Про одну знакомую девочку

Рене Коэн

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 32504 знаков с пробелами
Раздел: "Про одну знакомую девочку"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Не верится мне, что прошлое - это только воспоминания. Возможно, где-то всё ещё живёт та девочка, которую я так хорошо помню! Мне просто с ней никак не встретиться - я далеко ушла вперёд в пространстве и времени, а она так и осталась той же и там же. Смешная девочка - худющая, с тоненькими ручками и ножками-палочками, с кудряшками и длинными ресницами. Немножко вредная, совсем чуть-чуть непослушная, непоседливая и хроническая врушка. Не то чтобы обманщица, скорее, фантазёрка.
Она совсем меня не знает, даже не догадывается о моём существовании, а я знаю о ней всё-всё! Все её мысли, все секреты, всё хорошее и плохое. Понравилось бы ей, что я вот так бесцеремонно вторгаюсь в её интимный мир, или нет - разрешения у неё спрашивать не стану. Даже если она рассердится на меня немного, потом непременно простит, уж поверьте.

Вот она, то есть я, на фото: трёхлетняя, в цветастом сарафанчике и панамке, держится за палец, ужаленный пчелой. Я помню, как это было больно! И как папа вытаскивал пчелиное жало, а потом мазал палец йодом. Он все мои раны мазал йодом. Я тряслась от страха и кричала: секундочку! Пожалуйста, подожди одну секундочку! Но он не ждал, накручивал на пинцет кусок ваты, макал её в йод и сильно втирал его туда, где была содрана кожа. Я рыдала и кричала: больно-больно-больно-больно!!! Мама и брат дули на больное место изо всех сил, а соседи и просто прохожие останавливались под нашим балконом на втором этаже и недоумённо вопрошали: что там у вас случилось?! Мама выходила на балкон и, слегка склонившись над перилами, успокаивала:
- Ничего не случилось! Дочка с велосипеда упала, йодом мажем.
- А! - разочарованно говорили одни и уходили.
- Правильно! - соглашались другие, - йодом мазать хорошо.
- Так ей и нужно! - злорадствовали третьи, - будет знать, как падать!
Но ужаленную пчелой меня пожалели. Мама поцеловала в пальчик и сказала:
- У кошки боли, у собачки боли, а у Иришеньки заживи!
И потому на фото я не плачу, только слегка кривлю рот от боли.

Тем летом мы отдыхали в Пестово, под Серпуховом. Взрослые разговаривали свои неинтересные разговоры, дети во что-то играли, а я ушла в лес. Бродила там и пела песни. Заблудилась бы, наверное, если бы мне не встретился какой-то очень высокий человек:
- Ты что, одна тут гуляешь? - изумился он, подхватил меня и посадил на плечи. - А что за песню ты пела?
- Это же пряха! - такой взрослый, а не знает, удивилась я.
- Кто тебя научил такой песне?
- Няня Вера! - ответила я.
Высокий человек вынес меня из леса и, отдавая не успевшим ещё заволноваться родителям, сказал:
- Никогда не слышал, чтобы трёхлетние дети так пели! Эта девочка будет певицей...
Певицей я не стала, но каким русским народным песням у няни Веры научилась! Няня моя была замечательной, самой лучшей няней на свете. Я её очень любила и жалела: у Веры был только один глаз. Второй ей выколола корова, когда Вера была девочкой. Мне всё казалось, что глаз у няни может вырасти, если очень сильно этого захотеть. Я целовала пустую глазницу и шептала в неё - расти, глазик, расти!
И только однажды, рассердившись, я обидела любимую няню. Вот на этой фотографии - четырёхлетняя я с подружками. В зимнем зелёном пальто с меховым воротником, в тёплой шапке и валенках с галошами. Тогда это и случилось. Резиновая галоша заскользила на льду возле порожка у подъезда. Я упала и сильно стукнулась. Слово “ключица” мне ещё не было знакомо, но уж очень болело где-то у плеча. Вера открыла мне дверь, и я, не разувшись, вбежала в комнату и прямо в одежде плюхнулась на родительскую кровать — плакать.
- Ты что это? - возмутилась Вера, - а ну-ка, встань сейчас же! И потянула меня за руку. Ух, как это было больно!
Вот тогда я рассердилась. Вскочила с кровати, затопала ногами и крикнула:
- Не трогай меня, немецкая солдатка!
Вера охнула и почему-то рассмеялась. А я, испугавшись своих слов, стала просить у неё прощения. Потом, когда врач сказал, что у меня сломана та самая ключица, Вера сама винилась передо мной и никак не могла простить себя. И всё недоумевала, рассказывая моей маме: откуда маленькая девочка может знать о немецких солдатах? Она совсем на меня не обиделась, моя добрая няня, а я до сих пор корю себя за эти слова...

А вот я — шестилетняя, на евпаторийском пляже. И не поймёшь, мальчик или девочка. Живот чуть не к позвоночнику прилип, рёбра — из кожи вон лезут. Мы тогда из Серпухова в Симферополь переехали. Правда, не летом — зимой, в декабре. Уезжали из заснеженного города, мороз — под тридцать. И одеты, конечно, были по-зимнему: мама в длиннополой цигейковой шубе, коричневой, блестящей, я думала тогда, что цигейка — это такой медведь. На нас с братом валенки с чёрными галошами, тёплые пальто с висящими из рукавов варежками на резинках и меховые шапки. Выходим из поезда, а в Симферополе льёт дождь. Тепло — градусов восемнадцать. Папа нас с зонтиками встречал, но мы всё равно вымокли. Топали по лужам и диву давались: как это - дождь в декабре?! В валенках хлюпало, а полы маминой шикарной шубы намокли, мех слипся и ощетинился грязными иголками.
В новой квартире валенки высушили на батарее, шубу мама досуха вытерла полотенцем и расчесала щёткой, а потом всё это зимнее обмундирование долгие годы хранилось в шкафу за ненадобностью.

Симферополь совсем не походил на Серпухов. Здесь странно разговаривали, некоторых (украинских) слов я не понимала вовсе, и никто из детей не знал, что такое салазки; играли в какие-то незнакомые игры: казака-разбойника, резиночку, замирали морскими фигурами; здесь прямо рядом с домом рос уже ничейный фруктовый сад, можно было залезть на черешню, удобно устроиться там на ветке потолще, срывать висящие на длинных зелёных ножках тёмно-красные, жёлтые, розовые ягоды, совать полную их горсть в рот и, сомкнув зубы, тянуть за торчащие хвостики. Они, чпокая, отрывались от ягод, и тогда гладкие ягодные шарики вначале складывались за щёки, а после по одной пережёвывались, косточка вытаскивалась указательным и большим пальцами, и ею выстреливалось в сидящего рядом. У всех за ушами висели черешневые серёжки.
На стволах черешен прозрачными желтоватыми бляхами застывала вкусная смола, её вначале нужно было оторвать пальцами от дерева, а потом зубами от пальцев, и сосать, как леденец. Или жевать, как жвачку.
Абрикосы до спелости не доживали. Зелёный абрикос — это особый фрукт. Кислый-кислый, хрустящий, с белой мягкой косточкой, словно плавающей в бесцветном желе. От него бывает оскомина и понос. Ну и что? Из-за какого-то поноса отказаться от зелёных абрикосов?! Ни за что.
А молочные грецкие орехи? Подумаешь, коричневые ладони! Зато очистишь от зелёной кожуры орех, тюкнешь по нему камушком - и ешь с удовольствием то, что внутри, - белое, всё в извилинах, совсем без горьковатой шкурки.

А вот ещё одно фото той поры. Нет, это не индийский мальчик из фильма "Цветок в пыли", как все думают! Это — я, в шортиках и мальчуковой рубашке, почти побритая наголо, но с кудрявой чёлкой.
- Мама просила постричь покороче, - сказал мой брат парикмахеру и вышел из парикмахерской на улицу. И зажужжала над моей головой стригущая машинка, и посыпались кудри на пол, потому что в шортиках, да с разбитыми коленками обычно ходят мальчики...
Брат вначале меня даже не узнал, отвернулся было от пристающего к нему мальчугана, а потом в ужасе отпрянул:
- Что с тобой сделали?! Как же мне теперь попадёт! - а я-то как раз была очень довольна: конец моим мучениям! Ведь это очень больно, когда расчёсывают спутавшиеся кудряшки.
Мама расплакалась, ей хотелось повязать дочке бантики первого сентября, а тут... Правда, до школы оставался ещё целый месяц, и к началу учёбы волосы прилично отросли, но бантики на них не держались.

А вот тут я — первоклассница. Рядом с первой учительницей, Ниной Петровной. Нина Петровна целых три года была для меня непререкаемым авторитетом.
- А Нина Петровна сказала! - то и дело возражала я родителям. - Нина Петровна сказала: заяц бегит!
- Но такого слова - бегит - нету! - увещевала меня мама.
- А Нина Петровна сказала, что заяц бегит!
Ох уж эти взрослые! Как можно не верить учительнице?! Нина Петровна казалась мне почти святой. Увидев её однажды в школьном туалете, я не поверила своим глазам: разве учителя тоже писают? Может, они ещё и какают?! Ну уж нет, Нина Петровна не такая!

Школу я очень любила. Не любила только вредных мальчишек, которые на переменах вечно толкались и плевались через трубочки сжёванными кусочками промокашек. Но и на них нашлась управа - у меня появился защитник. Совсем взрослый, десятиклассник. Он был очень красивым — высоким, синеглазым, уголки его губ загибались кверху (мама называла такие уголки добринками, мол, только у добрых людей они бывают), отчего казалось, что он приветливо улыбается. Носил он костюм синего цвета, голубую рубашку и синий галстук. Звали мальчика Толиком Стрельцовым, но я про себя прозвала его Синим. Он пригрозил всем, кто мне докучал:
- Ещё раз увижу, что вы её обижаете, - шею намылю!
Ко мне больше никто и не приставал. А я, как только звенел звонок с урока, бежала на верхний этаж, где были старшие классы, и ждала Синего у двери. С ним я гуляла по рекреации за руку, он рассказывал какие-то сказки и истории, и, конечно, я была в него влюблена. Потом он окончил школу и надолго исчез из моей жизни.
...Надолго — это на целых двадцать пять лет. Когда родился мой младший сын, грудного молока хватило ему на два месяца, и я с трудом нашла женщину, у которой покупала козье молоко. В один из дней она пригласила меня к себе в дом. В ожидании молока я разглядывала фотографии в комнате. И увидела знакомое лицо!
- Скажите, а кто это на фото? - конечно же, юношу в синем костюме я узнала сразу.
- Это мой сын, Толик. Вы с ним знакомы?
И я рассказала ей историю нашего знакомства. Она ничуть не удивилась:
- Да, он такой, за всех маленьких и слабых заступается. А вот он пришёл!
Мне показалось, что Синий, вернее, Толик, которому было уже за сорок, ничуть не изменился. Но самым поразительным было то, что и меня он узнал с порога.
- А как оказалась тут эта девочка? - улыбнулся он мне своими добринками.
История нашего знакомства на этом не кончается. Она продолжается и теперь, когда уже двадцать лет я живу в другой стране, а в Симферополь приезжаю раз в несколько лет. В каждый свой приезд где-то да непременно я с ним столкнусь!
- Приехала? - спрашивает Толик, уже не удивляясь такой случайности.- У тебя всё хорошо?
- У меня всё отлично! - радуюсь я.
Светлый человек. Светлые воспоминания...

... А на этом фото попробуйте меня найти! Да вот же моя голова, между двумя большущими арбузами, на самом верху этой полосатой пирамиды. Арбузы астраханские, вкуснейшие, в том сентябре они были особенно сладкими, с огромной сахарной сердцевиной, которую делили между всеми членами семьи. Правда, нам, детям, доставались самые большие куски. Такой арбуз - громадный, тёмно-зелёный со светлыми полосами, килограммов на десять - двенадцать, с утра пораньше притащила с рынка мама, положила в эмалированный таз в конце коридора, рядом с комнатной дверью - и умчалась на работу. А два балбеса, это я и брат, вернулись из школы и - ого! какой мяч! - принялись футболить друг другу полосатую громадину. Конечно, арбуз от негодования треснул. Хорошо треснул, глубоко, и стал потихоньку истекать соком. Мы скоренько вернули его в таз трещиной кверху и сильно пригорюнились: влетит ведь! Нужно сейчас же выдумать какую-нибудь правдоподобную и, желательно, жалостливую историю - мол, мы не нарочно, так случайно получилось. И решили сказать, будто бы я бежала по коридору в комнату за братом, а он прямо передо мной закрыл дверь. Я о дверь стукнулась и от удара упала на арбуз. Тоже баловство, конечно, - по квартире бегать, но всё же это не арбузный футбол... И вообще мне нужно посочувствовать - я же ударенная! Оставалось нашу придумку разыграть вживую. Я разбежалась, ринулась в комнату, а брат уже изнутри от души хлопнул дверью. Со всей дури я впечаталась лбом в закрытую дверь и, отлетев, шлёпнулась тощим задом на арбуз, от чего он хрустко лопнул, и мой зад плотно вдавился в его сахарную середину.
- Маа-мааа! - заорала я от боли и испуга, - мамочкааа!!!
- Что случилось? - именно в этот момент встревоженная мама открыла входную дверь. - Что с тобой? Почему ты... Что ты делаешь в арбузе, бессовестная!
Мама на нас очень обиделась. Даже выросшая на моём лбу красно-синяя рогообразная шишка её не разжалобила. А мы с братом чувствовали себя ужасно виноватыми и рано утром следующего дня, выскочив незамеченными из квартиры, купили на рынке здоровенный арбузище, с трудом допёрли его до дома, уложили в тот же таз и шмыгнули в кровати, пока мама ещё не встала.
Она, разумеется, нас простила, но, рассказывая знакомым эту арбузную трагедию, всегда расстраивалась:
- Мне было так досадно! - говорила она. И я теперь очень хорошо её понимаю.

... Жаль, это фото не цветное. Но я помню эту пижаму — байковую, где по красному фону игрушечные мишки, мячики и кубики разбросаны. Мне здесь десять.
Тогда была зима, потому и спала я в пижаме. Рано утром вставать не нужно было — училась во вторую смену, а тут меня часов в восемь разбудил звонок в дверь. Чужим открывать строго-настрого родители запретили. А вдруг соседка?
- Кто там? - спрашиваю.
- Это тётя Лена из Москвы, - отвечает приятный женский голос. - Ты Ириша, наверное?
- Да, Ириша! - тётю Лену я не знаю, но она меня по имени называет! Да ещё и из Москвы приехала. Открываю, конечно.
- Здравствуй! - говорит тётя лет сорока, одетая в коричневое зимнее пальто и меховую шапочку. В руках у неё небольшой тёмно-красный чемодан, который назывался странным словом — фибровый.
- Вы, наверное, от тёти Эти? - кто же ещё мог прислать к нам эту тётю Лену, если не моя родная и любимая московская тётка?
- Конечно, от Эти! - радостно подтверждает приезжая. - Она тебе кто?
- Она — мамина сестра, моя тётя! - тёткой своей я очень гордилась. - Заходите, пожалуйста.
С тётей Леной мы принялись чаёвничать, она меня всё расспрашивала о московских родственниках, о родителях, а я с готовностью и удовольствием ей рассказывала... Очень понравилась мне эта Лена: и накормила меня чем-то, и посуду помыла, даже пуговку оторванную к пижаме пришить не поленилась! Посидели мы так недолго, мне в школу пришла пора идти, а тётя Лена засобиралась на вокзал - за билетом на ночной поезд обратно в Москву: в Крым она к брату приезжала, а к нам ещё только на вечерок заглянет.
- Чемоданчик, - говорит, - я у вас оставлю, вечером зайду за ним, с родителями твоими повидаюсь и от Эти письмо им передам.

Из школы я не шла - бежала, спешила рассказать маме о нашей замечательной гостье. Мама почему-то удивилась:
- Какая Лена? - слышала я её разговор с папой. - Нет у Эти такой приятельницы. Да и не предупреждала она о её приезде!
- Не успела, наверное, - папа смотрел по телевизору новости, и некто Лена не слишком его волновала.
Тётя Лена пришла поздно. Вся в слезах - в очереди на вокзале украли кошелёк! Что же теперь делать-то? Ни копейки не осталось, а как домой вернуться?!
- Мне бы только на билет! - всхлипывает безутешная Лена, - вы займите мне, а я Эте в Москве верну сразу.
- Ну что за вопрос?! - согласно кивает мама, накладывая гостье в тарелку жаркое, - успокойтесь, переночуете у нас, а утром уедете!
За чаем с вкуснейшим абрикосовым вареньем (ах, какое варенье варила мама! Янтарно-прозрачное, ароматное, в каждой абрикосине — зёрнышко; это была наша с братом работа — расколоть косточку, вынуть зёрнышко...) Лена подробно рассказывает маме все московские новости и вручает ей Этино письмо на трёх страницах. Письмо мама читать не стала - завтра, мол, сегодня поздно уже, - уложила Лену спать, снабдив её перед этим деньгами и на билет, и на постель, и на поесть в поезде.
Рано утром родители отправились на работу, брат - в школу, а мы с тётей Леной не спеша встали, позавтракали, прибрали в квартире - я подмела, а она, низко наклонившись, с тряпкой в руках, - полы протёрла: мама, мол, с работы вернётся, а дома чистота и порядок! Взяла свой чемоданчик, поцеловала меня на прощанье и сказала как-то очень грустно:
- Хорошие вы люди! Спасибо вам и простите меня...

На втором уроке в класс почти вбежала завуч, нервно выискала меня глазами и поманила рукой - выйди-ка из класса. За дверью стояла мама и вытирала носовым платочком покрасневшие глаза. Она неожиданно схватила меня в охапку:
- С тобой всё в порядке? - и принялась пристально всматриваться в моё лицо и почему-то ощупывать голову и руки. - Тебя никто не обижал?
- Неет, - я немного испугалась такого странного осмотра и вообще маминого поведения. - Мамочка, почему ты плачешь? Что случилось?
- Ничего не случилось, - облегчённо вздохнула мама, - раз с тобой всё в порядке. Я в Москву звонила, Эте. Конечно, никакой Лены она не знает. Эта Лена - аферистка! Вынула Этино письмо из почтового ящика, прочла и наврала про подругу...
Мне не понравилось такое слово - "аферистка". Доброй Лене, с которой я успела подружиться, оно не шло. Но я не стала говорить этого маме. А пуговка, пришитая Леной, так и держалась на красной байковой пижаме, а позже - на лоскутке от этой пижамы, ещё долгое время напоминая мне о непрошеной гостье...

Вот ещё одна фотография той поры, на ней — все мы. Сидим за столом в комнате, которую называли "большой". Вот кресло — папа с газетой устраивался в нём перед телевизором и... дремал. Телевизор тоже виден на фото: стоит себе на длинных тонких ногах, в верхнем углу справа металлически блестит название "Электрон", а под ним ручки и кнопки. Конечно, я знала, как нужно его включать. Но это мне строжайше запретили: вначале нужно было, разумеется, сделать уроки. Сделала на завтра? Делай на послезавтра! И потом — какой телевизор в будние дни? А музыкой позаниматься? Почитать? Маме по дому помочь? Да мало ли дел найдётся! Я клялась-божилась, что всё сделаю, а потом — ну, можно? Мультики посмотрю, ладно? Или "Королевство кривых зеркал" (в пятнадцатый раз). А ещё лучше — "Неуловимых мстителей", можно?
- Ни в коем случае! - категорично заявлял папа и, выключая вечером телевизор, вынимал из него предохранитель.
Смешные родители! Неужели вы думаете, что я не знаю, где хранятся предохранители? Или не догадываюсь, какую крышечку на телевизоре приоткрыть и куда этот предохранитель впихнуть?
Какие могут быть уроки, когда четыре танкиста и собака с фашистами воюют? И что может быть интереснее "Города Мастеров", где горбатый Караколь любит прекрасную Веронику? Этюды Черни?!

Всякую технику - утюги, папины бритвы, часы, транзисторные приёмники - мне нравилось разбирать и чинить: у папы и брата я научилась паять, а ещё я любила, когда папа изумлялся:
- Ух ты! Ты сама это сделала? - он вертел в руках мою работу. - Ну ты молодец!
Я тогда собой очень гордилась, у меня внутри будто что-то вздрагивало и смеялось от радости.
Но на каждую починку есть своя поломка. На том же фото, вон там, в левом углу, рядом с балконной дверью - стоит на тумбочке. Целая и невредимая. Радиола "Латвия М". С восемью желтоватыми клавишами - вкл, зв, квI, квII... Можно нажать сразу несколько клавиш - они выскочат, как только нажмёшь ненажатую. А если нажать все восемь сразу? Правой ладонью четыре и левой четыре. Как же их отжать назад? А никак! И что теперь делать? Сломала радиолу?! Папа убьёт. Нужно что-то срочно придумать такое... будто это вовсе не я. Но больше некому. Тогда - я, но случайно. Шла мимо, поскользнулась и упала рукой на клавиши. Правой рукой - от ладони до локтя. Да, именно! А почему шла мимо? И на чём поскользнулась? Да воду пролила и не заметила! Откуда вода? Так я же тут гладила! Эти простыни, например. Брызгала на них водой из чашки. Вода пролилась на пол, я не заметила, поскользнулась... ну, дальше понятно. Теперь нужно предоставить доказательства. Гладильная доска, горячий утюг, половина поглаженной простыни, чашка с водой, лужа на полу, готово. Ах, да, рука. Рука должна быть поранена - я же стукнулась о клавиши. Чем поранить руку? Под балконом куски цемента лежат, шершавые, это хорошо. Правда, больно, когда трёшь до крови, но деваться некуда. Ещё пять минут - и родители с работы вернутся, слёзы срочно выдавить нужно, я же тут страдаю!
Самое обидное, что после всего увиденного и услышанного от меня, после помазания меня йодом, папа сказал: ерунда, это секундное дело - починить! Повернул радиолу задом наперёд, снял картонную стенку, за которой прятались внутренности приёмника, нажал на какой-то рычажок - и все клавиши выскочили!

… А вот я на фото с братом. Он, конечно, рожки из пальцев к моей голове приставил. Но это самая безобидная из его шуточек.
Брату нравилось меня пугать. Выскочить неожиданно из-под стола. Или из-за угла. Схватить за ногу в тёмной комнате. Громко крикнуть за моей спиной. Я от неожиданности пугалась и визжала. И это его веселило! Каков, а? Решив однажды, что отольются кошке мышкины слёзки, я разработала план: запрусь в ванной комнате, но закроюсь не изнутри, а снаружи. Он из школы вернётся, пойдёт мыть руки, откроет защёлку на двери, а я кааак прыгну на него! Каак зарычу! Нужно только ниткой подцепить головку защёлки, прикрыть дверь, подтянуть защёлку к скобе и потихоньку её туда задвинуть. Нитку забрать. И сидеть тихо-тихо, ждать.
Что-то долго он сегодня не идёт, я тут в темноте и духоте, мне это уже порядком надоело, но выйти всё равно не могу! Ага, вот и он, дверь входная хлопнула. Приготовиться...
- Рррррррррррр!!! Ааааааа!!! - я кидаюсь на открывшего дверь ванной комнаты брата, почти запрыгиваю на него, но слышу почему-то женский вскрик... И брат слишком мягкий какой-то. И это вовсе даже не брат, а моя бедная мама. Ну почему мне так не везёт?!

... На эту фотографию смотреть не стоит, я на ней насупленная, как говорит мама. Мне слово "насупленная" не нравится, кажется похожим на "насопленная". А я тут просто очень невесёлая, хотя и сфотографирована в свой день рождения. Почему невесёлая? Да потому, что это был самый грустный в жизни день рождения.
Вообще-то, дни рождения я люблю. И свои, и не свои. Главное - чтобы пришли гости. Весёлые, шумные, пахнущие духами, с подарками и цветами, все бы принялись обниматься-целоваться, меня хвалить непременно - как выросла! Как на папу-маму стала похожа!
Чтобы уселись к столу, начали есть, просить друг друга - передайте, пожалуйста, вот это и вон то, и мамину стряпню хвалить: ммм, как вкусно! И разные взрослые истории и анекдоты рассказывать, каких каждый день в нашем доме не услышишь, потому что они совсем чуточку неприличные, в них слово "жопа" есть. Такое слово у нас дома не говорят. Но гостям всё можно.
А после чая с наполеоном всем хочется петь. Все и поют, и я с ними вместе - меня даже спать не гонят. В такой день мне всегда радостно, никто меня не ругает и есть не заставляет, а папа много улыбается - это тоже бывает редко.
Мой день рождения в апреле, почти в конце. Апрель уже начался, и до дня рождения осталось всего две недели! Две ужасно длинные недели... Их нужно перетерпеть.

Терпеть трудно, но я всегда стараюсь, честное слово! И разве виновата я, что перед каждым днём рождения мне непременно попадаются на глаза подарки, которые мама покупает заранее и прячет в платяном шкафу среди своих кофточек и шарфиков!
Эти подарки меня зовут, просто кричат из шкафа: мы тут! Конечно, я их вынимаю, примеряю, потом аккуратно кладу на место, но мама почему-то всякий раз узнаёт, что я лазала в шкаф. И ругает меня за это. Она даже ключ от шкафа прятала в папин секретер - не помогло, ключ тоже попался мне на глаза, когда я обшаривала большие и маленькие жестянки из-под печенья и конфет.

Но на этот раз подарок не от мамы. Его прислала из Москвы мамина сестра. В коробке, обшитой белой тканью, с написанным на ней синим химическим карандашом адресом. С сургучной печатью на шве. И я знаю, что в этой коробке! Там - кукла. Немецкая, резиновая, с волосами, которые можно расчёсывать. Куклу зовут Тереза.
Кукол-девочек у меня нет. Зато есть настоящий младенец из папье-маше. И он вовсе не кукла, потому что живой, я это точно знаю. Мы играем с ним в войну. То есть, он-то не играет, играю я: прячусь с ним от фашистов в кладовке, или - я партизанка, а он - спасённый мной ребёнок. Я придумываю много разных игр, но в них нет места куклам-девочкам в красивых платьях.
Тереза - другое дело. Во-первых, её можно купать. Во-вторых, у меня никогда не было резиновой куклы.

И зачем эта посылка пришла так заранее?! Мама принесла её с почты и даже прятать не стала, положила на шкаф. Взяла с меня честное слово, что я не стану открывать посылку, - и уехала в командировку в Ленинград.
Ну разве можно так мучить ребёнка? Я вся исстрадалась. Сниму коробку со шкафа, покручу-поверчу её, встряхну - и слышу, как тихонько там стучит моя Тереза: выпусти меня!
А мне уже целых пять дней грустно без мамы... И нужно хоть немножко себя развеселить. Я только одним глазком гляну, какая она, эта кукла. Всё равно ведь мне скоро её подарят. Нитку эту, которой ткань зашита, разрежу, а потом опять зашью, никто и не узнает! Я очень осторожно, вот так - стежок за стежком - с одной стороны нитку вытяну... Вот один угол ткани и открылся! Теперь мне видна коробка, красивая такая, разноцветная. Осталось только вытащить её из обшивки, развязать тонкую атласную тесёмку на ней - и...
Здравствуй, Тереза!!! Какая же она красавица! Я даже не буду вынимать её из коробки, просто посмотрю. Волосы у неё как настоящие человеческие, тёмные, блестят, причёска на мою похожа, а лицо совсем не кукольное, ну, не такое, какое у всех кукол на свете. И одежда на ней нарядная: красная кофта с вышивкой на груди, белая плиссированная юбка, белые трусики под ней, носочки белые и туфельки тоже. Интересно, какого цвета у неё глаза? Ладно, я выну Терезу из коробки на минуточку, ничего же не случится! Вот и глаза открылись. Карие! У моего младенца - синие, а у Терезы карие. Мои дети друг на друга совсем не похожи. Ну и что?
Тереза вкусно пахнет. Как леденцовая конфета. Даже вкуснее. А что это ещё в коробке лежит? Расчёска! Маленькая игрушечная расчёска. Как легко ею расчёсываются Терезины волосы!
Всё-всё, Терезу - на место, коробку засунуть в обшивку, ой, что это? Кусочек сургуча! И ещё кусочек... Сургуч раскололся. Какой ужас! Его ведь не склеить. Всё пропало! Зачем я открыла посылку? Ведь осталось всего девять дней до дня рождения. Что же теперь будет?!

Папе я, понятно, ничего не говорю. Но вот звонит мама. О чём-то интересном рассказывает, папа удивляется - ну надо же! - и передаёт мне трубку: мама хочет с тобой поговорить. Ох!
- Дочуронька! - какой весёлый у неё голос! Конечно, она ведь ещё не знает... - Как ты там без меня? Слово своё держишь?
Можно было бы и соврать, но тогда потом влетит ещё и за враньё. И я признаЮсь:
- Мамочка, я не выдержала! - и реву в трубку. Мне жалко огорчать маму, и жалко себя, потому что сейчас мама рассердится, станет меня ругать, а я так по ней соскучилась! И мне хочется, чтобы она говорила со мной ласково.
- Ты открыла посылку? - голос мамин сразу стал жёстким. - Как же так? Ты ведь обещала! А я собиралась тебе сюрприз сделать. Мне тут директор зоопарка хотел двух тигрят для нашего зоосада передать, но пока они маленькие, их нужно подержать хотя бы месяц дома, чтобы окрепли. Вот я и думала привезти их к нам. Но теперь, раз ты так некрасиво поступила, тигрят заберёт домой кто-нибудь другой.
Кажется, у меня сейчас разорвётся сердце! И лёгкие. Потому что я кричу в трубку - нет! Не кто-нибудь другой! Пожалуйста, прости меня, мамочка! Я никогда в жизни больше не открою ни одного подарка! И мне вообще больше никогда никакие подарки не нужны! Привези нам тигрят, я тебя умоляю!!!
- Ты этого не заслуживаешь, - говорит мама раздражённо, - верни трубку папе.

Всё. Я наказана. Страшно наказана. У меня не будут дома расти тигрята. Теперь можете меня ругать, кричать на меня, забрать у меня Терезу - мне больше ничего уже не нужно. Никакого дня рождения. Я вас ненавижу.
Я иду в комнату и пишу письмо. Себе самой, взрослой. "Сегодня 16 апреля. Самый несчастливый день в моей жизни. Через девять дней мне исполнится 10 лет. Вспомни этот день и никогда о нём не забывай! Когда у тебя будут дети, не сердись на них и не ругай за то, что они нашли спрятанный подарок. Это их подарок, и они имеют право увидеть его, когда им вздумается. Не наказывай их за это. Тогда они не станут тебя ненавидеть." Я запечатываю письмо в почтовый конверт и кладу его во взрослую книгу, которую, конечно, буду читать, когда повзрослею - двенадцатый том полного собрания сочинений В.И Ленина...

Ленинская книжка оказалась ненадёжным хранилищем - письмо из неё исчезло. Но это ничего, я о нём помню. И когда у меня появились дети, подарки ко дню их рождения я от них не прятала. Всё было совсем наоборот! Мне самой позарез хотелось им эти подарки показать. Они отказывались - не надо, зачем? Подаришь в день рождения. Но нет, мне не терпелось: ну давай покажу, пожалуйста! А потом спрячу. И ты сделаешь вид, что не видел ничего. Давай, а? И они нехотя соглашались: ладно, показывай уже! Я показывала - и успокаивалась. Теперь можно ждать - и неделю, и две, ведь все довольны. А я - больше всех.

...Смешная фотография - на ней мне лет двенадцать. Я тогда в юннатском кружке занималась, и мы в зоосаде помогали животных кормить - кроликов, свинок морских, нам за это разрешалось их гладить. А на фото я ужа вокруг шеи обвила - вроде, удав меня душит. Кажется, мы с этим ужом друг другу понравились, во всяком случае, я от него была в полном восторге! О чём и поведала в классе. А на следующий день на уроке украинского... Конечно, я испугалась вначале - что-то мокрое, холодное и живое скользнуло мне за шиворот! И сидящий позади одноклассник давится от смеха.
В туалете я это мокрое и холодное извлекла наружу - маленький ужик, сантиметров сорока в длину. Непременно нужно показать его дома и потом уже выпустить на волю.
Дома я положила ужика в таз с водой, насыпала туда хлебных крошек, но бедная змейка их не ела, а всё кружила и кружила по днищу таза, и у неё, наверное, закружилась голова. Ужика затошнило и вырвало. И вдруг то, чем его стошнило, - круглое с крохотными хвостиками - принялось быстро плавать в тазу! Значит, ужик, прежде чем попасть мне за шиворот, хорошенько пообедал головастиками. Мне сразу расхотелось ждать вечера и показывать содержимое таза домашним, ужика вместе с головастиками я выпустила в ближайшее парковое озеро.

Последняя фотография в этом альбоме - я и малярная кисть. Вернее, малярная кисть - и я, кисть на переднем плане. Почему я малярничаю? Потому что у нас ремонт. Ну, не совсем ремонт. Скорее, побелка отдельно взятого помещения. В данном случае, кухни. А всё из-за любви к детективам. Что-то такое показывали по телевизору, кто-то стрелял, кто-то за кем-то гнался - мы переживали, напряглись, и тут - бабах! Что-то взорвалось в кухне... Страшно, конечно. Но пойти посмотреть нужно. И мы пошли - гуськом, папа впереди. Включил свет, а там!.. По потолку, по стене, по окошку, что между кухней и ванной комнатой, тягучими струями медленно растекаются светло-коричневые кляксы. И соблазнительно пахнет варёной сгущёнкой.
- Завтра с утра всё соскребёшь, - говорит мне папа.
"Пропала суббота, - жалею я, прикидывая объём работы, - и воскресенье, видимо, тоже." Но сейчас мне жальче всего любимую сгущёнку, безответственно забытую на плите.
Мы возвращаемся досматривать кино, ещё не вполне осознавая, что готовит нам завтрашний день.
Ранним утром забежала соседка за солью. Или сахаром. Да не важно, за чем именно, важно, что прошла она за мамой на кухню, глянула по сторонам и озадачилась:
- А что это у вас такое... эээ... необычное повсюду?
- Как? - якобы удивляется мама, - разве вы не знаете, что сейчас модно так красить?
- Первый раз вижу! - тушуется соседка. - Оригинально, мне нравится.
Мне это не нравилось вовсе. Застывшие натёки сгущёнки соскабливались со стены острым ножом вместе со штукатуркой, оставляя на очищенной поверхности жирные пятна. Ни мылом, ни какими бы то ни было другими средствами эти пятна не смывались. Маляр, которого пригласили (я ему помогала, вину свою искупала...), возился с потолком и стенами целую неделю: пятна проступали и через третий, и через четвёртый слой побелки. Когда же наконец удалось их забелить, слово "сгущёнка" по крайней мере год несло суровое наказание и считалось почти ругательным.

...Эти фотографии в старом альбоме уже никому ни о чём не расскажут, не напомнят. Да и вряд ли на них кто-то когда-то будет смотреть. Ну, разве что мои дети. Разочек. Когда меня не станет. И тогда, может быть, они даже прочтут этот рассказ...

© Рене Коэн, 2014
Дата публикации: 16.01.2014 00:32:21
Просмотров: 2606

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Елена Хмелевская [2014-01-18 22:57:43]

Мило? По-моему, так просто хорошо, даже отлично написано. Немного грустный ностальгический юмор детских впечатлений, прекрасный текст, воспринимаемый легко и тоже чуть грустно - рассказ точно удался, и даже очень, по-моему.))

Ответить

Рене Коэн [2014-01-18 23:19:56]

Мне и писалось легко и грустно... Спасибо, Лена, большое за Ваш отзыв.

Юрий Орлов [2014-01-17 22:23:55]

Захотелось посмотреть старые фото и хорошенько покопаться у себя в памяти. Такое чувство, что рассказ про Синего кто-то уже рассказывал. Не помню кто. Покопаюсь, вспомню. По-моему, это лучшее из того, что ты написала.

Ответить

Рене Коэн [2014-01-18 01:52:46]

Юра, про Синего рассказывала тебе я, когда мы ехали в автобусе. И тогда я огорчилась, что в этот свой приезд с ним не встретилась. И тут на остановке в автобус вошёл он, Толик! И я сказала тебе - нееет, всё отлично! Вот он, Синий! Помню твоё удивление...

Константин Эдуардович Возников [2014-01-16 02:39:33]

Мило. Собственное детство вспомнилось

Ответить

Рене Коэн [2014-01-16 03:16:22]

На это и надеялась...