Глубокая лыжня

Юрий Копылов

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 54658 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Лыжный поход по Кольскому полуострову

Глубокая лыжня

Это сегодня можно купить в магазинах, что тебе хочется, поехать, куда тебе хочется, делать, что тебе хочется, были бы денежки. А в наше время ничего такого не было: ни купить чего-нибудь толком, ни поехать, например, за пределы страны, ни денежек вдосталь. Жили от получки до получки. Тогда доступными были походы. И молодёжь охотно в эти походы ходила. Там можно было познакомиться, полюбить или подружиться, там можно было себя испытать. Для молодёжи это всегда считалось важным.

Так называемыми плановыми походами занималось тогда Центральное туристско-экскурсионное управление (ЦТЭУ) при ВЦСПС. Со временем оно было преобразовано в Центральный Совет по туризму, потому что наша великая Родина всегда была страной советов. Я в этом Центральном совете, спустя многие годы, успел немного поработать. Председатель этого Совета Абуков мне откровенно не нравился, но я нисколько не жалею о работе там.

А самодеятельными походами занимались клубы, секции при заводах, фабриках, высших учебных заведениях. Вот обо одном из таких походов я и хочу рассказать, ибо он долгое время после его завершения не давал мне покоя и тормошил мою уязвлённую совесть. Точнее не обо всём походе, а по сути дела о его первом дне.

Дело было в 1953 году. Этот год в сознании советских людей был связан со смертью Сталина. Но в те дни, когда состоялся поход, о котором я собираюсь рассказать, Сталин ещё был жив, и к нашему походу это историческое событие не имеет никакого отношения. Поход наш проходил в феврале 1953 года во время зимних студенческих каникул.

Я учился тогда в Московском строительном институте Моссовета. Признаюсь, не очень усердно, потому что попал в этот институт случайно и не мог быстро освободиться от «груза» своих прежних интересов. Эти интересы были литературные, и я, вместо того чтобы старательно изучать предметы институтского обучения, такие как например сопромат, теоретическая механика, высшая математика, физика или военное дело, бессистемно читал художественные произведения и предавался графоманским мечтаниям.

Ещё мне хотелось похвастаться своей физической силой и выносливо-стью, поэтому я стал заниматься борьбой «самбо» во Дворце тяжёлой атле-тики на Цветном бульваре. Тренером у меня был некто Чибичьян, много-кратный чемпион СССР по самбо и заслуженный мастер спорта. Он меня выделял среди других и думал, что из меня со временем выйдет толк. Однако успехи мои были крайне скромны, от усердия я «загнал» своё сердце, и со временем мне пришлось оставить этот вид спорта. Но во время, на которое приходится поход, я ещё этой борьбой занимался.

К чему я это рассказываю? А вот к чему. Во время похода я пытался продемонстрировать свою необычайную выносливость, хотя на самом деле у меня её не было. Так же, как не было особенной силы.

Ещё я ходил со своим приятелем Юрой Громильщиковым, ставшим со временем моим другом, в походы выходного дня и имел некоторый опыт походной жизни. Я был знаком с Женькой Кондрашовым, учившимся в Московском геологоразведочном институте имени Орджоникидзе, который дружил с Иваном Земцовым, будущим руководителем нашего похода. Иван Земцов жил и учился в Ленинграде, он был студентом Ленинградского горного института имени Плеханова. Имена высшим учебным заведениям, фабрикам и заводам присваивались не потому, что те или иные известные люди имели отношение к той или иной профессии, а неизвестно почему.

Иван был председателем секции горного туризма Ленинградского горного института. От Женьки Кондрашова я узнал, что тот собирается в лыжный поход на Кольский полуостров. И я тут же к нему привязался: я тоже хочу принять участие в этом походе.

При нашем с ним разговоре присутствовал Володя Гордющенко. Он тоже занимался борьбой «самбо», но не во Дворце тяжёлой атлетики, а на стадионе «Динамо», что на Ленинградском проспекте, потому что его отец был военнослужащим. Он, как и я, загорелся идеей отправиться в поход на Кольский полуостров. Женька Кондрашов созвонился с Иваном Земцовым. Тот сначала возражал, дескать, своих полно, приходится даже кое-кому отказывать, чтобы группа не выходила за пределы разумного по численности. Но когда он от от Женьки Кондрашова узнал, что оба, за которых он хлопочет, самбисты, а один из них (это я) может взять с собой фотоаппарат «Балда», ружьё «Мефферт» (двустволка 16-го калибра) и охотничий нож в кожаных ножнах, который можно было носить на поясе, Иван дал добро.

В те времена в Хибинах бывали нападения на группы туристов со сто-роны бывших уголовников, освободившихся из мест заключения. Таких мест в Хибинах было много. Даже с избытком.

Подозреваю, что некоторым особенно нетерпеливым читателям хочется меня ущучить и обвинить в противоречии. Дескать, автор прикидывается бедненьким, его семья живёт, от получки до получки, а у самого дорогое охотничье ружьё, и фотоаппарат, и нож в ножнах. Спешу успокоить такого читателя: никакого противоречия нет. Просто мой отец привёз все эти вещи из Германии и отдал их мне. Ещё он привёз мотоцикл «БМВ» с карданной передачей. Я тоже хотел взять с собой этот мотоцикл, потому что мне он очень нравился. Но, к сожалению, он не поместился в моём рюкзаке.

К тому же на тот момент, когда я собирался в поход на Кольский полуостров, моя заботливая мама успела его продать по совету участкового милиционера, дабы не подвергать мою жизнь риску безвременной гибели.

Словом, в самом начале зимних студенческих каникул мы, двое сту-дентов четвёртого курса Строительного института Моссовета, едем в Ленинград. Женька уехал туда чуть раньше. Поезда до Ленинграда отправляются от Ленинградского вокзала поздно вечером, с таким расчётом, чтобы пассажиры, едущие в северную столицу по делам, утром оказались в Ленинграде и могли сразу приступить к работе. Мы с Володей Гордющенко обсудили эту ситуацию, осушив, перед тем как улечься на полках, бутылку «Столичной». Правда, Володя пил мало, он вообще был трезвенник, и это со временем скажется на том, что с ним случилось в самом начале похода.

Мы пришли к выводу, что это очень удачно, что поезд прибывает в Ленинград рано утром. Пока мы будем добираться до Горного института, который, как нам было известно, находился на Васильевском острове, мы сможем из окна городского транспорта хоть немного познакомиться с архитектурными шедеврами Северной Пальмиры. До этой поездки ни я, ни Володя в Ленинграде не бывали. Однако наши расчёты оказались пустыми.

Окна троллейбуса, в который мы сели на «Площади Восстания», при выходе из Московского вокзала, так заиндевели от соприкосновения пара дыхания пассажиров с диким холодом мороза, обрушившегося на Ленинград, что нам ничего не удалось увидеть.

Мало того, мы так замёрзли, пока ехали до «Васильевского острова», что уже не чувствовали ни рук, ни ног. Мы ещё не знали тогда, что это был первый звоночек того, с какими дикими морозами мы встретимся на Коль-ском полуострове, который находился значительно севернее Ленинграда. Достаточно сказать, что за Полярным кругом.

В те времена водители городского транспорта остановок не объявляли, гости Ленинграда спрашивали нужную им остановку у попутчиков. Если летом, весной и осенью, когда через окна вагонов можно было как-то сориентироваться самостоятельно, о нужной остановке спрашивать было не обязательно, то зимой иного способа не было. Отопления в трамваях, троллейбусах и автобусах тогда тоже не было, поэтому окна с наступлением холодов превращались в белые мохнатые экраны. На наш вопрос у сидящего перед нами пассажира, на какой остановке нам выходить, чтобы попасть в Горный институт, пассажир, оказавшийся женщиной, закутанной в деревенский платок, ответил, что ещё далеко. Она, обернувшись к нам, сказала гостеприимным ленинградским голосом, что после того как она выйдет из троллейбуса, наша остановка будет четвёртой. Когда эта любезная женщина вышла, мы сразу же сбились со счёта. Услышав наш ожесточённый спор, несколько оставшихся пассажиров громко, но доброжелательно закричали:

– Молодые люди, следующая остановка «Горный институт».

Мы вышли. Перед нами стояло красивое историческое здание, похожее на дворец. Улица, на которой мы оказались, называлась «Набережная лейтенанта Шмидта». Позади нас текла под сковавшим её льдом и засыпанная снегом широченная Нева. Я попытался сосчитать количество колон, подпиравших фронтон и украшавших портик дворца, но у меня ничего не вышло, потому что руки и ноги мои окоченели и побелевшие губы не шевелились. Нас охватил лютый мороз и пронизывающий ветер, дувший с завыванием, как в аэродинамической трубе, со стороны Финского залива.

– Ты знаешь, – сказал мне, едва выговаривая замёрзшие слова, Володя Гордющенко. – Мне кажется, нам надо срочно искать общежитие. Оно находится где-то недалеко: на углу Малого проспекта и 14-ой линии Васильевского острова. Если мы его не найдём в ближайшие пять минут, я превращусь в крупную ледяную сосульку. Точнее в ледяной столб, как Лот, бежавший из Содома и Гоморры, когда бог осерчал на жителей за грехи.

– Я удивляюсь, как ты мог запомнить такой сложный адрес и произнести столько исторических слов в один присест, – сказал я.

– Я же самбист, – гордо сказал Володя Гордющенко, хмыкнув, ещё не зная, что ждёт его в Хибинах.

– Мы оба самбисты, – возразил я, – но должен тебе как самбист самбисту вежливо заметить, что в столп превратился не Лот, а его жена. К тому же тот столп был не ледяной, а соляной. Понятно, нет?

– Понятно. Вечно эти женщины, будь они трижды неладны, – попытался засмеяться Володя Гордющенко, но это у него получилось нескладно из-за скованности побелевших губ морозом и ветром.

В Ленинграде нумерация домов находилась на высоком культурном уровне: под щитком в виде изломанного козырька хорошо читался номер, в тёмное время суток он освещался. На каждом доме была прикреплена таб-личка с указанием названия улицы, проспекта, линии, набережной или пере-улка. Так что мы без труда нашли нужное нам здание. Им оказался ещё один дворец. Не такой помпезный, как Горный институт, но всё же. Он имел много этажей, закруглённый угол фасада с окнами и балкончиками. Наверху – башенка. Внизу – вход. Довольно скромный.

Мы так торопились спрятаться от дикого мороза за стенами общежи-тия, что утратили ориентировку и решили, что вход с угла – чёрный и стали искать другой – парадный. Прошли немного вдоль Малого проспекта, потом вдоль 14-ой линии, никаких следов парадного входа мы не обнаружили. Пришлось возвращаться к угловому входу. Это стоило нам дополнительного обморожения. Пока ещё лёгкого.

Поднявшись по нескольким каменным стёртым ступеням вверх, мы очутились в зальчике, где сидела за стойкой дежурная общежития. В поме-щении было тепло, но дежурная сидела в тулупе и вязаном сером платке, она была похожа на деревенскую тётку. Она спросила:

– Вы к кому, молодые люди?

Мы уже успели немного отогреться, поэтому я ответил толково:

– Во-первых, здравствуйте. Во-вторых, мы приехали из Москвы для участия в лыжном походе на Кольский полуостров. И в-третьих, будьте лю-безны пригласить к нам сюда Ивана Земцова, студента третьего курса геоло-горазведочного факультета.

Тётка гостеприимно улыбнулась и, подышав на озябшие руки в перчатках без пальцев, позвонила по местной связи:

– Иван, спустись скорее вниз. К тебе два психа из Москвы.

Вскоре появился крупный парень, мы сразу догадались, что это руко-водитель похода Иван Земцов, потому что он сказал:

– Феничка, золотце моё, пропусти их, они ко мне.

Тётка, которую Иван Земцов назвал Феничкой, ловко сдвинула на тонкую шею вязанный деревенский платок. И перед нами неожиданно предстала молоденькая девица весьма привлекательной наружности с зелёно-карими глазками, острыми скулами и проваленными щеками, наподобие Марлен Дитрих, которая будто бы вырвала себе ряд зубов, чтобы понравится известным писателям и актёрам, желательно лауреатам «Нобеля» или «Оскара». Таким, например, как Эрих-Мария Ремарк, Эрнест Хемингуэй, Жан Габен и ряд других. Феничка игриво попросила нас предъявить ей наши документы, мы не могли отказать этому ангелу во плоти в её невинной просьбе и, после некоторого замешательства, вызванного скованностью озябших на морозе пальцев рук, отдали ей наши паспорта. Она занесла наши персональные данные в потрёпанный журнал и отворила блестевший хромом турникет.

Словом, нас поселяют в общежитии Ленинградского горного института на освободившиеся койки студентов, разъехавшихся на время каникул по домам. Нам выдают ватные спальные мешки с мятыми вкладышами и предупреждают, что мы можем спать в спальных мешках поверх неряшливо застланных постелей временно отсутствующих студентов. Прикроватными тумбочками пользоваться нельзя, а рюкзаки можно запихнуть под койки.

Сначала нам это не понравилось: всё же мы из Москвы, к тому же самбисты. Но когда мы узнали, что здание общежития было когда-то публичным домом, эта сногсшибательная новость нас так вдохновила, что мы смирились с неудобствами, тем более что они носили временный характер. По сравнению с унижением девиц лёгкого поведения, или, как их впоследствии назовёт, в припадке специфического юмора, Президент Российской Федерации некто В В П (не путать с внутренним валовым продуктом, определяющим благосостояние жителей страны) «девушкам с пониженным уровнем социальной ответственности», наши неудобства были чепухой на постном масле. В комнате, где мы поселилось, было восемь койко-мест.

В общежитии Горного института, помню, было много иностранных студентов. Особенно запомнились китайцы. Они все были в одинаковой си-ней форме и никогда не принимали участия в студенческих вечеринках. Их послали учиться, и они старательно выполняли порученное им правительст-вом Китая дело. Ещё запомнились венгры. Они жарили в кастрюльках сало и ели его с красным перцем и хлебом. Вместо водки пили «Токай самород-ный». Никогда не ели селёдку, считая, что это сырая рыба. В связи с красным перцем запомнился Славка Шестаков родом из Майкопа. В поход он с нами не ходил и в Майкоп на каникулы не уезжал, зато мог, не моргнув глазом, есть красный стручковый перец и разгрызать стеклянные стаканы. При первом моём с ним знакомстве он спросил у меня:

– Хочешь я тебе съем этот гранёный стакан?

– Нет уж, пожалуйста, этого не надо, – воспротивился я.

– Ну, как скажешь, – быстро согласился Славка.

В Ленинград я попал впервые, мне было интересно познакомиться с его достопримечательностями, но погода этому никак не способствовала, был дикий мороз и дул, не переставая, пронизывающий ветер. А одежонка на мне была сиротская, на ногах туфли, поэтому, едва выйдя наружу, я тут же замерзал и быстро возвращался обратно в общежитие, где было тепло. Там меня ждала вечеринка. Сидели на кроватях, пили водку из гранёных стаканов, закусывали селёдкой с хлебом и луком. И солёным огурцом. Тогда я познакомился с руководителем нашего похода Иваном Земцовым. Это был крупный человек, можно даже сказать, грузный. Он мало смеялся, в то время как остальные участники вечеринки острили и хохотали без удержу.

На следующий день всем участникам похода были выданы старенькие лыжи с ременными креплениями, толстые бамбуковые палки с широкими, тоже ременными, кольцами и грубые ботинки, смазанные то ли гусиным жиром, то ли дёгтем. Возможно, и тем и другим одновременно. По настоятельному совету Ивана Земцова, каждый старался выбрать себе ботинки на номер или даже два больше тех, которые носились в обычное время. Это делалось для того, чтобы в походе можно было надеть на ноги две-три пары грубых шерстяных носков. У Володи Гордющенко ступни ног были большие, обычно он носил обувь 45-го размера. Большего размера для него не нашлось, поэтому ему пришлось довольствоваться 45-ым. Эта, казалось бы, малозначимая деталь станет впоследствии катастрофической и приведёт к весьма печальным результатам, о которых, собственно, впереди и пойдёт речь.

Перед отправкой на Кольский полуостров Иван Земцов провёл собра-ние участников похода и рассказал о маршруте, его опасностях и длительности. Я, честно говоря, ничего не запомнил, потому что все названия населённых пунктов, ущелий, горных перевалов, через которые нам предстояло пройти, были мне внове. Затем Иван организовал закупку продовольствия. Я тоже принял участие в этом мероприятии, поскольку был самбист. Мой старенький рюкзак был плохо приспособлен для ношения банок с тушёнкой, но я не показывал вида, что банки больно давили мне на поясницу.

Все закупленные и принесённые некоторыми участниками из дома продукты были выложены на столы. Иван стал распределять груз по рюкза-кам. Мне и Володе Гордющенко как самбистам достались в основном железные банки с консервами. У меня ещё было охотничье ружьё, нож и фотоаппарат. Ружьё, конечно, было не в рюкзаке, а в мягком чехле, а нож в кожаных ножнах, крепившихся через шлейку к поясному ремню.

Женьке Кондрашову (он был горнолыжником) надлежало нести тяжё-лую железную печку с трубами и листом железа с дыркой для трубы, чтобы этот лист, когда понадобится, вставлять в форточку окна для выпуска дыма, ножовку, топор, гвозди, берёзовые дрова и совковую лопату на тот случай если придётся откапываться после сильного снегопада. Девушкам достались буханки хлеба, сыр, масло, колбаса, плитки шоколада и всевозможные кру-пы. Каждому участнику похода были выданы под расписку: алюминиевая миска, ложка, кружка, ватный спальный мешок и два байковых одеяла.

А ещё через день наша группа, состоявшая из 16-ти смельчаков, погрузилась в жёсткий плацкартный вагон пассажирского поезда, следовавшего по маршруту «Ленинград-Мурманск». Благодаря счастливому случаю, мы заняли два соседних с половиной отсека, уговорив некоторых упрямых пассажиров поменяться местами. Комкастые ватные тюфяки, подушки и влажно-серые «постельные принадлежности» мы брать не стали, за них надо было платить, а у нас были свои спальные мешки и одеяла. И полотенца.

В вагоне было тепло, потому что проводница почти беспрестанно кормила вкусным каменным углём печку, находившуюся в тамбуре, выход из которого, был закрыт. Она набирала, шурша совковой лопатой, уголь из ящика, в котором он хранился, открывала дверцу печки, при этом озарялось её широкое вспотевшее лицо, и швыряла широким мужским махом уголь в огненный зев топливного отделения, как это делает кочегар паровоза.

Жар печки согревал воду, текущую по толстым трубам отопления вдоль наружных стен вагона, и заодно готовил в титане кипяток, который пассажиры могли брать бесплатно без ограничений.

Мне это напомнило войну, эвакуацию, когда все бегали на остановках эшелона за кипятком. В ходу была горькая шутка юмора: ведро кипятка за-меняет сто грамм мяса.

Мы не пошли в вагон-ресторан по ряду причин. Хотел было написать «по целому ряду причин», но вовремя спохватился, потому что всегда счи-тал, что словосочетание «целый ряд» не очень-то грамотно, ибо не целого ряда не бывает. Получается как бы «масло масляное». Лучше говорить «длинный ряд» или «большой ряд». А ещё лучше найти этому словосочетанию синоним. Например, «куча». Или: «вагон и маленькая тележка».

Первая причина: было уже поздно, пора было укладываться спать. Вторая: мы были сыты, ибо, перед тем как отправиться на Ладожский вокзал, мы плотно перекусили в общежитии. И третья: в простых пассажирских поездах, следующих на сравнительно короткие расстояния, вагонов-ресторанов не было. Поэтому мужчины выпили по чарке водки, а женщины попили чаю собственной заварки в бесплатном кипятке. Кстати, Володя Гордющенко пить водку отказался. Эта его, бесспорно, хорошая привычка, которую он демонстрировал неоднократно, привела в известной мере к плачевному результату, который случился с ним в первый же день похода.

Перед тем как улечься спать Иван обошёл наши отсеки, проверил, всё ли в порядке, пожелал всем спокойной ночи и попросил проводницу разбу-дить его за час до прибытия на станцию «Апатиты».

– Вы что же, молодой человек, собираетесь спать полторы суток? – удивилась проводница. – Мы будем в Апатитах послезавтра утром.

– Да?! – в свою очередь удивился Иван. – Я забыл, давно не ездил.

Это меня насторожило. Если он забывает такие простые вещи, то это опасно. Может и завести нас куда-нибудь, куда Макар телят не гонял.

А Иван тем временем спокойно, как будто не случилось ничего осо-бенного, забрался на верхнюю полку и сладко захрапел.

Весь следующий день мы ехали в покачивающемся вагоне и бездумно смотрели в окно. Должен признаться, ничего интересного мы не увидели. Заполярье и есть заполярье – белая пустыня и мохнатый чёрный лес. Обедали без горячего, свиной тушёнкой из железных банок, вскрытых моим охотничьим ножом, заедая пока ещё свежим хлебом и репчатым луком. Мужчины опять чекалдыкнули по сто грамм тёплой водки, занюхивая её, кто рукавом, кто коркой хлеба. Потом все пили крепкий сладкий чай с ржаными сухарями.

Костя Шумский, неряшливый и безалаберный малый, бродил вихлявой походкой между отсеками, хватал первую попавшуюся ложку, поддевал ею тушёнку из банки, и запихивал её в слюнявый рот.

– У тебя что, своей ложки нет? – спрашивали его возмущённые лица.

– Почему нет? Есть. По-вашему я должен с ложкой ходить, как поби-рушка? Вот же есть ваши ложки, такие же, как моя.

– Но это же неприлично, Костя.

– По-моему, вы мною брезгуете. Погодите, в походе не так запоёте.

Среди участников похода были две семейные пары. Может быть, они были не вполне семейные, но выдавали себя за семейных. Мне было инте-ресно наблюдать, как «мужья» трогательно ухаживали за своими дамами. А дамы жеманничали и строили мужьям глазки. Так прошёл день, и вечером Иван Земцов повторил свою просьбу проводнице, чтобы она разбудила его за час до прибытия поезда на станцию «Апатиты».

Перед сном участники похода сложили свои рюкзаки, осталось только утром приторочить к рюкзакам свёрнутые спальные мешки и одеяла. Утром (за окном была кромешная тьма) проводница разбудила «начальника психов», тот в свою очередь растолкал остальных. Всем велел посетить уборную, чтобы не пришлось это делать в деревянном вонючем туалете при станции. Вскоре проводница громко объявила простуженным голосом:

– Через десять минут поезд прибывает на станцию «Апатиты». Стоянка десять минут. Пассажиров, едущих в Апатиты, просьба приготовиться к выходу из вагона. Повторяю…

Если бы не Костя Шумский, то всё бы прошло без сучка и задоринки. Но Костя зацепил за угол полки ведром, привязанным к рюкзаку, ведро с грохотом свалилось, разбудив других пассажиров. Наше движение вдоль вагона застопорилось, я выходил последним. И если бы не моя ловкость, натренированная во Дворце тяжёлой атлетики, где я, как уже известно читателю, занимался борьбой самбо, пришлось бы мне спрыгивать на ходу. Как только я сошёл на заваленный снегом гравийный перрон, паровоз сделал протяжный жалобный гудок и потащил состав дальше, на север.

Нас охватил лютый мороз при полном безветрии. Воздух был так густ, точно это был не воздух, а студень, дышать им было трудно. Станцию освещали две жалкие лампочки под железными колпаками, напоминавшими вьетнамские шляпы. Лампочки давали мало света, потому что вся электрическая энергия тратилась на радужные ореолы вокруг фонарей.

Здание вокзала было таким маленьким, что мы едва поместились в зале ожидания, чтобы перевести дух и подкрепиться сладким чаем с ржаными сухарями (хлеба уже не осталось) перед атакой на маршрут. Иван Земцов записал расписание поездов, отправлявшихся в Ленинград, а также поездов, отправлявшихся в Москву, минуя Ленинград. Зачем он это сделал, было непонятно, ведь по завершении кольцевого маршрута мы должны были в обязательном порядке ехать в Ленинград, чтобы сдать снаряжение, выданное нам в общежитии Горного института. Видно, Иваном руководило провидение. Никто не мог предположить, что расписание поездов на Москву понадобится нам в самое ближайшее время.

Когда начал брезжить тусклый северный рассвет, Иван велел всем вы-ходить и строиться в походном порядке. Этот порядок был оговорен заранее. Первым надлежало, разумеется, идти руководителю, он один знал маршрут. За ним должен был идти Женька Кондрашов. Время от времени они должны были меняться местами, чтобы тропить лыжню в глубоком снегу. Женька Кондрашов был горнолыжник, и считалось, что он обладает сильными мускулистыми ногами, чтобы помогать Ивану.

Когда (уже спустя время после трагических событий первого дня похода) мы пришли в Кировск и отправились в баню, я с интересом разглядывал ноги Женьки, ожидая увидеть особенную мощь. Но меня их вид разочаровал, Ноги как ноги. Голенастые и кривые. Мои даже помускулистее будут.

Следом за первыми двумя полагалось идти «семейным парам», чтобы «мужья» помогали своим половинкам преодолевать препятствия, которые нас ждали в лесу. За семейными парами шёл Славка Шумский. Раззява Славка посеял где-то сыромятные ремни, которыми он дожжен был приторачивать ведро дном вверх поверх рюкзака, поэтому ему пришлось привязывать ведро каким-то верёвочками снизу, где был ещё чайник, который ему тоже полагалось нести. Чайник и ведро стукали друг об друга, и первые дни похода проходили при непрестанном сопровождении этой стукотни.

За Славкой Шумским пристроился Володька Гордющенко, будущий виновник трагедии, ещё не подозревавший, что с ним должно было случиться. За ним шли остальные, замыкающим вызвался быть я.

На мою долю выпало фотографирование героического похода. Одно-временно я должен был следить за тем, чтобы позади меня никто не оставался. С одной стороны, я то и дело отставал от уходившей вперёд группы, поэтому мне приходилось постоянно выполнять роль догоняющего. С другой стороны, я догонял ушедшую группу по глубокой лыжне и мог даже скользить на лыжах, отталкиваясь палками. Но это было уже потом. А пока мы стоим шеренгой перед руководителем похода и слушаем его наставления.

Всем было велено опустить уши шапок, завязать тесёмки, натянуть ка-пюшоны, шарфами обернуть нижнюю половину лица, стараться дышать но-сом. У кого это будет получаться плохо, можно дышать через рот, но только сквозь шарф. Всем надеть лыжи, взять в руки палки, продев кисти рук в темляки. Продел руки правильно лишь один Женька Кондрашов, поскольку он был горнолыжник и разбирался что к чему: снизу вверх с обхватом рукояти вместе с темляком. Остальные всунули руки в темляки по-деревенски: сверху вниз. «Мужья» смешанных пар помогли дамам застегнуть ременные крепления. Иван оглядел строй, скомандовал: «За мной, через интервал, по одному!» – и поехал по небольшому склону в сторону от станции «Апатиты» в белое безмолвие, навстречу тайной судьбе. Вскоре шеренга превратилась в вереницу лыжников, двигающихся друг за другом, и поход начался. Показалась покрытая снегом открытая равнина озера Имандра. Подул ветер.

Как выяснилось значительно позже, в эти дни в Кировске, Мончегорске и других городах Кольского полуострова было объявлено штормовое предупреждение. В Хибинах был установлен рекорд низких температур. В этот злосчастный день мороз достиг отметки минус 42 градуса по Цельсию. Детям было рекомендовано находиться дома и не ходить в школу. Если бы Иван Земцов знал о штормовом предупреждении, он, возможно, повернул бы отряд обратно и вернул его на станцию, чтобы переждать в зале ожидания опасный мороз. Но он этого не знал и принял решение активно двигаться, чтобы как можно быстрее добраться до первой ночёвки в заброшенной рыбацкой избе. Он помнил начало выражения какого-то немецкого оппортуниста: «движение – всё», но не помнил его конца: «цель – ничто».

Почувствовав нешуточный мороз и угрозу обморожений, Иван Земцов обернулся и через шедшего за ним Женьку Кондрашова приказал:

– Передай по цепочке: всем, в обязательном порядке, не переставая, шевелить пальцами ног. И активно работать лыжными палками.

До меня этот приказ не дошёл, так как в это время я уже начал созда-вать фото-летопись нашего героического похода.

Чтобы сделать снимок, я забирался в глубокий снег, чтобы найти выразительный ракурс, снимал рукавицы и варежки, чтобы прицелиться видоискателем, а также поправить непослушную от мороза гармошку камеры, выставить нужную диафрагму и выдержку. Пальцы рук тотчас коченели, и я дышал на руки, чтобы их отогреть, но это, признаюсь, мало мне помогало. За это время отряд удалялся, и я торопился, хвастаясь хриплой одышкой, ему вдогонку. И это помогло мне избежать сильных обморожений.

Однако не всем повезло, как мне. В частности, мороз нашёл себе жертву в лице моего однокашника Володи Гордющенко. Но об этом чуть позже.

А пока все идут и шевелят пальцами ног. Лица обросли белым мохом инея. Пар дыхания сразу замерзал, превращаясь в мелкую ледяную пыль. Северное солнце, похожее на стёртую медную монету, едва высовывалось из-за горизонта и светило утомлённо, как будто само замёрзло. Иван решил повернуть в сторону чернеющего леса, там он рассчитывал спрятаться от ветра.

Действительно, в лесу стало тише, но зато тропить лыжню сделалось труднее, так как приходилось петлять между обсыпанными снегом куцыми, словно общипанными, елями. Кроме того, приходилось преодолевать рвы, по которым летом текли ручьи. Иногда эти рвы были завалены упавшими от бессилия деревьями, и группа осторожно передвигалась по бурелому. Мужчины помогали женщинам, подавая им руки в варежках.

Время от времени Иван сверял по карте мелкого масштаба и компасу направление движения отряда. В те времена достать такую карту было край-не сложно, Генштаб заботился о соблюдении секретности, забыв, что немецкие войска во время войны имели прекрасные карты, многие из них попали в руки советских самодеятельных туристов. Одну из таких карт имел Иван. Он когда-то ходил по этому маршруту, но с тех пор многое изменилось да и забылось, честно говоря. Названия на немецких картах были на немецком языке, но прочитать эти названия для студента Ленинградского горного института не составляло большого труда. Так или иначе, немного поплутав и покружив, отряд через несколько часов вышел к рыбацкой избе. Она стояла на пригорке, на опушке леса, внизу расстилалось белое поле замёрзшего озера.

Быстро смеркалось. В заполярье зимой солнце тускло светит от силы четыре с половиною часа. Одинокие заброшенные избы всегда и везде окрашены мистической таинственностью, кажется, что в них живут колдуны и приведения. А уж в Заполярье, в жуткий мороз, с приближающейся темнотой такая изба вселяет ужас необъяснимого страха.

Изба, к которой вышел наш отряд, напоминала рисунок, когда попро-сишь любимого сыночка нарисовать домик, и мальчик, неловко держа карандаш, изображает что-то невразумительное, и тогда ты сам берёшься научить его изобразить домик в аксонометрии: глухая торцовая стена с венчающим её треугольным фронтоном, закрывающим чердак, в нём слуховое окошко. От торцевой стены под углом стена фасадная, с крылечком и двумя окошками по бокам. Над крышей труба, из неё дым.

Всё это было в рыбацкой избе, но стёкла в окнах были выбиты, а дым из трубы появился потом, когда мы стали топить печку. Да, в избе была простейшая кирпичная печка-плита, наполовину разваленная, с оторванной топочной дверцей. Но это была печка, которую можно было кормить морозными дровами. Проникнуть в избу на разведку можно было через оконный проём, в котором не было рамы, а к окну вели две наклонные доски, напоминавшие трап, по которому поднимались заключённые в холодные тёмные трюмы. Разведка была поручена Женьке Кондрашову, он был горнолыжник. Он сгрёб снег с досок и, балансируя руками, поднялся к окну и залез внутрь. Через пять минут он выбрался обратно и доложил обстановку.

Чтобы войти внутрь всем остальным, надо было отгрести сугробы снега, завалившего избу со всех сторон. Иван разделил отряд на три части и распорядился: одним отгребать лыжами снег от входа, другим утаптывать снег вокруг избы, третьим идти в лес за дровами. Я вызвался идти за дровами, ко мне примкнул Володя Гордющенко. Он терпел опасное онемение стоп и рассчитывал, что в работе ему удастся их отогреть.

Когда мы вернулись, держа в руках охапки отпиленных веток и валяв-шихся в снегу сучьев, все уже находились в избе, Женька Кондрашов прибивал гвоздиками одеяла, завешивая окна, Славка Шумский светил ему фонариком. Иван раздувал огонь в печке, подсовывая в топку сено, которое нашлось на чердаке, куда вела приставная деревянная лестница. Мужчины расстилали остатки сена на полу, устраивая место для ночлега. Женщины сидели на рюкзаках, нахохлившись в ожидании тепла.

Закончив с занавешиванием окон, Женька наколол топориком щепы из принесённых им в рюкзаке сухих берёзовых дров. Иван стал подкладывать их в топку поверх сена, а на них принесённые из леса мной и Володей Гордющенко дрова, ломая их на кривые поленца. Они были сырыми, некоторые с наледью. Они недовольно шипели, соприкасаясь с пламенем огня. Через щели и разломы в печке повалил дым, устремившись к потолку. Он щипал глаза, мстя за казнь дров. Но постепенно дрова в печке оттаивали, разгорались весёлым туристским костром, создавалась тяга, уносившая дым в трубу. Иван послал одного из «мужей» принести ведро снега для воды. Дамам поручил варить гречневую кашу. Когда тот, кто был послан с ведром за снегом, плохо прикрыл дверь, все дружно заорали благим матом:

– Две-ерь!

От печки пошло тепло. Через час в ведре булькал кипяток, требуя себе крупы. В плите было две конфорки, как раз одна для кастрюли с кашей, вторая для чайника. Когда вода закипала, чай заваривали прямо в чайнике, высыпая в него полпачки байхового чая «Со слоном». Чай назывался индийским, хотя все знали, что он никакого отношения не имел к Индии. Вскоре каша и чай были готовы. В кастрюлю с кашей выложили четыре банки свиной тушёнки, запах пошёл одуряющий. Но вкусный. Иван снял пробу, сказал: «Нормально» и велел приступать к еде. Вооружившись небольшим алюминиевым уполовником, он накладывал кашу в подставляемые миски. И все ели. После пили крепкий чай, добавляя в него сгущённое молоко и сахар. И пили горячий сладкий чай с чёрными сухарями, размачивая их в кружках.

Наевшись и напившись, стали согреваться от тепла, шедшего с двух сторон: снаружи – от печки и изнутри – от желудка, повторно варившего съеденную кашу и выпитый с сухарями чай. Раскатывали спальные мешки и раскладывали их на полу, ближе к печке. Мужчины помогали женщинам снять ботинки и выставляли их сушиться и греться на кирпичные края плиты. «Мужья» стянули с ножек своих дам носки и стали растирать побелевшие нежные стопы, чтобы вернуть им природный розовато-жёлтый цвет. Добившись желаемого результата, «мужья» натягивали на ножки дам грубые шерстяные носки и помогали дамам забраться в спальные мешки, накрыв их дополнительно байковыми одеялами.

Володя Гордющенко обратился ко мне:

– Послушай-ка, Вадим, помоги мне как самбист самбисту снять ботин-ки. У меня из этого простейшего действия ничего не получается. Видно, ноги опухли. Или ботинки скукожились.

– Если ты способен острить, значит, не всё так плохо.

Я распустил шнурки на его задубевших ботинках и, взявшись одной рукой за каблук, другой за носок, попытался снять ботинок с ноги Володи. Но у меня ничего не вышло. Володя сморщился от боли и скрипнул зубами.

– Я знаю, ты очень сильный, но прошу тебя: не оторви мне ногу. Она ещё может мне пригодиться, – едва выговорил он.

Подошёл Иван Земцов, светя фонариком.

– Что случилось? – спросил он с тревогой в голосе.

– Этот тип, – показал Володя на меня, – хочет оторвать мне ногу.

– Ну-ка пусти, – сказал Иван, отодвигая меня в сторону.

Иван полностью освободил ботинки от шнурков, но снять ботинок у него тоже не получилось.

– Дай-ка твой охотничий нож, – сказал он мне. – Придётся резать.

– Надеюсь, не ногу? – спросил вяло Володя.

Иван распорол острым ножом нитки, которыми был пришит язычок ботинка, вытащил его, отпорол углы коротких берцев. И только после этого осторожно снял ботинок. Затем повторил то же самое с другим ботинком.

– Иван, ты же испортил мне ботинки, – заныл Володя. – Как я теперь дальше пойду на лыжах?

– Не гони лошадей, – сказал Иван. – И помолчи. Вернёмся в Ленинград, я отдам эти ботинки в сапожную мастерскую. Будут как новенькие.

Он осторожно стянул шерстяные носки с ног Володи, потрогал ладо-нью голые стопы. Я тоже потрогал. Стопы были твёрдые, бледно-серые, холодные, как у мёртвого трупа. Кончики пальцев покраснели.

– Обморожение второй степени, его надо срочно в больницу, чтобы избежать гангрены и ампутации, – заключил краткий осмотр Иван.

– Как же так? – задал Володя умный вопрос.

– А вот так, – ответил Иван тоже не глупо. – Я же передавал по цепочке, чтобы непрерывно шевелить пальцами. Ты что, не понял?

– Я пробовал, – виновато сказал Володя, – но у меня была слишком тесная обувь. Скорей всего, в этом всё дело. Я думаю, ботинки замёрзли.

– Не умничай, – возразил Иван. – Придётся тебя транспортировать в Ленинград. У нас при Горном институте есть хорошая больница.

– Зачем же в Ленинград? – расстроился Володя. – Уж лучше тогда в Москву. Там у меня родной дядя работает хирургом в Центральном госпитале Министерства внутренних дел. Он профессор. Тема его докторской диссертации «Лечение ожогов и обморожений в полевых условиях».

– Ах, вот как, тогда это меняет дело. Придётся тебе, – обратился Иван ко мне, – его сопровождать. Как самбист самбиста, – добавил он.

Я сильно расстроился и обиделся. Ну что это, в самом деле, за невезуха такая. Только начался поход, и на тебе: надо возвращаться в Москву. И Володька Гордющенко тоже хорош гусь: не мог уж пальцами пошевелить.

– Раз такое дело, – грустно-весело сказал Володя, – гори оно огнём, дальше мы по Кольскому не пойдём.

– Не остри, – сказал Иван обеспокоенно, – твоё состояние намного серьёзнее, чем ты, возможно, себе думаешь.

– Что же делать? – задал я риторический вопрос. – Наверное, придётся его везти на станцию, положив кулём на лыжи. Как ты думаешь, Иван?

– Я отвечу на этот вопрос завтра утром, подумаю малость, пошевелю мозгами, померекаю. Утро вечера мудренее. А пока ложитесь спать. Помоги ему залезть в спальный мешок, накрой одеялом. И пусть он выпьет немного спирта, разбавленного водой, чтобы заснуть.

– Навеки вечные, – вновь не удержался Володька Гордющенко от охватившего его нервного желания глупо острить.

Иван велел всем спать, а сам уселся на колченогий табурет возле плиты и стал подкладывать дрова, чтобы непрестанно поддерживать огонь.

– Ты что, всю ночь будешь так сидеть? – спросил я.

– Зачем всю ночь? – ответил Иван, хмыкнув. – Посижу часа два, потом тебя разбужу, ты час подежуришь. Через час разбудишь следующего, к примеру, того же Славку Шумского. И так далее. Это называется по-научному вахтовый метод. Нельзя допустить, чтобы печка погасла.

Утром наступившего дня, ещё не рассвело, Иван всех разбудил, велел обуваться, одеваться потеплее, выходить оправиться со стороны тыльного фасада хижины. Сначала женщинам, потом мужчинам. Велел варить манную кашу и готовить чай. Пока все занялись, позёвывая со сна, выполнением полученного от строгого руководителя похода распоряжения, Иван поручил мне и Женьке Кондрашову принести ещё дров.

– Вы вчера ходили, сходите ещё раз, у вас уже есть опыт.

Когда мы вернулись с новыми охапками веток и сучьев, Иван отозвал меня в сторону и сказал строго конфиденциально, как будто посылал меня в опасную разведку через линию фронта в глубокий тыл врага:

– Я тут посмотрел расписание поездов: в два часа тридцать минут на станции «Апатиты» остановится скорый «Мурманск – Москва», следующий в Москву через Кандалакшу, Петрозаводск, Тверь. Без захода в Ленинград. Надо успеть на этот поезд. Я посмотрел по карте, мы вчера прошли от стан-ции до этой рыбацкой хижины 15 километров. С тобой пойдёт Женька Кондрашов, я ему об этом уже сказал. Он когда-то ходил со мной в Хибинах и неплохо ориентируется на местности. Везти Володю, положив его на лыжи, как ты вчера вечером предполагал, не получится, лыжня глубокая, а по целине вы его не дотащите. Ботинки он надеть не сможет. К тому же это уже не ботинки, а полуфабрикат. Надо сделать из носков некое подобие валенок. У тебя есть запасные носки? – спросил он, обращаясь к Володе Гордющенко.

– Есть две пары, – ответил Володя скучно.

– Это хорошо, – сказал Иван. – У меня тоже есть одна, могу тебе одолжить. Вот, понимаешь, отрастил себе ножищи, как у слона, носки не сразу напялишь. Ну, ничего, как-нибудь валенки смастерим. Три пары носков твои, одна моя, ещё бы одну, и, я думаю, валенки будут готовы.

– Я могу пожертвовать свою запасную пару, – предложил я. – Мне не жалко. В Москве ещё куплю.

– Отлично, – сказал Иван. – Сам погибай, а товарища выручай.
Мы помогли Володе натянуть отобранные носки один за другим по возрастающим размерам на холодные бледные ступни – получились некое подобие деревенских чуней. Затем Иван снял с Володиных лыж задние ре-мешки креплений, оставив только переднюю петельку. Раздал её на самый большой размер и обмотал эластичны бинтом, чтобы нога в чуне плотно входила в петлю крепления, но ремешок не давил ногу.

– Вам надо торопиться, – сказал Иван, – чтобы успеть к приходу скорого поезд.. Можно выходить затемно. Пойдёте по глубокой лыжне, как по рельсам. Попейте горячего чаю с сухарями и в путь. Время не ждёт.

Мы помогли Володе одеться, выйти наружу и встать на лыжи. После тепла в хижине показалось, что мороз не такой страшный, каким был вчера. Я встал на лыжи впереди, сквозь кольца моих палок, мы продели палки Во-лодиных лыж, он ухватился за темляки. Когда я отводил руки назад и выдвигался вперёд, палки натягивались, получались как бы оглобли.

Я надел свой рюкзак, выложив банки с консервами, и передал их Ива-ну, перекинул ружьё через плечо, вставив в патронник на всякий случай два патрона с картечью, на пояснице закрепил патронташ и охотничий нож. И мы пошли по глубокой лыжне, как по рельсам. Замыкающим, практически с пустым рюкзаком, шёл Женька Кондрашов. Иван нас провожал.

– Когда доставишь пострадавшего в больницу в Москве, возвращайся на следующий день. Встретимся в Кировске, в железнодорожной школе № 2.
В поезде, которым вы поедете, есть вагон-ресторан, там купишь что-нибудь поесть. Ружьё передай Жене Кондрашову. Он же захватит в обратный путь лыжи Володины лыжи. Ну, в добрый час. Ни пуха ни пера.

– Пошёл к чёрту, – весело сказал я, и мы тронулись.

Вскоре выяснилось, что Володя носками лыж, на которых он стоял, то и дело наезжают на задники моих лыж. Пришлось удлинять «оглобли» за счёт палок Женьки Кондрашова. Он пошёл без палок. Стало светать. Теперь лыжню было хорошо видно. Когда надо было преодолевать бурелом, я взваливал к себе на спину Володю, подхватив его под руку, как будто собирался провести бросок через плечо, и перетаскивал его через ров. Женька пробирался рядом и страховал. Когда я уставал, мы менялись с Женькой местами: он тянул Володю, я шёл замыкающим. Иногда Володя просил остановиться.

– Мне нужно оправиться, – говорил он виновато, – вы отвернитесь.

Один раз он даже присел, спустив штаны. Ничего не предвещало опасности. Низкое северное солнце светил слабо, и чёрный лес с белыми шапками снега на лапах елей казался волшебным. Ближе к Апатитам Володя разогрелся, повеселел и даже стал помогать нам, сам передвигая свои лыжи.

Когда мы добрались до станции, Володя рассмеялся:

– Посмотрите, на кого вы похожи. Ваши морды лица заиндевели, будто вы деды морозы, и заросли снежным мохом.

– А ты думаешь, ты выглядишь лучше? Как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно. И даже отлично. Я считаю, что Вадиму нечего меня со-провождать, я совершенно спокойно сам доберусь. Позвоните только моему дяде, чтобы он меня встретил. Вот его номер телефона. Фамилия Гордющенко, зовут Леонид Иннокентьевич. Он зав отделением «Третья хирургия».

И тут мои мыслишки стали суетливо бегать в извилинах лукавого мозга, как мышь, попавшая в лабиринт, в поисках хорошего выхода из щекотливого положения. Иван сказал, что Володю надо доставить до больницы. Это с одной стороны. А с другой стороны, он держится молодцом. Зачем я поеду? Он и сам говорит, что спокойно доедет. Посмотрим, как он будет держаться, когда прибудет поезд. Так не хочется, прерывать поход.

Я купил один билет до Москвы и решил, что второй куплю, если понадобится, на следующей ближайшей остановке. Тем временем мы ждали прихода поезда, греясь в зале ожидания. В буфете я купил пару бутербродов с колбасой и бутылку бледного напитка под названием «Ситро». Поезд прибыл без опоздания. Мы поспешили занять место в вагоне. Володе досталась верхняя полка. Я объяснил проводнику, какой проблемный пассажир ему достался. Он всё понял и без проволочек выдал постельные принадлежности.

– Надо будет помочь ему добраться до туалета, – сказал я.

– Зачем туалет? Я буду подавать ему ведро из-под угля. У нас пассажиры на севере люди сознательные, возражать не станут.

Я торопливо уложил на полку тюфяк, расстелил постель, в головах пристроил Володин рюкзак, чтобы не дуло из окна. На столик положил купленные в буфете бутерброды и поставил бутылку воды. Володя самостоятельно забрался на полку, нам даже не пришлось ему помогать. Это меня немного успокоило, и я перестал сомневаться, правильно ли я поступаю, отправляя пострадавшего товарища одного. Хотя, надо признаться, кошки скребли на душе и карябали совесть. Я накрыл Володю дополнительно его шерстяным одеялом, подоткнул свисавшие концы под тюфяк. Мы попрощались с Володей и поспешили на выход, чтобы успеть до отправления состава посетить начальника поезда, ехавшего, как всегда, в первом вагоне.

Начальник поезда оказался отзывчивым человеком и обещал нам, что он возьмёт ситуацию под личный контроль. Вскоре паровоз протяжно гуд-нул, пробуксовав тяжёлыми колёсами, выпустил тугую струю пара, подсыпал из песочницы на рельсы сухого песку, состав медленно тронулся и поехал, набирая скорость. Мы с Женькой Кондрашовым дождались, пока состав скроется из вида. И, постояв немного в растерянной тревоге, отправились в вокзал, чтобы заказать телефонный разговор с дядей Володи.

Ждать пришлось недолго, телефонистка передала нам, что вызываемый абонент не отвечает. Тогда я заказал разговор с моим отцом, он был человек очень обязательный, я был в нём абсолютно уверен. Он работал заместителем управляющего трестом «Моспроммонтаж», у него был служебный автомобиль – «каблучок-москвич». Как назло телефон отца тоже не отвечал. Звонить домой маме было бесполезно, я знал, что она находится в санатории, где лечится от бронхоэктазии. Пришлось отказаться от телефонных переговоров и сочинять срочную телеграмму на мой домашний адрес. Отец придёт с работы домой, прочтёт телеграмму и сделает всё как надо. Повторяю, я в этом не сомневался. В телеграмме я сообщил, что поездом «Мурманск – Москва» такого-то числа прибудет мой товарищ с обмороженными ногами, его нужно срочно доставить в Центральный госпиталь Министерства внутренних дел, где работает дядя моего друга, профессор Гордющенко. Я попробовал сообщил номер его телефона, но телеграфистка, сказала это передавать не будет, так как не имеет права, потому что такие данные являются секретом. Тогда я приписал, что буду звонить, когда попаду в Кировск.

Покончив с этим делом, мы с Женькой Кондрашовым храбро отправились в обратный путь. Женька связал Володькины лыжи и палки верёвкой и подсунул их сикось-накось под лямки своего потрёпанного рюкзака. Пока ещё было светло, но уже начинало смеркаться. Мы торопились, чтобы как можно скорее добраться до избы. Мы бежали налегке по глубокой лыжне, как по рельсам, активно работая палками. Мороз крепчал, но мы этого не замечали. Вскоре стемнело, вышел месяц и светил нам призрачным светом.

Мне вдруг вспомнился наш московский дворик на Сущёвском валу и наша детская считалка: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, будешь ныть, всё равно тебе водить». И я подумал: как это было недавно и в то же время давно. Может быть, это был потусторонний прощальный сигнал, что пришло время расставаться с жизнью.

Однако и без этого света мы не смогли бы заблудиться, так как лыжня была глубока и не позволяла нам от неё уклониться. Мы лишь молились богу (это такая фигура речи), чтобы не пошёл сильный снег – тогда наша судьба могла бы подвергнуться серьёзному испытанию. Мог бы случиться настоящий «полный швах». Однако, бог, видно, нас услышал, снег не пошёл, и через два с половиною часа мы были уже в рыбацкой хижине, в которой ночевали и откуда утром вышли на станцию «Апатиты», транспортируя стоящего на лыжах Володю Гордющенко. Окна в избе уже были не занавешены одеялами, внутри гулял сквозняк, но всё равно в избе было теплее, чем снаружи.

На плите стояла бутылка коньяку и лежала плитка шоколада. Рядом записка: «Женя, это тебе для сугрева. На тот случай, если пойдёт снег, мы будем оставлять зарубки на деревьях. Иван». Для меня в этой записке был скрытый упрёк. Иван обращался к Женьке, он считал, что я уехал в Москву. И я подумал: наверное, я поступил неправильно, что отпустил Володю одного. Так порядочные люди не поступают. Женька понял моё состояние и сказал примиряющее и ободряюще:

– Давай выпьем, чтобы Володя доехал до Москвы без приключений.

– Давай, – согласился я. – Но я не могу из горла.

На полке стояли какие-то ржавые банки. Мы достали две одинаковых, выскребли их от грязи, от рыболовных крючков, очистить их полностью, конечно, было невозможно. Откупорили бутылку и разлили, булькая, в банки поровну. Собрали с пола остатки сена, запихнули его в топку, подожгли, долго чиркая отсыревшими спичками. Огонь озарял наши лица и отбрасывал на стены фантастические тени. Мы выпили, чокнувшись, выплюнули попавший в рот сор и стали грызть шоколад.

– Давай полбутылки оставим, выпьем, когда догоним группу.

– Давай, – согласился Женька.

Мы ещё посидели немного, помолчали задумчиво, как «мыслитель» Родена, пока не сожгли всё сено. Потом поднялись, вышли в морозную темноту, надели лыжи и побежали по глубокой лыжне дальше. Месяц пока ещё освещал нам дорогу, но уже стали набегать тучи. Мы торопились, потому что потеплело, вот-вот мог повалить снег. И он повалил, но мы были уже близко к той избе, где остановилась на второй ночлег наша группа. Мы вбежали на пригорок и вдруг увидели внизу освещённые изнутри слабым светом окна и дым с искрами из трубы, высунутой в форточку. Мы так обрадовались, что закричали «Ура-а!». Мы остановились, я снял с плеча ружьё и шарахнул в небо сразу из двух стволов. Невидимое из-за падающего снега небо осветилось огненным заревом салюта, а округа отозвалась эхом грохота залпа картечи. Я вернул ружьё на место, и мы, ликующие, скатились вниз.

Иван Земцов встретил нас с удивлением:

– Как, – сказал он, – вы вернулись оба? А как же Володя Гордющенко? Ты что, Вадим, – обратился он ко мне, – отправил его одного? Я не могу взять в толк. Так порядочные люди не поступают. Вас, москвичей, видно, не учат элементарной ответственности и товарищеской выручке.

Я вспыхнул от нанесённого мне оскорбления. Меня поразили произнесённые Иваном слова, которые точь-в-точь повторили те, что пришли мне на ум, когда мы с Женькой пили на первой стоянке коньяк. Вместо того, чтобы обрадоваться, что мы остались живы, и вышли целы и невредимы из этой передряги, он не находит других слов, кроме упрёка. А ведь я так много сделал для Володи. Иван оскорбил не только меня, а со свойственным ленинградцам зазнайством всех москвичей. Теперь «Лишь пистолетов пара, две пули, больше ничего, вдруг разрешат судьбу его». Пистолетов у меня не было, дуэли давно уж вышли из моды. К тому же, по большому счёту, Иван был прав по существу. И я, понурив голову, сказал:

– Ты прав, Иван. Прости меня, я поступил, как глупая свинья.

– Да ладно, чего уж там, Сделанного не воротишь.

Мы с Женькой сгрудились возле жаркой печки, сняли с себя верхнюю одежду, потом и нижние рубашки. Они были насквозь мокрые от пота. Мы выжали их прямо на пол и повесили сушить на протянутую верёвку. И в это время, чтобы оправдаться, я стал рассказывать о том, каким молодцом был Володя Гордющенко, что дало мне повод отправить его одного.

– А тебе не пришло в голову, что он мог с полки свалиться во сне. Или потеряв сознание. Что телеграмма не дошла до твоего отца.

– Ладно, Иван, не терзай мне душу. Я сам об этом постоянно думаю. И мучаюсь, как Гаршин. Давай-ка лучше допьём оставшийся коньяк.

Через два дня, петляя по горам и ущельям, наш боевой отряд пришёл в Кировск. И я сразу же отправился на телефонную станцию, где заказал срочный разговор с отцом. На этот раз он оказался на месте и скупо проинформировал меня, что всё в порядке, Володю встретил его дядя и отвёз его на «скорой помощи» в госпиталь. Ему сделали операцию. Всё в порядке. Мой отец был большой молчун и не любил говорить по телефону.

– Когда вернёшься в Москву, тогда поговорим. Ты сам-то как?

– Всё нормально. Спасибо тебе, пап.

Я успокоился. И только вернувшись через неделю в Москву, я узнал, что Володя, как только мы с Женей вышли из вагона, потерял сознание. Проводник, испугавшись, что он умрёт у него в вагоне, побежал к начальнику поезда и предложил тому вызвать по спецсвязи «скорую помощь» и высадить умирающего в Твери. Начальник поезда, предупреждённый мною, сходил в вагон, в котором ехал отморозивший ноги пассажир. Убедился, что тот пока ещё дышит, велел его не трогать.

– Надо дотерпеть до Москвы, там его должны встретить.

Когда Володя попал в госпиталь, его родной дядя, профессор Гордю-щенко, сказал моему отцу, сопровождавшему скорую помощь на своём «каблучке» до госпиталя, что его племяннику при задержке на несколько часов даже он, профессор, не мог бы помочь. Пальцы ног уже начали чернеть, и вряд ли можно было бы избежать ампутации. Но теперь всё в порядке, только ногти на пальцах ног вряд ли будут расти. Когда Володю выписали из госпиталя, я посетил его дома, и мы с ним выпили водки, закусывая солёным огурцом с чёрным хлебом. За здравие. Я попросил у него прощения. Он простил.

С тех пор прошло много лет, у меня появились дети, два сына и дочь. Они уже выросли, у них появились свои дети. Володька Гордющенко уже успел к тому времени помереть. Его жена, Зинка Овечкина, она училась с нами в одной группе, сказала, когда я позвонил ей по телефону, собираясь её навестить:

– Сдох, наконец. – Я удивился такой её оценке, казалось бы, печального события для любой семьи. Мне вспомнилось начало романа Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина»: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

И теперь, пиша этот рассказ, я, разглядывая простенький потрёпанный альбом с чёрно-белыми фотографиями, вспоминаю тот наш поход и вновь думаю: как это было давно. И в то же время совсем недавно. Словно вчера.

Конец

© Юрий Копылов, 2018
Дата публикации: 10.03.2018 11:31:15
Просмотров: 1920

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.