азыбукиведи

Юрий Сотников

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 21230 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Очень занимателен всё же любой антикварный магазин. Я хоть и не являюсь собирателем старины в её фанатичном устремлении, но всё-таки она ввергает меня в лёгкое идолопоклонство: как будто человек неазартный впервые посетил казино с целомудренными намерениями – с простым любопытством – но вдруг у меня на глазах одну за другой начинает срывать ставки с выигрышами какой-нибудь завсегдатай с трясущимися от жадности руками, и я уже сам, глядя на его загребущие руки-грабли, начинаю трястись от вида купюр, которые так и просятся в объятия моего кошелька, я вожделею, хотя до этого мгновения был разумен и счастлив достатком, но вот узрел дармовое богатство и трёхнулся.
Я сегодня забрёл в небольшой антикварный магазинчик. Именно забрёл, от скуки – но не от тоскливой а радостной, когда есть целый день впереди, солнце с пёристыми облаками, и вот под их дырявой сенью можно неспешно обойти прежде обойдённые мною улочки города – в том смысле, что я раньше их обошёл стороной, как чужой, а теперь уж могу посетить как приятель.
Все крупные универсамы да маркеты располагаются на больших улицах – как слоны, которые притопали сюда из мечтов толстых дядечек с толстенными кошельками; дядечки привели их, держа за золотые цепочки, и установили на бетонных тумбах прямо посреди улиц – типа, стой здесь, будем покупателям показывать цирк, раздавая всем глупый ненужный шопинг за звенящие денюжки.
А вот маленькие магазинчики совсем нежадны: они живут себе тихо на маленьких улочках, неспешно попивая чаёк возле окон, и будут очень рады, если к ним зайдут за чем-нибудь в гости – ну а если не за чем-нибудь а просто так, или коль вообще не зайдут, то они так и просидят у окошек до вечера, лишь сменяя чаёк да в вазоне сухарики.
Надо входом – арочным, украшенным вьющимся виноградом с ещё зелёными кисточками – висела позолоченная табличка АНТИ-КВАРИ-БУКИ. Я сначала не понял: решил, будто это салон ворожеи иль колдуна, которые своими заклинаниями притягивают всякую там антигравитацию, и тем самым могут летать ночью на помеле. Поэтому зашёл сюда с намерением погадать, когда же все люди поднимутся в воздух как птицы – уж больно не хочется мне прозябать на земле, кутаясь в тоненькую, уже многажды заштопанную мной несбыточную грёзу.
Но внутри магазинчика пахло не ладаном, и не перевёрнутой мессой колдовских свечей – а цветами, тут и там стоящими в горшочках на подоконниках. Одна большая пальма даже устроилась на полу в глиняной кадке: она царапала острыми листьями всяк проходящего, и казалось, будто где-то за прилавком прячется маленькая обезьянка с бананом.
Я видимо перешагнул невидимую линию, до которой можно было только созерцать витрины и прилавки – а зайдя дальше, уже надо бы пообщаться с продавцом, потому что под потолком прозвенел колоколец, сигналящий хозяину обо мне. Конечно же, обо мне – ведь больше никого в магазинчике нет.
Шаги; мягкие войлочные кошачьи. Даже не шаги, а словно шурхание босых ног по травянистой стёжке. И первой из подсобных дверей появилась улыбка: так радуется человек, которому приятно знакомы полгорода, а другие пол знают о нём со слов своих близких товарищей.
- Добрый день. Чем могу вам служить?
В спокойном голосе хозяина отнюдь не слышалось услужливости, или жадноватой суеты продавца. Он и спросил-то меня так, между прочим – как спрашивают о погоде, когда она явно сама висит за окном.
- Я по вывеске подумал, что у вас тут ворожейный салон. А здесь так много старинного, вечного.
Настенные с боем часы и дуэльные пистолеты, монеты разных стран и веков, кортики бравых морских офицеров, альковные дамские штучки, и портреты благородных семей наряду со старыми книжками.
- Я могу погадать вам на картах таро;- хозяин махнул правой ладонью над ломберным столиком, мило, как сонная черепашка, приютившимся в уголке.- Или на медных зеркалах, уводящих ваше отражение в будущее. Хотите?
- Нет, спасибо, не надо.- Мне совсем не хотелось знать, что там ждёт через час, за дверьми магазинчика. Всё равно подготовиться к будущему я уже не успею, как оно успевает ко мне.
- Как пожелаете.- Он присел за прилавком на вертящийся стульчик, и положил ладони на витринное стекло словно пианист. Ему бы подошёл чёрный фрак и бабочка-галстук – а с клетчатой рубашкой да оранжевым шейным платком пожилой хозяин походил на довольного жизнью ковбоя, у которого в запасниках антикварного музея только что родилась здоровая тёлочка, покушала с вымени и теперь крепко спит. Вот только был он больно степенен для настоящего ранчо – нет, не управиться ему с лошадьми да коровами.
Я прошёлся по магазинчику, по старому паркетному полу, который пока ещё тонко, негусто поскрипывал под ногами, хотя домику уже больше полвека. Изо всех новшеств нынешнего времени хозяин приобрёл себе лишь подвесные светильники со сберегающими лампочками – и из стенки у входа торчало окошко пожарной сигнализации. А так вообще – покойная тишина и мягкий полусумрак послеполуденного отдыха, в котором даже редкие мухи запрещают себе громко шелестеть крылышками.
Я взглянул на хозяина: он следил за мной всё с той же улыбкой приятственной жизни, словно я предстал для него совсем не новым экземпляром средь череды прошлых знакомств. Наверное, такие уж были в гостях, и теперь он думает, на какую полочку своей антикварной памяти и с кем рядом меня усадить. Может быть возле мужчины, который долго рассматривал дуэльные пистолеты – а потом, как в анекдоте Антоши Чехова, взял и купил прабабушкину пудреницу.
- Как вы думаете – из этих револьверов кого-нибудь застрелили?
- Оооо, молодой человек,- протянул пожилой дяденька длинную тираду, словно бы уча меня уму разума; его тирада была ещё длиннее, чем я тут написал – если бы её можно было полностью выплеснуть из гортани, со всеми намёками и полутонами, то она бы не поместилась на целой странице.
Но для красоты я повторюсь:
- Ооооо, молодой человек. Во-первых, это не револьверы, а самые настоящие дуэльные пистолеты. Из такого стрелял Пушкин в дантеса, да жаль промахнулся.- Он цыкнул языком, сожалея, что Сашенька в детстве сочинял детские стишки для пустеньких альбомов гимназисток, вместо того чтобы набивать руку для будущей дуэли.- Вы посмотрите, посмотрите только какие вензеля на их рукоятях, как блещет янтарным лаком серебряное цевьё. А подушечки, на коих они возлежат словно падишахи на ложе любви? – это же само по себе бесценное произведенье искусства.- Восторженный хозяин даже не подошёл к нам – ко мне и к пистолетам – он прямо со стульчика перечислял все достоинства дул и курков, рукоятей, пыжей и патронов, наизусть помня прекрасности своих любимых вещиц.- А во-вторых, дуэльные пистолеты не средство сведения счётов, и тем боле убийства – а знак статуса уважаемого мужчины как хозяина жизни, вожака и самца, вроде царского скипетра. Едва ли из сотни хоть один такой пистолет кого-нибудь ранил.
И тут он мотнул головой, словно шальная пуля из прошлого вдруг чиркнула по виску:
- Нет, молодой человек, не просите – я их вам не продам.
Да и не надо – у меня и денег таких нет. Вот если только на женскую пудреницу из девятнадцатого века.
Она лежала вся алая бархатная, похожая на губы сердечком одной знаменитой балерины, которой государь император после спектакля всегда подносил коробку своих любимых конфет и фиалок букет – намекая, что она так же красива, свежа и любима.
- Скажите, а это не та самая пудреница?
- Ааааа, молодой человек,- снова протянул пожилой хозяин ту самую руладу; только теперь она звучала повеселее – ведь речь шла о женщинах.- Вы имеете в виду Матильду Кшесинскую и нашего благородного царя? – так вот, говорю вам как эрудит, что у неё не было пудреницы. Всё остальное – зеркальце, тени, помаду – она всегда носила с собой; но пудру – нет – потому что у неё была прекрасная кожа, сродни тёплому мрамору, и губить такую красоту химией ей не с руки.
Восторгаясь прелестями хоть и слегка фривольной, но достойной талантливой дамы, хозяин сочно её описал: и показалось, будто фигурка на пуантах встала посреди магазинчика. Но мне, как всякому обывателю, тут же задурили голову светские сплетни:- Интересно, а как же императрица отнеслась к роману своего мужа?
- Нуууу, молодой человек,--- Хозяин помолчал.- У неё были свои воздыхатели.- И вздохнул, будто сожалея что ему самому не довелось тогда повздыхать.- Вы ведь знаете поговорку: любить – так королеву; вот и норовил каждый кавалер пострелять ей глазками.
Он вроде бы удручился, ото всего что мне разболтал; но через мгновенье встряхнулся, горделиво махнул по ветру лысеющей гривой, и отказал мне:- Нет, молодой человек, не просите – эти великосветские безделушки мне дороги, я их вам не отдам.
В его голосе прозвучало скрытое раздражение: больше на себя – что вот, мол, я пришёл в магазин за покупками, а ему и продать и отдать-то мне нечего. Так бывает у особо рачительных владельцев всякой несметной рухляди, когда нужно освободить местечко для новья, а старое выбросить жалко ужасно; и сидит горемыка над своими сокровищами, и ещё долго так просидит, забывая от горя кушать да спать.
Я решил развлечь его, и сходу обратил внимание на фотографии, висевшие на светло-коричневой стенке; нет – на уютной стене цвета топлёного молока. Именно этот цвет подходит для фотографических снимков, которые похожи собой на топлёную пенку – тёмные, перегретые, сжуренные, но вкусные очень. Что-то в них было от бабушкиных мягких ладоней, когда она вытаскивала смачные чугунки из печи, а потом тут же гладила тёплышком по чуприне меня, глотавшего слюнки в ожидании ужина.
- Это, наверное, ваша родимая бабушка?
- Нет.- Хозяин сразу ответил категорично, словно бы запирая от меня свою душу – но всё-таки на слабый замок.- Там нет моих фамильных фотографий, кроме одной.
Он уже шёл ко мне в своих войлочных тапках, сам такой же уютный и плюшевый. Причём шёл не за прилавком, ограждаясь – а вышел на середину магазинчика как любопытный покупатель, как я.
- Правда ведь, молодой человек, интересно разглядывать прошлое, разгадывая его, особенно в людях на фотографических карточках? что с ними случилось в дальнейшей их жизни, кем они стали, сбылись ли мечты.
- И про нас с вами будут так думать когда-нибудь.- Но сегодня я рад что живой, что за окном светит солнце а не полощется вечный мрак.
- Интересно, а узнаете вы меня среди всех этих людей?- Хозяин улыбнулся, может быть ждя от меня комплиментов своей нестареющей внешности. Но я давно уже увидел его на одном новеньком фото, которое яво выделялось чёткостью и цветом своей лакированной оснастки. Хоть снимок и не был особо раскрашен, отретушёван, но лица влюблённых смотрели сиятельно, с доброй надеждой. В кресле сидел мой хозяин, молоденький и симпатичный: он стыдливо держал на коленях болонку, и даже чуточку привстал с ней, словно бы торопя слишком долгую выдержку аппарата – но на его хрупких плечах лежали ладони слегка полноватой зрелой красавицы, во взоре которой, в её лёгкой усмешке, угадывалось безнадёжное покровительство всего лишь кокетливой дамы к страдающему юнцу.
- Вы почти не изменились,- компанейски соврал я.- Только лёгкая седина сейчас и маленькое брюшко.
- Ну что вы,- смутился хозяин.- Брюшко уже относительно крупное – как шутит моя жена, если не будет выручки к Рождеству, то она вместо гуся запечёт моё пузо.
- Это, наверное, она рядом с вами.
Его глаза сразу засияли, словно две звезды на которых они счастливым вечером поклялись друг дружке в верности:- Да. Это моя любимая, и её лучший снимок. Она у меня фотограф.
И он начал мне что-то рассказывать из личного, может даже интимного. Но я не слушал, правда-правда: я представлял себе, как у них было, в меру своей фантазии. Некоторые слова его звучащего голоса иногда совпадали с моими мыслями, впечатлениями – и когда это происходило, то мне сразу казалось, что я двигаюсь своей химерической грёзой в верном направлении его состоявшейся жизни, и будь жена рядом, то она б подтвердила – как вы правы, молодой человек, всё у нас так и было.

Вот она, моя фантазия. К этой зрелой красивой женщине он давно уже ходил не просто фотографироваться, а лицезреть. В ней есть магия ворожейного таинства, как наверное, и в любом человеке, который без остатка погружён в своё творчество – и наружу, в жизнь, торчит только средний палец, указывающий серой судьбе неприличный жест. Без остатка, это верно: иначе она бы уже заметила, что он безголово влюблён в неё, что на нём выше шеи только лишь причёска и лицо – а мозгов нет в помине, ведь она его старше на пятнадцать лет. А может, и замечает: может быть, ей импонирует, нравится его безответность, лёгкая грустинка в синих глазах, ироническая усмешка над собой, часто сковывающая в немоту его губы.
Для своей большой причины, чтобы чаще ходить сюда к ней, он придумал маленький повод. Он сказал ей, что будет учиться. И это ещё больше сковало их и так недоговорённые отношения. Если раньше в его тоскующих глазах она могла прочитать слова и фразы о любви к женщине, то теперь боялась признаться себе в этом, чтобы не ошибиться стыдом и не пасть на грудь совершенно чужому мужчине: - любовь к искусству – вот что нас соединяет! – тихонько восклицала она, выстраивая натюрморт для нового фото.
Она курит; папироски в тёмно-коричневом мундштуке. А он терпеть не выносит запаха дыма, страдая от лёгкого бронхита; и поначалу выходил из общей комнаты в маленький бархатный коридорчик, где все стены и проёмы увешаны алыми шторами, гардинами и драпри – но здесь ему в первый раз показалось, что это его кровь от кашля разбрызгивается по стенам, во второй раз привиделся голоторсый топорастый палач на эшафоте, а с третьего раза она стала курить в ванной комнате, отпуская дым под вентиляцию в небеса.
У неё очень красивые ухоженные руки, а особенно ладони и пальцы. Такую прелесть не сотворишь из ничего, даже дорогим макияжем или маникюром – эта красота врождённа. Словно бы она перешла по наследству от важнопородистых высоконравственных предков, чьи воинские мундиры и светские бальные платья висят на плечиках открытого гардероба – она часто одевает в них свои приходящие модели, которые иногда презрительно воротят нос от старья, устраивая личную мелкую революцию. Тогда ей приходится оглаживать нежно ладонями костюмы, мундиры и платья, успокаивая бунтующие современностью сердца их ершистых обитателей.
В такие минуты он оставляет своё тело на стуле, или прислонённым к стене – где окажется в этот миг – а душой подлетает на крылах прямо к ней, и словно мурлыкающий тигр ластится под ладони, плетью хвоста отгоняя чуждые хладноватые души.
Они редко разговаривают друг с другом; в основном только по делу, чтобы не потерять близкой доверительности – он сам чувствует, что если начнёт давать ей признательные показания, то сразу же запнётся как перед судьёй, не сумев выговориться. И она, понимая его словно себя, не позволяет ему и полслова сказать о любви – ведь на полсловечка невозможно ответить согласием или отказом, а самой до конца договаривать его мямлю, тут же давая себе положительный ответ, очень стыдно.
Скорее всего, что она боялась – из-за разницы в возрасте их отношения ненадолго. Казалось бы, ну и пусть: порадуйся любви, сколько её даровал господь – а если придёт пора расставаться, то без стеснения и без жалости разорви эти надоевшие оковы. Но видно, сердце её настрадало в прошлом, и теперь она страшилась такой же давящей муки, когда словно многотонным грузом разлука внезапно падает с любовных подпорок на грудную клетку – и рёбра трещат будто ветки в палящем огне, а на светлую душу ложится толстый слой чёрной сажи, который никогда уже не отмыть добела.
Платоническая любовь по сути своей сильная дружба, с большой толикой сердечной симпатии, и её потерять в жизни не так уж ущербно. А вот если отдашься волоокому воздыхателю, доверив ему самое сокровенное нутро своё бурлящее, грешное кающеееся добродетельное – то с этого мгновенья проклятого дня станешь ходить по пятам, прося умоляя – верни мне меня! – а он, может, будет только лишь надсмехаться, и что ничего ему кроме и не было нужно.
Её старшей сестре, которая работает библиотекарем, не нравятся их отношения. Ну, библиотекарши вообще беспощадны в своих человеческих оценках, потому что целыми днями читают книжки – причём выбирают себе только те, в которых великодушные характеры и добросердечные нравы. Поэтому отклонения бытия от книжной фантазии их настораживают, даже пугают. И сестра тоже не верит в бескорыстие его к ней любви, считая нынешних мужчин похотливыми жадными альфонсами. Она в какой-то старинной книжице вычитала антикварное словечко мезальянс, и оно так ей понравилось своими дворянскими корнями, что сестра теперь частенько его употребляет в любой социальной среде, даже совсем уже уличной.

На днях он всё-таки сделал ей предложение, и снова почти не сказав ни слова. Примите мой дар – вот и всё – а на ладонях лежал букет её любимых тёмно-багровых роз и золотое колечко с маленьким изумрудиком.
Ну разве так предлагают руку и сердце? Нет: сначала ведут в дорогой ресторан, заказывая сногсшибательное меню; потом выжидают, когда соберётся зал полный гостей, становятся при всех на колени, и впечатляющим баритоном – даже чуточку со слезцой в бархатистом голосе – клянутся в вечной любви и верности; а если я, мол, нарушу ту клятву – то пусть моя миллионная фирма вдрызг обанкротится, а сам я пущусь с сумой помиру, прося у сердобольных хоть корочку хлеба; аминь. И после этих слов обычно дарится не колечко с уценки, а бриллиантовое колье из толстого кошелька.
Конечно, она пришла посоветоваться к сестре. А по-другому нельзя – их ведь двое осталось на свете, и сестрёнка ей теперь хоть за матушку, хоть за отца.
- Знаешь, он просит моей руки.
- Милая, ты в своём ли уме? Между вами пятнадцать лет жизни, и прости меня за откровенность, столько же старости, дряхлости и некрасивых морщин. Ты представляешь, что будет лет через десять?
Почему-то у праведного откровения почти всегда личина гаденькой зависти.
- Зато я проживу эти годы в любви. Если бы ты увидела, какие у него глаза, глазёнки – лучистые, верящие, он очень надеется на меня.
- Сосунок! И ты его будешь на своей шее тащить. У него хоть есть на что жить?
Это всегда самая ёмкая отговорка для полюбивших сердец от сердец нелюбивших – на что жить, умрёте от голода стеная от холода в мучениях страшных и нищих болезней.
- Я продам фотостудию. А у него золотые руки как у работника – он тоже скопил себе денежек. Купим небольшой магазин, и вокруг него разведём большую клумбу разных цветов, а поверху пустим вьющийся дикий виноград – будет очень красиво.
- Вы с ним оба не от мира сего. Ну разве люди для этого живут? чтобы любоваться цветами и виноградом? Да всякой семье нужен достаток, а не красота.
Может быть, сестра и права: но всё-таки не права. Столько богатых семей с жиру бесятся – вечно ругаясь изменяют, разводятся – а он её любит, от шпильки в волосах до босоножек, и каждый день всякий миг находит в ней новые прелести.
- Ты прости меня, милая сестрёнка, но я тебя не послушаю. Я выйду за него замуж.
Тут сестра тренькнула о чашку графином; чашка разбилась; и горячее топлёное молоко сразу всё вытекло на стол, вязким ручейком пробивая себе дорогу по белоснежной скатерти.

Я очнулся от своих грёз; это всего лишь сигнальный колоколец под потолком – значит, к нам пришёл посетитель. Мне уже хотелось стать рядом с хозяином за прилавок, и так же степенно рассказывать обо всём – но чтобы мой снимок с невестой тоже на стенке висел.
- жена пришла,- шепнул мне на ушко восторженный дядюшка, и я оглянулся.
Говорят, что бывают живые глаза на портретах. Кто ходил на художественные выставки, тот видел их сам, и имеет право так говорить, потому что долго, наверно, не мог оторваться от них. А я про портреты так сказать не могу; на вернисажах не бываю, и живопись люблю только издалека - в нашем городе нет знаменитых музеев и таких картин.
Но я восхищён красотой, искренностью и глазами одной талантливой актрисы, фильмотеку которой собрал и храню – от пожара, потопа, и от всяческих бед. Когда она улыбается, то родная и любимая кажется стоит в двух шагах; сейчас вот возьмёт трепетно за руку и пойдёт за мной на край света, хоть сквозь хляби небесные. А иногда всплакнёт от чего-нибудь грустного, особенно если в кино про любовь, и мне хочется шагнуть за экран на место героя, чтобы в кулаке перед ней смять этот микроплёночный мир, а потом волшебным мановением доброго бога создать живую вселенную, осиянную солнцем её прекрасных глаз. Она уже давно не актриса, потому что так играть невозможно - кино стало её жизнью, станет и смертью. Наверное, я бездарный мазила, я не дописал её портрет, но представьте скрипку с последней струной - высокой, звенящей - из которой вчера паганини сотворил целое озеро радости и отправил в плаванье по нему корабли с алыми парусами, а сегодня пустоглазая баба в балахоне острой косой выскрёживает мерзкие вопли, визги да стоны.
У жены хозяина были точно такие глаза – да и весь её благородный облик. Я подошёл к ней чуть запинаясь; блистательно и нежно поцеловал её руку, но тут же откланялся. Она удивлённо посмотрела на меня – и улыбнулась, смахнув ладошкой с лица золотую прядь. А потом протянула конфету с орешком, достав её из кармашка. И я взял – но не скушать. На память.

© Юрий Сотников, 2017
Дата публикации: 18.03.2017 11:48:28
Просмотров: 1624

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.