На распутье. часть третья. гл. 1-2

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 62863 знаков с пробелами
Раздел: "Трилогия "Лихолетье" Кн. I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

- Да! Сидим мы вот тут с тобой, в черницах, от мира заперты. А там, во дворе! - Григорий мечтательно взглянул в маленькое оконце, выходящее на монастырский двор.
- А что во дворе? Холод собачий, да ветер. С самого сентября вьюжит.
- Кремль там!.. Красное крыльцо, палаты государевы. Жизнь царская!
- Чего же ты, Гришка, в черницы подался? Службу надо было нести. С твоим умом, глядишь, воеводой стал бы, или дьяком посольским. Ну, ты играть-то будешь?

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГОЛОД.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

К июню месяцу 1601года в России наконец-то закончился самый громкий колдовской процесс за всю ее историю. Князей Романовых признали виновными в ведовстве и наведении порчи на государя.
Боярская дума вынесла свой вердикт:
«За нанесения вреда здоровью Борису Федоровичу, государю всея Руси, и хотения его смерти: Князя Федора Никитича Романова постричь в монахи и сослать в Антониево-Сийскую обитель. Супругу его, Ксению Ивановну Романову-Шестову, тоже постричь и отправить в один из Заонежских погостов. Мать жены Федора, дворянку Шестову, в Чебоксары, в Никольский девичий монастырь. Братьев князя Федора, князей: Александра - в Усолье-Луду к Белому морю, Михаила - в Великую Пермь, в Нарыбинскую четь, Ивана - в Пелым, Василия - в Ярск, и держать там под приставами».
Не обидели вниманием радетели за жизнь царя и ближних родственников семьи Романовых. Зятя Федора Романова, - князя Черкасского с женой и сыном Федора Михаилом, сослали на Белоозеро; сына князя Бориса Комбулатовича, князя Ивана, - в Молмыж на Вятку; князя Ивана Васильевича Сицкого - в Кожеозерский монастырь. Не обошла стороной царская опала и роды Шестовых, Карповых и князей Репниных, все были сосланы в темницы разных городов великой России.
Ряды старинной московской знати заметно поредели, а улучшение здоровья Бориса Федоровича и его грозность привели страну в полное и непрекословное подчинение государю. Михаил Глебович Салтыков за усердие перед царем был обласкан и получил чин боярина. Семену Никитичу Годунову отошел под начало Аптекарский приказ.
Освободившись от проблем внутренних, Борис Федорович всецело отдался внешней политике. Годунову не удалось взять под свое правление город-порт Нарву, обещанную ему Карлом за поддержку от Москвы. Союз между Швецией и Россией распался сам собой. Успехи шведской военной компании 1600-1601годов изменили планы молодого и амбициозного герцога. К лету 1601 года, он устроил тотальное гонение на сторонников Москвы в Ливонии. Сподвижники несостоявшегося вассала Бориса Федоровича, королевича Густава, оказавшись между двух огней, - Польшей и Швецией, потянулись в Россию. Годунов встретил их весьма любезно, даже разрешил немецкой лютеранской общине выстроить на Кукуе свою церковь.
Проект ливонского королевства под властью Москвы рухнул, но мир со Шведами остался. Перемирие с Польшей укрепило позиции Руси на севере и западных рубежах. Годунов заслал посольство в Данию, с предложением руки своей дочери брату датского короля герцогу Шлезвинг-Голштинскому. Дания имела большой флот, - выход к Балтийскому морю, и могла быть очень полезной для России в ее мечтах стать морской державой.
Таким образом, оглядев Русь с одной стороны, Борис Федорович повернулся в другую. Выстроенная Бельским крепость надежно сдерживала аппетиты татар. Боясь, что русские пойдут дальше, Крымский хан приостановил своих нукеров, не давая им пасти коней в проделах Руси. Более грозный и коварный враг, Османская империя - вот что беспокоило Годунова на юге.
Все ближе и ближе подбирались османы к Московскому государству. Турецкий султан полностью овладел Азербайджаном и привел ратный флот в Каспийское море. Временное прекращение вражды с персидским шахом Аббасом позволило ему плотней заняться Грузией и Кахетией. Народы Кавказа, как бы отважно ни сопротивлялись, были слишком малы, чтобы остановить вторжение империи.
Выстроенный русскими в 1590 году Сунженский острог преградил путь туркам из Азова к Дербенту, но это не решало всей кавказской проблемы. Кахетинский царь Александр просил более сильной помощи. Борис понимал: пустить османов на Кавказ, - значит, опять зажать Москву в тесные, опасные условия между Западом и Востоком.
Прибывшие в Москву с предложением дружбы послы Турции в Кремле были встречены холодно. Султану было отвечено, более чем, понятно. В послании от Московского государя было сказано:
«Поскольку ты являешься исконным врагом Христианства и брата нашего императора римского, Мы не можем и не хотим быть твоим другом. А будем, пока живы, твоим врагом, и, что только можно, будем делать тебе наперекор!».
По сути, это было объявлением войны Османской империи.
Выпроводив послов Турции за приделы Руси, Борис Федорович направил посольство к Рудольфу. Римский император девятый год вел кровопролитную войну с Портой, и был бы рад любому союзнику, тем более такому, как Россия. Двумя годами ранее, Москва с ним заключила договор и обещала каждый год выставлять десять тысяч ратных людей против османов. Но, пока, Годунов этого не делал, поэтому решил проверить, не изменились ли планы Рудольфа.
Посольство прибыло обратно к осени с уверениями в долгой дружбе. Князь-воевода Ромодановский по велению царя стал спехом собираться походом на Кавказ, в Дагестан.
Радостная весть пришла из Крыма. Посланные туда дьяки Посольского приказа с дарами хану Кызы-Герею отписали государю: «Хан подтвердил мир с Московией, подписанный семь лет назад». Впервые за много лет, столетия, прекратилось нападение татар, и часть войск, стоявших вдоль реки Оки, можно было перебросить на Кавказ.
1601 год, третий год правления государя всея Руси Бориса Федоровича, поистине был блистательным. Русь обрела спокойствие! За двести предыдущих лет, сто шестьдесят раз встречалась она с врагом на поле брани, ведя войну на выживание, не считая мелких порубежных столкновений, которые были постоянно!
Тявзинский мир со Швецией, Московский договор с Польшей, дружба с Римской империей, признание силы Московского государства Крымским ханом - вот венец кропотливой работы русской дипломатии начала XVII века.
Казалось, Борис Федорович достиг недостигаемой высот. За последние годы Москва приобрела белокаменный вид, укрепила границы. Создавалась совершенно новая стратегия военных действий, основа которой были: огневой бой и стрелецкие приказы. С благословения государя пешие полки множились из вольных людей.
Позаботился Годунов и о просвещении: стал посылать отроков на обучение в лучшие университеты Европы. Для повышения знаний великого князя Федора были приглашены профессора из Сорбонны, в результате - малолетним Федором Борисовичем была составлена карта Московского государства, которой пользовались цари России, до Петровских времен!
Предусмотрено было все, что только может предугадать человек, но есть еще злой рок, и он уже повис над Годуновым! Как обычно говорится в старинных русских былинах: пришла беда, откуда не ждали. В судьбу страны и ее правителя вмешалась природа, спутав карты.
Все лето 1601 года лили дожди, посевы гнили на корню. Крестьяне пытались спасти то, что выросло, но дожди сменились ранними морозами, снегом завалило неубранные поля. Уже к Покрову в Москве стало не хватать хлеба, цены на рожь поползли вверх...

2

- Можно к тебе, отче?
- Заходи, Дмитрий, в моей келье ты завсегда желанный гость! - ответил отец Вениамин молодому парню в монашеском одеянии.
Коренастый, с непомерно телу длинными руками, короткой стрижкой и родинкой на носу, Дмитрий подошел к сидевшему за столом настоятелю монастыря святого Онуфрия и подал ему книгу - «Евангелие от Матфея».
- Уже прочел, Дмитрий?
- Прочел, отче. Только не всякое слово в книге понял. Хочу, чтобы вы пояснили сие сказанное, - ответил он.
- Весьма лепо то, что ты не только буквицы смотришь, но и суть хочешь познать! Смысл написанного. Чего же ты не уразумел, сын мой?
- У Матфея писано, что род Иисуса произошел от Авраама: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев его…Прошло много лет и много поколений сменилось, пока родился Иосиф, муж Марии.
- Ну и, что тебе не ясно?
- Почему в писании не сказано, откуда пошли египтяне, создавшие великую империю на берегах реки Нил. Значит, они не дети Господа нашего? Про нас, русичей, тоже ничего неведомо из сей книги.
- Это долгий разговор, Дмитрий, и не один вечер минет, пока я смогу тебе это объяснить. Но все же попытаюсь. Иисус - сын Бога, а не Иосифа. Мария же - мать, в чьем чреве было суждено зародиться дитяти, через которого миру явился сам Бог! Бог в образе человека! Бог отец; Бог - сын и Святой дух - едины! Так же как и мужчина может одновременно быть и отцом, и мужем, и сыном, так и Господь един в своей тройственности! Про нас в сей книги тоже сказано...
Вениамин открыл «Евангелие от Матфея» и прочел величественным тоном:
«Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском; во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим Волхвы с Востока и говорят; Где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели звезду Его; на Востоке и пришли поклониться Ему».
- Те волхвы, Дмитрий, были роду Словенского и пришли они с горы Афон, святого места! С той горы, они увидели звезду Иисуса и пришли в Иерусалим оповестить о сем царя Ирода и весь мир! - добавил от себя Вениамин и захлопнул книгу. - Но не всем весть пришлась по нраву. Думая о сиюминутном благе, власти и силе земной, замыслил царь Ирод погубить младенца, а за одно и всех других детей, рожденных в те дни в Вифлееме и его пределах. Чем навлек на себя гнев Божий и отдал душу Сатане на вечные муки! Мария же - бежала с сыном в Египет, и до поры до времени хоронилась там. Ибо, Бог сыну своему, Иисусу уготовил другую судьбу! Сохранил младенца, чтобы мы познали Его и приняли веру Христианскую через боль и страдания Его! - замолчав, Вениамин стал креститься, обратив взор на иконы, висевшие в красном углу кельи.
Помолился вместе с ним и Дмитрий, после чего с дрожью в голосе и страхом в глазах он тихонечко спросил:
- А правда, отче, что до того, как мы истинного Господа Бога познали, поклонялись идолам?
- Правда. По всей земле словенской стояли капища!
- Расскажи мне о них, отче! Какими они были?
Вениамин посмотрел на Дмитрия, молча подошел к киоту и зашторил.
- Негоже, чтобы святые лики видели нас при упоминании когда-то грозных Богов! Могущество их, простиралось от Белого до Черного моря! У разных словенских племен, живших тогда, они назывались по-своему! Самым почитаемым из них были: Сварог - Бог неба, Дажьбог - Бог светила нашего, и Макошь - мать судьбы и плодородия! Над всеми ими возвышался великий Род, как считали наши предки, - отец-родитель всех славянов! Было еще множество меньших Богов. Они не всегда ладили меж собой, и, потому, на земле словенской лилась кровь! Наши предки истребляли друг друга, пока князь Владимир не остановил их. Собрав всех под свою руку и сев на стол в Киеве, он дал людям истинного Государя Небесного и стал править Русью по законам Православия! Время от времени князья вертались к язычеству, неся раздор меж славянами. За то, нас и покарал Господь, наслав на Русь татарове! И раскололась Киевская земля - на Литву и Московию!
Слова отца Вениамина Дмитрий слушал, как завороженный. Представлял себе древних богов, потом князя Владимира, татар. Стук в дверь вывел его из состояния восторга. Вениамин замолчал, быстро раздвинул шторки на киоте и зычным голосом, как на литургии, провозгласил разрешение войти.
Дверь открылась, и в келью просеменил монастырский келарь, маленький горбатый старик с хитрыми глазками. Поклонившись отцу-настоятелю, он ласково пропел:
- Приехал казачий атаман, что когда-то привез Дмитрия и навещает его каждый год. Бранится во дворе монастырском от принятого вина и требует к себе парубка. Я ему говорю, что, мол, беседует отрок с отцом Вениамином, и попросил обождать. Но, он не желает. Грозится разнести стены святой обители! С ним десяток молодцов во хмелю. Морды у всех красные! Боюсь, выполнит свое обещание атаман. Не прогневайся, отче, отпусти отрока, пока стены целы!
- Андрей Тихонович во хмелю грозен! - засмеялся Вениамин. - Не дашь, чего хочет, силой возьмет. Ступай, Дмитрий, у нас еще будет время, после обо всем поговорим.
Выведенный келарем из кельи, Дмитрий пошел быстрым шагом к выходу, горбатый старичок еле поспевал за ним. Во дворе его встретил гарцующий на лихом коне атаман Андрей Тихонович Корела с казаками.
- Ну, вот и хлопец! Митька, не надоело тебе в келье сидеть?! Пойдешь ко мне в чуры? А то превратишься в монастырскую мышь! Обернись назад. Неужто, желаешь стать таким же? - увидев его, спросил Андрей, указав плеткой на келаря монастыря святого Онуфрия за спиной Дмитрия.

3

Накопив деньги, обольщая проезжих купцов своими довольно внушительными прелестями, Матрена выкупила себя у Егора Зотова. Особых затрат она не понесла. Елена готова была дать ей вольную так, без денег, только бы избавиться от столь скверной бабы. Уехав в Ярославль, Матрена купила дом на самом краю посада, где стала промышлять опасным, но прибыльным делом - продавать табак.
На Руси лежал запрет, - церковью и государем, на продажу табака. Несмотря на это, торговля шла бойко. Называя его то яблочным, то свекольным листом, Матрена снабжала табаком ярославских посадских. Стали заходить к ней и лихие люди, чтобы попить заповедного зелья - табаку.
Видя такое дело, чувствуя выгоду, она стала приваживать гулящих девок, которые не заставили себя долго ждать и появились у нее вместе с ворами и другой людской нечистью. Незаметно для себя они задолжали Матрене, и попали в кабалу.
Но этого торговке табаком показалось мало. Купцы тоже захаживали к ней и неохотно соглашались на девок, желая чего-нибудь чистого и скромного. Предлагали Матрене за товар хорошие деньги, особенно за девушек с деревень. Предприимчивая хозяйка открыла свои двери мелкопоместным дворянам, беря со спившегося крепостника не деньгами, а девочками. Прокутивший все, - до полушки, дворянин охотно принимал ее условия. Девушка пускалась по кругу похотливых купцов, принося немалый доход Матрене.
Особо почитаемым гостем у нее был атаман Скоморох с ватажниками, наводивший страх на Ярославскую четь. Когда он приходил, Матрена выпроваживала всех, предоставляя ему свое заведение. Сегодня был именно такой день. С утра к ней заехал Пахом и упредил, что вечером Скоморох гулять будет, чтобы она более никого не привечала.
Быстро избавившись от меннне денежных гостей, Матрена стала ждать атамана в предвкушении доброй прибыли. Скоморох был не жадным, и если гулял, то гулял с размахом.Вечером, на тихий стук в окно, она открыла двери и запустила в дом Скомороха с Пахомом. Еще несколько ватажников остались во дворе охранять покой атамана. Дверь на всякий случай оставили не запертой.
- Ну что, Матрена, баба ты ядрена! Веди в избу. Поди, расстаралась меня ожидаючи? - спросил Степан, ухватив ее за выпирающий зад, проходя в клеть.
- Постаралась, гости дорогие! - ответила она, взвизгнув от удовольствия. - Свежий табачный лист только вчера из Армении грек Ираклий привез. Будто знала, прикупила. Заправлять в рог, или сперва хмельным побалуетесь?
- Заправляй, хозяйка, да девок веди. Одичали мы с Пахомом без них, в лесу одни сидучи.
Усадив гостей на турецкий ковер, Матрена налила в коровий рог воды и вставила трубку с табаком. Запалив ее от свечи, она подала рог Степану. Скоморох затянулся. Пройдя через воду, дым попал в легкие. Выдохнув, он передал рог Пахому. Тот принял его из рук атамана и тоже вдохнул в себя.
- Хорошее дело - табак, Степан, он мозг прочищает! - проговорил ватажник, отдавая рог обратно.
- Доброе зелье, Пахом. Доброе! - ответил Скоморох. Пока отказываясь повторить затяжку, он отвалился на подушки, заботливо положенные хозяйкой.
- Девок смотреть будете, или с табаку сомлели? - подбивая ему под спину мягкую пуховую подушку, спросила Матрена.
- Чего ж не поглядеть, давай их сюда! - Скоморох снял с пояса увесистый кошель и бросил на стоявший рядом стол. - За просмотр, по полушке каждой.
- Ой, Скоморох, денег ли хватит у тебя? Девок у меня много! - Матрена взяла кошель, чтобы развязать и поглядеть.
- Потом, Матрена, потом. Не сомневайся, не только девок, но и тебя, с твоим домишком, купить хватит.
На зов хозяйки из соседней комнаты вышло с дюжину девушек, разного возраста, с ярко накрашенными щеками и сурмлеными как смоль бровями.
Оглядев их сквозь дым, Степан посмотрел на Пахома.
- Что-то квелые они. Прям, как та кобыла, что вчерась у мужика на поле издохла! Правда, Пахом? Уж он, бедный, так по ней убивался! Пришлось дать на новую. А если эта, какая скачки не выдержит? Конечно, Матрена по ней сокрушаться не станет, но деньги за нее попросит.
- Потребует, Степан! Эта баба своего не упустит. Но я все же возьму вон ту, рыженькую. Вид у нее ничего, с версту проскачет!
Одурманенные табаком они сами заржали, как лошади, вытирая глаза то ли от дыма, то ли от смеха.
От выбора невест на ночь их отвлек один из ватажников, оставленных для охраны на улице.
- Там какой-то пьяный дворянин, девку с собой привез. Хозяйку требует. Расплатиться, говорит, желаю!
- Он один? - Степан вытащил из кафтана пистоли и положил их под подушки, рядом с собой.
- Вроде один, с девкой. Более никого.
- Матрена, гостей ждешь? - обратился к хозяйке Пахом.
- Упаси меня господи, Пахомушка! Если только должник какой. Говорит же он, что расплатиться желает!
- Ступай. В сенях его приветишь. В дом не води. Коль воеводе про нас сказывала, сожжем вместе с барахлом!
- Что ты, Пахомушка! Мне с воеводой душевные речи вести ни к чему. Обойдется. Вы пока курите, а то табак зазря в дым идет.
Она накинула на голову платок и вышла вместе с ватажником. В сенях был слышан пьяный мужской голос и короткие ответы Матрены. По еле слышным словам стало понятно - ведется торг. Затем дверь в комнату отворилась и в нее вошла хозяйка, держа за руку девушку лет шестнадцати.
Степан стал внимательно осматривать новоприбывшую девицу. Заметив его интерес, Матрена отдернула руку девушки, которой она старалась прикрыть чело. Черный волос, заплетенный в косу, обрамлял совсем юное симпатичное личико, глаза прикрывали длинные бархатные ресницы, на щечках играл неподдельный румянец.
Отдав рог после очередной затяжки Пахому, Скоморох встал и подошел к ним.
- Хороша девка! Веди в опочивальню, моя ныне будет!
- Да ты чего, Степан! Ведь необъезженная она! Мне за нее знаешь, сколько купец Дорофеич отвалит? Нужна она тебе. Я тебе двух, - самых красивых, так уступлю, только оставь! Следующий разок приедешь, твоя будет. Потешишься на славу, Степушка!
- Ты что, Матрена, дыму наглоталась?! Не ведаешь, кто перед тобой? Сказано, веди, и весь сказ! А Дорофеич не приедет, мы его намедни потрясли на дороге, не до девок ему сейчас. Деньги, что в мошне, - твои! - грозно ответил Степан, указав на кошель, лежавший на столе.
Обряд торга был закончен. Матрена потащила упирающуюся девушку наверх, в горницу, готовить к приходу гостя.
- Только не малюй ее! Пусть как есть, так и будет. Не люблю я твоих крашеных кобыл! - послал ей вдогонку Скоморох.
Когда Степан зашел в горницу, девушку уже помыли, расплели косу и уложили на кровать, накрыв сверху легкой персидской тканью. Подойдя, атаман сел рядом и положил руку ей на грудь. Девушка вздрогнула, но осталась неподвижна.
- Как зовут тебя, красавица? - спросил он. От выкуренного крепкого табаку у Скомороха кружилась голова, и лицо девушки было словно в тумане.
- Василисою, - тихо ответила она.
- За сколько же тебя продали, Василиса?
- Не знаю. Сказано: хозяйка теперь у меня - Матрена.
- Пойди сюда, Василиса.
Степан обнял и стал целовать ее тело. От каждого прикосновения его губ девушка вздрагивала, но оставалась безучастной. Здоровый молодой организм взял свое. Если и были у Скомороха угрызения совести, то они сразу же исчезли при виде цветущей женской наготы. Раздвинув ей ноги, он овладел Василисой. Все произошло быстро: прокричав от наслаждения, Степан откинулся на спину и провалился в сон.
Утром атаман проснулся от легкого прикосновения к щеке, нежной женской руки. Открыв глаза, он увидел, что Василиса лежит рядом, прижимаясь обнаженным телом.
- Почто ночью не ушла? Голодная, поди? Я Матрене наказал, чтобы покормила тебя, когда усну.
- Нисколечко! Я привыкшая. Боязно мне от тебя уходить. Пока ты спал, меня никто не посмел тронуть! Возьми меня с собой, я тебе верной, как собака, буду! Хочешь, бей меня, коль душа пожелает. Только не оставляй. Лучше от одного кончину смертную принять, чем от многих медленно гаснуть! - ответила Василиса. Из ее глаз, скатилась слеза и капнула на грудь Скомороха.
- Куда же я тебя возьму! Мое дело лихое - сегодня здесь, а завтра на дыбе, у ката в гостях!
Степан говорил, а сам старался разглядеть девушку, которую помнил очень смутно. Но вчера ему не показалось - она действительно была красива и совсем молода, с детскими ямочками на щеках.
- Всю ночь я на тебя проглядела, - продолжала уговаривать она. - Все думала, почему я не возненавидела тебя после того, что у нас было? Я даже успела полюбить!
- За ночь!
- Не так уж она коротка, когда ты ведаешь, что ждет тебя утром! - ответила Василиса, пытаясь его поцеловать.
- Убери здесь! Не гоже в девичьей крови лежать. Не люблю! - отстранился от нее Степан, пытаясь встать.
- А крови нет, Степанушка! Не дева я. Хочу, чтобы ты знал. Поди вчера и не разобрал во хмелю? Меня мой барин перед тем, как сюда вести, сам силком взял. Подари мне пистоль. Я его убью, тогда вместе у ката гостевать будем.
Взгляд Василисы стал холодным, как лед в стужу. Что-то мужское, сильное духом почудилось Степану в открытом девичьем взгляде.
- Стрелять-то умеешь, Василиса Микулишна? - усмехнулся Скоморох.
- Умею, Степушка! И саблей владею не хуже служивого. Сирота я, жила при доме господском, один холоп барина всему и обучил. Любил он меня как дочь, все приговаривал: «Учись, Васька, сгодится». Царство ему небесное, лихоманка его взяла.
- Ну, коль так, быть тебе ватажником! Но бабье дело тоже не забывай.
Степан обнял Василису. Стал целовать. На этот раз она ответила взаимностью. Девушка была жаркой и страстной, полностью отдаваясь любви. Такого наслаждения атаман никогда не испытывал.

4

Только после полудня, Степан с Василисой спустились из горницы вниз. В большой общей клети их встретила Матрена с ехидной улыбкой на устах.
- По нраву пришлась девица? Вставать неохота было?
- Подпорченный товар ты мне, Матрена, всунула. Девица-то вовсе и не девица. А баба! Не веришь, сама постель проверь.
За обман я забираю ее себе. Еще в приданое ей салоп дашь, а то осень на дворе.
- Это как же, Степан! Бабу в ватагу нельзя! - вместо хозяйки удивленно ответил Пахом, вставая из-за стола, где он коротал время за чаркой медовухи. - Сотоварищи не поймут.
Скрипнула дверь, и кто-то стал входить. Василиса быстро, даже никто не понял как, выхватила из-под подушек забытые вчера Степаном пистоли и пальнула с обоих стволов.
Когда дым рассеялся, на пороге валялся дворянин, привезший ее к хозяйке притона.
- Вот те, на!.. - Пахом сел на лавку, вытирая пот со лба. - На свою беду он вернулся. Готов, две дырки, не одна!
- Баба!!! Нет не баба, - друг и ватажник она нам отныне. И зовут его Васькой!
Степан взял Василису на руки и понес к выходу, жадно целуя. Матрена еще долго стояла посреди покоя, открывши рот.

5

Великая княжна сидела у себя в палатах рядом с преданной Анютой и вышивала гладью. Машинально тыкая иглой в полотно, она думала. Ксения не знала, радоваться ей или унывать.
Прошел еще один год в ожиданиях. Свадьба с Густавом не состоялась, но батюшка не успокоился и уже готовил ей нового жениха, принца Иоанна Датского. Устав, от всего этого, Ксения с безразличием стала относиться к своему будущему. Ей исполнилось девятнадцать, но она уже успела перегореть и погаснуть, как свеча.
Только одно имя ворошило угли в ее девичьем сердце, способное вызвать пылающий огонь. Имя - Алексей! Но князь Копытин старался избегать встречи с княжной. Приезжая в Москву, он сразу же просился опять в какой-нибудь город. Все попытки подруги навести с ним хоть какой-то контакт, пресекались им на корню.
Взбудораженная и взволнованная Анюта с утра прибежала к княжне сообщить, что князь Алексей прибыл из Зарайска и находится неподалеку, - на постоялом дворе. Но, захочет ли, он видеться с ней?
Ксения уколола иглой палец и очнулась. Кровь маленькой алой капелькой выступила на коже.
- Что же это, Господи! - всполошилась Анюта, потеряв терпенье. - Так и будешь сидеть? Вышивание, будь оно проклято! - она вырвала из рук княжны полотно и бросила об пол.
- Так и буду, Анюта! - ответила Ксения, прижимая палец к губам. - Мне блюсти себя надобно. К свадьбе готовиться.
- Ну, уж нет! Не я буду, если вас с Алексеем не сведу хотя бы на час! Ведь любите вы друг друга! Потому он, и ни кажет глаз своих. Хоронится от тебя. А мы сами к нему поедем! Девичья гордость годами исчисляется: чем их больше, тем гордости меньше. Пока твой батюшка принца Датского привезет, старухой стать можно! Собирайся, Ксения Борисовна, сейчас и поедем, а то голубь опять улетит.
- Виданное ли дело: великой княжне к холопу на поклон ехать! Опомнись, Анюта!
- Это ты опомнись! Все последнего разговора забыть не можешь? А ты забудь! Забудь, что царевна, что батюшка тебя замуж выдать хочет. Помни только, что ты девица и едешь к любимому! А там - хоть трава не расти! Поедем, Ксюша.
- Если только взглянуть на него?
- Взглянуть. Конечно, взглянуть! И обратно, - иголками бряцать! Крикнуть Трифона, чтобы запрягал?
Анюта вскочила и побежала к выходу, не дожидаясь ответа Ксении. Уже у дверей она услышала.
- Ну, и поеду! Назло тебе, матушка. Анюта, вели запрячь, да с вензелями!

6

Запрягли обычные сани. Ксению Анюта одела простенько, чтобы не привлекать внимание. Трифон на всякий случай сунул за пазуху пару пистолей, еще два положил в возок. Народ в Москве стал неспокоен, начавшийся в деревнях голод отразился и на столице. Все больше и больше злых от недоедания людей появлялось на ее площадях и рынках.
На вопрос Ксении:
- Зачем?
Трифон почесал бороду и ответил:
- Так спокойней будет, Ксения Борисовна.
Заехав на постоялый двор, он остановил сани и огляделся. Все было, как обычно: в дальних клетях разгружался купец, подгоняя работников, старуха проковыляла, мельком взглянув на них. Но все же Трифон беспокоился:
- А ну, стрекоза, поглянь в доме!
- Что-то ты, Трифон, последнее время пуглив стал? Ранее за тобой, я такого не замечала, - ответила Анюта.
- Ранее совсем другое время было! А сейчас - вон, хлебный обоз у самых Тверских ворот ограбили! Рожь-то ныне, полтина мера! А что весной будет?
- Ладно, не за тем мы сюда прибыли! - проворчала Анюта, вылезая из саней. - Если интересно, вон у купца спроси! Он тебе цены на десять лет вперед скажет.
Анюта просеменила в новеньких сафьяновых сапожках и скрылась в доме. Через некоторое время она вышла обратно и подошла к саням.
- Здесь князь, отдыхает. Я местному конюху полушку сунула, он мне все и поведал. Ну что, Ксения Борисовна! Пойдем! - она вытянула Ксению из возка и поволокла к крыльцу.
Подойдя к дверям в комнаты князя Копытина, Анюта тихонько их толкнула. Они были не заперты.
- Открыто! Войдем?
- Да ты что, Анюта! А вдруг он голый!?
- Подумаешь! Голый - так оденется.
Анюта толкнула дверь и уверенно вошла. Ксении ничего не оставалось, как последовать за ней.
С порога они хотели поздороваться, но вовремя остановились. Алексей спал, разметав могучее тело на двух лавках. Анюта посторонилась, пропуская вперед великую княжну. Ксения подошла и села возле спящего князя.
- Умаялся! - ласково произнесла она.
Кафтан на нем был расстегнут, и на груди, вместе с нательным крестиком, висела маленькая серебреная пластина с изображением рыси. С тыльной стороны к ней была прикреплена бумага, свернутая в четыре раза.
Сама не зная почему, Ксения осторожно сняла ее с пластины и, развернув, прочитала первые строки: «Милый Алеша! Если можешь, прости меня…».
Девушка свернула бумагу. Слезы хлынули из глаз. Ксения не пыталась их сдержать, она плакала. Слезинки текли и капали ей на руки и на письмо, ее письмо, которое князь держал около сердца. Великая княжна прикрепила бумагу обратно и поправила локон пшеничных волос на его голове, тихо шепча:
- Милый, милый Алеша! Прости меня.
От прикосновения Алексей проснулся и неосознанно посмотрел на Ксению. Услышав ее слова, он улыбнулся и так же тихо проговорил:
- Ксюша, родная! - отвернулся и опять закрыл глаза.
- Поздорову ли живешь, Алексей Семенович? Не пора ли подниматься, княже? День на дворе! - решила прервать их сон Анюта.
Ее слова прозвучали как удар колокола в полной тишине. Алексей вскочил с лавки, чуть не сбив Ксению с ног. Она еле успела отскочить. Ничего не понимая, Копытин, как безумный, смотрел то на великую княжу, то на ее верную подругу. Понемногу сознание стало приходить к нему. Уразумев, что это не сон и Ксения действительно стоит перед ним, Алексей застегнул кафтан и поклонился дочери государя.
- Ксения Борисовна, чем я заслужил такую честь, что вы пришли навестить своего холопа! - окончательно стряхнув с себя сон, спросил Копытин.
Ксения смотрела на него, вытирая слезы. Уже не было спящего любимого Алеши, перед ней стоял твердый, как скала, князь Алексей Семенович Копытин, подданный ее батюшки, готовый выполнить любое поручение великой княжны.
- Ничего, княже, что мы вот так, без спросу ворвались? - ответила она, стараясь придать голосу спокойный тон.
- Ну, пошло-поехало! - проворчала Анюта. - Пойду, погляжу, как там Трифон, - к саням не примерз?
Оставшись одни, они долго молчали, смотря в глаза друг друга. Им столько хотелось сказать, но ни Алексей, ни Ксения не решались начать...
Великая княжна оказалась смелей. Пройдя к печке и присев в стоявшее возле нее кресло, она промолвила:
- Вы знаете, Алексей Семенович, что батюшка мой нашел мне нового жениха? Принца Датского!
- Знаю, Ксения Борисовна, - тихо ответил Алексей.
- Так вот. Так как вы ко мне не являетесь... Как ни зови! Я сама решила вас навестить. Это немного противоречит обычаям царского дома, но, думаю, о моем приходе к вам никто не узнает. Он останется тайной для моей матушки и, тем более, батюшки! - она замолчала, ожидая ответа.
- В этом вы можете быть уверены, Ксения Борисовна.
- О чем я говорила? - Ксения вздохнула. - Ах, да! К лету мой батюшка отправляет послов за принцем. Не желаете поучаствовать в посольстве? Так как вы сопровождали моего первого жениха, я хотела бы включить вас в свиту и второго.
- К лету? Но сейчас зима! Дело, конечно, срочное, но не настолько, чтобы врываться ко мне домой, когда я сплю! Мне больше подходит военная служба, чем пресмыкаться перед вашими женихами и говорить им любезности. К тому же я им приношу несчастье. Густав закончил опалой.
Такой ответ Ксения не ожидала. Алексей отнесся к ней не только холодно, но и язвительно. Лицо ее покраснело от гнева, она соскочила с кресла и подбежала к князю Копытину.
- Ваши слова обидны! Вы заслуживаете, по меньшей мере, битья батогами. Как вы смеете говорить такое, - дочери своего государя!
- Государю наш разговор не будет известен! Впрочем, я согласен на батоги. Наказывайте!
Князь схватил Ксению, обнял и прижал к себе, закрывая ей рот губами. Она, как попавшая в сети лебедь, махая руками, отбивалась от него. Но Алексей держал ее нежно и крепко.
Выбившись из сил, Ксения затихла в его руках, губы разомкнулись, и она открыла глаза.
- Алеша, пусти.
- Я люблю вас Ксения!
- Молчите, я не должна этого слышать! Нам не следует больше видеться. Уезжайте из Москвы, куда хотите! Только поскорей, а то мое сердце не выдержит! А сейчас, Алеша, отпустите меня.
Князь ослабил объятья, и птичка выпорхнула из силков.
- Алеша, закройте глаза и не шевелитесь, - снова проговорила она, стараясь держать князя на расстоянии.
Алексей подчинился Ксении, закрыл очи и стал ждать.
Сначала он ощутил ее дыхание. Оно было, как свежий ветерок на его губах, потом нежное прикосновение рук к плечам, шее и поцелуй! Теплый, влажный и ласковый. Как завороженный, стоял он, боясь открыть глаза и вспугнуть ее припухшие от любви губы. Но они все равно исчезли, прежде переместившись к уху, шепча: «Уезжай, Алеша, пожалей меня», потом - совсем.
Когда князь Копытин открыл глаза, в комнате уже никого не было. Может, это был все-таки сон?
Ксения бежала к саням, скользя по снегу. Она знала, если задержится еще хоть на одну секунду, то уже не сможет уйти. Почти вся, она хотела остаться: душа тело, ноги и руки! Лишь долг перед батюшкой тянул ее к саням. Вырвавшись от Алексея, Ксения спасала свою девичью честь, так нужную ее отцу и государству.
Только в санях, стараясь утихомирить сердце, безумно бившееся в груди, она поняла, что это сердце Алеши! Свое сердечко Ксения оставила с любимым навечно. Навсегда.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Чернец Григорий, крылошанин Чудова монастыря, закрывшись в келье вместе с Мисаилом Повадьиным, играл в тавлеи. Сия игра была не в чести у духовенства, потому, тайком от всех отдавались они забаве, сдружившей двух совершенно разных людей.
- Твой ход, Мисаил. Мыслишь, будто шахматы двигаешь.
- Легко тебе говорить, Григорий! Бог тебя большим умом наделил. Все тебе дается: и Житие писать, и тавлеи двигать, - вздохнул Повадьин, делая ход. - А мне думать надо.
- Да! Сидим мы вот тут с тобой, в черницах, от мира заперты. А там, во дворе! - Григорий мечтательно взглянул в маленькое оконце, выходящее на монастырский двор.
- А что во дворе? Холод собачий, да ветер. С самого сентября вьюжит.
- Кремль там!.. Красное крыльцо, палаты государевы. Жизнь царская!
- Чего же ты, Гришка, в черницы подался? Службу надо было нести. С твоим умом, глядишь, воеводой стал бы, или дьяком посольским. Ну, ты играть-то будешь?
Григорий двинул тавлею и задумался, вспоминая прошедший год.
По совету дядьки Смернова-Отрепьева, сразу после пострига, Юрий подался по монастырям. За полгода странствий ему пришлось немного пожить в Суздале, при Спасо-Ефимеве монастыре. Посетил он и обитель Иоанна Предтечи в Галиче. Хотя был совсем рядом с домом, помня наказ дяди, к матушке заехать побоялся. По ночам, ворочаясь на жестких монастырских лавках, мечтал вернуться в Москву.
Узнав о суде над Романовыми и ссылке их в разные города, Отрепьев посчитал, что уже хватит скитаний, и вернулся в столицу. Появился пред очами своего деда Замятни. Дяди к тому времени в Москве не было, по цареву указу он был отправлен на Низ к Новгороду, нести службу со своим приказом.
По просьбе деда, Григорий был представлен архимандриту Чудова монастыря Пофнотию, городским протопопом Еуфимием. Архимандрит сжалился над сиротой и определил его в крылошане.
Незаурядные способности к писанию, позволили Отрепьеву быстро избавиться от опеки деда и перейти в келейники Пофнотия. Весьма искусно переписав: «Похвалу Московским чудотворцам Петру, Ионе и Алексею», он удивил не только Елезария Замятню, но и архимандрита.
Успех и возвышение Юрию понравились, но ему хотелось большего. Он чувствовал, что рожден для великого, а не только переписывать чужие деяния...
Думы Отрепьева прервал носящийся по келье Мисаил.
- Гришка, не слышишь что ли? Стучат. Прячь тавлеи!
Собрав шашки в мешочек и свернув расчерченную на квадратики тряпицу, они засунули все в тайное место. Григорий схватил Псалтырь, специально приготовленный для такого случая, сделал лицо как можно более постным и углубился в чтение. Мисаил побежал открывать дверь.
- Вы что тут, оглохли? Стука не слышите, паршивцы?! - залетел к ним дед Григория.
- Зачитались мы! Общаясь с Богом, не замечаешь земного гама! - набожно ответил Отрепьев.
- Гришка, быстро к отцу Пофнотию! Сам патриарх Иов прибыл! Тебя, дурака, видеть желает!
Замятня схватил за шиворот своего непутевого внука и вытолкал взашей из кельи.
Со смутой в душе и опущенными долу очами предстал Григорий, перед владыкой Московской и всея Руси Православной церкви. Иов с интересом осмотрел Отрепьева, подошел к столу и взял в руки лист бумаги.
- Тобой сие писано?
- Мной, отче. Третьего дня, с соизволения архимандрита Пофнотия, - ответил Григорий, взглянув на лист.
- Ну-ка сядь, отрок, - Иов указал на столец. - Начерти мне на листе: Аз, Буки, Глагол.
Григорий подошел к столу, сел на столец, и,обмакнув перо в чернила, стал выводить на листе первую букву кириллицы.
- Не сомневайся, владыка, весьма одарен отрок в писании! - проговорил Пофнотий, стоя рядам с патриархом.
Иов промолчал. Дождался, когда Григорий закончит, взял у него лист и посмотрел.
- Лепо, отрок. Весьма искусно вывел! Пофнотий глаголет, что ты не токмо буквицы переводишь, но и мысль доводишь, отчего книга становится краше и понятнее. Правда сие?
- Не мне судить, владыка. Я всего лишь перо Господа, коим он водит, чтобы донести слова свои до народа нашего! - ответил Григорий, встав и поклонившись патриарху.
- И говоришь лепо. Молод еще, а в мудрости старцам не уступишь. У меня на подворье совсем седые сидят, а так глаголить не всяк сможет. Почто, Пофнотий, до сих пор у тебя в келейниках столь одаренный отрок?
- Думал я, владыка, с твоего благословения рукоположить Григория в дьяконы. Для того и представил на глаза, чтобы ты сам узрел сего отрока.
- Быть тебе дьяконом, Григорий. К завтрему явишься на Патриарший двор. С сего дня определяешься при мне писарем. Мысли мои записывать будешь. А не понадобишься, сотворять каноны святым угодникам станешь. А теперь ступай.

2

Взлет Юрия Отрепьева по монастырским ступеням был невероятен. Всего год назад он стал иноком, а сейчас уже - дьякон и писарь Патриаршего двора с правом переписывать каноны Святой Православной церкви. То, что другим доставалось после долгих лет службы, приходило с преклонными годами, Григорий достиг, не имея за плечами и двадцати одного. Другой бы на месте Отрепьева о большем и не помышлял, но Юрий был совсем не такой.
Путешествуя по стране, он то и дело слышал об якобы чудном спасении царевича Дмитрия. Кое-что ему самому было известно о событиях десятилетней давности. Родственник Отрепьевых, Андрей Игнатьевич Отрепьев, был родом из Углича. Спасаясь от гнева государя, когда угличан погнали в Пелым, он долгое время жил у них дома. По вечерам с матерью Юрия Варварой, они часто вспоминали печальные майские события.
Маленьким мальчиком слушал он их, и много отложилось в памяти. Рассказы людей натолкнули Отрепьева на мысль, от которой поначалу он сам пришел в ужас. Может, так все и осталось бы только в мечтах, но резкое возвышение и общение в сфере Кремля, вселили в Юрия уверенность. А главное - возможность осуществить задуманное.
Отрепьев стал усиленно расспрашивать монахов Чудова монастыря, собирая любые сведенья о царевиче. Наконец, идея так переполнила его, что Юрию просто стало необходимо с кем-нибудь ею поделиться, и он решил открыться своему товарищу Мисаилу.
В один из январских вечеров, когда на дворе не на шутку разыгралась вьюга, спрятавшись в кельи Мисаила, Григорий играл с ним в тавлеи, потчуя Повадьина стоялым медом. И так недалекий умом Мисаил от выпитого меда захмелел и проигрывал Отрепьеву раз за разом.
- А ты знаешь, Мисаил, почто я умней тебя? - стал подбираться он к главному, посчитав, что уже пора.
- Почему? - спросил Повадьин, опрокидывая стаканец с медовухой в рот и утирая бороду.
- Вот, ты, какого роду?
- Известно какого, из детей боярских! И дед мой, и прадед дворянами в Серпейске были. Почто спрашиваешь?
- А по то... Глянулся ты мне, Мисаил! Открыться хочу. Только вот не знаю, можно ли доверить тебе... тайну великую!
- Что за тайна такая? Которую мне, Михаилу Трифоновичу Повадьину, чернец Гришка доверить боится!
- Дьякон, Мисаил! - уточнил свое звание Отрепьев.
- Ну, дьякон. Ни один ли хрен!?
- Я вижу, ты уже совсем захмелел. Непотребные слова в Божьем месте несешь!
- Да ладно тебе, Гришка! Сам к девкам гулящим тайком ездишь, а мне и сказать нельзя! Думаешь, я не вижу, куда денежка идет, доверенная тебе архимандритом Пофнотием на краски для писания?!
- Знал бы ты, кто перед тобой сидит! Язык бы прикусил! - ответил Григорий, придавая голосу грозность.
- Да кто сидит-то? - спросил Мисаил, посмотрел на Отрепьева, налил себе еще меду и добавил: - Говори толком, Григорий, а то у меня голова пухнуть стала от твоих речей!
- Я царевич Дмитрий! Сын Иоанна Васильевича! - разом бухнул Отрепьев и встал, принимая царственную осанку.
Раскрыв рот, Мисаил выронил из рук стаканец с медом, который поднял и хотел, было, выпить.
- Ты же помер, в Угличе? - спросил он, не отрывая глаз от Григория и нащупывая на столе стаканец.
- Как видишь, нет! Нашлись добрые люди, схоронили меня от Борисовых наймитов. Пришлось мне до поры до времени образ монаха принять. Сейчас же хочу в Литву идти, просить брата своего Сигизмунда помочь мне отчий стол вернуть. Пойдешь со мной на Северщину?
- А что ты Дмитрий, то, правда?
- Вот тебе крест! - Григорий перекрестился.
- Тогда пойду. Мы, Повадьины, верой и правдой служили твоему батюшке, послужим и тебе. Надейся, царевич!
- Когда на Москву с силой великой приду, Бориску на дыбу! А тебя в ближние бояре! Все земли, что Годуновым принадлежат, бояр Повадьиных будут! Лепо тебе, Мисаил?
- Лепо, царевич. Только одним нам в Литву не уйти. Я думаю, неплохо бы с собой черница Варлаама взять. Сам-то он из Яцких будет, коломенских дворян, но Литву, как свои персты, ведает.
- Надежен сей инок? Тебе я верю, а вот ему - можно ли? - спросил Григорий, наливая меду наконец-то нащупавшему стаканец Повадьину.
- Можно, человек он верный.
- Тогда приведи его сначала ко мне. Я сам поспрошаю, каков он душой. О чем говорили с тобой, молчи! Помни, Мисаил, тебе я свою судьбу вручил! От тебя сейчас зависит жизнь моя. Жизнь последнего продолжателя рода князей Владимирских, государей Московских. Великого князя Дмитрия Иоанновича.
Мисаил опрокинул, до краев наполненный Григорием, стаканец, обтер толстые губы и произнес:
- Надейся, царевич. Помню!
Первый подданный, внезапно воскресшего царевича Дмитрия Иоанновича, познакомил Отрепьева с Варлаамом Яцким у себя в келье. Человек он был уже немолодой, умудренный жизненным опытом. Григорий никак не мог отважиться открыться ему. Варлаам был умен, и тут надо было думать. С наскока взять, как Повадьина, здесь не годилось.
Неожиданно навстречу Григорию пошел сам Варлаам, заговорив о царевиче. То ли Мисаил проболтался, то ли просто интересы совпали, - так или иначе, но к ночи у великого князя Дмитрия, уже было два подданных.
Бегство из Москвы в Литву определи на февраль, перед Масленицей, ближе к весне, чтобы до Северщины добраться санным путем. А там уже тепло, легче будет бродить по Литве.
Первой большой остановкой выбрали Киево-Печерскую лавру, где и решили объявить миру царевича Дмитрия, полагая, что Киевское воеводство князя Острожского - вполне безопасное место от людей Бориса Федоровича.

3

Годунов сидел и тупо смотрел на догорающую свечу. Расплавляясь, воск тек по серебряному подсвечнику и капал на стол. Думный дьяк Вылузгин хотел убрать свечной огарок, но Борис его остановил.
- Не надо, Елизарий. Дай ему догореть, не лишай его, такой возможности.
- Так коптит больше! Новую свечу заправлю, светлее станет, государь.
- Может, и светлее. Но это будет уже другая свеча! - задумчиво ответил царь. - Говори, Елизарий, радуй меня!
- Прости, государь, но вести худые, не знаю даже с чего начать, - ответил дьяк, отодвигая бумаги от подсвечника, чтобы не залило воском.
- Сначала! Коль добрых нет.
- Поздно уже, государь, может завтра? Бояр соберем, да все и решим, - дьяк попытался откланяться. - Утро вечера мудреней, государь.
- Сегодня, Елизарий, решим! А завтра - боярам объявим! Не тяни, начинай, - настоял Борис.
- На Москве люду много собралось, государь. Почитай втрое больше прежнего. Такое скопление вызвало мор! Чернь мрет прямо на улицах. На хлебных раздачах, тобой учрежденных, людишки давят друг друга! Сын боярский Языков, что на Тверской да на Никитской весил хлебы да калачи, сам чуть не растерзан был! Стрельцами только и отбился. Обозы, что в Москву рожь везут, менее чем с десятком стрельцов ехать отказываются. Так как по дорогам и в деревнях голод еще пуще, солома с мякиной в ход пошли! В Волоколамске жито, что для сева схоронено было, разграбили. Насмерть побили Ивашку Плетнева да Кузьму Карытина, что воевода в охрану поставил. Воры да разбои людьми полнятся, по дорогам купцов трясут. Ямской приказ жалится, спасу от них нет! Одни волки по Руси сыты ходят, мертвечины ныне довольно! - Вылузгин замолчал, ожидая слов Бориса Федоровича.
Годунов молчал. Мутным глазом, как привороженный, смотрел он на огарок. Когда фитиль погас, испустив струйку дыма, государь вздохнул и изрек:
- Поменяй свечу и говори далее.
Дьяк сменил угасший огарок на новую высокую свечу. Помогая подругам, она с веселым треском добавила света.
- Далее, государь, - продолжил он, вернувшись к бумагам.
- Люди торговые, чуя добрую наживу, с третьего дня начали за меру ржи рубль с полтиной брать. В десять раз больше прошлогоднего! А в некоторых городах - и более. Посадские люди Соль-Вычегодска еще осенью на Москву отписывали, что рожь у них - рубль мера. Жаловались на немощь свою в прокормлении.
- Что думаешь о сем, Елизарий? - спросил Борис, когда дьяк закончил.
- Надо остановить цены, государь. Чтобы жито более указанной цены не продавали. А так же ввести казенный торг, вполовину меньше указанной. В Москве же раздавать не хлеб, а деньги. Так же в других городах. Людишки потянуться туда, где дешевле, это позволит нам сдержать дороговизну.
- Толково. Кое-что и мне в голову пришло, пока тебя слушал. Пиши царское слово в приказы.
Борис встал и нервно заходил по комнате, ожидая, когда дьяк зачистит перо и будет готов писать.
- Слушаю, государь, - дал знать Вылузгин.
- Земскому приказу: по городам и весям продавать жито не более одного рубля мера, - начал речь Борис. - Кто же меру ржи будет продавать дороже, сажать под стражу. Изымать с них в казну пять рублей. Хлеб, что они продают, брать за полцены от крайнего, то есть - полтина мера. По той же цене и продавать. Во избежание перепродажи, казенного жита, более двух четвертей на руки не давать. Перекупщиков ловить и предавать торговой казни. Битье кнутом нещадно! Кто же задумает прятать для более поздней и выгодной продажи. При узнавании изымать и тоже продавать по полтине. Записал?
- Записал, Борис Федорович, - ответил дьяк, обмакнув перо в чернила.
- Пиши далее. Казенному приказу: выдать из казны деньгу для раздач бедному люду на всех площадях Москвы. В будний день - по полушке, в воскресный - по деньге. Где у нас по городам совсем худо? - остановившись, спросил Борис.
- В Новгороде, во Пскове и Смоленске голодно невмоготу, государь.
- Так же, в указанные тобой города, выделить на обнищание по двадцать тысяч рублей. С казной послать надежных людей с доброй охраной. Полотняному приказу: для захоронения люда христианского и во избежания поветрий, выдать холста на саваны сколько потребуется. Разрядному приказу: создать команды по уборке людских останков на улицах Москвы и других городах. Служилым дворянам, находящимся в Москве, отныне нести караульную службу во избежание беспорядков. Земельному приказу: выделить место для больших скуделей, куда свозить с города мертвый люд...
Борис, остановился, подумал и спросил:
- Много ли жита в монастырях схоронено?
- Патриарший двор жалится, государь, что мало ржи заготовлено. Осенью холода почитай уже в августе ударили. Не успели монаси хлебушек собрать.
- А с других лет? Что на худую годину припасено?
- На запрос мой отписано тебе, государь: Иосифо-Волоколамский монастырь, самый крупный из тех, что рядом с Москвой, имеет вместо положенных ему двенадцати тысяч четвертей ржи, для обихода монахов, сева монастырским крестьянам и прочей надобности, - только семь тысяч триста шестьдесят две четверти. А в других, государь, еще хуже, - ответил дьяк.
- Ничего, поделятся! Пиши, - Борис продолжил диктовать. - Патриаршему двору: собрать со всех монастырей и отдать в государевы житницы, пятьдесят тысяч четвертей жита.
- Борис Федорович, владыка не пойдет на такое! Монахов по миру пустим!
- Немного животы поубавятся, да и только! Коль всей России до смертных коликов постится приходиться, не грех и монасям поучаствовать!
- Тебе видней, государь.
- Пиши далее. Стрелецким приказам: брать на службу всех охочих людей и распределять в сотни по десяткам, с денежным окладом. Московским - семь рублей в год, в других городах и в порубежье - три рубля, и земельный надел по усмотрению воеводы. Приказу Каменных дел: для облегчения тягловым людям, возобновить все остановленные работы в Москве и городах. Принимать всех желающих и кормить за труды.
- После сиих мер, казна опустеет, государь!
- Опустеет, опосля пополнится! Потом, Елизарий, деньгу считать будем. Сейчас же люд Московский сохранить надо! Пиши далее: князьям, боярам, детям боярским холопов своих голодом не держать! В противном случае давать вольную. Словом государевым я возобновляю Юрьев день на время голода. Любой холоп или крестьянин может покинуть своего хозяина и перейти к другому.
Дверь в палату открылась и в нее вошла Мария Григорьевна. Идя к Годунову, она проговорила:
- Совсем ты себя не бережешь, Борис Федорович! Сколько же можно делами заниматься? Ведь ночь на дворе!
- Все, что написано, завтра распределишь по приказам, - наказал дьяку Борис, садясь в кресло. - Пусть исполняют немедля! А теперь ступай.
- Ступай, Елизарий Данилович, ступай! - повторила за ним Мария Григорьевна. - Поди, заждались тебя дома.
Вылузгин свернул царские указы, поклонился и вышел, оставив их одних. Мария подошла к мужу и села на колени.
- Хоть бы навестил меня. Отвлекся от забот государевых.
- Как же мне отвлечься? Ведь мрет народ! Вчера, вон, с тысячу, почитай, только в одной Москве в землю легло! - ответил Борис, обнимая ее за талию.
- Людишки, что листва! Старая опадет, новая еще лучше будет. Бабы, чай, рожать еще не разучились. А ты у меня один. Я уже и позабыла, когда ласкал ты меня, Борисушка! - шептала Мария, целуя мужа в губы.
- Опомнись, Мария, не молодые мы! Пора нам с тобой о Боге подумать! - отстранил от себя жену Борис.
- Это, вон, пускай твоя сестра, инокиня Александра, о нем думает! А я пока в монашки не собираюсь! Или стара для тебя стала? Может, задумал меня в монастырь, а сам на младой женишься?
- И в дальних мыслях у меня такого не было, Мария! - ответил Борис, не зная гневаться ему или удивиться речам жены.
- Коль не думаешь, так пойдем в опочивальню, я уже там все должно приготовила. Перина мягкая, подушки пуховые. Пойдем, Борисушка.
Мария расстегнула ему ворот кафтана и стала нежно водить рукой по груди и шее. Борису стало как-то легко и свободно, позабыв про голод в Москве, про мор, он полностью подчинился власти жены. Мария взяла мужа за руку и повела в опочивальню. У входа, открыв двери, стоял Прохор.
Раздев и уложив усталого супруга на прохладную постель, Мария скинула одежды, побрызгала на тело благовониями и легла рядом, ожидая, что Борис обнимет и приласкает.
Не дождавшись, она приподнялась и посмотрела на мужа. К великому ее разочарованию и сожалению, Борис уже спал.

4

Князь Алексей собирался в дорогу. По царскому указу Копытину было велено доставить казну в Новгород князю Головину Алексею Фомичу. Для сего дела Разрядным приказом под его начало было приписано десять пещальников с десятником Никифором Поленовым и подьячий Емельян Суконин.
Одев под кафтан стальную кольчатую рубаху, сунув за пояс пистоли, князь выпил на дорожку квасу и проговорил зевающему Зотову:
- Ей-богу, зря ты в такую рань суетишься!
- До друга я бы и ночью пришел, - ответил Никита, переставая зевать. - К тому же скоро заступать на службу. В Деревянном городе, по Тверскую улицу караул несу вместе с сотней Василия Петровича.
- А ты говорил, дел не осталось, все до нас сделано, - засмеялся Алексей.
- То по молодости сказано.
- Больно стар стал, Никита Егорыч?!
- Не юноша, но муж! Теперь вижу, на Руси дела никогда не закончатся. И детям нашим и внукам хватит!
- Ты сначала детей заведи, а потом уж о внуках думай. Аника воин! - цепляя на пояс тяжелую саблю-палаш, не успокаивался Алексей.
- С этим все в порядке, сердце мое свободно и полно надежд. А ты так и вздыхаешь по Ксении?
- Вздыхаю, Никита, хочу забыть, но не могу. Совсем она меня извела!.. Ну, давай прощаться.
Никита крепко обнял друга и пожелал удачи.

5

Зайдя в Ямской приказ, находящийся в Кремле на Ивановской площади, Копытин увидел довольно забавную картину. Совершенно голый ямской дьяк отсчитывал в коробья монеты и опечатывал казенной печатью. Десятник Никифор распоряжался стрельцами, носившими коробья на четыре подводы, стоявшие во дворе.
- Посторонись, княже, скоро управимся, - окрикнул Алексея сзади подьячий Емельян, протискиваясь в дверь с пустыми коробами.
- Почто ямской дьяк голый? - удивленно спросил князь, пропуская Суконина в избу.
- А чтобы не сбег! - ответил подьячий. - Всю ночь деньгу считаем, шутка ли - двадцать тысяч. Он мне вчера говорит: давай с утра, а я отвечаю: нет сейчас, и начнем. Поутру ехать надобно. Ну, а чтоб не улизнул, Никифор его и раздел. Стрельцы - народ горячий. Изъясняться, долго не станут. Ты присядь пока, Алексей Семенович, десять коробьев осталось.
Алексей расстегнул однорядку и сел на столец, услужливо поставленный ему подьячим. Дьяк стал насыпать монеты в новый короб, зло поглядывая на молодого десятника, спокойно поглаживающего усы.
- Людишки у тебя добрые? Коль в дороге татя встретим, не подведут? - спросил его князь.
- Не первый год службу несем, княже! - ответил Никифор, переводя взгляд с дьяка на Копытина.
- Добро! Емельян, сколько верст до первого яму?
- До большого, верст сто с гаком, а до окольного - наполовину меньше, - ответил Суконин, отрываясь от счета монет.
- Успеем ли, до темна?
- Лошадей дали справных. С Божьей помощью доберемся, княже. Конечно, спехом придется, дороги водой размыло.
Видя, что он только мешает, Копытин встал и пошел во двор, бросив слова в никуда.
- Пойду воздухом подышу. Скучно здесь.
Во дворе ямщики проверяли, хорошо ли подкованы лошади, ладна ли сбруя, - готовились к дальней дороге. По одному стрельцу стояло у каждой подводы, охраняя груз.
Выехали на заре. Как ни торопились, раньше не смогли. Миновав слободу, Тверские ворота, они направили коней на дорогу, ведущую в Тверь. Подьячий сидел верхом на коробах в одной из телег и допытывал хотевшего спать князя:
- Раненько пришлось встать, Алексей Семенович! Солнышко только поднимается, а мы уже в дороге.
- Ты бы поспал, Емельян, всю ночь ведь деньгу считал, - ответил князь, надоевшему своей болтовней, Суконину.
- Эх, батюшка, если б я мог уснуть! Как глаза закрою, чудятся мне злодейские гады, - из коробов деньги по себе тащат! Холодным потом покрываюсь, ни живой, ни мертвый. Государь то наш, батюшка Борис Федорович, коль просплю казну, с меня, сиротинушки, не токмо шкуру спустит, но и мясо от костей отделит. На тебя вот смотрю да на ребятушек - к сердцу моему успокоение и приходит. Как думаешь, не посмеет тать напасть?
- Может и не посмеет. Только ныне силен он, да голоден! - ответил Алексей, подстегивая коня и направляясь в голову обоза. - Бог даст, довезем, Емельян.
Подьячий вдохнул и перекрестился.
Ранняя оттепель размыла дороги, ехали медленно. Груженые серебром телеги часто застревали в грязи, приходилось их вытаскивать, помогая лошадям. К ночи они добрались только до окольной ямской слободы. Въехав во двор, Алексей спрыгнул с коня и показал хозяину подорожную.
Прочитав, мужик поклонился и спросил:
- Отдохнете, или дальше поедете?
- Есть, кто еще на проезжем дворе? - ответил вопросом на вопрос Копытин.
- Почти никого. Время сейчас опасное. Боятся люди ездить, только по государевым делам. Но один купец все же есть, с молодой женой в Тверь едут.
- Как звать тебя?
- Игнатий, сын Данилов.
- По подорожной ты нас кормить обязан, Игнатий. Новых коней дать. Так что, давай, пошевеливайся. Три часа поспим и снова в путь.
Хозяин ямского подворья молча отвесил еще один поклон и пригласил Копытина пройти в избу.
Окольная слобода, стоявшая на гоньбе меж Москвой и Тверью, была небольшой, дворов на десять. Определив на постой стрельцов, велев Поленову выставить охранение, Алексей зашел в дом для знатных гостей. Емельян идти с ним отказался, предпочтя спать в телеге на коробах. В избе за столом сидел купец с женой. Игнатий суетился, ставя на стол курицу, кусок холодной свинины и два калача хлеба.
«Все, как в подорожной ни больше, ни меньше», - отметил про себя князь, произнеся в слух:
- Вечер добрый, православные! Хлеб да соль.
- И тебе того же, добрый человек. Садись и ты с нами вечерить, - ответил купец, вставая с женой и кланяясь князю.
Дела у купца видно шли хорошо, одет он был добротно и со вкусом. Совсем юная жена сидела в дорогом парчовом одеянии. Не каждый торговый человек мог позволить себе такую роскошь. Но женщина стоила этого. Большие бархатные глаза, черный, как смоль, волос, высокая грудь и гибкий стан: взор молодки был не только красив, но и умен.
Алексей сел с ними рядом, взял курицу и, разломив ее надвое, жадно надкусил. От запаха еды у него проснулся голод.
Пропихнув куриное мясо квасом, князь спросил купца:
- Не боязно тебе, возить жену-красавицу по нынешним дорогам? Неровен час, с лихими людьми можно повстречаться.
- Бог не выдаст - свинья не съест! - ответил купец, улыбаясь жене. - Да и сама она, дома сидеть не желает. Говорит, если сгинуть придется, так вместе.
- С Москвы едешь? Звать-то вас как?
- Порфирием. Купец я, московской сотни, что в мясном ряду. Вот с Настей в Тверь направляемся. - Он обнял жену и поцеловал в щеку. Смущаясь, женщина отстранила его. - Сама-то она тверская, батюшка с матушкой на посаде живут. Жита немного везем да деньгу, голодно там.
- В Москве, что же, сыто?
- Голодно, но ничего. Возможность пока есть, держимся. Ты то сам, кто будешь? - спросил купец, не отрывая пристального взгляда от князя.
- Служилый я. По государеву делу еду, - ответил Алексей, решив купцу не называть имени.
- Может нам по пути? В Тверь. Тогда вместе поедем. И вам веселей, и мне спокойней! - вставила слово Анастасия, но тут же осеклась, увидев строгий взгляд мужа.
- Не видишь, человек по государеву делу едет! Не с руки ему нас с собой брать! - оборвал он ее.
- Ну почему же, до Твери можем вместе доехать. Только мы через три часа выезжаем, - ответил Алексей, доедая скромный ужин.
Не зная почему, но князю не понравился довольный купчина с любопытным взором: «Вроде человек как человек, и жена пригожая. Наверно устал с дороги?», - подумал он.
Сославшись на то, что надо поспать, Копытин встал, прошел в дальний угол, лег на лавку и тут же уснул. Позабыв обо всем, он отдался во власть сладкой дреме.
Проснулся Алексей, будто и не спал. Размяв, приседая, затекшие от неудобного лежания ноги, он вышел во двор. Двое стрельцов стояли возле подвод, балагуря меж собой, чтобы не уснуть. Подьячий храпел в телеге, его могучий храп разносился по всему подворью.
- Вставай, Емельян, пора! - растолкал его Копытин. - В путь поспешать надо, дорога дальняя. На лавках В Новогороде, возле печи отоспишься. Буди остальных.
- Сморило меня, княже! - Суконин протер глаза и спрыгнул с воза. - Будить, значит, Алексей Семенович.
- Буди, Емельян, буди, - ответил князь и пошел к хозяину ямского подворья забрать подорожную: дать на себя запись о потраченных на них деньгах.
Выезжая из ворот, Копытин вспомнил про купца, обещание - взять с собой. Приостановив коня, он спросил о нем Игнатия.
- Так уехал купец! Сразу после вашего разговора собрался и уехал. В Тверь, говорит, шибко надо, - ответил тот, придерживая ворота.
- Странно! Ну, тем лучше, - проговорил князь и ударил коня кнутом, догоняя головную подводу.
Отъехав от окольного яма, верст пять, в лучах восходящего солнца они увидели застрявшую в грязи телегу.
Одно колесо возка было сломано, и купец старался приладить к нему волокушу из срубленной неподалеку, на опушке, березы. Тяжелый воз осел по самую ось, и у него ничего не выходило. Помогая себе бранными словами, Порфирий все же пытался его приподнять.
- Бог в помощь! - произнес Алексей, подъезжая ближе.
- Говорила я тебе, давай со служивыми вместе поедем! И обережение в дороге, и помощь! - ответила за него Анастасия, поглядывая на князя и улыбаясь очаровательной улыбкой.
На коне, в короткой меховой шубке, покрытой дорогим сукном вишневого цвета с отороченными соболем рукавами, женщина была еще прекрасней. Не обращая внимания на ворчание мужа, она подъехала к Копытину и поравнялась с ним.
- Чего же не подождали? Вроде бы, договорились вместе ехать? - улыбаясь ей в ответ, спросил князь.
- Да ну его! Ревнив он у меня больно. Втемяшилось мужу в голову, что запала я на вас. Вот и подались спозаранку, не отдохнувши.
- Такую красоту не грех ревновать! Была бы у меня такая женка, в терем бы спрятал и никому не показывал, - проговорил Алексей, глядя в ее черные колдовские глаза. - А ну, ребятушки, помогите Порфирию.
Трое стрельцов, положив пищали на подводу, подошли к купцу и приподняли воз, держа его пока он прилаживал волокушу. Проводив их взглядом, Копытин снова посмотрел на Настю. Очи ее были так же божественно манящими, но в руке она держала пистоль. Через мгновение грянул выстрел...
От сильного удара в грудь князь выронил поводья и стал медленно падать на землю. Где-то далеко, он услышал лихой посвист и крик купца:
- Васька, уходи к лесу!
Краем глаза Алексей успел заметить, как с гиканьем из лесной чащи на дорогу вылетали всадники. Потом все смешалось, стало темно и тихо.

6

Копытин очнулся в телеге, над собой он увидел звездное небо и бородатое лицо десятника Поленова.
- Жив, Алексей Семенович? - видя, что князь пришел в себя, спросил он.
- Вроде жив, Никифор. Казна цела?
- Цела, княже! Слава Богу, отбили мы татей! Успел я сообразить, что к чему. Вот, бестия! Ох и хороша, стерва! Хотел стрельнуть, когда в лес уходила, да рука на красоту не поднялась!
- А купец-то ушел?
- Юркий, зараза, оказался, из-под телеги троих сразу уложил, а тут из чащи навалились. В общем, пятерых стрельцов побили: ямщика одного да подьячего Емельяна. Царство им небесное. Когда мы залп дали, видя, что с наскока не получилось, ушли они. Своих раненых да убитых подобрали и ушли. Я вас на телегу заволок, думал, тоже богу душу отдали. А нет, видно, не судьба. Пуля-то, кольчугу пробила, а на оберег, что у вас на груди схоронен, сил у нее не хватило. Он вас и сохранил, Алексей Семенович. Ребро, конечно, сломано, но ничего, заживет, - Никифор сунул в руку князя серебряную пластину с изображением рыси. - К нему еще письмецо было перекреплено, кровью оно залилось. Пуля, когда в сторону уходила, поцарапала вас маленько. Так я его просушил и обратно прикрепил. Вы пока полежите, скоро большой ям будет, - окончил говорить Поленов и подался догонять головную подводу обоза.
Превозмогая боль в груди, Алексей повернул голову, рядом лежал мертвый Емельян. Его лицо, разрубленное саблей, улыбалось князю. Содрогнувшись от неожиданности, он поднял руку и разжал ладонь, рассматривая оберег. От удара пули он принял форму чашечки. На залитом кровью письме осталось только одно слово: «прости…».
Вспомнив обещание Любавы: «...пока он с тобой, ничего не случиться», князь улыбнулся обеим, близким и любимым женщинам. Никогда не встречавшиеся в жизни они соединились воедино в его воспаленном разуме. Объединились, чтобы сберечь любимого, спасти его от злой напасти...
Алексей снова потерял сознание.

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 10.12.2009 23:54:32
Просмотров: 2692

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.