Признание

Вячеслав Сирин

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 13492 знаков с пробелами
Раздел: "Был сентябрь (сборник рассказов)"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

— Дядя Миш, а чья это машина стоит у дома Малышевых? — спросил я Михал Михалыча, который, как всегда, всё и про всех в деревне знал не понаслышке, показывая кивком головы на компактный красный «Фиат».

— Как чья? — удивился старик. — Ясно. Хозяйки дома. Сегодня рано утром изволили приехать.

— Как хозяйки? Вера Геннадьевна ведь, царствие ей небесное, умерла от рака лет семь тому назад, а супруг её, Евгений Юрьевич, не выдержав смерти жены, наложил на себя руки. Ах, какие хорошие люди были! Я думал, дом сносить собираются, наследников то у них вроде бы не осталось, — удивился теперь уже я.

Михал Михалыч достал из залатанного кармана своей местами порванной куртки пачку «Беломорканала» и закурил. Затем, выпустив дым, усмехнулся и сказал: «Вера Геннадьевна здесь ни при чём, а вот по поводу того, что нет наследников, это ты, пожалуй, поторопился».

Я тоже закурил. И действительно: стало вдруг мне припоминаться, что ещё несколькими годами ранее вместе с Малышевыми в этом доме жила и девочка. Вернее, девушка. Лет восемнадцать-двадцать ей тогда, что ли, было. Вспомнил я и её имя: Кира.

— Неужели это та…

— Это та, для которой ты был радостью и горем, смехом и слезами, солнцем и дождём. Эта та самая девочка, что по уши втюрилась в тебя семь лет тому назад и сразу брякнула тебе обо всех своих чувствах, — перебил меня старик и, загасив сигарету, добавил: — Только сейчас её девочкой назвать уже нельзя. Уж очень изменилась: выросла, расцвела, похорошела!

Теперь я припомнил окончательно. Семь лет назад в августе месяце ко мне в мою хибару зашла девушка. Не найдя меня дома, она стала оглядываться по сторонам. Я же в это время был на дворе, рубил дрова и, увидев её, окликнул:

— Эй! Что тебе надо?

— Привет, Вась! — поприветствовала меня Кира и по-детски наивно улыбнулась.

— А я вот поговорить с тобой пришла…

— Давай как-нибудь в другой раз, видишь, я сейчас очень занят, — был мой ей ответ.

— В другой — так в другой. Извини, что побеспокоила, — вздохнула девушка, развернулась и медленно направилась восвояси.

— Постой! Ладно. А чего хотела-то?

— Сказать, что люблю, — тут глаза её заблестели, на лице опять появилась улыбка, — и я так счастлива, что наконец решилась произнести это.

— Рад за тебя. Правда. Очень, — буркнул я, предварительно одарив Киру скупым взглядом исподлобья. — И кто же, позволь узнать, тот счастливец, которого ты любишь?

— Разумеется, ты, Вася! А иначе стала бы я рассказывать тебе о своих чувствах?

Наступило молчание. С минуту мы стояли и смотрели друг на друга. При этом выражение моего лица не изменилось, и я подумал, что девочка просто так неудачно шутит, но тут она вновь заговорила:

— Почему же ты молчишь? Почему, Вася? Ты мне уже давно нравишься. Да что там нравишься. Я тебя люблю! Мне так хотелось, чтобы ты первым как-то… А вот не выдержала и сама пришла сказать… признаться… Ну не молчи! И если ты чувствуешь ко мне то же самое, то ответь взаимностью! — и в голосе её тогда слышался словно бы крик отчаяния.

Я рассмеялся. Поглядел на неё и сквозь смех проговорил:

— Нет. Послушай, девочка, ты не можешь меня любить. Это тебе, скорее всего, только кажется. Во-первых, я старше тебя на целых десять лет; во-вторых, я всего лишь бедный пастух, скромно зарабатывающий себе на хлеб с маслом. Ну а в-третьих, я тебя не люблю и думаю, что ты должна найти себе какого-нибудь богатого, образованного и красивого молодого человека, который бы тебя полюбил и женился. И уж наверняка это будет человек из города, но никак не из деревни. А ещё лучше — иностранец. Точно: иностранец!

У Киры на глазах выступили слёзы. Она закрыла лицо руками и, плача, выбежала за калитку, по дороге потеряв заколку фиолетового цвета. Я попытался окрикнуть девушку и вернуть ей поднятую мной с земли вещь, но тщетно: Кира была уже далеко от моего дома…

— Неужто ты и вправду забыл её? Или тебе, Василий, каждый день вот так в любви признаются? — вывел меня из воспоминаний укоризненный голос Михал Михалыча.

— Нет, я не забыл. А ты-то, дядя Миша, зачем это помнишь? — задал я вопрос старику.

На это Михал Михалыч взбеленился. Как, мол, не помнить?! И тут он начал рассказывать, что в тот злополучный день после разговора со мной у Киры поднялся жар, её стал бить озноб и что потом всю ночь ей мерещился пастух Василий, насмехающийся над ней и повторяющий одни и те же слова: «Глупенькая, наивная девочка, я тебя не люблю!»

— Мне эту девочку так жалко было. Я тогда все сутки вместе с её-то родителями — Верой Геннадьевной и Евгений Юричем — не отходил от кровати пылавшей жаром Киры, — снова как бы укоряя меня, произнёс дядя Миша. — Не думай, Вася, я тебя ни в чём не упрекаю; ты не виноват, что нет у тебя к ней симпатии ответной. Одно только плохо: не следовало тебе высмеивать детские ещё, можно сказать, чувства. Ну, будь здоров. Мне это… идти надобно, а то моя-то старуха, поди, меня уж заждалась. Она у меня самовар поставила. Бывай!

Михал Михалыч побрёл к своей избе, а я докурил и стал пристально разглядывать малышевский дом. Внезапно двери его открылись, и на крыльце показалась барышня лет двадцати пяти, одетая в сиреневую кофточку, такой же расцветки длинную юбку и лаковые туфельки. Её черные волосы были аккуратно перетянуты резинкой в хвостик, а на глазах красовались солнцезащитные очки. Она спустилась с крыльца и, подойдя ко мне поближе и сказав «здравствуйте», улыбнулась. Сердце моё почему-то забилось в учащённом ритме, и я узнал эту улыбку, ту самую, по-детски наивную. Да, этой барышней была Кира.

— Кира? Это вы? То есть я хотел сказать: Кира Евгеньевна, вы ли это? — смущённо задал я глупый вопрос, прекрасно зная, что это она.

— Конечно, я. А кто же ещё это может быть? — она засмеялась и сняла очки, продемонстрировав свои карие, слегка сощуренные от солнца глаза. — А я вот тут дом решила продать, не хотите купить?

— Купить? Дом? — переспросил я недоумённо.

— Ну да, купить. Я недорого продам, подумайте.

— Дом продаёте? Как? Разве вы не жить сюда снова приехали? — продолжал задавать я глупые вопросы.

Тогда она ещё пуще стала смеяться и ответила:

— Какой вы чудной, однако! Жить?! Сюда?! Ну нет, меня в другом месте ждут. Я уезжаю за границу.

Я отрицательно покачал головой, всем своим видом выказывая недоверие к произнесённым ею словам.

— Да-да. Можете порадоваться за меня: я уезжаю в Афины! Прощай, Россия, у меня будет новая жизнь! — повторила Кира Евгеньевна.

— Афины? Это же Греция. Бред какой-то…

— Именно. Греция! — восторгалась она. — Н-да… а насчёт дома вы подумайте, подумайте! Только, прошу вас, не медлите, а то у меня через два дня самолёт. Да, и ещё: не смейтесь над моим внешним видом, просто я пока не успела одеться по-деревенскому. До свидания.

Мы разошлись. Кира пошла по направлению к своему «Фиату», а я — бродить по деревне; скоро надвигался час пасти стадо.

В избу вернулся уже когда стемнело. В последние дни августа (а было именно это время года) здесь ближе к ночи всегда начинало холодать, и я решил натопить подтопок. Однако подтопок мало чем помог, так что ночь у меня всё равно выдалась холодной. Но хотите верьте, а хотите нет, ночь эту никогда не забуду. Нет, в том не похолодание виновато, конечно, и не злость и досада на старый, отживший свой век подтопок; просто то ли из-за размышлений о Кире, то ли из-за некоторого угрызения совести, кое я внезапно стал ощущать по отношению к этой девушке, вновь увидев её, а может, из-за чего-то ещё, только, представьте себе, она мне той ночью приснилась. Это было тем более странным, что сны мне снятся не очень-то часто, а за прошедшие две недели — вообще ни одного!

Так вот: виделось, будто нахожусь я на зелёной лужайке, сплошь усеянной разного вида полевыми цветами. Росли там и ромашки, и васильки, клевер и анютины глазки, фиалки и маргаритки; сама же лужайка со всех сторон была окружена березовым лесом. Ярко светило солнце; было жарко, но чувствовался приятный лёгкий ветерок. Посреди поляны я увидел Киру, облачённую в летнее платье желтого цвета; она стояла ко мне спиной и смотрела в сторону леса. Я хотел было подойти к ней, но ноги мои, как назло, сделались страшно тяжёлыми, словно бы к ним были привязаны пудовые гири, и каждый шаг потому давался мне с большим трудом. Однако, несмотря на это, я всё-таки добрался до того места, где находилась Кира. Она повернулась. В руках у неё оказался букет белых хризантем. Затем, ничего не сказав, Кира отдала этот букет мне и растворилась в воздухе, точно была призраком каким или маревом. После этого все цветы, что росли на поляне, разом завяли; день сменился ночью; солнце скрылось, а на его месте возникла жадно улыбающаяся дьявольской улыбкой красно-кровавая луна. Листва на деревьях в лесу превратилась в стаи летучих мышей; по небу откуда ни возьмись стали кружить во́роны, у которых глаза почему-то светились красными огнями. Захлопал крыльями, проухал и вылетел из леса филин. На этом сон мой оборвался.

Те два с половиной дня, проведённых Кирой в Волково (так называется наша деревня), были наверно самыми мучительными днями в моей бесполезной и ничего не стоящей жизни. За всё это время я ни разу так и не решился подойти к ней, задаваясь одним и тем же вопросом: а зачем? Почему мне так хочется снова увидеть Киру? Чтобы извиниться за прошлое? Но Кира не нуждалась в моих извинениях, я это знал. Тогда что? Подойти ради того чтобы поинтересоваться, за какую цену она собирается продать дом? Но в этом не нуждался уже я, так как дом, естественно, покупать не собирался. Значит, была третья и, по сути, единственная причина. Я всячески старался гнать эту мысль от себя, не придавать ей должного значения, однако, ничегошеньки не получалось. И мне пришлось признать тот факт, что звала меня к Кире любовь, неожиданно проснувшаяся в моём сознании. Та самая любовь, что заставила не побояться и признаться восемнадцатилетнюю девочку в своих чувствах неопрятному скучному пастуху, который к тому же был старше её почти на десять лет. Тогда понял я, что просто-напросто нежданно-негаданно взял да и влюбился.

И вот, услышав звук заводящегося автомобиля, я выглянул в окно. Это Кира прогревала мотор своего «Фиата». Тут я осознал, что, наконец, настал для меня «час Икс»: если не потороплюсь, то, возможно, никогда больше не смогу её увидеть. И я побежал. Побежал, забыв про всё на свете.

— Кира! Кира, подождите, пожалуйста! — вырвалось у меня по дороге.

Она, узнав мой голос сквозь заглушающий шум мотора, оглянулась и помахала мне рукой. Я добежал запыхавшийся и сказал: «Погодите немного, мне надо с вами поговорить». Кира достала из бардачка тряпку со средством для чистки стёкол и, начав начищать лобовое стекло машины, произнесла: «Если вы по поводу дома, то, наверное, уже поздно. Я уезжаю. Мне сейчас в Иваново, а из Иванова поездом в Москву. Ну а там напрямки во Внуково — на рейс до Афин».

— Вижу, уезжаете. Но я не про дом должен спросить. Помните, тогда, когда вы пришли ко мне…

— Забудьте, — тихо прошептала Кира.

— Нет, Кира, вы не поняли. Я лишь хочу сказать, что вёл себя как дурак. Я тоже вас люблю. Не покидайте меня, пожалуйста. Ну зачем вам эта Греция?
Кира продолжала протирать стёкла, якобы не обращая внимания на мои слова. Но вот она положила тряпку обратно в бардачок, посмотрела мне в глаза и сказала: «Я обязательно напишу вам, как обустроюсь», — затем молча уехала…

Я начал ждать. Минуты, часы и дни стали проходить для меня медленно и томно. Полный уверенности в том, что она действительно напишет, жаждая скорее получить от неё известий, я вставал с мыслями о ней, пас стадо и засыпал, также думая про Киру. Как оказалось, мои ожидания не были напрасными: через две недели после её отъезда мне приходит из Афин письмо, в котором красивым почерком тёмно-синими чернилами аккуратно было написано:

«Здравствуйте, многоуважаемый и горячо любимый мной Василий Петрович! Вот я и нахожусь в столице Греции — Афинах. Здесь очень мило и всё так интересно. Правда, пока немного непривычно: другой климат, другой язык, но думаю, постепенно сроднюсь с этой замечательной во всех отношениях страной. Греки мне показались очень доброжелательным и гостеприимным народом. Ну а мой муж Лазарос — просто чудо! Такой заботливый, чуткий и нежный! Он прекрасно говорит по-английски, и проблем в общении у нас не возникает. Эти строчки и должны послужить моим Вам объяснением и одновременно ответом. Так уж вышло, понимаете, он первым сказал мне «σ’ αγαπώ, Κύρα» . И никто в этом не виноват. Никто. Все эти семь лет, несмотря на Ваш отказ, я всё равно ждала Вас и надеялась. Надеялась, что хоть когда-нибудь мы будем рядом, надеялась хотя бы на миг стать любимой Вами. Но, встретив Лазароса, я не смогла ему отказать, он был так добр ко мне, и я вышла за него замуж. И не расстраивайтесь — у Вас ещё всё впереди! Вот на этой немного грустной для Вас, да и для меня тоже ноте я заканчиваю своё короткое к Вам письмо. Прощайте, Вася, и не поминайте лихом!
Навсегда Ваша Кира Харистеас (Малышева)».

Земля завертелась у меня под ногами. Голова закружилась. Я стал лихорадочно пытаться ещё раз внимательно прочесть написанное в письме, но буквы перед моими глазами начали расплываться. Тогда, отложив дрожащими руками письмо в ящик стола, я достал из-под кровати старый большущий чемодан и вынул оттуда маленькую заколку фиолетового цвета. Слёзы, как у младенца, потекли у меня из глаз. Я свалился на кровать и больше уже ничего не помнил.

Май, 2006

© Вячеслав Сирин, 2008
Дата публикации: 08.11.2008 01:58:07
Просмотров: 2471

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Владислав Эстрайх [2008-11-09 01:50:22]

Согласен с Еленой.
Также хочу обратить внимание автора на "перепады" в речи героев. Например:

"— Мне эту девочку так жалко было. Я тогда все сутки вместе с её-то родителями — Верой Геннадьевной и Евгений Юричем — не отходил от кровати пылавшей жаром и изнемогавшей от температуры Киры, — снова как бы укоряя меня, произнёс дядя Миша."

Видна попытка стилизовать реплики героя под просторечие, и фраза "не отходил от кровати пылавшей жаром и изнемогавшей от температуры Киры" в эту стилизацию никак не вписывается. Да и тавтология в ней присутствует.

Ответить