были и мысли прагматика и даже циника. Отлично понимая, что длившаяся сто пятьдесят лет вражда между двумя партиями Кашгарии не утихнет в один, даже самый продолжительный день, Исмаил ждал вестей от Джафара. Да и зайсан Амурсана был не хан Доваци. От него следовало ожидать ре-шительных действий, и скоро они не преминули начаться.
Карающее острие Всевышнего Азраил, в полевом шатре Гази-бека появился с тяжелым известием: «Осажденному в Турфане Бурхан ал-дину, Амурсана выслал тысячу воинов во главе со своим родичем зайсаном Эрденэ и четыреста цинских солонов под руководством даженя Турунтая», — объявил он хакиму Яркенда. Благородный помысел прагматика Исмаила о совместном походе на джунгар, под тяжестью изменившихся обстоятельств, превратился в элементарное затягивание времени.
По приходу помощи с джунгарской стороны Патша-ходжа потерпел поражение. Вскоре Кашгар приветствовал победителя Бурхан ал-дина. Предательски оставив бывшего предводителя в полном одиночестве, многие влиятельные беки Кашгарии перешли на сторону белогорских ходжей, но не Исмаил Гази. В руках черногорцев оставалась его вотчина Яркенд, туда он и бежал от нового правителя Кашгара Бурхан ал-дина, полностью обелив себя в глазах доверчивого ходжи Джагана.
Как и предполагал хаким Яркенда, через месяц белогорцы появились у стен города, встали станом и предложили Джагану: повелеть мятежным подданным Бурхан ал-дина открыть ворота, сдаться на милость правителя Кашгара принявшего покровительство Господина Десять тысяч лет и Будды наших дней. В ответ яркенцы открыли ворота. Зараженные пылкой речью Исмаила, со знаменем в руках призывающего мусульман на Газават, они вышли дать бой предавшим Аллаха белогорцам. Воинская сила тех и других была одинакова, победа склонялась то в одну, то в другую сторону. Яростным натиском черногорцам все же удалось оттеснить белогорцев от стен Яркенда, но в самый решающий момент их предводитель Газибек бросил знамя Пророка и побежал.
Среди жителей Яркенда началась поголовная паника. О таком неожиданном повороте битвы, пришедший вместе с белогорцами зайсан Эрденэ был заранее предупрежден тайно посланным к нему в стан Джафаром. Тысяча конных джунгар хлынула на растерявшихся черногорцев и смела их, словно жухлый осенний лист подогнав обратно к воротам. Сражение превратилось в кровавую резню, лишь немногим яркендцам удалось спастись внутри крепости. Никем неубранные и неоплаканные мертвые защитники города грудами лежали в поле и у ворот до самого утра. Среди человеческой мертвечины, отпугивая воронье и отбрасывая зловещую тень под тусклой луной, словно Азраил бродил одинокий дервиш. Вынимая из наполненной до краев широкой торбы нищего мелкие камни, он со словами Корана кидал их в каждого покойника.
Той же страшной ночью ходжа Джаган и его ближайшие родственники, спеша к смерти, тайно покинули Яркенд. По дороге в горы их поджидал Эрденэ с отрядом ойратов. Снова осведомленный коварным Исмаилом о бегстве ходжи, джунгарский зайсан и его конные воины встретили бежавших из Яркенда черногорцев у реки Заравшан. Особо не разбирая, перебив мужчин, женщин, детей, воины Эрденэ взяли богатую добычу и вернулись в стан белогорцев.
На рассвете в Яркенде затрубили глашатаи, на площади у главной мечети собрался народ. Хаким города Газибек объявил оставшимся в живых несчастным жителям города, что ходжа Джаган бросил их одних. Бежал, и необходимо скорее открыть ворота и просить у грозных победителей милости на коленях. Бурхан ад-дин вошел в поверженный Яркенд триумфатором, подобно покорителю народов Великому Искандеру [21]. В благодарность за такую встречу и тайную службу интересам белогорцев, Исмаил Гази был провозглашен наследным беком города.
Так и не добившись от Поднебесной желанного звания хана, осенью 1755 года нойон Амурсана поднял Джунгарию против цинских управителей. Окруженный повстанцами китайский воинский отряд северной колонны был уничтожен. Наместник Поднебесной в Илибалыке дажень Бади покончил с собой. Вторя ойратам, братья Бурхан ал-дин и Хан-ходжа снова взбудоражили Кашгарию, собирая правоверных под священное знамя Ислама. Война с цинами за независимость Восточного Туркестана шла три последующих года. Мусульманин Исмаил принимал в ней самое деятельное участие. Личные интересы подверженного земным страстям человека и интересы Всевышнего здесь всецело совпали. В душе у бека Яркенда Гази временно наступила полная гармония.
Пока храбрый и деятельный нойон Амурсана основные силы Поднебесной оттягивал на себя, Кашгария еще держалась, но за два лета войны империя цинов раздавила строптивого ставленника и с 1758 года основательно принялась за белогорских ходжей. Регулярные войска нового наместника Джунгарии Чжао-Хоя [22] и военачальника северной колонны монгола Фу Дэ [23] безжалостно разметали Малую Бухарию, размазав кашгарцев кровавой пеной по собственной земле. В нескольких жестоких сражениях полегли много беков и черногорских и белогорских ходжей, головы правителей Бурхан ал-дина Хан-ходжи украсили ограду военного лагеря полководца Фу Дэ.
В одном из сражений за Кашгарию пал и хаким Яркенда Газибек. Верный Джафар на руках вынес его с поля битвы. Около года Исмаил пробыл между двух миров, но Аллах оставил ему жизнь и возвратил здоровье. Вернувшись из метаний промеж жизнью и смертью, Исмаил Гази ужаснулся. Кашгария обнищала, опустела скотом и обезлюдила. В ней почти не осталось ни белогорцев, ни черногорцев, лишь могильные камни говорили, что они жили, сорились и мирились, любили и ненавидели. Многое, что еще год назад казалось для Исмаила важным, стало прахом, дорожной пылью. Пылью, по которой он шел, успокаивая на плече обезьянку купленную у старика-факира.
Расставаясь с острием меча Аллаха Абу-Джафаром ибн Али в Балхе и направляя его в Сары-Арка, суфи сторговал у базарного бродяги маленького хвостатого спутника и отправился в совершенно противоположную сторону света. Осваивая новый путь, уготованный ему свыше, Гази шел в мазар Шир-Сурх с тайным письмом к могущественному шаху Ахмаду от правителя Коканда Ирданы-бия, чтобы через Сабир-шаха передать в Кандагар, во дворец Жемчужины эпохи...

Глава вторая.

Исмаил Гази снял с плеча обезьянку, отдал ее воину сопровождения и, слегка склонив голову, вошел в небольшую комнату. После духоты и жгучего небесного светила, тело охватили прохлада и полумрак. В глазах закружились белые круги, мешая разглядеть помещение. Наклонившись, он стал медленно развязывать чароки [24], чтобы оставить за порогом и дать зрачкам время привыкнуть к темноте. Справившись с забитыми песком ремешками, Гази оголил натруженные ходьбой ноги и вступил на персидский ковер.
— Мир вам и вашему дому, достопочтенный учитель! Милость и милосердие Аллаха! — с поклоном произнес он, но ответа не было.
Постепенно глаза Гази привыкли к полутьме, и он увидел, что Сабир-шах сидел на суфи [25] и перебирал косточки отполированных пальцами деревянных четок. Его лицо было отрешено, и мысли учителя пребывали где-то далеко или высоко. Морщины благородного чела суфия разгладились и святились умиротворенностью.
Уважая покой старца, его возможное общение с верхним миром, Исмаил застыл в неподвижности и простоял так четверть часа, пока уста могущественного шейха [26] не открылись и не произнесли:
— Много дорог прошли твои чароки, Газибек. Кожа на них изрядно просалилась от пота усердия и местами истерлась до дыр. Сальма, омой усталые ноги странника чистой водой из нашего священного колодца. Пусть, отягощенные мозолями, они не мешают ему говорить.
Закутанная в черные одеяния молодая и стройная женщина промелькнула у входа и через краткое время услужливо поставила у ног Гази медный таз. Исмаил сел на предложенный ею высокий сшитый из кожи и набитый ватой валик и с наслаждением опустил в прохладную воду натруженные ходьбой по горячему песку ступни.
Пока Сальма, массируя мягкими, но сильными руками, омывала и обтирала лодыжки путника, шейх не сказал не слова, молчал и его мюрид [27]. Только когда она закончила и удалилась, Сабир-шах произнес:
— Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Скажи мне Исмаил Гази: «Он Аллах един, Аллах, вечный; не родил и не был рожден, и не был Ему равен ни один!».
— О достопочтенный учитель! Твой верный ученик Исмаили, повторяет: «Он Аллах един, Аллах, вечный; не родил и не был рожден, и не был Ему равен ни один!». И пока жив, я не устану говорить миру священные слова Пророка и проповедовать их перед людьми.
— Вторишь ли ты слова Мухаммеда пять раз на дню, мюрид? Священные суры Корана, ниспосланного нам Всемилостивейшим Аллахом Господином миров, через Пророка во имя прославления веры в Него. Повторяешь ли их снова в ночные молитвы?
— Днем и ночью, достопочтенный учитель, мой взор Кибла [28], слух, — Сунна [29]. Сердце мое Коран.
— Да услышит Аллах того, кто восхвалил Его!
Проведя ладонями по лицу, Сабир-шах протянул руки и обнял поспешившего к нему Гази. Троекратно прижав ученика к сердцу, старец повелел сесть рядом.
— Много о тебе слухов, Исмаили. Есть и хорошие, но есть и скверные. Говорят: некий хаким поднял мусульман Яркенда на Газават, только для того, чтобы привести к смерти. Сабир-шах уже сед и он не слышит шороха опавшей листвы под ступнями времени, он вникает лишь посланию Аллаха и, иногда, в речи человека. Кто еще может рассказать мне о моем ученике Исмаиле Гази честнее и правдивее? Если не мой мюрид Исмаил Гази!
— Никто, учитель! Да и сам Исмаил Гази еще год назад не нашел бы ответа на содеянное им в Яркенде! Но, побывав между двух миров и вернувшись, он умер и возродился совершенно другим. Надписи на могильных камнях Кашгарии на многое открыли мне глаза, учитель! Сердце мое не приемлет больше корысть, оно устало от беспричинной мести белогорцев черногорцам и наоборот. Настал час, когда людям веры в Аллаха надо позабыть мелкие обиды и объединится чтобы возродить времена четырех праведных халифов [30]. Времена, когда все мусульманине были праведны и едины.
Выслушав длинную и пылкую речь Газибека, Сабир-шах помолчал и только потом тихо ответил:
— Как-то пришел человек к Пророку и спросил: «Один сражается ради добычи, другой сражается ради славы, а третий сражается, дабы показать себя; кто же из них следует по пути Аллаха?». И ответил Пророк: «Тот, кто сражается, дабы слово Божье было превыше всего, следует по Божьему пути». Так, Исмаил, говорит священная книга Джихада и больше мне добавить нечего. Джихад меча, война с неверными, вовсе не главная цель истинного мусульманина. Его цель, Джихад сердца, борьба с собственными недостатками. Но, к со-жалению, ты постигаешь мудрость Пророка, начав путь не с того конца. Разве тому учит Коран? Или тому учил тебя я, шейх Сабир-шах, когда в учении суфиев ты, Исмаили, был еще блуждающим в незнании ребенком и познавал мудрость далекого прошлого, через мои слова?
— Нет, учитель.
— Жизнь и смерть заставили тебя осознать Джихад сердца, Исмаил. Джихад языка [31], и Джихад руки [32]. Но ты снова хочешь вернуться к Джихаду меча. Объявить Газават всем людям, кто не осознает веры в Аллаха и не чтит его в своих молитвах. Разве в Коране не сказано: «Bo имя Аллаха милостивого, милосердного! Скажи: «O вы неверные! Я не стану поклоняться тому, чему вы будете поклоняться, и вы не поклоняйтесь тому, чему я буду поклоняться. И я не поклоняюсь тому, чему вы поклонялись, и вы не поклоняетесь тому, чему я буду поклоняться! У вас — ваша вера, и у меня — моя вера!».
— Но, учитель! Разве Пророк не говорит нам: «Тот, кто сражается, дабы слово Божье было превыше всего, следует по Божьему пути».
— Не все кто думает, что идет по Божьему пути, следуют ему, Исмаили. Четыре года назад в стране урусов башкирские старшины подняли Зеленое знамя Пророка и потерпели поражение. За последние полсотни лет, они это делали не один раз и не два. И всегда война за веру, оканчивалась бедствием для самих башкир.
— Урусы очень сильны, учитель, и многочисленны. У русских есть пушки. Чтившим учение Пророка башкирам нужна поддержка братьев по вере.
— Им нужна, правда, Исмаили! Аллах помогает тем, кто берется за меч во имя правды и следует ею по Божьему пути. А не по пути интересов англичан или французов через османских султанов будоражащих башкир, чтобы помешать русским, воевать в землях Магриба [33]. Можно ослепить золотом правителя и многих его приближенных, но нельзя дурачить простой народ, призывая на ненужную ему войну во имя Аллаха. Такая война обречена. Простые люди! Матери, взрастившие сыновей в бедных лачугах лишь именем Аллаха, и есть Всевышний! Как-то Аиша [34] спросила мужа: «О, Посланник Божий, мы видим в джихаде самое превосходное из деяний. Не должны ли и мы сражаться?». На что Мухаммад ответил: «Лучший джихад для женщины это хадж, исполненный по всем правилам». Но она ослушалась священных слов своего мужа, и Аллах наказал ее. Последние дни свои, она вымаливала у него прощение, собирая по людям изречения Пророка. Только смерть в родах Мухаммад считал достойной смертью во имя Аллаха для мусульманки, все остальное лишь трусость мужчин. Смерть во имя жизни и есть джихад сердца. Газават ненужный твоему народу, Исмаили, неугоден и Аллаху. Об этом и говорит Пророк, спросившему его человеку. Только зная, что идет на смерть ради жизни, в родах слабая женщина делает невероятное. Совершает подвиг во имя Бога. Даже самый маленький народ, выталкивающий из глубин своего сознания жизнь будущих поколений и осознающий эту простую истину в момент неимоверного усилия над собой, непобедим даже без пушек. Потому, что с этим народом Аллах, Всесильный и Всемогущий.
— Священная война не нужна моему народу, учитель. Сейчас ему необходим не Большой, а Малый джихад [35].
— Самоуверенность погубит тебя, Исмаил. Один Пророк Мухаммад мог говорить от имени Аллаха, но после нет, и не будет Пророка, пока не протрубит Исрафил [36]. Коран нам говорит: «Мы строили тебя на прямом пути повеления.Следуй же ему и не следуй страстям…».
Исмаил наклонился и припал лбом к ногам мудрого шейха. — Да проникнут в мое сердце слова ваши, достопочтенный учитель, да вразумят они меня в дальнейшем. Хвала Аллаху, что позволил мне, Исмаилу Гази, услышать их из ваших уст.
— Поднимись, Газибек и скажи мне: ты проделал такой долгий путь, чтобы услышать наставления старика? Когда-то учившего тебя мудростям? Или все же привез в мазар письмо от Ирданы-бия?
Исмаил поднял чело от ног Сабир-шаха и вынул из одежд свиток с печатью правителя Коканда.
— Привез письмо, учитель.
— Сальма, принеси большой светильник.
Омывшая ноги гостя женщина, оказывается никуда, и не уходила, а всего лишь слилась с полусумраком стен помещения. Черные одежды совершенно скрыли ее, но по первому же слову шейха, она зажгла сальный светильник. Держа его на вытянутой руке под сводами комнаты, она застыла позади старца.
Сабир-шах развернул послание правителя Коканда к афганскому шаху и вернул его Гази.
— Прочти Исмаили.
Пододвинувшись к державшей свет женщине, Газибек стал с выражением зачитывать письмо:

«Высокостью и богатством великой горе и быстрой реке подобному. Гневом схожему с высочайшим Небом, поступками подобному великому царю Ямшиду, близкому высокосиянием к царю Киявану. Правосудием грозному словно великие цари Баграм и Кавширван. Не уступающему храбростью высокославному богатырю Рустаму. Милосердием, славному бывшему царю Хатаму [37]. Жемчужине эпохи, великому шаху правоверных мусульман и царю афганскому Ахмаду.
Припадая к твоим стопам и целуя их глазами, я, Ирдана-бий, правитель Коканда и со мной многие истинные правоверные Кашгара, Яркенда, Хотана, Бухары, Самарканда, Хивы и других городов Серединной Азии некогда Великого халифата. Мы просим тебя, грозного шаха Ахмата, заступиться за единоверцев перед Поднебесной и ныне подвластными ей ойратами, за неблагости творимые с нами. Уповая на милость Аллаха Всемогущего и Всемилостивого, хвала Ему, ибо велик Он, я, Ирдана-бий, доношу до Жемчужины эпохи боль сердца каждого правоверного мусульманина и взываю к Джихаду меча всех истиноверующих в не родившегося, и не рожденного, единого Всевышнего нашего.
Писано Ирдана-бием в год хиджры…».

— Довольно, Исмаили! — оборвал чтение послания Сабир-шах. — Через несколько дней, шах Ахмад желает посетить мазар Шир-Сурх и отдохнуть в святом месте беседою со мной. Я передам это письмо Ахмаду, но решать будет он. Тебе же надо уже завтра отправляется в дорогу. Твой путь, мюрид, дальний и лежит он на север в кочевья султана Абылая. Именно там, сейчас нужны ум и изворотливость Газибека. Богдыхан Поднебесной хочет использовать воинов Великой Степи во вторжении на Самарканд. Попробуй, если не пере-тянуть султана и старшин на свою сторону, то хотя бы отвратить их от согласия с Китаем.
— Но разве шах не пожелает увидеть человека, принесшего послание Ирданы-бия?
— Скорей всего, так оно и будет. К сожалению, шах не всевластен. Многое в руках вазира [38]. Еще решение шаха должны одобрить ишик-агаси [39] и мурахур-баши [40]. Влиятельные посты при афганском дворе распределены между пуштунскими родами и без джирги уаков [41] Жемчужина эпохи Ахмад не примет столь важного решения. А встреча посланца Коканда с шахом, обязывает ждать ответа на письмо. Поэтому, Исмаили, тебе следует уехать из мазара еще до его прибытия, а письмо передам я.
— В мое сердце закралось сомнение, достопочтенный учитель. Если шах не властен в решении своим единым именем, будет ли оно положительным?
— Да поможет нам Аллах! — изрек старик, провел руками по лицу и почти пропел:

«О тайнах сокровенных невеждам не кричи
И бисер знаний ценных пред глупым не мечи.
Будь скуп в речах
и прежде взгляни, с кем говоришь:
Лелей свои надежды, но прячь от них ключи».

Последнюю строку Исмаил повторил вместе Сабир-шахом и продолжил:

«Нищим дервишем ставши — достигнешь высот.
Сердце в кровь изодравши — достигнешь высот.
Прочь, пустые мечты о великих свершеньях!
Лишь с собой совладавши — достигнешь высот» [42].

Не без удовольствия выслушав из уст ученика рубаи-наставления поэта-суфия ал-Хаййама, старец снова омыл ладонями глубокие морщины на своих, от мирских утех многолетним воздержанием впалых щеках.
— Да будут лица наших врагов черными! — проговорил он, и резко перешел к делу. — Одно из любимых изречений шаха Ахмада: «Запад дает мне воинов, а восток деньги». Сила шаха состоит из гуламов, степняков-тюрков. Но их поток ко двору Ахмада в Кандагаре, весь последний год иссыхает, как полноводная река в засуху. Наполнить ее снова может только Степь. Хан Нурали слаб и слишком зависит от урусов. Абулмамбет стар, Досалы и того хуже, глуп и бездарен… А вот Абылай в силе лет, умен и удачлив. Его позиции среди казахов сильны. Если султан отойдет от богдыхана и его воины будут готовы придти на помощь обозначенным в письме Ирданы-бия городам и на службу в Кандагар, тогда, и шах станет благосклоннее к собратьям по вере. Очень плохо то, что Хива изгнала султана Каипа [43], это легло тенью на чело многих правителей и старшин Степи.
— Но наша цель, учитель, не правление в одном городе. Цель каждого правоверного поднять знамя Пророка по всему Востоку, там, где оно уже развивалось, но было свернуто самим Аллахом, из-за грехов наших: корысти, любви к деньгам и плотским удовольствиям. Лишь очистив землю от неверных, мы очистимся сами.
— Дважды в одну реку не вступишь, Исмаили, и древний Халифат уже не возродить. Для этого правоверным нужен новый Пророк, а его не будет до скончания мира, так сказал Мухаммад. Но и сила истинной веры ни на Востоке, ни в землях Магриба не угаснет. В конце времен к нам снова снизойдет с небес Пророк Иса [44] сын Марьям и наступит на земле справедливость. Суд же над отступниками и заблудшими будет вершить Аллах, когда и наступит день последний. Так сказано в Коране и так будет! Хвала Ему всесильному и милосердному, Господину миров.
— Да услышит Всевышний в день суда того, кто воздавал Ему хвалу. Господь наш хвала тебе! — проговорил Исмаил и снова припал к ногам Сабир-шаха.
— Вижу, Исмаили, ты пришел ко мне один. Где же твой верный слуга юноша водонос? Тот, что бросал камни в погибших яркенцев, словно в Иблиса?
— Джафара я отправил к султану Абылаю, чтобы разведать настроения Степи и подготовить казахских старшин к появлению посланца от Ирданы-бия...
Ответив, бывший хаким Яркенда осекся, попытался скомкать последнюю фразу и закусил губу.
— То есть тебя, Исмаила Гази? Или правитель Коканда собирается послать еще людей к Абылаю. Но тогда бы в становище султана поехал кто угодно, только не верный пес Газибека Джафар ибн Али. Исмаил, у тебя есть еще письмо Ирданы-бия к султану Абылаю. Скажи мне, Исмаили, что мой ум помутился от старости и уже не видит того, что есть. Зато излишне воображает, того чего нет.
Мысленно Исмаил выругал себя за глупость. Старый хитрец одурманивает собеседника словами Корана, древними изречениями, и только потом, словно стрелы выпускает из уст основные вопросы. Газибек долго держался, но тактика Сабир-шаха, умение вести речи в нужном направлении, дала плоды. Он проговорился и надо рассказывать правду. То, что хотелось бы утаить, нужно теперь выдать за не продуманное учеником дело, и раболепно ждать напутствие учителя.
— Да, учитель! Такое письмо есть, но оно в Балхе у одного из купцов Кашгарии…
Прерывая его, шейх рассмеялся, заливисто, по-детски простодушно, со слезами в глазах. Опережая возможные слова Исмаила, он проговорил:
— Похвально то, что, перешедший грань молодости, ученик дарит мысли учителю. Старцу будет приятно, что он и сегодня столь же сметлив и остроумен, как в зрелые годы. Когда к нему пришла мудрость, и еще были силы, во имя Аллаха, употребить себя во благо людям. Я правильно рассудил твой поступок?
Ожидая оправдательных слов ученика, глаза Сабир-шаха стали серьезными и холодными, пронзая собеседника острой кромкой образующегося в них льда. Газибеку стало страшно, на него смотрели два огромных черных омута, затягивая согрешившую словоблудием душу.
— Да, учитель! — воскликнул Исмаил и его «да» прозвучало как-то слишком громко, по-мальчишески. Словно это был не прошедший многие сражения, испытавший смерть и возродившийся Исмаил Гази. Он снова чувствовал себя мюридом и благоговел перед достопочтенным шейхом. Однажды испытав перед Сабир-шахом почтение, граничившее со страхом, он за многое годы испытаний жизнью, так и не смог его побороть.
— Не стоит ходить одному по намеченным дорогам, Исмаили, — проскрипел старец. — Одинокому путнику легко заблудиться в этом мире. Я дам тебе попутчика, мюрид. У него твердая рука, зоркий глаз и верное сердце. Имя ему Кулдабай. Он башкир, из тех, кто бежал к нам от урусов, и хорошо знает Степь. Его лошадь привезла тебя сюда, вместе вы и покинете священный мазар Шир-Сурх.
— Джафар предан мне, учитель, он подготовит мое прибытие к султану Абылаю.
— Кулдабай не станет обузой. Он воин, сердцем преданный Аллаху гулам. Его женщина Ряша затерялась в землях казахов и долг мужа найти жену. Хотя бы, для того, чтобы трижды сказать ей талак [45] и отпустить на волю. Недавно Кулдабай узнал, что она живет в Хазрете, и поедет с тобой. В трудный час он будет рядом и поможет, а ты поможешь ему… А пока отдыхай, Исмаили, и наслаждайся молодостью. Сальма проводит тебя в отведенную для ночлега комнату. Сегодня ночью она твоя жена [46].
В знак согласия Газибек поклонился. Отказываться от услуг женщины и навязанного спутника, было бесполезно. Теперь он находился во власти Сабир-шаха.
Подняв от полу глаза, Исмаил проговорил:
— О, благочестивый и праведный шейх, прими от меня в подарок обезьянку Создание Аллаха, что я принес на своем плече и не думай об Газибеке плохо. Ученик будет достоин досточтимого учителя…
Шейх принял подарок и тем выказал ему милость. Показывая Гази дорогу, Сальма вышла первой, следуя за ней, он услышал напутственные слова Сабир-шаха:
— Ступай дорогой Бога и помни, Исмаили, «Лишь с собой совладавши — достигнешь высот».
Газибек хотел обернуться, но мягкая женская рука его остановила. Слегка огладив, она дала понять, что разговор с суфием окончен. Пришло время вечернего намаза.
Ночь прошла в ласках Сальмы. Своим красивым телом, горячим дыханием и страстью рук, она сумела дать мыслям Гази отдых. Эта незаметная женщина вдруг превратилась в пери. Сальма была достойна того, чтобы, еще несколько часов назад и не думавший о плотских утехах мужчина пожелал ее, забыв обо всем. Глаза губы стан и ласки Сальмы будто снизошли из райских гущ, небесных садов Аллаха. Ночь пролетела, словно томный выдох женщины, отдающей прекрасное тело сладострастию, и Газибек с неподдельным сожалением встретил восход солнца. Сальма была неотъемлемой частью мазара и с рассветом их пути расходились.
Покинув теплое ложе женщины, ставшей ему женой на одну ночь, Исмаил омыл тело водой из источника священного мазара и совершил утреннею молитву. Готовый в путь он вышел во двор. Возле глинобитного высокого забора, у двухстворчатых медных ворот, отделяющих цветущий в зелени оазис от сухой и почти безжизненной дороги, стоял батыр Кулдабай и держал под узду двух низкорослых степных лошадей. Одет он был просто, лишь висевший на поясе клинок, с почерневшей, истертой в боях костяной рукоятью, выдавал в нем опытного воина.
В полном молчании они вскочили в седло. Покидая священный мазар Шир-Сурх, Исмаил Гази был в полной уверенности, что рука нового спутника не дрогнет и голова Газибека слетит с плеч, если шея вдруг вздумает повернуть не в ту сторону.

Глава третья.

Подтверждая восточную мудрость, разделенная с Кулдабаем обратная дорога до Балха, Исмаилу показалась вдвое короче. У него не проявилось зла на человека, которого навязал шейх для присмотра, но общались меж собой они мало. Лишь в одну из ночей, на отдыхе у разведенного у реки костра, гулам-шах неожиданно разговорился и поведал Гази историю своей жизни. В ней не было ничего необычного. Просто четыре года назад в Табынск Уфимского наместничества Ногайской дороги пришел похожий на Исмаилбека посланник Аллаха и принес воззвание Батырши, которое и изменила жизнь Кулдабая безвозвратно.
В воззвании муллы Абдулы Алиева звучало обращение к правоверным мусульман и упреки за рабское повиновение христианам, в основном русским. Словами из Священной книги Корана и именем Пророка Мухаммеда, Батырша заклинал каждого верующего во Всевышнего взяться за оружие, и выступить против проклятых гяуров. Бывший в Табынске старшиною Кулдабай поверил ярким словам посланника и, несмотря на все уговоры жены Ряши, вместе с другими башкирскими старшинами выступил против русских. Он относился к тем башкирам, что считали себя людьми, на собственных землях притесненными. Кроме того, Кулдабай искренне верил в создание магометанского царства башкир от Волги до Яика [47]. Турецкому эмиссару в обличии посланника Аллаха не пришлось долго его уговаривать, Кулдабай сам встал под Зеленое знамя Пророка и добровольно влился в ряды борцов за веру.
Но не все оказалось так просто, как это было сказано в письмах Батырши. Образ гяура, — четкий и ясный в посланиях, в действительности, зачастую приходился соседом, другом или даже родственником. Да и не все старшины Ногайской дороги слепо пошли за написанным в Стамбуле воззваниям. Многие больше почитали культ предков и были далеки, и от Православия, и от Ислама. А другим, что со времен хана Узбека поверили в Аллаха с отголосками того же культа предков, не нравилось носильное крещение производимое Святейшим Синодом и в них бурлило недовольство, но они не понимали: зачем нужно из построенных на их земле городов изгонять и убивать русских, под час тех же самых башкир, тептярей или мещеряков, только крещеных. Людей с которыми сотни лет они жили мирно и взаимовыгодно торговали.
У поверившего словам муллы Кулдабая все сложилось, как и у старшин отвергших воззвание. Основная его беда была в том, что дед его жены Ряши, принявший православие екатеринбургский промышленник Корней Данилович Полуянов из уважаемого родича, в одночасье, превратился в злейшего врага. Согласно письмам Батырши российские горнозаводчики, христиане, теснившие башкир с родных земель, и были основными противниками веры в Аллаха. Как раз с ними, то есть с аксакалом Полуяновым и ему подобными, и предстояло правоверному бороться всеми силами души.
С дедом Ряши, седовласым уважаемым на Ногайской дороге и весьма грозным мурзой Кадышем, духовный предводитель восставших башкир мулла Абдула встретиться отказался. Он понимал, что старец ему не по зубам, что даже принявший христианство Корней Дани-лович был одним из краеугольных камней самой Матери Сырой Земли, глыба о которую все его воззвания рассыплются в пух и прах. И тогда весь гнев за собственную трусость Батырша обрушил на внучку екатеринбургского промышленника. Именем Аллаха, он потре-бовал от батыра Кулдабая отвернуться от недостойной его женщины.
У старшины из Табынска не имелось за плечами, ни прожитых Полуяновым лет, ни его мудрости. Подчиняясь власти Батырши, пологая его слова волей Всевышнего, он произнес над Ряшей талак в присутствии двух свидетелей. Тогда Кулдабай был уверен в правоте и все же в последний миг, смотря в покрытые влагой глаза жены, башкирский старшина запнулся и произнес его только дважды. В самой глубине души он еще надеялся вернуть себя красавицу Ряшу, когда магометанское царство вновь укрепится в границах Волги. Великой реке предков, где, отказавшись принять православие, утонули ее отец и мать. Но Кулдабай ошибся, готовые хлынуть слезы, в больших глазах Ряши высохли уже после первого талака. Произнося талак второй раз, он понял, что женщина никогда не простит свершенного над нею предательства. Муж увидел в очах отвергнутой жены гнев, она была не только внучкой деда Кадыша, но и ее мать и бабка славились женщинами гордыми и свободными и ни от кого не терпели надругательства над собой. Еще минуту назад, Ряша, не задумываясь, отдала бы за мужа жизнь, а теперь она не собиралась делить с ним, ни кров, ни хлеб, ни постель.
Многие башкирские семьи в основном женщины и дети снялись тогда с родных мест, и ушли в киргиз-кайсацкую степь. Ушла в Сары-Арка и отринутая мужем Ряша. Восстание мусульман Башкирии, на которое Батырша их подбил воззваниями, в Уфимском наместничестве и по Ногайской дороге бушевало больше года, но постепенно, где силой, но в большинстве уговорами, утихомирилось и прекратилось. Обещанная тайными эмиссарами единоверцам помощь от Османской империи, так и осталась для обманутых старшин лишь пустым обещанием. В сентябре 1757 года по манифесту Оренбургского губернатора Ивана Неплюева было указано, что покинувшим родные селения башкирам объявлен шестимесячный срок по возвращению в подданство российское, без последующих на них каких-либо гонений, в противном случае, их земли, выпасы, лесные угодья и прочее, отходят под власть императрицы.
Кулдабай не вернулся в Башкирские степи. Он был зол и на Батыршу, что заставил его отречься от любимой жены, и на турецких эмиссаров, сманивших башкирских старшин к войне за веру и бросивших их на произвол судьбы. Он злился и на русских, но только потому, что те не верили в Аллаха, а верили Христу. Не надеясь больше ни на кого кроме Всевышнего, Кулдабай отправился ко двору афганского шаха Ахмеда и стал гулам-шахом, верным мечем Аллаха на службе у Жемчужины эпохи.
Последующие два года в нем, словно заноза сидело то, что он не смог произнести талак над женой трижды. В душе Кулдабая боролись мужское самолюбие и остатки любви к женщине, когда-то разделившей с ним ложе и ставшей ему женой. Наконец самолюбие взяло верх над угасающим в отдалении от Ряши чувством. Он решил отыскать жену в Степи и произнести над ней талак трижды. Через посещающих Кандагар купцов Кулдабай узнал, что Ряша тоже не вернулась в Табынск. Аллах одарил несправедливо покинутую женщину деньгами, она купила дом в Хазрете и теперь живет там, имея в прислуге немого, от испуга в детстве собакой, юношу мещеряка, по прозванию Молчун.
Поведав о себе Исмаилу, Кулдабай излил наболевшее без эмоций, и бывший хаким Яркенда даже до конца не понял: сожалеет ли он о прошлом? Или нет? На следующее утро гулам-шах сел на коня в полном молчании. До самого вечера и перед сном, он не проронил ни единого слова, кроме намаза, обращенной к востоку молитвы. Так продолжалось да самого Балха, только увидев кусок белого мрамора, выдаваемый местными жителями за остатки трона царя Кира [48], Кулдабай снял печать с уст своих и произнес: «Хвала Всевышнему, что позволим мне узреть это!» и снова замолчал, до самого Ташкента.
В Балхе, небольшим укреплением стоявшим на древней земле Бактрии [49] между горами Гиндукуша и долиной Бухары, они пробыли не долго. Когда-то здесь пролегал Великий шелковый и соединял Восточную Европу с Индией и Китаем, но сейчас былое могущество Бактры родины царя Кира, Заратуштры [50] и величайшего из поэтов-суфиев Джалаледдина Руми [51], лежало в развалинах. Около десяти лет назад, провинция Балх отошла из владений Персии к афганскому шаху, и последние годы войны в этих краях не было. Казалось, что короткая сухопутная дорога из Европы в Азию, Англией и Францией навсегда сменена на морские обходные пути и былое значение Шелкового пути уже никогда не возродится в прежних размерах, и все же это лишь казалось.
Крупнейшие европейские державы совершенно не собирались отказываться от торговых сношений, проторенных древними греками и Византией задолго до них. Через правопреемницу Царьграда империю Османов, они всячески старались завладеть ими, и властвовать здесь безраздельно. Начало было положено. На пустом, но очень выгодном месте совсем не по воле Аллаха появилось Кокандское ханство, которое, объединив под своим началом мусульман Средней Азии, и должно было отделить основную соперницу Россию от Индии и Китая и держать ее порубежье в постоянном напряжении. Но, осмат-ривая трон царя Кира восхищенным взором, гулам-шах Кулдабай об таких тонкостях и не догадывался.
Всех нитей большой политики, сходившейся в тугой клубок в малолюдном и обветшавшем Балхе, не ведал и Измаил Гази. Несмотря на высокое положение и ум и он не мог знать всего, осознано сформировавшегося к тому времени миропорядка. Под его рукой не имелось сведений более чем за сто лет, усиленно добываемых скромными миссионерами о Средней Азии, Китае Индии о государствах, военной силе, путях сообщения, а главное об их разногласиях и склоках. Куда и когда можно будет вбить европейский клин и обильно полевая его дождичком из золота и лести, терпеливо ждать, когда он разбухнет и разорвет огромную плоть Азии на лоскуты колоний, подвластных всемогущим и алчным королям английского или французского дворов, которым уже стало тесно в Новом Свете.
Везя послание Ирданы-бия к султану Абылаю, верный слуга Аллаха Исмаили и не подозревал, что совершает деяние выгодное неизвестным ему служителям, которые в своих каждодневных молитвах прославляют лишь деньги и власть. Если на него снизошло бы озарение, и Аллах открыл бы своему слуге грядущее, наверное, Исмаил сам бы стал камнем. Но, стоявшим перед разбитым троном Кира суфию и гулам-шаху, озарения свыше в тот день было. Возможно, лежавшие в прахе времен куски отшлифованного до блеска мрамора о чем-то и намекали пришедшим посмотреть на трон величайшего из царей когда-либо посетивших этот мир, да, видимо, тщетно. Поэтому, присоединившись к каравану ташкентских купцов, они покинули Балх, уже через три часа после прибытия.
Ташкент путников встретил азартным торгом многочисленных лавок огромного восточного базара, но и здесь они не стали надолго останавливаться. Исмаил Гази договорился с другим караван-баши, который выходил из города в направлении на Хазрет и вместе с груженными полосатыми тюками верблюдами держа путь на северо-восток, они стали приближаться к последней остановке, перед конечным пунктом столь дальнего путешествия. Несмотря на поспешность, дорога от предместий Кандагара в Южный Туркестан и от него в Туркестан Западный, заняли почти три месяца и только в конце октября, посланник правителя Коканда и сопровождающий его гулам-шах добрались до ворот древнего города Ясы [52].
Газибек не стал входить в город вместе с караваном ташкентских купцов. Отправив Кулдабая, на розыски дома его бывшей жены, он отправился к арыкам, наполненным ключевыми водами с горных рек Каратау, и неторопливо омыл измотанное продолжительным путем тело. Сменив скромный ватный халат на белые одеяния ходжи, Исмаил раскинул молитвенный коврик, сотворил полуденный намаз и поднялся с колен. Перед его взором, возвышалась гора Куль-Тюбе, на склоне которой плоскими крышами жилищ растянулись древние Яссы прикрываемые некогда мощным Шахристаном. Пятибашенная из кирпича крепость величаво смотрела на восток. На юг и юго-запад от Шахристана отходили высокие глинобитные стены Хазрета.
Город с многовековой и богатой на события историей, за долгое существование сменивший несколько имен, пришел в упадок и больше не представлял военной твердыни, какой являлся во времена Тамерлана Великого. Кроме сильно обветшалых двенадцати ворот красной меди, от которых проходные улицы шли к базару, в стенах Хазрета виднелись проломы и обрушения. Это были не сглаженные временем следы джунгарских набегов, почти полувековой давности.
Перед тем, как скромным паломником миновать южные ворота и направиться на базарную площадь, Исмаил припал к дорожной пыли и прислонился к ней лбом. Земля, по которой когда-то ступали босые ноги Ходжи Ахмеда Яссави, была священна для мусульман Полуденной Азии. Грозный правитель Мавераннехра Тамерлан, посетив могилу святого в рассвете могущества и увидев, сколько правоверных с молитвами приходят к благословенным мощам, повелел выстроить Хазрет Яссави, чтобы желающее посетить святое место мусульмане, могли достойно проводить часы намаза. Тамерлан умер, созданная им великая империя рухнула, но мазар Ходжи Ахмета Яссави остался стоять в веках, и древний город Яссы стал называться Хазретом Западного Туркестана или просто Туркестаном.
В священном городе Сары-Арка у подножья горы Куль-Тюбе были захоронены многие казахские ханы и султаны Великой Степи. В течение столетий вечный покой здесь обретали ходжи, суфии и дервиши основанного святым старцем суфийского ордена Йасавиа. Древние и почти новые мазары стояли повсюду. Со временем, вся земля за городской стеной и вне ее превратилась в Хазрет. Живые жили рядом с мертвыми, пели, шутили, справляли свадьбы. Ночи священного месяца Рамадана, поста Уразы, когда было нельзя употреблять пищу днем, проводили они в совместных бурных гуляниях, прямо на базарной площади. Гостям, впервые прибывшим в город, казалось, что мощные стены его беззаботным жителям совсем и не нужны. Их жизнь и имущество охраняет великий дух Ходжи Ахмеда Яссави и многочисленные мощи людей уважаемых, некогда сильных мыслями и волей, но покинувших сей грешный мир по воле Аллаха.
Гулкий базар священного Хазрета было слышно почти от самых ворот. Продавали здесь, зычно закликая и долго торгуясь, уступали с удовольствием. Продавцы очень обижались, и даже ругались, когда покупатель платил сразу, не снижая цены. С восхода до заката солнца, базар был до отказа наполнен говорливо-пестрым народом Востока, большими и малыми арбами с товаром, ревом верблюдов и гортанными выкликами ослов.
Женщины в темно-синих халатах, богатые гостьи из Ташкента, Бухары, Самарканда, ходили меж мелких ювелирных лавок, закрытые паранджой. Большинство же покупательниц различных нагрудных украшений из белого серебра: шолп, застежек, серег, перстней, и прочего, что делает восточную женщину неотразимой, щеголяли среди торговцев с открытыми лицами. Местные прелестницы, а также казашки, башкирки, татарки, русские, мещерячки, тептяри, православные и правоверные, солнце и огнепоклонники, прибывшие с купцами издалека и из прилегающих к Сырдарье малых городков девушки, заворожено ходили меж лавок осматривая, ощупывая, примеряя. Совсем не скрывая от мужчин своих огненных очей, красавицы разбирали товар мастеров чеканки по серебру, которыми издревле славился не только Священный Хазрет, но весь Западный Туркестан.
На голубом небе стоял полдень. Из широко-открытых духанов пахло лепешками и подгорающим на огне коровьим маслом. В поисках места, где можно отдать должное своему желудку, люди стали расходиться. Зазывания унялись, торг немного поредел и приутих. К услугам богатых купцов Хазрет имел несколько караван-сараев, а одинокий или неимущий гость, от солнца или холода всегда мог укрыться в чайхане. Их около базара было десятка два. Под сенью чайханы, кроме не очень душистого, но горячего напитка, улыбчивым хозяином, обычно сартом [53], предлагалось провести послеполуденное время отдыха в тиши, за кальяном. А если душа пожелает, то отдохнуть увлекательно, под мелодичную музыку с молоденькой и смазливой купией [54] или еще более юным женоподобным бячей [55].
Подобные фривольные заведения с утра до вечера полнились грешным народом, но не пользовались почетом, ни у людей набожных, ни у правителя Среднего жуза. Престарелому хану Абулмамбету, приходилось смотреть на происходивший в священном Хазрете тайный разврат сквозь седины. Состоятельные сарты, с негласного согласия державшие в чайханах купий и бячей, хорошо оплачивали городу слепоту и молчание в молитвах Всевышнему. Особенно славилась в округе чайная сарта Сулеймана. Он тоже содержал купий и бячей, но к нему заходили самые высокие гости, часто навещавшие благословенный Хазрет.
В гостеприимную чайхану Сулеймана наведывались богатейшие караван-баши Востока, с извечными спутниками седыми старцами-астрологами, купцы Поднебесной с округлыми улыбающимися лицами, молодые владельцы из степи, странствующие ходжи, буддийские монахи и многочисленные дервиши. У радушного хозяина имелось много чисто убранных с богатыми коврами комнат, где всегда можно было отведать кальяна или попить отменного зеленого чаю за беседой с умными людьми. Утолить не только жажду тела, но и души.
Вдыхая извечные запахи Восточного базара, аромат сочных чебуреков, пахучей зелени и острых пряностей, Гази вошел к Сулейману и осмотрелся. Чайхана встретила Исмаила звуками зурны и бойким танцем молоденькой девушки. Как бы зазывая, танцовщица повела взглядом и качнула в его сторону полудетским бедром. Сбитый в бугристую гору и крепко насаженный на костный остов мускулистым телом сарт, прикрикнул на баловницу, и она вошла в танец живота, подняв взор к своду помещения, больше никому конкретно не посвящая. Звон дешевых украшений на ее маленькой, но крепкой груди и звучание зурны заглушили извинение Сулеймана перед гостем в белых одеяниях. Газибек назвал имя и подал ему секретный знак, еще в Коканде условленный с Ирдана-бием для общения с тайными людьми. Чайханщик приложил к груди правую руку и склонился.
Визит кашгарского ходжи, для Сулеймана, видимо, не был неожиданностью, без лишних слов он услужливо провел гостя через общую залу к дверям отдельной комнаты. Предоставленное Гази помещение было небольшим, но великолепно обустроенным. Чайхана сарта из Хазрета являлась, местом тайных встреч сторонников Ирданы-бия и образцом восточного архитектурного построения. Две стены ее длинного коридора, одна из которых со многими дверьми, а вторая глухая, размежевывались толстыми коврами на четырехугольные комнаты. Земляной пол каждой, устилал узорчатый высокого ворса палас. Их противоположная от входа сторона была украшена ковром более богатым на орнамент, чем поперечные.
Иллюзия полной умиротворенности, мягкости и теплоты, дополнялась подушками. В углу находился невысокий тумбовый шкаф, обычно в нем хранился кальян и другие вещи фривольного отдыха. На шкафу расположилась медная лампа. Имея форму женского стана и извиваясь огненным языком пламени, она словно танцевала и радовалась гостю. Проходящие по верхней кромке светильника и понизу, линии арабской вязи, дополняли резной рисунок стенок и углов шкафа. Посредине комнаты, в полукруге подушек, стоял овальный столик на маленьких изогнутых ножках. Его темно-красная поверхность, отполированная как зеркало из меди, отображала вошедшего, в то же время, затемняя его лик.
Сальный светильник был единственным источником света в комнате и от вариантов горения фитиля, огненного танца лампы, менялось восприятие пространства. Полумрак придавал помещению загадочность и напоминал о таинствах любви. Томная освещенность веселила душу всяк сюда входящего, призывала гостя оставить сумрачные мысли за порогом и предаться вожделению.
— Чего, уважаемый мурза желает? — спросил Сулейман, прикрывая за собой створки двойной двери.
— Мурза желает знать: есть ли в городе высокочтимые лица Степи, кроме хана Абулмамбета?
— Только его сын, султан Абулфииз.
— Ты можешь устроить мне с ним встречу?
— Султан молод и любит посещать мою чайхану. Но он приходит сам, и не оповещает меня о желаниях. Вам, уважаемый, придется подождать случая.
— Хорошо. Только постарайся, чтобы он произошел в ближайшие дни.
Сулейман склонил голову в согласии.
— И еще. Кроме тебя Ирдана-бий назвал мне имя уважаемого в городе Мамет-ходжи. Где я могу его найти?
— Мамет-ходжи в городском медресе ведет мушкилят [56] для ищущих знаний. Читает масаля [57], Коран и богословие, уважаемый. Обычно часы послеполуденной молитвы он посвящает чтению хикмет [58] Ходжи Ахмеда Яссави перед учениками. Если посланник Ирданы-бия того желает, он может найти его там.
— Он желает…
— Я велю проводить вас.
— Мне не хотелось бы расширять круг общения.
— Я позабочусь и об этом, уважаемый. Провожатый всего лишь ноги, но не язык.
— И последнее. Со мной в Хазрет прибыл еще один слуга Аллаха, но он не должен знать, ни о тебе Сулейман, ни о Мамет-ходжи. Я сам буду навещать тебя. Оставь за мной эту комнату, она мне понравилась.
— Она ваша, уважаемый, насколько пожелаете.
Сулейман снова поклонился.
В сопровождении ног без языка, юркого чумазого мальчишки, за стылый чебурек от чайханщика согласившегося показать знатному мурзе медресе, Исмаил отправился мимо торговых рядов к месту просвещения.
Расположенное недалеко от базара, маленькое глинобитное здание, во двор какового он вскоре попал, совсем не походило на старинное медресе Бухары, в котором сам когда-то познавал постулаты Ислама. Многие годы провел Газибек в стенах храма постижения истины и воспоминания молодости нахлынули на него чередой. Как и в юности, он снова вдохнул полной грудью воздух знаний, витавший во дворе скромного туркестанского медресе. Запах ожидающей заполнения мыслями бумаги, туши, и дух старинных пергаментов, древних писаний, разведенном на ртути золотом.
Вступая на порог невысокого здания, Исмаил непроизвольно отметил, что тут не было благоговейного благоустройства бухарского медресе, отделенного от грешного мира высокой кирпичной стеной. Оградой от мира с пристроенными к ней многочисленными худжрами [59], где коротали ночи ищущие знаний. Не было и внутренней величавой мечети, с куполом из голубой глазури. Тут было всего два небольших, чисто убранных дарс-хане [60], в каждом из которых, вдоль глухой стены, на плетеных ковриках сидело около двух десятков учеников. Возраст пытающих знания мюридов Мамет-ходжи разнился от пятнадцати до сорока лет. В основном это были соотечественники Гази кашгарцы, покинувшие покоренную Китаем родину, но были и казахи, с золочеными тамгами родов Старшего и Среднего жузов на темно-синих халатах.
В удлиненном, сводчатом, обмазанном белой глиной коридоре, куда выходили открытые двери дарс-хане, Гази встретили двое молодых слуг. Узнав от гостя священного для мусульман города о том, что он хочет видеть и слышать уважаемого фатиха [61] Мамет-ходжи, служители медресе проводили его в класс высшей степени, и усадили на циновку рядом с остальными слушателями.
Мамет-ходжи оказался человеком небольшого расточка, толстый, с крючковатым носом и сросшимися на переносице черными бровями. Воздвигнутая на голове богослова, чрезмерно высокая чалма, удлиняла его короткое тело почти на четверть. Он сидел пред своими учениками на небольшом возвышении, почти утопая в густом ворсе персидского ковра, а перед ним, на искусно сделанной деревянной подставке, лежала открытая книга.
Мухаммед из Хазрета был истинным ходжой, ведущим род от самого Яссави, а тот был потомком первого из первых халифа мусульман. Смотря на него, Газибек невольно поймал себя на крамольной мысли: «Неужели, святой, подаривший мусульманам хикметы, божественную мудрость, и Пророк, известивший еще не знавших истинного Бога людей, о священной книге Коран, данной им милостивым и милосердным Аллахом, выглядели также?». Не давая возможности через посетившее голову сомнение закрасться в душу коварному и вездесущему Иблису, Исмаил провел по лицу ладонями, и мысленно проговорил: «Аллах велик и власть его безгранична!»
Богослов лишь мельком взглянул на огладившего лик Гази, не выразив перед учениками ни каких эмоций. Фатих причислил посещение медресе, приход в дарс-хане высшей степени гостей, к каждодневной обыденности. Благоговейно перевернув лист от времени пожелтевшего пергамента, нараспев, словно молитву, он прочел:

«Тот, кто пытается войти в Божественное,
не зная Шариата, —
Придет шайтан и заберет его благонравие.
Если кто-то станет на этот путь без наставника,
Он не сможет овладеть знаниями и останется
на полпути, заблудившись».

Закончив прочтение хикмета, Мамет-ходжа оторвал глаза от книги и, неожиданно, обратился к Гази:
— Что думает сказать, о слове мудрости достопочтенного Ходжи Ахмеда Яссави, наш гость?
— Позволь мне, о многоуважаемый Мухаммед, фатих из Хазрета, приберечь свои суждения в моей недостойной голове, — ответил Газибек. — Ибо они не должны слетать с кончика моего языка, после сказанного мудрейшим из мудрейших шейхом Яссави. Но если ты хочешь узнать: почему я здесь? То я отвечу тебе, уважаемый, другим хикметом мудрейшего из мудрейших, когда либо живших в этом благословенном Аллахом городе. Хвала Ему ибо милосерден Он! Хикметом о прожитых годах:

«В сорок пять — я обратился к Тебе,
Пришел я в себя, хотя и допустил ошибок много.
О Аллах, я понял Твое великое милосердие.
О Великий Повелитель, Тебе поклоняюсь всегда!».

Исмаил Гази прочитал четыре строки хикмета Яссави о пройденных годах жизни на память, вдохновенно и без запинки, будто готовился к разговору с фатихом. Откуда Мамет-ходжи было знать, что хаким Яркенда, находясь между двух миров и слыша мудрости Яссави из уст друга Абу-Джафара, в предсмертном бреду перешел Сират [62] и вновь возродился к жизни. Откуда ему было знать, что, следуя в Кандагар по дорогам Кашгарии, уставленной могильными плитами белогорцев и черногорцев, твердил он рубаи из хикмета Яссави о возрастах, разделяя их по каждому году, прожитому совсем не так как хотелось. Откуда было ему знать, как, заканчивая в мыслях и в хикмет, он снова повторял его сначала, проговаривая нескончаемое количество раз.
Не знали этого и ученики богослова, но произнесенная гостем мудрость прозвучала так, будто его прочитал сам Ходжа Ахмед Яссави. Наступившая тишина заворожила даже белые стены медресе. Чтобы достойно выйти из создавшейся тишины, Мамет-ходжи торопливо перевернул древний пергамент и зачитал:

Для Божественной проповеди нужен учитель,
У этого учителя должен быть надежный ученик.
Работая усердно, они должны заслуживать
высшую благодарность.
Такие любящие и преданные будут отмечены
Всевышним.
Благодарность святых — это благодарность Бога.

— От всей души благодарю, уважаемый фатих, за искреннее желание: быть моим наставником, — Гази встал и поклонился. — Но в этом мире, о Мамет-ходжи из Хазрета, у меня уже есть учитель. Он направляет мои стопы согласно начертаниям Лаваха [63].
— Ныне живущих на свете способных заглянуть в Божественную скрижаль и узреть будущее, шейхов не так уж много. И, несомненно, я его знаю…
— Несомненно, уважаемый. Его скромное имя Сабир-шах, он дервиш мазара Шир-Сурх.
Лицо Мамет-ходжи стало под цвет стен, даже глаза поблекли и расширились. Покинув возвышенность, на которой сидел, фатих объявил ученикам, что чтение хикметов Ходжи Ахмеда Яссави на сегодня завершились. После чего, взял гостя под руку и, бережно, будто боясь развеять созданный Аллахом мираж, завел в маленькую комнату, которая продолжала большую. Закрыв за собой низенькую двухстворчатую дверь на широкую и мощную щеколду, он тихо проговорил:
— Исмаили?..
Газибек кивнул и показал знак от Ирданы-бия.
— Хвала Аллаху!.. Я ждал вас…
— Аллах требует от нас действий, а не ожидания! Мои стопы на пути к становищу султана Абылая. Чем вы можете укрепить их?
— Я послал к Досалы гонца, и никаких утешительных вестей он мне не прислал. В пост Уразы султан сам хотел меня навестить, но обстоятельства оказались сильней его желания прибыть в Хазрет. Он отписал послание, в котором говорилось, что благодаря красоте моей внучки Адиль, младший сын хана Абулхаира и поволжской калмычки Баян теперь в наших руках. Он выполнит любой каприз Адиль, нашептанный ночью в ее объятьях, насколько это будет в его власти.
— Вот власти у него, как раз и нет, уважаемый. Удалось ли Адиль очаровать хана Нурали?
— Он влюблен в нее как мальчишка, но ханша Бопай держит ее юрту в отдалении от старшего сына. Адиль лишь однажды встречалась с Нурали наедине. Во имя Аллаха она пошла и на это. У них была ночь обещаний любви, но ей не удалось выведать мысли хана.
— Видимо, обещаний Нурали недостаточно.
Мамет-ходжи вздохнул в согласии.
— А какие усилия до достижения общих целей предпринимает уважаемый Досалы?
— Его попытка получить от Оренбурга отказ на переход Яика потерпел неудачу. Этот шайтан Тевкелев перехитрил султана. Он выбил у губернатора разрешение на проход на правый берег реки двум улусам Младшего жуза. Старой ханши и самого Досалы. И ему пришлось подчиниться желанию своих подданных. Теперь султан кочуют по ту сторону Яика, а весной, если и придется вдове оправдываться перед теми, кто остался на левом берегу, то уж никак не перед своим мужем, навязанным ей законами Степи. Даже в этом древнем обычае, который нам казался непогрешимым, рожденный от красной лисы [64] Тевкелев нашел уловку нам же во вред. Он потянул мужа за женой, словно иголку за нитку, и вывернул нами задуманное наизнанку. Поэтому поднимать недовольство среди бедноты Младшего жуза отказом перехода аулов через Яик от губернатора Оренбурга, не имеет смысла, оно не очернит сыновей Абулхаира и не возвысит Досалы.
— Надеяться, что мурза Кутлу Мамет стар и от усталости лет нам на радость совершит глупость, с самого начала было самонадеянностью каракалпакского ходжи.
— За нее досточтимый слуга Досалы поплатился головой. От молниеносного взмаха сабли гяура, она от него отлетела и красовалась на окровавленном снегу, словно лопнувший арбуз на бахче.
— Он ей не умело пользовался и бездарно потерял! Меня, уважаемый, такой исход совсем не удивляет. Больше порадовать нечем?
— Досалы написал, что Тевкелев покинул Оренбург и уехал в Россию, и что в послании визиря урусов было вежливо отказано хану Нурали в просьбе по постройке крепости на реке Эмбе.
— Хвала Аллаху милостивому и милосердному!
— Но, он так же пишет, что инженер-майор Миллер, тот, что этим летом был экспедицией на реке Эмбе и составлял прожект несостоявшейся крепости, по следующей весне собирается прибыть к Хазрет. Чтобы, по еще полгода назад отписанному прошению хана Абулмамбета главе киргиз-кайсацкой Комиссии Тевкелеву, осмотреть стены города. Русские хотят чинить проломы Шахристана, но это не поможет мусульманам, когда Аллах отвернется от нас.
— Если гяуры восстановят стены древнего города, Аллах не воспротивиться их усердию. Не стоит им мешать, уважаемый. Наоборот, вам надо самому пойти к хану и предложить посильную помощь в убеждении имущих владельцев Хазрета в необходимости укрепления стен. Пусть они не скупятся на требуемые для этого платы, и щедро дают людей на земляные работы.
— Из ваших слов, Исмаили, я услышал, что возможно нам предстоит осада, но помощь уже спешит?
— Все в руках Аллаха, уважаемый, — ушел от ответа Гази. — Досалы прислал вам письмо для своей сестры ханум Карашаш? Жены султана Абылая?
— О, безусловно, почтеннейший! За суетными заботами я забыл о самом важном деле.
Мамет-ходжи засуетился по комнате, достал из покоившегося на столике небольшого сундучка свиток с печатью султана Досалы и протянул Исмаилу.
Гази внимательно его осмотрел и спросил:
— Вам известно содержание?
— Что вы, достопочтенный! Оно написано для женщины. Братом сестре. И не приличествует его нам читать.
— И все же?
— Гонец, что мне послание привез, сказал слова султана о том, что в нем он просит любимую и единственную сестру всячески посодействовать передавшему письмо перед ее мужем султаном Абылаем.
— Оставьте пока у себя, — проговорил Гази и отдал свиток обратно. — Я заберу его в день отъезда из Хазрета. Где я намерен еще какое-то время погостить и кое с кем тайно повстречаться.
— Есть ли где провести наступающую ночь, добропочтенному Исмаили?
— Об этом уже позаботился мой спутник, гулам-шах Кулдабай. Он ожидает меня на торговой площади.
— Тогда я попрошу одного из старших учеников проводить уважаемого гостя до базара, — несколько огорченно и загадочно ответил богослов.

Глава четвертая.

Пытающий в медресе знания тридцатилетний детина довел Исмаила до торговой площади и с поклоном оставил. Ничего предосудительного в его действиях не было, только вот глаза великовозрастного мюрида бегали в разные стороны и старались не встречаться с взглядом посланника Ирданы-бия.
Вечерело. Базар уже опустел. Поднявшийся северный ветер гонял, перекатывая, огрызки яблок, пустые панцири грецких орехов и прочий хлам прошедшего торгового дня. Стало холодно. Закутавшись в белые одеяния поплотнее, Гази увидел, как от темной стены отделилась фигура гулам-шаха. Лицо Кулдабая было черней надвигающейся ночи. Словно на молитвенном коврике, крупными буквами на нем читалось, что разговор с бывшей женой уже состоялся. И он был не в пользу отважного воина.
— Ты видел того, кто сопровождал меня? — спросил Гази, переживания Кулдабая его не интересовали.
Гулам-шах кивнул.
— Он не должен пойти за нами. Но не убивай…
Воин исчез в надвигающейся тьме. По вскрику мюрида Газибек понял, что оказался прав, ученик Мамет-ходжи был где-то рядом и, несмотря на вечер и холод, пока не собирался возвращаться в медресе.
Исмаила обуревали мысли: «Кому еще служит богослов из Хазрета, кроме правителя Коканда. Возможно, он имеет связи с Хивой, или напрямую с Турцией. Тогда и чайханщик слуга нескольких господ? Или я ошибаюсь? И между ними нет никакой связи. Мамет-ходжи не разу не обмолвился о Сулеймане. Намерено, или он о нем не знает?».
Несмотря на ноябрь, посланнику Ирданы-бия стало жарко. Из неравновесия души его вывел Кулдабай.
— Путь свободен, мурза Исмаил. Мюрид очнется не раньше восхода луны.
Гази надо было что-то сказать и, в сущности, не требуя от гулам-шаха ответа он спросил:
— Ты нашел дом бывшей жены?
Немногословный воин снова ограничился лишь кивком, и они поспешили покинуть пустой базар.
Как не хотелось Исмаилу быстрее попасть в тепло и расслабить усталое тело на лежанке, они еще долго петляли по узким улочкам города. Только полностью убедившись, что другие слуги фатиха за ними не следуют, суфи велел Кулдабаю идти в нужном направлении. До дома Ряши, гости Хазрета добрались лишь, когда желтые стены глинобитных дувалов стали черными. Тихонько открыв двойные двери, гулам-шах вошел во двор первым, немного подождав, за ним последовал и Исмаил.
Несмотря на поздний час у тандыра возилась молодая стройная женщина. Видимо это и была своенравная и непокорная Ряша. Рассказывая о ней суфию, Кулдабай не преувеличил ее достоинства, как обычно делают все мужчины, с красотою жены поднимая в глазах собеседника и себя, а скорее даже приуменьшил. Представшая перед взором Гази женщина, словно вышла из строк Омар Хайяма, пьянящее вино названое Ряшей и заключенное в сосуд с округлостями волнующего стана. Но что касаемо характера этой красоты, Исмаилу еще предстояло узнавать. В ее черных маслянистых очах святились ум и игривость. В них умещались ласка и суровость. Чувствовалась приводящая в смятение и трепет глубина, позволявшая хоть раз посмотревшему на их хозяйку мужчине навсегда там затеряться.
Божественное, искусно сотворенное Аллахом создание с одной стороны освещал огонь из печи, а с другой, с одного бока помятый, горевший слабым пламенем светильник бедняка. Наполненная топленым салом лишь на треть, медная лампа слабо озаряла вытянутый вдоль окон дома двор. Но при полной луне, в мерцании бликов света из тандыра, хозяйка дома была еще прекрасней, чем это могло показаться суфию днем. Наблюдая за плавным разворотом ее прелестей к гостям, он произнес четверостишье Хайяма:

Стой, чей стан — кипарис, а уста — словно лал [65],
В сад любви удались и наполни бокал,
Пока рок неминуемый, волк ненасытный,
Эту плоть, как рубашку, с тебя не сорвал!

— Не успел муж трижды отречься от жены, а уже сам на час и сватает? — окинув Гази жгучим взором, спросила Ряша, и, приглашая обоих в дом, добавила:

«Шейх блудницу стыдил: «Ты, беспутная, пьешь,
Всем желающим тело свое продаешь!»
«Я, — сказала блудница, — и вправду такая,
Тот ли ты, за кого мне себя выдаешь?».

Исмаил так был зачарован ответом и вопросом строками того же Хайяма, что не сразу понял смысл. А когда понял, то воскликнул:
— О нет, женщина!!!.. Я вовсе не тот, что живет за счет кратких браков и клянчит деньги у мужей, которые говорят жене талак трижды, а после жалеют о том, но могут с ней соединиться, только через другого мужа!
— Тогда кто же ты, уважаемый?
— Несчастный, лишенный крова ходжа из Кашгарии. Приюти меня и бывшего мужа, на краткое число дней в доме своем, хозяйка.
— Гостю я всегда рада. Но не нового, ни старого мужа мне не нужно! Если поняли, уважаемые, то прошу в дом. Молчун, постели для гостей в своей комнате, а сам будешь спать при мне, чтобы после вечернего намаза кому из них не вдумалось меня навестить.
Слуга Ряши, по пояс обнаженный высокий мужчина с оловянным крестом на широкой груди, вряд ли был испуган собакой в детстве, как это сообщили Кулдабаю купцы. Сомнительно и то, что его вообще мог бы кто-либо напугать. Видимо лишенный языка катами, он был беглый колодник. Грозно промычал и зыркнув глазами, Молчун указал следовать за ним…
На утро, вышедших во двор и сотворивших молитву гостей под сенью сада ждало скромное угощение. День выдался теплый и ласковый, но Ряша по-прежнему была вежливо холодна. Когда они утолили голод и, совсем сникший Кулдабай с грозным Молчуном отправились к базару за покупками, то Ряша все же согласилась уделить Исмаилу некоторое время для беседы. Говорил в основном Газибек, она же, изучая его черными очами, скромно молчала. Только когда несколько витиеватую речь гость подвел к благословенным Аллахам отношениям мужа и жены, Ряша ему ответила стихотворной притчей Руми:

«Ловцу, в чьей сети птица очутилась,
Словно отцу бедняжка возмолилась:
«Тебе, о господин, велик ли прок
Сгубить меня, попавшую в силок?
Ты ел быка, барана и верблюда
И все же не насытился покуда,
Ужель моя ничтожнейшая плоть
Твой голод в состоянье побороть?
Ты отпусти меня, и я за это
Тебе дарую три благих совета.

Еще в твоих тенетах — видит бог —
Дам первый свой тебе совет из трех.
Второй скажу с высокого дувала,
И ты поймешь, что значит он немало.
А третий я тебе оставлю в дар,
Когда взлечу с дувала на чинар.

Совет мой первый всех других дороже:
«Не верь тому, чего и быть не может!»

Второй совет она дала с дувала:
«Не сожалей о том, что миновало!»

И, на чинар взлетев, сказала птица:
«Внутри меня жемчужина таится,
А в ней дирхемов десять, говорят,
Ей завладев, и ты бы стал богат.
Но в руки не далась тебе удача!»

Тут птицелов упал на землю, плача.
Заголосил ходжа, как роженица:
«В силки обратно возвратись, о птица!
Я упустил счастливый свой улов!»

«Ты, птицелов, моих не слушал слов.
Тебе совет давала я, чтоб впредь
О том, что миновало, не жалеть.
Я говорила, что мечтанье ложно
То возвратить, что возвратить неможно».

Исмаил снова был заворожен ответом Ряши. Эта женщина была не только умна от природы, она знала газели соловья созерцательной жизни Джелаледдина Руми, и это было выше его понимания. Гази чувствовал, как влюбляется в сладкоголосую пери. Ее очи втягивали даже не плоть Исмаила, которую он давно научился смирять, а сущность, сущность умудренного жизнью суфия.
Словно отвечая Ряше, и подтверждая выше ею сказанное, он окончил притчу Руми сам.

«Еще давала я тебе совет
Не верить речи, в коей смысла нет».

Ряша повторила их вместе с ним и засмеялась. Заливистый смех наполнил ее губы сладостным соком, словно утренней росой ягоды. Исмаил не выдержал и, обхватив седевшую рядом женщину за стан, приблизил к себе и жарко выплеснул рубаи Омар Хайяма.

«Цвет рубину уста подарили твои,
Ты ушла — я в печали и сердце в крови.
Кто в ковчеге укрылся, как Ной от потопа,
Он один не тонет в пучине любви».

— Сколько муж тебе заплатил? — спросила она, не пряча лица и отдавая тело под жадные ласки обезумевшего суфия. — Чтобы я стала твоей женой, уважаемый!
Огонь в глаза Гази погас, и он отпустил птицу.
— Я уже сказал, женщина! Что я Исмаил из Хотана пришел в Хазрет поклониться священной могиле Ходжи Ахмета Яссави. И в моих мыслях нет обогащения за счет твоего бывшего мужа.
— Так иди, поклоняйся! Чего ж сидишь? Меня от забот по дому отвлекаешь!
— Прости… Это все стихи великих поэтов. Даже самого стойкого паломника, они заставляют забыться, особенно когда звучат из столь прекрасных уст. Откуда тебе известны незабвенные строки газелей Руми или рубаи Хайяма? О прекрасная из прекрасных и недоступная из недоступнейших!
— Ой, запел!.. Соловьем залился! Думаешь, отмякну. Ты о себе ничего не говоришь, а я расскажу? О чем в девушках мечтала, так тебе и показала!..
— Я хотел бы узнать имя того, кто поведал тебе о древних поэтах Востока, женщина.
— Имя ему Кадыш, муж моей бабки. Вот уже восьмой мушел он живет в этом мире. Верит в Духа предков, в Огнь и Голубое Небо, не разделяя людей на правоверных и неверных. Но тебе, кашгарец, имя деда Кадыша ничего не скажет. Вот если бы ты был родом с Волги, то не спрашивал бы, откуда его внучке, ведомы сии строки…
При последних ее словах во двор вошла девушка. Увидев в саду мужчину, она скромно прикрылась краем покрывающей голову поволоки. Сделала она это быстро, но Исмаил успел заметить ее лицо, это была танцовщица из чайханы Сулеймана, вчера соблазнявшая его еще несформировавшимися бедрами молоденькая и хрупкая девочка. Ряша покинула гостя, поспешила к ней навстречу и провела в дом. Там они были недолго. Обратно девушка вышла с небольшим узелком и, проследовав к воротам почти бегом, исчезла.
— Это Азра дочь лудильщика Мусы, — пояснила Ряша, возвращаясь к Исмаилу. — У нее одиннадцать сестер и живут они бедно. Вот я и дала ей немного риса к окончанию месяца Рамадана, хоть и сама не богата. Но тот, кто зажиточен, давно уже забыл о Коране. Bo имя Аллаха милостивого и милосердного! — в суре «Подаяние» сказано: Видал ли ты того, кто ложью считает религию? Это ведь тот, кто отгоняет сироту и не побуждает накормить бедного. Горе же молящимся, которые о своей молитве не думают, которые лицемерят и отказывают в подаянии!». О священных словах Пророка помнят лишь немногие из них. Только бедняки способны делить черствую лепешку с прохожим, но если у них будет достаток и они спрячутся от неимущих за высоким дувалом.
— Слова твои нравятся мне, о женщина! Но сироту, которую ты назвала Азрой, я видел в чайхане Сулеймана за презренным деянием.
— Сам-то ты чего там делал? Присматривался или уже присмотрел? Позволю тебе напомнить рубаи Хайяма:

«Вхожу в мечеть смиренно, с поникшей головой,
Как будто для молитвы... но замысел иной:
Здесь коврик незаметно стащил я в прошлый раз;
А он уж поистерся, хочу стянуть другой».

— Чайхана не храм! Чтобы убедить меня в своей правоте, найди другое рубаи, женщина!
— Точнее не скажешь, о мужчина! Сколько ты уже ковриков истаскал мне не ведомо, но здесь ты, чтобы стащить новый! Хоть и не признаешься.
— К Сулейману, я заходил вовсе не для услад.
— Ко мне тоже! Но после обильной еды с моих рук, ты вроде как передумал! Азра девушка несчастная, уважаемый. Ее и сестру Майру Сулейману в чайхану продала мачеха, вторая жена Мусы! У которой самой десять девок, и все они хотят есть! Вот Майра с Азрой своими худенькими телами и кормят сестренок! Ублажают толстых и тонких, молодых и старых праведников и беспутных за лепешки от чайханщика. Если есть желание проклинать!? Так ступай в чайхану к Сулейману! Найди его и скажи, что он идет не по Божьему пути! Вассалам!
Это было что-то бесподобное. В жизни Исмаил не слышал столько колкостей из уст одной женщины в одно утро. Но чем дольше они говорили, тем жадней он ловил ее слова и, словно путник, глотающий ледяную воду у колодца, он не мог, ни утолить жажду общения, ни оборвать потока ее слов. Ярко закончив, Ряша утихла сама. Во двор вошли гулам-шах Кулдабай и ее слуга.
Гази с сожалением и тоской почувствовал, что миг неожиданно испытанного счастья оборвался, и в дальнейшем может никогда больше не повториться. Целую неделю он провел под сенью дома Ряши, но разговора подобного этому, так и не сложилось. Хозяйка стала относиться к бывшему мужу более милостиво, а его обходила стороной. Кулдабая она привечала ласковыми словами, подавала надежду, и тут же безжалостно обрушивала ее. Хотя бы в наказанье мужу, она больше не беседовала с Гази, зато ни раз и не два гулам-шах заставал ее в кратких, но красноречиво-интимных объятьях слуги. Как и в первую, в последующие ночи Ряша оставляла гостей в комнате Молчуна, и уединялась с бывшим колодником до утра на своей половине.
Исмаил видел, как по вечерам Кулдабай злиться, но старался не затрагивать самолюбие гулам-шаха. По крайней мере, он так думал, пытаясь самообманом излечить себя от жгучего желания оказаться на месте ее слуги. Перед сном они вместе с Кулдабаем творили намаз до изнеможения, после чего без лишних слов укладывались спать. Мысли же обоих были в комнате Ряши и, порой до самого утра, не давали им уснуть.
Получив весть от Сулеймана, что султан Абулфииз готов с ним встретиться в час полудня пятницы, Исмаил впервые за неделю вздохнул спокойно. Он уже был не в состоянии выносить близкое наличие Ряши, ее плавной походки, мимолетного запаха волос, томного дыхания. Решив после встречи с султаном в ее дом не возвращаться, он попросил женщину оставить Кулдабая у себя в гостях до весны, на что получил согласительный ответ.
Когда Ряша отвечала, ее голос немного подрагивал, глаза стали влажными. Что означала набежавшая на черные очи слезинка, Гази не знал, он совершенно запутался в силках женщины. Вырываясь на волю, закрывая за собой ворота и оставляя Ряшу за дувалом, но, слыша ее голос, подаренные Молчуну ласковые слова, Исмаил мысленно трижды повторил резкое и заключительное: «Вассалам!» и твердым шагом отправился к базару.
Сулейман встретил Исмаила на пороге чайханы и сразу же повел в комнату, в которой Гази был при первом посещении его заведения. Проходя через общую залу, суфий обратил внимание на танцующую там девушку, но это была не Азра. Соблазнительница похотливых гостей Сулеймана с наслаждением разглядывающих полуобнаженную грудь и колышущий-ся в такт исходящей от зурны музыки животик, была немного старше Азры. Видимо, ее сестра Майра. На гладкой, словно шелк коже девушки, блестели капельки пота, в глазах затаилась усталость, и все же она улыбалась, заставляя мужчин замирать от восторга языком тела.
В комнате ничего не изменилось, все так же стоял освещенный единственным светильником полумрак, но на подушках у столика сидел молодой незнакомец. Он был в высоком, отороченном соболем остроконечном головном уборе, и в добротном байковом халате, покрытом шелком синего цвета с голубыми отворотами рукавов и золотой нитью в широком поясе, на котором висела сабля в богатых ножнах. Хоть на одежде не имелось тамги Среднего жуза, несомненно, ожидавший Газибека человек являлся султаном сыном хана Абулмамбета.
— Рад встречи с вами, торе Абулфииз, — проговорил он с поклоном.
— Скажи, ходжа из Малой Бухарии: зачем ты, пришел в наш город? — спросил султан, предлагая ему сесть на подушки. — Чтобы я мог возрадоваться тоже.
— Где я еще могу найти пристанище своим уставшим ногам и просветлить свою голову мудростями Ахмеда Яссави, как не поговорив о них с богословами Хазрета, чей ум славятся по всему Туркестану.
— Не забивай мои глаза глупостями, словно песком пустыни. Они хоть и не светятся познанием, как в ночи луна, но и не настолько пусты, чтобы я заменил их ушами.
— Луна не дает тепла и сама не светит, достопочтенный Абулфииз. То лишь отсвет солнца, которого ночью не видно. Так и я, — лишь отражение мудрости, но не сама мудрость, что светит людям во тьме. «Для мусульман хикметы мои будут учителем» — сказал Ходжа Ахмед Яссави. Светилом, узреть которое глупому человеку не предназначено Аллахом, как нечестивой свинье неба. Но Всевышний милостив и милосерден, хвала Ему! Как солнечные блики на воду, к тем, кто не может поднять головы своей, он послал мудрость через святого Яссави маленькими толиками, хикметами.
— Сказано красиво! — отметил изысканность речи Гази султан, и нервно добавил: — Меня нарекли Абулфииз, я сын улуг-хана Абулмамбета. Великая Степь знает и почитает правителей Среднего жуза. Уважает за справедливые решения и любит за красноречие. Скажи мне свое имя, ходжа! И зачем ты искал тайной встречи с султаном Орта-жуз, а речи о хикметах святого Ходжи Ахмеда из Ясс оставь для беседы с богословами.
Услышав своеобразную отповедь, Исмаил насторожился: «Знает ли он о том, что я прибыл в Хазрет лишь, для того чтобы отправиться из него в становище Уй-Бас, и везу письмо правителя Коканда к соправителю его отца Абылаю? Или за его высокомерными словами стоят лишь султанская спесь и надменность?», — промелькнуло в голове и, невольно опустив глаза, он спрятал мысли.
Возникла пауза. Понимая ее недопустимость Исмаил пересилил себя и взглянул на султана лучистым взором. Абулфииз смотрел на него, призывая к немедленному ответу. Надо было как-то назваться. Своим именем или не своим, но назваться. И он проговорил:
— Я Исмаил Гази. Бывший хаким Яркенда. Как и многие правоверные несчастной, раздавленной войсками могола Фу Дэ и ограбленной поборами наместника Поднебесной Чжао-Хоя Кашгарии, я вынужден был покинуть родные края, и долго скитаться. Ища соучастия и поддержки у единоверцев, был я и в Бухаре, и в Ташкенте. Был я и в Коканде… Посетил дворец правоверного правителя сего благословенного Аллахом ханства Ирданы-бия, но ноги сами привели меня к священному Хазрету. Рядом со святым местом, в радушных домах жителей города в котором жил Яссави, я надеюсь найти мудрость бытия и силы для дальнейшего пути.
— Значит, тебя послал в Хазрет Ирдана-бий? — спросил султан, пропуская мимо ушей все остальное.
— Сочту за благословение Всевышнего, прослыть посланником столь достопочтенного правителя! — воскликнул Гази. — Только это не так. Хотя, почтеннейший торе Абулфииз, не скрою от вас, что я имел беседу с Ирдана-бием, в которой он сокрушался о несогласии между правоверными в общей угрозе от неверных. Говорили мы с ним долго, но с речами, без посменного изъявления воли, не пойдешь к торе Абулмамбету. Поэтому я решил обратиться к его сыну, и через вас, тайно поведать хану, что правитель Коканда намерен собрать воедино всех правоверных воинов, чтобы отразить нависшую над Средней Азией угрозу порабощения мусульман Китаем и Россией. Чтобы под Знаменем Пророка изгнать их с освещенной Аллахом земли древнего Халифата.
— Много красивых слов, уважаемый ходжа, но за ними нет ничего конкретного. Я недавно прибыл от берегов Иртыша, по которому поднимался в сторону озера Нор-Зайсан шлюп губернатора Сибири груженый мехами. И шел он в Поднебесную для того чтобы великими дарами оградить подданных киргиз-кайсаков от вторжения в Сары-Арка черика даженя Чжао-Хоя. Русские заботятся о нас, а правитель Коканда предлагает начать с ними войну. Перессорившись и с теми и другими, Степь погибнет.
— Покупать мир перед угрозой войны ни что иное, как слабость. Русские не способны защитить вас. Единственная сила, к которой хану Абулмамбету надо обратиться с просьбой о покровительстве, это могущественный шах Кандагара Ахмад Дуррани. Правитель Коканда готов выступить поручителем такого союза между правоверными.
— А ты много знаешь, для человека проведшего с Ирдана-бием беседу о мудростях Востока! — проговорил султан, и наклонился к Исмаилу.
— Их было несколько, уважаемый торе Абулфииз.
— И этого не достаточно! Знания твои, ходжа, глубоки, а обещания столь обширны, что вызывают двоякое мнение об достоверности. Если ты пришел за ответом, то ты не добился успеха, но если ты просто известил меня, то считай, что твои слова мною услышаны. И, может быть, в часы зимней тишины и спокойствия, они дойдут и до улуг-хана Орта-жуз Абулмамбета. А сейчас я позволю себе распрощаться с тобой, ходжа. Ты же не посланник Коканда? А бывшему хакиму Яркенда Исмаилу из Хотана, я уделил достаточно времени.
С этими словами Абулфииз откинул висевший на противоположной от дверей стене ковер. За ним оказался проход, черной дырой он уходил куда-то в глубину, в которой султан и исчез, оставляя Исмаила одного.
— Сулейман!.. — позвал Гази чайханщика.
— Я слушаю, господин, — отозвался тот почти мгновенно, словно стоял за дверьми.
— Ты договорился о пути до становища Абылая?
— Да, господин. Если вы решили ехать завтра, то проводник и четыре быстроходных лошади будут вас ждать в караван-сарае с самого утра.
— Хочу отдохнуть от суеты этого мира.
Сулейман уложил суфия на подушки, притушил лапу и подал трубку кальяна. Очень скоро душа Исмаила витала в райских гущах в поисках встречи с гурией лицом и станом похожей на Ряшу…
Очнулся от дурмана Исмаил только к полудню следующего дня полудня. Чайханщик подал ему большую чашу прохладного шербета. Жадно испив, Гази запахнулся в белые одеяния и отравился в медресе. Мамет-ходжи встретил его с опечаленным видом. Под нервно подрагивающей рукой у него была зажата священная книга Коран в кожаном футляре с инкрустацией из крупных рубинов, видимо он куда-то шел, и встреча с Исмаилом застала его врасплох.
— О чем ваши тяжелые думы, уважаемый? — спросил Гази, направляя его в комнату из которой тот только, что вышел. К сундучку, где лежало письмо султана Досалы.
— О краткости пребывания в этом мире, Исмаили.
— Кто же навеял вам их?
— Смерть одного из моих учеников, того, который вас провожал до базара. Он не вернулся обратно, а на следующее утро его нашли мертвым.
— Да смилуется над его душой Аллах!
У Исмаила мелькнула мысль: «Неужели Кулдабай перестарался?», но сожаления не возникло. Посланник Ирданы-бия не был человеком черствым, но смерть единоверца в душе Гази вызывало смятение, когда для него существовало время. Сейчас же токового не имелось. На дворе стоял полдень, и надо было спешить. Забрав у богослова послание для ханум Карашаш, он отправился к караван-сараю. Путь его лежал на Приишимье, в Уй-Бас.

Примечания.

[1] Салесат — земельный налог или налог одной трети.

[2] Гулам-шахи — гвардия афганского шаха (иранцы, таджики, башкиры казахи и многие другие неафганские народы).

[3] В начале 50-х гг. XVIII в. войсками шаха Ахмада завоеваны несколько узбекских ханств: Балх, Шибирган, Андхой, Кундуз, Меймене. Балх стал резиденцией афганского наместника в покоренных ханствах.

[4] Маймыл, мамон (тюрк.) — обезьяна.

[5] Жемчужина эпохи (Дарр-и дурран) — титул, предложенный шаху Ахмаду дервишем Сабир-шахом, от которого тот отказался.

[6] Ирдана-бий (гг. прав.:1751 — 1770.) — из узбекской династии Минг, правителей Коканда. Кокандское ханство основано Шахрух-бием в начале XVIII в., столицей государства стал г. Коканд, построенный на месте селения Хоканд (Хокану).

[7] Накшбандийа — суфийский орден Средней Азии, основанный в XIV в. бухарским мистиком Накшбанди аль Бухари.

[8] Актаглык (букв.: белогорец) — после смерти Ахмеда ал Касани, проповедника Ислама в Кашгаре, его сыновья Мухаммед Амин и Исхак-Вали (ум.1599 г.), несогласием в вопросах власти разъединили мусульман Кашгарии на воюющих партии белогорцев и черногорцев.

[9] Ахмед аль Касани по прозванию Махдуми Азям (1462 — 1542 гг.) — богослов из Бухары, проповедник Ислама в Кашгаре, родоначальник ходжей Восточного Туркестана. Глава суфийского ордена Накшбандийа.

[10] Каратаглык (букв.: черногорец) — сын Ахмеда ал-Касани Исхак-Вали, основатель черногорской партии, избрал своей резиденцией Яркенд. С конца XVI в. Яркенд считался городом черногорских ходжей.

[11] После смерти Галдан-Цэрена в 1745 г., и до ее завоевания Китаем в 1755 — 1758 гг. Джунгарией правили ханы: Цэван-Доржи-Наджи (1745 — 1750 гг.), Лама-Доржи (1750 — 1753 гг.) и Даваци (1753 — 1755 гг.). Амурсана официально не был признан ханом, с 1755 по 1757 гг., он являлся лишь самозваным правителем Джунгарии, как мятежной провинции Китая.

[12] Тяньга (танга, теньга) — серебряная монета весом от 2,8 до 3,1 грамм., в XVIII в приравнивалась к 20 коп. серебром. Выпускалась в государствах Средней Азии: Бухаре, Коканде и Хиве с XV и до начала XX вв.

[13] Илибалык (Алмалик) — главный город Джунгарии, в 1763 г. на его месте была поставлена китайская крепость Кульжа.

[14] Кашмир — завоеван шахом Ахмадом в 1752 г.

[15] Шариат — совокупность культовых и правовых норм мусульман.

[16] Кази (кадий) — судья, выносящий наказание по Шариату.

[17] Лакшми (Лакшми-Шри) — богиня счастья, богатства и красоты. Второе, более раннее имя богини Шри — изобилие и плодородие.

[18] Азраил — в Коране — ангел, вестник смерти.

[19] Бади — монгол из рода Боржигит, в 1755 г. командующий северной колонны цино-маньчжурских войск, расположенных в Джунгарии.

[20] Кичи, Аксу и Уш-Турфан (Уч-Турфан) — города Восточного Туркестана, ныне южная часть Синьцзян-Уйгурского авт. р-на КНР.

[21] Искандер Великий — выдающийся полководец древнего мира Александр Македонский (356 — 323 гг. до н.э).

[22] Чжао-Хой (1708 — 1764 гг.) командующий армией Китая в Джунгарии и Восточном Туркестане, наместник Синьцзяна. В 1756 — 1758 гг. под его началом цино-маньчжурских войска дважды вторгались территорию Среднего жуза и киргиз Дикокаменной орды.

[23] Фу Дэ (казнен в 1776 г.) — цинский военачальник. В 1756 — 1760 гг. состоял под командованием наместника Синьцзяна Чжао-Хоя.

[24] Чароки — обувь из сыромятной кожи с завязками по голени.

[25] Суфа — род лежанки (но без печки), глинобитное или каменное возвышение, на котором сидят или лежат. Отсюда и происхождение религиозно-философского направления в Исламе — суфизм.

[26] Шейх — у суфиев «мудрый старец», духовный наставник суфийского братства.

[27] Мюрид — начинающий суфий, ученик шейха.

[28] Кибла — направление на Мекку, сторона в которую надо обращаться при молитве.

[29] Сунна — священное сказание Ислама. Собрание достоверных сведений о деяниях и изречениях Пророка Мухаммада. Сунна состоит из хадисов.

[30] Халиф дословно переводится с арабского как «заместитель». Первые заместители Пророка на земле Праведные халифы — Абу-Бакр (гг. прав.: 632 — 634), Омар ибн ал-Хаттаб (гг. прав.: 634 — 644), Осман ибн Аффан (гг. прав.: 644 — 656), Али ибн Абу Талиб (гг. прав.: 656 — 661).

[31] Джихад языка — т. е. осуждение порицаемого и одобрение дозволенного.

[32] Джихад руки — т. е. наказание приступивших установления.

[33] Одно из толкований арабского значения Магриб — западные земли.

[34] Аиша — дочь Абу Бакра, любимая жена Мухаммада, владевшая одним из первых списков Корана. Имела большое уважение в общине мусульман. В дни избрания халифом Али ибн Абу Талиба Аиша примкну-ла к его противникам мухаджирам. После разгрома последних была пленена и остаток жизни провела в затворничестве, собирая рассказы о жизни Пророка.

[35] Согласно хадисам, Пророк Мухаммад различал джихад на Малый и Большой. Под первым Мухаммад понимал именно джихад меча (газават), а под вторым джихад сердца и джихад языка. По толкованию мусульманских теологов, Малый джихад осуществляется только тогда, когда мусульманам мешают исповедовать свою веру. Именно в этом случае джихад меча считается справедливой войной и одобряется.

[36] Исрафил — согласно учениям Ислама, имя ангела который в день Страшного суда звуками своей трубы разбудит мертвых.

[37] Присущая форма изложения послания для Средней Азии того времени. В письме красочно перечислены некоторые персонажи многочисленных персидских сказаний древности.

[38] Вазир (визирь) — глава правительства, после шаха второе лицо в государстве Афганистана XVIII в.

[39] Ишик-агаси — обер-церемониймейстер.

[40] Мурахур-баши — великий конюший.

[41] Джирга уаков — собрание пуштунских родоначальников, феодалов.

[42] Гийас ад-дин Омар ибн Абрахим ал-Хаййам (ум. в 1123 г.) — поэт-суфий средневекового Востока, известный как Омар Хайям. Приводятся его рубаи (четверостишье) «Заповедь суфия» и «Путь суфия».

[43] Каип (ум 1791 г.) — старший сын султана Батыра, в 1747 г. шахом Надиром поставлен на Хивинский престол. В начале 1758 г., был изгнан из Хивы узбекской знатью за бесконтрольные, непомерные налоги и вернулся в кочевья отца, в 1786 г. избран аральскими казахами в ханы, но вскоре умер.

[44] Пророк Иса и его мать Марьям (библейский Иисус Христос и Богоматерь) — в Священной книге восьмой стойкий пророк (по Корану всего было девять пророков Мухаммад девятый и последний пророк), которому Аллах открыл Инджил (Евангелие). По коранической версии ему суждено вновь появиться на земле и восстановить среди людей справедливость. Он будет править мусульманами до конца времен и в день Страшного суда объявит о ереси христиан извративших в своих писаниях правду.

[45] Талак (слово) — форма развода супругов в мусульманском праве. Если «талак» дважды произнесено мужем жене при свидетелях, супруги временно находятся в состоянии полуразвода, жена решается права на интимную близость, но остается жить в доме мужа. Если талак говорится трижды — они имеют право снова воссоединиться только через промежуточный брак женщины. Если оно произнесено мужем девять раз, брак не может быть восстановлен не при каких условиях.

[46] Дядя Пророка Мухаммада Ибн Аббас (ум. в 688 г.) — богослов и знаток хадисов разрешил мусульманам заключать временные браки (завадж аль-мута) на самое краткое время вплоть до нескольких часов. Жена на одну ночь, в средневековье и позднее, распространенное явление на всем мусульманском Востоке.

[47] В 1662 г. в Башкирии вспыхнуло восстание под предводительством Сеита. Своей конечной целью восстание имело возрождение независимости от Москвы во всем Казанском крае и Сибири, но оно было подавлено в течение года. В 1705 г. вспыхнуло восстание еще более упорное. В 1707 г. один из башкирских старшин назвав себя Святым Султаном, задумал восстановить магометанское царство. Он ездил в Крым и Константинополь, пробрался на Кубань и к народам Кавказа. К нему пристали астраханские казаки-раскольники и татары, но под Тереком он был разбит. Отголоски воззваний Святого Султана были использованы и Батыршой Алиевым. Именно с его подачи восстановление Ногайского царства в 1755 — 1757 гг. приобрело чисто мусульманский окрас, до этого волнения башкир не имели такой основы, что убедительно доказывает участие в них староверов раскольников.

[48] Кир II Великий (Курош) — основатель Персидского царства Ахеменидов, правил с 558 до н. э. Согласно легенде, которую рассказывает Геродот, Кир погиб в 530 до н.э. за рекой Амударья у северо-восточных границ своей грандиозной державы во время войны с кочевым племенем массагетов. Царица массагетов Томирис повелела отыскать на поле битвы тело Кира и погрузить голову убитого царя в наполненный кровью мех, чтобы жаждавший новых завоеваний владыка Персии, наконец, мог насытиться кровью.

[49] Бактрия (Бактриана), — историческая область в Средней Азии по среднему и верхнему течению Амударьи (ныне территория Афганистана и частично Узбекистана и Туркмении). В VI — IV вв. до н. э. состоит в государстве Ахеменидов, затем в империи Александра Македонского. С середины III в. до н. э. Греко-Бактрийское царство. Во II в. до н. э. завоевана тохарами и стала называться Тохаристан.

[50] Заратуштра (иран.: Заратустра, греч.: Зороастр) — жил между X в. и первой половиной VI в. до н. э. Пророк и реформатор древнеиранской религии, получившей название зороастризм. Составил древнейшую часть «Авесты».

[51] Руми Джалаледдин (1207 — 1273 гг.) персидский поэт-суфий. Родился в семье ученого-богослова. С 1212 жил в Нишапуре, Багдаде, Дамаске, Алеппо. В Конье (Малая Азия) с 1220 г., где и умер. Образование получил в медресе, готовился стать ученым. Создал в Конье суфийскую общину мевлеви, сыгравшую большую роль в общественной и политической жизни того времени и последующих веков. Руми написал ряд суфийско-богословских трактатов и лирический диван. В 1244 под влиянием своего учителя, суфия Шамсиддина Табризи (Шамса Тебризи), предался дервишским радениям. Наиболее значительное произведение Руми, — поэма «Месневи и манави», содержащая толкование основных положений суфизма и иллюстрированная притчами из фольклора народов Востока. Другое известное произведение — «Поэма о сути всего сущего» («Месневийе манави») в 6 томах, представлявшее собой собрание притч для членов основанного Руми суфийского ордена мевлеви. Его притчи можно встретить и в русском народном фольклоре.

[52] Ясы — старое название г. Туркестан. С X — XII вв. он назывался Шавгар (Шавагар), название Ясы известно с XIII — XVI вв. Средневековое городище Ясы территория на восточной окраине современного города.

[53] Сарты — в XVIII столетии народ древнетюркского происхождения, оседлые жители городов и селений Средней Азии, Сырдарьинского бассейна и части Ферганской долины. Торговцы, представители духо-венства и мусульманской науки (казии, муфтии, ишаны, мударрисы, муллы), ремесленники и земледельцы. Сказания и сказки сартов схожи с русскими былинами. В настоящее время слились с таджиками, узбеками.

[54] Купия — тайная проститутка. Хотя прелюбодеяние в мусульманском мире и влекло за собою смертную казнь, но это не мешало содержателю чайханы под разным видом, например, прислуги иметь проституток и мальчиков-геев для увеселения своих гостей.

[55] Бядча (перс.: бачча) — гаремный мальчик-гей. Бядчи были широко распространены по всему Востоку. В пользовании их услуг не было чего-то необычного, но они не имели ничего общего с современной гей-культурой, как и в древней Греции, бядчи для мужчин Востока являлись лишь разнообразием плотского удовольствия.

[56] Мушкилят — общеобразовательный курс, богословие, логика, диалектика, астрология, канонические предания и объяснения к Корану.

[57] Масаля — юридический курс, религиозное право (о деяниях безу-словно и условно обязательных, одобрительных, неодобрительных и запрещенных, об обрядах и т. п.), гражданские и уголовные законы мусульманского государства.

[58] Хикметы — с древнетюркского переводится как мудрости.

[59] Худжра — кельи для учащихся, а иногда и для учителей.

[60] Дарс-хане — классная комната.

[61] Фатих — богослов.

[62] Сират — волосяной мост, по которому души умерших мусульман проходят в рай. Если в этой жизни он много грешил, то душа его не сможет удержаться и упадет в огненную геенну, пылающую внизу.

[63] Лавах (ал-Лаух) — «Хранимая скрижаль». Согласно Корану это небесный прототип всех священных писаний, на котором записано все, что было на земле и что произойдет в будущем.

[64] Красная лиса — у тюрко-язычных народов символ хитрости.

[65] Лал (перс.) — рубин.

© Сергей Вершинин, 2010
Дата публикации: 10.03.2010 22:03:20
Просмотров: 2934

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.