Авторы онлайн:
Константин Эдуардович Возников

Дневник № 1 "Тринадцать лет одиночества"

Юрий Иванов

Форма: Эссе
Жанр: Частное мнение
Объём: 301000 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Это дневниковые записи разных лет с 2009 по 2022 год. Мысли (часто безумные) приходящие вдруг в голову, с которыми никак одному не ужиться. Нужно обязательно кому-нибудь рассказать. А рассказать некому. Отсюда и этот дневник № 1

Дневник № 1

Тринадцать лет одиночества
(2009-2022)

(Данный дневник я публиковал частично на сайте Литсовет. Хороший был сайт, я на нем жил с 2006 года. Какие там были друзья! К сожалению, этот ресурс, поддавшись веяниям современности, был коммерчески реорганизован так, что там не осталось места для дневниковой «правды одного дня». Там, по-моему, вообще места ни для какой правды не осталось. Всё как-то волшебно исчезло в денежном дурмане. Поэтому я подумал – не пропадать же добру – ведь дневник - это же я сам в разные периоды жизни. А то получается, что и жизни-то никакой у меня не было. Не согласен. Публикуется отдельным произведением, возможно, потом будет и дневник № 2)

Москва-наблюдения провинциала

Вчера ездил в Москву по делам. В самое ее нутро, на Ильинку, в Министерство финансов. (Не подумайте чего плохого - отвозил исполнительный лист по отсуженным долгам государства). Отметил какую-то нарочитую парадность фасадов множества официальных заведений, стада молчаливых черных лимузинов с пропусками-флагами, целиком перегораживающих переулки, необыкновенную чистоту тротуаров, подозрительные взгляды секьюрити и немосковскую малолюдность, граничащую с высокомерным одиночеством.
На обратной дороге остановился перекусить у метро рядом с Рижским вокзалом. Сижу в машине, настраиваю радио. Прямо передо мной, лихо, с визгом тормозов, к обочине подлетает гнусно-грязный «Жигуль-шестерка». Номер на автомобиле почти не читается. Из него выходит мятый лысый мужик в засаленной матерчатой куртке. Деловито покручивая ключи на пальце, долго ходит вокруг машины, подозрительно оглядывает окрестности. Видимо, остается доволен обстановкой и машет рукой. Из салона резво, как по команде, высыпают двое мужичков в рванье и двое пожилых женщин. Все с серыми лицами, опухшие, волосы не мыты, наверное, полгода. У женщины в синем платке под глазом старый бланш. Оживленно разговаривают между собой, жестикулируют. Водила им что-то втолковывает – видно, что он тут главный. Потом открывает багажник. Пассажиры разбирают картонные таблички с намалеванными на них жирными надписями фломастером. Успеваю разглядеть фразы: «Мы не местные… Помогите кто чем… Я инвалид первой группы…».
Потом мужики достают обмотанные тряпками костыли, а женщины большие картонки. Водила, как-то по особому, с приязнью, хлопает женщину с бланшем по плечу и нищие дружно гуськом направляются к подземному переходу. После ухода пассажиров пахан вновь подозрительно осматривает окрестности, зачем-то подходит к моей машине и пытается заглянуть внутрь. Я открываю тонированное окно и улыбаюсь. Он живо отскакивает к своему «Жигулю» и мгновенно скрывается в его внутренностях. Потом вдруг вновь выглядывает, снова подозрительно смотрит на мою машину и разглядев, наконец, «чужие» номера, плюет на землю и падает обратно. Железный уродец в визгом срывается с места и тает в потоке.
Поистине - блеск и нищета.

(ноябрь 09)

Перед балом

Город изрубили на куски. Выкопали все, что можно из его недр, навалили горы земли, стесали до дыр асфальт, понатыкали опор мостов, виадуков и даже выворотили половину холма на Московском. И это еще не все. Жители с тоской ожидают ремонта дороги в городском бутылочном горле – расширение железнодорожного виадука у паровозоремонтного завода обещает новую волну мучений.
Город обречен на свое тысячелетие - его отцы успешно осваивают вбуханные в подготовку к этому торжеству федеральные миллиарды. После бала многих из них наверняка посадят. Не украсть хотя бы двадцать процентов в этой долговременной сутолоке и бардаке просто невозможно.
Тоннаж мата изрыгаемого людьми на дорогах воздух уже не выдерживает. Мат возвращается вниз вороньим говном и постоянными дождями. Зимы нет, а впрочем, ну ее…От зимы одна непролазная грязь, холод и вечно сырые ноги.
Поймал себя на чудовищной мысли. Стало жалко гаишников, лихорадочно пытающихся хоть как-то разводить неуправляемые потоки машин и автобусов и растаскивать непробиваемые пробки из-за систематических аварий. Ни хрена себе! Это ж надо, до чего мы себя довели. Сама мысль об этом еще месяц назад могла показаться совершенно невозможной и даже идиотской - это ж гаец, не человек. Для водителей – он почти животное. А вот, поди ж ты – пожалел.
До каких еще крамольных мыслей могут довести мучения перед предстоящим праздником? Так, пожалуй, начнешь жалеть даже мордатых чиновников из мэрии.
Ну, нет. Это уж совсем, как-то… Хотя, черт его знает? Мы народ жалостливый.

(декабрь 09)

Сбой

Не верю. Не верю в реальность собственного существования и в реальность происходящего со мной, тут, в поле моего зрения, моего слуха, обоняния… Часто мирное течение жизни, без всяких оснований, прерывает какой-то внезапный краткий волновой сбой – изображение чуть-чуть кривится, шипит и пахнет марганцовкой, как от дышащего на ладан телевизора. И приходит ощущение, что на грубо сшитом из каких-то дырявых кусков полотне мне показывают замысловатые картинки, пытаясь меня убедить, что это и есть моя жизнь. Матрица, мать ее… Или просто мой ящик действительно барахлит?
Ящики, ящики… Кругом одни только ящики. Даже в кармане маленький музыкальный ящичек с голосами людей. По утрам ездим в ящики-кабинеты, включаем коробки на столах (с ящиками), высасываем ненужную информацию, потом уныло топаем в соседний ящик к директору, являющемуся для нас тоже ящиком, открывающим рот и вращающим нарочито грозными глазами. Отсидев положенное в одном, едем в другой – домой. Там извлекаем из большого белого (серого, серебристого) ящика холодную пищу, суем ее в маленький для разогрева. Мы безучастно едим и глядим в окно, где торчат в непробиваемых пробках между расставленными геометрически правильно огромными кубами-муравейниками, маленькие ящики на колесах. Тоска! Нам даже подарки дарят в коробочках. А в итоге всего – тоже банальный ящик, примерно той же формы. Странно, почему человечество так крепко и консервативно держится за это древнее изобретение? И кто его изобрел, с какой такой первоначальной целью?
Впрочем, это, наверняка, изобрел господь бог или кто-то из его компании. Ведь и я, человек, тоже ящик, футляр, коробка с неясным и уже устаревшим содержимым. Что в нее понапихано - я и сам не знаю. Сейчас какие-то мысли о матрице, о нереальности мира, рябь и шипение на экране, запах горелых конденсаторов и ощущение полного бессилия, похожего на ощущения протестующего узника, накрепко привязанного к железной койке, хрипящий рот которого забит резиновым тюремным зондом для искусственного кормления.
В моем футляре совсем не осталось содержимого. Духа, куража, жажды, азарта… Все выкипело, превратилось в пар и улетучилось. Осталась только душа. Полуголая больная баба, в рваненьком бельишке, из которого вываливаются наружу вытянутые множеством голодных ртов сиськи. Они жалки, они даже не вызывают ни у кого желания их потрогать. И только мой футляр спасает ее от насмешек. Когда я умру, бог обязательно выдаст ей бесплатную путевку в неврологический санаторий – отдохнуть и поправить здоровье после трудной и бессмысленной педагогической работы со мной. Ведь я так и не научился верить в волшебную иллюзию на развешенном передо мной драном экране.

(февраль 10)

Унижение

Моя боль о городе Ярославле. И еще об унижении, которому мы – ярославцы подвергаемся уже более года по милости его правителей.
В моем городе беда. Большая беда. К нам пришел праздник. Неожиданно, как всегда. Такой праздник нельзя было предусмотреть заранее. Ведь у моего города день рождения – тысяча лет. И кажется, вся эта тысяча лет свалилась на древний город тысячью невиданных ранее бед.
Я не хочу, да и не умею рассказывать о технических сторонах ремонтов и украшений, которым насильно подвергают город чужие начальники, чужие зодчие, чужие прорабы и чужие рабочие. Я ничего в этом не понимаю. Но я понимаю, что перестаю любить свой изнасилованный город, в котором хозяйничает безликая масса откровенных дилетантов, выдавших обыкновенным, равнодушным ко всему, кроме денег, чужим хапугам и неумехам заветный карт-бланш, на, как говорится, поток и разграбление.
Нас, ярославцев, более полумиллиона. Мы неплохие люди - достаточно законопослушные, работаем, хорошо платим налоги, почти не окаем, спокойны и по-северному рассудительны. В нашем городе всегда было довольно удобно жить. Мы добры, нам нравится искусство, литература и культурная жизнь. Мы любим гулять по красивым местам, ходить в церкви, молиться, ставить там свечи за живых и усопших.
Мы нормальные и живем в нормальном месте, обильно политом и кровью и потом наших отцов и матерей. Наши люди первыми встали против извращенцев-большевиков в 18-м году и за свою отчаянную попытку поплатились половиной разрушенного коммунистами города. Мы любим правду. Наша центральная улица, даже в самые гнусные совковые времена, всегда называлась улицей Свободы и никогда не меняла своего названия!
Так какого же х** нас никто не уважает? Так какого же х** нас никто не спрашивает о том, что нам хорошо, что нам плохо? Почему, якобы ради нас, коверкается городской облик, встают какие-то аляповатые глыбы новых дворцов, разбиваются парки в ненужных местах, ставятся глупые, залежалые в столичных запасниках памятники, сравнивается культурный слой, без проверки его археологами… Я не строитель, но я же вижу, положенный вчера тридцатисантиметровым слоем асфальт, разрушают ровно на следующий день. Вырываются огромные двух-трех метровые траншеи под новые дороги, тогда как эти дороги построены всего-то четыре-пять лет назад. А перед приездом премьера все это срочно засыпают и кладут асфальт, красиво его расчерчивая, чтобы назавтра снова его разрушить. Выгрызается без жалости культурная, наиболее древняя часть города. И все это срочно, впопыхах.
Некогда! Всем некогда. Быстрей, до праздника остался месяц. А строительство многих объектов находится в таком состоянии, что даже полный профан понимает невозможность окончания всего этого в срок.
Но нам говорят – ничего, мы все успеем, не пытаясь даже обосновывать свой оптимизм. Зачем метать перед свиньями бисер?
Господа-товарищи, мы не быдло и мы устали от этих бесконечных почему…
Мы кого-нибудь об этом просили? Мы просили перекрывать одновременно все дороги, ведущие в сторону Москвы, Костромы и Рыбинска? И строить сразу все мосты и виадуки в городе. Почему сразу все? Почему так? Почему мы лишены своего конституционного права нормально передвигаться по своей земле? Или, может быть, эта земля уже не наша, а давно принадлежит «бомонду высшего слоя» - местным и столичным олигархам, которые измучили наших бедных провинциальных правителей всех мастей соблазнами немного разбогатеть, и те, как знать, давно все им продали втихаря безо всяких «ненужных» тендеров и конкурсов? Мы не знаем, потому что живем в атмосфере лжи и полного информационного вакуума.
Я ничего не могу утверждать – я маленький человек. Вернее, это они считают меня маленьким.
- Пшел вон, холоп! - слышу я от властей постоянно.
Я упрямо топчусь и пытаюсь что-то спрашивать. Почему, задаю я глупый вопрос, праздник тысячелетия перенесли на сентябрь месяц, хотя даже в советские времена ( а я их еще не забыл) днем рождения города считалась последняя суббота мая? Почему празднование тысячелетия Ярославля пять лет назад было объявлено федеральной программой, а работать в городе начали только осенью прошлого года, Начали плохо, без какого-либо понятия, бездумно бросая асфальт в мороженую землю. Почему на торжественно сданной зимой улице, уже обваливается асфальт и ее капитальный ремонт уже (!) назначен на следующее лето? Почему основная работа по благоустроцству началась всего лишь три месяца назад? Почему эти три месяца лихорадочно пытаются сделать то, что надо было делать планомерно все эти пять лет? Почему так? Почему перекрывают дороги, а потом перекрывают дороги, предназначенные для объезда перекрытых дорог? Почему полгорода нормальных, благополучных и законопослушных людей, имеющих свои машины, покорно сидит в строительных капканах нескончаемых пробок? И никто в этих пробках не знает, когда это все закончится. Впереди их новые ловушки и капканы. За что их так?
– Глохни, тундра, - отвечают мне, - так надо, там ( при этом глубокомысленно поднимают глаза и указательный палец вверх) знают. Терпи, чего тебе не ясно? Завтра приходи.
И это еще хорошо, что отвечают. В последнее время они перестали со мной разговаривать совсем. Вяло жуют какие-то общие фразы. Телевизор помалкивает, радио тоже. Да и зачем со мной разговаривать? Что с этого? Я им не авторитет, они давно мне не подотчетны – их интересует другая вертикаль – президент, премьер, министры…А я как был, так и остался дерьмом валяющимся у них под ногами. Лишь в случаях весьма уже редких выборов, это дерьмо они называют странным словом электорат, мучительно выдавливая из себя улыбку на своих закаменевших чиновничьих лицах.
Меня унижают, вот что обидно. Унижают изощренно, при этом издеваясь надо мной, надувают щеки и отворачивают глаза, крутят пальцем у виска за спиной, мычат что-то нечленораздельное избитыми бюрократическими фразами, говорят о родине, о любви к ней, об облике, о радении, памятниках в честь…Воздевают руки к небу и изумленно вопят: «Ну как же ты этого не видишь!»
И ведь я прекрасно понимаю, что мне врут. Тут не нужно быть «высокоинтеллектуальным» оппозиционером, а ля Немцов - Новодворская. Да, понимаю, Понимаю и спокойно продолжаю слушать правительственный бред. И это самое обидное. А мне ничего не остается – я маленький человек из небольшого провинциального города. Мой возмущенный писк не слышит никто. Даже «высокоинтеллектуальным» он не нужен. На мне не сделаешь имя, а на каком-то гребаном Ярославле не поднимешь рейтинги. Все решается не здесь.
И, может быть, даже хорошо, с одной стороны, что меня не слышат - я остаюсь жив, морда моя не бита, я не засужен «неподкупным правосудием» и, видимо, буду жить дальше.
Мы умеем терпеть. Нас приучали к этому все правители, еще со времен самого Рюрика. И привычно не ждем от будущего лучшей жизни, нам бы выжить, не до жиру. Помните гениальный фильм «Собачье серждце»?
Суровые годы проходят
В борьбе за свободу страны.
За ними другие приходят-
Они будут тоже трудны…
Нам говорят, что у нас демократия, есть свободы, права, человеческие ценности, великие цели… А я этого не вижу – вся моя свобода, это свобода включить телевизор и принять участие в сеансах односторонней связи с кем-то инопланетным, с чуждой мне моралью и с принципами кардинально не совпадающими с моими. Он, этот некто, даже не понимает, каким, собственно, народом он взялся руководить, для него все одинаковы. Он похож на робота, присланного на Землю из космоса.
Эти «единые человеческие ценности», во главе которых стоит сохранение и увеличение собственной жопы – нам не нужны. Роботу ведь плевать, что кроме поношенной тушки, у меня есть еще душа, совесть, ум. У него же их нет. Он не понимает, что душе моей хорошо не от того, что сегодня я набрал мало калорий и в розовой пластмассовой сосиске из сои мало холестерина, а от стакана холодной водки в теплой, дружеской компании и от песен под бесконечным деревенским небом и от пронзительной правды. И еще от ощущения, что меня уважают. Или хотя бы делают вид.
Моя односторонняя связь с тем, кто за меня решает, что мне нужно, вновь и вновь не приглашая меня к диалогу, крепка… Демократию «этот некто» понимает своеобразно – у тебя есть право сказать, у меня – право тебя не слушать. А поскольку и власть у него, то и говорить мне вроде бы, вообще, незачем. Этот дневник, например, вообще никто читать не будет.
А ты и не говори, чего воздух-то сотрясать?
Вот, на-ко тебе юморку, чтоб ржал побольше, вот тебе Дом-2, вот тебе гламур, эстраду, вот тебе дебильные сериалы про ментов, передачи про слежку за неверными супругами, про то, как правильно судиться…Вот тебе наш указ, о борьбе с тем-то и тем-то, а вот тебе запрет на это, на то, да на сё… Все для тебя, человечек ты мой дорогой!
Но я хочу другого!!! Мне душно так жить!!!
Ничего, ничего… Сиди и слушай, ведь это полезно. Чего задумался, может в больничку тебя, а? Не думай много – от ума одно горе…Мы за тебя подумаем!
Я уже реально вижу – наши горе-зодчие ничего не успеют сделать так, как провозгласили. Да им этого и не нужно. Их задача проста и вечна. Сделать из моего красавца-города очередную потемкинскую деревню, освоив выделенные на это пиршерство градостроения государственные миллиарды. Странное какое-то слово «освоив». Имеет один корень со словом «присвоив». Ох, уж этот русский язык! Ведь, что главное? Да, чтоб на бумаге было все как надо!
И ишшо, чтобы проехал по только что проложенному (пусть с нарушениями всех нормативов) асфальту ампиратор, посмотрел из-за бронированной шторки на картонные пустые гостиницы и всякие новые фасады зданий: планетариев без звездного неба, больниц без кроватей и дворцов без кресел и люстр. На отмытого от дерьма мужичка с тортиком, на медведика – церетелика, на вчера высаженные цветочки и свеженакрашенные дорожки и пешеходные переходы.
И все их мысли о том, как похвалил бы их государь, облобызав и отечески похлопав по плечу. И прослезился бы, и принял хлеб-соль из рук румяных барышень в кокошниках и красных сарафанах. А потом, выпив водки с брусникою, и хорошенько закусив в ресторане псевдорусского стиля, вынул бы орденки заветныя из кармашка свово сахарного и надел бы их на подобострастно вытянутые чиновничьи выи, пообещав забрать их с собой на повышение.
Ибо, трудно будет им теперь жить в этом изнасилованном городе. И они его побаиваются. Он снится им ночами – его разорванные кишки, выдолбленные глаза, пробитые уши и заткнутый кляпом рот… Они боятся его, он им еще отомстит.
Ведь за насилием неминуемо приходит расплата. За насилие над городом расплачиваться придется долго.
Правда, это произойдет, если ампиратор будет трезв и сумеет (или захочет?), через щель своего бронеавтомобиля, разглядеть во всем этом шабаше фанеру и дешевую ( на неделю) краску «великих» объектов тысячелетия.
Да, если захочет… Ну, не может же быть, всем всё настолько пох*ю!

(август 10)

Бессонница

Я не понимаю, что мне делать дальше. Все крутится по какому-то кругу, по краям которого черные запертые двери. За ними быт, любовь, работа, творчество… Они наглухо законопачены и надежды их открыть у меня нету совершенно, потому что во-первых, на дверях нет ручек, а во- вторых, сам я никак не могу остановиться, хотя бы перед одной из них. Меня тащит и тащит по кругу какой-то неистовый злой ветер.
Мучает жара, духота, штиль и дым – непривычные для нас вещи. Мы не привыкли истекать потом, прилипая руками к рабочим столам в своих кабинетах. Сначала мы радовались теплу, теперь мы его проклинаем – несчастные северяне, привыкшие к чередованию тепла и холода, сухости и влажности. Циклотоники. Нет циклов – нет жизни. Застой воздуха приводит к застою в мыслях.
Постоянная бессонница и отчаяние. Страхи и видения. Прожитая жизнь кажется такой глупой и недостойной, что хочется плакать. Однообразные усилия по припоминанию чего-то истинно хорошего и доброго, того чем стоило бы гордиться, утомляют настолько, что хочется скорой смерти. Любой – болезнь, выстрел, лобовой удар… Главное поскорее и полегче. Только бы не видеть всего этого, только бы не продолжать так бездарно и бессмысленно жить. Просыпаться больному утром и засыпать после боя с самим собой в четыре ночи. И так каждый день, в течение всей жизни. Зачем мне она, если в ней ничего измениться к лучшему уже не может?
Ничего не хочется. Ни женщин, ни больших денег, ни переезда на новое место жительства, ни новой работы. Ничего. Даже отдыха. Не радуют свои собственные успехи в творчестве, перспективы…
Хочется выйти совершенно голому на площадь под окном, облить себя бензином и чиркнуть зажигалкой. Осветить ночной проспект. Или лучше взять гранату, прижать ее к животу и взорвать себя на виду у тысяч, а лучше миллионов людей. Хотя, зачем мне это "на виду"? Всем же всё пох**. И моя смерть тоже, и моя жизнь, и мои желания, и чувства, и стихи и рассказы - все пох**… Каждый занят собой, что, впрочем, понятно и не обидно. То, что думаю я, совершенно не интересует в этом мире никого, кроме мебя самого. Этот дневник тоже никто не читает.
А еще хочется какой-то непонятной войны. Желательно последней и решительной. Чтоб в штыки, насмерть, на пулеметы строем. Кишки наружу, в фонтанах брызжущей крови, с шашкой наголо и сигаретой в зубах… Якобы за какую-нибудь Советскую или х*ецкую (да не один ли хер за какую?) власть!!! Всех крушить, все ломать, рвать ноздри… Вытаскивать из теплых постелей жирные тела богачей, коллежских асессоров и всякой приблатненной швали, и, пиная их в гладкие, холеные зады, гнать это визжащее от страха стадо, в индейские резервации.
Что за глупость? Какие резервации? Откуда эти желания? Почему?
Потому что, то что построено - это не то! Не то и всё! Оно фальшивое, словно, пластилиновые котлеты на тарелке и чай из машинного масла. Оно не для людей, не для радости, не для удовольствия, не для полета. Для вида. Весь мир – большая потемкинская деревня. Эрзац.
Нам ведь не разрешено летать. И никогда не было разрешено, ради нашего же блага. И оружие нам носить нельзя, тоже ради блага и собираться и протестовать и спорить. Нельзя курить, пить, поздно возвращаться домой, ходить без паспорта, громко говорить, писать что хочется… Нужно иметь свой номер, выгравированный в виртуале, как телефонный. Надо больше потреблять, чтобы помогать экономике и спокойно подвергаться бесчисленным проверкам, обыскам и досмотрам. Все для тебя самого! Враг не дремлет!
Ребята! Вам не кажется, что мы все здесь рабы. Мы ими были раньше и остаемся быть теперь. И никакой цвет флага нас не спасает. Рабы, по мнению любых властей должны оставаться рабами всегда. Рабы не летают и оружия им иметь не положено. Им положен номер. Номер нам даст Билайн или Мегафон, пожалуйста... Какой вам, какое ярмо изволите носить, в бисере или в парче? Да я бы,да мне бы, как бы без ярма... Нет, без ярма никак. Порядок-с! Давайте вот это примерим, шелковое в полосочку...
Я схожу с ума или это просто магнитные бури на Солнце, чертова жара, и духота? "Мне душно, брат… И я души своей не чую". И неверие все сильнее стискивает мое горло.
Утро, пять часов. Я не спал ни одной минуты. Я бессильно плачу и не знаю, что мне делать дальше.
Да, и надо ли что-то делать? Может уже все сделано? Ведь, все дома построены,сожжены и снова построены, деревья посажены, дети выращены и даже заложено всего наперед.
Я живу свое бонусное время. Оно лишнее, но его дали, как приз, и вот я живу. Одного не понимаю - зачем?

(август 10)

Монашка

Вчера меня чего-то прорвало. Я обидел человека.
Беседовал с одной милой женщиной на какие-то не мои, религиозные темы. Просто беседовал, без всякого там намерения. От нее, кстати, женщиной совершенно не пахло. Странно, но я это отметил стразу же, как ее увидел.
Беседовал - беседовал, да и расстроился от нудного повторения «так бог решил, так бог велит, нас бог накажет» и прочих схоластических оборотов, извращающих понятия об обычной, ежедневной человеческой жизни и сводящих роль человека на Земле к полному и безоговорочному нулю.
Я не то что бы в бога не верю, просто у меня бог другой. Не похожий на фальшивые, средневековые сказки о нем, придуманные когда-то очень неправедными людьми в папских тиарах. Нет, мой бог вроде такой же, как на иконе и все его друзья-товарищи с ним рядом, но только он другой. Как объяснить-то, блин… Он добрый у меня, как мама, например. И иконы, чтоб такие в золоте, яркие чтобы, оранжевые, много света…Он у меня улыбается. Не злопамятный, не карающий, не обличающий, не взирающий сумрачно из-под бровей с копченых средневековых досок… Нет, не такой… Бог у меня всех любит. Просто так и ни за что. Мы его маленькие дети и он нас любит. Как может нормальный человек не любить маленьких детей? Они же такие потешные, неразумные - возятся, играют, толкаются, отбирают друг у друга игрушки, бубнят что-то непонятное, пускают слюни, любят мазаться сладким… Дети же так умильны!
Так вот эта, вроде бы не совсем глупая, женщина выстроила себе с помощью православных ловцов человеческих душ целую теорию, о том, что не нужно ни страдать, ни радоваться, ни любить, ни ненавидеть, не давать и не брать. Нужно жить ровно и бороться со своими желаниями, и если все-таки жизнь затащила тебя в ситуацию с эмоциями, надо просто долго и истово помолиться после этого и бог простит все грехи и тебе опять будет спокойно. Он всему научит и даст покой.
- В покое - радость, - заявила она, - И если все люди на земле будут спокойны, наступит благолепие.
- А любовь? Страсть? Жажда первенства, движения вперед? Жажда творчества?
- Все плохо и все построено на грехе. Ничего не нужно. Нужно заботиться о душе, ведь она вечна, а жизнь так коротка. Зачем думать об этой жизни – надо думать о той, о вечной. А любовь, - безаппеляционно заявила она, - любовь хороша только к детям и к Родине.
Бля-а-а!!! Я, конечно, завелся. Особенно после этой, блин, Родины. Я стал доказывать, что это не любовь, это долг человеческий. Растить детей, защищать Родину, уважать родителей. И не от любви это делается, а просто так надо и все, надо потому что я рожден человеком, а не скотом. И как это вообще – любить Родину? Любить то ее как? Чем?
- Я же тебе не о Родине, я про другую любовь, человечью.
- Она грешна и опасна. Это сатана, бесы смущают людей. Любая любовь мужчины и женщины основана грехе, значит ее не должно быть.
- А как же ты собираешься выходить замуж и рожать детей? Без любви? И никакой страсти мужу твоему в постели не отломится? За что ж ты его так?
- Семья это долг. Я буду хорошей женой, смиренной и спокойной. Я обязана буду отдавать свое тело и я его отдам, для удовлетворения его физической потребности. Пусть пользуется, ведь он имеет на это право.
- А тебе не кажется, что мужчина немного сложнее и дело тут не в одной физической потребности? Что ему нужно много чего еще, кроме твоих нехотя раздвинутых ног? Ему нужны, например, светящиеся от желания женские глаза, горячие губы, страстный шепот, дикий крик на пике женского счастья…Да мало ли?
- Я смогу.
- А сможет ли он? Не спровоцируешь ли ты его на грех прелюбодеяния своей холодностью. Он же найдет себе другую и греховность в мире умножится. И ты своим «добрым» поведением породишь новое зло? И чего, собственно, ты сможешь? Притворяться что ли? Это ли не грех актерства?
- Нет, это не грех…Это самопожертвование.
- Если он будет нормальным, зачем ему жертва?
Спор продолжался долго и бесполезно. В конце концов я послал ее… Да нет, не туда. В монастырь. Ибо посчитал, что делать ей в нашем греховном обществе совершенно нечего. Но она туда не хочет, как ни странно. Она хочет жить здесь, среди людей, которые ее не понимают.
Я решил для себя, что она мне просто врет. Врет, как врут все и вся на каждом шагу в нашем мире, в нашей стране. Врет и верит в то, что это действительно так. Скорее всего, это женская невостребованность или обыкновенный страх. Нужно бороться именно с этими пороками, а не валить все на господа бога. А бороться страшно. Вроде немного имею, но вдруг потеряю и это? Гораздо легче иногда высовывать нос из норки и выкрикивать отдельным представителям мира: «Грешники!», мгновенно прячась обратно.
Я поймал себя на мысли, что и я немногим от "монашки" отличаюсь. Я тоже каркаю из своего дупла: «Сволочи! Козлы! Вот, вам будет ужо!» Пишу какую-то ерунду в безликий и бесформенный Интернет. Кричу в его глухие виртуальные уши. Осознаю, что меня никто не слушает, но продолжаю туда кричать – бессмысленно, но и безнаказанно. Ведь я тоже - только лишь виртуальный логин не больше.
А потом я как и она быстро прячусь обратно.
Я проповедую какую-то извращенную и только мне подходящую мораль, где все наоборот, нежели у этой "монашки". Я тоже чего-то хочу - неясного, неопределенного,доброго и истинного. И тоже ничего для достижения этого не делаю.
А чего я хочу? Может быть обыкновенного покоя в собственной душе?
И зачем же я тогда вчера сорвался?

(август 10)

Только одна

Однообразие. Ходим, ездим, едим, лежим, прижавшись друг к другу на диване, смотрим, набивших оскомину «Интернов» и «6 кадров», иногда пьем, жарко спорим и беседуем после этого, разговариваем по телефону с родителями и детьми, принимаем редких гостей…
И ждем друг друга. С работ, с отпусков, из больниц и командировок…
Скучаем. Привыкли, пришились крепко.
Если меня спросить, хорошо ли мне без моей женщины, я отвечу – нет, плохо. Я начинаю бояться. Всего и всех. У меня открыта спина и в нее могут ударить. Я нервно кручу головой во все стороны и от этого круговорота у меня происходит сотрясение мозга и я еще больше боюсь непонятно кого и непонятно чего.
Я лихорадочно пытаюсь засыпать сосущую пустоту в душе, чем бы то ни было, но тщетно. Она огромна и бездонна, словно живая труба или кишка, уходящая в никуда, в черный, бездонный космос.
Никто в целом мире не умел мне помочь ее заполнить. Пустота лишь увеличивается и увеличивается в объеме по мере закладывания в нее любви, страсти, нежности, добра, правды, веры… Все проваливается, сыплется, словно песок, не задерживаясь на стенках. Безнадежность этого процесса в последнее время стала настолько очевидной, что у меня опускаются руки и я часто совсем ничего не делаю, а просто сижу в полутемной, занавешенной комнате без света до утра, боясь пошевелиться, чтобы не выдать своего присутствия. В эти часы я чувствую, что медленно схожу с ума.
И только эта женщина, способна чуть-чуть цементировать приходящее и оно какое-то время держится в моем пустом пространстве. Недолго - до первого ее срыва, моей обиды или нашего разочарования.
Пусть недолго, но все таки…Это вселяет надежду. Без нее жить вообще невозможно, хоть обещания надежды лживы и никогда не сбываются. Мы это знаем, но все равно надеемся. У нас нет выбора, мы можем только одно – продолжать жить, пробиваясь сквозь унылую снежную кашу вперед с надеждой на огонек в ночи или новое лето. И пусть с каждым годом каша эта становится все гуще, а надежда все призрачнее – мы все равно обречены на эту дорогу. И на то, чтобы остановиться у нас права нет.
Человеку не нужно много женщин. Ему нужна только одна. Та, которая поможет ему дойти до конца. Она, словно костыль, запинаясь, тащится у него под рукой, толкает спиной, волочит упавшего за воротник по снегу, и пинает ногами, когда он теряет веру и начинает засыпать и замерзать на стылом ветру.
Моя женщина шмыгает носом, пыхтит от усталости, но упрямо продолжает помогать мне идти вперед. Дай ей бог!

(август 10)

Пластмасса

Кто из нас не бил кулаком по столу (по дивану, по стенке, колену и т.п.) от отчаяния, от ощущения невозможности хоть что-нибудь изменить в собственной стране? Изменить подход ко всему – к государству, к закону, к общественным отношениям, к армии, к людям, к работе - отдыху, к семьям и детям…
Это постоянное чувство унижения, что преследует меня на протяжении всей моей жизни… Откуда оно? И еще какое-то чувство зыбкости, словно всю жизнь идешь по шатающейся доске, брошенной между двумя девятиэтажками, балансируя на грани, без надежды дойти до заветного конца…
Мы не любим свое государство. И никогда не любили. Хотя, возможно, найдутся люди, которые мне возразят и начнут кричать о великой России, о ее просторах и нивах, грандиозных свершениях и победах, славной истории, о Пушкине... Найдутся, конечно. Всяких наших и ихних нынче полно. Сейчас даже вонючий скинхед-нацист и тот считает себя русским патриотом, не задумываясь о том, что его идеология и сама Россия являются антивеществами. Помните - они когда-то соприкоснулись? Аннигиляция - пятьдесят миллионов, вжик, и как не бывало…
Я этим людям возразил бы. А чего не возразить? Вот он Интернет, блоги, ворд – пиши. Пиши, что хочешь и как хочешь. Кричи, истерируй, ругайся или пафосно, с презрением надувай губу (в стиле адвокат Резник) и в его же стиле напыщенно плюйся обидным ядом в ядовитого, как африканская жаба, собеседника, в надежде сорвать аплодисменты восхищенной публики.
Так, можно возражать-то? Ага, говорят, валяй! Кому ты на хер нужен?
Понимаю, что никому, но делать-то чего-то надо, правда? Сдохнуть мне теперь, что ли, от несварения собственных мыслей?
Так вот возражаю. Сразу скажу, что к государству поля и просторы, а также свершения, победы, история и культура отношения никогда не имели. Скорее, они всегда развивались и свершались вопреки этому самому государству и речь не о них - о нем.
Неспокойно мне с ним как-то, нервно. Вроде все тихо и застойно, но что-то гнетет, что-то не верится во все это благообразие. Знаете, словно это искусственное все. Ненастоящее. Не могу отделаться от пластмассовости всего, что я нынче наблюдаю и к чему ни прикоснусь.
Вот, например, купишь машину – вах! Красота гармонии – сталь, хром, лак, благородство силы, надежность… Копнешь - полмашины одна пластмасса, с какими-то игрушечными защелками и пистонами. И все это после первого же тычка отваливается, лопается и раскалывается…Вот, сука, разочарование!
Так и в государстве. Одни дешевые понты в кич-стиле и черная, буквально блестящая от жира, болотная ложь, покрытая лаком. Лакированная рыба государства давно стухла с головы – все это понимают. Ее можно лишь использовать в качестве натурного экспоната в музее палеонтологии, да и то издали, ибо воняет она очень и очень сильно.
Может неспокойствие мое и стоит на этом запахе? Ну, не может же красивый леденец пахнуть отхожим местом. Разность информации, поступающей в мозг от глаз моих, ушей и носа приводит к сильной вибрации извилин. Натянутые через сферу головы, они издают какой-то дребезжащий металлический звук, похожий на лажу, плохо прижатой к грифу гитарной струны. Нет гармонии, нет музыки – одна какофония.
Но, ведь, без музыки нельзя жить. Без гармонии - нет правды. А без правды - нет веры. А без веры жить человеку и обществу совершенно невозможно. Вернее можно, но очень недолго.
Ложь, кругом одна ложь. Белое не стыдясь называют черным и наоборот. Мажут дегтем красоту, а золотом – какие-то статуи из навоза, похожие на беременных половецких баб. Не обращают на меня внимания – плюют из проезжающих лимузинов. Окно вниз – тьфу! Вжик! Эй, б**! Але? А дым уж растаял…
Под ложь перестраиваются все. Придумывают новые теории, религии… Это модно. Вот некий режиссер с явной манией величия и дворянско-коммунистической наследственностью (куда смотрят психиатры?) раздает рецепты, как всем нам еще поплотнее бы закрыть глаза, нос и уши и плавать в застойном болоте подобно старым калошам. Плавать долго и не тонуть, доверяя свою судьбу помазанникам божьим.
Он не уточнил, правда, чем боженька их помазал. Ведь, глядя в бледные овалы их безликих физиономий, мне кажется, что помазали их обыкновенным говном. И говно это не только пахнет - его видно. Сквозь коричневую корочку просвечивают погоны, синие околыши и лампасы. Пахнет засохшей кровью из разбитых носов, пылью хрупких листочков старых агентурных дел, где фигурируют вполне банальные клички помазанников – «Дискетка», «Урюк», «Монтер» или «Червонец» и их липким потом, накапавшим с бессонных, покрасневших век на бумагу с секретными донесениями на собственных родителей…
Мир опять сходит с ума. Регресс. Сначала диссиденстские попойки на кухнях, политические анекдоты при открытых кранах с водой и громком радио. Глушилки в форме бесконечных ментовских сериалов и откровений похабной жизни шоу-бизнеса. Психушки. Статьи в УК «Антисоветская агитация и пропаганда» и «Заведомо ложные измышления, порочащие государственный строй». Разбитые дубинками и арматурой морды несогласных. Потом стрельба из пулеметов по демонстрациям, о которых никто не узнает. Лагеря, трибуналы, тройки, исчезновения людей, марши физкультурников с плакатами «Распни его!» и очередная гражданская война…
Черт знает что… Среди множества открытых асфальтированных дорог, Россия всегда выбирает только грязные проселки. При чем, одни и те же, елозя по разбитым вконец колеям туда-обратно.
Из любого выскочки с мутным прошлым мы с радостью делаем очередного помазанника. И нам плевать, что помазанник-демократ еще вчера красовался иконой на доске «Члены Политбюро ЦК КПСС», а его продвинутые ультра-либеральные товарищи преподавали в ВПШ и институтах марсизма-ленинизма политэкономию и историю партии, безжалостно выгоняя студентов из ВУЗов за слабое знание сталинского курса краткой истории ВКП(б). И плевать что нынешние государственные мужи превращаются в государственных воров, спаянных в единую и непробиваемую когорту хитрым лудильщиком, использующим проверенные технологии большевистского оболванивания масс. Опыт. Мастерство, полученное когда-то в недрах таинственной спец-альма-матер не пропьешь, особенно, когда за тобой толпа изощренных пиарастов, готовых за пригоршню евро-долларов продаться самим и продать все окружающее их пространство – поля, нивы, просторы, недра и даже воздух, которым они дышат.
Деньги! Только деньги имеют сегодня смысл! Библейское игольное ушко, в которое ранее не проходил верблюд, нынче раздвинуто усилиями этих самых «пиарастов от церквей и кремлей» до вполне приемлемых для богатых и уважаемых воров размеров. И они туда нагло прут, как на пикник, пьяно гогоча и наступая на головы тощим праведникам, ползущим туда с молитвами. А, впрочем, есть ли сейчас праведники?
И самое страшное, что мы все понимаем. Старое время благословенно хотя бы тем, что мы тогда ничегошеньки не знали и видели только одну строну Луны. Но сейчас, когда мы все знаем и даже видели какой-то там бледный рассвет – все больнее в тысячи раз.
Да мы понимаем. Но вместо того, чтобы не соглашаться с этим миропорядком, спорить, открыто выступать против – почти все мы, кряхтя, перестраиваемся и подстраиваемся под «новые» веяния, все ниже и ниже опуская головы к полу. Не успев отряхнуть свои рабские колени после эпохи НКВД, мы снова с готовностью падаем на них и лихорадочно вспоминаем почти уже забытое свойство мимикрии, стараясь принять незаметную окраску, чтобы не оказаться невзначай белыми воронами и не подпасть под подозрение вождей или под каблуки патриотически-настроенного электората.
Ложь и недосказанность сквозят во всем. Завзятые либеральные критики, доходя до какой-то точки, завязывают свой рот на замок и из их речей уже ничего не понимаешь. То ли он за, то ли - против. На экране телевизора много умных слов, терминов, эмоциональных скороговорок, махания рук, слюней, оскорблений, но все равно - ничего не понятно. За что они тут бились? Такое ощущение, что все это спектакль и после разыгранной для публики «драки», бойцы продвинутых мостов и рингов пройдут, обнявшись, в ресторанчик на первом этаже и пропустят там по рюмашке-другой коньячку за Рассею –матушку и ее непростой путь по вышеуказанной проселочной дороге.
Театр, вот на что похожа нынешняя жизнь. Все напоказ и все неправда. Кроме взаправду сломанных челюстей несогласных и превращенных в овощей крикунов-праведников и еще ружья висящего на стене. Пьеса вот только какая-то до одури знакомая. Режиссер решил не мудрствовать лукаво, вытащил из нафталина потрепанную книжку усатого сценариста кавказской наружности и ставит ее на сцене, с загадочной улыбкой всезнающего мастера. Ставит, как насильно вставляют едкую скипидарную клизму в задницу, как впихивают в порванный рот зэка тюремный резиновый зонд для искусственного кормления.
А ведь, большинство людей готово играть в этом спектакле. И играть активно, с радостью. Пусть им достались лишь роли половых, холопов и проституток. Главное – пор-рядок! – истерично кричат они, -Всех лишних к стенке!!!
Откуда это в людях? Тяга к диктатуре, к показательным поркам, улицам, полным фонарных столбов с висельниками, гильотинам, из чьих переполненных корзин вываливаются горы отрубленных голов, к автоматным очередям по толпам голодных?
Чего хотят люди? Спокойствия, построенного на обрубках тел его возмутителей? Его нет и не будет. На страхе ничего хорошего построить невозможно.
А может просто : «Хлеба и зрелищ?»
Господи, да, ведь, это все уже было…

(ноябрь 10)

Таиланд. Мои ощущения

Первое что приходит в голову в Таиланде – мы не умеем улыбаться. Не умеем и все. Для нас это ненормальное состояние. Ведь, улыбаясь, мы словно оголяемся и нам немного стыдно. Нам кажется - мы становимся при этом беспомощны, глупы и теряем лицо. Вернее выражение лица. Потому что мы привыкли к другим физиономиям вокруг себя. И дома, в зеркале, мы видим такое же точно, как и на улицах – угрюмое, сосредоточенное, погруженное в себя лицо, постоянно ожидающее подвоха, готовое немедленно превратиться в маску злобного зверя, в ответ на любое (даже положительное) движение в нашу сторону.
Это отмечают все наши люди, побывав за границей. Это отмечают в нас и иностранцы и жители тех мест, куда мы приезжаем. Напряжение – вот наше нормальное состояние.
Оттого мы и умираем раньше других народов. Ведь, находиться в напряжении долгое время очень сложно. Даже металл ломается и идет трещинами, а уж слабые тушки людей… Куда нам…
Потому, наверное, нас не берет алкоголь в малых дозах и мы очень много пьем в ожидании прихода великого душевного спокойствия и, пропуская это мимолетное состояние, будучи в состоянии глубокого алкогольного опьянения, грохаемся мордами в салаты, плачем или пытаемся идти бить чьи-то ненавистные морды, не понимая, что с нами происходит.
Нас не расслабляют женщины. Даже после секса мы не отпускаем каменных мышц брюшного пресса, ожидая непонятно откуда врагов и, конечно же, находим их в тех же самых женщинах, которые только что дарили нам свою любовь. Не веря, что все это искренне, мы отгоняем мысли о сбывающемся счастье и, боясь привязаться к любящим нас, уходим прочь, ненавидя себя за это.
В Таиланде же улыбаются. Более того, пробыв здесь всего один день, наши люди начинают улыбаться сами. Сначала как-то стеснительно, криво, неловко, а потом во весь рот. Скукоженному телу нравится улыбаться – оно распрямляется и перестает вертеть головой в поисках врагов. Там их нет.
А что есть в Таиланде? Там много чего есть, чего я, например, никогда близко не видел.
Там есть жизнь и она бурлит. Именно это хаотичное бурление успокоило меня в первый же день. Ибо проживая в сопливой, грязной зиме, наблюдая на улицах медленное передвижение странных темно-серых коконов людей и окутанных «паром-дымом» угрюмых колесных повозок с шапками снега на крышах, что толпятся, словно бараны в узких проемах улиц-оврагов, перестаешь верить, что все это живое. Призраки, везде только призраки и этот город давно мертв и никого здесь нет, это просто голограммы давно ушедших в небытие людей. И свет в окошках просто кем-то нарисован и за шторами тоже никого нет.
А там есть. И плевать, что там не все гладко и громада отеля «Хилтон» соседствует с кучей мусора. И плевать, что руки пожилой тайки, живо пекущей тебе блины с бананами, прямо на улице, темны и явно не стерильны. И плевать, что худые тенты-грибочки на пляже сильно выгорели и ребятня катается по волнам не на цветных дорогих матрасах, а на обычных камерах от грузовика. Плевать, что на улицах полно дешевых проституток и кто-то спит прямо под пальмой на Бич-Роуд. Плевать… Там повсеместно строят красивые домики для духов и искренне в них верят - в этом есть что-то детское, наивное, но такое близкое... За одни эти домики я готов простить тайцам и некоторую неубранность, местами даже грязь и хлипкие лачуги бедняков прямо за фасадами роскошных отелей.
Представляете – там я пил кровь сиамской кобры и жевал кусочек ее сердца. Чушь. Зачем? Затем чтобы пробудиться, затем, чтобы поверить, что не все вокруг, а я сам еще жив и я сам - не какой-нибудь могильный призрак, а такой же человек, что и эти вежливые малорослики – тайцы, разглядывающие меня жалостливо словно медсестры ракового пациента. Мне кажется, что отворачиваясь с тихим вздохом, в сторону от моих хронически-грустных глаз, обреченного на страдания, безнадежно больного человека, они испытывают угрызения совести от невозможности мне помочь. Ведь все так запущено и мой процесс распада уже необратим.
Наверное, чтобы ощутить себя живым я ловил огромных жирных крокодилов на тушку курицы, катался на шее слонихи, купал ее в реке, плавал на лодке по каналам тайской водяной деревни. Я ел сома, выловленного своими руками, стрелял из рогатки по хитрым обезьянам-воришкам, сплавлялся по горной реке в спасжилете, разглядывая буйволов, варанов и цапель на берегу, лежал на исключительно белом песочке красивого острова и всматривался в дно голубого чистейшего моря. Я объедался мангостинами и маракуйей. Как мог, пытался понять бурный разговор стариков-немцев, видимо еще воевавших в России, а теперь живущих там, у моря, и ставших по сути такими же тайцами, собирая в памяти по крупицам немецкие слова и искренне жалея, что учил их в своей школе им. Ю.Гагарина явно недостаточно.
Ел острейший суп Том Ям и упивался дешевым, но прелестным тайским ромом. Молился в буддистком храме и настоящий монах в оранжевой тоге повязал мне веревочку на запястье и загадал для меня желание. Я узнал, что родился в субботу и просил удачи у изображения субботнего Будды. Я пропитался запахом кокосового масла и старая тайка Той с номером 315 на не совсем белой куртке делала мне по утрам на пляже массаж моих больных ног. Я ходил по дну, отступившего на 200 метров, моря во время вечернего отлива в полнолуние и гонялся за хромоногими крабиками. А по ночам маленькая ящерица-геккон тихонько шуршала под нашей кроватью.
Я радовался, что каждый новый день там, словно нож, вскрывает меня, как ржавую консервную банку. И что-то теплое и давно забытое, поднимается из груди, подобно квашне для румяных рождественских пирогов с малиной… И я знал, что еще немного и процесс этот станет необратимым и мне, наконец, откроется, что я живой и смерти вообще нет и быть не может. Ведь, я не видел там ни одного погоста. Может быть, эти странные тайцы и не умирают совсем?
Наверное, я никого не удивил своими впечатлениями, да я и не старался. Многие там были. Но для меня Таиланд это наркотик. Он, конечно, нравится далеко не всем - там хаос и порядок как-то естественно уживаются друг с другом. И тот, кому важна позолота на отельном унитазе от этого места не в восторге. Простенько и местами даже наивно.
- Как там, Саша? – спросил я перед поездкой у знакомого, вернувшегося оттуда в четвертый раз (подсел).
Он мечтательно улыбнулся и ответил: «Знаешь, там все как у нас. Только лучше. Так, как должно быть здесь».
Я готов повторить его слова после возвращения. Там жива свобода и родная лагерная мораль там долго царить не сможет. Там прощается все, что не прощается здесь. А то что вроде бы запрещено - можно. И никто никого не учит жить и никто там не учится до седых волос как жить - все просто живут. Это совершенно другой мир на другом конце Земли. Нам трудно его понять умом, но он очень легко понимается сердцем. Главный эпитет, пришедший в голову сразу по приезде, - «а тут душевно».
Я был расслаблен там впервые за много-много лет и понял, как я устал от всего этого здесь - вечной борьбы непонятно за что, тяжких обязанностей, скрипа собственных зубов, постоянного напряжения, необходимости вечно подстраиваться и говорить не то, что я думаю и натужно улыбаться какому-нибудь мерзавцу в тот момент, когда хочется его просто прибить, от полчищ ментов, нескончаемого воя сирен за окном и жирного вранья, смешанного с ненавистью, льющегося на меня отовсюду. Я впервые что-то увидел впереди - маленькую дырочку, огонек в ночи, свечечку... Мне захотелось снова мечтать. Спасибо тебе, Таиланд.

(февраль 11)

Макароны

Год человека-это мешок с макаронами. Почти все дни идеально похожи друг на друга и, лишь, какие-то, видимо бракованные, отличаются от общей массы – и либо их концы загнуты в ту или другую сторону, либо они обломаны, либо слиплись. Их запоминаешь, оттого что они вызывают эмоции. Плохие или хорошие - неважно. Остальное же содержимое мешка ничего в уме или сердце не шевелит.
Зачем же мы проживаем эти, похожие на макароны, однотипные дни? Если грубо посчитать, то из всего прожитого года мы в конце его, хоть как-то (со злом, тревогой, болью, удовольствием или радостью), можем вспомнить (и это с большой натяжкой!) дней пятьдесят – шестьдесят. Это количество в шесть раз меньше, чем календарный год. Таким образом в жизни, скажем, шестидесятилетнего человека, заметными и имеющими смысл были только десять, а то и меньше. Зачем тогда этим человеком прожито целых пятьдесят лет, если от них не осталось даже следа?
Эти пятьдесят лет человек проживает, не замечая их начала и конца. Он даже торопит их – пусть они поскорее закончатся. Так ждут окончания зимы, например. Или сезона майского холода, июньских дождей, июльской жары, осенней непогоды… Или ждут когда рассосется пробка, когда трамвай довезет нас до работы или когда окончится ненавистная служба в армии, например. Про ожидание выходных, я уж не говорю. Мы все время чего-то ждем, надеясь, что вот потом, стоит этому времени закончится, начнется что-то другое, лучшее. Ожидая и торопя время, мы не отдаем себе отчета, что все это наша жизнь. Она одна и другой у нас просто не будет.
Другой не будет – это верно. Проклятье! И эта прожита бездарно и другой не дано. Что за байда? Кто это выдумал жить так, что потом человечеству нечего вспомнить? И дело здесь не в эмоциональном накале. Накал тоже может стать обыденным и скучным. Солдаты, например, помнят не всю войну, а только часть ее, выходящую за рамки этого постоянного накала. И мы тоже ничего не вспомним потом, потому что в году 365 дней и почти все они одинаково пусты.
Стало, до одури, жаль потерянного времени. Раньше такого не было никогда. Видимо, это начало старения. Снова жаль. Теперь уже себя.
Да что же это я, а?
(март 11)

Шрамы

Жителей России можно опознать по шрамам. Сидишь на пляже, смотришь на людей. Шрамы только у наших. Причем, и у мужчин и у женщин. У меня у самого их пять штук на теле и три на лице. Ну, думаю, ладно я, - себя не берег, нос во все дыры совал, оттуда меня и били. А другие? Или мы все такие? Любопытные, как дети, неверующие Фомы, да Феклы?
Нам говорят: «Ахтунг! Минен!» или «Острожно, злая собака!», а мы не верим. Русскому человеку ценнность этих предупреждений обязательно нужно проверить на себе. И вот мы гуляем по минным полям и смело входим во дворы заведомого быдла за колючей проволокой. Нам отрывает ноги, сечет осколками, и зады наши пробиваются зубами кавказских овчарок. Мы опрокидываем на себя кастрюли с супами, бьемся детскими щеками о выступы шкафов, сваливаемся с качелей, так что получаем ими же по затылку, получаем в зубы кастетами, и даже (собственный опыт!) нам в спину бьют большим циркулем для школьной доски и снова и снова наступаем на те же грабли на протяжении всей жизни.
Мы жжемся обо все что угодно, даже о собственные сигареты. Шрам на моем пальце – напоминание о том, как я и мой товарищ спорили о том, кто из нас круче, соединили кулаки и попросили красивую пьяную девушку жечь нам пальцы зажигалкой. Она жгла, а мы, идиоты, терпели, пока кожа не обуглилась. Нам было стыдно отдергивать руки, а девушка была не совсем адекватна, у нее были проблемы с гранью, где кончается норма и начинается садизм.
Зачем мы это делали? А зажженной спичкой проведенной по коробку в колено никто не получал? А самодельным дротиком в лоб, когда яблоко лежит у тебя на голове? А когда на тебя падает машина «Волга» с домкрата? А заглядывать ночью в бак мотоцикла со спичкой? А совать пальцы в крыльчатку двигателя? А носить в руке пузырек с намоченным карбидом -рванет не рванет? Или когда ты идешь на толпу пьяных гопников поздно ночью, заведомо зная, что шансов, быть неизбитым у тебя практически нет? Но ты идешь и ничего поделать с собой не можешь. Может, мы имеем склонность к членовредительству?
У многих из нас есть шрамы от аппендицита. Или от внематочной беременности или кесарева сечения (у женщин). Шрамы от операций на позвоночники, на сердца, на желчные пузыри или почки. Тайка делала мне массаж на пляже и охала, явно жалея мое сшитое тело. Что они думают о нас? Может быть, полагают, что у нас идет нескончаемая война? Или нас грызут белые медведи?
Иностранцы все какие-то гладенькие, ровные. А мы покорябанные. Чувствуется, что они заботятся о себе, а мы нет. Почему? Потому что живем одним днем и не верим, что жизнь - это надолго? Говорят, шрамы украшают мужчин, но когда в шрамах - целая нация это, скорее, признаки ее легкомыслия, ребячества и не желания беречь свое, данное богом, тело. Мы пьем, курим, обжираемся, бьемся на машинах, легко вступаем в драки. Нам не жалко себя.
А действительно, зачем жалеть? Для кого? Для детей? Мы в них не верим. Потому что они такие же, как мы, и могут уйти еще раньше нас. Мы даже не умеем оставить наследство, как принято это делать на Западе. Это не по-русски. Мы лучше пропьем все к чертям собачьим.
Мы идем по жизни. Наши тела с детства привыкли к боли. Наши души привыкли к потерям. Мы засыпаем с желанием не проснуться. Мы просыпаемся с тоской, что еще живы. Наши шрамы грубы, но мы их не стесняемся. Мы даже сексуально возбуждаемся от их вида, потому что, то что является нормой для других - для нас патология. Может, поэтому мы считаем весь иной мир неправильным? У них все как-то подозрительно гладко.

(апрель 11)

Излишки любви

Я очень люблю животных.
Это с детства. Наверное, потому, что много и трудно отдыхал у бабушки летом.
Нечесаные коровьи бока, лошадиные гривы, слюнявые пятачки поросят, крученые бараньи рога, задумчивые глаза коз, пушистые кроличьи уши, глупые куриные гребешки, крепкие лапы собак, теплые животики кошек, птичьи трели в саду и даже строгое жужжание пчел – нравилось всё.
Маленький я просыпался утром, выпивал стакан молока и шел на двор к животным. Всех хотелось погладить, потрогать, пошептать им что-то доброе… Хотелось бесконечно тискать их мягкие брюшки или скрести между рогами, чтобы отдать им какую-то часть своей, явно излишней, ласки. Она копилась во мне и тяготила. Ибо кому я мог ее тогда отдать? Мама приезжала редко, а бабушку с дедом я как-то стеснялся. Они были настоящие крестьяне - без сантиментов и соплей, вечно в работе, с суровыми лицами и жесткими руками. К животным они относились прохладно и рационально. Типа «выгодно – не выгодно».
Переходя от одних загонов к другим и здороваясь со зверьми, я считал, что животные ждут от меня доброго слова, веселого приветствия и им приятно со мной просто поболтать. И еще казалось, что они, конечно же, ожидают меня, скучая в своих грязных, полутемных закутках и клетках. И если я не приду – они будут страдать. А мне очень не хотелось, чтобы они страдали.
Прошло время, и место животных заняли женщины.
Излишек ласки во мне никуда не пропал. Зато потребители его изменились. Вместо лошадиных грив – роскошные волосы, вместо пушистых ушек – мягкие губы, вместо опасных рогов – соски грудей и острые глаза, а вместо хвостиков – великолепные задницы… И уже не я чешу чьи-то животики – чешут мне и белые зубки благодарно покусывают мочки моих ушей и чьи-то стройные ножки в порыве ответной нежности трутся о мое усталое тело на простынях… Оно и вправду устало производить радость, но оно не может его не производить. Тело умрет в процессе производства, но не остановится никогда.
Я просыпаюсь по ночам и долго лежу, раздумывая над тем, зачем же я родился и в чем основная цель моего появления на свет? Вполне вероятно, цель эта состоит в необходимости быть носителем зерен радости или успокоения для более слабых. Нет, не так, не правильно. Для нуждающихся.
Нуждаться, ведь, могут все – и сильные женщины и большие животные. Правда, они нуждаются во мне меньше, чем слабые и беззащитные. Сильные женщины берут от меня столько, сколько нужно и при этом честно делятся тем, чего не хватает у меня, а слабые забирают всё. И с ними гораздо труднее. Они похожи на обреченных на убой телят, поросят, кроликов и ягнят из детства… Их жалко до одури непонятно за что – может быть за этот их, кажущийся неминуемым, скорый конец. И хочется отдать им все-все, до конца, не оставляя себе ничего, чтобы они за ту короткую жизнь, что им уготована, ощутили всю ее полноту. Но постоянно отдавать человеку непросто – наступает истощение, а за ним депрессия и отчаяние от осознания того, что никому на свете не суждено сделаться спасителем других людей. Спасителем на этой земле суждено быть только Иисусу Христу. Мое имя совсем другое и, значит, мне все равно никого не воскресить.
Я стою на краю деревни, ожидая стадо с пастбища. В руке кусок посоленного хлеба. Где-то вдали щелкает кнут, слышно мычание, блеяние и звон железного ботала. Скоро, совсем скоро животные появятся в облаке пыли из-за ряда бань возле пруда. И корова с раздутыми от сытости боками доверчиво потянется ко мне своими мокрыми губами, и барашки обступят меня и станут смешно блеять, толкаясь и вытягивая из моих рук кусок хлеба. Я буду гладить их и за что-то хвалить, а глупые курицы, наклонив головы, будут наблюдать за всем этим и переговариваться «Куд? Куд! Куда?». Рядом будет прыгать собака. А на завалинке растянется длинным изящным телом кошка. И всем достанется немного моей любви и ласки. Они в этом даже не сомневаются.

(июнь 11)

Автономия от власти

Мне кажется - власть и общество в России абсолютно автономны. Обществу от власти никакой пользы, а власть в обществе просто не нуждается. Ей и так хорошо.
Начинаешь думать и приходишь к выводу - чем меньше народу в стране, чем он глупей, равнодушней и менее прихотлив, тем государству лучше. Меньше затрат и отсутствие непредсказуемости и недовольства.
Что же касается людей, то они научились жить автономно уже давно. Это память рабских генов. Она живуча и неистребима. Рабов не интересует величие Римской (Российской) империи. Им плевать на Цезаревы (царевы, вождевы) завоевания, сложную систему управления страной, достижения науки или грандиозное строительство, они не понимают политических страстей – это всё не для них. Им нужен кусок хлеба, конура с тряпьем и немного зрелищ с верхних этажей балкона.
Они выживают, ловко уклоняясь от власти, прекрасно понимая, что ей все равно за всеми не уследить. Ведь, они маленькие и юркие. Они умеют прятаться в норы. Повысят цены на водку или сигареты – они будут гнать самогон и сажать самосад, повесят камеры на дорогах или уберут нижнюю планку алкоголя – купят антирадары или будут ездить по проселкам объезжая посты, увеличат рабочий день – будут сбегать с работы при первой возможности или займутся тихим саботажем, понизят зарплаты – будут воровать… Да мало ли? И при этом они всегда будут сплевывать во след напыщенному, но непутевому начальству. Ибо сбежать от власти, обмануть ее, а особенно украсть у нее что-нибудь всегда считалось в народе доблестью, достойной уважения.
Раб по-другому не умеет. Ведь, никто из власть имущих его никогда не защищает. Он расходный материал – пустое место. Его не принимают в расчет, творя глобальные проекты без его участия.
Оттого, рабы сосредотачиваются на себе, на своих семьях или каких-то маленьких группках или обществах по интересам. Там, в этих мирках они и живут. Там есть все – и даже есть недовольство и желание свергнуть и намерение сокрушить или сменить строй. Только все это тихо-тихо, применяя эзопов (читай рабскую мову) язык… Не пропагандируя! Чтоб никто, кому не следует, не дай бог, не услышал.
А кому не следует? И зачем тогда говорить, если тебе страшно, что ты будешь услышан? Не легче ли молчать?
Сегодня люди выпускают пар в Интернет. А что есть этот Интернет, кто его щупал руками, нюхал носом, ощущал на вкус, грыз его бока? Это просто виртуальность, обман – ибо он ничто, эфир, пустота, воздух... Он очень удобен властям – и пар из людей вышел и опасности никакой. Одно движение пальца по кнопке - и нету ничего.
«Завтра выключим рабам электричество (а рубильник-то в наших руках) – ну и где будут их «великие» произведения современности – оппозиционная философия, героическая проза, гневная поэзия и продвинутое изобразительное искусство? Пших! Очень удобная штука этот Интернет!».
Одно ощущение этого делает властьпредержащих величественнее. У них захватывает дух от возможностей этой кнопки. Ах, если бы каждому вживить в череп, управляемый с пульта, чип с пятью (а хватит и трех) граммами тротила! О! Каких великих высот достигла бы цивилизация!
Мне кажется, ближе к середине века (а может и раньше) все это перестанет быть плодом моей извращенной фантазии. Тому, кто согласится на «чипование» будут давать налоговые льготы, обеспечивать продовольственными пайками и разрешать раз в год бесплатно ездить в Сочи. И толпы рабов побегут вставлять в свои пустые головы взрывоопасные симки с номерами. И еще будут драться за красивый номер. Скажете, чушь? Может и чушь - я об этом все равно не узнаю.
Сегодня страна делает вид. Вид, что она демократическая, богобоязненная, цельная, исповедующая европейскую мораль и гуманитарные ценности. Но вид ценностей, не есть обладание ими. Ценности провозглашены и поставлены во главу угла, то есть в угол. И теперь они стоят там лицом к стенке и всхлипывают, не понимая, за что их так наказали.
Не плачьте, милые, здесь всегда так было. При любом строе мы были и остаемся рабами, позволяя властвовать над собою любому выскочке, изъявившему на то желание. Мы приносим им в зубах кнуты и добровольно всовываем головы в ошейники. Мы с радостью находим в маленьких, холодных, змеиных глазках от гебе нежную душу, сострадание к падшим, любовь к униженным и оскорбленным. В мохнатой поросли под губой или на бровях добродушие и сердечность. В карликовости - высокие амбиции, интеллект и страсть к полету. А в лысой полуграмотной голове – наличие крестьянской хватки и большого жизненного опыта. А глупая партфизиономия от ВЛКСМ с кличкой "Засосуля" олицетворяет крепкую волю городской хозяйственницы.
Мы сочиняем о вождях детские сказки, саги и легенды, поем песни, пишем портреты и ставим статуи, даже не дожидаясь их смерти. Мы пиарим их богоданность, клянемся в верности и просим прощения о том, что недостойны таких божественных руководителей. Вероятно, нам все же, в глубине души, стыдно за этаких уродцев и мы пытаемся их как-то раскрасить, позолотить и побелить, убеждая и самих себя и окружающий мир, что все не так уж и плохо, ну бывает, ведь, и хуже, ну воруют, хапают, ну, а когда не воровали-то, вон, в Конго вообще черт знает что… И т.п. и т.д… Главное, что не расстреливают...
Конго, Конго… Тропические джунгли, обезьяны на ветках, в полях буйволы, львы и антилопы. Все люди – черного цвета, в набедренных повязках и с бананами в руках. И там, наверное, тоже есть начальники. И там, наверное, они тоже не любят свой народ, а люди не любят власти.
Да мне-то что до них… Родина-то у меня здесь. И мне здесь умирать. И вот идут годы, столетия, скоро кончится и моё время, а все остается по-прежнему. Для вида, понарошку и как бы… Ничего не меняется. Наша подводная лодка идет в глубокой автономке, изредка высовывая над поверхностью перископ.
Россия, стыдливо сжимая ноги, хранит свою самобытность, как перезрелая девка хранит никому не нужную девственность, обманывая всех своих женихов. Может оно и надо, но так, ведь, и до состояния старой девы недалеко... Пора бы как-то определиться: деспоту отдаться иль гуманитарию? Западу или Востоку? А то получется, как в песне: "Справа кудри токаря, слева кузнеца...". Вот только когда же нам рябина кудрявая подскажет к кому прильнуть, чтобы не оставаться крепостными холопами?

(июль 11)

Не боги

Мы не боги - мы не всесильны и не вечны. И человеческая жизнь всегда подчинена определенным правилам. Это пронзительно осознаешь, когда диспетчер похоронного бюро, отправив очередную траурную процессию, кричит тебе: «Поставили. Можете заходить! Ваше время с четырнадцати до четырнадцати сорока». Конвейер. На каждую операцию закладывается определенное время. Так учил Генри Форд. Как вычислен этот промежуток? Кем?
Как-то опасаясь идти в пустой зал прощаний один, ты зовешь толпу родственников и друзей, с которыми только что курил рядом с ритуалкой: «Пойдемте!»
Все медленно идут, не зная как себя вести. Никто не хочет быть первым. Право первого достается тебе. Ты входишь в прохладный зал и видишь гроб, в котором под белым церковным покрывалом лежит незнакомый человек. Несколько секунд ты смотришь на него и вдруг понимаешь, что это твой отец. Он словно бы спит, на голове что-то белое, а щеки неестественно гладко выбриты.
И тут ты вспоминаешь, что совсем недавно, всего две недели назад, ты привез отца с дачи домой, а потом, прощаясь у дверей лифта, целовал его в вечно небритую щеку и говорил: «Ну, чего ты папа? Соберешься на дачу, звони. Я приеду, отвезу». А он виновато улыбался и тихо трогал тебя за плечо. Ему всегда было неудобно напрягать тебя своими проблемами – так уж он был устроен.
И ничего не дрогнуло в тебе тогда. Ничего чтобы сказало - это последний раз. Последняя тихая улыбка и последнее прикосновение к знакомой шершавой щеке. Знал ли он, что это было в последний раз? Ты не знал – это точно. Тебе казалось, что отец будет всегда. Пусть старенький, больной, слабеющий год от года, но всегда. Но он не захотел быть всегда. Или не мог? Наверное, просто устал. Потерялся смысл. Обычное желание жить не было подкреплено ничем, даже любопытством. Нечего ждать от жизни, когда ты вдовец, тебе семьдесят четыре, за спиной три инсульта, тяжелый атеросклероз и вокруг лишь тухлая заболоченная общественная жизнь, за которую стыдно и которую ты так и не принял.
Мужчина всегда должен быть парнем. Если ты не парень, какой в тебе толк? Но чтобы быть парнем надо иметь интерес, кураж, желание. А где их взять-то в такие годы? Без этого самого куража тащить свое больное тело по жизни очень сложно. Да что там сложно – невозможно вот и все.
Отец всегда был парнем. Он парнем и ушел. Гордо, не желая никого обременять собой. Он растаял вот и все. Этого достаточно. Никакая другая характеристика, кроме как «знаете каким он парнем был» не может значить для нормального мужика больше.
Ты стоишь у гроба и крестишься. Молодой попик, надрывая глотку, машет кадилом, отрабатывая тысячу рублей, что ты ему отдал. И самое страшное, что ты ловишь себя на мысли, что твоя естественная скорбь то и дело соскакивает со своих направляющих и ты начинаешь думать о том, за все ли заплачено, проедет ли катафалк до деревенского кладбища, готова ли могила и хватит ли мест людям на поминках… Какая чушь! Но…думаешь. Думаешь вместо того, чтобы плакать.
Плакать не получается уже давным-давно. Все покрыто коричневой коростой, через которую наружу не вырывается ничего, даже тихие стоны и скрип зубов. Ты безусловно должен быть спокойным и выдержанным, ты должен олицетворять надежность и опору, ты должен, должен, должен… Так надо. И ты привыкаешь к этому, идя по жизни с каменным невыразительным лицом, на котором не видно ни одной твоей эмоций, которая могла бы дать повод окружающим усомниться в твоей силе. Ты привыкаешь молчать и никогда не плакать.
Отец был точно таким же. Плачущим ты его видел только однажды, когда он потерял свою первую жену, твою мать, которую очень любил.
Почему мы такие? Ведь сейчас надо плакать, рыдать, биться в истерике, а ты не можешь. Ты просто молчишь, крестишься и ждешь, когда это все закончится, чтобы остаться одному, напиться и, выйдя в чисто поле, наконец-то, заорать от боли, что в тебе скопилась за эти дни.
Человека нет и больше не будет. Все остальное – придуманные людьми ритуалы, в которых наивная вера в добрых и злых волшебников смешана с попытками придать процессу прощания некий ореол торжественности. Но этих волшебников никто никогда не видел, а торжественно помереть еще не получилось ни у кого. Похороны под звуки орудийного салюта и вереницы подушконосцев с орденами… Не менее бессмысленно все это для умершего, чем быть сваленным в мороженную братскую могилу в голодном Ленинграде. Душе все равно – она уже ушла. Значит это для нас?
А что мы живые знаем о смерти? Ничего. Тогда зачем этот попик машет кадилом? Откуда он знает о том, что это поможет попасть человеку на небо?
Тихо! Работает парень.
Господи, почему мы такие бесчувственные?

(август 11)

Чтобы жили...

Старики уходят. Не спрашивают нас – просто уходят и все. Тот кто не ушел – готовятся уйти, заговорщически шушукаются и беззлобно спорят между собой как поделить имущество по детям, чтоб хотя бы этим доказать самим себе, что от их будущих смертей будет какой-то толк. Они не желают понимать того, что нам давно от них ничего не нужно, кроме одного - чтобы они оставались с нами как можно дольше. Ибо без них будет очень и очень плохо.
Мы играем роли детей – слушаемся их во всем, не перечим. Мы этого не делали в детстве и молодости, зато сейчас платим им послушанием и уважением. Мы относимся к ним с бережливостью, аккуратно, не беспокоя их своими бедами, стараясь помогать им во всем. Такая старость, наверное, является золотым «веком» предков, когда каждое родительское слово воспринимается с почитанием. Она, конечно, случается не со всеми и дай нам бог, чтобы и у нас была такая же. Хотя надежды на это у нас довольно слабые.
Им очень трудно жилось – послевоенные нищета, бездомье и даже голод. Не обошли их и потери близких людей. На них наваливалось отчаянье и опускались руки. Иногда им казалось, что жить больше незачем и не для кого. Они доходили до края, но останавливались и несли свои ноши дальше. Так же как мы.
Теперь, когда нам далеко за сорок, мы уже хорошо понимаем их. Становимся мудрее и спокойнее, учимся радоваться каждому дню и тому, что у нас есть. Мы готовимся занять их место. Они смотрят на нас и надеются, что мы достаточно повзрослели, чтобы стать для наших детей тем, чем были они для нас.
Их глаза тревожно смотрят и ищут в потомках собственные черты. Эти глаза просят их удержать на плаву ту систему отношений, что они когда-то построили. Кто сможет это сделать, кто будет главой семьи, кто будет подпоркой этому главе? Кому все достанется? И вопрос уже не в том - достоин этот кандидат этой должности или нет. Уже нет времени для выбора. Вопрос в том – справится ли, сможет ли, удержит ли семью от неминуемого центробежного распада, хватит ли ему мудрости, воли и терпения на собирание в единый кулак всего того, что разлетится после их ухода по отдельным улусам?
Взрослеть не хочется. Рано еще. У нас еще так много личных желаний - какое нам дело до глобальных общественно-семейных дел? Нам бы пожить для себя хотя бы еще немного, порадоваться жизни, предаться путешествиям или иному веселью… Мы еще хотим реализации в творчестве и даже мечтаем любви. Мы, вообще, еще продолжаем парить в облаках, верить во что-то совершенно немыслимое и волшебник Николай Чудотворец все еще наш любимый религиозный образ. Но глядя на стариков мы понимаем – беззаботное время наше проходит. И уже никогда не вернется. И нам, совсем скоро, уже не о чем будет мечтать, и верить в сказки у нас уже не получится.
Каждый день рождения стариков мы просим Бога, чтобы он даровал им еще один год, чтобы они смогли дожить до лета, до тепла, до своей любимой деревни, до приезда в отпуски внуков и правнуков… Нам кажется, что наши желания способны хоть что-нибудь изменить в ходе жизни. Глупо об этом думать, но мы думаем – перекрещиваем пальцы, плюем через левое плечо, грамотно поднимаем тосты и тихо крестимся, шепча несуразные молитвы.
"Господи всемогущий! Сделай так, чтобы они жили долго-долго. Дольше нас. Нет так тоже не хорошо - зачем им снова терять и хоронить своих детей? Нет, Господи, не так… Чтобы все мы жили долго-долго и умерли в один день. В один день, сразу… Ага. Фигня какая-то. Тоже не пойдет – это уж какой-то Апокалипсис получается. Ладно, Господи, сейчас придумаем, подожди! Вот - чтоб мы жили всегда, и чтоб все было как сейчас. Старики, мы, дети, внуки… Большая и дружная семья. Лето, выходной, посиделки, баня, копчение лещей и жарка шашлыков, водочка и песни на закате, широкое поле за домом, маленькая внучка в красном тазу и большая белая собака рядом…"
Ну что тебе стоит?

(август 11)

Ампутация

Жил себе город. Жил – не особо тужил. Кудрявился парками и аллеями, золотился маковками церквей, худо-бедно боролся с плохими дорогами и с дураками во власти (хоть это в последнее время стало делом почти безнадежным), прирастал домами, мостами, заводами, иномарками и количеством более или менее довольных жизнью людей. Ну, может, и не совсем довольных - просто более спокойных и гордых, чем жители окрестных населенных пунктов. Человеки ходили по его улицам и втайне гордились тем, что тут живут.
Важности им прибавляла городская хоккейная команда. Такой не было нигде, а у них была. Команда играла хорошо и побеждала. И так было всегда. И горожане уже к этому привыкли и даже не помнили, что когда-то ее не было. Их лица носили на себе отпечаток мировой хоккейной славы и тень легкого презрения к побежденным, смешанного с жалостью к тем, у кого такой команды не было.
Да они возгордились, но разве они этого не заслужили? Разве гордость их была чем-то искусственным? Разве не ради славы и известности достигаются победы на спортивных аренах? И разве их команда была ее недостойна?
Слава в спорте столь обширна, что не может удерживаться в рамках арен, она плещется через край, затапливая города и целые страны, ощущениями непонятной радости и волшебного взлета, принадлежности себя к некоему сообществу - городу или целому народу. Патриотизм? Наверное, да… За такой патриотизм, без кваса и мазанных дегтем сапог, проголосовал бы в этом городе каждый.
Их большой восьмисоттысячный город обрел вместе с командой надежду на свое возрождение, оживившись от славы своей команды, как после операции по омоложению. Ведь кто бы про это место знал, если бы не эти ребята?
Почувствовав свое новое - волевое, красивое лицо, город втянул живот, поиграл плечами и стал выше ростом. Даже самая богатая невеста страны – столица обратила на него внимание, благосклонно принимая подношения в виде отдельных заводов, фабрик и земельных участков. Она даже несколько раз ему улыбнулась, и что-то там бросила к его ногам – то ли платочек, то ли веер, то ли кружевную надушенную перчаточку стоимостью в несколько украденных у него же миллионов. Город был вне себя от счастья. Впереди были реальные надежды на новую жизнь.
Команда сделала невозможное – город перестал ощущать себя провинциальной дырой. Он стал каким-то другим. Он перестал быть окраиной. И никто более не называл его обидным словом Мухосранск. Его имя было на слуху даже за границей – ведь к названию команды всегда прилеплялось название города. Он встряхнулся и вспомнил свою славную историю. А там было много чего: и славные сражения с монголами, и даже столичный статус во времена польской смуты, и первый выстрел по большевикам во время гражданской войны… И все это вдруг сделалось выпуклым, значимым, большим и серьезным. И оказалось, что без этого города страна никогда не смогла бы стать такой, какой стала. И он, действительно, прожил свою тысячу лет не зря.
Теперь, когда известность выдала ему статус некоего регионального центра, сюда устремилась и молодежь и деньги из окрестных областей. Оживились производство, бизнес и культура, закипело строительство и благоустройство, сотни пароходов с тысячами туристов постоянно причаливали в его порту…
В голове города появились амбиции – он рвался вперед по проложенным для него рельсам. Его лицо сделалось бронзово-медным, глаза сузились от напора ветра, губы презрительно искривились в улыбке…
Гордыня. Что же там Господь о ней говорил?
И казалось вот она удача, вот она новая жизнь и еще немного и…
И на окраину пригородной деревни упал маленький самолет. На сорок пять человек всего. Симпатичный такой, раскрашенный яркими красками, совершенно безобидный и даже немного легкомысленный. Он весело прокатился по полосе аэродрома и не смог взлететь. Упал в устье маленькой речки со смешным названием Туношонка. В район пляжика, где любят купаться люди и отправляются в путешествие по Волге рыбаки на лодках. Там песочек, неглубоко и совсем рядышком церковь, чуть подальше плоский островок и огромная гладь волжской воды… Очень приятное место.
Этот самолетик был полон топлива и погиб, развалившись на части, пыхнув на прощание большим черным грибом дыма.
Вместе с ним погибла команда. Та самая, которая помогла городу выжить в трудные времена, ощутить себя молодым и сильным, которая дала ему скорость, желание и возможность двигаться навстречу миру… Тридцать семь человек – мальчишки, парни, мужчины. Крепкие, уверенные, успешные. С кучей дерзких планов и немыслимых мечтаний. У них было все впереди.
Что же ты наделал-то, самолетик?
Они так и останутся на взлете. Ведь команда и была создана для него. Главной ее обязанностью было взлетать - выше и выше, чтобы сверкать на мировом небосклоне яркой звездой. И еще, чтобы своими окрепшими крыльями вытаскивать свой город из тусклого провинциального болота, даруя ему еще один шанс на спасение.
Когда город осознал свою потерю – он тихо завыл. Завыл по цехам, офисам и дачам, по кухням и гаражам, по улицам и остановкам, по церквям и аренам… Он будет выть еще долго, как воет раненый солдат об утраченной ноге или руке в полковом лазарете. Он жив, но не весь. Лишь часть его теперь жива, но этого ему - избалованному вниманием и ощущением силы мало. И что ему теперь делать – обрубленному и искалеченному, с фантомной болью во всем своем теле?
Ему никогда не избавиться от страдания, он навеки инвалид первой группы - ампуташка. Мудрый, древний, морщинистый, тысячелетний старик, сидящий на камне у широкой реки и шевелящий воду сухими пальцами. Ему трудно дышать и в груди его засела неизлечимая боль. Город вздыхает, отворачивает лицо от света и тихо плачет, под переливы своих бесчисленных колоколен. Колокола всегда знают, по ком они звонят.
Плачь город, плачь…

(сентябрь 11)

Перспектива

Меня искренне пугает хвала стабильности, изрекаемая из уст властителей.
«Стабильность развития России - неоспоримая заслуга партии и ее лидеров. Без стабильности наша с вами жизнь потеряет основу и может рухнуть в любой момент под тяжестью необратимых перемен. Именно стабильность дает нам перспективу». Аминь!
А стабильный пруд, ведь, зацветает и гниет. Он полон травы и зеленой ряски и запах от него ужасный, а вода коричневатая. Если стабильно, год за годом, пахать одно и тоже поле – оно истощается и перестает давать урожаи. Если стабильно будет светить солнце – наступит аномальная жара, а за ней торфяные пожары и дым. Люди начнут умирать от сердечно-сосудистых или легочных заболеваний. Если постоянно будет идти дождь - каждый день будет похож на вечер, все города и веси зальет водой, а впавшим в депрессию людям нестерпимо захочется повеситься. Если бояться двигаться вперед- неизбежно наступит экономический застой. Если стабильно позволять держаться у власти одному и тому же человеку – он обязательно превратится в тирана.
Как можно хвалить такую стабильность? Я спрашиваю об этом «продвинутую» молодежь.
Сегодня она или безгласна, или с гордостью носит рабское клеймо. Нынешние молодые на мой вопрос начинают мне что-то мямлить про почву под ногами, про планирование, про карьеру, про деньги, про мировые тенденции и необходимость сильной руки и даже ( бог мой!) про проблемы безопасности…
А вообще, если честно, нам просто лень - говорят мне они. И добавляют по-стариковски: "Плетью обуха не перешибешь".
Тьфу! Ау! Зачем вам почва? Вы летать должны. Молодым никогда не были нужны авторитеты, они всегда пытались их ниспровергать, они требовали перемен. Их делом было ходить на митинги, носить транспаранты, орать речевки и лозунги, писать гневные стихи, драться с городовыми...
Отличительные черты молодежи - протест, несогласие, нежелание быть такими же, как люди нашего поколения.
Это мы, поколение рожденных до Горбачева, давно махнули рукой на борьбу и прячемся, склонив головы в рабских полупоклонах перед мерзавцами. Это наше поколение - просто переключает каналы на любой идиотский сериал при виде вешающего лапшу на уши розовощекого «местоблюстителя» и, (не дай бог - тьфу-тьфу-тьфу!) грозящего пальцем наймитам Запада, похожего на гопника «cпасителя нации», лишь бы не портить себе и без того депрессивное настроение. Это мы предпочитаем делать вид, что их нет, пряча головы в песок. Но они есть. И спрятав головы, мы выставляем наружу свои задницы, в которые «богоизбранные» нас имеют.
С нами уже все понятно. Мы перепутали времена. Все смешалось. Столько революций и контрреволюций! Мы ностальгируем по семидесятым в основном только потому, что мы тогда просто были молодыми. А кто, скажите, не ностальгирует по молодости? А Советский Союз, спросите вы? Он умер. О мертвых либо ничего, либо хорошо. Вернуть все это сейчас - полная утопия. Не нужно было раскрывать людям глаза на правду, на окружающий мир, давать подышать свободой. Они этого уже никогда не забудут. Соврать нам так, как врали в те годы, уже никому не удастся. Даже «cпасителю нации» этого не дано. Ведь человек семидесятых формировался более пятидесяти лет, с семнадцатого года. В его генах революция, гражданская война, контрреволюция, лагеря для несогласных, великая война и космос…
Этого человека больше не существует. Всю его гордость за величие страны смыли неверие, разочарование, страх за собственную шкуру и жажда наживы. У нас, бывших «застойников», от лишнего знания уже не сходятся файлы. Мы циничны и ни во что не верим. Мы не годимся ни в борцы, ни во творцы и даже рабы из нас плохие…
Нас вообще нет. Мы как бы ходим, как бы говорим, пишем и вещаем… Имитируем жизнь. Согласно Википедии, имитация - это один из методов маскировки. Мы эрзац-люди замаскированные под живых. Мы хотим, чтоб нас не тревожили и готовы оправдать все, что угодно, лишь бы нас оставили в покое. Мы даже с трудом передвигаемся, ибо просто не знаем куда нам идти.
Мне страшно не за нас. Нам уже все равно и мы давно готовы к смерти. В каком мире уготовано жить нашим детям? Кем? Опять людьми, говорящими на эзоповом языке? Изворотливыми, смекалистыми рабами под руководством «мудрых» косноязыких старцев-извращенцев с заполненными ботоксом брылями? Эти отцы трясущимся пальцем будут показывать путь в очередное светлое будущее им – стоящим где-то там, внизу, у них под ногами? И они, также как и мы, никогда его не увидят?
Сегодня они не хотят ни протестов, ни демонстраций. Не хотят выбирать свободу. Сегодня им лень. Завтра, когда им этого захочется, за это будут пачками свозить в лагеря. И им уже станет страшно. И все снова пойдет по кругу - ГУЛАГи для несогласных, война, космос, застой, революция, гражданская война, контрреволюция, застой, лагеря, война и космос…
Живые есть? Может еще успеем?

(ноябрь 11)

Фильмы

Чтобы создать фильм необходимо сперва снять как можно больше материала, а затем в тиши темной комнаты с монтажным столом вырезать из этой массы и вставить в картину кадры, имеющие отношение к сюжету. Эти кадры, склеенные в определенной последовательности и связанные между собой канвой повествования, собственно и имеют право называться фильмом. Для того и существует монтаж – секуляризация, хладнокровное убийство результатов долгой и мучительной работы всей съемочной группы. Режиссер (или иной цензор) дает отмашку и ножницы монтажера безжалостно кастрируют снятый материал, выкидывая прочь прекрасные, но никому не нужные сцены.
Как правило, три четверти пленки уходит в корзину и её никто никогда больше не увидит. Лишняя жизнь. Никому не интересная. Череда утр, дней, вечеров и ночей. А также недель, месяцев, лет и десятилетий. Отношения, разговоры, действия, обязанности. Радости, печали и иные несущественные чувства. Они никому не понадобились и люди, прожившие их, тоже сделались лишними. Их вырвали из фильма, потому что без них он станет нагляднее, красочнее и будет соответствовать режиссерскому замыслу. Создатель ваяет свои произведения путем отсечения всего лишнего. Так проще.
Персонажи эти не то чтобы скучны – просто их жизнь не пригодилась именно для этой картины. Не снимать же ради этих сцен другое кино. И вот, интересные в общем-то события, сюжеты и мысли исчезают словно бы их и не было. Эпизоды мелькнули в чьем-то сознании, прожили на экранах монтажных кабинетов несколько секунд и растворились навсегда. Подобно, отсеченным от ствола, шуршащим пальмовым ветвям, их полные еще жизни, жирные спирали рухнули на затоптанный пол. Сейчас обрывки вынесут в специальный мусорный контейнер и через некоторое время безжалостно сожгут. Длительное хранение на студии горючего материала запрещено правилами пожарной безопасности – ведь, кинематографическая пленка так хорошо горит.
Фильм снят. Награды получены. Премии выданы. Критики высказались. Зритель проголосовал рублем и ногами. Жизнь пошла дальше – следующее кино на очереди.
И вот опять, как ныне, сбирается вещий Олег со своими волхвами на берег Атлантического океана, Красного моря, великой русской реки Волги или деревенского пруда, чтобы снять буйную тайгу, торжественную тундру, хлипкое редколесье или иссушенную зноем пустыню. Горные массивы там соседствуют с лягушачьими болотами и среди льдин таращат свои черные глазки тюлени. Киты ревниво фыркают фонтанами воды, вопят от каких-то больших обид африканские слоны, злобно мяукают дикие кордильерские кошки и кукарекают боевые петухи Таиланда… Отовсюду слышны выстрелы, вой пикирующих бомбардировщиков, стоны совокупляющихся и тарахтение бензопилы «Дружба».
Натура есть. Будем снимать новое кино? Будем!
Люди — это герои. Ну нет, не Советского Союза или ударного труда. Куда им…
Они есть разные персонажи того разряда фильмов, что крутятся и крутятся по небесным телевизорам и никогда не надоедают тамошней публике. Фильмы этого разряда всегда называется одинаково – «Любовь». Разнятся только номера этой самой любви. По конкретным героям.
Вот, скажем, номер кино – 2662 (5). «Пять» это «в пятой степени». Что означает это заоблачное число – не в курсе даже продюсеры. Вероятно порядковый номер, но не исключено, что что-то еще. Однако, не будем размышлять над тем чего не понимаем и понять никогда не сможем. Будем просто использовать то что написано – вот и все.
Любовь 2662 (5). Что же это вообще?
Вообще это обычный фильм, из разряда сериальных, хоть и не такой длинный как, скажем, «Воронины» или «Санта Барбара». Просто сериал. Проходной. Пока не оконченный. Идет по местному телевидению в будние дни с 14-00 до 14-45 на 2805-м канале через спутник «Багровая бездна Онтарио» (если кому интересно).
Проведенный опрос показал, что у фильма есть своя стойкая аудитория. Преимущественно это старушки, инвалиды, пенсионеры и иные незанятые общественно-полезным трудом граждане. Возрастная группа находится в тех самых «третьем и четвертом» возрастном периоде. Впрочем, этого и стоило ожидать, ибо и сами герои уже немолоды, хотя об этом предпочитают пока особо не задумываться.
Сами понимаете, снят он не на пленку «Свема», а по, пусть и не самым последним, но действующим и пока не устаревшим технологиям. Обычный и приевшийся всем 55D. То есть, небесный зритель видит, слышит, ощущает тактильность, вкус и запах. Щупает время, объем… Ну и все остальное, благодаря своему расширенному (по сравнению с существами более низшего порядка, именуемыми актерами) диапазону органов чувств. Зритель может ощутить и понять все. Не может только участвовать.
Технологии участия в событиях, разыгрываемых актерами, доступны только режиссерам. Хотя, надо признать, это воздействие либо внесение каких-либо изменений в, утвержденные на самых верхах, сценарии требуют очень больших энергетических и отсюда финансовых затрат и далеко не всегда эффективны. Да и весьма опасны.
Грубое вмешательство может повредить хрупких героев, потому что, как правило, выдает им ненужную пищу для тупиковых размышлений о том – кто они, зачем они, кто ими руководит и кто вообще все это придумал. Как правило подобные мысли приводят вчера еще вполне нормальных особей обоих полов к дикой депрессии и помешательству. Все оканчивается суицидами, болезнями или алкогольными запоями, из которых болезненно-нервные актеры сами по себе выйти не в состоянии.
От этого страдает само кино. Зрители недовольны и забрасывают жалобами надзорные органы, требуя привлечь непутевую режиссерскую группу к материальной и моральной ответственности. Убытки, причиненные такими вот горе-творцами, невосполнимы. Имидж кинокомпании неуклонно падает и может никогда более не восстановиться. Банкротство в этих условиях практически неизбежно.
Зритель хочет видеть не грубо сляпанные постановочные сцены. Зритель хочет натуральности во всем. Естественное поведение актеров – залог успешности каждого фильма. Актеров нужно щадить! – вот основное правило съемок. Ибо они при всей их похожести на небожителей очень примитивны в плане восприятия мира. Они не видят этот мир в целом, они понимают его только внутренне, через себя. Вселенная кажется им видом из их собственного окна. Это происходит по одной весьма банальной причине – у людей не хватает органов чувств. Они могут пользоваться только пятью. Оттого и зовут их в просторечье – «пяточки».
В то же время «жители небес» чувств имеют гораздо больше и такие недоступные людям структуры, как пространство, время, параллельности и иные «волшебные» континуумы ими давно освоены и являются настолько обыденными, что никто уже и не помнит о тех временах, когда «высшие» были просто людьми. А людьми они тоже когда-то были. Но это было так давно, что никому в это просто не верится. Ну, скажем, как людям в то, что они произошли от обезьян.
Однако генная память очень сильна и «жители небес» относятся к своим меньшим собратьям с нежностью и любовью. Ну, примерно, как взрослые к младенцам-сосункам... Уси-пуси! Какая прелесть! А уж актеров они просто обожают. В сетях зарегистрировано более миллиона фанатских сайтов, объединяющих граждан по признаку неугасимой любви к тому или иному артисту.
Вот в таких кино снимаемся мы с вами. Есть фильмы про любовь, про ненависть, про иные жуткие страсти, про войну, наконец… Кино снимается бесперебойно и киноиндустрия высшего мира процветает. Зрители обожают смотреть на непрекращающийся пожар чужих чувств. И конца этому в обозримом будущем не предвидится.

(октябрь 12)

Просто так

Два противоположных человеческих пола. Оба составляют единое человечество. Существовать друг без друга не в состоянии. Ну не могут и все... Каждый ищет себе пару сообразно своим представлениям о ней. Часто весьма изощренным. Эти самые представления - есть продукт сугубо внутренний и противной стороне совершенно не понятный. Как ОН может соответствовать ЕЕ представлениям, когда он вообще не имеет представления, а что это такое быть женщиной, чувствовать как она, думать, одеваться, заниматься любовью и пр.? Никак. Он никогда не будет соответствовать им.
Но жить-то надо. Надо что-то делать с этими дурацкими представлениями, надо как-то стирать нарисованные своей рукой на небесном своде идеалы, чтобы не остаться на противовоположной от противоположной части человечества стороне. Впрочем, это не о женщине, это о вообще.
Снижать планку? Довольствоваться малым? Пусть хоть кто-то, хоть когда-то, пусть даже не навсегда и не на белом коне ( - в хрустальных туфельках)? Вроде какая-то фигня. В драных опорках, небритый и двух слов сказать не может, пьющий к тому же (глупая, ленивая, оплывшая и ревнивая неумеха) – не-е не хочется. Ну его на хрен, лучше одной ( -му). Или может, подниму его(ее) до уровня, пусть не до планки моей, а хотя бы стоя стоять научу? Или все ж таки лучше одной ( -му)? Что это мокрое такое? А-а-а… Это подушка, еще от слез ночных не высохла. Нет одной ( -му) оставаться тоже не хочу.
А чего хочу? Ну... этого на белом... А он есть? Или он только в моей голове? Ну, вот же у других, что-то этакое встречается, кому-то же везет... Их рыцари прямо в алых плащах и сверкающих кольчугах валяются на уютных диванах и лениво тычут в экран телевизоров пультами, благосклонно даря «своим дурам» ослепительные белозубые улыбки. А что если отобрать этих «идеальных» у неидеальных «счастливиц»? Влюбить и вытащить с насиженных диванов? Чем я то хуже?
Ой, нехорошо как-то, прости Господи, за мысли такие. Женатый любовник, даже при всей его идеальности, вреден. Простить ему чужую измену можно только лишь любя его по-настоящему, бесконечно и безнадежно надеясь на то что он станет твоим. А любовь и вечное ожидание, это такие болючие штуки, товарищи, что лучше, наверное, не надо.
Эй, да кто тут вообще-то есть? Как в анекдоте что ли?
- Ау! Где тут нормальные мужики?
- А у тебя что – выпить, что ли есть?
Тьфу! Опять ты малохольный, неидеальный ты мой. Ну, иди сюда, что ли. Пожалею хоть, рубашку тебе простирну. Ну, свинья свиньей… Не чавкай! Помойся… А вроде и ничего ты, если сбоку и издали. Зубы чистил? Ладно, ныряй под одеяло, пробуй, сволочь, тела моего белого…
Не то, все не то… А впрочем. Может пусть остается? Стерплю, так может и полюблю еще?
Чушь? Да нет - жизнь.
Когда мы требуем от другой стороны идеальности, мы вряд ли себе представляем степень своего несоответствия его представлениям о том, кого он хотел бы видеть рядом с собой. Чужие мечты всегда кажутся нам неправильными. Мы заранее уверены в собственном превосходстве. Мы не желаем становиться ни на чью сторону, чтобы ее понять, чтобы посмотреть на себя с другой стороны. Нам не нужна объективка. Зачем? Мы совершенны, идеальны. И если мы что-то кому-то даем, значит, нам должны за это заплатить. Иначе мы давать не будем. Мы считаем - так устроен этот мир.
А ведь мир устроен не так. Бог задумал его другим и заповеди нам подарил и просил любить всех и вся и щеку другую подставлять и терпеть. Почему же так - каждый считает себя верующим, но никто не согласен жить по божьим законам? Трудно это, гораздо проще жить в супермаркете.
Но никакой магазин счастья ни одному человеку не подарил. А если все-таки попробовать не считать себя дурой ( дураком) оттого, что ты отдаешь, не прося ничего взамен? Просто так. Как тот медвежонок или ежик из мультфильма? Ведь они стали счастливее, а мы со своей рыночной моралью - нет.

(ноябрь 12)

Диагноз
(размышления о нашей политической недостойности)

Почему русский человек всегда недоволен той жизнью, которой он живет? Даже самый, казалось бы, довольный и сытый.
- Не то что-то, – ковыряет он в носу, недовольно разглядывая черную икру на золотом блюде и шедевры подлинного Коровина в залах своего особняка. Все не так. Он шел к этому благосостоянию всю жизнь - ломал себя, ломал других, изворачивался, химичил - и вот пришел. А оно не то…
И это сытый. А голодный? Чего уж тут говорить.
Все достигнутые цели и устремления кажутся нам нелепыми и даже глупыми. И недовольство результатом жизненных усилий заставляет нашего человека постоянно искать что-то другое, не такое как есть сейчас. Впрочем, найдя и добившись этого «другого», он опять понимает, что сам себя обманул и это снова не то, чего он хотел.
Что он все время ищет? Почему это происходит? И почему у него ничего не получается?
Он идеалист. Идеалист испорченный некачественно написанными для него идеями. В начале начал это была идея сожительства с агрессивной Природой, затем, сильно подкорректированная в сторону детских чудес, идея единого бога, затем мир всеобщего братства, который почему-то надо было строить на костях, причем, как оказалось, на своих же… Теперь в воздухе витает какая-то новая ущербная идейка. А ля – «обогащайтесь, потребляйте и будет вам щасте!». Причем именно так ЩАСТЕ, ибо так проще… Богатый потребитель совсем не обязан быть грамотным.
Считается, что без внедренных в нас идей нам нельзя никак. Мы без них дичаем. Они – это те благословенные сочные луга, на который уважаемые пастухи гоняют овечье стадо через леса и долы. Не будет веры в существование этих лугов – уверены пастухи, - стадо разбредется и мгновенно станет диким.
Фундаментальное знание того, что наш народ это стадо слегка окультуренных баранов присуща всем без исключения российским правителям. Варяжские гости, князья, цари, генсеки и президенты с их дворами, политбюро, «семьями» и «ближними кругами» постоянно озабочены изменением генетики русского народа, наделению его новыми качествами и приведению его к каким-то, только им известным рамкам.
Они не хотят довольствоваться тем народом, что у них есть – они хотят управлять каким-то другим народом. Идеальным. Мы абсолютно не соответствуем представлениям помазанников о народе, как управляемой массе. Не то и все… То народ слишком глуп и необразован - то слишком умен и изворотлив, то ленив и трусоват - то слишком буен и героичен… Нестабильность и несоответствие программе мешает пастухам приноровиться, прицелиться и хлестануть кнутом туда куда надо.
Ничего не получается у правителей. Не совпадает облик российского быдла с обликом покорного, смирного и послушного быдла цивилизованных стран. Не такой он. И рамки, в которых стоят наши бараны, искривлены под немыслимыми и нецивилизованными углами. И вдолбить быдлу, что оно не так стоит, они не умеют. Это вдалбливание в непокорные и непонимающие чего от них хотят головы происходит у них только одним способом, по-дедовски – путем кнута, дыбы и вырванных ноздрей.
Каждый правитель нашей Родины болен одной болезнью - он чувствует себя мессией. Он почему-то считает, что избран по какому-то божьему промыслу и призван облагородить нацию, изменить ее гены, сущность, природу. Он просто обязан, отобрав у людей привычные радости, заменить их на искусственные новые. На них, искренне считает он, ему указал Господь, вручив бразды. Его укрепляют в этой уверенности и назначенные им же в святые знакомые по несвятому прошлому жрецы.
Всякий правитель очень страдает оттого, что другие не видят нимба над его головой. Он мученик. Ведь он искренне хочет сделать нас лучше. Окультурить, привести к общим правилам. И постоянно обижается на то, что народ ему достался какой-то не тот, неблагодарный. Нестандартный. Или не привитый, говоря языком садовника. Дичок с кислинкой.
Каждый правитель всегда твердит нам: улучшение Родины нужно начинать с низов! Каждый из нас должен измениться и проникнуться…
Ведь, это мы - нищие умом и духом низы виноваты в том, что его прекраснодушные и интеллигентнейшие наместники-чиновники погрязли во взятках, в злоупотреблениях властью, в воровстве и угодливой подлости. Зачем мы даем им взятки и смущаем честнейших и преданнейших людей? Зачем компрометируем цвет нашей нации? Любимый лозунг обращенный к народу: «Начинайте с себя!». Типа, а нам-то чего начинать, мы и так безгрешны.
О том, что всем давно известно - рыба тухнет с головы - правитель слушать не желает. Ему незачем изменяться и подстраиваться под руководимый им народ. Он не желает знать ни народного менталитета, ни обычаев, ни морали, ни веры – ничего. Он не понимает, отчего народу хорошо, отчего плохо, что его приводит в восторг, а что в уныние. Ему плевать на то чем он живет, на что надеется и о чем мечтает.
Во веки веков народ всегда был недостоин своего правителя. Непогрешимость власти возведена у нас в закон. Именно ее воспевают продажные деятели политики, искусств, образования… А всевозможные жрецы различных конфессий особенно в этом преуспевают при всякой, даже самой сатанинской власти.
- Всякая власть от бога! – говорят они, извращенно толкуя объемистые религиозные книги с крестами, полумесяцами, звездами, а также серпами и молотками, - они (правители) знают куда вас вести! Повинуйтесь, и будет вам это самое щасте! (см.выше).
У моего (давно покойного) дальнего родственника, ни за что отсидевшего в большевистских лагерях лет двенадцать, на одной груди была наколка со Сталиным, а на другой - церковная маковка и слова: «Нет в жизни счастья!». На ногах же было вытатуировано: «Они устали!»
Прелестный набор, наглядно свидетельствующий о том, как же мы устали от этих разных богоизбранных мессий…

(ноябрь 12)

37-ой километр
(из жизни поросят)

Ждать больше нечего. Счастливое «завтра» уже наступило и, минуя стадию счастливого «сегодня», шагнуло на просторы нашей Родины прямиком из счастливого «вчера».
Эти радостные «вчера» и «завтра» слились в одно целое, и уже неотличимы друг друга.
А как их отличить? Разве что по покрою одежды, по наличию или отсутствию ромбов в петлицах заплечных дел мастеров, по маркам полицейских машин и автозаков, по уровню громкости аплодисментов переходящих в овации на слетах единомыслящих или по степени спертости дыхания от переполнения верноподданическими чувствами огромного числа представителей творческой интеллигенции перед отцом нации? Или может по амплитуде вибраций дрожащих от страха перед отцовской немилостью коленей? По точечным папашиным плевкам в назначенные на заклание лица? По качеству его словарного запаса, заставляющего эту самую творческую интеллигенцию оправдывать такое вот свободное толкование русского языка идеологией "теории официальной народности"? Оно, это толкование, приносит неописуемую, прямо таки животную радость народу, а точнее - темной массе неграмотного быдла. Быдло хорошо понимает только один язык – язык гопников из сериала «Риальныипцаны».
Наш пцан! Правильно говорит!
"Для ограждения от революционных идей необходимо, постепенно завладевши умами юношества, привести оное почти нечувствительно к той точке, где слияться должны, к разрешению одной из труднейших задач времени (борьбы с демократическими идеями) образование, правильное, основательное, необходимое в нашем веке, с глубоким убеждением и теплою верой в истинно русские охранительные начала православия, самодержавия и народности, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего отечества". (Граф С.С.Уваров, 1832 год)
Что имеем в результате? Россия быдлеет на глазах.
Времена неотличимы друг от друга. Все слилось в одной темной трубе в единую серую массу. Слипаются времена, слипаются люди, слипаются мечты… Оно и не может быть по-другому. Оттого, что в каждом из нас живет вживленная когда-то неизвестными создателями генная программа – оставаться рабами, тянуться к рабству, жаждать его, видеть смысл только в рабском состоянии. Свобода нам не нужна.
Нам просто необходим вождь - очередной понятный всем «риальныйпцан». Он сидит в нашем подъезде на лестнице, окруженный своей кодлой и откровенно издевается над нами. Плюет в нас, харкает на пол, швыряет бычки, хлебает пиво из полторашки, ширяется, шмонает наши карманы, освобождая их от последних денег, заставляет петь вместе с ним блатные песни и тискает за титьки наших женщин… Жильцы дома сидят под стальными дверями своих конур и, бессильно подвывая, слушают эту вакханалию. Никто не выйдет заступиться за оскорбленных, никто не возьмет в руки черенок от лопаты или утюг, чтобы разогнать эту шарагу. Ботанам страшно.
А если вдруг кто-то и выходит сделать банде замечание, то никто и никогда не выйдет вместе с ним. Потому что рабу не преодолеть хромосомные препоны своих программ. Потому что известно, что будет.
- Выскочил, сука? Выпендрился? Мочи урода!!! Все пинайте, суки!!! Все!!! Не хрен раскачивать лодку! Подъезд это наша корова и мы ее доим, понял? Мы здесь навсегда! Пожизненно!
Телевизионная змеиная головка микрофона, слегка раскачиваясь, гипнотизирует, уставившихся в домашние жидко-кристаллические ящики, кроликов. Тихо! Идет марафон оболванивания. Уже четыре с половиной часа. Внемлите, бандерлоги! Верьте мне, дебилы! Зачарованные животные прижимаются друг к другу теплыми, беззащитными боками, вздыхают от уважения и громко радуются: «Как он верно сказал! Так его! Точно - поросенок он, свинья подзаборная, расстрелять такого надо и вообще надо расстреливать их всех, вешать на фонарях!!! Верните смертную казнь!!! И будет нам счастье».
А что этот? Этот самый оскорбленный «поросенок»? Может быть, обратится, как положено, в суд с иском о защите своей чести и достоинства? Никогда. Потому что честь и достоинство – не являются его достоинствами. Поросенок борцом быть не может. Он будет тихо потеть, попердывать и с тоской глядеть в окно на площадь перед своим губернским белым ( а, у них у всех белые) домом. И понимать, что смотреть ему отсюда осталось совсем чуть-чуть… И надо срочно что-то делать, но вот что? Тяжелый папашин плевок приводит его в состояние ступора. Все! Скомпрометирован… Поросенок теперь может только оправдываться (может быть даже и без вины) и просить о снисхождении. Но просить некого – к телу его больше не допустят. Его удел – ждать милости от прокуроров, что накинутся на него, отрабатывая высочайшую команду «фас!». Он прилюдно ( обязательно прилюдно, ибо это часть пиара) будет раздавлен, потому что выбран для этого. Брызги, оставшиеся от него на обоях, как звездочка за очередной сбитый самолет. Знайте граждане - за штурвалом страны – ас!
Скоро раздавят и нашего градоначальника. Этот вообще не «из обоймы». Мне вообще непонятно, как он продержался на своем месте целый год. Его тоже сделают поросенком – навесив на политический трупик все свои грехи. И он будет сидеть, потеть и оправдываться… Подстава и компрометация – любимое занятие бывших чисторуких, холодноголовых и горячесердечных. Избиратели утрутся, замолкнут и тихо поскрипят зубами, а потом… Потом как всегда все забудут и всех простят во имя какого-то там «во имя». А ведь поросенок-то не он – поросята это мы – горожане, посмевшие лишь подумать о том, что мы можем что-то там поменять в пищевой цепочке этого порядка… Мэр - это так. Это нам в назидание. Чтоб сидели тихо и в подъезд с утюгами не высовывались.
Поросят едят, ребята. Они для этого и существуют.
Времена не меняются. Марши узколобых физкультурников и демонстрации пролетариата с плакатами: «Собаке собачья смерть!!!» будут проходить и в новом гламурно-компьютерном веке.
Не хочется так дальше здесь жить. Вообще не хочется нигде жить, зная, что все возвращается и возвращается не только сюда. Весь мир стремительно раскаивается в том, что он имел наглость мечтать о свободе и даже сумел рассмотреть ее кусочек сквозь щелку на мгновение раскрытой двери. Как страшно быть свободными!
Мы снова ищем опоры в вождях, религиях и рабских моралях. Сами засовываем себя в тюрьмы, огораживая пространство вокруг себя секьюрити разных мастей, миноискателями, системами слежения и рентгеновскими аппаратами. Просто новый уровень. Генные программы возвращают нас всегда на одно и то же место.
Осторожно, дамы и господа! Двери закрываются. Наш поезд едет по кругу. Следующая остановка – тридцать седьмой километр.

(апрель 13)

Любить хочется

Отмечено – любить хочется сильнее в районе обеда. С утра или вечером этот вопрос совершенно меня не волнует, а вот часам к одиннадцати и, примерно, до трех происходит легкая внутренняя вибрация, и застоявшаяся мужская неудовлетворенность просит выхода. Но выхода не имеется.
Что-то в моем южном городе с этим не то. Вроде бы пропорция женщин необходимого возраста и их рабочего состояния сохраняется, но все они какие-то другие, не такие к которым привыкло сердце за полста лет жизни в родном северном городе. Я бы назвал их чужими. А может это просто я им чужой?
С чужими мне и раньше ничего не хотелось. Слишком много прошло чужих по моей жизни. Иногда в отчаянии мне казалось – «своих» вообще нет, и ничего уже не будет, но удача все же улыбалась, и редко-редко в этой огромной мусорной куче ненужных людей вспыхивал крошечным бриллиантиком чей-то родной взгляд, и чья-то яркая улыбка со всей естественностью вдруг освещала мою жизнь. И находя это, я какое-то время был счастлив – не жалея дарил себя, дарил, дарил… Лихорадочно отдавал все что имел, не умея как-то растянуть удовольствие. И, конечно, сжигал себя до тла. Ведь родные они или нет – все женщины брали от меня одинаково жадно и одинаково безжалостно. Родные, может быть, отдавали хоть что-то, а чужие никогда.
Какой все-таки странный распорядок дня выработался внутри организма! Что это – может быть, это легкий всплеск свободы, когда ты выскакиваешь за решетчатую дверь своей режимной конторы и капелька эйфории, подобная радости вышедшего не свободу узника, разбуженная ярким полуденным солнцем, вдруг булькает в твоем мозгу? Булькает совершенно некстати, неожиданно, и ты бежишь, ускоряя шаг подальше от этих секретов, стальных дверей, заборов с колючкой и вредных секьюрити. От груды обязанностей, от полного отсутствия каких-либо прав, от рутины, несвободы и однообразия. Пусть на час-полтора не более, но ты свободен.
Оттого и хочется любить. Потому что свободен. Свобода и любовь всегда идут вместе.
А как же вечером, спросите вы? Вечером от любви не остается и следа. Вечером свобода почему-то не ощущается. За рабочим днем, высосавшим из тебя все жизненные соки наступает семейный, бытовой вечер и ты из одних общественных проблем немедленно попадаешь в новые, которые тоже сосут тебя, сосут, сосут… И так без конца.
Нет, обед лучше. Ты как-бы отрываешься от тех и других кровососущих монстров и находишься на терминаторе между ними. Проскальзываешь. При этом в тебе нет ощущения преступления – обед законен, и никто тебя лишить его не вправе. А вот, например, когда ты загнул тем или иным способом работу или семью, в душе загорается красная лампочка страха перед незаконностью всего этого. Что-то мешает и ощущение эйфории не приходит.
Все-таки, какие же мы рабы! Может быть и вправду название «раб божий» имеет под собой весьма жестокий и неприятный смысл?
Ведь мы же создания божьи, так? Этого-то никто не оспаривает. А что если нас создали некие сверхсущества именно как орудия, как рабскую силу, домашний скот для каких-то неведомых целей, которые они осуществляли тут, на Земле? Может все проще, без мутных, зашифрованных кем-то специально, сказок про великую доброту и вселенский смысл?
Может, планету Земля просто грабили, извлекая полезные ископаемые, а искусственные биороботы – муравьи несколько сотен лет копались, дырявили кору и выносили оттуда мешки с породой? А потом, когда то, что надо было добыто, эти «создатели» сели на свои летающие колесницы и свалили, оставив созданных ими рабов на произвол судьбы. Со временем колючка на оградах проржавела, и люди разбрелись из своих резерваций. Они помыкались в борьбе с дикой Природой, вошли в разум, окрепли духовно и как-то ассимилировались на чуждой для них планете, потихоньку встроившись в нее.
А поскольку, в силу заложенной в них программы, прежний рабский период был для них единственно приемлемым, они обожествили своих рабовладельцев и прежнее свое нахождение в защищенных от враждебной Природы концлагерях стали считать Эдемом, райским местом, кущами и протчая, протчая, протчая…
Логично? А почему нет? Все равно никто ничего не знает, подтвердить материально не может, так почему бы не так? Отсюда и рабы божьи, отсюда и вечная вина за то, что мы бездельничаем, не строим, не пашем, не пишем… Отсюда и вечный страх перед низкой оценкой, выставленной нам социумом.
Ах, что подумают люди! Да не все ли равно, что они думают? Им вообще друг на друга наплевать. Но мы почему-то априори виноваты перед обществом, его моралью, религией и, естественно, государственным устройством.
Память тех самых муравьиных генов.
Любить хочется. И чтоб любили. А чего хочется больше? Наверное, все-таки любить. А если любить некого, да и поздно уже? Жизнь-то не согнешь. С годами она перестает быть гибкой. Если на нее посильнее нажать – легко может сломаться. Это в молодости жизнь можно гнуть и в дугу и в спираль. И она поддается. Разогреешь место сгиба любовным огнем и гни. Раз – и ты уже с другой женщиной или даже в другом месте… Или вообще, черт знает как.
Но никого нет. Это очень напрягает. Время идет, часики тикают все громче. И как-то точно знаешь – ничего уже и не будет. И зачем все тогда? Зачем доживать положенную двадцатку пожилого возраста? Если без любви – то зачем?
Любить хочется, но далеко не каждого. Вообще в этом странном посыле под названьем «Вся власть от бога. Люби врага своего и подставляй ему другую щеку» что-то не то. Опять какой-то рабский принцип. Типа, будь смирным, не бузи, хорошо работай и люби всех и каждого, особенно собственное начальство по вертикали, вплоть, естественно, до тех самых мифических создателей. И в сказку о боге просто верь и все! Не рассуждай и не размышляй! За тебя подумали – начальники, генералы, цари… Они прикажут – умри не задумываясь. Иначе – ты еретик, разрушитель устоев, меньшевик, английский шпион-троцкист, отверженный зэк… А дорога для еретика всегда однообразна – на костер, на плаху или на крест.
Сам Иисус Христос тоже был еретиком своего времени, так почему во имя его ретивые жрецы спалили такого же еретика Джордано Бруно и иже с ним, чье имя легион? О какой такой любви говорил тогда он миру? И как же все что он говорил, было миром извращено!
Все извращено и все переврано в угоду одному и тому же незыблемому программному постулату – раб должен всегда, при любой религии оставаться только рабом и никем иным.
Смирись! – вот основная мысль каждой церковной проповеди. Смирись! Не бунтуй! Ты тля и навозная муха. И самым страшным грехом всех, без исключения, религий является гордыня. Не люби себя – люби свою стаю и, будучи вечно должным ей, отдавай ей себя без остатка. И естественно без оплаты. Но сам дань уплачивай исправно.
Ну и кто мы? Рабы? Рабы. Все у нас рабское. И принципы жизни и программные заповеди. Таких заповедей у свободных быть не может. Это заповеди для холопствующих ничтожеств. Это заповеди для клоповых бараков, это заповеди для трусов. Их невозможно соблюсти, если хочешь быть свободным и, соблюдая их, свободным стать невозможно.
Всякая программа разбивается вирусом. Эта, наверное, тоже. Это вирус несогласия с назначенной человеку дорогой. Вирус неверия собственным глазам и иным органам чувств.
Когда черное бесстыдно называют белым и наоборот, когда искусственно улыбаются до ушей и нажимают при этом на спуск упертого в живот пистолета, когда на тебя надевают ошейник с тротилом, когда тебя сканируют, когда чипуют и говорят, что это для твоего же блага – не верь! Не верь – ибо все это только для того, чтобы поработить и унизить тебя еще больше. Все оружие, вся механика и электроника этого мира направлены только на одно – контролировать чрезмерно разросшееся стадо, не допуская свободомыслия и, уж тем более, свобододействия.
Человек, да ты что? Полюби себя. Не верь, не бойся, не проси – и ты свободен. Никто и никогда ничего с тобой сделать не сможет. Только убить. Но, и убив тебя, рабовладельцы проиграют. Им не нужна твоя смерть (раб дорогая вещь) – им нужно твое подчинение. Все очень просто. Не верь! Подвергай сомнению каждое их слово!
Поселившись в человеке, вирус неверия, словно лангольер, пожрет всю систему. Он захрустит стропилами лжи, ее балками и иными структурными составляющими и «святилище» начнет обрушаться, превращая самое себя в гору обломков. На этих загаженных обломках нужно строить иной храм. Храм иной веры – в человеческую свободу, гармонию с Природой, красоту, творчество, уважение равного к равному и любовь без ограничений. И никаких начальников и царей – ни усатых, ни лысых, ни лысых дзюдоистов – ¬ никаких!!!
Не об этом ли обрушении храма говорил когда-то Иисус с Понтием Пилатом? Не за эту ли крамолу его и прибили к кресту?
Свободный человек просто обязан думать и пытаться понять этот мир. И жить ему надлежит так, чтобы всё и всегда изменялось только к лучшему. Изменялось, а не стояло вонючей жижей, как загнившее болото на заднем дворе колхозного коровника.
Достояние и гордость нынешнего времени – стабильность. Я смеюсь. Это значит, свободных людей стало намного меньше. В рабы захотели записаться даже те, кто ими ранее не считался – люди искусства, науки, литературы, эстрады, театра и кино, историки… Даже поэты (где вы Есенин и Бродский?!!!). В очередь за красивыми ошейниками выстроилась практически вся страна. Мы соревнуемся в качественности лобызаний кровавых стоп старших, сука, рабов. Мы обучаемся широко улыбаться после их плевков в наши собственные рожи. Мы обучимся – что ж, нам это не в первый раз.
Пробовал ли кто-нибудь изменить и измениться? Пробовали, скажут скептики – большевики, например.
Да, ведь, они совсем не то пробовали! Коммунисты изначально стояли на граблях рабовладения. Типа – работать, работать, работать, а уж потом светлое будущее коммунизма… Пролетарий – это рабочий, слово рабочий произрастает от слова раб. Ну и запалили в стране восстание рабов с главным простым лозунгом «Грабь награбленное!». Это в питательной среде нищих весьма естественно сработало. Простота быдлу всегда по нраву.
Рабы начали грабить, потом свергли всех рабовладельцев и «иных», потом убили их, потом убили их жен и детей, а когда выпустили пар и пропили все, что награбили, снова добровольно вернулись к своим рабским (ведь они ж рабочие-пролетарии) ошейникам, ибо так понятнее. От невнятных оглушительных лозунгов о загоризонтальном всеобщем коммунистическом счастье у них очень болели уши, и холопы организованно вернули самих себя в крепостное право, слегка ужаснувшись содеянному. Привычка быть быдлом. Кстати, результатом «интеллигентной последней революции» стало тоже самое.
Все едино – что красные, что белые старшие рабы со жрецами. Все хотят от нас одного – знайте свое место и не раскачивайте лодку! Смирно! Нале-во! Упасть – отжаться! Ничего менять не нужно, нужно строго следовать старым проверенным правилам того самого концлагеря – Эдема, в котором наши предки с еще чистой, незамутненной Природой программой, были так счастливы и могли лицезреть в щелочки своих бараков самих создателей.
Роботы, рабочие, рабы…
А в обед нам хочется любить. Любить и трахаться. Трахаться по-быстрому, как в молодости, – ярко, страстно, давясь, откусывая куски от разгоряченных пирогов потных тел под фиговыми листьями офисных одежд. И хоть где – в квартирах, в гостях, в гостиницах, в машинах, даже на диком пляже, если повезет. Тут уж не до жиру! Если двое хотят одного и того же – миру придется подвинуться или просто прикрыть глаза. Они все равно сделают это. Потому что сильны свободой, потому что делают именно то, что хотят, а не то, что положено. И в это время они не рабы. Они свободны как птицы. И в это время хочется верить, что люди созданы для счастья, а не для того чтобы копаться в говне или носить тяжести на спине.
Как поймать и оставить им это ускользающее состояние навсегда?
Люди создавались не только из обезьян и свиней. Они создавались еще и из генного материала этих самых «богов». По образу их и подобию. А те, в свою очередь, то же кем-то создавались. Но, видимо, не для работы в рудниках, а для каких-то иных целей. Может быть, для этого самого свободного полета меж облаков или звезд, для отрыва и независимости от какашечной планеты с ее тяготением и погодой, от всевозможных страхов, от неизлечимых болезней, от безудержной и необъяснимой агрессии, от внедренных понятий добра и зла, от смерти, наконец… Для того, что именуется нами счастьем. Или они мутировали из таких же, как мы, рабов?
Этот мелкий зашифрованный ген пульсирует в нас и не дает покоя. Именно ему мы обязаны тем, что называется идеалистическими стремлениями – творческим началом, воображением, вечной тяге к красоте, гармонии, риску, к самопожертвованию и состраданию к ближнему… Огромное свиное и обезьянье в нас – это абсолютный материализм, способный лишь на то, чтобы заставлять нас жрать, срать, размножаться и спасать собственную шкуру. Вечная борьба подсознания с сознанием.
Почему каждый из тех, кто начал однажды задумываться, ощущает одно и то же – что-то не так, что-то во всем этом неправильное, ложное, искусственное, чуждое и навязанное? Мы не можем себе этого толком объяснить, мы просто чувствуем.
Словно обострившийся разум проткнул, подобно шалуну Буратино, некий холщовый экран, на котором нам показывают длинный фильм нашей жизни в формате «многоD». После пробоя этого экрана на нас наваливается неясное знание, что все, что мы видим, это неправда. Это декорации. Всё – декорации, и даже контактирующие с нами люди – говорящие манекены.
Странное ощущение неправды. Ощущение что на тебя смотрят, вернее тебя смотрят, как увлекательное кино. Кино это ты сам. «Они» смотрят мою картину жизни. И чем больше эмоций, страданий, боли, нелогичности и запутанности – тем интереснее эта картина. Смотреть кино о счастливых людях нам и самим-то совершенно не интересно. Нам нужны страсти. Вот и «они» такие же. Не хотят зевать на сеансах.
Поэтому человек счастья никогда не получит. Счастье очень скучно выглядит со стороны. Всемогущим зрителям оно не нужно.
А сам-то я где? Неужели «Матрица»? Неужели в моей башке и спине провода, подключенные к выдуманной кем-то виртуальной реальности? В этом и состоит самый большой ужас открытия Зазеркалья – мы не самостоятельны, мы не властелины сами себе, мы – игрушки в чьих-то гораздо более сильных и более совершенных руках…
Пробил экран? Ну и что понял? Ни хрена ты ничего не понял – только запутался еще больше. «Многия знания умножают печали». Не я сказал – еще древние заметили. Этот пробой экрана бессмысленен, в общем-то. Глаза и иные органы чувств человека не работают в той «заэкранной» среде. Там что-то другое. Измерение что ли не то или просто нет воздуха?
Но у нас есть еще какое-то неведомое и необъясненное чувство, еще какой-то абсолютно непонятый нами орган, называемый душой. Он чувствует. Какими псевдоподиями или щупальцами, не знаю. Но он чувствует – приязнь, время, зло, любовь, страх... Никто не может объяснить толком, как нам это удается, но удается же. Мы не умеем душою пользоваться. У души и у тела нет соединяющих проводов. У нее есть лишь махонький слепенький экранчик, как у калькулятора. На нем бегают какие-то цифирки, иероглифы, значки… Когда они бегают слишком быстро, мы вообще ни чего разобрать не можем. Там, где она живет, очень сумрачно, а экранчик светится еле-еле. И все. И вся связь. Туда, в нее, передать хоть какой-то запрос мы не в состоянии, оттуда до нас доходит лишь только это слепое табло с абракадаброй.
Если б человек научился разговаривать с душой – ему не нужны были бы никакие органы чувств. Она заменила бы их все и добавила бы новых.
Самый страшный фильм, который я смотрел – это фильм «Последняя любовь на земле». Сюжет до ужаса прост. По неведомой причине у людей одно за другим пропадают органы чувств. Последним пропадет озязание. Фильм, правда, об этом тактично умолчал.
И все! Представьте картину. Этого мира более нет вообще. Он есть (если он, конечно, есть вообще) – дома и машины, леса и тундры, моря и реки, животные и птицы – все на месте. Но в этой тишине – на улицах огромных городов, на дорогах, в деревенских огородах сидят или лежат живые еще люди. В них течет кровь, они дышат, от них исходит какая-то энергия, но их нет. Нет вообще. Это просто куски еще теплого мяса, завернутые в тряпки. И их не жаль. Потому что они уже не люди. Ведь люди — это не неподвижные тушки, а что-то другое?
Так или нет? Люди — это разум и чувства, по меньшей мере. А если ни того, ни другого нет, то кто эти лежащие на асфальте тела? Со своими душами они так и не нашли общего языка. И времени найти этот язык уже нет. «Game over».
Я запутался, Господи! Зачем я начал когда-то думать о тебе? Ты наказываешь нас неверием, открывая нам незрячие глаза. Что толку от этих глаз? Глазами понять тебя невозможно. И потрогать нельзя и услышать, и облобызать, и понюхать… Ты, ведь, совсем не этими органами чувств можешь быть воспринят. Только душой и ничем иным. Но как нам открыть в нее двери, куда вставить провод со штекером, к какому отверстию приложить ухо? Душа почему-то наглухо забетонирована и все попытки расцарапать этот бетон нашими нежными ноготками безнадежны. Это нереально. У нас нет ни кайла, ни лома, ни даже ножа или тюремной ложки. Охраняющие нас вертухаи еще ни разу не ошиблись.
Божье в нас – это и есть душа. Ее нельзя потрогать или увидеть. Она существо идеальное, потому что создавалось совместно с «богами». Воображено и сотворено из той слабенькой искорки, выскочившей из недостаточно зашифрованной генной памяти «отцов-счастливцев». Какая-то неясная информация прорвалась к нам в мозг, и, уйдя из защищенных резерваций на просторы дикой Природы, мы никак не можем обрести покоя. Нам надо получить ответ на единственный вопрос – зачем?
Зачем мы теперь живем и что нам делать дальше? Нам необходимо это знать до зарезу. Потому что у нас нет цели. Потому что мы на клеточном уровне чувствуем свою искусственность. Наше существование не имеет естественного смысла. Ведь, простым размножением все не объяснишь. Рано или поздно оно просто убьет нас всех.
Так зачем мы? Так же не может быть? У всего и всегда имеется какая-то цель. А какая наша? Облегчить себе жизнь до абсолюта? Но это же абсурд? Абсурд. Цель в чем-то неясном, в том, что не измеряется ни деньгами, ни материальными благами. Короче говоря, в чем счастье?
Мы не понимаем, что такое счастье, но очень хотим его испытать. А что это как не свобода, полная и безоговорочная свобода «богов» – свободный полет среди звезд и галактик, бессмертие, гармония и красота творения? Но это совершенно невозможно. И после смерти невозможно, потому что нет никакой жизни после нее. Нет и быть не может! Это все изощренное поповье вранье для пришибленных рабов. Это философия терпения, внедренная в нас рабовладельцами и их обслуживающим персоналом из числа жрецов разных конфессий. Типа, терпите, а вон там, за гранью будет вам счастье. (Смотри выше про большевиков).
Ни хрена не будет!
Если все что я надумал о нашем порождении на Земле и «высшем» (мля!) предназначении имеет хоть толику правды – нет никакой второй жизни.
Включите логику – завтра-послезавтра мы научимся создавать пластмассово-железных роботов в массовых количествах для облегчения нашего быта. Кто они? Вслушайтесь в их название – роботы, робы, рабы… Да-да, они и станут нашими рабами, которых можно будет эксплуатировать безжалостно, обращая внимание лишь на их стоимость. Древняя рабская человеческая программа неосознанно выдает нам только один путь счастья – сделай раба из другого. Да хоть из глины! Или из пластмассы. А если научимся таинствам биоинженерии – то из обезьян со свиньями с добавлением себя для большего качества.
И у каждого робота будет срок эксплуатации. И после этого срока восстанавливать их никто не будет. Это дорого и бессмысленно. Другие роботы вывезут их на утилизацию и все. Да, мы уже так поступаем с нашими любимыми автомобилями. Нам «богам» плевать на старые, проржавевшие машины. Они нам мешают.
Так чему мы удивляемся? О какой такой второй человеческой жизни можно говорить в этом случае? Жизнь одна. Это жестокая обязанность. И прожить ее для кого-то надо. И не обязательно рожать сыновей, сажать деревья и строить дома. Хрен с ними! Тут что-то другое. Может смысл нашей жизни в капельном приближении к состоянию «богов»? Кап-кап-кап… Вшивый миллион лет – и мы тоже бессмертные «боги» на огненных колесницах? Мутировали, бля… Все умеем, все знаем, все можем… И материальное, наконец, не мучает нас. Не знаю, есть ли тут смысл. Да и откуда мне знать? Ну, по крайней мере, это хоть какая-то версия.
А любить хочется. Кого-нибудь… Даже тех, кого когда-то отверг. Даже тех, кто к тебе равнодушен, даже тех, кто тебя не любит. Хочется. Да что же она такое – эта гребаная, мать ее, любовь?
Жизнь поворачивается ко мне жопой. Я это чувствую. Видимо, это потому что я перестаю ее интересовать. Из игроков высшей лиги я по возрасту перешел в более низшую. Мало забивать стал, плохо бегать… «Да мастерство конечно осталось, но, дорогой Вы мой, пора как-то пощадить себя. Поиграйте в другой лиге, там нагрузки поменьше…».
Примерно так. А на игры низшей лиги никто не ходит смотреть. Десяток отмороженных пенсионеров в заштатном провинциальном городке не в счет. И вот вчерашний герой чемпионатов мира, золотая, мать ее, бутса Родины, лучший форвард сезона девяностых и начала нулевых совершает неспешные скучающие пробежки по расчерченному полю практически в полной тишине. Ни славных оваций, ни даже улюлюканья «На мыло!», ни цветов после матча и, естественно, высоких гонораров. И жизнь потихонечку превращается в хроническое хобби.
Мое скучное хобби – моя однообразная жизнь. То есть не обязанность или право, а просто возможность. То есть, я уже не обязан рожать сыновей, сажать деревья и строить дома. Да и права у меня на это как бы нет. У меня есть просто возможность. Возможность скромно и не спеша дожить. При условии, что я не буду напрягаться, поливая костер жизни бензином страстей и, естественно, никого и никогда не любить. Любовь для отставного футболиста наиболее опасна. Не вызывайте джина былых времен!
А любить хочется. Так хочется, что ну его на хер это доживание! Чего там доживать-то – все и так известно. Не жалко оставшейся двадцатки. Если б можно было собственное время отчуждать или продавать, я бы продал свой «драгоценный остаток» хоть сегодня за свою последнюю любовь на земле. За одну ночь или там за обеденный перерыв. Главное, чтоб не рабом помереть. Не хочу быть рабом, роботом и рабочим… Не хочу.
Но кем тогда? Может быть «богом»? Но какой из меня бог?
Я умел быть лишь «богом на миг». Для тех, кто любил меня со всей искренностью и без всякого страха.
Любящая женщина может, широко раскрыв округленные глаза, словно бы разглядевшие там, на моей голове, светящийся нимб застонать восторженно: «Ты бог!». В этот миг, тот самый «вредоносный незашифрованный ген» создателя взрывается в голове красивым сказочным шаром и сжигает во мне кашу из обезьяньего и свиного.
Может потому я такой несогласный с уготованной мне долей?
Просто любить хочется…

(март 14)

К вопросу о параллельности миров

Мы узники своего пространства.
Мы словно букашки движемся по поверхности листа, на котором проходят наши жизни. Бездоказательно утверждаю – известный нам мир в целом плоский и, вероятно, банально к чему-то крепится.
Объемность пространства – иллюзия. Она создается путем голографических изображений, создаваемых с помощью сложной системы зрения прямо в нашем мозгу. Это все обман глаз и иных органов чувств. И даже наше тело – руги, ноги, голова и лицо – тоже полная иллюзия. Все очень просто – мир для нас таков, каким мы его себе представляем. Наш мир – это абсолютно субъективная субстанция. Объективностью может обладать только наш создатель, да и то в пределах собственной субъективной оценки происходящего с ним самим.
На самом же деле мир – это обыкновенный лист.
Листы-миры расположены на огромном дереве. Их очень много. Понять сколько их – не представляется возможным.
Лист от листа всегда отделен каким-то пространством. Они никогда не соприкоснутся. Может быть только лишь тогда, когда задуют свирепые ветры и крона зашевелится, как живая. Но такое бывает очень редко и не охватывается жизнью человечества в целом. Для нас это всемирный катаклизм, Апокалипсис и конец света. Но к счастью – штормы бывают нечасто.
Мы живем на гладкой (шершавой) стороне листа. Обратная сторона является для нас антимиром. Соприкоснуться эти миры не могут никогда.
Лист ограничен, он имеет края, но мы их никогда не увидим. Край света это абсолютно волшебный край, известный нам по сказкам. Он похож на Краснодарский край в мечтах спившегося чукчи-оленевода. Мы чувствуем его, но никогда его видели.
Вот главное. Мы чувствуем. Мы каким-то образом ощущаем неправду, искусственность и ложность собственных представлений о мире. В каждом из нас сидит маленький бес недоверия к тому, что мы видим и ощущаем, который периодически шепчет нам (а иногда и кричит): Не верь глазам своим! Не верь!
Но мы продолжаем верить. Ибо не в силах сопротивляться тому, что способно быть для нас единственным объяснением происходящего вокруг. Потому что тот бесенок не дает нам ответа на главный вопрос – а во что мы тогда должны верить?
Органов чувств, способных ощутить что-то иное, вместо предлагаемых нам форм, фактов и предметов у нас нет. А может они и есть, только находятся в совершенно неразвитом состоянии или же спрятаны в таких углах, что найти их мы попросту не можем.
Впрочем, не можем мы их найти еще и потому, что ищем-то их единственно известным нам эмпирическим путем, при помощи тех самых инструментов что у нас имеются – глаз, ушей, носа, языка или рук… А они не годятся. Ведь, ими наделили нас именно для того, чтобы мы никогда ничего такого не нашли. Нас ограничили принципами нормы. То, что за нормой объявлено психиатрами болезнью, попами - бесовской одержимостью, а политиками – экстремизмом или еще чем почище. И это не обсуждается.
– Ну ты как?
– Нормально (нормалек, нормуль, все в норме и т.п.)
«Нормально», пожалуй, самое распространенное слово человечества. Быть ненормальным, значит стать изгоем, отверженным, чужаком. Повторяя это слово снова и снова, люди словно бы ощупывают себя, проверяют, принюхиваются – соответствуют ли они этой самой норме, такие ли они как все... И если вдруг что-то не так – люди теряют покой. И самое страшное, что покой этот больше к ним никогда не вернется. Рано или поздно «ненормальность» заведет их в непроходимые дебри неизвестного им леса, полного волков и красных шапочек, по которому они будут продираться, в надежде дойти до вожделенного краеугольного камня, на котором высечены все ответы на один единственный вопрос: «А как правильно-то?».
Где в нас (у нас, на нас) находится то, что способно открыть нам настоящую правду? Да, для начала – хотя бы где? Если мы поймем, что оно находится внутри, в таком-то и таком-то органе или вообще на нашей поверхности, то мы хотя бы попытаемся отыскать к нему ключи. Мы попытаемся воздействовать на него чем-то, что бы оно открылось и, наконец, «просветлило» нас и дало объяснение тому, кто мы, зачем мы и что вообще происходит.
Кто-то медитирует до потери пульса, кто-то пьет горькую, кто-то колется, курит или жрет мухоморы, но никто ничего не открыл. Открывалось что-то – было дело. Но что это такое – так никто из экспериментаторов и не понял.
И вот мы ползем по листу свои средние восемьдесят лет. Ползем-ползем… Пока неожиданно (а оно всегда неожиданно) не попадаем на зазубренный край листа в конце пути. Ползти трудно и больно, но у нас нет иной программы. Мы все равно мучительно движемся и падаем с края вниз. Орем что-то в белом свете, кувыркаясь в чуждом для нас пространстве и теряя от страха память, пока не падаем на какой-нибудь другой лист и начинаем свое поползновение по иной жизни до следующего края.
Миры параллельны, как листья на дереве. И очень похожи друг на друга. Оттого каждая наша новая жизнь – это почти всегда повторение старой. Впрочем, есть варианты – листья могут быть изъедены до дыр вредителями или фитофторой, иметь клещевые бугры на поверхности, они могут подсохнуть, наконец. И движение наше по лиственным прожилкам может быть другим – более трудным, замедленным и более опасным.
А может нам повезет, и мы провалимся в проеденные гусеницами дырки, и движение закончится гораздо быстрее, чем предполагалось. И там снова падение в белом свете, снова потеря памяти от неведомого страха и снова новый лист. Тот, что ниже нашего старого. Ибо каждая наша новая жизнь обречена проходить на нижнем уровне. Без яркого света – все более тусклая и скучная. И мы будем падать всегда, больно ударяясь о новые листы. Пока, наконец, после очередного особо длительного полета мы не треснемся со всего маху в чернозем с примесью навоза и более не очнемся никогда, слившись с вечностью и распавшись на бозоны Хигса.
Таково движение блох в природе. Аминь!
Господи, а ты вообще кто?

(март 14)

Призраки

Как соединяются люди? Тысячи их ходят мимо друг друга, но видят лишь абрисы фигур – не более. Они не запоминают черт лица, одежду и иные части встречающихся тел. Тела проплывают мимо как нечто абсолютно недоступное. Призраки. Летучие голландцы. Картонки с изображениями, катящиеся мимо друг друга на прикрепленных внизу колесиках. Воздушные шары с нарисованными лицами.
Не возникает даже мысли о том, чтобы остановиться, поздороваться, поговорить и притронуться к ним. Это кажется нам совершенно невозможным.
Почему так? Что казалось бы этакого, если двое вдруг понравившихся чем-то людей запросто познакомятся на улице или в очереди, в фойе театра или в кафе и немного сблизятся? В конце концов – не обязательны же страсти. Может же быть просто дружба, симпатия, разговоры, открытие каких-то общих интересов, маленькая помощь друг другу. Что в этом плохого? Но, нет. Никак и никогда. И чем старше мы становимся тем невозможнее становится сближение.
Что останавливает людей? Страх. Чего же боятся люди? Они боятся, что их не поймут. Так и выходит. Ведь и вправду – счастье это когда тебя понимают.
Страхи бывают разные. Всех не перечислишь. И связанные с телом и совершенно не связанные. Самым странным из не связанных является страх позора. Мы боимся навлечь на себя позор, осуждение и презрение других людей. Мы можем от этого даже умереть – вот как нам страшно.
Если задуматься все это вырастает из нашей муравьиной сущности. Мы в основе своей необычайно общественные создания. Оценка этого самого общества является фундаментом нашей жизни. Мы вечно пытаемся заслужить если уж не «отлично», то хотя бы «хорошо». Вечно! Мы даже перед ликом смерти пытаемся оставить о себе хорошую память, нас даже очень интересует – а как мы будем выглядеть в гробу и какие слова произнесут наши близкие перед тем, как нас похоронят.
Зачем нам это? Что проку человеку от мнения о нем других людей? Чаще всего абсолютно чужих, совершенно с ним не связанных, прокатывающихся через нашу жизнь пустой водой? Это ли не безумство – постоянно думать о том как ты выглядишь и что о тебе думают другие. Мы не знаем кто эти другие, но нам почему-то их мнение дорого.
Человек тратит на это едва ли не большую часть своей жизни. Прискорбно, но это так. Понты – его основа. Накаченные тела, вставленные сиськи, медали и почетные грамоты, школьные оценки и дипломы престижных вузов, мерседесы и роскошные квартиры, властные должности и кабинеты с сексуальными секретаршами, депутатство и телевизионные тусняки… Да несть числа!
Говорить об этом так грустно, что иногда хочется плакать – на что же, на какую бессмысленную хрень мы тратим почти весь объем такой маленькой жизни? Тратим вместо того, чтобы просто делать хорошие дела. Да нет, даже не так… Хотя бы просто дела. Что такое хорошо и что такое плохо мы опять пытаемся осознать, протаскивая это через оценочное игольное ушко.
Делать надо. Не потому что за это дело нас похвалят, а просто потому что так устроен. Не нужны ни похвала, ни оценка, ничего не нужно – просто всем надо делать то что они считают нужным и все. А то нынче вообще никто ни хрена не делает, запутавшись в многообразии понятий и бесчисленных общественных моралях.
Мы идем по улицам. Нас много. И с каждым годом нас все больше и больше. Но мы не видим друг друга. Скоро мы будем ходить и просто толкаться плечами, как в июльский вечер на набережной Сочи. Но все равно – мы замечать друг друга не будем.
Что это? Атавизм индивидуальности? Не только общественным ценен человек, а еще и своей уникальностью, своим внутренним пространством сознания и отрицанием общественного в толпе. Да, он муравей, но он мыслящий муравей – ему не нравится это постоянное давление извне, этот вечный долг, это непрекращающееся следование правилам, которых он не изобретал. Он индивидуум, скрытый диссидент, партизан-подпольщик, Штирлиц. Он хочет всё сам, тихо ненавидя себе подобных. Он скрытно готовит глобальную водородную бомбу, чтобы подложить ее под известный ему мир. Хорошо, что недолго живет – не успевает. Живя для общества и борясь с этим самым обществом он находится в вечном противоречии с самим собой.
Мы идем по улицам. Нас много. Куда мы идем?

(апрель 14)

Доверяя чувствам
(эссе от первого лица)

В последнее время я часто думаю о том, на чьей стороне я бы оказался, случись большевистская революция сейчас. Красным бы я стал или белым?
– Напишите свою автобиографию, - с таким предложением кадровики обращались ко мне бесчисленное количество раз.
И я писал. Родился, окончил среднюю школу, пошел в армию, работал в милиции, потом в прокуратуре, работал в коммерческой сфере, образование, дети и прочее…
Мои авторские навыки и богатый опыт удачно сводят целую жизнь в несколько предложений. На эту самую жизнь, длиной в полвека с лишним, уходит ровно семь минут – я засекал. И все - и не было больше ничего. Все остальное несущественно.
Несущественно. То, что остался без матери в шестнадцать – несущественно. То, что полюбил тогда прекрасную девушку Олю – несущественно. То, что дрался насмерть с кавказцами в армии – несущественно. То, что один сумел привести в райотдел десять человек хулиганов – несущественно. То, что отпустил обвиняемого в убийстве на подписку – попрощаться с семьей, под его честное слово и свое обещание – несущественно. И то, что я испытал, когда он с узелком в руке вернулся ко мне, чтобы я его вновь посадил. Это не-су-ще-ствен-но! То, что я ошибался в друзьях и женщинах – лишняя хрень. То, что напрасно понадеялся на возможность какой-то другой, новой жизни – тоже, не стоящая внимания, чушь.
Кто я такой? Удачливый солдат, милиционер, опер, следователь и прокурор или так и неудавшийся циркач, коммерсант, писатель, отец, наконец. Я жил вместе со своей страной. Пережил расцвет советского времени, вранье его брылястого, морщинистого политбюро и потом революции, путчи, войны на окраинах, бандитские войны на улицах и в офисах, нищету. Немного пожил в новом псевдодемократическом времени от хитрожопого Березовского и снова скатился в совок, с враньем теперь уже ботоксного, но все равно - политбюро.
Я разводился, заводил новые семьи, поднимал чужих детей… Был хорошим солдатом, отличным ментом, и даже следователем я был не простым, а по особо важным делам. Я писал повести и рассказы, кто-то, даже, называл их талантливыми. Строил для других новые бизнес-проекты, помогал этим другим чувствовать себя в безопасности от мафий всех сортов и направлений. Выстраивал их мозги в линию закона. Я давал людям жить и ничего не просил взамен. Никогда и ни у кого. По Воланду - сами найдут и сами дадут. Или это по зоновскому? Не верь, не бойся, не проси?
Что наслоилось за эти годы на мою бедную душу? Какие краски? Какой сумбур вертится теперь в моем мозгу – развал Союза, убитые с особой жестокостью люди, автоматные очереди, мат до хрипоты в провонявших сигаретным дымом и тоской следственных кабинетах, нервная дрожь в коленях от вида расчлененных (сгоревших, утопленных, повешенных) тел или маленьких детских трупиков, злоба, подавляемая усилием воли - на весь этот гребаный мир моральных уродов с золотыми крестами на бычьих шеях и единственной извилиной «о бабле», переходящая в депрессивный психоз, снять который можно только водкой, горечь от предательства «своих», своя неубиваемая вина за собственное предательство единственно любимых людей, привычное равнодушие окружающих, со своим ответным равнодушием и презрением к ним, и еще вечный липкий страх за прирученных мною близких. Зачем мне все это? Ведь большинство людей жили и живут без этого.
Сумбур, какофония, хаос… Все смешалось в доме Облонских. Эта верещащая на разные голоса разноцветная мешанина в башке постепенно приводит к тому, что со временем я перестаю доверять своему разуму. Сегодня он ни на что не дает ответов или попросту врет, не желая мучиться от необходимости качественного анализа той или иной информации по тому или иному вопросу своего носителя. Он переполнен каким-то неясным и плохо пахнущим содержимым. И принюхиваясь, ты понимаешь, что основой для всей этой странной жижи является дерьмо.
Разуму я больше не доверяю. Учусь доверять чувствам.
Не знаю, кем бы я был – красным или белым. Ибо ни те, ни другие мне не нравятся.
Я не люблю сегодняшний воровской совок, но я не люблю и то, что мне упорно впаривают, как западную демократию. Там тоже совок, только очень чужой. И тоже все это только для одного – для того чтобы скоммуниздить чего побольше, только масштабы здесь другие.
Америка ворует не кубометрами или баррелями. Она ворует странами. Обнищит приглянувшуюся страну и забирает за бесценок. Так было всегда. Сегодня это происходит в соседней стране. Ее упорно втягивают и втягивают в искусственную нищету, в долги, в финансовую и военную зависимость. Потом придет время долги отдавать. Отдавать их соседям будет, как всегда, нечем – придется торговать независимостью, да, и, видимо, территориями. Территории нужны пиндосам для военного давления на страну Тартарию. Ведь, согласно их расчетов и компьютерных моделей мира - рано или поздно она должна упасть с глиняных ног и открыть американцам свои несметные недра. Ибо только недра Сибири и есть ее настоящая и реальная ценность. Не Достоевский, Глинка или Бродский, как мы любим частенько прихвастнуть – недра. Все остальное (и Достоевский и иже с ним), по мнению запада, – хлам, не стоящий внимания.
Все вранье – демократии нет нигде, ее никогда не было и никогда не будет, даже в самых якобы демократических странах. Всем верховодит экономика. Нет души. Есть просто целесообразность. И еще эта их ужасающая мания величия. Синдром мессии.
Они же психобольные – разве этого не видно?
Демократия их основана только на неутолимой жажде бабла. Это просто глянцевая американская подделка, красивая коробочка для сладкого пирожка от «Макдональдса». А пирожок-то так себе, крахмальный какой-то и повидло течет из него все время. Но, ведь, берем. Заходим, время от времени и берем. Почему?
Тут дело в душке. Главное, ведь, в «Макдональдсе» что? Что мы всегда безошибочно узнаем там? Запашок.
Принюхайтесь. Запашок от символа американской демократии дурманит голову - тянет подойти, постоять в очереди, потратить немалые деньги, чтобы отведать, в общем-то, банальной еды – какая-то булка, с капустой, майонезом и плоской котлетой. Здесь явно какой- то секрет. А секрет этот в запахе. Мы подсаживаемся на этот дух, как на иглу. Он врезается в ноздри сильнее запаха более полезного и вкусного шашлыка, например. Его не забудешь, и оттого нет-нет, да и сорвешься. Наркотический эффект для непритязательно жрущих.
Еда - говно, а запах приманивает. Так же и Америка – все говенное и очень совковое, просто уровень совковости выше – следующая от СССР ступень. Пол-Америки тюремную парашу перенюхало - а пахнет цветами демократии.
Значит, за «красных пиндосоносцев» не пойду. Не нравятся они мне. Да и чужие они. Такие чужие, что хуже инопланетян. И еще эти фальшивые улыбки их вечно-белозубые – так и выбил бы их с ноги.
А наши, родные «белые кости»? Исконно-посконные, портяночные? Может за них порадеть?
Господи помилуй!
Да, что же Родине-то моей все время не везет на них? В тот раз, в семнадцатом, все просрали, потому что население ненавидело властителей так сильно, что не понимало - как это можно - класть за них свои головы. И не клало. И вот результат – красно-коричневая чума, скосившая миллионы ни в чем не повинных людей. Не поклали головы за ворье, спрятались от войны по щелям и кухням – пришли сумасшедшие религиозные фанатики-ленинцы и эти головы все равно срезали.
Мне кажется, нынешние превосходят воров царского времени в разы, а то и в десятки раз. Потому что они действительно профессиональные воры – пришли в верхние эшелоны из мафии, взращенной при непосредственном руководстве всесильной «конторы», подмяв под себя и растворив в себе (частично уничтожив самых отмороженных), всех уголовников и быковатых «романтиков ножа и топора» из девяностых.
Здесь система. Никто не задавал себе вопрос - а где эти многочисленные банды, кои терроризировали страну в девяностых повсеместно? Куда они в одночасье делись? Неужто, провонявшие гнилым взяточничеством и предательством, современные менты их так непринужденно победили?
Да эту сволочь лучшие люди страны не могли победить десять с лишним лет и вдруг – р-раз и нету их. К рулю пришел невзрачный «конторский» человечек и враз утихомирил буйное бандитское сообщество. Пошептал заклинания и все куда-то растворились. Между тем, каких-то глобальных посадок авторитетов не происходило. Сумма убитых бандюков по сводкам также не увеличилась. Может быть, они эмигрировали? Кто в Америку, а кто в Таиланд и иже с ним?
Господи, да если бы было все так просто! У меня полное ощущение того, что здесь они, здесь – у власти уже давно. Романтичные непримиримые «быки» тихо заказаны и закопаны «финансовыми менеджерами» главарей. Остальные примирились и притерлись, заняв свои структурные ниши.
Главари тоже сменились – кто естественно, а кто и искусственно. Ведь, только финансы решают все. Кто имеет доступ к деньгам, кто регулирует их потоки, кто знает, как и куда их вкладывать, чтобы стать еще богаче – тот и главарь. При этом дорога к власти всегда одна и та же - убирай конкурентов и даже тех, кто ими может стать гипотетически, и становись незаменимым во всем. Вершина же власти возводит незаменимость в абсолют и может предполагать даже коронование ее достигшего. Примеры людоедских, африканских стран бесчисленны. А королевское звание генералиссимуса нашей Родины подтверждение, что не только африканских.
Убирать физически конкурентов, конечно же, наиболее эффективно. Главное – не придерживаться никакой морали. Сталинский постулат - «нет человека – нет проблемы» является для этой братии самым понятным и самым привычным.
Однако, люди не любят убийц. Это у них в крови. Убийство переходит через грани. Учитывая это, приходится действовать более изощренно. Эти способы устранения называются компрометация объекта. Посмотрите, сколько излишне высунувших языки скомпрометировано за последнее время. Посажено за коррупцию из-за открытых писем о коррупции, посажено за хищения после разоблачения хищений, затроллено карманными патриотами в сети, зашельмовано в телепередачах, обозвано предателями и хулителями родины. Среди них есть даже сошедшие с ума и подсевшие на иглу. К услугам мафиози свои СМИ, судебная и карательная системы, свои культурные и общественные деятели, свои депутаты и свои попы, наконец.
Враг все равно не пройдет, как он ни бейся башкой об стену.
Надо уже давно признать, что современная преступная олигархия, переступив через необходимую и обязательную ступеньку мафии, пошла дальше. Во власть, в политику и на мировой уровень. Галстук и презентабельный вид пришел на смену низкому лбу и золотому цепку на шее. То, к чему стремится каждая национальная мафия на земле, наконец-то свершилось именно тут. Нашему криминалитету удалось завоевать целое государство. Теперь это уже не мафия, типа спрут со щупальцами. Это супер-мафия – единый монолит, кит, всосавший в себя единую страну. Все население, так или иначе, стало ее частью – все мы, хотим мы того или нет, участвуем в ее преступной деятельности.
«Новые блатные» воруют не абы как, а согласно четкой «военной» структуре – городки отданы на кормление – их грябят мелкие воришки, области и отрасли – обирают те, что покрупнее, а страну в целом – обворовывает политбюро. При этом мелкие обязаны еще и отстегивать в общак долю для грева уважаемого общества благодетелей – авторитетов, чей вечный девиз – бабла много не бывает!
Сегодня, когда «паханы», с помощью хитроумной вражьей Америки, искусно сыгравшей с ними в поддавки, попались перед всем миром на воровстве у соседа, замазать это красивой краской уже не получается. Просвечивают фиксы во рту и из-под дорогих рубашек проглядывают наколотые купола и звезды.
В поисках выхода из тупика, они снова, по-старому совкому рецепту, огораживают себя от мира железным занавесом, чтоб не мешали и дальше обирать своих мужиковатых и быдловатых сокамерников. Надо успеть обобрать всех, пока быдло не разбежалось по Таиландам или не обнищало окончательно. Демографию удержать от падения у них не получится. Что толку, что бабы рожают, все равно народ отсюда сбегает.
Блатная мораль. Да, это новая формация – такие вот, нью-блатные со своим кодексом, языком, принципами и понтами.
Они пришли сюда с одной целью – обокрасть свою страну. А про большую войну им никто ничего не говорил. «Про войну мы не договаривались». И они давно бы уже свалили из закипающей от внешнего костра страны, да жадность мешает, хочется еще срубить бабла с ничего не понимающего населения. Срубят последнее и свалят за океан, к тем же самым «пиндосам», которые как бы наши враги. Вот именно, как бы…. Хотя, если задуматься, все, что они натворили со страной пошло этим «пиндосам» только на пользу. Значит, их там тихо примут по программам защиты свидетелей и помощи членам раскрытой агентурной сети. Вклад их в светлое и благое дело захвата цивилизованными демократиями богатых сибирских недр просто неоценим. И еще дадут бабла.
Сегодня, растягивая по-особому слова, хихикая в сторонку, они уговаривают падающих на дно, людишек: «Ну, ты чо, братиша…Так не годится. Уважаемые люди тебя просят. Надо, родной… Один раз не п***рас». Нищая и сваливаясь все ниже и ниже по лестнице тюремной иерархии, мы превращаемся в «опущенных». Туда, впрочем, нам и дорога. Уступая каждый день «блатным» в мелочах, мы сами довели себя до этого состояния.
Все паханы на зоне стремятся «опустить» остальных работяг, для того чтобы довести иерархическую симфонию тюремных отношений до абсолютизма. Короче, до рабства. Ибо рабовладельческий строй – идеальная мечта каждого правителя на земле. Только он абсолютно отвечает их интересам. Наше «политбюро» ведет нас именно к такому состоянию. Раб – это не человек и считаться с ним совсем не обязательно. Это рабочая скотина. Думать и решать раб не имеет права. Достаточно чтобы раб овладел азами алфавита, чтобы научиться читать великие фразы «запрещено», «не входить» и «выхода нет».
И если он сдохнет (а они дохнут и дохнут) то всегда найдется другой – вон их сколько, живущих в беспросветной грязи и ужасающей нищете «социалистического общежития» голодных люмпенов.Они только и мечтают о рабском ошейнике. Рабу хотя бы дают пожрать.
Да здравствует, основоположник теории современного рабства, друг детей, вождь и учитель, наш дорогой товарищ Сталин! Верной дорогой идете, товарищи!
К сожалению, я, как бывший законник, не могу с этим согласиться. Уголовники, особенно такие – из бывших и перекрашенных, мне не нравятся особенно сильно. Значит я не «белый». Я дурак из кинофильма с аналогичным названием, затоптанный в пьяном угаре этими же самыми рабами в ходе напрасной попытки их спасти.

Красные и белые. Революционеры от Макдональдса и новые хозяева старой зоны. Ни тем, ни другим мне служить не хочется. Но какую-то сторону я занять должен? Какую?
Я не думаю, я стараюсь чувствовать. Я чувствую - скоро всеобщая война. Я чую много крови и вижу раздавленные под танковыми гусеницами головы, матерный смех солдат, расчерченное ракетами небо, выстрелы в затылок, засыпанные хлоркой рвы, полные гражданских, колючие концлагеря и ощущаю дым, постоянный дым с вонью горелого мяса…
Неужели никто другой этого не чувствует? Неужели все думают, что все образуется само по себе или что войны бывают какими-то другими?
И мне хочется выть на луну темными ночами. Я точно ощущаю – все кончится очень плохо.
Но пока все не началось, должен же я чувствовать каким-то своим органом чувств - в кого мне стрелять и что вообще защищать.
Знаю - ни за какую пиндо-демократию воевать не буду точно.
Мне бы хотелось (если уж придется) воевать за свою собственную демократию. Мне, ведь, многого не надо. В ее идеальной модели меня просто уважают, как гражданина своей страны. Без бабла или с баблом – неважно.
Но я знаю - уважения в сегодняшней своей стране (да и, наверное, и в будущей) я так и не дождусь.
Да и хрен с ними! Мир имеет свойство изгибаться под немыслимыми углами, но он же имеет свойство и выправляться. Закон равновесия еще никто преодолеть не мог. Ворье рано или поздно сдохнет. Возможно даже, в мучениях от несварения набитых нами желудков.
Если завтра война – я буду воевать. Пусть я уже старый и весьма поношенный воин. И толку от меня на этой войне будет ровно на одну копейку. Молодые и зубастые янки или томми оторвут мне башку с первого же выстрела. А я из своей берданки, без очков, так ни в кого и не попаду. Так и будет.
Вопрос второй – за кого или за что?
Я идеалист. Помирать так с музыкой. Нарисую себе идеальный образ Отчизны, представлю бескрайние поля, пышные леса, чистые реки и озера, голубое небо и синее море, прекрасные, поросшие лесом горы, тундру и тайгу… И красивых и свободных людей вокруг – без жадности, без трусости, без глупости… Они там за моей спиной, их много – добрых, умных, совестливых, чистых. Они смотрят на меня своими голубыми (карими, серыми) глазами и надеются, что я сумею их спасти.
Под взглядами этих наивных глаз я, кряхтя, полезу из окопа и побегу в свою первую и последнюю атаку. Кричать «За Сталина!» ну, или за ботоксного ценителя юных гимнасток я не буду. Я вообще ничего не буду кричать, кроме: «Ёбаный ты в рот!».
Я умру за Родину, как умирали все обычные люди до меня. Умирали в надежде, что она все-таки станет свободной и все в ней будет так, как должно быть в нормальной стране. Хотя никто из них (и я в том числе) так и не понял, а что же она, собственно, такое.
Нам иногда бывает стыдно за нее. Но ей стыдно за нас гораздо чаще и гораздо сильнее.
Да, формально мне придется воевать за победивших уголовников. Причем я точно знаю – они меня предадут и продадут, если это станет им выгодно. А им обязательно станет. Они же считают меня расходной мелочью.
Меня уволят из действующей армии за три секунды до моей смерти, по, якобы, собственному желанию, чтобы только не платить пенсион и гробовые моей семье. Эти деньги они тоже не погнушаются украсть. Деньги, ведь, не пахнут, правда? Копеечка рубль бережет.
Но это, ведь, несущественно, правда же? Краткая автобиография, типа «учился – работал», окончится простым – «в таком-то году скончался». Все и у всех закончится именно так. Иного не дано. Правда, последние слова я напишу уже кадровику небесной канцелярии.
Кто знает – может все-таки придет время с высоты которого, все то, что сегодня творится, люди оценят как-то по иному, без оглядок на грязную политику и повсеместное вранье со всех сторон.
Может быть. Если еще будет, кому оценивать.

(май 14)

Удовлетворительно

Когда ты молод, ты можешь все, что хочешь. Проходит время, потом еще и еще… и у тебя не получается даже хотеть. За это молодые презирают «взрослых». Они им кажутся пришибленными, немного ущербными и, по их мнению, ничего не могут и ни на что не способны.
В молодости мы часто страдаем. Это самое эмоционально насыщенное время. Накал страстей, кипение чувств, желание изменить мир – все это кажется таким естественным и органичным в эти годы. Нам трудно справиться с раздирающими нас способностями. Их много и все они разные. Они влекут нас в разные стороны, раздирают на части, и не будучи должным образом структуризированы, пусть красиво, но бессмысленно, сгорают в небесах фейерверками, вместо того, чтобы быть сконцентрированы и направлены узким тепловым лучом в тот или иной костер наших возможностей, зажигая созидательный огонь таланта. Все молодые потенциально талантливы, однако редко кто из них оправдывает свою потенцию.
Молодость заканчивается очень стремительно. Постепенно мы осознаем, что начинаем стремиться к обретению душевного равновесия. Молим бога, просим его оградить нас от напастей, страстей и мучений… И когда нам очень больно мы начинаем вопить: «Господи, ну когда это все кончится!»
Добрый боженька, внимая нашим мольбам, выдергивает вилку из розетки и отключает нас от себя. Он жалеет нас, ведь, мы слабы и быстро устаем общаться с божественным энергетическим полем. Оно имеет очень высокое напряжение и сложную, изощренную структуру, которую мы никогда не сможет постичь до конца. Она, такая простая на первый взгляд, при более внимательном рассмотрении совершенно нелогична и человеческим разумом абсолютно непостижима. Трудно долго жить в мире, который основан на совершенно других принципах, нежели земной. Трудно вникнуть в суть божьего промысла, когда ты молод и мудрость еще не является твоим достоинством.
Долгожданное отключение от бога успокаивает, и нам, издерганным от несогласия с этим миром и от бессмысленной борьбы с негативными обстоятельствами, наконец-то, становится все равно. Помните, как мы страдали и мучились? Как же нас трясло когда-то, скажем, от неразделенной любви. Казалось, этому не будет конца… Мы, молодые и красивые, даже не хотели жить.
И вот как-то раз, утром, мы вдруг проснулись (ну помните же?), и не почувствовали совершенно ничего. Пустота… И порадовались этому новому для себя чувству.
Но закон равновесия суров – за все надо платить. Получая долгожданное спокойствие, мы, однако же, теряем то, что зовется возбуждением, стрессовым состоянием или душевной вибрацией – теряем состояние, связывающее нас с богом. Желанный душевный мир неожиданно превращается в скуку – приходит застой в мыслях и то самое (помните?) отсутствие желаний. Из фантастических и ярких желания становятся стандартными и серыми – купить квартиру, машину, компьютер и прочие вещи обихода… Реализовывать свои вчерашние юношеские мечты и наполеоновские планы совершенно не хочется. Бунтарство заменяет смирение с судьбой и безразличие к окружающей действительности. Мир тускнеет, затуманивается, приобретая сероватые оттенки. Время течет медленно, тягуче. Оно становится похоже на кисельную массу.
Так живут почти все. Живут долго и скучно, лишь иногда вспоминая яркие пятна того, «неспокойного», периода жизни. И ежатся при этом, не понимая, то ли их трясет от восторга, то ли от ужаса… Но на всякий случай люди отгоняют свои крамольные воспоминания. Они не хотят повторений и продолжают жить дальше. Затем спокойно помирают. И все… Их след на земле теряется в сизом тумане даром прожитого времени.
Но некоторые не могут смириться с однообразием мутного киселя. Они мучаются, потому что в этом сыром тумане в их сердца, словно змея, вползает тоска. Кто-то называет ее красиво - меланхолией, а кто-то медицинским термином – депрессия.
Стоит впустить в себя тоску всего один лишь раз и невозможно от нее избавиться до конца. Очень трудно вырвать ее из уютного гнезда нашей души. Она словно пиявка отрывается кусками и регенерирует внутри, вновь и вновь восставая из пепла. И продолжает пожирать нас, оставляя за собой только пустоту. Убить ее можно только путем разрушения своего собственного сердца.
И однажды, наплевав на него, эти некоторые попросят бога снова подключить их к его энергетическому полю и вернуть былую обеспокоенность и чувствительность.
Бог с радостью вновь ввергнет просящих в пучину неразрешимых проблем, заставляющих возбуждаться, нервничать и страдать. Чаще всего он дарует им любовь или муки творчества. Они приходят, и жизнь вмиг перестает быть однообразной. В нее, круша все нормы, стандарты, чертежи и лекала врывается дикий вселенский хаос.
Только вот беда - второй раз бог может человека не услышать и от своей опасной энергетики не отключить. Да, скорее всего, мы и сами не захотим отключаться. Хаос притягателен. Из хаоса зародилось все. Там есть и прошлое, там есть и будущее. Они перемешаны в едином котле и сосуществуют рядом, ибо временных рамок там нет. Хаос вечно кипит на грани ядерного взрыва. Тот, кто соприкасается с хаосом – закипает вместе с ним. Его кровь бурлит, разрывая сосуды, раздувая мозги, и все его нервные окончания загораются подобно лампочкам на елочной гирлянде.
Форсаж. В таком состоянии человек способен на все. Главное, не бояться, главное давить и давить на педаль газа, не обращая внимания на повороты, горки и кюветы. Только так можно победить свою рабскую сущность, только так можно стать подобному богам. Пусть ненадолго, но можно.
Только неуспокоенный, вибрирующий, нездоровый человек способен созидать нечто такое, отчего у окружающих захватывает дух, приводит в восторг, в состояние наслаждения сотворенным творческим объектом. Только такой арт-объект способен тронуть человеческие души. Он способен взорвать. Потому что он не совсем наш. Он божий. В нем есть красота и гармония, соединенные с нечеловеческим накалом нестандартных, неземных ситуаций. В нем есть потаенное знание чего-то такого, что утеряно изгнанными из рая людьми навсегда. После их знакомства со змеем-искусителем, все упростившим до идиотизма и сведшим сложную, тонко сплетенную из эфирных нитей жизнь божьих созданий, к банальным попыткам постоянно удовлетворять свои низменные потребности, люди потеряли свои крылья.
Глядя на эти шедевры, зритель понимает – человек это действительно звучит гордо и создавался он для какой-то другой жизни, не похожей на эту непрекращающуюся круговерть вечного выживания на чужой планете. Люди - это не ползущие по грязи гады, люди это небесные ангелы.
Шедевры создаются только неадекватными людьми. Ведь если ты летаешь, а не ползаешь, если за экраном, на котором тебе показывают «норму» жизни, ты видишь что-то совершенно другое, если ты не довольствуешься предложенным тебе сюжетом и твердо знаешь, что все, что тебя окружает это завуалированная ложь – ты и есть неадекватный человек. Психобольной. Тебя лечат, тебя жалеют и презирают, не понимая, что юродивость это не болезнь, а божья отметина.
Сегодня царствует эрзац. Времена, в которых мы живем, потомки назовут «Эпоха Как бы». Правдорубы и психи, а ля Сахаров, Высоцкий или Есенин, не в чести. Всем, подключившимся к божьему свету, обрезали провода при помощи высотных садовых ножниц, в целях их же безопасности, а, главное, затем, чтоб не мешали пролету правительственных летательных аппаратов.
Все что создается ныне, создается в отсутствие божьей искры и, естественно, шедеврами считаться не может. Это просто подделка, копия, вода со вкусом водки, соевая масса с запахом тушенки… Хотя, надо признать, создается часто все это вполне качественно и грамотно. Оно ровненько и добротно скроено. В нем все логично и аккуратно, без шероховатостей. Комедия вызывает запланированную улыбку, драма сочувствие, детектив заинтересованность, картина задумчивость и цоканье языком…
Внешние признаки шедевра налицо, но почему же все - таки это не шедевр?
Да потому что он способен вызвать у читателя (зрителя) лишь удовлетворение и легкий зевок. После него спокойно спится и память о нем очень коротка. Он земной и о земном.
Он удовлетворительный.
Когда мы пишем запланированные романы или необходимые для нужного объема авторских листов сборника рассказы, снимаем никому не нужное кино по заказу Гостелерадио, осваиваем выделенные средства, ставя на сцене скучные спектакли, высекаем гигантских «женщин с веслом» на постаментах, мы, скорее всего, просто удовлетворяем свою потребность в известности, походя удовлетворяя потребности общества в заполнении творческих пустот.
Нас знают, пустота заполняется. Что еще надо? Публика остается спокойной - все на месте, порядок обеспечен. Ее не гложет тоска от вакуумных, ничем не заполненных мест на книжных полках и литературных сайтах, голые стены гостиных в своих домах, пустыри в скверах, на площадях и набережных. Ее психика остается в равновесии.
Сохранить равновесие - основная задача общества в целом. Эмоции разрушают его. Мешают воцариться стабильности на Земле навечно. Каждый правитель уверен - их надо исключить из повседневного рациона. Эмоции будят, они куда-то влекут, вызывают слезы или радость, они тормошат и бьют под зад, заставляя людей хотя бы делать попытки высовывать головы из болота, в которое они сами себя посадили. Это всегда очень опасно для власти. Потому что непредсказуемо. Самые страшные войны на земле – это бунты рабов. Память о них сохраняется в веках. Открытое или завуалированное рабство сохраняется тысячи лет, являясь основой раз и навсегда установленного порядка. Без него ход цивилизации невозможен.
Да, мы сидим в болоте. Тепло и, в общем-то, все понятно. У нас есть обозримое будущее, и есть даже какая-то уверенность в нем. Мы создаем произведения размеренно. Нас не прет, не мучает, мы ровно спим по ночам – пишем в свободное время. Аккуратно, по часу в день, мы отписываем по пять запланированных страниц, не более, или, подходя к мольберту, делаем несколько необходимых мазков на заказанном кем-то портрете и идем спать. И ночью наши творения нам не снятся. Герои не льют слез, не страдают, не бьются в истерике, не ждут неизвестно чего у самого синего моря… Они спят вместе с нами.
Авторы просто вылезают на мастерстве. Гладко складывают буковки в предложения, грамотно расставляют знаки препинания и соблюдают в развитии сюжета требования современного мейстрима. И свое произведение создают не оттого, что не могли его не создавать, а для денег, известности или еще по какой-то подобной причине. Может быть, даже только лишь потому, чтобы их не забывали. Потому что память о «нешедевральном творчестве» очень короткая. Что тут долго помнить? Кого тут долго помнить? Несть числа «успокоенным» авторам современности!
Современное творчество, да и вообще жизнь, оцениваются на «троечку». Самая популярная оценка. Сдал экзамен? Сдал. Перешел на другой семестр, курс? Перешел. Ну, не получил стипендии, читай награды в виде громовых искренних оваций. Да не получил. Ну и хрен с ней с наградой – «чистый погон – чистая совесть». Мы пскопския, чё нам…Не графья, чай...
Музы давно не летают над нами. Ведь Музы это ангельские создания, они от бога. А бога с нами нет. Его нет и в наших «шедеврах». Он отключил нас от себя – мы же сами просили его об этом. Так чего же мы хотим?

(май 14)

Прыгуны

Стереть бы неудачную жизнь. Как же часто приходят такие мысли в голову! Вариант номер два, дубль. Почему у всех у нас только одна попытка? Все мы словно прыгуны с шестом. Нас вывели на арену, дали в руки шест и показали на планку. Вот тебе – прыгай! Эта высота и есть твоя сверхзадача. И ушли. А как прыгать? Как правильно разбежаться, как держать и куда воткнуть шест и, вообще, как от него отталкиваться и как взлететь на ту высоту, что нам задал творец? Куда падать если сорвешься? Ничего не пояснили. Конечно мы прыгаем как придурки и, срываясь, грохаемся оземь, даже не долетев до стоек с планками. Падаем больно, тяжелый шест бьет нас по голове, мы расшибаемся в хлам, стираем себя об асфальт, теряя сознание и истекая кровью. Все до одного! Ни у кого еще толком не получилось ничего. Чемпионов заоблачных высот, а ля Исинбаева, не получается из серой, завшивленной пехоты, которую жизнь приучила передвигаться чаще на карачках или ползком и, подобно землеройкам, при малейшей опасности окапываться в грунте.
Попытка всего одна. Неудача гарантирована. Родились ни для чего и прогнозы на жизнь у всех и у каждого неутешительны. Задачи, поставленные человечеству, так и останутся неразрешенными. Рай закрыт для смертных. Простакам нечего делать в этом месте для избранных. Невозможно стать святым, проживая жизнь на земле. Сказки о старцах-пустынниках и матерях Терезах так и останутся сказками.
Второй попытки в этом мире не будет. Так, может быть, в другом что-нибудь получится? Вселенная же бесконечна – места должно хватить всем. Сто сорок миллиардов людей жило до нас. Что такое эта цифра для Вселенной, когда даже в одной Галактике больше миллиарда звезд, а количество самих Галактик не поддается подсчету? Всем достанется, как минимум, по галактике. Там найдутся миры и с райскими кущами и с иными пригрезившимися чудесами.
Если мы рождались на свет ни для чего, то для чего тогда рождались наши мечты?

(апрель 15)

Пастушки

«Звери они это… цветы жизни. Или то дети?»
(К/ф «День радио»)

Женщины есть цветы. Оттого их общение со всякими ромашками и розочками такое доверительное. Родственники. Женщины – это мужские глаза. Мужчины несомненно душевно слепы без женщин. У них абсолютно исчезает смысл существования. Оставшись в едином электрическом поле, они впадают в слепую ярость и начинают убивать друг друга. При таком раскладе, в конце концов, всё придет к тому, что все всех убьют и жизнь человеческая на Земле окончится сама собой. Мужчины абсурдны по своей сути. Им не нужен голод, вулканы, толпы голодных зверей, болезни и нарушение планетарного магнитного поля. Доказано – для Армагеддона им достаточно отсутствия женщин – всё остальное они придумают сами. Слепые машины для убийства – вот что они такое.
Когда мальчики взрослеют и уровень тестостерона опасно подступает к их ноздрям, способы обретения смысла начинают находиться автоматически – мальчики замечают девочек. Они смотрят на них, а девочки, видимо, подспудно подчиняясь закону сохранения всего живого на Земле, милостиво позволяют им на себя смотреть. Сами понимаете, смотреть там есть на что – ничто не сравниться по красоте с юной, гибкой голубоглазой дюймовочкой из десятого «Б», невинно хлопающей длинными ресницами прелестных глаз и облизывающей розовым язычком полные чувственные губки. В эту минуту понимаешь – она есть цветок! Именно так воспринимают ее мальчики. Она их цветок. Они хотят его себе. Зачем – они объяснить себе не могут. Девочки есть предназначение для мальчиков на Земле.
И вот люди обретают друг друга. Тестостерон заливает прорези мужских смотровых щелей окончательно – их третий глаз слепнет. Теперь наступает время девочек. Они должны смотреть на мир за мальчиков и водить их по жизни так и туда, куда и как нужно водить опасных зверей, если не хочешь, чтобы эти опасные звери сожрали и тебя и себя и вообще всё вокруг. Это знание из глубины веков, от ребра Адама, от провалов и неудач первой адамовой подруги – коварной Лилит. Это знание необходимо, чтобы держать хрупкий мир в равновесии. Мужчинам оно не нужно, равновесие всегда мешало им жить. Болото не их конек. Им бы в небо. Вот почему они так легко творят абсолютно волшебные вещи. Мужчины нелогичны и ассиметричны, преступны и неуправляемы и оттого страшно талантливы и отчаянно гениальны.
Женщины же — это поводыри, пастушки или, скорее, дрессировщицы, вынужденные проводить с дрессируемыми животными все свое время – спать с ними, есть с ними, гулять и даже совокупляться с ними – опасней профессии чем женщина придумать попросту невозможно.
Если бы не было женщин, как бы мужчины знали, на что способны их души? Как бы они поняли, что кроме полетов на собственном разуме они способны еще на героизм, самоотверженность, любовь, щедрость, романтизм, на фанатичную веру и на фантастическую преданность? Женские глаза – глаза человеческих душ. Глаза спасения. Не потому ли они такие красивые?
Раз мужчина создан по образу и подобию божьему, следовательно, бог – мужчина. Интересно, а как он справляется без женщин? Может уже давно никаких богов-то и нету – поубивали они там в эфирах друг друга тысячи веков назад, да только нам об этом ничего не известно.
Газеты из центра Вселенной, как известно, дойдут до Земли, со скоростью света – только через тринадцать целых восемьдесят одну сотую миллиардов лет.

(ноябрь 15)

Шанс

В пятницу всегда гораздо приятнее жить – замечено. Приятно просыпаться, зная, что завтра выходной и даже, если ты не работаешь, и выходной, в общем-то, тебя не касается, то все равно приятно быть сопричастным ко всеобщему празднику души. Приятно радоваться вместе со всеми – страна, а может быть, даже весь цивилизованный мир, находятся в этот благословенный день в состоянии ожидания чего-то нового, инопланетного, измененного, какой-то смены магнитных полюсов и прибытия радуг северных сияний, химических войн с ядерным оружием на борту, падений в черные дыры грехов и прыжков под облака добродетелей, потных, скользящих друг по другу со стонами вибрирующих тел, запутавшихся в колготках ног, сброшенных костюмов офисных крыс, свободы застиранных маек и широких шорт, сломанных по пьяни каблуков, вожделенной первой кружки прохладного пива «Бланш де Брюссель Розе» в «Пинте» и легко прогнозируемого продолжения, состоящего из пьяных полуночных забегов по дансингам, ночным клубам и иным злачным местам южного приморского города.
Дело тут, наверно, не в одной приятности – дело в жизни. В пятницу есть шанс прочувствовать себя живым, свободным и, самое главное, осознать себя тем пацаном (девушкой) что когда-то для чего-то рождались, с какой-то целью воспитывались, получая образование и опыт. Люди сегодня, наконец-то, почувствуют себя самими собой. Все жадно ожидают перемен и являются к ним несомненно готовыми. Целую неделю они работали дешевыми актерами в нудных сериалах про трудовые будни, а сегодня – хрен вам не роли половых и проституток! Мы есть!
– Дайте только шанс и мы его не упустим! Долой импотентскую власть, бумажную пыль доносов и подстав, подковёрные игры бюрократов и коррупционеров, акты сверок и кадровые перестановки, застой а ля товарищ Суслов и вечное совковое болото, что возвращается на родную землю на четверть века через двенадцать лет с регулярностью электрички Новороссийск¬Краснодар! Даешь революцию! Сдохните все шишки этого мира! – кричат в пятницу вечером, в том числе, и переодетые в шорты шишки и, снявшие грим, «товарищи Сусловы» из тех самых, министерств, о которых не принято вслух – все в татухах и доселе скрытых пирсингах. И все хотят перемен.
Перемен требуют наши сердца! Сука!
Цой всё еще жив!

(июль 16)

Коврик

Задолбало писать о великом. Тут вчера чуть ногу не сломал – запнулся о загнутый угол истертого коврика на входе в столовую и полетел по пологой дуге, едва не ударившись башкой о ступеньки лестницы. Чудом спасся. Навстречу какая-то баба, подозреваю, что из этой же столовой, с осуждением и нескрываемой злостью – а поправлять коврик Вася будет? Я примирительно ответил – пусть Вася и поправит, а я из-за этого коврика чуть шею не свернул. Нехай в сторонке полежит. Хрен ли старье на входе постилать, тут вон хозяйственный по соседству – могли бы и разориться на новый.
Полемика мгновенно закончилась, в виду отсутствия аргументов у противоположной стороны. Я был неожиданно обозван некультурной свиньей, на что эмоционально ответил в том же духе и прошел наверх поглощать обеденные котлеты.
Но настроение падало стремительно, котлеты застревали в горле, хотелось все бросить и спуститься вниз, чтобы этот б**дский коврик таки поправить. Не поправил – давился, но не унизился.
Вроде бы я прав, а чего-то гложет. Почувствовал себя быдлом. Утром еще быдло осуждал, а днем сам себя им почувствовал. Надо было коврик поправить. Подставить так сказать левую щеку. Не убыло бы. Чего там сложного? Да сложного вроде и ничего, просто унизительно как-то – меня в бок пырнули и предлагают орудие убийства еще подобострастно тряпочкой после этого протереть. От собственной крови. Извините-с…
Дело не в коврике. Дело в «гложет». И зачем мы так сложно устроены? О чем тут глодать, казалось бы?
В наказание наложил на себя епитимью – не выпил вечером стакан любимого пива Бланш де Брюссель Розе в Пинте. Зять мне специально его презентовал. Не дешево – 320 рублей за поллитра. Но я отнекался, что завтра с утра за руль, типа не хочется – и не выпил. Помучить себя решил. Сейчас думаю, вот придурок! Пиво из организма за два часа полностью вылетает и я это знаю. Но епитимья! За тот, сука, коврик и за внезапное ощущение себя быдлом.
Быдлом я быть не хочу. Так то я хороший вроде, правильный. Хотя бывает, что бычок-другой нет-нет да и выкину из окна машины на дорогу. Грешен. Понимаю, осуждаю, раскаиваюсь, но окурки бросаю. Как-то машинально. Из каких-то размашистых девяностых годов это может? Типа, о чем ты пацанчик – о каких окурках базар, если жизнь на кону? Неизжитое, но явно требующее изжития.
А вообще ожесточились как-то люди с повышением уровня жизни. Сухие все и жесткие стали. Я заметил – они живут семьями, кланами, генитальными кругами, сферой своей биологии, а остальное их интересует только лишь как приложение ко всему этому. Паркуются как хотят – вкривь и вкось, также ездят, толкаются на базарах и пляжах, лезут нагло без очереди куда бы то ни было, врут «на голубом глазу», но в этих своих аурах они очень даже приличные люди.
Смотришь какая-то харя несусветная – молодой еще, а пузо, бритая башка, два подбородка спереди, три сзади, майка-тянучка и трусы – «реальный пацан», ей богу. Подойдет поближе, чего-то спросит, поговорит слегка и уже вроде как в сферу его слегка попадаешь – и вроде и ничего себе так мужик. Морда «с ноги просит», а сам вроде нормальный. Мимикрия может это всё?
Трудно оставаться «не быдлом» для окружающего современного мира. Тут как-то очень неуютно стало. Ходим вдоль решеток, ездим по линиям, курим в отведенных закутках, пьем в отведенное время, презервативно трахаемся в отведенных возрастных рамках, читаем и смотрим отведенные СМИ и каналы, пишем, снимаем кино, творим, полемизируем на бесконечных рингах только на отведенные темы. Такое ощущение – находимся под колпаком. Не проболтаться бы при родах или при падении с коврика, не выдать бы себя. Мяукнул не «по-нашенски» в кутузку. Наймит, предатель и либераст. А не мяукай, когда все хрюкают.
Люди на улицах не смотрят в глаза, они зыркают, ходят через одного в форме, черный низ-белый верх старшеклассников, кадетов и офисных девиц делает их похожими на юных друзей милиции и такое ощущение – тебя тут здорово подозревают. Подозревают все и вся – чуть ли не в террористической содомии и тайных зарубежных грантах. Зырк! И кажется сейчас заорут – «Вот он, наймит! Хватай его! В шоры! Да на дыбу его!!!» А черно-белая офисная девица еще мстительно пнет «врага народа» острой лакированной туфлей в интимное место.
А хрен его знает? Может и заорут? Орали же, и не так уж давно по меркам столетия. И как-то все и всё проглотили. Объяснили же тогда всё – в целях повышения, в соответствии с указаниями, враг не дремлет, осознанная необходимость, тяжелое наследие и будь готов – всегда готов!. Объясняют и сейчас. Как обычно – геостратегическими интересами и особым путем. Солидно и малопостижимо. И верно. Зачем париться тем, чего не понимаешь?
Быдлом быть модно. Я вчера с ковриком очень модно и предсказуемо себя повел. Ответил на свинью свиньей же. И незаметно сам стал именно свиньей, как требует от меня время. Чтоб не выделяться особо. А может и был ею всегда? Меня то ведь тоже интересует только собственный круг, а то что творится вокруг с молчаливого согласия масс, я умудряюсь не замечать, а если уж совсем лезет в глаза – просто закрываю их и несколько секунд медитирую, повторяя – «Ничего нет, никого нет, все это только кино». И, раскрывая очи, вместо «аминь»» бормочу «авось».
На несколько минут действительно становится легче. И вправду – разве же может это все быть правдой? Это же сон. Это же фильм. Это же просто пластинку заело. Но облегчение быстро проходит и снова со злобой засовываешь очередную сигарету в зубы, а потом не менее зло швыряешь окурок на дорогу из окна. И хочется обозвать кого-нибудь свиньей. Все равно кого и, в общем-то, все равно за что.
Пока окурок летит вниз внезапно озаряет – какая же тонкая грань отделяет меня от морального урода. Как мгновенно все встает с ног на уши! Меня затронул мир, когда я не был к этому готов. Ковриком. И сразу испарились все литературные и логичные предложения, анализ провалился в жопу синтезу, сдержанность и уважение отправились ко всем чертям.
Да пошла ты! Вот тебе и весь анализ. Защитный гандон с яркими надписями «Я очень приличный человек! Я совесть и честь нашего общества! Я и член и корреспондент всея Руси!» мгновенно порвался, как мыльная пленка на пузыре. И оказалось, что никаких нимбов избранных трубадуров, о которых так долго и сочно говорили знатоки в изысканных литературных кругах, просто не существует. Обидно, ведь легионы искусствоведов защитили на этих светлых образах массу диссертаций.
Гребаный коврик! Из-за тебя я больше никогда не зайду в эту столовую. Неплохая вроде столовка – без изжоги, но если я буду продолжать в ней обедать, изжоги мне точно не избежать. Потому что там я буду постоянно помнить о своем позоре.
А если завтра в другом объекте общепита произойдет то же самое? И я унижу сам же себя своими мерзопакостными оскорблениями еще в чей-нибудь адрес? А потом еще в одном и еще...
Впереди голодная смерть. Хоть объектов вроде еще много, но замаскированные под коврики грабли позора лежат в каждом их них.

(июнь 17)

Поживи еще

Недавно я видел красных ангелов. Они не такие уж и приятные. Вернее, непонятные. Не как на картинах великих мастеров. Впрочем, сейчас я думаю, что это были обычные бесы.
Девять дней у меня держалась температура от 39 и выше. Участковый терапевт (блондинка с сисечками, а ля «Октоберфест») прохлопала воспаление легких.
В последние дни «прохлопа» за глазницами явственно ощущался огонь, выжигающий мне лобную часть мозга. Вернее, все уголки и закоулки шероховатой внутренней части черепа. Ясный такой костер – чистый и очень горячий. Мощный напор белого огня – ощущение вырывающегося из газового резака под высоким давлением пламени. Похоже на резкую водяную струю из пожарного брандспойта. И в этом пламени отчетливо просматривались алые хвостатые фигурки с рожками и вилами.
– Вот он! – кричали рогоносцы, указывая на меня пальцами. Некоторые даже нетерпеливо пританцовывали, налегая на невидимое препятствие. Было понятно – это они обо мне.
Что делать и как с ними бороться я не знал. Они выглядели гораздо увереннее меня. Я как-то сник от внезапного познания чего-то совсем мне не нужного.
Но моя уверенная грудастая блондинка учила меня не падать духом.
– Больной, организм должен сам справиться с болезнью. Температура это хорошо! Значит идет борьба.
– Доктор, мне уже не двадцать пять…
– Это не имеет значения! Надо закалять дух!
– Может все-таки помочь моей борьбе какими-то лекарствами?
На лице – гримаса Эллочки Щукиной. «Не учите меня ж-жить!»
– Только не волнуйтесь, доктор! Хорошо, хорошо, хорошо… Я потерплю еще. Уж больно титечки у Вас хороши.
Титечки, как известно, ума еще никому не добавили. Также как короткие, приталенные халатики и эротичные попки в стрингах на просвет. Замечено – чем они сексуальнее у терапевтов, тем больше их пациентов попадает в реанимацию с отеками легких после «прохлопов».
Случаются и не вернувшиеся, но титечки от этого становятся только более манящими и упругими, а халатики еще более обтягивающими. Видимо это от стыда.
Да бог с ними…
Там в огненной печи не так уж и страшно. Красные рогатые человечки при приближении исчезли – их место заняли красные руки – много-много рук. Они что-то сшивали в резиновом мозгу, пеленали его половинки в какие-то фараоновы бинты с пахучей солью, даже что-то соединяли стиплером… Какие-то не стерильные средневековые сверла дырявили мне темя, вскрывая зарубцевавшуюся чакру Сахасрару для более свободного прохождения энергии из космического пространства. В район под левым ухом была воткнута длинная, выходящая под правым ухом, спица – череп подвисал на ней, не тревожа шею. Чей-то грязный шершавый палец натирал мне мозжечок и электрически мял какой-то нерв, отчего у меня синхронно дергались веки и втягивались внутрь яички. Они, как и член, почему-то здорово уменьшились от жары в размерах. Иногда меня это пугало, иногда нет. В такие минуты, ощупывая скукоженное хозяйство, думаешь – как хорошо, что мне не двадцать пять.
Красные руки были повсюду. Они как-то раздвинули половинки моего мозга. Что-то там долго чистили щеткой для унитаза, а потом намазали все клеем и криво слепили мозги в единую массу. Потом начали шить длинной канцелярской иглой и белыми (сука!) нитками. Некрасиво и грубо. Как зашивают покойника.
Зачем? – спросил я наиболее активную правую красную руку. Для лучшей нейронной связи полушарий. О, как! Остается только заткнуться. Далее, задумчивым мизинцем с милыми глазками похожими на спелый крыжовник, мне была предложена американская лоботомия, посредством просверливания отверстия в основании глаза, засовывания туда кривой проволочки и разрушения ею мозговых клеток в лобной части. Лобные доли мучат человека – объяснили мне.
«Скорая», услышав мой бред про проволочку – быстро погрузила меня в карету и с сиреной увезла в больницу, где крупная усатая медсестра ловким движением уронила меня на койку с дерматиновым матрасом под рваным кусочком простыни, бесцеремонно воткнув в мою задницу шприц с красной иголкой. На глаза навернулись слезы и я куда-то исчез.
Потом слезы высохли и я открыл глаза. Старенький невменяемый дедушка-инсультник на соседней койке уверенно доставал красной рукой свой член из памперса и начинал поливать все вокруг озорной янтарной струей. Мой истошный крик испугал его и рука куда-то исчезла. Струя, укоризненно подрожав, – иссякла.
В районе моих ног кто-то очень долго и истово закашлялся. Кашлял он до тех пор пока его не вырвало прямо на пол.
Из соседней палаты лежачих доносилось: «Сестра, сука, развяжи, милая!» Кто-то отвечал: «Ага, развяжи тебя – ты опять говном кидаться будешь?» Сестра приходила, ее материли. Кто-то обещал задушить связанного хулигана ночью. Тот матерился, не сдаваясь, называя всех п***расами… Его чем-то кололи, но толку не было – он все равно развязывался и кидался в сокамерников своими экскрементами. Правда слабость не позволяла кинуть их далеко и они скапливались у него на простыни, но запах… Если он не придет в себя после инсульта – его точно задушат.
В коридоре отечный зек в наколках непрерывно орал, чтобы ему дали нож – он зарежет себя и еще кого-нибудь в дорогу. Слава богу, он тоже был лежачим – видимо после позвоночной или черепно-мозговой травмы. Он кусал себя в руку, пытаясь прогрызть вену. Вена не поддалась, а может зубы в тюрьмах подрасшатались. Зек, хищно сдвинув брови, хватал медсестер за титьки, но руки не слушались и титьки ускользали. Около его койки часто дежурил больничный охранник – тощий, копченый и очень на него похожий. Они часто о чем-то своем тихо поругивались.
Через два дня зек умер. Наверное, перегрыз таки себе вену. Всем стало полегче. А тот хулиган с говном вдруг вошел в разум – отпустило. Оказался приличный человек – ответственный секретарь редакции глянцевого журнала для мажоров. Извинялся. Простили – с кем не бывает.
Я лежал на своей койке и любовался красными руками. Они все что-то улучшали и улучшали во мне. Хлопотливо переставляли глаза местами, стучали молоточками по наковальне барабанных перепонок, просовывали ту самую проволочку через носовые пазухи… Расширенная Сахасрара мощно втягивала поток космической энерго-информационной субстанции, только ничего не было понятно. Знания не поддавались обработке – не было ключа. Стали искать ключ – вместо него нашли большую спичку для мангала. Спичка стала прижиматься к глазам и сделалась необычайно шершавой и страшно неприятной. Она приблизилась так, что ничего кроме коричневых кратеров-пузырей не было видно. Было понятно, что вот сейчас все и произойдет – спичка чиркнет по мне и откроется истина. Но истина почему-то пугала так, что хотелось укусить себя в вену или, переняв эстафету, швырнуться своими экскрементами в того невидимого, что вечно блюет у меня в ногах.
Слава богу, белая усатая фурия воткнула мне в задницу укол, и спичка, вздрогнув, испугалась, пробормотала «сорри» и стала резко уменьшаться в размерах.
Наконец, прибыла молодая врач. Практически без титек. С металлическими ментовскими глазами – пустыми и жестокими от ощущения полного безразличия к пациенту. Но жопа была ничего себе такая и… еще нос. Носы такие я просто обожаю. Большие и слегка неправильные. Как у птиц. Хищные. Целуясь с такой женщиной чувствуешь себя Прометеем, а ее представляешь орлицей, жадно выклевывающей у тебя печень. И фактически ощущаешь нечто похожее на оргазм от неожиданного мазохистского озарения внутри себя и внезапно рожденного крика – Убей меня!!!
– Спасет! – подумал я, глядя в ее безжалостные и равнодушные глаза зондерфюрера СС. Потухшие фары какого-то сложного комбайна. В них – холодная сила потусторонности и чуждости. Глаза живого мертвеца. Думаю, у бога или ангелов глаза еще хлеще.
Я явственно разглядел в них молодого себя. Когда то у меня были точно такие же очи и я тоже умел спасать людей. Сейчас у меня взгляд умной, доброй, бездомной собаки, но спасти я уже никого не сумею. Всему свое время. Спасать теперь надо меня – человека с глазами, полными жалости.
Да, всему свое время. Я выхожу. Горячие красные руки бросили меня и исчезли, испугавшись этого безжалостного мороза.
Слабый и потный я откашливаюсь белой мокротой и плетусь держась за крашенные стены к столу грязной посуды с тарелкой недоеденного борща. Ничего. Скоро ежедневная капельница на пол-литра антибиотиков и все окончательно пройдет.
Отпустило.
Главное – нету больше ничего красного. Нет огня, нет горелки, брандспойта, нет ниток и проволочек в мозгу. Ничего нет. Есть только разочарование и большой вопрос, на который у меня нет и не может быть никакого ответа – зачем? Зачем все продолжается? Зачем я взбирался на эту гору? Зачем я падал в эту яму? Зачем не умер? Кто не позволяет мне перегрызть себе вены?
Мне и радостно и страшно. Я не чувствую вкуса, мой нос извращает все запахи, а левое ухо ничего не слышит. Меня все время тошнит и качает, как на палубе пиратского брига в штормовую погоду. Я постоянно ощущаю липкую испарину и мне тяжело сжимать кулаки и зубы. Я словно заново родился. Не хотел, а родился – меня не спрашивали.
– Иди и смотри! – сказал мне господь.
– Я уже все видел! – кричу я в ответ.
– Глупец! Что ты видел? Разве это все? Тут еще таких чудес наворочено. Так что поживи еще – это же так интересно. Проходи давай, нечего тут!

(октябрь 17)

Такахули

Новогодняя неделя. Пью шестой день – провожаю старый год.
В старом я бросил курить.
Это же праздник – разом отрублено сорок лет непрерывного стажа активного курильщика. Сорок лет бездумной порчи собственного здоровья.
И что? Да ничего. Бросил и бросил. Безрадостно, скучно и даже без борьбы. Не мучаясь и не страдая. Без собственных восторгов и восторгов близких. Просто взял и бросил в один день. И день этот не стал прекрасным. И день за этим днем, и месяц, и год. Ничто прекрасным так и не стало. Все как было, так и осталось – никаким. Потому что «никак и никакая» это основные термины используемые для определения оценки моей современной жизни.
С каждым годом елка в моем доме все больше. В этом году – аж, два сорок. Игрушки все красивее, гирлянды все ярче. Но с каждым годом праздник Нового года все меньше и меньше будоражит мои нервы и ожидающую чуда душу. Никак не получается поймать новогоднее настроение. Праздник совершенно не удается.
Стыдно сказать, но в этом году я даже не помню – а был ли президент со своим «мы с вами» и бой кремлевских курантов. Просто нажрался до двенадцати в хлам. Зачем? Может, чтобы не видеть ничего и не участвовать ни в чем? Да, я стоял с бокалом у тарелки с оливье и говорил «вечнозеленые» слова о том, что в новом году все будет прекрасно. И поздравлял и желал и поднимал тост. И всем казалось – я незыблем – есть, был и всегда буду. Но меня не было. Вернее, я был никаким. Картонный манекен знакомого человека с шевелящейся челюстью. Этого никто не заметил – только я.
Я тут подумал – не может все вокруг быть никаким. Мир же ни в чем не виноват. Он вообще никогда и ни в чем не виноват. Никакой это я. Такой вот – похожий на пустую бутылку из-под водки «Белуга» под столом или на помятый пластиковый стаканчик наколотый на ветку шиповника. Позади – память о роскошном банкете в ресторане или о веселом пикнике на горе Колдун, а в перспективе только мусорная куча, и это в самом лучшем случае.
Я никакой. Ни любви во мне, ни любви ко мне. Зараженный всеобщей нелюбовью. Нелюбовь – это любовь для порядка или для вида. Любовь «как бы», типа «так положено». Псевдо-любовь – как безнадежное пожатие плечами под блюдо с грузинским названием «такахули». Фуфло из генно-модифицированной сои, или, того хуже, из ядовитого китайского пластика.
Ненастоящее? Ну и что! Живем не хуже. Все так. Нелюбовь? А разве есть она – эта ваша любовь? Никогда не видели. Задерживаем взгляд на чужом лице или слух на чужом слове самый максимум на четыре секунды. И отворачиваемся с диагнозом «не интересно». Как можно полюбить другого человека за четыре секунды? Мы и не любим. Пустым прожить легче – груз не тянет и живот не пучит. Зачем же заполняться? Нам все ясно и без углубленного анализа. Проникать и проникаться – слишком надсадно, да и затратно. А если часто тратить, то баланс существования будет трудно удержать.
И я в своей нелюбви существую, как оболочка. Внутри ничего нет. Энергетически я не излучаю ни длинных, ни коротких, ни даже ультракоротких волн. От меня не исходит свет и температура моего тела ниже стандартной. Впадение в спасительный анабиоз. Равномерное покрытие души и тела лаком футляра или перламутром раковины. Лечь на дно, не излучать волн и стараться не принимать лишних чужих излучений. Быть равнодушным и зациклиться только на себе.
Равнодушие. Полное и безоговорочное равнодушие царят вокруг. Интересная мысль из какого-то кино: в чужом городе ты видишь всех, а тебя не видит никто. Как точно!
Так уж вышло, что я живу в чужом населенном пункте. Тут меня никто не видит. Сначала мне это нравилось, а теперь нет. Равнодушие и безразличие убивают точно также как ненависть или злоба, как домогательства, как попытки выдоить человека всего без остатка, затащить в нерешаемые проблемы или повесить на него чувство никогда не искупаемой вины.
Я чужой. Населению моего города нет до меня никакого дела. Оно действительно не видит меня, потому что энергетически я – нуль, пустое место. Горожане различают мой абрис глазами, но эфирно не чувствуют моих волн. А может, моя и без того слабая футлярная энергетика имеет какую-то другую, нежели у них, основу? Ну, есть же жизнь белковая, а есть, как говорят ученые, жизнь кремниевая, графитовая или метановая… Мы с моим городом просто безопасно сосуществуем.
Безопасность! Вот оно – главное слово современности. Спасите наши жопы! Мы не верим в бессмертие душ – только в жопы. А у жопы нет такого слова «любовь». Жопа и говорить-то не умеет. Любовь жопе однозначно помеха.
Недавно пробовал устриц. Не моё. Сами по себе они – морепродуктивное говно (я больше по мясу), но поразили раковины – огромные и каменные. Похожие на куски древней породы. Моллюски скрылись от чужих поползновений под броней. Мне б такую раковину. Я бы открывал ее только когда это нужно мне, а не тогда, когда угодно иным организмам. И варился бы там, в своем соусе, на радость гурманам-французам. Но раковины мне бог не дал – я варюсь в мировом соку, в соку моей страны, в соку моего неласкового города. И то, что сварилось и было подано на стол, никому радости не принесло. Безвкусный пластилин и, сомневаюсь, что полезный.
Потому что нелюбовь.
Нелюбовь сквозит во всем. И напрасно нелюбящие и безответно нелюбимые талдычат про идеалы и идеальных, а также про то, что никто в мире им не соответствует. Врут. Идеалы приходят ко всем, да только почему-то люди от них бегут, не веря в их реальность и пугаясь дальнейшей расплаты за выданное по запросу счастье. Идеальных отталкивают еще и для того, чтобы их присутствие не раскачивало лодку и не мешало плыть по ровной глади знакомого до боли болота.
Любовь дело очень тонкое и очень опасное. Опасность? Ахтунг!!! Ни за что! Безопасность – вот наше кредо (см. выше).
Всеобщая нелюбовь всех ко всем. Все всем мешают жить. Родители – детям, дети – воспитателям, женщины – мужчинам, мужья – женам, депутаты – электорату, а подчиненные – начальникам всех мастей, воры и убийцы – потерпевшим, а потерпевшие – ментам, гаишники – эти гомосеки вообще мешают жить всем подряд…
Несть числа мешающим нам жить! Имя им легион.
Так, может и вправду – не любить? Никого и никогда?
А как же бог, о котором так долго нам гундосят бородатые дяденьки в странно расшитых парчовых одеяниях древних жрецов, хронически осеняющие нас крестными знамениями и даже кропящие водою наши неверующие лбы? Есть этот жреческий бог или нет? Если есть – то почему такая нелюбовь у его чад?
Веками вколачивается в наше сознание – любите, любите, любите, суки, друг друга!!! Любите ур-роды! Ни хре-на…
Ничего не сдвинулось даже на микрон. Чем нас больше, чем мы высокоморальнее, нравственнее, чем выше уровень нашего образования и благосостояния, тем больше мы ненавидим друг друга. Чем настойчивее нам долдонят о необходимости всеобщей любви и всепрощения, тем острее в нас желание ударить кулаком по первой подвернувшейся щеке, причем щеке не ударившего нас, а так просто – мимо проходила. Чем качественнее уровень нашей толерантности и гуманизма, тем толще наши бомбы и ракеты, обильно падающие на головы тех, кого мы вынуждены терпеть, чтобы выглядеть толерантными. Чем заоблачнее уровень просвещенной демократии в отдельно взятой державе, тем выше уровень оснащения пыточных камер, психушек и концлагерей, выше научный уровень пожизненной дискредитации и умерщвления неугодных лиц. Чем более сказочных высот достигают романтизм, сентиментальность и любовь к своим чадам, сквозящие в глазах наших 86-процентных вождей, тем больше миллионов их «великой и богоизбранной нации» потом разбрасывает свои кишки на полях безумных сражений не ясно чего во имя.
Нелюбовь преследует нас. Она идет не по пятам за нами – она идет рядом, цепко ухватившись под руку. Из года в год, из века в век, нарезая круги длинною в тысячи лет. И никогда мы не сумеем отцепиться от этого крепкого супружеского захвата. Не потому, что у нас нет для этого сил. Нет. Просто так нам гораздо проще – не любить. Ведь, безнаказанно ударить или оскорбить всегда гораздо проще, нежели защитить, помочь и пожалеть.
А может не в этом дело? Может мы просто любить не умеем? И никто нас не этому не учит. Люди пытаются сами себя научить любить. Но как? Они же просто не умеют этого. Все их попытки заведомо провальны. Вся эта тысячелетняя эпопея со жрецами и книгами, полными псевдо-мудрых изречений не работает. Не умеющий любить человек не может научить другого не умеющего любить человека. Двоечник двоечника научить основам атомной физики не способен. Обучать школяров должен учитель. Может быть это дело самого бога? Он же единственный взрослый среди нас.
Да где он, бог-то? Такое ощущение, что наш боженька – это учитель труда. Именно труд долго делал из обезьяны человека. Труд – первый наш предмет и похоже мы на нем застряли. Учитель труда раскодировался и ушел в запой. Ему не до нас. У него сухо во рту и не поворачивается распухший язык. Пока он мается с похмелья, мы вынуждены денно и нощно сколачивать косоногие табуретки, распиливать их обратно и бесконечно ссориться, укоряя друг друга киянками по безмозглым башкам из-за нехватки гвоздей или краски.
О какой такой любви идет речь? Мы застряли на труде. Мы не посещали занятий по культуре, искусству, музыке, гуманизму, красоте и гармонии. Мы что-то слышали о них, но о чем эти науки – нам не известно.
Есть шанс, что мы перебьем друг друга, так и не дождавшись полного протрезвления учителя. Киянки наши все тяжелее, а нелюбви все больше.
Пью шесть дней. Жду седьмого. Пожимаю плечами и развожу руками. Такахули.

(декабрь 17)

Что-то пошло не так

Смартфон, сука, добавляет дегтя в угрюмую действительность. Не справляется с дешевым интернетом и тупит по-черному. Крутит свой кружочек бесконечно-безнадежно, потом отчаявшись открыть страничку, выдает перл: «Что-то пошло не так» или еще, бля, чуднее ляпает – «Упсс…».
Да знаю я, что всё не так! Знаю, что всё у меня упсс… Через жопу. Жизнь вообще не та. Чужая и неудобная, как одежда с чужих плеч – постоянно чувствуешь – не мое это, не мое, ну, не мое и все… Ботинки жмут, яйца вечно поправлять приходится, жопа провисла и на спине горб. Тут торчит, там давит, а здеся порвано. Все какое-то чмошное, старорежимное что ли, воняет чем-то – или бомжом или иными пролетарскими притираниями… Ходишь как слегка обоссанный и мечтаешь только об одном – дойти до дома, и там переодеться в «свое» или хотя бы забежать в боле-мене нормальный магазин и срочно зашопиться там тем, что носить хочется, а не то что приходится.
Шиш. Никаких магазинов не попадается, а от дома, такое ощущение, забрел так далеко, что воротиться назад уже никакой возможности нет. Ходишь по земле дурак-дураком – небритый, в клоунском послевоенном костюме с ватными плечами, в грязной «алкоголичке» и необъятных семейных трусах от Вооруженных сил. Трусы красятся синим, а вата в плечах вылезает сквозь подкладку. На груди – синий поплавок с облупившейся эмалью и знак «Победитель соцсоревнования 198 (стерто) года», а из кармашка торчит уголок поношенного детского носочка.
Все смотрят и все всё понимают. В основном взгляды молодые – злые, недоверчивые, надменные. Типа – чё вырядился как урод, ходишь тут, воняешь, поганишь ауру благополучия, иди работай лучше сторожем, а еще лучше сдохни где-нибудь с глаз долой… Редкий прохожий посмотрит понимающе – в основном это такие же седые бедолаги в чужих обносках. «Не свой» костюм видно сразу – он есть печать духовной нищеты и глубокого падения в жизненные анналы.
Бродяга. Бродяга, блудящий в поисках лучшей доли, потерявший из виду собственный дом, прибивавшийся к кому-то систематически, да так и не приросший… Неоднократно избитый, изгнанный и обобранный до нитки. Не помогают ни мольбы, ни подарки, ни заискивающая поза… И вот теперь чужая одежда стала как своя, тесные сапоги разносились по ноге, а грязный носочек из кармана вытирает сопли ностальгии не хуже, чем накрахмаленный носовой платок. Привык.
Злая молодежь нам ничего не прощает. Она, как Москва, слезам не верит. Ей некогда слушать. Не мешайте ей жить. Нытье морщинистых мачей и герлиц – как смердящая внутри организма изжога. После вынужденного общения с ними молодость жаждет проблеваться едкой кислотой с остатками непереваренной пищи и, чтобы никогда больше и ни с кем больше – к грёбаной матери!!! Мы не желаем знать какими мы станем через четверть века.
– Закройте же рот! Чем вы, суки, вечно недовольны? Рефлексирующие пердуны-интеллигенты. Подумаешь, родной дом потеряли. Все теряют. Гнездо вещь временная – сами знаете. Закон такой – вывели птички птенцов – и летите, голуби, на хер, летите! Строить другое гнездо, выводить птенцов или кукушат, выпихивать их вон и забывать, что сами когда-то были птенцами. Не мешайте юным и сексуально активным вершить судьбы мира!
Такова безжалостная круговерть смысла жизни. Успеть за короткий срок сварганить все возможное и подчас все невозможное. И исчезнуть в небытие, оставив после себя лишь обрывки мутных воспоминаний о своем светлом образе в чужих, занятых только собою, головах остального человечества. В головах людей, повстречавшихся нам на пути, и пока еще живых.
Эти воспоминания о нас, впрочем, не наши вовсе. Мы в них такие неправильные, такие неузнаваемые, такие чудовищно извращенные и изогнутые под углами чужой морали, психики и отношения к жизни, что если бы мертвецы смогли узнать какие кадры из их сериалов остались на покинутой ими земле, они бы крутились в своих урнах и деревянных коробках, как шашлыки в огне, они бы грызли гвозди гробов от отчаяния и осознания, что так и остались никем не понятые и что все зазря. Зря – это всегда очень обидно.
А думали ведь – живем ради памяти о нас, пока память о нас жива –мы живы и… т.п. Тьфу! Да разве мы отдаем себе отчет, что это будет за память? И на кой хер такая вот память о нас нужна? Мы– идиоты, придумывающие себе смыслы жизней – в детях-внуках, в городах-домах, в тоннах добытой руды, в тысячах сбитых комаров, в сотнях написанных полотен или сотках вскопанной земли…
Разве смысл всего в памяти о нас? Чушь. Нет в этом никакого смысла. Всё неумолимо спешит вперед и стремится нас поскорее позабыть. Или переврать наши портреты в угоду веяниям своего времени. Ведь, никто из потомков не имеет представления о том каким было наше время и почему мы жили так-то и так-то и получились вот такими… Да и зачем это им, собственно?
С другой стороны, воспоминания, пусть и искаженные держат человека в жизни. Пока он жив, живы и его воспоминания. К закату его жизни они, вообще, толпами выходят из тени и умоляют: «Не уходи! Не убивай нас! У нас же никого нет, кроме тебя!». И хоть сам он в отчаяньи, и устал до смерти, и хочется бросить все, но они-то еще больше его устали и отчаялись. Они все молят и молят: «Не убивай нас! Вызови нас к себе снова, и мы придем под бой курантов!» – и зазвенит мелодичный хрустальный смех, и оживут фигуры, и совершат свои механические поклоны и реверансы, и поплывут перед человеком дорогие лица, воскресшие, живые, только чуть бледней и расплывчатее, чем прежде – вот они перед лицом и все молят, молят, как неприкаянные привидения: «Не убивай нас! Мы живы только в тебе!» Как же им отказать? И как их выдержать?
Неужели я – пших? Пших. Чих. Плевок. Выдох изжоги. Дуновение времени и пространства. Случайность. Закономерная случайность. Ибо гнездо кто-то уже свил и птенец должен был появиться на свет. Это не обсуждалось со мною. Инстинкт быстрого выполнения поставленной задачи. «Прилетаем с юга–гнездо–птенцы–летим на юг». Все должно идти и проходит только по этой схеме.
Вот он ад. Знать наверняка, на сто процентов точно, что ничего нет – никаких адов и раёв, никаких, мать их, душ, никаких продолжений от справедливых богов-судей, никаких вторых серий, третьих актов и дополнительных пенальти. Конец фильма. Конец романа. Конец матча за звание. Безапелляционный. Ноль и пустота в степени «бесконечность».
Тебя когда-то не было вовсе и тебя когда-то не станет совсем. Жизнь – промежуток между двумя этими состояниями. Между этими вовсе и совсем. Промежуток, появляющийся согласно требований вышеупомянутой «гнездовой» схемы. По закону, которого мы не знаем и узнать никогда не сможем. По чьему-то, но никогда по твоему желанию.
Что-то пошло не так сразу после рождения, о котором мы не просили и о котором не имели ни малейшего представления. Глотнув отравленного воздуха акушерско-гинекологического отделения, мы заорали благим матом и сразу всё пошло не так. Мы заверещали от того, что недовольны этой жизнью, от того, что мы против, не понимая почему и не умея объяснить – а что же тут неправильно. Просто знали. Просто знаем и сейчас. Начнем умирать – тоже будем знать. Не то. Не так. Чужие трусы и вытянутая алкоголичка, под чужим пиджаком с фальшивым знаком от СССР.
Мама! Зачем ты так со мной? Я же мог стать таким хорошим неродившимся мальчиком. Тем, о котором мечтают все будущие мамы. Будущим отличником, семьянином, отцом-основателем, победителем соцсоревнования… Ангелочком. Мама! Зачем я не остался твоей мечтой? Остался бы – может и ты была бы сейчас жива.
Я не прожил ни одного дня без ощущения, что мир, в котором живу – неправильный и не совсем реальный. Я ни разу не порадовался чему-нибудь от всей души. Каждая новая «радость» приносила лишь новые проблемы и ставила новые задачи. И сегодня мне уже не по силам тащить их на своем горбу.
Старею. Другого слова подобрать не получается. Смерть уже не кажется чем-то невозможным, как в тридцать-сорок лет. Нет. Теперь ты точно знаешь, что смерть придет. Неизвестно лишь как и когда. Но уже отчетливо ясно, что она неизбежна. Варианты ее разнообразны и они уже не вызывают нервного стресса. Они просто обсуждаются – внутри ли себя, со сверстниками ли… Самые популярные – рак, инсульт и инфаркт. Менее популярны и экзотичны – смерть в кювете, в море, при пожаре и на темной улице от тяжкого телесного повреждения со следами воздействия тупого твердого предмета в области волосистой части головы. А еще можно просто повеситься, что весьма часто приходит мне в голову и уже не вызывает отвращения и стыда, как раньше.
Мне уже многое не стыдно. Стыд, который, в общем-то, и выстроил всю мою жизнь, волшебным образом растворяется в пространстве и времени. Праведность и святость исчезают из списка заявленных на остаток жизни целей. Стирается клинопись, буквицы, цифирь и барельефы. Зачем быть праведником, если праведность новому миру совершенно не требуется и тут главенствуют иные законы и иные герои? А загробной жизни, как известно, нет вовсе.
Так, какого ж хрена, этот выпендреж, эти нимбы, белые одежды, эти елейные речи о любви к ближнему, самопожертвование и подставление щек? Ни для какого. В почете по прежнему вожди-мостостроители, святые нефтяники, несвятые церковные иерархи, а также коррумпированные начальники разношерстных управлений по борьбе с коррупцией.
И то верно. Раз нет никаких врат в царствие небесное, так зачем притворяться ангелами?
Верблюды мы обыкновенные – дву- и одно-горбые, бактрианы и дромадеры, те самые, что мучительно протискиваются в игольное ушко несуществующих райских врат многие тысячи лет, стараясь опровергнуть аксиому Спасителя. Но опровергнуть ее нельзя. Однако, протечь туда уж очень хочется. Вернее, вытечь к херам собачьим отсюда. Почему? Да потому что нехорошо тут у нас, неправильно. Не наше все. Убежать бы отсюда во второй том «Мертвых душ», да где тот Гоголь?
Всё когда-то пошло как-то не так. И пришло вот…

(февраль 18)

Культур-мультур

Делай, что хочешь, потому что никто не знает, что должно

Никто не хотел умирать. Никто, впрочем, и не собирался. Очередь ко врачу сидела дисциплинированно, уткнувшись лицами в экраны смартфонов. Трясущихся старух, слава богу, в очереди не было – поликлиника была платной. Откуда тут взяться этим обозленным на весь мир глухим долгожительницам и героиням войн, революций и трудовых резервов? Такие здесь не ходят. Очередь скромно, в себе, тихо гордилась своим избранным составом.
Не желая отставать от очередников и требований современности, женщина механически листает свой смартфон. Как и у всех здравомыслящих граждан, у нее есть свои аккаунты и в инстаграме, и в одноклассниках, и в фейсбуке, а также на прочих социальных ресурсах. Как и все, она давно уже общается с большинством своих приятельниц и знакомыми по вацапу и вайберу. Как письма с почтовыми голубками, улетают по энергетическим волнам в различные города и веси мира ее яркие фото, символизирующие успешную жизнь, хорошее здоровье и прекрасную погоду. С комментариями типа «я в Сочи, в Сингапуре, в Лиссабоне, во Флоренции» и в прочих значимых для поднятия имиджа «всё прекрасно!» местах.
Люди, подсев на удобные, модные гаджеты, уже не желают слезать с этой интернет-иглы. Сбылась давняя мечта человечества – быть окруженным людьми своего языкового племени и одновременно находиться в хорошо защищенной индивидуальной ячейке одиночества. Глазеть на друзей через амбразуры своих мобильников и планшетов и оставаться свободным от непосредственного с ними общения – что может быть лучше! Слово «друг» мгновенно потеряло своё истинное значение. Теперь это просто фото с фамилией. Друг - это такой интернет-персонаж, начать общение с которым можно смс «привет», а прервать разговор можно простым нажатием кнопки с кратким Ок или Чмок (а можно и без всяких чмоков).
Мир всё глубже и глубже падает в черную яму отчуждения. Людям всё меньше и меньше хочется обниматься и спать вместе. С ростом прогресса и благосостояния всё больше становятся жилища и всё необъятнее кровати. И всё дальше на этих огромных кроватях расползаются друг от друга когда-то близкие люди. Причем, каждый уползает от другого со своим отдельным одеялом. Разобщенность становится самой страшной эпидемией человечества. Мир в прошлом не убил людей чумой, оспой и холерой, однако совершенно точно убьет их в скором времени неизлечимой болезнью отвращения друг от друга.
Люди с хрустом, через колено, ломают природную программу – быть только вместе, не отбегать далеко от стаи, жить по законам установленным обществом для пользы всего общества, а не какого-то отдельного индивида. Казавшаяся монолитной и железобетонной, природа человека на поверку оказалась хрупкой и болезненно хилой. Она начала разрушаться еще в темные века, от хорошо выверенных гуманистических ударов Ренессанса в наиболее уязвимые места. Эти места – есть извечная гордыня и неосознанное тщеславие человечества, нежелание любить всех скопом и каждого в отдельности, нежелание подставлять щеки и прощать кого-бы то ни было, сопряженные с желанием быть оставленными в покое этим гребаным циничным обществом, на счастье которого каждый его член ухлопывает лучшие годы своей жизни, получая от него в свои не лучшие годы лишь унижения, пинки и предательство.
Женщине, однако, никакого дела до этого нет. Плевать ей на все отдельные программы и общество в целом. Тихо! Она ведет переписку в интернете со случайно наткнувшимся на нее мужчиной. Флирт льется рекой. Она улыбается и барабанит по буковкам в смсках. Тут, в каждом выверенном слове, скрытое желание. Желание быть человеком которого добиваются, у которого выпрашивают и хитро вытягивают согласие на единичный акт любви или периодические половые акты в завязавшихся именно для этого отношениях.
Каждый тут хочет одного и того же, но никто никогда в этом не сознается. Мужчины промолчат из-за боязни спугнуть своих «уточек» и прослыть маньяками, а девушки уйдут от ответа из-за естественной «программы невесты» – всегда слыть скромными, правильными и совершенно равнодушными к сексу. Оттого и вечное – «ищу мужа и только серьезные отношения». Они полагают что таким образом привлекут к своим персонам внимание своей чистотой и непорочностью.
Между тем, только ради этого самого порока и затевались подобные сайты знакомств. Кому нужны чистые и непорочные, когда в этом ханжеском протухающем мире такой огромный спрос на грешных людей с «грязными» нестандартными мыслями? Порок – вот что сейчас в цене на черном рынке. Спрос определяет предложение и меняет атмосферу этого мира.
Нынешнее нео-совковое общество со стареющими импотентами во главе, с вытащенными из нафталина давно обанкротившимися моралями, с бюрократической черносотенной религией и ботоксными хранителями псевдо-нравственности от «культур-мультур» – все это выдавливает человечество в сумеречное подполье. Под одеяло. Туда, где людей не достанут гребаные видеокамеры, подслушивающие устройства, сканеры, рентгены, стукачи и начальники всех мастей, а также похотливые потные руки ментов и бесчисленных секьюрити с их неясной половой ориентацией.
Люди сдыхающие от серой тоски, однообразия и всеобщего патриотического одобрямса хотят остроты чувств, риска, эмоций и дальнейших перспектив. Где их взять легче всего? Легче всего – в объятиях противоположного пола. Именно через изощренные рискованные игры любовников начинаются революции. Там, в чужих постелях гостиниц и «на часы» снятых квартир, в салонах автомобилей, на дачах, на пикниках, в рощах и в любых мало-мальски пригодных местах. Там рождается протест и воля народа, там рождаются диссиденты, еретики и протестанты. Там с оргазменными криками из мертвых рождаются живые. Мутноглазые полуночные зомби половым путем заболевают «солнечной чумой» и снова становятся нормальными людьми. Именно эти «переболевшие» сделают когда-нибудь революцию, свергнут алмазоголовых вождей и вышвырнут всезнающих импотентов от коррупционных схем на свалку истории.
Есть ли надежда на кардинальные изменения общественных отношений, на торжество правды и совести в этой несчастной стране с ее вечными женскими менструальными циклами? Есть, конечно. Надежда такая штука – исчезает из человеческого черепа за долю секунды до размозжения этого черепа саперной лопаткой.
Надежда есть – веры нет. Вера украдена попами всей мастей и народов. На местах, где людская вера мало-мальски существовала, строятся глобальные (в благодарность алмазоголовым) храмы в стиле хай-тек. Эти храмы строятся не на святой крови мучеников, а на расчищенных бульдозерами площадях разочарований и несбывшихся мечт, на пятнах привычной душевной боли от того, что ничего невозможно изменить, на лысых газонах ощущений себя брошенными – ведь, бог покинул нас и никогда более не вернется.
Впрочем, что для этой женщины какой-то бог, если мужчина в ее смартфоне торжественно начал свой обязательный эротический танец самца императорского пингвина. Намеки, смешки и юмор (чтобы казаться дружелюбнее), отступления в окопы легких философий (чтобы казаться умнее), брутальные воспоминания (чтобы казаться мужественнее), жалобы на женскую холодность и одиночество (чтобы пожалели) – все они есть плохо скрытые стандартные попытки глупой и напыщенной особи мужского пола привлечь к себе внимание понравившейся самочки.
Если танец начался – то пингвиниха не должна высказывать своего интереса и вообще активно себя вести. Самец все сделает сам. Из десяти слов в диалоговом окне переписки девять всегда от мужчины, и лишь одно от женщины. Иногда даже больше. Немногословность девочки должна символизировать ее равнодушие. Типа, ах вы меня еще не заинтересовали. Ах, как вы скучны – еще, еще, да, говорите же мне комплименты, тупоголовая вы скотина! Она показывает всем своим видом, что ей решительно всё равно – будут с ней сейчас заниматься любовью или нет.
Женщина во время танца впадает в некий полуденный пастбищный ступор. Крупными сливами своих очей она бесстрастно наблюдает за игрой в её обольщение, тщательно пережевывая клевер и тимофеевку. Если красота во всем этом присутствует, она благосклонно, по-коровьи, вздыхает и отрыгивая жвачку, тянется лизнуть грациозно пританцовывающего перед ней кота в сапогах своим теплым шершавым языком. Кот недовольно жмурится от подобных ласк, но, в ожидании молока, танцевать не перестает. Скоро время дойки и ему обязательно что-нибудь перепадет.
Девочка всегда ждет. Ожидание есть женская суть. Так уж всё устроено в природе. Один осаждает, другой ждет, когда его победят. Природа всегда признаёт физическое превосходство осаждающего. Сколько бы ни вдалбливали западные поклонницы матриархата своим толерантным западным мужчинам, что женщина это такой же мужик только баба и все равны, техника соития всё равно распределила роли трахающихся (или намеревающихся потрахаться) очень просто – один сверху, а другой снизу. И дело не в рекомендациях советской книжки «Молодым супругам», а в изначальной отформатированности природы, когда один заточен под нападение и победу, а другой – под приятие нападения и капитуляцию. Тела человеческие для иных форматов просто не приспособлены. Все попытки переделать классику секса под утонченность изощрений или откровенный изврат терпят неминуемое поражение.
Нетерпеливые всегда проигрывают. Ждать своего мужчину женщина не должна переставать никогда. Жди и он, может статься, объявится. Только очень жди!
Если же мужик не объявится, значит он пал на войне, его затрахал до психоза начальник, не дошел пьяный до дома, утоп на рыбалке, заблудился в лесу и был укушен змеей, сел не на тот трамвай, уснул и его забрали в вытрезвитель или (о, несравненный Барри!) выпил «по ошибке» вместо компота средство для чистки ржавых труб… Да мало ли! С ним всё может приключиться, ведь, он мужчина. Мужчины не ищут легких путей. Все их пути неисповедимы, как у Господа бога, ибо мужчины есть части его души и тела, его образы и его же подобия. Аминь!
Женщина ждет ответов на вопросы. Она всё и всегда хочет разложить по полочкам – кто он, какой он, врет он мне или нет, почему выбрал именно меня, зачем продолжает этот флирт, что ему от меня надо, как я выгляжу, наверное, он считает меня дурой, как, когда и, самое главное, где нам встретиться и надо ли встречаться дальше, боюсь ли я его, стесняюсь ли своего уже не нового тела или мне все равно…?
Все эти и другие вопросы роятся в девичьей голове и, не успевая улечься на одну полку, сваливаются с нее и кладутся на другую, а потом и вовсе падают на пол. Весь уклад привычного мироздания постепенно заходит в состояние бардака, стремящегося к полному хаосу. Хаос и есть любовь, страсть, взрыв чувств. Когда приходит хаос, рушится упорядоченная жизнь. Да жизнь скучная, тоскливая, серая и однообразная. Но зато равновесная и более или менее гармоничная.
Но когда складские полки пусты, а под ними в груде мусора валяется всё что ни попадя, без малейшей классификации, знакомый до этого мир с грохотом рушится вместе с полками и погребает под собой те самые однообразие, скуку и тоскливую гармонию. Их больше не будет. На смену им приходит яркое и жестокое страдание. Ну или, в лучшем случае, волны из страданий и восторгов, подчиняющиеся каким-то абсолютно нелогичным временным циклам. Падения в дантову пропасть перемежаются с вознесением в райские кущи. Адские качели лихо раскачиваются со скрипящим дрожанием и ржавым визгом и женщина теряет ориентировку, голова кружится, в животе летают то ли бабочки, то ли мухи, потом ее жутко рвет, а потом она падает на землю, разбивается в кровь, и плачет, плачет, плачет… Конец почти всегда один и тот же - разбитое сердце.
Где спасение? Знает ли об этом женщина? Знает ли об этом её мужчина? Нет. Не знает никто. Спасти себя невозможно. Если ты угодил в переплет несчастной любви – не спасешься. Если же в переплет ты не попал – тоже. Смысл жизни не во спасении. Попы не правы. Спасаться человеку не от чего. Жизнь каждого есть индивидуальная тропа (или тонкий вектор) проложенная через вселенский хаос. Тропа структурно упорядоченная льдами времени и торосами трех измерений. Мы проходим сквозь астрономический хаос в скафандрах космонавтов или в прозрачных оболочках, похожих на эфирное яйцо. Протыкаем нагромождения событий, фактов, предметов и иных объектов. Все они касаются нас, влияют на нас и неизменно тают позади. Тропы пересекаются, мы встречаемся с другими людьми, потом снова расходимся и так без конца. Но наш вектор неизменен – направление только вперед.
Мы идем и идем, протыкая Вселенную, так как нельзя останавливаться в этой громадной пирамидальной куче всего сущего. Если остановиться, яйцо может не выдержать и вся эта сборная солянка мироздания с её лишним знанием рухнет на наши головы. Рухнув, она разрушит хрупкий скелет временной структурности и все в нашем мозгу перевернется с ног на голову. Отсюда сумасшедшие. Там, в их головах, нет порядка, там бардак и шатание. Ледяные балки измерений с треском ломаются и всё путается – жаркий хаос забирается внутрь скафандра и до тла выжигает способность нашего сознания осознавать себя в этом мире хоть кем-нибудь. Все есть никто и всё есть ничто.
Женщины ничего, конечно, не знают. Но они хотя бы чувствуют. Мужчины же не чувствуют ничего – даже полной нелепицы собственного существования.
Как спасти свою жизнь? Кто придет и спасет её – затюканную до душевной боли, измурзанную в хлам и пугливо озирающуюся и пригибающую голову от страха? Кто?
Неужели наша жизнь так и пройдет, а потом провалится в тартарары безвременья – никому не нужная и забытая, так и не понявшая зачем она вообще приходила в этот мир?

(октябрь 19)

Девочка-порча

Девочка-память бредёт по городу, наступает вечер,
льётся дождь, и платочек её хоть выжми,
девочка-память стоит у витрин и глядит на бельё столетья
и безумно свистит этот вечный мотив посредине жизни
И. Бродский

Еще один ушел.
Пробивало ли вас внезапное осознание того, что жизнь не получилась и продолжать ее дальше (вот такую) нет никакого смысла? Нет? Это когда вдруг ни с того ни с сего накатывает то ли кривда-тоска, то ли алмазная чистота истины и все вокруг кажется немыслимым, чудовищно чужим, абсолютно неправильным и дальнейшее продолжение существования кажется просто невозможным. Состояние перед внезапным и необъяснимым «взрывным» суицидом.
Сколько людей ушло из жизни совершенно без видимых причин, вне логики, просто так… Они вдруг, посреди веселья, на юбилее в гостях, уходят покурить и вешаются в туалете. Или уже в трусах, по дороге в спальню к сонной и теплой жене, зачем-то заходят проверить замок на ящике с ружьем, внезапно вставляют ствол в рот и нажимают голым пальцем ноги на спусковой крючок. Или, раскопав последний боровок картошки на даче, молча садятся на мешок, и улыбаясь чему-то своему, обливают себя бензином и чиркают спичкой. Или проводив любимую женщину после долгожданного ею обладания, удовлетворенные, закуривают сигаретку на балконе и сигают вниз с десятого этажа. Сплошные «или».
И нет таким смертям никакого объяснения и никакой следователь по особо важным делам не сможет ответить на вопрос – почему? Как и зачем совершенно нормальный человек по пути с работы, вдруг усевшись в грязный сугроб,перерезает себе горло ножом для резки линолеума? А другой нормальный человек, сидя в ленинской комнате отдела милиции на разводе, только что,услышав свою фамилию и молодцевато ответив «я!», стреляет себе в сердце из табельного пистолета? Это как? От бездонного космоса мистицизма останавливается ошеломленное сердце, заставляя волосы на затылке приподниматься от ужаса.
Ясность. Это единственный ответ на все вопросы. Внезапно все стало понятно – осенило, озарило и взорвалось, как сверхновая. Никчемность проживаемой жизни становится очевидной на все сто процентов. Мало того никчемность – невозможность проживать ее дальше. Больше нельзя и все!
Меня бывает тоже пробивает вот так вот и даже очень часто пробивает. Только я пока справляюсь. Но с каждым разом справляться с собою становится все труднее и труднее. С каждым разом это «прояснение» все длиннее и длиннее по времени. От секунд раньше до минут нынче. И нет этим минутам конца и хочется, чтобы это перенапряжение поскорее кончилось. Это похоже на то, как загорается вдруг яркой плазмой лампочка от перепада напряжения и вольфрамовая нить ее раскаляется до состояния предчувствия атомного взрыва и кажется сейчас в комнате саданет гром и запахнет озоном. Запахом очищения от скверн и начала начал чего-то нового, лучшего. С революционного нуля. Пусть эта жизнь не удалась, так хотя бы, может быть, следующая получится? Так чего тянуть с этой?
Часто происходит это через проводников. Может быть, это телевизионные физиономии и сюжеты, может, интернет, книги, музыка, а может, и живые люди. Они, конечно, вряд ли понимают, что творят. Просто через их энергетические призмы происходит преломление божьего света правды и этот свет легко внедряется в замазанное белой краской окно сознания и открывает во всей красе зияние греховной пустоты и мерзость собственного существования. Это как вглядеться со света в темноту запыленных стекол палаты номер шесть в известном сумасшедшем доме.
Как знать не это ли есть наведение банальной порчи?
Однажды я ощутил эту силу энергетического пробоя очень явственно. Сидя в кафе, я увидел, как неподалеку от моего стола маленькая черноволосая девочка лет семи, вдруг скривила личико от какой-то детской обиды, причиненной матерью, и была готова расплакаться. Она не смотрела на меня – это я пялился на нее. И тотчас же в солнечное сплетение мое ударило тяжелым плохо заостренным тараном – мощной и тупой болью отчаяния, горя, тоски, желанием тут же разрыдаться вместе с этим ребенком, отбросить вдруг ставшую ненавистной, еду на тарелке и немедленно уйти с насиженного места. Когда я с усилием переборов тошноту, поднял глаза к свету, девочки уже не было и мне мгновенно стало легче.
Как не глядя на человека, не желая ему зла и, вообще, не замечая его, этому ребенку удалось причинить мне такую боль? Почему именно мне? Никто в кафе не почувствовал ничего, а меня скрутило. Через какие-такие поры проникло в меня это маленькое детское горе? На какой диапазон резонанса энергетических волн был настроен и сработал мой организм? Кто ты, малышка? Ангел с мечом откровения? Демон с огнем очищения от греха? Радиационная рентгеновская бомба? Мутант-пришелец?
Девочка, по-видимому, открыла во мне двери в неведомое – я стал видеть. Непонятно что и непонятно чем, но видеть. Думаю, что и люди, о которых я говорил, то же что-то там разглядели. Уж, не девочка ли та виновата в том?
Отрезвление и ясность «взрывного» суицида. Только что ты спокоен, ровен, даже доволен жизнью, как вдруг то ли слово, то ли взгляд, то ли движение, то ли запах, то ли просто глупая обида… я не понимаю, что!…вдруг ломают естественный ход жизни и выбрасывают тебя из нее. Тебе становится неимоверно тяжело – мир рушится, ты словно сдуваешься, словно кто-то, запустив внутрь тебя холодную стальную лапу, медленно вытаскивает из теплой и уютной груди сердце. Будь-то наступаешь на скрытый датчик волшебного портала и оказываешься не в своем времени и совсем не в своем пространстве. То ли в прошлом, а то ли вообще не на Земле в неведомое время. И даже трудно с уверенностью сказать, а человек ли ты теперь или какое-то вселенское творение, которое невозможно объяснить мерами длины, ширины и высоты.
Не в своем времени находиться очень тяжко, а уж не в своем пространстве, когда трехмерный мир раздвигается в иные, незнакомые тебе стороны, и подавно. От ощущения разницы миров кружится голова, тошнит и хочется куда-нибудь (все равно куда) убежать. Но тяжесть наливает тебя свинцом и убежать никуда не получится. Но ты уже видел, что ты это не то, что ты себе представляешь и ты совсем не такой, как представляют тебя другие. Ты не человек – ты пиксель, нейрон чужого мозга, одноклеточная амеба, вошь в шкуре мамонта…Узнавать это ужасно.
И это разочарование так невыносимо, что ты идешь в сарай и лихорадочно ищешь подходящую веревку, чтобы немедленно подвесить себя за шею на балке или трубе сливного бачка. Ищешь и находишь самый простой и самый короткий путь. Путь избавления. Ты не желаешь ни терпеть ни смиряться. Путь долгих страданий тебя не устраивает. К хренам собачьим все божьи заповеди и бесчисленные поповские запреты!
Как тебя за это ругать? У меня на это права нет. Я знаю то, что узнал ты, но я жив и пока терплю эту искривленную реальность. Ты вот не смог, ибо у каждого свой порог боли и свое ощущение нормы. Не всякий из нас Джордано Бруно или Орлеанская дева.
Каждый новый год приближает меня к тебе. Я просто тащусь по жизни в тоске и депрессии. Они сводят меня с ума. Видимо, это мне в отместку за то, что не решился когда-то найти подходящий способ уйти. Зря я тогда этого не сделал. Остановил себя в шаге – то ли от испуга, то ли от стыда, то ли от внедренной заботливости о ближних. Сопли. И вот теперь я тихо и бессмысленно старею.
Я иногда думаю, что даже если добрые инопланетяне (ангелы) решат вдруг как-то поддержать меня и даровать счастье на оставшиеся годы, то что это будет за счастье? Какое? И вообще, а что это такое – счастье пожилого человека? Материальный достаток? Дом у моря, с кожаным диваном, телевизором три-на-два, большим холодильником и баней? Автомобиль – сарай с белым салоном? Шестнадцать пар джинс в необъятном шкафу и столько же ботинок от известных фирм? Крафтовое пиво с утра до вечера, виски скотч-ириш рекой, ведра портвейна из самой что ни на есть Португалии? Длинноногие девушки по вызову и просто девушки сами собой материализующиеся возле богатеньких «папиков»?
А глаза видят плохо, желудок хандрит, спина в хлам, нога без сухожилий не желает ходить, хроническое воспаление (пардон) мочевого пузыря,ожирение, нестабильное давление и стабильная тахикардия. С либидо, опять же, тоже проблемы. Возбуди это дохлое тело, попробуй! И оно имеет тенденции с каждым годом становиться еще дохлее. Ну и как мне всем этим богатством пользоваться? Каким таким органом испытывать удовольствие от этого божьего подарка? И смех и грех, прости мя, господи!
Не надо мне, ангелы-гуманоиды, никакого счастья подобного. Вместо двадцати «счастливых лет» конца, дайте пару месяцев пожить молодым. Пацанчиком лет двадцати, при денежках и с папироской. Ощутить себя полноценным человеком без геморроя. И забирайте на хрен белую кожу кадиллаков, дворцы, телевизоры на полстены и вообще всё золото мира. Девок только оставьте – времени мало новых искать.
Кто ты, девочка, что пробила тогда меня своим маленьким горем? Ходишь по земле и, не ведая ни о чем, портишь и убиваешь людей, разрушаешь своей радужной аурой уверенность в завтрашнем дне, крошишь в труху фундаменты знаний о фундаментальных основах мира. Мира, который нам достался то ли в наказание, а то ли как вынужденная мера выживания на чужой для нас планете.Теорий происхождения видов масса, но помните – по земле ходит одна маленькая девочка-порча и ищет свои наивные жертвы, чтобы разбив все умные теории, смыть туман с наших глаз и заставить свершить тот единственно верный поступок, который мы осуждаем и о котором не желаем ничего знать.
За окном жидкая темень и нескончаемый дождь. Воет ветер, терзая тощие деревья и крыши мокрых домов. Мертвые фонари, как кресты, расставлены вдоль холодных сумеречных улиц. На город навалилась беспросветная зимняя тоска. Наступающему Новому году не радуются даже дети. Они дрожат под одеялами в своих маленьких кроватках и рассказывают друг другу страшилки о том, что в черную-черную полночь вместо сказочного Деда Мороза с его волшебными дарами, в их дома постучится маленькая черноволосая девочка-порча со своей никому не нужной правдой.
Тук-тук-тук!

(декабрь 19)

Резиновые Зины

Мне кажется, что люди по-настоящему хороши и правильны только лет до тридцати, примерно. А может, и того меньше – до двадцати семи, типа до конца «комсомольского» возраста. У кого как… Границы хорошенько размыты и всё условно.
Вот, возьмем хоть женский пол. Глаза, кожа, волосы, да и всё тело в целом, у молодых девушек совершенно другие нежели у тех, кто повзрослел. И отношение к жизни у них другое, и надежда с верой светятся вокруг их юных тушек божественной радужной аурой, да и на ощупь они приятнее – нежные и хрупкие, слабенькие, кожица тонкая, их косточки легко ощутимы, грудки призывно торчат, попка полна томности и обнимать их всегда доставляет удовольствие и целовать их хочется совершенно естественно.
Молодое гибкое тело мощно возбуждает мужчин – от юных до не очень. С этими телами не хочется расставаться. После разлук наши молодые любимые жены и любовницы радостно встречают нас на порогах своих домов и мы, лихорадочно дрожа от нетерпения, инстинктивно находим в сумерках коридоров их зовущие алые губы, стискиваем в объятьях хрупкие косточки своих фей, а потом, бережно роняя их или на половичок возле двери, или, плотно вжимая в простенок прихожей, трахаем, трахаем и трахаем их, не успевая донести до постелей… Радостно, жадно, взахлеб… Изо всех сил и до полного обоюдного изнеможения.
Жизнь пролетает, как пригородная электричка мимо столба. Молодость же людская проскакивает еще стремительнее, подобно высокоскоростному японскому экспрессу. Хрупкий тонконогий скелет молодости, вдруг зашатавшись, мгновенно рушится на пол с оглушительным грохотом, отрываясь от крепежа, как кухонный стеллаж с посудой.
И возрождается оттуда плотной фигурой из застывающего полиуретана. Девушки как-то вдруг становятся резиновыми женщинами с трудноописуемой поверхностью. Не подушечно-надувными куклами, а какими-то плотными, тяжелыми, сделанными из упругого синтетического латекса для фаллоимитаторов. Фактура кожи некоторых напоминает фактуру поверхности каучукового боксерского манекена типа «Герман».
Люди перестают быть естественными, что-то фальшивое сквозит из их тускнеющих глаз, с опадающих лиц падают осенние желтые листья, улыбки их искусственны и радужно-веселая аура больше не накрывает их небесные тела. «Барби» становятся тётями Зинами. И это тётеобразование стремительно изменяет их, вчера еще, прекрасные тела и лица совсем не к лучшему.
А что мужчины? С ними еще хуже – мужчины к тридцати годам матереют. Слово-то какое – матереют, словно звереют. Матёрые звери. Они визуально полнеют, раздаются в плечах, у них расширяются грудные клетки, бицепсы и ляжки… Кожа их грубеет и они тоже становятся резиновыми. Только мужская кожа гораздо хуже – резина этих уже схожа с резиной автомобильной покрышки. Лица их становятся высеченными из сухого песчаника или вырубленными из осинового горбыля, расширенные кадыки добавляют в объемах, взгляд суровеет и нижняя челюсть со щетиною выдается мужественно вперед. Юноша «Кен» при этом исчезает. На смену ему приходит «Роберт де Ниро».
Резиновую Зину купили в магазине. Роберт резиновый в шапке малиновой…
Рубеж тридцати успешно перейден. Тела закалились, мозги ужесточились, нервы стали крепче канатов. Такие люди перестают попусту нервничать, раздражаться и расточать бессмысленные эмоции в космос. Молодежный протест их растворяется в небе, как облачко дыма. Они перестают стоять в оппозиции к неправильности жизни, вороватости властей, античеловечьему порядку этого мира. Они превращаются в их ярых защитников. Вместо чистоты и непорочности своих душ, они начинают заботиться о сохранности собственных задниц. Революционеры становятся обыкновенными обывателями. Граждане – вот их нынешнее название.
Свершилось! Аминь! Неумолимая сила системы, данная обществу свыше сработала. Как всегда, без сбоев и, как всегда, с нужным результатом.
Я думал, что мир уже пал на свое дно и какое-то время он будет на этом дне тихо лежать, обгрызаемый золотыми рыбками и морскими коньками, смиренно ожидая отрицательных значений своей массы, чтобы растеряв свинцовую тяжесть зла, начать, наконец, подъем на поверхность. Но, оказалось, что я очень серьезно заблуждался. Мир продолжает падать. И падает он в такие ущелья, о которых человечество даже не догадывается. И конца этому падению не видно.
Сегодня «свободный и прогрессивный мир XXI века» пал на колени перед мутировавшим вирусом «ковид-девятнадцатый». Очень быстро пал. Словно ждал его давно и с тоскою. Упал совершенно не сопротивляясь, наступив этими коленями на горло с таким трудом завоеванной свободе и естественным правам человека. Пусть сдохнет любая свобода, любая толерантность, любая демократия, все эти семьи в розово-голубых соплях и оборках, если они мешают нам выживать! К хренам собачьим! Мы хотим жить и больше ничего!
Это не «девятнадцатый», это вирус паники напал на человечество. Паника заставляет нас поступаться принципами, принципы валятся, как подкошенные, под ударами струсивших миллениалов. Молодые, здоровые трусы от современности забегают со спины, ловко прячутся в засадах и точно бьют эти самые принципы по самым уязвимым местам. Битой под колени, ногой по яйцам, вилкой в глаза и утюгом в темя…. Психология толпы, которой руководит трусость и больше ничего.
Прощай добрый старый мир, тебе на смену идет новый – совсем не добрый и очень рациональный.
Сейчас бы самое время спросить у этого свободного нового люда – а ради вашей жизни на земле дозволено истребить, скажем, стариков? А хронических больных? Дебилов? Китайцев? Русских? Пингвинов? Собак? Летучих мышей? Ну? Можно или нет?
Уверен – положительный ответ люди будут искать не так уж долго, разрешение будет хитро сформулировано умными говорящими головами на трибунах парламентов всех объединенных наций. Да, господа, ради спасения свободомыслящего и здравого мира – можно. Ради торжества носителей нового мышления носители старого имеют право умереть. Нужно пожертвовать отдельными личностями, дабы оздоровить общество.
Знакомо – Мюнхен, 1938 год. Машущий бумажкой у трапа самолета Чемберлен: «Я принес вам мир!»
Из эпидемиологических протоколов реагирования: «После сортировки заболевших, тяжелобольные отправляются в палаты умирать. На них не нужно тратить вообще никаких ресурсов. Если кто-то из них доживет до того момента, пока окажут помощь всем больным средней тяжести, то только тогда врачи могут заняться ими. В разряд тяжелых автоматически зачисляются люди пожилого возраста, а также больные с серьезными хроническими заболеваниями». Резюме: «Освободите место под солнцем, не путайтесь под ногами, нас и так семь миллиардов, имейте же совесть». Гитлер чего-то подобного, кажется, хотел, не так ли?
Что можно написать обо всех нас? Велик был бы тот, кто открыл бы причину нашего ужаса: чего мы так боимся, почему добровольно шествуем в мясорубку, разжевывающую с помощью телекоммуникаций наши железобетонные принципы? В том, что это мясорубка, сомневаться уже не приходится. Там, в жерновах, что крутятся в дантовой яме подобно живым адовым кругам стираются в пыль добро, правда, красота, логика и поэзия… Там исчезает гармония. Там стирается все – в пыль, в чернозём, в гумус, навоз, на котором (как знать!) суждено вырасти чему-то иному, непривычному, неведомому, уже восстающему из недр старого ада на столпах иных краеугольных камней еще не ведомой никому сатанинской цивилизации с инопланетной моралью.
Нас обманули, медийно извратив правду. Нам всем искусственно вживили вирус паники. Мы даже не можем объяснить, чего мы все так боимся. Правда жизни, ведь, опровергает эту панику. На поверку раздутая опасность просто ничтожна. Но почему мы так истово молимся ей? Почему мы верим чудовищной киношной лжи про зомби-апокалипсисы, про кашель с кровавой харкотой, про мутные зрачки глаз, про синюшную сеть вен и капилляров на лице, про мародеров, каннибалов, вампиров и даже не пытаемся включить мозги, чтобы отрицать чужое бесцеремонное потустороннее программирование и просто посмеяться?
Разве мы не чувствуем, исходящий от всего этого медиа-оболванивания, запах тухлятины, а ля доктор Геббельс? Чувствуем. Знаем же, что для прессы особо ценны только жареные факты и катастрофические события, потому что они лучше продаются? Знаем. Тогда почему мы так послушно пожираем эту фальшивую пищу для мозгов и безропотно встаем в бесконечные очереди за просроченной тушенкой, залежалой крупой и дешевой туалетной бумагой, боимся спускаться в метро и пожимать дружеские руки и снова и снова возвращаемся своими мыслями в круговорот внедренной в наше сознание программы? Почему мы так стремительно и предсказуемо тупеем?
Просто, мы все и всегда хотим верить. Во что-нибудь, хоть в апокалипсис. Хоть в сатану. Хоть в сатанинских «помазанников божьих» и их прихвостней в обличьи, выживших из ума, «орбитальных» старух. Желание верить у людей – в генном наборе. Мы не можем жить без веры! В любое существо – сказочное или телевизионное!
В истинного Бога нас отучают верить продажные попы, получающие тайными указами звание героев труда, а то и (бери выше!) заслуженных сотрудников государственной охраны, её блюстителей и ревнителей. Верить таким совершенно не хочется. Следовательно, «бог» которого они представляют – это просто удобный фейк с маленькой буквы, персонаж-волшебник изобретенный изворотливыми и хитрыми жрецами, для упрочения тронов сильных мира сего и в обоснование необходимости терпения и рабской покорности остальной части населения.
Ну, не может наш Бог дойти до людей через кордоны таких вот проводников! Они – и есть стена, не позволяющая ему прийти к нам и помочь своим детям жить в этом враждебном для них мире где каждый, не имеющий совести, постоянно пытается сделать из людей, имеющих совесть, бессловесный рабочий скот.
Вот откуда эта готовность встать в строй и как один умереть за нестареющего самбиста и его футбольную команду. Мы хотим им верить! Ибо Бог нас не слышит. Его не пускают к нам.
А кому еще верить, – с негодованием кричат нам со всех сторон патриоты. А и вправду – кому? Я развожу руками. Если даже любимая может обмануть и нежданно-негаданно в одиночку нажраться до «заморозки» безо всяких причин, несмотря на утренние нежности и договоренности устроить романтический ужин? Ты приходишь с работы, видишь такое и тебе хочется плакать от невозможности что-либо изменить в этой страстной русской душе, так мощно и целенаправленно стремящейся стать свиньей и таки становящейся ею. В такие моменты понимаешь, что ничего и никого нет, ты тут один и зацепиться не за что. Наверное, все люди испытывают нечто подобное, может, не от описанной мной ситуации, а от какого-то иного предательства, и все они также столбенеют от накатившего на них осознания ненадежности, так долго собираемой, хрупкой модельки своего мира. «Лего» – очень нестойкая игрушка, это вам любой малыш подтвердит.
Дааа… Тут, многим, кроме как за виртуальные фалды пиджака, надоевшего всем до икоты, «вождя команчей», зацепляться более не за что. Все рушится и собственная жизнь кажется абсолютно бессмысленной. На это у «команчей», собственно, и расчет.
Так кому верить-то, люди?! А верьте в телевизор, в интернет, в СМИ… Продолжайте верить. Жены могут предать (и предают), а они никогда. Они же всегда с нами, с рождения и до самой нашей смерти. Успокоят, подадут надежду, покажут, как должно, вскроют язвы, обличат зло и начертают правильный вектор развития. И мы верим. Как без вектора, други мои?
Сука, ну почему? Почему я всегда, при всех режимах, не верю в то, во что верят другие? Зачем мне этот врожденный еретизм? Меня бы надо сжечь по приговору святой инквизиции – я не могу, не умею верить успокоительному вранью, что укутывает меня сильно поношенными флагами различных цветов и ведомств. Не умею верить, но терплю эту тошнотворную плесень практически всегда, ничего не делая для того, чтобы либо отделить её щадящей обрезкой, либо придушить легким гербицидом либо отравить заразу насмерть радикально – горящим коктейлем Молотова – чтоб до самого корня, причем, и до моего тоже. Я не борюсь с ложью, ибо живу с ней в симбиозе. Ложь зачем-то нужна мне. Зачем? Может, она помогает мне правильно отличать ее от правды?
Я запутался. Чужая вселенская ложь помогает мне выжить. Но ломает мое сознание, внося в жизнь разлад и неудовлетворенность. Как можно не свихнуться, когда я – восторженный фанатик невинно осужденного в 60-х гения Бродского, половину свей жизни реально осуждал других людей, ставя подписи и печати на постановлениях о заключении подозреваемых под стражу, пусть и преступников, но все же людей. Я же обрекал их на казнь, как минимум, на моральную. Пусть отсроченную – окончательное решение принимал кто-то другой, но я слишком хорошо знал работу системы в этой сфере. Именно моя подпись становилась маркером, помечающим лоб больного человека в шеренге остального населения. Именно по этому маркеру его потом признавали виновным в том, что он носитель «испанки» или «девятнадцатого» и упрятывали на карантин – на годы или навсегда – неважно. Или тихо душили, снимая с лица кислородную маску и отдавая ее человеку нового вида или просто человеку побогаче.
Это я тогда ставил диагнозы и за их правильность отвечать на том свете именно мне. На этом, мы ни за что и ни перед кем не отвечаем. На этом свете Бога нет. Не пропущен сюда Бог. Тут другим богам молятся.
Сегодня, во время вселенского панического взрыва, я недоумеваю – прожито немало, но что изменилось за эти долгие годы? Венец природы остался таким же. Он так и не стал другом другому человеку. Под влиянием «девятнадцатого» с человечества потихоньку сползает лак, которым оно крыло свою ржавую танковую поверхность во время скучного затяжного периода без мировых войн для того, чтобы выглядеть поприличнее.
Мне кажется такой длительный период без войн – это период торжества матриархата. Женский период истории общества. Женщины всегда против войн. Убийство, ведь, не является типичным женским преступлением. Их основное преступление – обман мужчин.
И вот под влиянием этого обмана мы, мужчины, стараемся выглядеть получше, и иногда мыть уши, и не вонять солдатскими портянками на весь мир. А если мы не воюем, мы смирные, как овечки. И пытаясь заслужить женскую любовь готовы и на коробки-автомат и на толерантность в различных областях. Агрессивный же образ движения и прогресса женщинами преследуется по закону. По их закону. Тестостероновые всплески героизма тоже никому не нужны в женском мире. Это опасно лишним осознанием себя венцом природы.
Впрочем, пока герои в мире есть. Мало, но есть. Они еще нелогично заражаются, спасая от болезней других, они погибают в боях, при тушениях пожаров, на ликвидациях последствий атомных катастроф, они сажают на кукурузные поля горящие самолеты, наконец… Несть числа затыкаемым ими дырам! Есть герои еще, слава богу!
Они были всегда, во все времена – были совестливы и благородны, тихо и спокойно делали свое дело, и если приходил их час – не задумывались – спасать попавших в беду или нет. Шли и спасали. Не просили ни денег, ни признания, ни льгот с орденами, ничего. Просто пожимали плечами, разводили руками и говорили, а кто же тогда? И шли на кресты, спасая тех, кто не всегда был им другом, а часто спасали тех, кто другом им быть не мог никогда по определению, в силу классовых, моральных или государственных различий. Какая разница! Просто у спасителей всегда превалирует извращенный ген – непреодолимое чувство нравственной вины ¬ им стыдно, что они вот такие целенькие, здоровенькие, им неосознанно хочется поделиться, срезать часть себя и отдать тем, кому сейчас плохо.
Откуда это вечное чувство вины, с которым рождаются такие люди? Некоторые философы утверждают, что такое случается с недолюбленными детьми, уверенными в своих страхах, что с ними можно сделать что угодно. Вот к примеру, наша Родина на протяжении всей своей истории от Рюрика до Вовика крепко недолюбливает людей, имеющих совесть, являющихся цветом нации — необъяснимый парадокс. Они словно Золушки, пасынки, ублюдки, бастарды…
Любимые же «бояре» редко вырастают благодарными, ни черта от них не дождешься, когда призовешь на выручку. Безвозмездные поступки они не совершают, так как в них нет никакой логики. Ведь, совесть-то у любимчиков отсутствует.
Нелюбимые дети всегда готовы на жертву – они осознают, как хрупок и ненадежен мир их семьи, в котором на любовь и прощение от своих родителей рассчитывать просто не приходится. Они не попросят наград и премиальных, им это просто в голову не придет – спасибо, что оставили в покое, не избили и не вышвырнули вон. Их кредо – помогай, пока можешь… Делай все, что в твоих силах – и пусть будет что будет …
Всем известно – многочисленные спасаемые, спасаясь, далеко не всегда испытывают к спасителям добрые чувства. Зачем попусту вселять в себя чувство вины? Без него живется проще и понятнее. Да оно и не приживается в душах без такого удобрения, как совесть. Многие называют спасителей так – «эти, специально обученные люди». Как собаки. Обученные. Надрессированные должным образом. Типа они хозяева, а эти обученные манекены им просто должны. Зашибись, какое кредо! И ведь не скажешь, что в нем нет логики.
«Ничего не делай, чтобы не быть виноватым. Не будь виноватым чтобы потом не раскаиваться. Раскаяние – самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Иначе все мы были бы святыми. Жизнь никогда не ставила задачу – сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место только в музее».
– Резиновые Зины и Роберты, ваша воинствующая философия обывательского созерцания, невмешательства и толерантности со злом достойна быть принятой за государственную религию!
Эпидемия страха. Вот, что нужно властителям. Прекрасная картина недалекого будущего – танк на площади, БТР на перекрестке, глупые военные патрули, не понимающие своей роли, продажные хитрожопые менты и гаишники, отлично знающие свою роль, и оттого шныряющие в поисках дополнительного заработка по дворам и закоулкам, отлавливая и шантажируя на мелкие суммы зазевавшихся Зин, Робертов и неверующих ни во что Фом, окончательно убитый малый и средний бизнес, темные фигуры разбойников, крадущиеся в сумеречных переулках, отсутствие света, воды, продовольствия, повышение статуса гречки, стукачи-соседи, гробы по цене мерседесов, несправедливые суды, уголовная ответственность в семь лет тюрьмы за нахождение на улице без пропуска или за побеги из-под карантина… Страх стать подозреваемым в ереси, страх от непредсказуемости и дикости ограничительных мер и варварских методов их исполнения… Страх непонятно чего и исходящий непонятно вообще от кого. Наверняка, кто-то из властных лиц на местах начнет "по просьбам трудящихся" метить заболевших несмываемой краской или навешивать им на ноги браслеты для уголовников.
Это всё на руку «команчам». Пока мы боремся за жизнь, они могут делать всё что угодно. Закрыв себя от мира и населения, можно больше вообще ничего не бояться и грабить страну совершенно открыто. Массовая гибель по протоколу слабого звена – стариков и инвалидов (и не от вируса даже, а от этого самого страха), поднимет благосостояние властьпредержащих на невиданные высоты и набьет карманы «правильных пацанов» еще больше. Вот и пенсии уже не нужно будет никому платить. Да они никогда не отменят этот свой карантин! Они будут безбожно красть, а нас, под угрозой помещения в карантин, погонят демонстрировать патриотизм и великую любовь к властям, чтобы плотной толпою еще живых людей носить портреты тех самых стариков, которых они или их усатый аналог из прошлого уморили своим «успешным государственным менеджментом». И, кстати, у нас впереди одобрение обнуления. И, сука, попробуй не прийти и не проголосовать правильно – сдохнешь под ведерной капельницей какого-нибудь ебоциллина или скипидара, это уж что будет под рукой. Ну, или сядешь на пару лет – карманные судьи найдут за что. И никакое мировое сообщество и никакие ООН и ЮНЕСКО и никакие Советы Европ, Азий и Антарктид не помогут. Карантин дело тонкое, сугубо внутриполитическое. Он же с одобрения, обосравшегося населения. Это свято.
Мы одобряем свою несвободу ибо не умеем жить свободно. Во веки веков сильная рука и твердый характер (а еще лучше откровенный и непредсказуемый садизм) вождей нам нравились больше, чем их мягкотелая интеллигентская рефлексия. На поверку людям и не нужны никакие конституционные права. Из всех прав человека населению милее всего законные права «отца нации» на введение чрезвычайного положения, обнуление сроков и, самое главное, на правильный подсчет избирательных бюллетеней своего сговорчивого электората. Ибо, а кто тогда, если не так? Впереди «карантинные выходные». Вот там и порепетируем, как всем нам жить дальше.
«Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина - обязанность государства».
Прощай, высшая ценность! Да здравствует карантин во веки веков! Аминь!
Осторожно, граждане! Двери закрываются, память обнуляется…

(март 20)

Еще один день

Поверь в счастливую звезду,
Цветок в петлицу вдень,
Пусть для тебя хоть раз в году
Настанет банный день!
(И. Шефнер)

Сегодня утром предала машина – не завелась. Аккумулятор на все повороты ключа отвечал четкими щелчками «тык-тык-тык». Но громких щелчков мотору было явно мало – требовалось еще что-то. Может святой дух?
Я открыл капот, достал из багажника гаечный ключ и попробовал подтянуть клеммы – те же яйца, только в профиль – «тык-тык-тык». Машина отказалась заводиться наотрез.
Всё это было очень некстати. Нарушился естественный ход бытия. Сразу стало как-то тоскливо и не захотелось вообще ничего. Предательство, пусть даже весьма ожидаемое предательство, давно уже немолодой железяки заполнило сердце каким-то сырым вакуумом с привкусом дверной ручки. Пустота. Не за что зацепиться. Ощущение провала. Штирлиц в гестапо, а Рихарда Зорге утром расстреляют. Мертвый сезон. Ватерлоо и брошенный флотом Севастополь. Подыхающий в одиночестве обоссавшийся Сталин и небритый Саддам Хусейн с петлей на шее. Всё! Ощущение себя малышом-нытиком, проснувшимся в деревне – а где мама? А мама уехала в город… Предали.
Хладный машиний труп пришлось бросить. На обосрание воронам и на потеху подглядывающим в разрезы штор хихикающим соседям. Я мстительно хлопнул дверью и направился к остановке. Надо было ждать автобус – такси по утрам практически никогда не приезжали. Видимо, утром их расхватывали как горячие пирожки – по блату ли, по какой-то неведомой очереди или спискам, за немыслимые барыши – не ведомо. Или, может, все таксисты не желали рано вставать и просто не выходили на работу? Однако, такси по утрам по улицам ездили – я видел. Только почему-то не со мной. Там сидели, вальяжно откинувшись, какие-то сытые «хозяева жизни». Им было хорошо, и они не разумели голодных.
Голодные вынуждены были ютиться в маршрутках, попахивающих выхлопами газолина и чьими-то ногами. Тряпичные чехлы сидений по утрам были слегка влажными и малоприятными на ощупь. Падать в узкие кресла не очень-то хотелось. Но стоять было еще хуже. Стоять в микроавтобусе, хватаясь за чужие сидения (ибо больше не за что) можно лишь только по очень великой нужде и очень недолго. Иначе можно вывихнуть шею или получить в ребро острым приветственным локтем пассажира, сидящего в кресле, за которое ты слишком активно держишься, норовя своротить его на ухабах.
Утренний город всегда чист. Свежеокрашенные пешеходные переходы бьют по глазам своими бело-желтыми лентами. Они дрожат в мареве, поднимающемся над промытым до черноты асфальте, и кажется, что подует ветер и все эти ленты переходов и дорожных разметок унесутся прочь к морю, зацепятся там за ванты кораблей и затрепещут флотскими флажками, как символы восстающего из ночной черноты нового дня.
Утро всем дарует надежду на то, что уж этот-то день точно пройдет не так как вчерашний. Каждый знает, что это ложь, но каждый тупо надеется и эта утренняя надежда вечна. Она как молитва религиозного фанатика, как жертвоприношение язычника, жреческий церемониал, курение фимиама, смешанного с опиумом и марихуаной. Утро – есть первые строки новой поэмы с заглавьем кратким «Верь!».
Утром глубина нашей души наиболее доступна. В этой глубине души мы любим алчный окружающий мир, великого и предвечного Златоуста, политику кастратов-единороссов, Дональда, мать его, Трампа, продажного градоначальника и бесталанного городского архитектора, женщину рядом с собою, женщину не рядом с собою, женщину и на женщину-то почти не похожую, вороватого гаишника с бегающими глазками и дрожащими ноздрями маньяка-парфюмера, за*бавшего всех директора и мечтающего о его кресле заместителя директора, впрочем, тоже всех за*бавшего… Мы даже любим (это очень глубоко) собственное отражение в зеркале. Любовь эта эфирна, нестойка, нежна и похожа на тоненький первоцвет в феврале – понятно, что сразу погибнет, едва дунет норд-ост. А он гарантированно подует и таки дует. Цветок стремительно чернеет и исчезает из тусклого зимнего дня, еще мгновение назад прорезанного фантомом теплого весеннего солнышка.
Часам к восьми всё оканчивается – глубины души закатывают в асфальт. На следующее утро они, скорее всего, откроются снова.
Верь человек! Во что-нибудь верь и всё. Даже в собственное отражение. Я отражаюсь – значит я существую. Засыпай в надежде, просыпайся с нею. Ибо, а как иначе? Если не будет надежды – зачем вообще открывать глаза и вставать? Только разве для того, чтобы сходить в туалет. Но ведь, верить нужно не только в тело, не только же жрать и оправляться и есть наша суть? Или все-таки только?
О том, что никакой любви нет, я узнал на утреннем совещании. Там говорили единственно о докладах в вышестоящие органы, вяло стучали друг на друга, философствовали о подстраховке в вопросах пожарной безопасности и, самое главное, размышляли о том, как достойно встретить вышестоящего бонзу из центра, прибывающего сюда, на юга, через два дня. Типа на разборки по какому-то надуманному поводу. Хитрым нижестоящим хорошо известно, что любые разборки величественных особ не должны превращаться в сексуальные оргии с анальным уклоном. Поэтому встретить босса нужно со всей ответственностью и радушием, обеспечив ему хорошее настроение на всё время пребывания в отрыве от семьи и собственных бюрократических проблем. В командировках начальственные люди должны не напрягаться, а проводить эти короткие отрезки свободы как можно более качественно и с толком.
Толк тут можно подобрать исходя из характера персонажа, его жизненной позиции (активно-пассивной?) и величины жизнелюбия. Часто помогают проститутки. Но это не для всех. Государственные мужи проституток сторонятся. Коммерческие же – только в путь. Зато государственные больше пьют. Пьют, как правило, в лучших провинциальных ресторанах, куда их водят ревизуемые. Любят поговорить в компании подобострастных лиц, одарить их слегка вниманием, улыбнуться белым депутатским оскалом, запросто похлопать по плечу «сирых и убогих», попытаться донести до них правду-матку, ту которую они тут в своем гребаном Мухосранске не понимают ни хрена, но бросить это занятие («плебеям» все равно ничего не понять) и ограничиться лишь важным кряхтением, ввинчиванием указательного пальца в воздух и уже нетрезвыми словами на выдохе «это жизнь! понимаешь, б**? эх, ни хера ты не понимаешь».
«Сирые и убогие», однако, жизнь понимают не хуже великих. Хороший взводный, как известно, не менее генерала разбирается и в тактике и в стратегии боев. Разница между ними только в ширине и толщине бюрократических кругов ада, в степени отточенности топоров падающих на шеи, в изощренности шаманских церемоний, в хитросплетениях неписанных кадровых законов и закадровых положений, а также в запутанности лабиринтов интриг, подковёрных боев, подлых подстав и закулисных игр. И еще в объеме опыта сожительства со всей этой мерзостью. Более ничем «великие» и «сирые» друг от друга не отличаются.
Нет пророков в обществе – ибо вообще никто ничего не знает о том куда идем, зачем идем и как вообще надо ходить. Не знают об этом и самые-самые крутые цари, похожие на небожителей своими задумчиво-ботоксными ликами святых. Все только делают вид, ибо умение делать вид – основа поведения современного человечества в целом. Генерал только притворяется, что знает куда надо вести полки. На самом деле он узнал об этом у своего ординарца. Просто, когда водишь полки – главное водить их уверенно.
После заседания я долго сидел у себя в кабинете, тупо уставившись в экран монитора. Оттуда меня разглядывало вечное дежа вю – никому не нужные заявления, иски, протоколы, отписки, расписки, письма о необходимости, повторные письма об оказании содействия, жалобы прокурорам и угрозы прокуроров засунуть эти жалобы мне в зад… Вся моя работа корпоративного правоведа никому в целом мире не нужна. Впрочем, корпорация наша тоже была никому не нужна. Как не нужно было и само министерство. В этой системе никто ничего никогда не производил – система была абсолютно растратной. Уверенная в своей вечной безнаказанности, она по-хамски прожирала дыры в ежегодных тощих государственных бюджетах и намеревалась прожирать еще больше в будущем. Бюрократизм, начальственное самодурство, чинопочитание, ханжество, лизоблюдство и неистребимый карьеризм считались тут краеугольными камнями существования и были в почете как величайшие достижения человечества со времен каменных топоров.
И хотя я работой очень загружен – смысла в ней нет никакого. Весь мой труд процентов на восемьдесят бессмысленнен. Затыкание дыр, исправление ошибок, спасение от взысканий. Все исправляемые ошибки, в общем-то, были надуманны, высосаны из пальца и гнездились только на, словно бы специально, усложненном законодательстве. Такие псевдо-законы порождали бесчисленное племя голодных, как весенние клещи, правоведов всех сортов и народов и алчных ловкачей, разлагающих и без того жидкие мозги наивных обывателей до оправдания расхитителей богатств своей отчизны.
Нет бога, кроме Златоуста, а адвокат пророк его! Аминь!
Современное человечество настолько привыкло делать вид работающего в поте, что нынче перестало отдавать себе отчет в пустоте затраченного времени и сил. Работа (служба) в родной стране существует лишь для отвлечения внимания народа от истинного существа проблем. «Индейские вожди Родины» и иже с ними всё время водят людей совершенно не туда, не по тем дорогам и не так, как надо. Пользуясь навязанной всеобщей псевдо загруженностью, эта кодла тянет из карманов собственного населения последние крохи из числа крох, укрытых от продразверсток прежних горе-властелинов. Сусанин был, остается и долго еще будет оставаться действительным символом русского народа. Ходить кругами по таежным болотам и никуда не приходить – исключительно русский путь развития православной государственности, демократического общества и развитой экономики. Еще раз, аминь!
Составлять всяческие мудреные бумаги я умею хорошо. Сказывается огромный опыт «хождения в бюрократию» и литературный талант. Ну, если не талант, то явные способности к литературе – это точно. Когда-то я писал много и плодотворно. Мои рассказы и повести много раз выигрывали состязания во всяческих сетевых прозаических конкурсах. Я был неоднократно напечатан на бумаге в альманахах и сборниках, а также в электронных книгах модных ныне интернет-издательств. Была масса поклонников и приятелей-литераторов (в том числе, известных!). Самое главное, были и поклонницы! Проза и поэзия сближали его с женщинами и приводили к романтическим отношениям и даже любви.
И, казалось, еще немного и я выйду из своей сетевой тени на сверкающие полки книжных магазинов и начну влиять на умы и чувства русскоязычных (а может и не только!) читателей. Родина содрогнется в оргазме и выдаст мне то, чего у не было никогда – свою любовь и славу. А потом, как знать, мои опусы выйдут и на большой экран. И окрыленный этой любовью я буду влиять, влиять, влиять… И стану свят и стану вселенским пророком, чудесным пастырем и родится новая Библия и стада верующих побредут за ней в пустынь и построят новый мир, где не будет того, что уже было. (Охренеть!)
Хотя, если честно, не любила никогда Родина своих поэтов. Во все времена они пели с ней не в такт и в ногу идти отказывались. Так что любовь тут скорее была бы с кривой усмешкой, из разряда «ну-ну». Поэты влияют на массы не потому что их Родина полюбила, а всегда наоборот. И этот закон никто никогда не опровергнет. Родина любит только мертвых поэтов – так уж она устроена. Получается, что нелюбовь Родины – это даже очень здорово. Главное, чтоб помнила, знала, чтоб не забывала… Чтоб, как в песне:
Родина помнит,
Родина знает,
Как в небесах ее сын пролетает…
И вот, еще бы чуть-чуть податься немножко вперед, послушать бы умных людей, поклониться слегка бы кому надо, изменить тексты в угоду рекламной целесообразности и здоровому конформизму, понять и принять требования мутных течений мейстрима в прозе и поэзии. Вышел бы парень на «большой экран», точно бы вышел. Только, всегда не хватает какого-то «чуть-чуть». Великое, сука, «чуть-чуть», как мы все от тебя зависим!
Я помню, как в «боевой» молодости с товарищами смеялся на это «чуть-чуть». Рассказывая байки про бесшабашные задержания каких-нибудь особо сложных хулиганов и бандюков, многие показывали на старшего сержанта Сашу Осколкова и раздвигали руки, как охотники на известной картине.
– Ага, здор-ровый был мужик! Как ты, Саша, только чуть-чуть в плечах пошире и ростом повыше.
– Ребята я два ноль пять и шестьдесят четвертого размера, куда уж больше-то? – отвечал добродушный великан. Он привык к этим сравнениям и на них не обижался.
Великан был свой, привычный и оттого не страшный. Всё чужое казалось более сказочным, чем этот богатырь. Змеи-Горынычи, големы, циклопы, титаны и синие трехметровые пришельцы. И всем ребятам очень хотелось хоть немного побыть героями. Чуть-чуть не хватало, но про это, ведь, можно и забыть. Тем более добряк Саша не против.
Чуть-чуть не дотянул и я до любви (нелюбви) Родины или до славы заслуженного деятеля культуры (почетного зека-диссидента). С какого-то момента литература меня, вроде как, отпустила. Я исправно направлял свои труды в разные издательства по их электронным адресам, но ни разу не получал оттуда никаких ответов. Это почему-то не особо расстраивало. Из чего вышел скоропостижный вывод об откровенной слабости или ненужности своих опусов и я быстро внутренне поставил на себе крест и перестал вообще ждать от литературы и от читателей обратной отдачи. Количество произведений резко уменьшилось (пропала мотивация), а с ним уменьшилось количество приятелей и поклонников.
Да и хрен бы с ними с поклонниками – красивых поклонниц не стало. Страшный конец литературы!
Но тут, видимо, дело не в опусах, а элементарно во всё увеличивающемся возрасте. Стареем мы, стареют и наши поклонницы. А старые кому они на хрен нужны? Так они считают и более не рискуют писать импозантному седеющему литератору в личку, поскольку просто стесняются себя таких. А литератор-то привычно ждет, но, видимо, уже ничего не дождется, кроме импотенции.
Как ни странно, но после этого вздохнулось свободнее. Так было, вроде как, легче – ты никому не нужен и, соответственно, тебе тоже никто. Ты не мучитель, но ты и не жертва. А вот если бы меня вдруг напечатали и приподняли, то, по моему мнению, однозначно подвергли бы сначала пыткам жестокого редактирования, ампутациям и кастрациям от, якобы несуществующих ныне, цензоров, а потом не менее жестокой критике и откровенным оскорблениям маньяков от русского национального единства. Затроллили бы, как сегодня модно решать вопрос. И осиновый кол с табличкой «наймит, дерьмократ и либераст» еще бы в жопу воткнули.
И я бы однозначно испытал огромную горечь, боль, страх, разочарование и возможно свихнулся бы подобно булгаковскому Мастеру. Бродил бы по набережной в вышитой шапочке и коричневом байковом халате, позвякивая ключами от рая.
В славе я всегда боялся обратной стороны. К славе я не готов. Всю жизнь ее хотел, а так и не подготовился. Страх позора сидит во мне жестко, на скелете, под мясом, врос в существо души – только б не опозориться, только бы себя не уронить, только бы не потерять лицо!
Чего же я так этого боялся? А иначе-то что? Ну опозоришься, ну и подумаешь? Стыд пройдет – всё проходит и это тоже. Но перебороть себя не получалось. Предпочитаю продолжать просто делать свою работу, не хотеть невозможного, идти по проложенным дорогам, более не залезать в кочковатые болота неизвестности и лишь изредка выкладывать в тихий уютный сайт своё сокровенное душевное творчество. В общем, смирился с «писаниной в стол».
Стол мой с крепкой дверкой, почти как сейф. Хранить в нем тексты можно долго. Главное, чтобы их не спалили наследники для освобождения места под хранение консервированных помидоров. Потомков тоже можно понять – жрать помидоры — это важно! Но пусть бы и мысли полежали немного. Авось, после эпохи уже реально близких атомных войн человек-шаман из страны Новая Деградация, разгребая золу на дне старой воронки, наткнется на покоричневевшие хрупкие листки с философией неизвестного волхва древности, прочтет и воскликнет, саданув себя кулаком по колену: «От, же б**! Могли же люди когда-то!» и понесет это в свой народ «новых деградантов» и оно-таки станет новой Библией и стада верующих побредут за ней в пустынь и построят новый мир, где не будет того, что уже было. (снова – ох-ре-неть!)
Я принимаюсь за работу. Через час «из под блестящего юридического пера» вышел прелестный гражданский иск о привлечении гр-на Посусекина П.С. к полной материальной ответственности по итогам инвентаризации вещевого склада в третьем квартале сего года и взыскании с него денежных средств в размере восьмисот двадцати трех тысяч рублей в возмещение указанного материального ущерба от недостачи четырехсот портянок, шестнадцати комплектов «Витязь» и восьми защитных шлемов. Все, как всегда, было сделано качественно и в срок. Я мысленно похвалил себя за это и понес свежеиспеченный опус директору на подпись. Звезд от начальства, впрочем, я никогда не жду – во все времена любой мой подвиг считался само собой разумеющимся.
Да и зачем мне похвалы тех, кто иерархически сильнее? Мы не рабы – рабы не мы. Солдатская мудрость железного принципа «подальше от штаба – поближе к кухне» соблюдается мной неукоснительно долгие годы и никогда не подводила. Пусть начальство сдохнет сегодня, а мы завтра!
Еще через полчаса я уже сидел за столиком в «Бон-пассаже» и ожидал бизнес-ланч за двести пятьдесят рублей, состоящий из салата, роллов и кофе. В среду я всегда обедаю именно так.
О том, что сегодняшний день будет как-то отличаться от череды прошедших мне ничего не известно.

(август 20)

Эволюция

Злость. Непонятная, душащая и готовая к применению в любой мало-мальски спорной ситуации, которую разрешил бы когда-то простым отворотом головы. Не получается отвернуть. Костенеет шея, в мозгу происходит метастазный белый взрыв и все что копилось вырывается на какого-то бедолагу, с копеечной виной, причем с намерением этого бедолагу убить и желательно с особой жестокостью… Никак не меньше.
Мы похожи на пресервы. Нас прессуют. Сминают мозги с высокой степенью давления всем этим вирусным безобразием, тупостью и лизоблюдством местных властей, ощущением себя бессловесными пешками в бюрократических играх вождя и его наместников. В этих играх для нас уготована одна роль – статистические колонки, стада домашнего скота, толпы рабов, обитатели концлагерей, мясо для экспериментов... Называйте как хотите. Суть не меняется – мы ботва. Никому не нужная ботва, коей предписано лишь одно – быть одураченной. Наша участь терпеть. Мы есть терпилы, вечные и безнадежные терпилы и больше никто, да простят меня «новые, свободные люди живущие в самом безопасном и демократическом месте на планете Земля».
Мы доведены до какого-то стеклянного барьера. За этой границей долго сдерживаемые эмоции могут решить всё. Без разума и холодного расчета – просто внезапный белый атомный взрыв и вон они – топор, огонь, колы и вилы, наганы в затылки, равнодушие к трупам на улицах и отсутствие сострадания к кому бы то ни было на белом свете. Никто и никогда не сможет предсказать – где рванет и почему. Повод может быть самым ничтожным. Бомба сдерживаемых эмоций тикает всегда – медленно, ускоряясь от факторов внешнего несправедливого давления.
Я недавно сорвался и мне стало страшно. Банальнейшая ситуация – авто поставленные во второй ряд на узкой дороге. Вроде привычно, хоть и неприятно до зубовного скрежета. Почему? Ну почему, спрашиваем себя мы, толкаясь и объезжая эти препятствия, эти продукты эволюции поступают так, как хочется им, совершенно не заботясь об окружающих? Им так удобно – они же приехали именно к этому магазину или офису, так почему они должны проезжать лишних пятьдесят метров и ставить машину на свободное место и постараться, как можно безболезненнее для других, нарушить эти гребаные правила дорожного движения? Они просто не понимают – а зачем? В их рассуждениях отсутствует логика обывателя, живущего в тесном общежитии и вынужденного во имя мира в этом общежитии мириться с миллионом правил и моральных принципов. Удобно – для них значит всё. Людей нет – я живу один, бреду по широкому зеленому полю, на котором (согласно теории Нестора Махно) пасутся лишь огненные златогривые кони и потные голые женщины, покрытые конопляной пыльцой (это уже моё). Я есмь! Город? Какой город? Пройти пятьдесят метров? Вы с ума что ли сошли? Наше кредо неизменно –«где пье – там и блюе».
Я пипикнул вот такому вот сверхчеловеку, перегородившему дорогу даже не во втором, а в третьем ряду, оставив свободным участок асфальта с обгрызенным люком. Из двух тесных ямистых рядов все машины медленно стискивались в один. Только из-за этого авто. Пробка тискалась безропотно, застенчиво ударяясь железными днищами по крышке люка, а я пипикнул. В окно увидел развалившегося солдата-контрабаса в чине ефрейтора, лет двадцати двух. Он выпучил на меня абсолютно чистые своей бессовестностью глаза и очень грубо проорал: «чо надо, козел!». Я молча отвернул голову – так, как отворачиваю ее всегда ото всех конфликтов и мерзостей, случающихся со мной в общественной жизни. Отворачиваю в последнее время всё чаще и чаще – не понимая, как реагировать на то, что происходит вокруг. У меня уже нет ни рецептов лечения плохих людей, ни сил, ни желания… Мне еще не всё равно и я, вроде бы, еще хочу спасти этот мир, но уже не могу. Импотенция накрыла меня как рак – четвертой степенью успокоения. Бог с ним – всё чаще думаю я, – авось всё как-нибудь само устроится.
Проехав довольно далеко от этого злополучного места, я вдруг услышал, как в открытое окно несется жуткий и безобразный мат. Машина с тем солдатом поравнялась со моей, он перегнулся к своему пассажирскому окну и безообразно орал: «Ты чо, козел, оборзел что ли? А ну стой, гандон!». При этом трудно было не заметить, что седовласый «козло-гандон» почти в три раза старше этого мальца. Но сверхчеловек этого не заметил – ему остро захотелось раздавить «обнаглевшую интеллигентскую гадину», посмевшую пипикнуть в его сторону и возомнившую себе право на сомнение в правильности вектора его крошечной жизни.
И седовласый дяденька взорвался. Ничто не смогло поджечь его в эти болезненные месяцы лишения свободы. Он держался, смотрел мировое безумное кино в стиле хоррор и держался. Его запугивали все и вся. Все издания, телевизор и интернет, все эти люди в одночасье натянувшие маски на лица и переставшие подавать ему руку. Он научился тихо ненавидеть ментов и людей в белых халатах, носить намордник и делать вид, что верит в «слегка подправленную» статистику. Научился не задавать лишних вопросов и не читать сообщения о второй волне, о новом эпицентре, о способах лечения и чипировании столичного населения, о гребаном, мать его, Билле Гейтсе. Он держался как мог – стареющий человек с кучей болезней, человек в отставке, не ожидающий новых событий своей жизни, да и не желающий их. Взорвался и выорал в это пучеглазое молодое лицо ефрейтора взрывпакет долго скрываемых нецензурных слов. Долгая тирада редкостных тошнотворных ругательств и грязных междометий – наследие его нерадостной прошлой жизни. Его словесно вырвало на ефрейтора и блевотина вылетела в раскрытое окно словно пулеметная очередь. За пару секунд в уши обидчика вонзилось сотни полторы таких выражений, о которых этот юноша даже не имел преставления.
Сверхчеловек не предполагал, что этот «старый п***р в галстуке» способен на такую тираду и молча, быстренько, перескочив к рулю, отстал и испуганно растворился в выхлопном дыму. Видимо, файлы в голове без мозга, не сошлись и, как знать, может быть ему от нестыковки видео и аудио стало страшно. Доброе лицо старпера внезапно изменилось и выразило нешуточное желание молотком забить визави в голову гвоздь-сотку, а лучше бы побольше. Ну, его на хер, он еще и психованный!
Я медленно ехал дальше. Никого не было. Только сердце лупило в голову по двести ударов в минуту, только руки и зубы не желали разжиматься и еще очень страстно хотелось оторвать самому себе голову и пнуть ее в направлении исчезнувшего автохама. И чтоб, как в кино, она бы зловеще захохотала и взорвалась, как волшебный фугас, похоронив полгорода. Или пусть лучше весь?
Глупо? Да, глупо. Стыдно? Еще как! Как всегда от эмоций ¬ очень красное лицо и желание мгновенно умереть и раствориться в азотной кислоте, чтобы никто и никогда не нашел моего тела и не тратил времени на похороны. Исчез и всё. А был ли мальчик?
Очень часто я спрашиваю себя – а был ли я вообще? Что это за смешная, короткая жизнь пронеслась перед моими глазами? Чья это жизнь вообще? Водевиль какой-то. Кто этот человек, что ее проживал, зачем он ее проживал? Ведь не получилось вообще ничего. Хотя, а что, собственно, должно было получиться? Генеральство? Шестеро детей? Миллиард в банке? Полка лауреатских книг?
Ну? И тогда получилась бы жизнь? Тогда я смог бы стать спокойным и счастливым в свои «под шестьдесят», на самом пороге своего последнего отрезка жизни по данным официальной статистики? Почивать на лаврах и тихо издыхать в никому не нужных мемуарах? Или таки быть действующим героем с горящим взором, все еще жаждущим изменить мир?
Чушь какая-то! Он же не меняется. Если ты дожил до пограничного со смертью возраста ты не можешь не понимать, что ничего в этом мире ты изменить не можешь. Миру вообще плевать – есть ты или нет. Если ты этого не понял, значит, ты либо параноик с манией величия, либо просто дурак.
Вот скажем, политики, рвущиеся к власти в семьдесят семь лет, точно не могут быть нормальными людьми. Электораты и электоратки, вы что дебилы и не понимаете этого? Это же психическое заболевание заставляет старцев рваться на властные пьедесталы. Только оно может так безумно жечь усталые стариковские мозги.
Люди! Вы вверяете себя и свои государства людям с покалеченной психикой. Зачем? Разве в ваших прекрасных странах нет никого помоложе? Поймите, в семьдесят семь лет жизнь закончилась. Ее больше нет. Всё, край, рак, деменция, белый тоннель впереди и ничего больше. А ежели эти шизофренические старцы, которым нечего терять, кроме своих челюстей и кислородных подушек, сознательно заведут планету к гибели? Если однажды, ясная и чистая мысль о бренности этого мира, о его глупой и бессмысленной суете, о неизменяемых людях, о невозможности что-либо улучшить или исправить, вдруг посетит их угасающие, измученные долгой жизнью умы? И злость, бешеная и непонятная, готовая к применению немедленно вторгнется в их головы без спроса и тот знакомый метастазный белый взрыв рванет там и все что копилось так долго вырвется наружу, но уже не на какого-то ефрейтора с его копеечной виной, а на всё человечество в целом с твердым намерением это человечество убить и желательно с особой жестокостью.
Ну, где там эта гребаная красная кнопка!
Я вообще поражаюсь долготерпению Бога. Чего он еще ждет? Как можно не понимать, что его эксперимент под названием «Человечество» провалился. Достаточно объявить карантин из-за какой-то высосанной из пальца угрозы и люди гуманитарной современности легко превращаются в злобных средневековых зомби.
В жопу гуманность! Мы выживаем! Когда организм хочет выжить все дозволено. Дарвин и иже с ним не ошибаются. Эволюция. Если тонешь, наступи на голову своему товарищу. А мораль… Ну, потом выдумаешь себе новую мораль. Мораль дело эфирное, на каждое время она своя. Одни придумывают себе мораль про безопасность любой ценой, другие про «пошла она нах ваша безопасность!».
Победят, конечно, первые. Всякая власть просто жаждет дальнейшего закабаления своего народа и карантин никогда не отменит. Причем не только в нашей богоизбранной отчизне. Мне кажется, все правители этого мира списались между собой по е-мейлу и договорились что «девятнадцатый» и его хитрые подвиды будут теперь всегда - и двадцать первом и в сорок первом и до скончания века.
Власть стремится изменить сами общественные отношения. Сам скелет нынешней формации. Они строят нечто новое, какую-то другую стадию цивилизационного развития. Ренессанс наоборот. Принципы гуманитарного общества поколеблены. В основу ложится безопасность. Причем опасность и безопасность слились в едином средневековом подходе. Одни пугают человечество первобытной жесткостью, другие ищут первобытные же способы от нее защититься. Террористы, ковиды, новички, беженцы, глобальное потепление и камчатские ядовитые водоросли. Все, как всегда. Просто одни правители хотят быть халифами, другие королями и вождями. Выигрыш обеспечен и тем и другим. От своих народов они, как когда-то в темные века, зависеть уже не будут.
Положите руку на сердце и скажите – а давно ли мы сами были рабами коммунизма? А давно ли в оплотах абсолютной демократии нет расовой дискриминации и давно ли там не подвергают химической кастрации гомосеков? О чем мы вопим? На нас лишь тонкий слой гуманитарного налета. Его легко сдует время карантина. Все имеет свойство повторяться. Когда-то в античности были сильны принципы демократизма, они были растоптаны, плавно смененные возлюбленными своими народами императорами и царями. Возрождение дало человечеству новые «либеральные» вектора развития, империи зашатались и, в конце концов, пали вместе с императорами. Теперь же, человечество опять стремится дистанцироваться от «либерастов всех мастей». Их идеи ошельмованы и дискриминированы. К планете Земля вновь подступает реакция, эпоха рабовладения и псевдорелигиозное ханжество. Мы уже всерьез говорим о каких-то вековых традициях носить паранджу в школах и прикрываем телевизионные пиписьки и титьки пикселями. Совсем скоро в кино не будет ни пиписек, ни жоп. И кто-то скажет – как хорошо и безопасно! И наденет параджу и привычно поправит ошейник.
От медицинской маски до паранджи с ошейником – всего один маленький шаг человечества. Мы ничего не почувствуем, резкой грани не будет. Запруды не рухнут в одночасье. Средневековье притечет к нам не торопясь, эволюционной рекой. Как говорил один мой друг: «плавно, нежно, с любовью».
К ошейнику ведь что? Главное, привыкнуть.

(октябрь 20)

Сны психопата

Жизнь явно к чему-то меня готовит.
Меня мучают кошмары. В них я вижу самого себя. Почти всегда обнаженного и беззащитного, кровавого, с содранной кожей, вынужденного бежать, скрываться и искать хоть какую-нибудь одежду. Но тщетно ¬ одежды никогда не находится - безжалостные люди тычут в меня пальцами и смеются, а потом начинают за мной гнаться толпой и … меня убивают. По другому сюжету я, ненадолго прячась от преследователей, срываюсь с балкона восьмого этажа и разбиваюсь об асфальт. В полете я вижу, как он приближается - жесткий, сухой и смертельно твердый – падая, я буквально стираю о него своё лицо и от удара у меня раскалывается череп. И страшная боль во всем теле. Я это реально чувствую. За миллисекунду до смерти – я просыпаюсь.
Это ужасно, но, когда меня убивают другие, те что меня голого гоняют по городу – ощущения не лучше. Они чаще всего стреляют издали - пуля попадает в голову и вонзается мне ровно в середину лба. Я вижу, как она летит, но ничего не могу поделать, впадая в некий ледяной ступор. Изредка меня сперва бьют – в живот, по яйцам, а потом ставят на колени, прислоняют к стене или забору и быстро расстреливают в затылок. Один раз мне забили в голову гвоздь. Показали сначала ржавый длинный костыль и лихо вколотили его в темя увесистым молотком. Смеялись при этом. Я не сопротивлялся. Проснулся, как обычно, за мгновение до гибели. Посидел на кровати пару минут, мотая мертвой башкой, и с придушенным возгласом изумления «е-бать!» привычно выдохнул из себя смерть и пошел в туалет.
Такое происходит пару-тройку раз в месяц – не чаще. Если бы чаще, то, наверное, я бы уже разучился читать, писать и узнавать близких. Ранения в голову – это не шутки подсознания. Тут явно какой-то подтекст. Мировой хаос сигнализирует – скоро, батенька, Вам п**дец. Я думаю - от апоплексического удара. Ну, не о третьей же мировой он меня предупреждает. Все банально - и жизнь говно и смерть в говне.
Впрочем, я не оригинален – каких только кошмаров не придумала для людей Природа и только для того, чтобы нас напугать до усрачки и расшатать хлипкое сознание. Да хрен с ней!
Вопрос в другом – долго ли это еще будет продолжаться?
Мне не хочется долго. Я хочу, чтобы сны сбылись наяву и побыстрее.
Вот недавно поймал себя на такой мысли.
Смотрим с женой кино – мужика «ба-бах!» и убили. Быстро так – выстрел грянул в тишине, как говорится, и всё. Мужик лежит мертвей мертвого, а убивец пошел дальше участвовать в напряженной и полной приключений жизни. Творить справедливую месть ли, добро ли, зло ли, любовь ли делать, детей ли строгать, деньги ли зарабатывать, карьеру ли строить… В общем – трудиться пошел, участвовать в процессе.
А тот – мертвец, лежит себе у забора в грязной луже и дождь на него струями течет. Костюм запачкан, порван рукав, волосы как-то некрасиво слиплись. Ночь, улица, фонарь и аптека неподалеку… Жалкое, казалось бы, зрелище. А я как-то нелогично порадовался за него. Как-то с другой стороны на все это посмотрел и порадовался.
Вот лежит человек и ему всё «до лампочки» – и добро, и зло, и бабы, и деньги, и карьера, и искусство, и дети сопливые. Может только на бога ему не насрать. Лежит и теперь ничего из вышеперечисленного он делать не обязан. У него есть веская уважительная причина – «критическая поломка со справкой об освобождении от жизни». Он больше не работает. Вольная! Расчет!
Он уволен с каменоломни и ему, может быть, впервые за всё свое время на Земле, сейчас хорошо по-настоящему. Его отпускает собственное измученное тело и миллионы микроскопических иголочек приятно колют ему кожу, и от головы, через сердце, к рукам течет серебристый пар – медленный и теплый, как в турецкой бане. И в горле набухает мягкая нежность к самому себе и запоздалая благодарность к подлому убийце. Он бы, ей богу, сейчас побежал бы за ним, чтобы сказать спасибо и поставить ему в ближайшем баре бутылку самого дорого односолодового виски и обнял бы его и сделал бы такой жест на прощание: «Дай пять, братуха! Увидимся!».
Если бы мог бегать – обязательно побежал бы. Но он развалился под забором, и ему хорошо. «Да ну его на хер этого убийцу! Не побегу ни за кем. Набегался я за вами. Ничего я больше не должен ни одному существу, ни к одному дереву и камню на этой планете. Вода – пошла на хер! Я даже воздухом вашим отравленным дышать отказываюсь».
Что можно испытать в данном случае? Только зависть. Искренней завистью я и проникся к этому персонажу. У него всё прошло. Это долгая затяжная болезнь под названием жизнь окончилась. Он выздоровел. Мы остались в этой гребаной психиатрической инфекционке, а ему удалось спастись. Конечно, мы все когда-нибудь выздоровеем, но не всем так везет, как этому потерпевшему. Бах! Мгновение - и никаких мучений от лекарств, безжалостных процедур, никаких экспериментов, никаких операций и трепанаций, никаких клизм, зондов для кормления и аппаратов искусственного дыхания. Ни-че-го! Никаких попыток удерживать нас всем этим в бескрайней общей палате номер шесть.
Не понимаю за что меня тут держат. Я все исполнил. У меня ничего больше нет. У меня нет даже желаний. Мое политическое кредо ¬ «я не хочу!». Отпустите меня отсюда! Я привычно молюсь, прошу, требую, кричу ¬ а кричать то, оказывается, некому. Все тут лежим и самый главный из нас, как правило, самый больной и есть. Чего ему кричать? Он не понимает ни черта. Он вообще галлюцинирует в тяжелой форме шизофрении и ремиссии у него никогда не будет ¬ он сам назначил себе пожизненные сроки заболевания. Приемный сын первой космонавтки не может ошибаться, он же вождь!
Страшно завидую тем, кто свалил из этой тюремной психушки. Каким образом их отбирают? По добрым делам? По объему испытанных мучений? По качеству и изощренности пыток, что им пришлось вынести? Не понимаю. Только, зная многих из тех кому повезло с легкой смертью, я понимаю, что не всегда это работает. Грехов у них тоже было предостаточно. И пыток судьбы особых они не испытывали. Я тоже хочу, как они – уснуть и не проснуться, вскрикнуть от пули снайпера, от удара ножом в сердце или удара молотком по черепу, от тромба, на худой конец… Да мало ли прекрасных способов убить человека!
Но мне суждено медленно по-овощному подыхать, с постепенным отказом всех органов и клеток мозга. Мучительно осознавать себя полутрупом в далеком неизвестном жутком будущем, полном горя, беспомощности и не понимать за что. Видеть всё это и не мочь ничего сделать. В том, что ничего хорошего будущее не сулит никому, я на сто процентов уверен. Трястись, смотреть на обрушающийся мир и подыхать с голоду в одиночестве на пятом этаже в инвалидной коляске ¬ вот моя единственная перспектива.
Вот скажите ¬ за что мне это? За что мне такая должность ¬ свидетель апокалипсиса?
Я не желаю так. Я хочу туда ¬ под исписанный граффити бетонный забор, под холодный дождь, на мокрый газон с мусором и собачьим говном, только чтобы с пулей в башке или ножом в сердце. Можно даже в разорванной одежде и мозгами в разжатом кулаке. Это ничего, главное выписаться отсюда поскорее, свалить с каменоломни, с вольной в кармане и больше никогда не возвращаться в эту пасмурную полярную ночь.
И там на свободе, ночами мне будут сниться только плюшевые жирафы и блестящие морские львы, алая клубника и банановые пальмы, и еще ласковое солнце, а лучше сразу два ¬ сиреневое и розовое.
Ведь, два солнца всегда лучше, чем одно, это вам всякий псих скажет.

(декабрь 21)

Страсти по «жи-ши»

Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.
(И.Бродский)

Мне страшно.
Все что происходит со мной в последнее время – невыносимо. Постоянно что-то болит в центре меня. В нижней части грудины – сидит какая-то нежить – то ли огромная пиявка, то ли черная жирная змея. Она разрывает мои ребра, пытаясь раскрыть свой черно-красный рот. Я постоянно сжимаю это место ладонью и пытаюсь не дать холодной рептилии разжать мерзкую зубастую пасть. Я знаю ¬ если ее зев раскроется – всё рухнет – змея прогрызет аорту с мясом, кожей и костями и вырвется на свободу, оставив после себя хладный труп с вывернутой наружу огромной бездонной дырой, на месте которой когда-то жила-поживала моя душа.
Хожу и жму себя за душу.
Душа моя! Почему ты болишь? О ком ты плачешь? Не уходи, душа! Не бросай меня тут одного! Я не выдержу этого бардака.
Старею. Меня никуда уже не берут – как говорится, ни пи*ду, ни в Красну армию. Бог ни хрена меня не слышит (да и есть ли он?), моими резюме за пару лет вытерли уже сотен пять задниц, никто меня не слышит, не читает и даже не пытается. Я искренне хочу сдохнуть, а мое желание не исполняется – здоровое пожилое сердце, не испорченная печень, не курю, гуляю по берегу моря по три часа в день минимум…
Больная у меня только душа. Дура дурой. В струпьях вся, ноги грязные и в крови, вши, воняет чем-то, подглазины. Руками голову закрыла и трясется вся. Вот такая вот подруга.
От боли в душе умереть тяжело, от нее легче сойти с ума. А с ума я сойти не могу – слишком каменно-трезвый. Я мгновенно увижу чертей, если что, и им не поздоровится. Сами сбегут от такого куска льда. По-хорошему - надо бы повеситься, да стыдно. Дети, внуки, жена, теща-старуха, люди из прошлого. Какое-то ощущение, что предам их. Наверное, сядут кружком у поминального стола и разведут руками. И осудят негласно, и правильно сделают. Вместо хороших слов подумают: «Бля! Ну, как же он так!» и я еще раз сгорю от стыда.
Боже, как же мне страшно! По бульварам возят танки, в ДОФе церемонии, дворы служивых кварталов наглухо заставлены пыльными машинами – странно видеть их в будни, днем ¬ хозяева в командировках. Все. Город брошен. Его защитники защищают нынче кого-то другого - не меня. И мне страшно еще и от этого.
Вокруг такие страсти, а я таращу глаза и ничего не понимаю. Чур меня, чур меня! Церковь не спасает. Я задолбался туда ходить. Спаситель угрюмо молчит, святые отвернули свои лики, матерь божья уносит младенца куда-то внутрь иконы. Вонючие свечи льют воск на кроссовки и постоянно гаснут. Молитвы застревают в бороде.
Я устал бояться, но продолжаю это делать. Почерневшая душа таращится в дым и ищет хоть какой-нибудь ответ на свой единственный вопрос ¬ зачем?
¬ Затем! ¬ слышится ей с просторов. Надо бороться со своими страхами ¬ так учит нас партия, правительство и человек Златоуст. Надо смело смотреть трудностям в глаза, идти не сбавляя шаг в светлое завтра и совсем неважно, что оно очень похоже на черное вчера. Это несущественно. Правил нет. Надо! Вперед к победе чего-то там над чем-то, что не такое, как мы!
Знамя, товарищ, крепче держи!
Партия знает «жи» или «ши»
Вектор нынешнего нашего движения – время застоя. Оттуда всё наше политбюро. Этот человек Златоуст хорошо жил в семидесятые. Окончил школу, вуз, закатав рукава, поступил трудиться в особо важную контору, карьерный рост, семья, машина, номенклатурный распределитель… Открылись захватывающие перспективы. Солнце Пальмиры светило практически всегда – даже ночью. Колбаса была без талонов, югославские гарнитуры и телевизоры «Рубин» продавались практически свободно. ВИА. Не надо печалиться! Слышишь время гудит – БАМ! У беды глаза зеленые… А, девушки! О эти стройные небритые ножки, рощицы подмышек и дубравушки лобков! (А, кто ж знал, что надо брить?). Счастливое неведение! Счастье в незнании!
Человек идет и улыбается – значит человеку хорошо!
Жизнь капает, как капельница в больничке, а штамп в паспорте о том, что хорошо и что плохо, остается навеки. Хорошо было там, в семидесятых, - от восемнадцати до двадцати восьми. Божественное время человека, рожденного в СССР! Тогда и вода была мокрее и трава зеленее и Кобзон моложе. Железный занавес сверкал новыми заклёпками, и Брежнев лукаво улыбался с плакатов о целине. И улыбка его обещала нам жизнь долгую и радостную – главное, ребята сердцем не стареть и не раскачивать лодку, построенную самим великим кормчим. Стабильно и с теплою верою! Помаленьку, авось, и одолеем хронически враждебный окружающий мир.
Шли годы. Златоуст вырос в папочку, потом в папика, потом пересек возраст новопреставленных пенсионеров, а штамп-то в душе остался. Жизнь была трудная, переменчивая, но интересная. Судьба то в чужие аналы без мыла приглашала, то в уважаемые лысины смотреться заставляла.
Оглянулся – хоба! Я как это я тут на вершинах оказался? А кто это меня так на это подсадил? А курс какой? А куда собственно вести-то всех этих? И где, мать-перемать вашу душу, моя идеология! Стремиться гаранту к чему?
Правильно, к тому! К Брежневу на колосящемся плакате и небритым от здорового неведения женским ножкам. Там было так хорошо, в наши двадцать пять!
Туда и повернем, чего нам болтать смартфонами в задницах ихних Тик-Токов! Толерасты-педерасты! Учить нас еще будут. То дебил, то черножопый, то Дементий, гляди, вот-вот прикинется…
А почему нет! Вернем всё взад и повернем навстречу Леониду Ильичу и будет нам счастье – в стабильности, в оружейной силе, в югославских (китайских) гарнитурах, телевизорах Рубин и двадцать первых Волгах, а также вечном стремлении народных масс к разрядке напряженности и к мирному сосуществованию двух систем с разным политическим строем за надежной бетонной стенкой.
«Радуйся, электорат, я принес вам понимание сущего и вечный мир! Или вечный покой, это уж как получится…»
И бумажкой так еще помахать, победоносно, по Чембеленовски…
И электорат всё, как всегда поймет. Спасибо партии родной, политбюро в целом и отдельно дорогому товарищу Брежневу (пардон, Златоусту)! Ура, даешь пятилетний план, своих в говно, а чужих шапками закидаем!
Сработало? Сработало!
У нас всегда это работает. Чем нам страшнее, чем выше ставки и реальней угрозы, тем интимнее мы жмемся друг к другу. Чем глубже мы загоняем себя в угол, тем злее становимся и никакими палками, никакими удавками нас из этого угла не вытянуть. Мы перекусаем всех и вся. Нас невозможно приручить и отдрессировать, нас можно только убить. Мы лучше отгрызем себе лапу, попавшую в капкан, но никогда не признаемся в том, что нас опять поимели. Свои гаранты и чужие черножопые, патриархи и педерасты, Мак Дональдсы и Крошки-картошки… Несть им числа и все нам враги. Просто у своих дух роднее и врут они гораздо убедительнее. На то и расчет.
Все как один, стройными физкультурными колоннами пойдем в светлое вчера! Даруй нам, (о, справедливый!) путеводительный маяк в этом угарном дыму пожарищ от ненавидящих нас наций и проклинающих нас должностных лиц всех мастей и народов. Пусть страшен Днепр при тихой погоде, но мы верим в тебя, бессмертный и бессрочный олицетворитель измученной Родины! А что нам еще остается? Отчизну в беде не бросают.
Грабли, грабли, грабли…
Душа плачет и плачет. И ничем мне ее не успокоить. Черная змея просится наружу ¬у меня не получается ее долго удерживать. Хотя, чего мне еще бояться? Полсотни, обещанных пиндосами, килотонн на седую голову? Это было бы очень красиво и весьма искупительно, только кто примет моё покаяние в отдельных, оставшихся непорочными, точках планеты? Папуасы, пигмеи или перуанцы? А зачем оно им? У них жизнь долгая и они ничего такого не боятся.
А мне страшно.

(март 22)

***

© Юрий Иванов, 2022
Дата публикации: 16.06.2022 23:05:13
Просмотров: 2279

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Евгений Пейсахович [2022-06-19 15:03:47]

Труд огромен весьма, так что скопировал, переведу в FB2 и почитаю потом в электрической самобёглой книжке. Пока заметил ненароком опечатку: "Собачье серЖдце".
Сам жанр мне нравится - старание зафиксировать то, что абсолютизировать не получается из-за моментальности происходящего. С одной стороны, жанр для автора губителен, как всякое "Остановись мгновенье". С другой - это об индивидуальных привязанностях - дневники кн. П. А. Вяземского - настольная книга (пусть и электрическая самобёглая). Здесь губят - тут оживляют.
Ты отличный писака, так что мог бы в начале ничего уступительно не оговаривать. Кому надо, тот и так прочтёт. А не прочтёт, так ему же хуже

Ответить

Юрий Иванов [2022-06-19 19:05:33]

Женька, привет! Помню, верю и люблю тебя.
Я немного ожил после дня красной армии. Наверное, помогло море и лето. Жарю себя безбожно, бухаю тоже безбожно, но что удивительно - не свалился на дно. Плаваю где-то возле него и иногда всплываю. Очень сильная толерантность к алкоголю. Опыт, перешедший в качество жизни. и здоровье, мля, чудесное, не позволяющее мне уверовать в то, что когда-то меня не станет. Я сделал открытие - видимо, я ОНО самое и есть! Не тону. Но знаешь - не обидно - оно так оно. А что, собственно, я ожидал от проживаемого мною настоящего пространства и времени? Пространство говорит мне - плавай и пахни как все. Я как все и плаваю, только пахну совсем не розами. Ёжик в тумане.
Но что такое обоняние? По мнению большевиков - вообще лишнее чувство человека. Жить надо ушами, глазами и ощущениями своей и чужой мочяеполовой системы - ссат тебе в глаза, ощущай, что это роса и терпи до разрыва мочеого пузыря. И всё какое-то время подержится на плаву. Слышишь время гудит - БАМ!!! И большая тайга покоряется нам!
Да ну е всё на нах! Сам-то как?

Евгений Пейсахович [2022-06-19 20:32:52]

Скорее никак, чем как. Это, на самом деле, не самое плохое из состояний. Третий, и статически последний, год у меня живёт спасенный мной от верной гибели хомяк. Ни с кем не общается, устраивает склады, запасы из которых ему никогда не съесть, и густо, отпугивающе воняет мочой. В сущности мы с ним похожи, только отпугивающие испражнения у меня другого рода. Но тоже мало кого привлекают...
И - честно могу признаться - у меня нет смелости вести дневниковые записи. Может, как раз поэтому интерес к чужим дневникам такой неподдельный.
Безмерно рад, что ты в порядке. И что не стесняешься своих слабостей. Не всё ж мне у хомяка учиться - надо и у тебя чему-то...
Ужасно жаль, что не получается накатить вместе...

Юрий Иванов [2022-06-20 16:52:03]

Лучше выпить коньяка, чем упасть до дневника.

))
Накатить бы совместно, да. По-серьезному, до вызова девок. Гланое, не забыть, что с ними потом делать.
Кстати о хомяке. У меня жил три года (в среднем они живут полтора). Я тащил его насильно по жизни, лечил, вырезал ему опухоли, мазал мязями и заклеивал вытекший глаз. Он уже не мог забираться мне в волосы и я подсаживал его туда - смотреть телевизор. Он тихо колупался там своими лапками и по-стариковски засыпал, потом сонный съезжал оттуда мне в руки. Он скончался в июльскую жару в 2003 году. Похоронен торжественно в лакированной деревянной шкатулке в сосновом бору. Поставлен камень и высечена надпись - "спи спокойно". В ту пору иного друга у меня не было.

Евгений Пейсахович [2022-06-20 17:37:55]

добре, домовилися. бутылку чу́дного довоенного украинского пятилетней выдержки бренди "Shustoff" я заначу до лучших времён, буде они наступят и буде мы, подобно долгожителям-хомякам, доживём
PS. ладно, уговорил - две заначу

Евгений Пейсахович [2022-09-20 21:34:11]

https://wplanet.ru/index.php?show=text&id=39735

Скажешь убрать - уберу, хоть и жалко будет. Влад Галущенко, которого до конца жизни будет на хватать, помнится, набухтел на меня в похожей ситуации...

Юрий Иванов [2022-09-21 18:03:55]

В KFC я особенно уважаю острые крылышки, а Макдональд, пардон, "Вкусно и точка" (извините за выражение) сегодня порадовал креветками. Америка условно прощена.
Женька, ты наговорил про меня такого, что я немедленно засобирался в КБ за бутылкой. Надо это всё перепить как-то. Нечасто меня уважают в последнее время. Досмотрю "На Западном фронте без перемен" по Ремарку и пойду в магазин. Отмечу частичную. А что еще остается в ожидании всеобщей?
Если уберешь свой текст - уйду в запой, засажу печень и не вернусь.

Евгений Пейсахович [2022-09-21 18:22:26]

Не-не-не, не убуду убирать. Береги печень. За частичную можно смело пить не чокаясь - уже так чокнулись, что надолго хватит. Я бы предпочёл за твоё драгоценное здоровье накатить. i так i зроблю