Записки паломницы

Cветлана Дурягина

Форма: Эссе
Жанр: Заметки путешественника
Объём: 24069 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Речь пойдёт о поезэдке в Оптину пустынь, о мыслях и чувствах, появившихся у автора во время этой поездки.

(Оптинский дневник)

Паломничество на святой Руси – дело нелёгкое и даже небезопасное. Я пришла к этой мысли, совершив несколько паломнических поездок. Хотя по сравнению с 19 веком подвижки всё-таки есть: если тогда паломники шли пешком за тридевять земель, имея лишь посох и суму, то сейчас весь транспорт к услугам – были бы деньги. Однако самолёты падают, автобусы попадают в аварии, поезда сходят с рельсов у нас так часто, что сто раз подумаешь, прежде чем решишь отправиться в путешествие во славу Господа. Но святые места так притягательны, душа так тоскует по ним и рвётся туда, что, в конце концов, бросаешь всё и несмотря ни на что отправляешься в паломничество.
Моё желание побывать в Оптиной Пустыни стало мечтой с тех пор, как случайно в 2005 году я прочитала в газете о десятилетии со дня гибели трёх оптинских монахов, убиенных сатанистами. Почему-то эта статья зацепила меня настолько, что я бросилась искать книги об Оптиной, и нашла целых три:”Литературное наследие Оптиной пустыни” В.В. Кашириной, “Собрание писем Оптинского старца Амвросия”и “Письма Оптинского старца Льва к монаху Иоанникию”. Стихийно, до сих пор не знаю как, у меня написался рассказ (“У каждого – свой ад”) - о совершённом в Оптине убийстве. А в 2008 году мне в руки попала книга “Красная Пасха” (автора, к сожалению, не помню), и я была поражена тем, как много я угадала. Потом я прочитала у Н.В. Гоголя:”Я заезжал в Оптинскую Пустынь и навсегда унёс о ней воспоминание. Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. Благодать видимо там царствует. Это слышится в самом наружном служении… Нигде я не видел таких монахов, с каждым из них, мне казалось, беседует всё небесное. Я не расспрашивал, кто из них как живёт: их лица сказывали сами всё. Самые служки меня поразили светлой ласковостью ангелов, лучезарной простотой обхождения; самые работники в монастыре, самые крестьяне и жители окрестностей. За несколько вёрст, подъезжая к обители, уже слышишь её благоухание: Всё становится приветливее, поклоны ниже и участие к человеку больше”. (Н.В.Гоголь.Письма.)
И всё: я ”заболела” Оптиной. А Господь, видимо, сжалившись надо мной, вдруг явил мне свою милость, предоставив возможность там побывать.
В день отъезда погода не радовала: небо было хмурое, ветер холодный, да ещё во время напутственного молебна упала икона, и будущие паломники тревожно зашушукались. На что о.Сергий не преминул заметить, что суеверие не красит православных. Он обильно окропил святой водой каждого, в десятый раз пожелал нам ангела-хранителя в дорогу, и мы отправились в неведомую и такую желанную для нас обитель, о которой А.Стрижев в 19 веке сказал:”Духовная твердыня эта воздвигнута тщанием великих подвижников Божиих, согрета их молитвенными трудами. Старцами держалась Оптина, их мудростью и прозорливостью. И тянулись сюда богомольцы приобщиться молитвенного покоя, благолепия, чтобы научиться жить достойно”. И мне, паломнице 21 века, хотелось того же.
Мы выехали в 9 часов вечера. Ночь неуклонно надвигалась. Один из паломников-мужчин прочитал для всех вечернее правило, и попутчики мои начали укладываться спать. Автобусы наши не слишком приспособлены для полноценного ночного отдыха, поэтому каждый устраивался, как мог. Мои землячки: Оля, Вера Александровна и Нина Андреевна – опытные паломницы, занявшие последние места в автобусе, достали из объёмистых сумок подушки и улеглись с комфортом – каждая на двух сиденьях. Вовка - самый юный паломник, мальчишка лет семи, свернулся калачиком на коленях своей маленькой тщедушной мамки, которая во время поездки постоянно куда-то пропадала, и Вовка терпеливо её искал, а весь автобус глухо роптал, что из-за этой Наташи мы не успеем побывать везде, где задумано.
И я задремала в своём кресле. Очнулась глубокой ночью, на обочине высветился указатель с надписью ”Ярославль”. Ночной город был прекрасен, особенно его историческая часть. Белоснежные стены и величественная колокольня ярославского Кремля вызвали в душе тихий восторг, они до сих пор у меня перед глазами. Я жадно вглядывалась в старинные особняки, пытаясь представить себе, как сто-двести лет тому назад здесь жили люди. Какие они были, о чём мечтали, думали ли они о том, какими будем мы – их потомки? И не успела я додумать до конца свою мысль, как эти самые потомки – молодёжь до 25 лет – во множестве, группами, появились на широком проспекте современной части города. Пьяные, шумные, с банками пива в руках. Девушки пьянее парней. Откуда можно так идти в три часа ночи? Вероятно, из какого-нибудь злачного места. А вот и оно под скромной вывеской “Независимая лотерея”: двери широко распахнуты, зал набит игровыми автоматами и одержимыми желанием разбогатеть “на халяву” несчастными людьми, проигрывавшими в погоне за призрачной удачей семейное счастье, любовь близких, душу, наконец. Насколько созерцание величественных храмов в исторической части города наполнило сердце теплом и любовью к родной земле, настолько вид современного города вызвал отторжение: все надписи на английском, засилье рекламы, призывающей нас к западному образу жизни. Россия заражена иностранной проказой. Сколько же за неё молитвенников и святой воды надо, чтобы очистить от сатанинской западной скверны?! Так хочется верить замечательному современному поэту Николаю Зиновьеву:

Как ликует заграница
И от счастья воет воем,
Что мы встали на колени.
А мы встали на колени
Помолиться перед боем...

Чем ближе мы подъезжали к Оптиной Пустыни, тем лучше становилась погода. Небо светилось сквозь лёкие, как лебяжий пух, облака богородичной голубизной. И вдруг высоко в этой голубизне засияли золотом православные кресты - Шамордино (женский монастырь). Тишина, чистота, ухоженные цветы на клумбах, храмы, больше похожие на древнерусские терема из красного кирпича. Казалось, вот сейчас откроется тяжёлая дверь и по высоким ступеням спустится к нам русская царевна, синеглазая и румяная с пшеничной косой и в золотом венце. Но лишь две монахини, словно тени, безмолвно скользнули мимо нас: маленького роста, очень худые, с бледными лицами, они прошли с опущенными глазами, не проявив к нам ни малейшего интереса. Инокини были в чёрной одежде с головы до пят, видны лишь лица да кисти рук. Такое одеяние совершенно обезличивает - нельзя определить ни фигуру, ни возраст. Видимо, оно помогает бороться со страстями, или чтобы перед Богом были все равны?
Сначала нам предложили искупаться в святом источнике Амвросия Оптинского, и мы после долгой дороги и малосонной ночи с радостью согласились. Однако не скрою – двести с лишним ступенек вниз, к источнику, дались мне не без труда (больные колени не располагают к хождению по лестницам). В деревянной купальне мне показалось мрачновато, от синей воды веяло холодом. Я решила только зайти в источник по колени и умыться. Спустилась по скользким ступеням в ледяную воду, дыхание перехватило, захотелось выскочить обратно, но вспомнила, как бабушка учила, перекрестилась:
- Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! – и трижды с головой в купель.
А после такое необыкновенное состояние блаженства разлилось по всему телу, что вверх по ступеням, словно на лифте поднялась, да ещё и пятилитровую канистру со святой водой унесла. Наверху, в храме, нас ожидало ещё одно чудо – вышитые монахинями иконы. Сказать, что они прекрасны – значит, ничего не сказать. Их надо видеть! Перед этими вышитыми бисером, жемчугом и золотой нитью святыми образами можно стоять часами, но в нашем распоряжении было совсем немного времени – Оптина Пустынь ждала нас. Однако быстро уехать не получилось: где-то потерялись три паломницы: мои землячки Оля и Нина Андреевна, и Наташа. Народ ворчал. Наконец они появились, взволнованные, даже испуганные. Нина Андреевна, испив святой воды, поведала, что с ними приключилось:
- Мы с Олей последние купались. Выходим из купальни, а у дверей мужчина стоит, приличный такой с виду: маленький, худенький, в костюме, очёчках – ну, профессор! И вежливо так, тихим голосом нас спрашивает: не осталось ли там кого? Мы ему в ответ: заходите, мол, никого нет. Он туда, а мы задержались, чтобы одежду в порядок привести. И вдруг, милые вы мои, из купальни такие звуки понеслись! Сначала словно кот мартовский тонко замяукал, потом завыл, потом такой рык звериный, утробный раздался, а потом словно рвать его стало. Мы с Олей туфли в руки и бежать. Такой ужас испытали – до конца своих дней не забыть!
Оля не проронила ни слова, лишь достала молитвенник и начала читать, беззвучно шевеля губами.
- Что же это было, Нина Андреевна? – обратилась к испуганной женщине ещё одна моя землячка.
- Ах, Любовь Дмитриевна, разве непонятно, Кого он из себя святой водой изгонял?! Вот ужас-то! Я в жизни таких звуков не слыхала! О, Господи, спаси и помилуй! – Нина Андреевна перекрестилась. – А где мама твоя? - тревожно спросила она Вовку.
Мальчик молча пожал плечами, испуганно глядя на паломницу. К счастью, в этот момент из ворот обители появилась Наташа, нагруженная бутылками со святой водой: как оказалось, она ходила на другой святой источник, названный в честь Казанской Божией Матери. Все облегчённо вздохнули, и автобус наш тронулся в сторону Козельска. Нина Андреевна никак не могла успокоиться и несколько раз за дорогу принималась вспоминать о произошедшем.
Я с нетерпением ждала, когда же появятся купола Оптиной Пустыни и трепетала сердцем на каждый блеснувший вдали крест. И вдруг совсем с другой, не моей, стороны окна появился удивительный остров, изумрудный от зелени деревьев, с разноцветными вкраплениями куполов. Вот она, Оптина, о которой схиигумен Феодосий сказал: «Оптина была уголком рая, точно забытым ненавистью врага рода человеческого, или, вернее, ограждённым от нея всесильной властью Царицы Неба и земли Приснодевы Богородицы!» Я изо всех сил пыталась рассмотреть на одной из башен фигуру трубящего в серебряную трубу ангела, но так и не смогла этого сделать, пока не оказалась на территории монастыря. Первое, что бросилось в глаза, что запомнилось навсегда – тишина, высокое бирюзовое небо, тепло, благоухание множества цветов и удивительное состояние глубокого покоя и тихой радости, заполнившие душу с того самого момента, когда нога моя ступила на оптинскую землю.
Нас поселили за стенами обители в маленькой гостинице, уютной и по-современному обустроенной, накормили постными щами, гречневой кашей без масла, несладким клюквенным морсом и замечательным монастырским хлебом. А потом предложили поработать на огороде. Послушание мы приняли с радостью: хотелось внести свою, пусть малую, лепту. Огород обители удивил нас обилием посадок: очень много было ягод и фруктов, причём зрелых. Нам, приехавшим из холода, дождя и хмурого неба, это было удивительно. Матушка Агриппина, критически оглядев нашу пёструю команду, повела нас в избушку, где хранилась рабочая одежда и стояли баки с монастырским квасом. Мы переоделись и отправились в луковое царство. Такого лука я не видела нигде: он рос прямо в поле, сочный, зелёный, листья – выше колена, но напрочь заросший сорняками, которые нам и предстояло уничтожить. Бригадирша наша – крепкая, высокая женщина средних лет, дочерна загорелая, в платке, ковбойской шляпе и длинной юбке («должно быть, из трудников», – предположила я ) громким хрипловатым голосом провела с нами инструктаж:
- Матушки, вставайте на рядок по двое, траву дёргайте аккуратно. Если выдернете луковку, положите в карман – за вечерней трапезой съедите, но особо в этом не усердствуйте. Через лук не перешагивайте: он ведь батюшкам на стол пойдёт.
Мы старательно трудились, в поте лица зарабатывая хлеб свой насущный, и заслужили испить монастырского кваса, который принёс нам на поле древний монах: маленький, щуплый, беззубый с добрыми, младенчески ясными голубыми глазами и загорелой лысиной. Лучась ласковой улыбкой, он наливал квас и приговаривал:
- Пейте, матушки, пейте, крапивный квасок полезный да и вкусный. Его матушка Василиса делает и на мне всегда испытывает, а я, как видите, жив и здоров. Чего и вам желаю.
Через два часа послушание наше закончилось, и мы, наконец, смогли осмотреть обитель. Конечно, есть места и более внушительные, например, Троице – Сергиева лавра. Но там веет каким-то официозом, так и кажется, что сейчас распахнутся главные ворота и появятся в роскошных автомобилях сильные мира сего, изъявившие желание засвидетельствовать, так сказать, своё почтение. А здесь, в Оптиной, «чувствовалась душою совершенно иная жизнь, чуждая мирских волнений, мирских мятежей», как сказал писатель 19 века Богомолец. Всё здесь доставляло душе истинное наслаждение: неумолчное пение птиц, благоухание великого множества цветов, теплящиеся лампадки на могилах удостоенных быть тут похороненными счастливцев, запах свежеиспечённого хлеба из трапезной. Но самое прекрасное – вечерняя служба. Сквозь птичий благовест вдруг раздался печальный длинный звук одиночного колокола, и, повинуясь его призыву, мы поспешили в храм Рождества Богородицы. После того, как закончились дневные труды (а трудятся монахи много, ведь Оптина Пустынь – это вполне самостоятельное государство, где жители обеспечивают себя всем необходимым для земного существования) насельники обители собрались здесь, чтобы выполнить своё главное послушание. И зазвучала молитва, исторгаемая, кажется, из самих сердец трёх десятков одетых в чёрное мужчин. Молитвенное пение возносилось к самому куполу и, отражаясь от него, возвращалось, проникая в души молящихся в храме людей и заставляя их вместе с иноками петь славу Богу. Я смотрела на одухотворённые лица молодых монахов, серьёзные, словно подсушенные постом, и отвечала сама себе на давно интересующий меня вопрос:
-Почему молодые, здоровые, интеллектуально развитые ребята уходят в монастыри?
- Здесь они ощущают своё высокое предназначение, осознают в полной мере смысл своей жизни, чего так не хватает и из-за чего так мучаются многие молодые миряне. Конечно, я не считаю, что самые замечательные парни только те, кто в рясе. Это даже было бы противоестественно, если ли бы все молодые люди стремились стать Божьими слугами. Ведь Господь Сам сказал:”Плодитесь и размножайтесь.” Когда-то в христианских семьях по обычаю один из детей обязательно выбирал монашескую стезю, остальные жили мирскими заботами, но по Божьим законам, мудрым и одновременно простым. Как бы нам замечательно жилось на земле, если бы все люди стремились соблюдать Божьи заповеди!
И ещё одна мысль вдруг пришла мне в голову: как, наверное, радуется сейчас Господь, глядя вниз, на бренную землю, и слушая тысячеголосое молитвенное пение любящих Его людей. Вы только представьте, сколько сейчас в храмах горит свечей и звучит голосов во славу Божию! На одной только Афонской Горе 6000 иноков. А сколько верующих в Христа по всей земле! Мне стало светло и тепло на душе, и спокойно. И в который уже раз я мысленно поблагодарила Создателя за то, что я здесь.
Служба закончилась, нас позвали на трапезу. Возле трапезной старая монахиня в инвалидном кресле нянчила на коленях котёнка. Она что-то ласково бубнила ему, почёсывая за ушами. Котёнок был грязный и не слишком упитанный, но морщинистое лицо послушницы и его пёстрая мордочка излучали такое счастье, что любому взглянувшему на них становилось понятно, что значит быть довольным малым. Вдруг набежал молодой монах, нёсший в этот день послушание в столовой (во время трапезы он читал вслух Библию) и решительно заявил:
- Матушка, а ведь котёнок-то мой. Я его второй день ищу.
Лицо монахини стало растерянным и детски-беззащитным. Она молча смотрела на молодого послушника, прижимая котёнка к коленям, и в глазах её копились слёзы, а морщинистые губы дрожали. Инок словно споткнулся об этот взгляд и, видимо, чтобы скрыть смущение, наклонился, стал гладить котёнка и спросил другим, мягким, голосом:
-Так ты, что, матушка, полюбила котишку?
Та ответила еле слышно:
-Да, батюшка, он уж второй день мне ножки мои больные греет.
- А, ну и Бог с ним, пусть у тебя поживёт, - и оба заулыбались.
После трапезы (опять гречневая каша без масла и пирожки с чечевицей) мы с нетерпением ждали крестного хода: по традиции монахи каждый вечер перед сном с крестом, уличной лампадой и иконами обходили монастырь, молились у всех четырёх ворот о даровании обители защиты от зла мира сего. И дождались: из главных ворот вышла небольшая группа послушников. Отдохнувшие во время трапезы иноки задорно пели молитвы, неторопливо обходя с внешней стороны стены монастыря; мы воодушевлённо их поддерживали там, где знали слова. Серебряный ангел на куполе западной башни на фоне ясного неба, казалось, парил над обителью, разгоняя своей трубой силы зла. Кольцо крестного хода замкнулось у центральных ворот. Монахи благословили нас и ушли в свои кельи почивать. А нам было жаль тратить на сон время, отпущенное для пребывания в Оптиной, и мы упросили нашу путеводительницу, добрейшую Ирину Петровну проводить нас в скит, дорога в который шла через сосновый бор. В лучах заходящего солнца стволы сосен отливали червонным золотом. Прямо на дороге сидел молодой художник с этюдником, пытающийся “остановить мгновенье”- он рисовал золотые блики заката на могучих стволах и виднеющихся сквозь ветви деревьев куполах обители.
Мы шли через лес, которому, казалось, не будет конца. И вдруг он закончился, а мы оказались у входа в скит, который напоминает главный вход в обитель и снабжён такими же крепкими воротами и даже окрашен в такой же розовый цвет. Но, в отличие от главного, “по обеим стенам этого входа изображены во весь рост древние пустынножители: Антоний Великий, Макарий, Арсений, Ефрем Сирин. В руках они держат бумажные свитки, на которых написаны замечательные поучения. Точно живые стоят они здесь и безмолвно поучают о пути в Царствие Небесное… Здесь уже полное безмолвие и глубокая тишина. Ни шума, ни печалей житейских, ни криков, ни забот, ни чего-либо другого нет. Главным занятием скитского братства служит молитва, пост, внимание к себе, внутренняя борьба, плач, слёзы,-” это сказал Богомолец в 19 веке, но с тех пор почти ничего не изменилось. Стены скита представляют собой маленькие, белённые известью домики с голубыми рамами – это кельи схимников. Я пристально вглядывалась в окно первого домика справа от входа, словно ожидала увидеть лица его бывших хозяев. Здесь полторы сотни лет назад жил самый любимый мною оптинский старец - Амвросий, а после него, спустя сто лет, – иеромонах Василий, один из трёх новомучеников, убиенных на Пасху 1995 года. Почему-то именно два этих оптинских инока, так мало похожих друг на друга, живших в разные эпохи, дороги моему сердцу. Старец Амвросий, кроткий схимник, пришёл в монастырь по обету: в молодости, тяжело заболев, он обещал Богу стать иноком, если не умрёт. Старец 50 лет терпеливо нёс бремя тяжкой болезни и на вопрос о здравии неизменно отвечал: “Слава Богу, болею!”- ибо твёрдо был убеждён, что “болезни телесные потребны для очищения плоти, а болезни душевные чрез обиды и поношения потребны для очищения души”. Иеромонах Василий, бывший столичный журналист, мастер спорта, чемпион Европы, пришёл в Оптину поднимать её из руин и остался здесь навеки. В обители есть маленькая часовня с тремя могилами. Одна из них – его.
Неподалёку от скитских ворот – колодец со святой водой. Мы пили хрустальную воду и не могли напиться. Ломило зубы от холода, а пить хотелось ещё и ещё. Как жаль, что нельзя увезти с собой столько оптинской воды, сколько хочется! Мы возвращались из скита притихшие: душа, как сосуд святой водой, была наполнена впечатлениями, и каждый нёс ее осторожно, боясь расплескать.
Окно в гостиничном номере было открыто, и отчётливо слышался голос монаха, читавшего вечернее правило. Мы стали готовиться ко сну. Нельзя сказать, что я спокойно отнеслась к тому, что спать мне предстояло на втором ярусе, причём кровать стояла посреди комнаты и ни с одной стороны, кроме изголовья, со стенами не соприкасалась. Но выбора не было, и я, перекрестившись и призвав иноков Амвросия и Василия в защитники, взгромоздилась на второй этаж. Землячки мои принялись уничтожать оставшиеся от путешествия съестные припасы (не пропадать же добру!), Вера Александровна стала готовиться к исповеди, а я уснула, едва голова моя оказалась на подушке. Проснулась часа в четыре утра с ощущением, что избежала падения, качнувшись в противоположную краю сторону (лежала на боку - спиной к краю). И тут же отчётливо вспомнила сон: я увидела стоявшего на поросшей травой и цветами горке монаха. Он поманил меня рукой, и я побежала к нему, оттолкнувшись ногами от края ямы, к которой стояла спиной. Не знаю, кто спас меня: Амвросий или Василий (лица инока я не видела), но наутро я поставила свечи всем оптинским старцам и новомученикам.
Новый день был субботой, и в Оптине появилось множество богомольцев. Особенно выделялись семьи молодых священников с тремя-четырьмя детишками. Нарядно одетые дети, словно цыплята окружали матушек, а батюшки степенно шествовали чуть впереди семейства. Я в который уже раз обратила внимание на то, что воцерковлённые дети ведут себя совершенно иначе, чем все другие: они спокойны и самодостаточны, не стараются привлечь к себе внимание, терпеливы. После утренней службы я отправилась в лавку, что напротив храма, чтобы купить просфорок. Маленькие свежеиспечённые хлебы были необыкновенно вкусны. Я угостила Вовку, и мы с ним с удовольствием жевали в тени у храма, дожидаясь, когда выйдут наши сотоварищи. И тут нам пришлось стать зрителями театра одного актёра. К храму подошла молодая женщина с двумя детьми: мальчиком лет двух, которого она везла в коляске, и девочкой лет пяти. Женщина взяла мальчика на руки, чтобы войти в храм по ступенькам, а девочке она протянула свободную руку. Что тут началось! Девочка так визжала, выражая своё нежелание идти в храм, что женщина в конце концов махнула рукой и ушла без неё. Девочка была очень довольна, что её оставили в покое, и принялась громко петь. Она исполнила все хиты современной попсы, при этом она так упрыгалась, что нарядная футболка намокла от пота, а бантик с макушки переместился на шею. Вовка с недоумением смотрел на юную артистку, потом отвернулся и пошёл прочь.
После службы времени до отъезда у нас оставалось совсем мало, и мы ринулись в церковную лавку, чтобы приобрести что-то себе на память. О, как люблю я церковные лавки! Там столько прекрасных вещей и книг, радующих душу, там восхитительно пахнет пчелиным воском, там хочется оставаться подольше. Но Ирина Петровна просила поторопиться – нам нужно было побывать ещё в нескольких святых местах, наверное, не менее прекрасных. Общий сбор был у ворот. Привратник внимательно осмотрел наш маленький отряд с сумками и, видимо, не усмотрев ничего подозрительного, продолжил разговор с рядом стоящим мужчиной:
- Не то всё стало. Монастырь-то мужской, а женщин каждый день тут что! Вон, погляди ты на неё, ну, это разве дело! – и привратник сердито сплюнул.
Я посмотрела в ту сторону, куда он указал: женщина с ярко накрашенными губами, в джинсах с низкой талией, обмотанных для приличия прозрачным шарфом, настойчиво что-то спрашивала у монаха, который, отвечая односложно, старался как-то вежливо её обойти. Мне стало грустно оттого, что не удалось побеседовать ни с кем из оптинских святых отцов. И очень захотелось вновь побывать здесь. Прав был А.Стрижев: “Кто побывал в Оптиной, тот навсегда полюбил эту святую обитель. Здесь духом спасительным веет от намолённых алтарей, от куполов церковных, повторяющих голубизну небесных высей, от скитского леса, вставшего стеной у подножия духовной твердыни. Сама природа здесь благословенна, и Жиздра – река, извилисто перечеркнув спокойный ландшафт, открывает чисто русские дали. Дышится легко и видится отсюда далеко”

Июнь 2010г

© Cветлана Дурягина, 2010
Дата публикации: 04.09.2010 16:15:28
Просмотров: 3305

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.