Полуденной азии врата. часть 1. гл. 1-2

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 75756 знаков с пробелами
Раздел: "Тетралогия "Степной рубеж" Кн.I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

— Год назад я подал в Правительственный Сенат прошение сибирских дворян, с сорока подписями. О приравнении, стало быть, оных к русским дворянским фамилиям. И что вы думаете?.. В ответе Правительственного Сената было сказано: «Сибирский дворянин, не есть звание, а чин низших служилых людей, подобно боярским детям, казакам. И к русским дворянским родам приравнен быть не может». А коль есть сибирские дворяне отдельно от России!

Примечания автора к главам, в конце данной публикации.

Пролог. Год 1759.

«Есть ли кривое слово
В том, что сказал я, тюрки!
Воины, мне внимайте!
Вырезал я на камне,
Как вы, народ собирая,
Крепили союзные узы...
Юоллы-тегин»[1*].

Зимнее солнце шло к закату. В степи его было хорошо видно, красным яблоком оно скатывалось за бесконечные бугры искрящегося снега. По обозначенной вешками дороге, тянулся обоз из пяти саней. Подгоняя тягловых саврасок, ямщики поминали матушку, чем вызывали оживленный смех молодых женщин, сидевших на дровнях и идущих рядом.
Пряча голые руки в большие, не по размеру, мужские тулупы, женщины шли медленно, не торопясь. Заставляя двигаться быстрее, сопровождавшие обоз солдаты, подталкивали их, время от времени, пуская бранное слово. Но девицы не молчаливые лошади, отвечали служивым довольно едко. Словесная перепалка меж ними, то вспыхивала, то угасала.
Ехавший впереди обоза всадник, приостановил черного как смоль коня и обернулся. Из-под распахнутой шубы был виден офицерский мундир. Букли парика от ветра растрепались, треуголка съехала к левому уху. Согласно уставу, обильно насыпанная на косичку пудра переместилась на гриву жеребца и, смешавшись со снежной крупой, превратилась в неприглядную коросту.
Запахивая полы шубы, он крикнул:
— А ну угомонись! Чего гам подняли!? Разговору с арестантками не иметь!
— Андрей Игнатьевич, так ведь они сами, норовят словом задеть! Больно на язык остры! — виновато ответил солдат, что поближе.
Подзывая, офицер махнул рукой.
— Ну, стервы, погодите у меня! — пригрозив женщинам кулаком, тот поспешил к всаднику.
За спиной послышались крики, какая-то из бабенок лихо свистнула. Солдат хотел обернуться и рявкнуть на строптивицу, но передумал.
Подбежав к конному офицеру, он вытянулся во фрунт и бодро доложил:
— Старший солдат второй роты Ишимского нерегулярного полка Спиридон Крутиков до господина поручика прибыл!
— Далеко еще до крепости?
— Версты три... Может и больше. Только вот... — Спиридон споткнулся и замолчал.
— Докладывай! Чего: «вот»?
— Поземка, ваше высокоблагородие! Ветер. И солнце перед закатом красное было.
— Ну и, что сие означает?
— Сразу видно, Андрей Игнатьевич, что в степи вы человек новый. Плохо дело, ваше благородие. Если заметет, через полчаса свету белого видно не станет. Что небо, что земля, — все едино будет! Дорогу враз потеряем. Вот, я бабам и говорю: поспешать, дескать, надобно. А осужденные упорствуют, идти не хотят!
— Думаешь, заметет? — прикрывая от ветра лицо, поручик осмотрел пасмурное небо.
— Заметет, ваше благородие.
— Коль так, вели солдатам баб подгонять. А кто в почин не пойдет, разрешаю: не только словом, но и делом сему способствовать.
— Слушаюсь, Андрей Игнатьевич! — весело отозвался Спиридон. — Сейчас, ваше благородие, я их мигом угомоню! Было бы сказано.
Крутиков лихо, насколько позволял глубокий снег, развернулся и гаркнул:
— Подтянись, Евино семя! Ноги, ноги шире расставляй. Мать вашу! Не задерживай!
— А нам подол не позволяет! — ответила высокая статная девица, черными очами озорно глянув на молодого поручика. — Может, прикажите снять?
— Акулина, опять препираешься? — спросил солдат, подталкивая ее вперед.
— А я не тебе, прыщ! — увернувшись от толчка Спиридона, ответила она. — Перед тобой белы ноги обнажать, мне никакого резону нету. Вот если только, господин поручик, желает поглядеть? Так как, ваше благородие, господин офицер? Изволите указать оголить, аль нет?
Поручик ударил шпорой коня...
Ветер резко усилился. Твердый, лежалый снег срывало с сугробов и, поднимая крученым столбом вверх, с силой обрушивало на людей. Белая пелена закрыла горизонт плотной стеной от земли до неба. Накатываясь, она неумолимо приближалась.
Упряжные савраски первые почуяли надвигающуюся угрозу. Испуганно заржав, они встали, отказываясь идти дальше. Боязнь животных перед разбушевавшейся стихией передалась и обозникам. Теперь никого не надо было подгонять. Совместными усилиями, женщины и солдаты тянули лошадей за упряжь, медленно двигаясь по снежной мгле.
Буран настиг обоз мгновенно. Людям казалось, что они попали в ватное облако. Твердая земля далеко внизу, и ногами ее уже не достать. Сани просто тонули на ходу, их приходилось вытаскивать из непроглядной белой пучины и двигать дальше. Липкий снег затмевал путникам глаза, забивался за шиворот и в обувку.
От неимоверной натуги лошади тяжело хрипели, задыхались и обозники. Едва видимая дорога, совершенно сравнялась с бесконечной степью. Лишь полутораметровые вешки из прутьев тальника указывали верный путь людям, бредущим на ощупь среди бесконечных сугробов...
— Стой... куда!? Стой, говорю! — раздался крик солдата в конце обоза.
Помогая женщинам толкать застрявшие в сугробе сани, Спиридон обернулся пытаясь разглядеть кричавшего.
— Остап, ты чего?
— Вот, бисова баба! Сбегла!
— Кто сбежал?.. — разворачивая коня и, пролетая мимо Крутикова к последним саням, спросил поручик.
Старший солдат поспешил за ним.
— Да это... из клейменных! — раздосадовано ответил Остап. — Тулуп с плеч скиданула и айда в поле. Под тулупом-то одна рубаха белая!.. То-то я смотрю, как мы из Скопинской крепости вышли, она все жмется да полы потуже запахивает. Видно, еще при ночлеге разделась стерва! А сейчас тулуп с плеч скиданула, два шага и нет ее! Как же теперь-то, господин поручик?
— Чего заладил: скиданула, скиданула! Говори толком. Из клейменных... Мария? — вместо офицера, спросил подскочивший Спиридон.
— Она. Мария и есть!
— Говорил я, ваше высокоблагородие, не стоит ее брать. Беглая! Коль человек один раз сбег, то и второй может сподобиться. Это как у висельников: сколь с петли не снимай, все равно повесится! — вздохнул Крутиков и напустился на Остапа: — Ты-то, чего рот раззявил? Мать твою! Вот придем в крепость, получишь от коменданта шомполов десяток за ротозейство. Господином бригадиром велено пятьдесят девиц до подполковника доставить. А теперича их на одну меньше. Тьфу, ты господи! Была Мария и нет ее...
— С комендантом фортеции Святого Петра я сам поговорю. Солдат здесь ни причем, — подал голос поручик. — И вправду, невидно не зги!
Снежным вихрем у офицера снесло треуголку и пришпиленные к ней букли. Озираясь по сторонам, он пытался их отыскать.
Видя беду поручика, Крутиков достал из-за пазухи меховой треух.
— Возьмите, ваше благородие. Теплее и при ветре на голове держится. А про шомпола я так сказал, для острастки. Господин подполковник добрый, нижние чины таким угощением не пользует. В крепость прибудете, сами все и увидите.
Поручик с наслаждением натянул треух на голову, он был мягким и теплым.
— Спасибо, Спиридон. Сколь бы комендант добр к ротозейству не был, все же надо бы нам подумать, как остальных не растерять.
— Ваше благородие, — несмело обратился к нему Остап. — Сам я с Днепра. Так у нас в Малороссии степи меньше, но бураны такие же. Чтоб не потеряться, мы песни спиваем.
— Песни?
— Ну да, песни.
— Спиридон, прикажи-ка женщинам песню учинить! Коль замерзнем, так с песней.
В ответ солдат окрикнул высокую женщину:
— Акулина, говаривали мне, что ты голосом больно певучая. Запевай, а мы разом подтянем!
— Была охота! Снег в рот налетит! — вымолвила та, выталкивая сани из сугроба.
— А со мной пререкаться? Не налетит!?
— Это мы завсегда, пожалуйста. Одно удовольствие смотреть, как из вас пар идет.
— Акулина, как тебя по батюшке? — спросил поручик, подъезжая к ней.
— Селивановна я, господин офицер.
Неожиданный вопрос молодого барина унял ее бойкий задор перед остальными женщинами, и она скромно опустила глаза. Поручику даже показалось, что колодница зарделась щеками, хотя при хлестком, гулявшем в полную силу ветре, это было немудрено.
— Спой нам, Акулина Селивановна, а то затеряемся в степи, замерзнем.
— Какую ж песню спеть? — Акулина подавила в себе минутную слабость и дерзко посмотрела на офицера. — Про любовь, аль как?
— Про что душа пожелает.
— Ну, тогда слушай, господин поручик! Слушай нашу, бабьей каторги разлихую песню, да опосля не отказывайся! Дескать, не слышал.
Прикрывая от снега рот, она запела:

«Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны,
Выплывали расписные,
Стеньки Разина челны…».

Старую разбойничью песню подхватили и остальные женщины-каторжанки. Поручик развернул коня, но петь не запретил. Направив скакуна вперед, он лишь прикрыл лицо рукой.
Получив наставление от Крутикова, Остап поднял тулуп беглянки и понес к саням. Хотел положить, но услышал позади себя шепот:
— Неужто замерз, солдатик? — то была Катька Сундукова, подруга Марии.
— Вещь казенная. Сдать надобно!
— Так и девка казенная. Нет девки, — нет тулупа! Офицер молвил: на метель все спишет.
— Ну, молвил...
— Вот и кинь его на дороге. А застыл, коль? Я отогрею. Приходи, как остановимся.
Остап оглядел Катьку. Округлости выпирали даже из широченной овчинной шубы.
Отбросив тулуп в снег, он спросил:
— Не забудешь обещанного?
— Чего же мне забыть! И сама погреюсь...
Обоз каторжанок под охраной, во главе с молодым офицером, разом нырнул в снежную степную мглу и растворился. Была слышна лишь протяжная песня о лихом атамане Стеньке Разине:

«И за борт ее бросает,
В набежавшую волну…».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.ПЕРЕМЕНЧИВАЯ КРУГОВЕРТЬ.

«…это завоевание восточных народов восточным же, одноплеменным с ними, народом. Это сплав твердого металла со слабым, а не вытеснение неблагородного элемента более чистым. То не цивилизованная Европа отправилась на покорение варварской Азии. То не крестовый поход девятнадцатого века с его нравственными методами. Это варварская Азия после некоторого пребывания в Европе возвращается по собственным следам к своим родственникам».

Джордж Натаниил Керзон[2*].

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

На край высокого крутояра, подмываемого волнами Иртыша, взошли два человека, и огляделись. Это были: седовласый коренастый старик, в мундире Тобольского полка без каких-либо знаков различия, и молодой офицер очень высокого роста. Они медленно прошлись у самомого обрыва и остановились, любуясь окрестностями.
Пожилой мужчина был намного старше своего спутника. Сухощавый, с морщинистым обветренным лицом, он был похож на отставного моряка. В осанке угадывалось величавость. Пока пытливый взор старика оглаживал противоположный, пологий берег сибирской реки, его непокрытую голову взъерошивал июльский ветерок, развивая редкие седые волосы.
Губернатор Сибири тайный советник Ее Императорского Величества генерал-лейтенант Федор Иванович Соймонов осматривал вверенные ему государыней Елизаветой Петровной российские владения. В изработанных тяжелым физическим трудом руках, он крепко держал трость для ходьбы, навершие из моржовой кости которой, украшал крупный рубин. А так же простенькую, из темно-синего льняного сукна треуголку шкипера, с широкими полями времен величественных преобразований Петра Алексеевича.
Молодой спутник губернатора, был в зеленном камзоле. Его длинную шею облегал шарф красного цвета, а на груди округлыми краями блестела начищенная бляха поручика Ревельского полка. Белокурые волосы были убраны в косицу и спрятаны под уставной головной убор. Офицер был настолько высок, что, разговаривая с коренастым Соймоновым, сильно сутулился. Отчего осиная талия поручика, разбухшая от кожаных сумок двух пистолетов и перевязи шпаги, становилась шире плеч и придавала его долговязой фигуре некую конусообразность.
Окинув взором сибирский край, тайный советник обернулся к собеседнику и проговорил:
— Вот здесь, Гаврила Андреевич, и содержалась ханом Кучумом [1] Сибирь. Крепость Искер за земляным валом, тыном да дворцом белокаменным. От которого теперь остались только развалины. Разбросанный по округе необожженный кирпич и заросший бурьяном дичь-камень фундамента.
— Федор Иванович, вы полагаете таковы последствия казацкого вольного правления? — немного на растяжку, певуче спросил офицер. Его голубые, словно небо глаза выразили вопрос.
— Ни в коем случае, дорогой Лилиенгрейн, — отмахнулся губернатор. — Казаки только с виду ужасные, как впрочем, и татары, чуваши, мещеряки, башкиры... А на самом деле: нет людей простодушней и доверчивей. Отойдя от боя, в повседневном быту они как малые дети. Ласковостью, пришлым, их можно долго обманывать, но если разгадают в действиях неискренность, тогда держись! Житья не будет.
— Но казаки русские люди? Вы, Федор Иванович перечислили многие народы, но не русских. Почему?
— В Сибири русский не столько славянин. А тот, Гаврила Андреевич, кто во Христа да в Богородицу верует. Куренные казаки православную веру почитают, потому русские. Юртовские [2] же казаки, кои Магомета чтят — татарами зовутся. А есть еще киргиз-кайсаки, которые ранее казачьей ордой прозывались. И разница меж ними самая малая. Одни в домах сидят, другие в юртах. Вот ты — чухонец. И зовут тебя Габриэль, и по вере ты лютеранин. А солдаты кличут тебя Гаврила Андреевич. Поскольку за своего признали, и в сибиряки приняли. Не каждому пришлому такой почет выпадает. Послужите, дорогой мой, в Сибири подольше, — сами поймете. А не уразумеете! Бог вам судья.
— Разве существует такой народ? Сибиряки?
— Год назад я подал в Правительственный Сенат прошение сибирских дворян, с сорока подписями. О приравнении, стало быть, оных к русским дворянским фамилиям. И что вы думаете?.. В ответе Правительственного Сената было сказано: «Сибирский дворянин, не есть звание, а чин низших служилых людей, подобно боярским детям, казакам. И к русским дворянским родам приравнен быть не может». А коль есть сибирские дворяне отдельно от России! То, стало быть, Гаврила Андреевич, есть и сибирский народ. Который, по разумению сановников к русскому «приравнен быть не может».
— Вы думаете, Федор Иванович, у меня получится стать настоящим сибиряком?
— Коль не думал, не разговаривал бы...
Опираясь на трость, Соймонов сделал несколько шагов, нагнулся и подобрал маленький осколок керамики покрытой голубой глазурью.
Потерев ее рукавом камзола, он продолжил:
— А что касается городка: Ермак в него без боя вошел. Хан Кучум после поражения от казаков на Чувашском мысе еще три года Сибирью правил, а потом в Ишимские степи подался. Опосля смерти Ермака, казаки недалече от того мыса, при впадении Тобола в Иртыш, поставили деревянную крепостицу, и назвали ее Тобол-город. А местные люди, так и обитали в Искере. Никто их здесь ни неволил. Какое-то время еще пожили. Чуток малый. Да сами и разбрелись. Кто в Тобольск ушел, а кто и в Тюмень подался. Все же странная штука — время! Одно обстоятельство оно разрушает, другое возвеличивает.
— В одном месте империи превращаются в развалины, в другом образуются, — задумчиво ответил Лилиенгрейн. — Ничего вечного, кроме слова Божьего, Федор Иванович, на земле не существует.
— Не скажи, Гаврила Андреевич, — старик усмехнулся. — Вот, к примеру, вода! Огнем ее обдашь, — закипит и в пар к небу изойдет. Охладишь коли, — льдом покоится, словно камень. А водой была, водой и останется, только чище станет. Когда я еще мальцом был, в дядьках при мне один чуваш состоял. Стрелецкий пятидесятник Полад. А на подворье того стрельца, жил старец Чибулат. Годков ему тогда было более моего сегодняшнего. И говорил тот старец: ушли, мол, с Поволжья люди, что верят Матери Земле-Воде — Сиб-Ир. Далеко за Урал-камень ушли. Не пожелали стать магометанами, как им великий хан Узбек [3] наказал.
— Вы говорите о староверах?
— И о староверах тоже... Не даром покойный государь наш Петр Алексеевич повелевал раскольников ссылать в Рогервик [4], а не в Сибирь, где их и так весьма довольно. Тянет сюда людишек. Мать Сыра Земля, стало быть, сынов своих к себе призывает. Я когда в Тобольск прибыл, да на Чувашскую гору ногой старческой вступил, тут и вспомнил сказки старца Чибулата. Кои еще в детстве слышал. Татары, что в тобольском подгорье живут, сказывали мне: будто бы золотоордынский хан Узбек в годы своего царствования прислал в Искер триста тридцать три ученых шейха из Бухары, с большим ханским войском. Привести, стало быть, силой народ сибирский под власть Магомета...
Соймонов снова нагнулся и подобрал еще один осколок керамики. Проложив его в карман, он вдохнул:
— И была великая сеча сынов Сиб-Ир и Голубого Неба с теми потомками Пророка. Мазары трехсот тридцати шейхов павших в великой битве разбросаны вдоль Иртыша, Тобола, Оми, Ишима... и других здешних рек. Когда осталось в живых лишь три ученых мужа, только тогда поняли они: в ответ на силу в Матушке Сибири вырастает неимоверная силища, а на ласку и приветливость бескрайнее добродушие и гостеприимство. Поставили тогда они у реки Иртыш мечеть малую и стали проповедовать свою веру убеждением.
— Поэтому в Тобольске людей чтивших Коран, — мусульман, называют бухаретинцами?
Соймонов кивнул. Но, подумав, ответил:
— А может, и нет... Я здесь часто бываю. Вроде камни да бурьян, а тело и душу лечат лучше лекаря. Одним словом Сибирь! Земля Матушка! Я старый моряк, Гаврила Андреевич, и люблю море. Но любовь эта, словно к девице. Душа моя легла к зеленоглазой красавице, а мог бы полюбить и другую. Мать же не выбирают. Матушки-то я совсем не помню. Она умерла при моем рождении. Свою душу, стало быть, мне передала. Так народ бает, а он не соврет. Душа родительницы внутри меня поселилась, и я всем сердцем ее люблю. Так и народ сибирский: не помня истинного лика Матери Земли, что душу в него вдохнула, воображает ее каждый по-своему, но любят одинаково горячо. Когда меня Петр Алексеевич в Голландию послал, как и полагается русскому человеку, я землице родной поклонился, да щепоть в дальнюю дорогу взял... Вот ты, Гаврила Андреевич, думаешь, почему люди с иконами на новое место приходят?
— Свою веру с собой несут.
— Вот именно свою. А какую?.. У чувашей есть обычай такой: если девица выходит замуж и уезжает в отдаленный край к мужу, ей дают веточки священных деревьев, чтобы духи предков помогали ей на чужбине. А иконы ведь сотворены тоже из дерева, что росло на родной земле. Вот и пойди-разбери, где здесь новь, а где старь. Хитер народ-то! Ох и хитер!
— А как же святая церковь? Вера во Христа.
— А ты, Гаврила Андреевич, приметь, как Тобольск расположен. Глазом народа сибирского на него погляди-ка. И увидишь: власть и церковь на горе стоят, а люд разноверный в Подгорье обитает. Малый Воскресенский город и Софийский митрополичий двор, оврагом разделены. Боярский сын Ремезов [5] при Петре Алексеевиче тот овраг рентереей соединил да недавно прапорщик Володского полка Яков Укусников Прямской ввоз деревянным настилом облагородил. Но овраг, он и есть — овраг. Как я не старался, а торговых людишек из Подгорья на гору не переволочь! То бишь, на пустующий три десятка лет Гостиный двор. Ни в какую силу не идут. Говорят: «Внизу у Иртыша торговать будем. Здесь сподручнее». Вот так и Россия. Меж церковной и государевой властью овраг лежит, а народ и вовсе в подгорье жительствует. И в гору не спешит, ему в низах как-то сподручнее.
— Не боитесь, Федор Иванович, столь крамольные словеса высказывать?
— Я в своей долгой жизни, Гаврила Андреевич, смерть не раз повидал. И на дыбе, мне висеть тоже приходилось. Ровно через год двадцать лет будет, как приговорен, я государыней Анной Иоанновной, земля ей пухом, к четвертованию и отсечению головы...
— Простите, Федор Иванович, что невольно напомнил вам о том времени.
— Чудак-человек... Разве такое забудешь... Да и от пережитой несправедливости, лишь дурак озлобится. А умному человеку, польза случится. Побывав там, куда Макар телят не гонял, я смотрю на каторжан, и людей в них вижу. Потому, и распорядился пустующий Гостиный двор приспособить под комнаты для прибывающих в Сибирь острожников. Кормить их велю и в колодках стараюсь не держать... — Соймонов замолчал и через короткую паузу продолжил: — Поди, заждались нас на шлюпе [6], Гаврила Андреевич. Ступай-ка на реку и предай шкиперу: вице-адмирал повелел готовиться к отходу. А я еще постою чуток, мысли приведу в порядок.
Отвесив губернатору уважительный поклон, поручик без лишних слов поспешил выполнять приказание.
Оставшись один, Федор Иванович снова всмотрелся в раскинутые за Иртышем просторы, а перед глазами степенно, чередой прошла вся его долгая и непростая жизнь. Жизнь «Птенца Петрова», солдата, навигатора, высокого государственного сановника и каторжанина...
Почти полвека минуло с тех пор как Петр Алексеевич, сняв треуголку шкипера со своей державной головы, подарил ее гардемарину московской математико-навигационной школы Федьке Соймонову, перед отправкой в Голландию для практического постижения морского искусства. Трость с рубином в навершии, ему даровал кабинет-министр императорского двора Артемий Петрович Волынский [7]. На протяжении долгой жизни, он бережно хранил лишь эти две вещи, нисколько не скорбя расставаясь с чинами и почестями, как никем другим заслуженными собственной кровью и потом...
Федор Иванович Соймонов родился в Московской Руси и был человеком прошлого столетия. Он появился на свет, когда будущему реформатору России Петру Великому исполнилось только десять лет. Годы детства он провел в Цивильске [8] у своего деда Афанасия Андреевича. Это был маленький, укрепленный валом городок, насчитывающий не больше пятисот жителей, большинство которых были крещеные чуваши. Воспитывал отрока стрелецкий пятидесятник Полад. Днем он учил Федора военному искусству, а по вечерам рассказывал чувашские сказания.
Полад повествовал Федору, что в давние времена на месте основного царем Борисом [9] городка стояла булгарская крепость Тухчин. Или Сюрби-хола, так Цивильск называл седой старец Чибулат, доживавший свой век на подворье стрельца. Подтверждая слова Полада, он говорил: «Тухчин населяли могучие богатыри и прекрасные девы, покланявшиеся Матери Земле-Воде, но золотоордынский хан Узбек привел на землю чуваш проповедников Ислама и раскололись сыны единой Матери. Многие приняли мусульманство, другие потянулись к Москве обретя себя в православии, но были и такие, что не оставили Мать Сыру Землю в забвении. Они ушли на север. Туда, где Сиб-Ир сильна верою своих сыновей».
Для юного Федора это были лишь красивые сказки, через которые он впитывал язык народов Поволжья, по-детски чувствуя свое родство с ними. Соймонов и не предполагал тогда, насколько, для него в дальнейшем, окажутся необходимы знания простого люда.
Дед Федора, стольник царя Алексея воевода Серпуховской и Цивильский, почитал Старину [10] и не признавал Петра Алексеевича царем. Как и большинство староверов, он считал его порождением антихриста [11]. Но Афанасий Андреевич не чинил государю измены, потому что не хотел видеть на русском престоле и царевну Софью [12]. Узнав о массовой казни стрельцов на лобном месте в Москве, в том числе и единственного сына полуполковника Ивана Афанасьевича Соймонова, он захворал, слег в горячке и вскорости скончался.
В расположенный на берегах Большой Цивили городок, приехал новый воевода. Осиротевшему Федору пришлось покинуть места, где он вырос. Попутчиками в неведомое ему были стрелец Полад и юношеская жажда познаний окружающего мира.
К тому времени Соймонову исполнилось семнадцать, но отрок был сын полуполковника казненного за измену. К тому же весьма неучен. Вся его грамотность состояла из знания старенького Молитвослова [13] покойной матери, с таковым наследством пойти он мог лишь в государевы рекруты. После роспуска стрелецких полков, государство лишилась войска. С ноября 1699 года Петр стал спешно создавать новую армию. За полгода было сформировано двадцать семь полков европейского образца. В новой армии, старых механизмов сплоченности и единства больше не существовало. Пропала взаимосвязь меж ними, основанная на проживании в стрелецких слободах, родстве и преемственности воинской профессии. Рекруты Петра Алексеевича, по сути дела, были те же стрельцы, но перемешанные в полках и поставленные под начало иноземных командиров.
Солдаты новой Российской армии не знали друг друга, а офицеры-чужестранцы не хотели знать солдат. Петр утвердил первый воинский устав, позаимствованный у Венгрии генералом Адамом Вейде [14], согласно которому в полках стали применяться дисциплинарные взыскания, в виде битья нижних чинов шомполами. В итоге, после поспешных нововведений, в лето 1700-е более сорока тысяч вооруженной толпы под началом принца де Круа [15] вошли в приделы шведской короны и осадили Нарву.
Воинская наука, преподанная Соймонову Поладом, погибшем в бездарном сражении под Нарвой, весьма пригодилась Федору, он был один из тех, кто вышел из поражения, не уронив своей чести. Участвуя в Северной войне в самое трудное первое десятилетие, Федор Иванович как-то увидел не знакомую ему доселе красоту: пенистое, неистово бушующее море. Впечатление, которое оно произвело на Соймонова, и определила его дальнейшую судьбу, на всю оставшуюся жизнь.
Лишь однажды вдохнув широкой грудью соленый бриз моря, Федор навсегда захотел стать моряком. Еще в 1701 году Петром Алексеевичем в Москве была основана школа «математических и навигацких, то есть мореходных хитростных искусств учения». Школе велено было состоять в ведении оружейной палаты, а в ученье набирать бесплатно «добровольно хотящих». Таким добровольно хотящим и оказался захудалый дворянин из боярских детей недавно образованной Казанской губернии [16] Федор Соймонов.
В учении Федор являлся переростком. Он был старше своих товарищей на добрый десяток лет, но житейская смекалка, воинский опыт и огромное желание познать морское дело во всех его нюансах позволили ему блестяще окончить навигационную школу. В возрасте тридцати лет Соймонов сильно выделялся перед другими гардемаринами и, заметив его в строю на выпускном параде, Петр одарил Федора своей широкополой треуголкой шкипера Михайлова.
— По Сеньке и шапка», — проговорил он тогда, похлопав Соймонова по крепкому плечу.
Государь в нем не ошибся. Три года Федор Иванович Соймонов провел в Голландии, а по возвращению был послан Петром на Каспий, где он составил карту местности и подробно изложил «Описание Каспийского моря, от устья реки Волги, от притока Ярковского, до устья реки Астрабацкой». Уже в чине капитан-лейтенанта Федор Соймонов участвует в Персидском походе [17]. Командуя четырнадцатью малыми судами, он смело, гранича с наглостью, заходит в Энзелинский залив и с наскока захватывает город Решт [18].
В 1726 году Адмиралтейская коллегия переводит Соймонова с Каспия на Балтику, и он снова видит изменившее его жизнь море, но теперь Федор Иванович не солдат, он моряк, навигатор. Контр-адмирал Балтийского флота Российской империи.
В 1739 году указом Анны Иоанновны Федор Иванович назначается генерал-кригскомиссаром на должность вице-президента Адмиралтейской коллегии с чином вице-адмирала. Сблизившись с кабинет-министром Артемием Волынским, Соймонов издает «Экстракт штурманского искусства. Из наук, принадлежащих к мореплаванию, сочиненный в вопросах и ответах для пользы и безопасности мореплавателей». Под его непосредственным наблюдением Адмиралтейской коллегией переводится и издается «Светильник морской», подробное описание Восточного, или Варяжского, моря. В эти годы гидрографом Федором Ивановичем Соймоновым составляется карта Белого моря [19].
Но среди окружения императрицы Федор Иванович славился не своими научными изысканиями, а неудержным нажитием на свою светлую голову влиятельных врагов. Вице-адмирал был непримиримым искоренителем многочисленных беспорядков и злоупотреблений в морском хозяйстве, это не нравилось многим. В числе недовольных гордым «птенцом» покойного Петра оказался и всесильный временщик Бирон [20]. А вот друзей у талантливого навигатора и гидрографа было мало. Федор Иванович не умел обзаводиться нужными знакомствами, и когда над Волынским нависла грозовая туча опалы, он остался один из немногих, кто еще навещал его дом в Санкт-Петербурге.
При последней их встрече, в начале апреля 1940 года Артемий Петрович уже состоял под домашним арестом и был печален. При расставании, он подарил Федору трость и посоветовал опираться на нее в своем дальнейшем пути. Через три дня Волынского забрали в Тайную канцелярию.
В скорости и сам вице-адмирал Соймонов был опрошен государевым советником Неплюевым, разбиравшим бумаги Волынского по указу императрицы.
Главный командир войск в Малороссии, Иван Иванович Неплюев сочувственно отнеся к конфиденту опального премьер-министра. С Федором Ивановичем они были ровесники и оба причислялись временщиком Бироном к воспитанникам Петра Алексеевича. Кабинет-министр Волынский и его конфиденты: Еропкин, Хрущев, Соймонов и другие, обвинялись, в желании возвести на Российский трон дочь Петра Елизавету. Положение самого Неплюева, как любимца покойного государя Петра, было весьма шатким, и помочь Федору Ивановичу он мог только лишь искренним сожалением, о происходящей с его персоной несправедливостью.
Приговор Правительственного Сената под негласным руководством Бирона был жесток. В нем говорилось следующее: «Волынского, яко начинателя всего того злого дела, живого посадить на кол, вырезав у него предварительно язык. Конфидентов его четвертовать, и затем отсечь им головы. Имения казненных конфисковать...».
23 июня 1740-го года приговор был представлен на подпись императрице. Совершенно не склонная к милосердию Анна Иоанновна неожиданно смягчила его, указав на полях: «Головы Волынского, Еропкина и Хрущева отсечь, а остальных «конфидентов» после телесного наказания сослать навечно.
Товарищей Федора Ивановича придали лютой казни 27 июня. Им отрубили головы за то, что они не могли равнодушно смотреть как герцог Бирон и его многочисленные курляндские родственники, внедряя «европейские порядки в азиатской России», расхищают ее. Нагло растаскивают по своим баронствам, служа лишь неутолимой жажде наживы.
Благодаря стараниям Неплюева или Божьему проведению, Соймонова обошла кровавая участь соратников по убеждениям, но как единомышленник казненных, он был лишен всех чинов. Публично наказан кнутом, и сослан на каторжные работы в Охотск [21], дальневосточный порт на берегу Тихого океана.
Чертову дюжину лет провел Соймонов на каторге в Приморском крае, работая на золотом руднике вблизи реки Охты. Там ему пригодились закалка солдата и знания поволжских языков, очень схожих с наречиями большинства каторжан и местных жителей. Несмотря на высокие чины, он сумел остаться человеком неприхотливым во сне и пище, понимающим простой, разноголосый и многоликий люд, именуемый сибиряками. Еще помогали ему выжить: запах соленой воды, ветры Охотского моря и шум волн безбрежного океана.
Елизавета Петровна вспомнила о пострадавшем из-за нее конфиденте казненного кабинет-министра лишь через десять лет после своего воцарения. Разбирая его дело 1741 года, связанное с арестом Неплюева за участие в осуждении Артемия Волынского, кто-то из лизоблюдов узрел в бумагах показаний Соймонова слова, косвенно уличавшие дочь Петра в хотении власти. Прошло время, и в 1753 году Федора Ивановича все же освободили от каторжных работ, но не вернули былых чинов и привилегий, кроме сословного. Он снова являлся мелкопоместным провинциальным дворянином Казанской губернии, и не более того.
Но вернуться в Цивильск, бывшему вице-адмиралу было не суждено, да и не хотелось. В возрасте семидесяти одного года Федора Иванович указом Правительственного Сената неожиданно назначается главой экспедиции по описанию забайкальской реки Шилки от истоков до устья. Соскучившись по исследовательской работе, он блестяще проводит географическую экспедицию в Забайкалье и доказывает Елизавете, что его преклонные лета не помеха для дел государевых.
В 1757 году, в возрасте семидесяти пяти лет Соймонов получает чин генерал-лейтенанта, тайного советника, что в морском ранге равняется вице-адмиралу, и назначается губернатором Сибири. Первым что он делает на посту наместника самой огромной Российской губернии — открывает в Охотске морскую школу, куда набирает местных жителей, сыновей простых рыбарей…
У берега качался на волнах шлюп баркас «Малый». Явно беспокоясь за Соймонова, по его палубе расхаживал коренастый, немного полноватый, краснощекий, с мясистым конопатым носом шкипер Вторушин и с укоризной бросал взгляд на поручика, оставившего губернатора одного. Словно мальчишка, тайный советник Ее Императорского Величества, с азартом, спустился с крутого яра по узкой извилистой тропинке прямо на деревянный плот, приспособленный для швартовки.
— Разве можно этак сигать!.. В ваши-то годы, Федор Иванович! — с явным облегчением проворчал шкипер — Почитай вам уж восемьдесят через два лета будет.
— Только так, Кузьма Лукьянович, — ответил ему Соймонов, взойдя на палубу. — Иначе не губернией верховодь, а лежи на печи и жуй калачи.
— Поднять штандарт! Адмирал на борту! — вынув шпагу и отсалютовав ею губернатору, громко скомандовал шкипер.
— Я ведь не адмирал, Кузьма, сухопутный ныне человек. Тайный советник. Не по чину команда.
— Для меня вы, Федор Иванович, наипервейший адмирал. Не поменял бы я Балтийское море на Иртыш-реку, если бы считал иначе.
— Тогда командуй отход на Тобольск.
— Есть командовать отход на Тобольск, — гаркнул шкипер и засвистел в боцманскую дудку. — Отдать швартовы. Курс норд-норд-вест.
Набранные из Тобольского, Олонецкого полков два десятка солдат и обученные шкипером Кузьмой Лукьяновичем Вторушиным морскому делу сработали отход слаженно, доставив старому моряку явное удовольствие.
На флагштоке взвился флаг вице-адмирала — белый с синими перекрестными полосами и одной синей линией понизу. Однопалубный, водоизмещением в четыре тонны двадцати двух весельный шлюп-баркас по прозванию «Малый», плавно отчалил от плота-пристани и пошел по течению сибирской реки.
Сорока футов [22] длины и двенадцати ширины, с парусной мачтой и двумя пушками: пятифунтовым фальконетом [23] на носу и десятифунтовым на корме, выглядел он внушительно. Плоский остов позволял шлюпу, изготовленному в Тобольске карельскими и архангельскими мастерами Олонецкой губернии, без труда преодолевать речное мелководье.
Пройдя по доскам палубного настила, Соймонов увидел, как почти двухметровый поручик пытается как-то пристроить свои длинные ноги, сидя за веслом на узкой банке [24].
— Что, Гаврила Андреевич, маловато места для карельского богатыря Вэйнэмейнена [25].
— Немного бы пошире, — ерзая на скамье, ответил Лилиенгрейн.
— Вот создашь из осколков ветерана свою ладью, тогда полюбит тебя дева Севера. Выйдет за тебя замуж, и станешь ты сибиряком. Вроде, так речется в сказаниях Калевалы?
— Так, Федор Иванович. Только сказано, это про карелов, а не про сибиряков.
— Про людей то сказано, Гаврила Андреевич. Про добрых, сильных и свободных людей. А ну-ка двигайся. Я пониже буду. Сяду к борту.
Устроившись на банке и по-мужицки поплевав в ладони, Федор Иванович взялся за весло.
— А ну, ребятушки, как ухнем!.. Еще раз ухнем… — словно слившись с веслом, он стал задавать ритм гребле, вторя корабельному барабану.
Барабанщик отлично знал свое дело. Шлюп шел по течению и больших усилий от гребцов не требовал. Соймонов обратился к поручику:
— Поди, чудно тебе, Гаврила Андреевич, что я тайный советник, а за веслом сижу? Да тебя за него усадил. Ты скажи, коль не по душе тебе причуда моя.
— Мне по душе сие, Федор Иванович.
— Тогда добро. Ты, Гаврила, для меня словно внук родной. Как-то вот, глянулся ты мне. А потому не взыщи — спрос с тебя особый… — обыденно без пафоса проговорил Соймонов и перешел на воспоминания: — Будучи в Персидском походе, получил я приказ от Петра Алексеевича: зайти в Энзелинский залив и взять с боем Решт. А у меня всего-то под рукой четырнадцать баркасов, полубаркасов да финские малые лодьи. На веслах каторжные сидят, по французскому и английскому образцу военных канонерок. А куда солдат-то девать? Тут меня и осенило. Долой, говорю, арестантов! Гренадер и офицеров на весла! Тех колодников кто желает в бою поучаствовать оставить. Птицей мы тогда вошли в залив и с ходу взяли город.
— Я слышал, Кузьма Лукьянович тоже ранее в каторжанах числился.
— Его я на Балтике, еще 1737 году, когда экспедировал флот в порту Рогервика, от оков поповских освободил. Из бывших раскольников Кузьма. Пока он службу Российской державе нес, мать его в староверческом ските пожглась. С горя, он за кистень и взялся… Шкипер из него отличный, конопатым носом мели за версту чует, а вот тать не получился. Быстро споймали. В Охотске, на каторге мы снова встретились.
— Как вам удается разглядеть в каторжанине человека? Среди них же, и подлецов много.
— Много. Но когда походишь с ними в одной упряжи, то начинаешь отличать семя от шелухи...
— По левому борту на тракте люди!.. Острожников ведут! — протяжно крикнул впередсмотрящий, обрывая речь Соймонова.
Губернатор встал на банку. Промерив глазом проходящий вдоль реки Сибирский тракт, он подозвал к себе капитана и приказал:
— Команде сушить весла. Малую лодку на воду.
Шлюпка с четырьмя матросами, Соймоновым и поручиком подошла к пологому берегу. Уткнулось носом в илистое дно. Завидев на баркасе штандарт вице-адмирала и такой же вымпел на шлюпке, подпрапорщик команды сопровождения арестантов остановил колодников грубым окриком и поспешил навстречу.
Подбежав к Лилиенгрейну, он доложил:
— Господин поручик, командой в двадцать солдат Тюменского крепостного гарнизона сопровождаем колодников, в количестве более тысячи душ, до города Тобольска. Старший команды сопровождения подпрапорщик Володского пехотного полка Семен Актырьев.
— Сколько лиц женского пола, сколько мужского? Из каких краев будут? Много ли хворых? — вместо поручика, спросил Соймонов.
Не зная кому отвечать, Актырьев растерялся.
— Говорите, подпрапорщик, — помог ему Лилиенгрейн. — Перед вами губернатор Сибири генерал-лейтенант Соймонов.
— Ваше высокоблагородие, я… я…
Подпрапорщик пытался отыскать нужный ответ, отчего лишь вены на его висках вздулись и покраснели.
— Не ведаешь, — продолжил за него губернатор.
— Не ведаю, ваше высокоблагородие.
— Рапортуешь ты лихо, Семен Актырьев. А вот души, видимо, в тебе на копейку. Сколько дней идете?
— Пятнадцатый день, ваше высокоблагородие.
— Поручик Лилиенгрейн, примите у подпрапорщика командование над нижними чинами...
Отодвинув озадаченного Актырьева тростью с тропинки, губернатор направился к Сибирскому тракту.
— Чего, детинушки, приустали? — участливо спросил он, подойдя к колодникам. — В железе чай не сахар идти? Знакомое дело. От оных украшений ноги, словно с медовухи пухнут.
— Какой тут сахар! Коя медовуха! — зло выкрикнул кто-то из задних рядов, — Полтора года идем! Дорогу своими подневольными костьми сеем!
— Недалече уже осталось, детушки. Верст семь не более, — ответил Соймонов всем сразу. Обратив внимание на трех скованных одной цепью женщин, он подошел к ним ближе и сощурился.
Вся триада была молода и по-своему привлекательна, но самая красивая из них стояла посредине. Русоволосая, высокая и статная. Пытаясь распушить на висках волос, она брякнула цепью, подтягивая к себе наперсниц.
— Как зовут тебя, красавица? — спросил ее Федор Иванович, догадавшись, что девушка прячет клеймо беглой каторжницы.
— Марией ее кличут! Мельникова она, — ответила за ту пышнотелая соседка. — Я Катька Сундукова. Третьей в упряжи Акулька Фирсова. Узнал, как звать?..
— Узнал, девонька.
— Ну и ступай, дедусь! Дальше по ряду, еще погляди… Чай, не одни мы тута стоим.
— Откуда будите, барышни?
— Мария из Саратовского узда, Акулина из Пензенского… Не барышни мы, а Казанской губернии селянки! — снова ответила за всех Екатерина.
— А у подруг твоих, язык отсох? Или каты в Казани отрезали? Почто молчат?
— Язык-то есть, барин, — наконец-то, ответила ему русоволосая женщина. — Только говорить нам с тобой, нужды особой доселе не обнаружилось. Коль добрый ты человек, вели вести колодников далее. Сам говоришь: до пристанища семь верст еще. Солнце уже послеполуденное. Не поспеем, тогда ночевать в поле.
— И то верно… Лилиенгрейн!
— Я здесь, Федор Иванович, — поручик подбежал к губернатору, ожидая указаний.
— Веди их прямо в кремль на Гостиный двор. Вели оковы снять да накормить сытно.
— Благодарствуем, — слегка поклонилась русоволосая женщина и язвительно добавила: — Добрый барин! Только вот, всех ли колодников в кремле на Гостином дворе встречает? Или только нам троим, сегодня такой почет вдруг выдался?
— Всех, милая, всех. И беглых тоже…
Ласково ответив на едкость Марии, и оставив ее в немалом удивлении, Соймонов отправился к лодке с развивающимся на ласковом июльском ветерке вице-адмиральским штандарт-вымпелом.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Совершая утренний променад по тобольскому базару, молодой человек в мундире подпоручика Ревельского пехотного полка довольно брезгливо отстранился от мелкого торговца шедшего навстречу с пропитанным рыбьим жиром берестяным коробом.
Несмотря на раннюю пору, остяки-рыбари уже отторговали, предлагая хозяйкам богатых купеческих домов Подгорья свежепойманную стерлядь, нельму или сазана, и торопились спрятать остаток товара от набиравшего силу июльского солнца. Спешил и молодой офицер. Если с ночным уловом рыбаки торопились к сооруженным на берегу Иртыша ледникам, то поручик бежал к воротам двухэтажного торгового дома, гонимый неприятным для благородного носа рыбным духом и жаждой легкой наживы.
Молодой офицер, вряд ли встал бы так рано, и держал путь через Базарную площадь, если бы ему на половину девятого не была назначена встреча с Вильямом Адамсом, агентом голландской торговой компании в Тобольске. Занимаясь в окрестностях скупкой свободной от ясака пушнины с пересылкой ее в Ревель для последующей отправки в Западную Европу. Вильям Адамс был весьма состоятельный господин и раз в месяц, в знак особой дружбы, выделял бедствующему на должности полкового лекаря поручику несколько гиней [26]. Сегодня был именно такой день и кредитор молодого человека не любил ожидать.
Согласно обязательной военной службе дворянского сословия и шляхты, определенный лекарем в Ревельский полк подпоручик Сигизмунд Янович Выспянский, которым и являлся данный офицер, родом был из малороссийских поляков. Потомком панства Коронной Польши, жившего на Украине со времен короля Владислава [27]. Его отец за связь с гетманом Мазепой [28] был сослан в Тобольск, где и умер десять лет назад по старости. Сам Выспянский ссыльным не считался, но в душе он негодовал на царя Петра и его дочь Елизавету. К расширению приделов Российской империи на восток, Сигизмунд относился если не враждебно, то равнодушно.
Покойный отец полкового лекаря, Ян Казимир Выспянский, был старым другом Якова Федоровича Мировича, тоже сосланного в Тобольск за сговор с гетманом. Жили они в Подгорье по соседству, и сыновья опальных мятежников были как братья. У Сигизмунда не было матери. Ту женщину, что произвела его на свет, он таковой не считал, поскольку она была из малороссийских простолюдинок, с которой какое-то время вынуждено жил его отец. Своей истинной матерью пан Выспянский считал Польшу и, после смерти родителя по мужской линии, осиротевший Сигизмунд поселился в доме Мировичей.
Выспянский и Василий Яковлевич Мирович учились в частной немецкой школе бывшего шведского военнопленного по прозвищу Сильвестрович, где набирались не столько знаний, сколько осознания своей особенности и высокого предназначения в будущем. В школе у Сильвестровича молодым шляхтичам напрочь было отбито чувство какой-либо привязанности к сибирскому гостеприимному краю. Там они познали ненависть и презрение к жителям Тобольска, что сблизило их и подружило. Через Мировичей Сигизмунд Янович и познакомился с агентом голландской торговой компании. После отъезда Василия Мировича в Томскую гарнизонную школу, его знакомство с Адамсом перешло в хорошо оплачиваемую, взаимовыгодную дружбу.
По приходу на Российский престол, императрица Елизавета дала клятву не применять смертную казнь и указом 1742 года полностью отпустила новому поколению малороссийских дворян грехи их отцов в Северной войне. Но, как показало время, в ответ на это Мирович и Выспянский не простили, ни Петра, ни его дочь. По зачислению в Нашебургский пехотный полк, впоследствии печально знаменитый подпоручик Василий Яковлевич Мирович [29] отъехал в Великороссию, а Выспянский по-прежнему прибывал в Сибири, тихо ненавидя Российскую империю, загнавшую его обычным штатным лекарем в Ревельский пехотный полк, весьма далеко расквартированный от Коронной Польши и Западной Европы в целом. Им еще предстояло сказать свою заключительную речь, соавторами которой являлись люди-тени, такие как Вильям Адамс...
Пройдя по коридору второго этажа торгового дома, Выспянский вошел в маленькую комнату с одним большим окном. Обставлена она была скромно и выглядела скорее конторой, чем жилым помещением. За секретером из красного дерева сидел господин Адамс и запечатывал сургучом конверт из твердой бумаги.
Одет торговый агент был в черный бархатный сюртук, черные бриджи, чуть ниже колена соединенные с белыми чулками, и черные туфли с круглыми серебреными пряжками. Его шею обвивал белоснежный галстук, который украшала брошь в виде кораблика с натянутыми парусами. Правую руку агента отягощал массивный золотой перстень с брильянтом. Слегка вытянутое, сухое лицо Вильяма Адамса и нависшие на глаза густые брови, в сочетании с одеждой в черных тонах, придавали и ему облик мудрого ворона.
— Вы опоздали на целых пять минут, дорогой пан Сигизмунд, — проговорил он по-русски, но с присущим англичанам акцентом, в котором полностью отсутствовали мягкие интонации. — У меня сегодня очень важная встреча с губернатором Соймоновым и мне не хотелось бы начинать день с опозданий.
— Прошу меня извинить, мистер Адамс...
— Господин Адамс… Зовите меня, как принято в России, пан Сигизмунд. Или герр Вильям. Поскольку я представитель голландской торговой компании, зарегистрированной в Амстердаме английским частным лицом.
— Хорошо, герр Вильям… Дело в том, что выбранное вами время, не очень удобное для прогулки по Базарной площади. Мне пришлось потратить немало усилий, чтобы не столкнутся с коробами рыбьих потрохов и не опрокинуть их на себя.
— Возможно, вы и правы, — ответил торговый агент. Достав из секретера кошель из вытертой кожи, подал его Выспянскому. — Вот здесь должная сумма. Она на десять гиней превышает прежнюю. Но их еще надо отработать, пан Сигизмунд.
— Я в вашем распоряжении, герр Вильям.
— Эти молодые сибирские дворяне, чья мать недавно умерла, братья, братья…
— Андреевы.
— Да, да… — Андреевы. Гостят у вас?
— Они живут в своем Тобольском доме на Никольском ввозе. Но старший Андреев — Александр, почти каждый вечер проводит у меня.
— Они служат на созданной семь лет назад Ново-Ишимской оборонительной линии?
— Да. В крепости Святого Петра.
— Помогите им отвлечься от потери матери. Угостите молодых людей хорошим вином. Составьте партию в азартных играх на деньги. Создайте им обстановку непринужденности, в кругу доступных и любвеобильных девиц. Но это входит в прежние расходы. Поскольку, сказанное мной вы делали и ранее, пан Сигизмунд. Добавочная сумма не для пития и разгула.
— Для чего же, герр Вильям?
— Когда четыре года назад прибыв в Тобольск на замену бывшему здесь торговому агенту, я не стал жить в его роскошных апартаментах по другую сторону этажа. Я выбрал для себя именно эту скромную комнату с одним окном, соединенную с еще меньшей спальней. И знаете почему?
— Не знаю, герр Вильям.
— Мне понравился из нее вид, — Адамс встал и подозвал Выспянского к окну. — Посмотрите, пан Сигизмунд, какая прекрасная просматривается картина! Прямской ввоз, аркой уходящий на Тобольский кремль, и нависшая над ней рентерея. Она прозвана Шведской палатой в память о несчастных пленных солдатах короля Карла? Сосланных сюда Петром и отрывших отвод устья реки Тобол на три версты от города?
— Кажется, да, герр Вильям. Но в рентереи нет ничего особенного, — брезгливо ответил Выспянский. — Одни овраги. А пройдет хороший дождь! Доски настила намокнут, облипнут склизкой глиной, и вовсе наверх не взобраться.
— Привлеките воображение, пан Сигизмунд. По вечерам я люблю смотреть на нее, воображая. Иногда мне грезится, что я вижу сквозь стену казнохранилища. Там лежат великолепные меха: собольи, куньи. Лисицы белые и черные. Губернатор Соймонов исправно собирает ясак в государеву казну и платит аборигенам хорошие деньги за поставляемый в Тобольск избыток меховой рухляди. Теперь вогулы и остяки не хотят продавать мне соболя. Словно насмехаясь, предлагают только беличьи шкурки. Дела торговой компании, которую я здесь представляю, вельми плачевны. Если так будет и в следующем году, мне придется покинуть Сибирь. Тогда, вы лишитесь тех золотых гиней, что от меня исправно получаете.
— Но что я могу сделать, герр Вильям. Я полковой лекарь и доступа к пушной рухляди не имею.
— Вы подружились с поручиком Лилиенгрейном?
— Нет. Его не интересуют ни вино, ни карты.
— Герр Лилиенгрейн родом из Або [30], сын офицера шведской армии воевавшего против русских в последней шведской войне. У вас, как сына сподвижника гетмана Мазепы, должно быть с ним что-то общее. Ищите, дорогой вы мой. Мне необходим этот поручик. Как никто другой, он близок к губернатору.
— Я постараюсь, герр Вильям.
— Постарайтесь, пан Сигизмунд. По стараниям и воздастся. Вчера, прогуливаясь у пристани, видел я туземца на благородном коне. Он не был похож, ни на остяка, ни на вогула. В разговоре с сопровождавшим его служивым татарином Кудияровым, туземец держался с достоинством, смотрел гордо и говорил коротко.
— Это один из киргиз-кайсаков, прибывших к генерал-губернатору из Ишимских степей.
— Почему я узнаю об этом сам?
— Я не думал, что вас интересуют кайсаки. Если хотите, герр Вильям, я разузнаю о прибывших у Александра Андреева? Он говорил мне, что оные посланцы прошлым летом уже бывали в крепости святого Петра. И даже называл их имена… Дай, бог, памяти… Кажется: старшина Куле и его сын батыр Кулебака.
— Разузнайте о них все, что только можно. Кем сюда посланы? И, главное, для чего. Больше не думайте сами. Предоставите эту работу мне. Кстати, пан Сигизмунд, я не видел у пристани губернаторского шлюпа. И так расстроился этим обстоятельством, что не поверите. Вам может показаться странным, но эта речная посудина величиной со скорлупу грецкого ореха напоминает мне родину. Англию с ее самым мощным в мире военным и торговым флотом. Узнайте: куда и надолго ли он отбыл?
— Хорошо, герр Вильям.
— Жду вас послезавтра с ответами на все вопросы. И не опаздывайте, пан Выспянский.
Когда поручик поспешно вышел, торговый агент позвонил в колокольчик и из соседней комнаты вышел его слуга — коренастый крепыш с наколотыми на обоих запястьях якорями и цепями, уходящими под рукава сюртука. Видимо, якоря были нанесены для утяжеления и так немаленьких кулаков.
— Джеймс, мы с вами не договорили.
— Нас прервали, мистер Адамс.
— Да прервали… Итак, мистер Буль, придется вам отправиться в Ревель. Сами понимаете, что данный пакет, предназначенный для сэра Уэтли, я не могу вверить бородатому полупьяному ямщику.
— Понимаю, мистер Адамс.
— Встретитесь с графом Уэтли лично, а на словах передадите ему следующее: Пусть в Петербурге позаботятся о престарелом губернаторе Сибири. Посодействуют в определении старого вельможи на почетную должность при императорском дворе. После падения канцлера Бестужева [31] и ослабления нашего влияния на принцессу Екатерину [32], это будет нелегко. Но, пускай постараются. Поскольку, для осуществления задуманной сэром Питтом [33] экспедиции, хоть и бывший вице-адмирал, Соймонов в Тобольске очень опасен. Указанные в послании цифры соответствуют количеству воинских команд на Иртышских оборонительных линиях. Регулярные полки — куньи шкурки, нерегулярные, — лисьи, казачьи и служивых татар — беличьи. Не забудьте упомянуть, что они и есть, метисы с аборигенами по крови, самые опасные по здешним местам конные отряды. Имеется гребной военный шлюп с двумя пушками и несколько торговых восемнадцативесельных полубаркасов. Из которых опытный в морском деле губернатор при надобности быстро создаст малую флотилию и закроет устье Иртыша.
— Хорошо бы убрать отсюда не только адмирала, но и шкипера, — ответил Джеймс, пряча пакет в длиннополый походный камзол. — Моряк он толковый. Команду обучил, будто они лет пять, не то, что с реки, из моря не вынимались. Словно водоросли срослись со шлюпом.
— Уйдет Соймонов, покинет Сибирь и он… Это не столь важно. Нам нужны промеры глубин Иртыша, от устья до Омской крепости, от Омской до Семипалатной. И от нее, — до озера Нор-Зайсан. Значит, нужен и шкипер. По сведеньям от губернского секретаря Вострикова Соймонов задумал отправить в Китай богатую партию собольего меха водным путем — на шлюпе. Я думаю, шкипер пойдет по промерам сделанным еще при герре Питере генерал-майором Лихаревым [34]. Копии карты мелей храниться в Приказной палате, но за сорок лет возможны обрушения берегов Иртыша и изменение рельефа его дна. Для корректирования данных старой экспедиции, не без нашей помощи забытой в Санкт-Петербурге, адмирал Соймонов и посылает к озеру Нор-Зайсан своего опытного шкипера.
— Если есть карта, ее можно купить. Востриков алчен и любит деньги.
— Ты прав, Джеймс. Этим я и собираюсь сегодня заняться, — мистер Адамс достал из камзола часы и посмотрел. — Ровно через час. Настало время расставаться. Надеюсь, ты успеешь вернуться ко мне до первого снега, и привезешь хорошие новости от добропочтенного сэра Уэтли.
— Я буду торопиться, мистер Адамс.
Прощание торгового агента со слугой было совсем не английским, вряд ли оно могло быть таковым близ Лондона, на берегах Темзы где-нибудь в графстве Кент. Но проститься случилось в Тобольске, и Вильям Адамс позволил себе сентиментальное объятье с Джеймсом, от чего тяжеловесные якоря на руках мистера Буля приобрели пунцовый фон.
Проводив слугу, садившегося в разбитый сибирскими дорогами старый рыдван [35], взглядом из окна, он надел треуголку, накинул на плечи суконный плащ и вышел во двор торгового дома, направляясь к дороге в Тобольский кремль.
Несмотря на жаркий полдень, мистера Адамса знобило. Приобретенная еще в молодые годы, на службе в Мадрасе [36], лихорадка, снова давала о себе знать. Кутаясь в широкий плащ из плотной ткани, Вильям с большим трудом преодолел многочисленные ступени Прямского ввоза, прошел под рентереей, и свернул к Приказной палате.
У входа в губернскую канцелярию стояли два совсем юных писаря. Бездельничая, они, словно коты, поглядывали на пышногрудую девицу, на коромысле несущую мимо палаты ведра, наполненные водой по края. Один из них хотел попросить у девушки напиться, но, к явному ее огорчению, передумал. Появление на горизонте идущего от оврага торгового агента, для юношей было сродни черной грозовой туче, неожиданно набежавшей на ясное и приветливое солнышко.
Писаря поспешили покинуть подворье Приказной палаты, чтобы затеряться в ее комнатах, но Вильям остановил их вопросом:
— Не проводят ли меня, господа канцеляристы, до кабинета генерал-губернатора?
— Тайного советника и губернатора Соймонова нет в Приказной палате, господин Адамс, — обернувшись, с неохотой ответил один из них.
— И где же он?
— Мы не ведаем, господин Адамс.
Пока прыщавый остроносый писарь отвечал торговому агенту, на крыльцо Приказной палаты выскочил губернский секретарь Петр Востриков. Маленький и круглый, как колобок, он ухватил стоявшего ближе к входу долговязого канцеляриста за ухо и, сгибая его до своего брызгающего слюной рта, закричал:
— Вам что, олухи царя небесного, воздуха в канцелярском помещении не хватает!? Бездельники вы этакие! Вместо того, чтоб на Матушку-государыню нашу весьма усердствовать в копировании имперских указов, вы на дворе прохлаждаетесь! На толстозадых девок зенки свои блудливые пялите!..
Рискуя оставить в руке секретаря ухо, долговязый юноша вырвался и поторопился исчезнуть в дверном проеме здания. Второй писарь, с опаской огибая Вострикова, последовал за ним.
Спровадив его добрым пинком под зад, тот обернулся к торговому агенту и расплылся толстыми щеками в услужливой улыбке.
— Уж простите, неучей наших, господин Адамс, за слово неприветливое. Смотрю разом в оконце, вы идете. Вот, поспешаю встретить. Губернатора и взаправду нету. Семь дён уже как отбыли вместе с поручиком Лилиенгрейном на шлюпе к устью Ишим-реки. А чего и зачем? То я не ведаю. Вот и послы киргиз-кайсацкого султана Абылая из Степи прибыли. У служивого татарина толмача Маметьяра Кудиярова, что на подгорье дом содержит, второй день его ожидают. Если у вас к нему дело какое, так я с превеликим старанием поведаю его господину генерал-губернатору, сразу же по прибытию оного в Тобольск.
То ли говоря, то ли докладывая, он взял мистера Адамса под руку и повел в сторонку. Только когда они оказались на отдаленном от Приказной палаты расстоянии, губернский секретарь, осмотревшись по сторонам, вынул из рукава несколько аккуратно свернутых в четверо листов бумаги и, вкладывая их в карман торгового агента, прошептал:
— Здесь то, что вы просили, господин Адамс. Карта промеров глубин Иртыша от устья до озера Нор-Зайсан с подробным описанием оной реки генерал-майором Лихаревым. Срисовано в точности.
— Благодарю вас, господин губернский секретарь, но передавать господину губернатору ничего от меня не надо, — ответил ему Вильям, так же незаметно вручая ему кошель с двадцатью гинеями, — Разве только пожелание здоровья. Все остальное, я скажу ему при нашей личной встрече. Которая, надеюсь, состоится в самое ближайшее время.
— Несомненно, господин Адамс. Как только господин Соймонов в Тобольск прибудет, я пошлю уведомить вас об том одного из моих олухов. Коих вы видели на крыльце Приказной палаты, — принимая от агента пожертвования на свои алчные нужды и пряча их в высокий обшлаг камзола, ответил секретарь. — Можете во мне весьма надеяться и в дальнейшем.
— Буду, господин Востриков, тем весьма признателен, — кланяясь, ответил мистер Адамс.
— Рад буду услужить вам…
На этом они полюбовно расстались. Возвращаясь в свою комнату с окном на рентерею, торговый агент еще раз посетовал на нерасторопного пана Выспянского. Начавшийся с опоздания день, закончился не совсем так, как хотелось Вильяму.
— Находясь в России нельзя строить поминутные планы, поскольку, так или иначе, они изначально обречены на провал, — философски изрек мистер Адамс, задумчиво посмотрев в окно, выходящее на взгорье.
Вечерело. По Прямскому ввозу в Тобольский белокаменный кремль вели колодников, — мужчин и женщин. Они шли по деревянным ступеням медленно, печально позванивая тяжелыми цепями. Над молчаливой, безучастной к их горемычной доле колокольней собора святой Софии проплывали красивые предзакатные облака. Небо налилось красными лучами уставшего за долгий летний день светила.

Примечания.

К эпиграфам.

[1*]Малая надпись на камнях Орхона, посвященная воинской славе кагана тюрков Бильге (датируется 731 г.). Юоллы-тегин (Йоллыг) — родич Бельге-кагана, первый названный по имени автор в истории тюркоязычных литератур.

[2*]Керзон Джордж Натаниил — лорд, английский политический деятель, старший сын лорда Скарсдаля, член палаты общин. Консерватор, выступал преимущественно по вопросам иностранной, в особенности восточной политики. В 1891 — 1892 гг. был помощником статс-секретаря по делам Индии. В 1895 г. вступил в кабинет маркиза Салисбери товарищем министра иностранных дел, в 1898 г. получил титул барона Керзон, с 1899 по 1905 гг. был вице-королем Индии.

[1] Кучум — сибирский хан, Шейбанид, сын Муртазы. В 1563 г., в отмщение за смерть деда, Кучум убил Едигера, занял г. Сибирь и сделался владетельным ханом над всеми землями по pp. Иртышу и Тоболу, а равно и над барабинскими татарами и иртышскими остяками. В 1581г. Кучум выдержал натиск Ермака под Чувашской горой, и только через три года Ермак вступил в Искер, столицу Сибири. Кочуя в Ишимских степях Кучум вел войну с Московской Русью до 1598 г. После окончательного поражения от воеводы Войкова и отправки плененной семьи в Москву, бежал к ногаям, которые его убили.

[2] Юртовской казак — в XVII — XVIII вв. существовали казаки не православной веры, они исповедовали Тенгианство, частично Ислам, жили в юртах и назывались юртовскими, фактически только этим они отличались от казаков-христиан, живших в домах на курене и называемых куренными казаками.

[3] Узбек (ум. в 1340 г.) — хан Золотой Орды, занял ханский престол после смерти своего дяди Тохты в 1313 г. В продолжение своего 27-летнего царствования Узбек принял и утверждал во Орде Ислам, как главенствующую религию. И в тоже время, по примеру своих предшественников, он не только не преследовал православное духовенство, но сохранил за ним все льготы, данные первыми ханами и подтвержденные известным ярлыком Менгу-Темира.

[4] Рогервик — бухта в западной части Финского залива. В 1723 г. Петр I заложил здесь крепость и порт.

[5] Ремезов Семен Ульянович (1643 — 1720-21 гг.) тобольский боярский сын, сибирский летописец и географ. До сорока лет иконописец. На государеву службу поступил в 1683г., картографом и географом. В 1696г., Сибирский приказ повелел Ремезову создать «Чертежную книгу Сибири». Работа была сделана настолько профессионально, что вызвала в Москве удивление, но не более. Зато в Европе появились новые карты Сибири. Способствовала этому и публикация в Амстердаме атласа карт бывшим пленным шведским офицером Филиппом Таббертом, лично знакомым с Ремезовым. В 1697 г. Сибирский приказ вынес решение о составлении проекта и сметы каменного города в Тобольске. Ремезов прибывает в Москву, обучатся «каменному строению» и становиться архитектором. В Тобольском кремле им построены: Приказная палата, Гостиный двор, Вознесенская церковь и надвратная рентерея (казнохранилище). «Краткая сибирская (или кунгурская) летопись», Семена Ульяновича в последствии названая «Ремезовской» была использована историографом Герардом Миллером в трудах о Сибири. В конце жизни Ремезов получал жалованье как служилый казак — 11 рублей. Звание сибирского сына боярского не считалось дворянским, не означало потомственной родовитости и не давало ему никаких привилегий.

[6] Шлюп — военное судно парусного флота. Артиллерийское вооружение состояло из открытой батареи с пушками малого калибра. Часто употреблялось как транспортное судно или как судно для ученых экспедиций. Шлюпом также называются деревянные суда, строящиеся на севере в Архангельске.

[7] Волынский Артемий Петрович (1689 — 1740 гг.), — Из древнего дворянского рода Волынских. В 1704 г. зачислен солдатом в драгунский полк. В 1711 г. ротмистр, во время Прутского похода состоял при Шафирове, разделял с ним турецкий плен. С 1718г. генерал-адъютант, назначен губернатором во вновь учрежденную Астраханскую губернию. В 1723 г. уличен Петром во взяточничестве и отстранен от должности. Екатерина I назначила его губернатором в Казань. В 1733 г. Волынский начальник отряда армии, осаждавшей Данциг, в 1736г. оберегер-мейстер. В 1737 г. он вторым министром едет в Немиров для переговоров о заключении мира с Турцией, в 1738г., назначен кабинет-министром. Летом 1740 г. императрицей Анной и герцогом Бироном Волынский обвинен в попытке государственного переворота и публично казнен.

[8] Цивильск — город Казанской губернии, на правом берегу реки Большой Цивили. Впервые упоминается как город в 1584 г., когда по распоряжению Бориса Годунова здесь была построена крепость. По преданию, Цевильск возведен на развалинах болгарского города Тухчина, который в летописях упоминается с 1183 г.

[9] Годунов Борис Федорович (ок. 1551 — 1605 гг.) — с 1576 по 1579 гг. занимал должность кравчего, в 1580 г пожалован в бояре, с 1584 г. один из опекунов царя Феодора Иоанновича. С 1598 г. царь и великий князь всея Руси.

[10] Старина (староверчество) — «служения Господу по Старине». Церковные реформы патриарха Никона в 50—60 гг. XVII в. (никонианство) были направлены на исправление многих обрядов: креститься тремя или двумя перстами; петь «аллилуйя» дважды или трижды; говорить в молитве о Христе «Сыне Божий» или «Боже наш»; ходить крестным ходом и вокруг купели по солнцу или против… «Обрядовые» реформы породили на Руси никониан и староверцев. В итоге: на Вселенском соборе 1666—1667 гг. осудили обе стороны, но нововведения, как «истинные» оставили. Образовался Раскол Русской Православной церкви. Приверженцев Старины, придав гонениям, стали называть раскольниками.

[11] Учение раскольников о пришествии Антихриста и вера в его господство составляет значимую часть Старины. Русские люди были уверены, что Антихрист появится непременно на Западе, в римской церкви. В 1666 г. предрекался конец света. Когда назначенный срок прошел, тогда отсрочили гибель мира на 33 года, предполагая, что сатана был связан клятвой: не являться людям тысячу лет, не от Рождества, а от Воскресения Христова. Следовательно, Антихрист должен был появиться в 1699 г. В 1698г. Петр I возвратился из-за границы и начал кровавую расправу со стрельцами продолжавшуюся и в следующем году, это и упрочило в раскольниках веру в государя-антихриста.

[12] София Алексеевна (1657— 1704 гг) — дочь царя Алексея Михайловича и Марии Милославской. После смерти царя Федора Алексеевича на престол был избран Петр, вместе с ним возвысились Нарышкины, родственники его матери Натальи Кирилловны. Милославские, во главе которых была царевна Софья, воспользовалась происходившими тогда волнениями стрельцов, чтобы истребить главнейших представителей парии Нарышкиных и парализовать влияние царицы на государственные дела. Результатом чего явилось провозглашение в 1682 г. двух царей, Иоанна и Петра Алексеевичей, которые должны были править совместно. Иоанн остался первым царем, а Петр — вторым. По настоянию стрельцов, за малолетством царевичей, правительницей государства была провозглашена Софья. В 1687 г Софья участвовала в заговоре против Петра, и, по его раскрытию, должна была удалиться в Новодевичий монастырь. Во время пребывания Петра за границей (1698 г.) стрельцы снова поднялись, желая перепоручить правление Софье. Восстание кончилось неудачей, главарей казнили. Петр возвратился из-за границы и казни повторились. Софья была пострижена в монашество под именем Сусанны, последние годы провела в Новодевичьем монастыре, где и умерла.

[13] Молитвослов — одна из богослужебных книг, относящихся к частному богослужению и содержащих в себе, главным образом, извлечение из книг, употребляемых при общественном богослужении.

[14] Вейде Адам Адамович (1667—1720 гг.) — русский генерал, сподвижник Петра. Службу начал в потешных полках, участвовал в Азовских походах. В 1698 г. написал для Петра воинский устав. При учреждении Петром в 1700 г. регулярной армии, Вейде сформировал дивизию из драгунского и 9-го пехотного полков, которою и командовал под Нарвой. Попал в плен и отвезен в Стокгольм, где пробыл до 1710 г. По возвращении в Россию, участвовал в Прутском походе и в действиях против шведов в Финляндии.

[15] Круа Карл-Евгений — потомок венгерских королей. Служил в армиях датской, австрийской, русской. В сражении 1700 г. под Нарвой, был взят шведами в плен и умер в Ревеле в неоплатных долгах, почему долгое время оставался непогребенным. Тело его лежало под стеклянной крышкой, и было предметом любопытства путешественников.

[16] Указ Петра I от 1708 г. предписывал расписать все города Всероссийского государства на 8 губерний: Ингерманландскую (с 1710 г. Петербургскую), Московскую, Киевскую, Смоленскую, Архангельскую, Казанскую, Азовскую и Сибирскую.

[17] Персидский поход (на галерах из Астрахани по Каспию) — захват Дербента в 1722 г. российскими войсками под началом Петра и возведение на Тереке крепости Святой крест.

[18] Энзелинский залив — вдается в юго-западный берег Каспийского моря в пределах Персии. Решт — в XVIII в. главный город персидской провинции Гилянь.

[19] Карта с описанием Белого моря, составленная вице-адмиралом Соймоновым, была утеряна сразу же после его ареста.

[20] Бирон Эрнест-Иоганн (1690—1772 гг.) — курляндский дворянин, с 1718 г при дворе Анны Иоанновны в Курляндии, ее оберкамергер и фаворит. С 1730 г. в России — граф. В 1737 г., избран герцогом Курляндским. После смерти императрицы Анны пытался удержать власть, но 1741 г был сослан в Пелым, с 1742 г в Ярославль. Петр III вернул его в Петербург, а Екатерина II восстановила на Курляндском престоле.

[21] Охотск — город-порт на северном берегу Охотского моря, близ общего устья рек Кухтуя и Охоты. В 1647 г. казак Семен Шелковников, спустившийся в Охотское море по Амуру, проплыл берегом моря до реки Охоты, покорил здешних тунгусов и в 3 верстах от устья поставил зимовье. После смерти Шелковникова, в 1649 г., товарищи его поставили на месте зимовья Косой-Острожек. С 1716 г., когда установилось постоянное сообщение Сибири с Камчаткой морем, при устье реки Охоты постоянно содержались морские суда, но острог оставался на прежнем месте. По предложению Витуса Беринга, решено было устроить на этом месте порт и отдельное управление, независимое от якутской канцелярии. Охотское правление было открыто в 1732 г., порт и город окончательно готовы были в 1741 г.

[22] Русский фут равен английскому, т.е. 304,79 мм, имеет те же подразделения на дюймы (количеством 12) и линии, но линия делится на 10 точек.
23 Фальконет — артиллерийское орудие небольшого калибра (2—10 фунт.), стреляло свинцовыми ядрами, возилось на 1—2 лошадях. Во флоте употреблялось на гребных судах. В XVIII в. фальконетами назывались также полковые пушки 1—2-фунтового калибра. Калибр орудия тогда исчислялся в фунтах, по удельному весу ядра. Фунт — 0,41 кг.

[23] Фальконет — артиллерийское орудие небольшого калибра (2—10 фунт.), стреляло свинцовыми ядрами, возилось на 1—2 лошадях; во флоте употреблялось на гребных судах. В XVIII в. фальконетами назывались также полковые пушки 1—2-фунтового калибра. Калибр орудия тогда исчислялся в фунтах, по удельному весу ядра. Фунт — 0,41 кг.

[24] Банка — в морском деле имеет несколько значений. На море банка — всякое возвышение дна. На гребном судне — перекладина, доска для сидения гребцов, а также для скрепления бортов, то же, что на судах бимсы. Килен-банка — место на берегу или особый плот для килевания судов.

[25] Вэйнэмейнен — богатырь, как и Дева Севера, он один из главных героев древнего фино-карельского эпоса Калевала.

[26] Гинея — английская золотая монета достоинством в 21 шиллинг. Первые гинеи появились при короле Карле II (1630-1685гг.) и ходили в Великобритании до 1816 г.

[27] Владислав IV (1595—1646 гг.) — старший сын Сигизмунда III, в 1610 г. семибоярщиной призывался на Российский престол, но был отвергнут русским народом, с 1632 г. король польский.

[28] Мазепа-Колединский (Иван Степанович 1644—1709 гг.) — родился в шляхетской православной семье, недалеко от Белой Церкви. В 1687 г., избран малороссийским гетманом и в этом качестве принимал участие во втором крымском походе Голицына. Во время Северной войны перешел на сторону шведского короля Карла XII, после Полтавской битвы в 1709 г. бежал в Турцию, умер в августе того же года.

[29] Мирович Василий Яковлевич (1740—1764 гг.), — подпоручик Смоленского пехотного полка, попытавшийся организовать в 1764г. в России очередной дворцовый переворот в пользу заключенного в Шлиссельбургской крепости Ивана VI Антоновича (Улриха). В ночь с 4 на 5 июля 1764 г. он попытался свергнуть с престола Екатерину II. Караульная команда Мировича, осуществлявшая охрану Ивана Антоновича в столице, захватила Шлиссельбургскую крепость и ворвалась в тюрьму. Но к тому времени претендент на российский престол был убит офицерами внутренней стражи. Мирович сдался властям, был судим, а затем казнен в Петербурге.

[30] Або (финск. Турку) — главный город шведской Финляндии XVIII в., лежит на реке Аурайоки, впадающей неподалеку от него в Ботнический залив. Под последней шведской войной имеется в виду русско-шведская война 1741—1743 гг., В 1742 г., Або был занят войсками фельдмаршала П. П. Ласси. В 1743 г. заключен был мир, по которому Швеция уступила России провинцию Кюменегорскую, с Нейшлотом, Вильманстрандом и Фридрихсгамом. Русско-шведская граница прошла по реке Кюмень.

[31] Бестужев-Рюмин Алексей Петрович (1693—1766 гг.), — родился в Москве. Воспитывался за границей. В 1712 г. он был отправлен на конгресс в Утрехт. После того с разрешения Петра I Алексей Петрович поступил на службу к курфюрсту Ганноверскому, который пожаловал его камер-юнкером. Когда курфюрст Георг I взошел на английский престол, он отправил Бестужева в качестве посланника к Петру. Через три года Бестужев был отозван в Россию. В 1718 г. поступил обер-камер-юнкером к вдовствовавшей герцогине курляндской, Анне Ивановне, но через два года был назначен резидентом в Данию. В 1731 г. его переместили резидентом в Гамбург. В 1740 году вернулся в Петербург, содействовал в назначении Бирона регентом Российской империи на время малолетства Иоанна Антоновича. С падением Бирона пострадал и Бестужев, был заключен в Шлиссельбургскую крепость, но совершенно оправдался. По вступлении на престол императрицы Елизаветы Петровны благодаря ходатайству лейб-медика Лестока, граф Алексей Петрович был пожалован в короткий промежуток времени 1741—1744 г. в вице-канцлеры, и, наконец, великим канцлером. Достигнув высокого звания и не имея соперников, Бестужев-Рюмин шестнадцать лет управлял Россией. Он был расположен к венскому двору, ненавидел Пруссию и Францию. В 1757 г. тяжкая болезнь постигла Елизавету. Бестужев, думая, что императрица уже не встанет, самовольно написал генерал-фельдмаршалу Апраксину возвратиться в Россию, что Апраксин и исполнил. Но Елизавета Петровна оправилась от болезни. Разгневанная на Бестужева за его своеволие, императрица 27 февраля 1758 г. лишила канцлера чинов и знаков отличий. Ссылка канцлера продолжалась до воцарения императрицы Екатерины II. Он был вызван в Петербург, и Екатерина возвратила опальному чины, ордена и переименовала в генерал-фельдмаршалы.

[32] Екатерина II Великая (1729—1796 гг.), — принцесса София Августа Фредерика Анхальт-Цербстская. С 1744 — в России. С 1745 жена великого князя Петра Федоровича, будущего императора Петра III, которого свергла с престола, опираясь на гвардию. С 1762 г. российская императрица. В 1763 г. провела реорганизацию Сената,1763—1764 гг. секуляризацию земель, в 1764 г. упразднила гетманство на Украине. В результате русско-турецких войн 1768—1774 и 1787—1791 гг., Россия окончательно закрепилась на Черном море. Екатерина II переписывалась с Вольтером и другими деятелями французского Просвещения. Автор многих беллетристических, драматургических, публицистических, научно-популярных сочинений, «Записок».

[33] Вильям Питт Старший (1708—1778 гг.) — с 1766 г. граф, внук Томаса Питта бывшего в конце XVII в. мадрасским губернатором. Английский государственный деятель, сторонник распространение власти Англии в Америке, в Азии и на землях Океании. В колониальных войнах середины XVIII в. расширял развитие английской промышленности и торговли. В последний раз, неутомимый сэр Питт явился в Палату лордов, чтобы протестовать против предложения герцога Ричмонда отказаться от колоний в Северной Америке, во время речи с ним сделалось плохо, через несколько недель сэр Питт умер.

[34] Лихаревы — дворянский род, родоначальником которого был знатный татарин Бахты-Хозя, в крещении Ананий, а по прозванию Иван-Лихарь, который вместе с двумя братьями родоначальниками Тевяшевых и Фустовых в 1382 г выехал из Золотой Орды ко двору Дмитрия Донского. Генерал-майор Иван Михайлович Лихарев по указанию Петра I в 1719—1720 гг. возглавил военную экспедицию в Яркенд, но до него не дошел. От Тобольска на баркасах он поднялся по Иртышу до озера Зайсан (Нор-Зайсан) и на обратном пути, при впадении в Иртыш реки Ульбы, основал Усть-Каменогорскую крепость. Результаты осмотра Лихаревым Верхнего Иртыша были вскоре забыты. Карта промеров водоема утеряна.

[35] Рыдван — отапливаемая дровами карета XVII в.

[36] Мадрас. — первая английская колония в Индии, по разрешению раджи Чандери под именем форта Святого Джорджа основан в 1639 г. Мадрас центр Ост-индской английской компании в 1746 г. был сдан французам, но в 1749 г. снова перешел к англичанам. В 1758 г. выдержал двухмесячную осаду французов.

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 24.12.2009 00:36:57
Просмотров: 2986

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.