Окаменелые сердца, или Медуза Горгона, ч. 1, гл. 5

Александр Осташевский

Форма: Повесть
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 15335 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Глава пятая.

На следующее утро Павел проснулся в своей постели и с удивлением обнаружил, что он одетый, грязный, а сапоги стоят прямо около его дивана. Трудно было назвать это пробуждением: он видел за окном голубое небо, солнце, но как-то нереально, как во сне, хотя не спал. Затем громом ударило его в голову воспоминание о вчерашнем, он не мог представить себе, что Полина и Виталик спустили его с лестницы, что им совершенно все равно было: расшибется он или нет. В комнату постучала Аня и сказала, что сегодня поминки и чтобы он привел себя в порядок. С огромным трудом Павел заставил себя подняться, умыться, побриться. Аня принесла в комнату фотографию Иры, закрытую в правом нижнем углу черным крепом, и сказала, что Павел должен читать каждый день определенные псалмы в поминовение ее. Павел прочитал первый псалом про себя, стараясь понять его, потом стал читать его вслух, обратившись к иконе Спасителя. Странно, но Господь, выражение Его лица, не изменилось: прежние, знакомые Павлу с давних времен чистота и внимание, сочувствие и нежность были в его глазах. Но Павел уже не мог откликнуться сердцем на это, он просто просил теперь Господа за Иру, хотя и искренно, но больше по необходимости, по правилу, чем от души. Эдд поставил фото Иры на телевизор, зажег свечу около нее и перекрестился, а Павел с удивлением заметил это и тоже перекрестился. Потом спросил Эдда, который, как он слышал, тоже веровал:
- Как ты думаешь, Эдд, виноват Бог в смерти Иры.
- Нет, - коротко ответил Эдд.
- Да, конечно, она умерла по естественным причинам, по болезни, а Бог даровал каждой твари свободу, без которой жизнь ее невозможна, - пояснил Павел, все еще с сомнением глядя на Эдда.
Долго смотрел Павел на ее родное и милое лицо на карточке, а потом покурил в коридоре, вернулся, включил большой телевизор, стоящий рядом с тем, на котором была фотография Иры, переключил звук в наушники и стал смотреть сериал «Крутой Уокер», который отвлекал его и спасал от всего окружающего ужаса.
А ужас продолжался: стали приходить первые приглашенные. Они садились за большой, раздвинутый стол, поминали усопшую, кто чаем, кто водкой, и начинали вести разговоры о чем угодно, но только не о ней, хотя Павел не мог молчать об Ире и тщетно искал в них хоть малейшего сочувствия своему горю.
- Сколько вы лет прожили с ней?
- Двадцать два.
- Да, это много, - говорили они.
Павел начинал рассказывать им о себе и Ире, о том, как ему тяжело, стараясь найти хоть искру сочувствия в этих людях, чтобы они сняли с его души хоть частицу того невыносимого горя, отчаяния, которые не давали ему жить. Они отвечали односложно, замолкали и переходили на другие, более близкие им темы.
Борщ и второе подносили Аня и ее сын, Дима. Сзади них возвышался Эдд, который за стол не садился, а только давал приказания сыну, симпатичному мальчику лет одиннадцати, брюнету с черными волосами, с правильными и еще нежными чертами лица. Он послушно, как хорошо налаженный механический робот, выполнял их быстро и точно: уносил пустые тарелки, приносил полные, разносил кутью и хлеб. Все лицо его и сам он были предельно собраны, ничего человеческого в нем не чувствовалось.
Но вот Павел увидел молодую девушку, пришедшую помянуть Иру: сердечное лицо, добрые глаза вызывали на откровенность, и он рассказал ей, что в церкви просил Бога передать ему все болезни Иры и спасти ее. Она строго посмотрела на него и сказала, что это грех. Уязвленный в самое сердце Павел ответил, что Бог призывал людей любить друг друга, говоря, что нет выше той любви, которая кладет душу свою за друзей своих. Девушка что-то пробормотала, но возразить не смогла. И Павел понял всей душою, что никто, никто, ни одна душа, не пришла на эти поминки выразить хоть частицу любви к Ире, хотя они уважали ее, ценили, но… не любили – вот, что было главное.
Поэтому они и не видели ее, ту, ради которой пришли… а она ведь сидела среди них, на месте, отведенном ей за столом, перед стаканом с водой и кусочком хлеба, которые оставили живые мертвой. И она не была мертва, она просто перешла в иную жизнь, в ту, которая была неведома никому из сидящих здесь, потому что они не могли и не хотели даже сейчас, в день поминовения усопшей, отвлечься от своих текущих дел, проблем, с которыми были повседневно связаны. Павел смотрел на них и уже не удивлялся тому, что глаза их были просто впадины, а уши исчезли совсем. Он сейчас думал о том, что, значит, он всю свою жизнь общался со слепыми и глухими, поэтому его учительская работа, его книги не имели успеха, не оставили результата, хотя знатоки, профессионалы оценивали их достаточно высоко. Он увидел свою жену, которая сидела на отведенном ей месте, сидела, полузакрыв глаза, скромно, незаметно, будто слушая не относящиеся к ней разговоры с покорностью и верой в то, что так и должно быть на ее поминках. Боль и ужас пронзили Павла так, что он вскрикнул. Ира исчезла, но осталось слабое свечение на том месте, где она сидела. Павел смотрел на него и не мог оторвать глаз: Ира была в его глазах, во всем его существе, но тут пришли «почтить память» родители Эдда. Его мать деловито и быстро произнесла несколько затверженных слов, муж поддакнул, они посидели, рассказали коротко о своих делах и собрались уходить. Свечение на месте Иры угасло, Павел не выдержал и попросил у Ани водки. При всех она не смогла ему отказать, принесла полстакана, укоризненно глядя на него, и он выпил до дна. Потом попросил еще. Она сказала: «Достаточно!», но Павел повторил свою просьбу. При всех она и сейчас не смогла ему отказать, и он выпил еще полстакана.
А на улице во всю ширь светило майское солнце, разливались лужи, и все улыбалось начинающейся новой жизни. Павел вышел во двор со слезами на глазах, всхлипывая, с сотней рублей в кармане, которые ему дали сердобольные старички соседи «только не на водку». Солнце заиграло лучами в его слезах, а лужи засмеялись, слепя его отражениями веселого, но нестерпимого света. Хоть каплю, хоть каплю любви к Ире он хотел, жаждал найти в ком-нибудь: в любом прохожем, соседе, даже пробегавших кошках и собаках. Но все равнодушно проходили мимо, лишь собаки поворачивали иногда морду в его сторону и останавливались. А ведь нужно, необходимо было поговорить, рассказать, чего он недавно лишился, лишился того, той, без которой ему жить никак невозможно, без которой ничего просто нет вокруг, нет и его самого. Конечно, он взял водки, с заплаканным лицом, в слезах, расплачивался, а кассирша посмотрела на него то ли сочувственно, то ли с презрением, но какое ему было до этого дело. Он шел с бутылкой во внутреннем кармане, около мучительно бьющегося сердца, и искал, всматривался в лица людей, стремясь распознать, почувствовать под наложенными масками черты человеческой души, неважно чьей, но только человеческой. Конечно, он видел, чувствовал эти души, но не те, которым можно рассказать об этом своем горе: не поймут, начнут утешать или просто льстить, когда он заикнется о водке.
Павел вновь вошел в свой, теперь сияющий солнечным морем, двор и сразу обратил внимание на собравшуюся кучку мужиков около соседнего дома. Его потянуло к ним, как Робинзона Крузо к людям: конечно, они были выпившие, конечно, они искали деньги еще на бутылку – и вот, она идет к ним на двух ногах. Может быть, они, в качестве платы за нее, выслушают его, посочувствуют, а ведь ему это так надо? И Павел направился к ним, не разбирая, где сухо, где грязь и лужи, а они обернулись и недоверчиво уставились на него.
- Привет, ребята, извините, что помешал, - обратился Павел к ним, - у меня вот водка есть, а выпить не с кем – не поможете?
Мужики молчали. Самый маленький из них спросил:
- Ты сам-то кто и откуда будешь?
- Да я из соседнего дома, вон с того, первого подъезда: у меня жена умерла.
- А-а-а, - мужики сочувственно протянули, а самый маленький сказал: - Слышал я, там женщина умерла от рака, молодая еще, 61 год всего.
- И я слышал, - добавил высокий, весь какой-то черный, небритый мужчина.
Павел оторвал от сердца бутылку:
- Вот, ребята, давайте, помянем.
- А как ее звали?
- Ириной.
- Ага, а тебя как?
- Павлом.
- Хорошие имена, простые, звучные, - включился в разговор среднего роста мужичок со светлым лицом и рыжими усами. – Сам-то кто будешь по специальности?
- Учитель.
- А какой предмет?
- Русский язык и литература.
- Хороший предмет… А вот слово «интеллигент» как переводится, что обозначает?
- Да подожди ты со своим «интелекентом»: у человека горе, ему выпить надо, а ты пристал как банный лист, - перебил черный и взял протянутую Павлом бутылку. Открутил крышку, понюхал, вынул из-за пазухи мутный стакан, налил больше половины и протянул Павлу: - Пей, дорогой, на здоровье, помяни свою супружницу.
Павел всхлипнул и выпил медленно, с остановками, все, до дна. Ему дали кусочек замызганной колбаски и крепкую, без фильтра, сигарету. Помолчали.
- Ну что, полегче стало? - спросил черный.
- Да, полегче, - улыбнулся Павел и взглянул на засмотревшееся на него веселое солнышко.
- Ну вот и добре. Ну а теперь и мы помянем, ты разрешаешь?
- Да, конечно, спасибо.
Мужики дружно разделили бутылку на четыре части, выпили, помолчали, покурили. Потом послали маленького за новой.
- Ну, а хорошая жена-то была, Паша? – спросил мужичок среднего роста, не мучился с ней? У меня вот жена живая, а загрызла до смерти, сука, житья нет никакого.
- Ладно тебе лаяться-то, - опять вступился черный, - у человека вон горе, а ты ему то интелекента суешь, то о суке своей балакаешь, а ему, может, поплакать хочется, просто так, от души, да нам рассказать о своей любушке.
- Да, братцы, - Павел повернулся к ним, и все закачалось перед ним, - я сейчас только с поминок, так там ни одна стерва не помянула ее с любовью, а без любви – что за поминки? А я ее люблю, братцы… как же я ее люблю!.. и только сейчас понял…
- Когда ее не стало… - добавил черный, - вот ты и понял, что любишь ее.
- Да, да, братцы… именно тогда… Павел зашатался в такт шатающимся мужикам, подъездным бронированным дверям и всему теперь сердечному, сочувствующему, но солнечному, радостному миру, окружающему их. – Знали б-бы вы, какая она б-была… душевная, добрая, от-тзывчивая – все алкаши ходили к ней деньги занимать – никому не от-тказывала…
- Верю, Павел, верю, - черный обнял его за плечи, - сочувствую тебе всей душой, мы теперь друзья.
- Да, д-да, - Павел заплакал, - мы теперь друзья, - и обнял черного. Потом - среднего, рыжего, у которого плохая жена: - А т-ты ее… прости, жену свою… прости… она ведь жена т-твоя… живая… р-рядом с тобой… оцени это и прости!..
- Да, да, Павел… - он подумал, - прощу… вижу, как ты свою любишь… прощу… а то… вдруг подох… умрет – что я без нее делать-то буду, как переживу!?.. - рыжий тоже обнял Павла. – А все-таки скажи мне, кто такой «интеллигент», что это слово означает?
Черный послал его так далеко, что рыжий замер и отошел в сторону. Теперь Павел стоял только вдвоем с черным, так же крепко обнявшись, и первый плакал от пьяного счастья, а черный улыбался, поддерживая его, как ребенка.
И еще сильнее сияло и грело веселое, хмельное, весеннее солнце, растапливая сверкавший кое-где ледок на лужах и сердцах людей, и еще глубже был нежно-голубой небосвод с белыми барашками облаков, так что нельзя было не верить этому майскому дню, этой весне, когда первые нежные листочки появлялись на оживших деревьях.
И Павел заснул на руках своих приятелей со счастливой улыбкой, ноги его подкосились, и мужики усадили его на холодную металлическую лавочку около подъезда с бронированной дверью.
Появился маленький, тоже со счастливой улыбкой, и показал мужикам головку «белой». Они заулыбались, а черный задумался:
- А чо нам с этим делать, пацаны, а?
- А чо? Оставим его, проснется – дорогу домой найдет, тут же рядом.
- Да я не о том. Может, у него деньги есть – нам бы не помешали.
- Это ты верно балакаешь, - сказал маленький, - надо его просканировать – вдруг что и попадется.
- Да, ладно, братцы, нельзя же так: он нас водкой поил, душу наизнанку вывернул, горе у него такое, а мы его, значит, грабить будем… - сказал рыжий.
- Не грабить, - глаза у черного зажглись бесовским огнем, - а спасать. Суди сам: если у него есть бабки, то он их обязательно пропьет, при его горе иначе нельзя, разве не так? – он посмотрел на маленького.
- Правильно, иначе нельзя.
- Иначе нельзя. Значит, он напьется до беспредела и может окочуриться, под машину попадет или что… Разве не так? – черный посмотрел на рыжего.
Тот опустил голову.
- Разве я не прав, Саня? Скажи!
Саня опустил голову еще ниже.
Черный расстегнул у Павла плащ, пиджак и достал кошелек, открыл его, посмотрел на содержимое и отвернулся с отвращением:
- Нет у него ни х..: на последнее пил.
Положил кошелек обратно, застегнул Павлу пиджак, плащ и стал пристально осматривать его с головы до ног. Взгляд его остановился на новых сапожках Павла, кожаных, узконосых, с высоким каблуком, как у техасских рейнджеров.
- Вот это класс, пацаны, а? Это ему наверняка любимая жена подарила, а, пацаны?
- Да ты чего, Петре, сапоги с него что ли снять хочешь? – бросился к нему Саня.
- А чо, если у него ничего другого ценного нет, и не будет, заметь. Человек он конченый, без жены своей не проживет, раз на улицу с первыми встречными пить водку ходит. Ходит потому, что или один теперь живет, или дома ему родственнички пить не дают.
- Ворюга ты, - крикнул ему Саня, - не человек ты: ворюга и зверь, нет души в тебе, сердца нет!!
- Зато ты хорош, интелекент вшивый, сопли развозишь, только это и умеешь, а дело сделать – слабо тебе, всегда ты такой был, знаю я тебя.
- Па-ацаны, - заговорил маленький, - а что если нам загнать эти сапоги у Вшивого, на толчке: четыреста – даст, б.. буду: он давно о таких мечтал?
- Если по размеру подойдут, - проворчал Черный.
- А мы ему – водочкой глаза зальем – вот он мерить и не будет.
- И ты что ли ворюга, Женька? Вот не знал, вот когда ты воистину раскрылся!.. - крикнул ему Саня.
- Да иди ты на х.., интелекент вшивый! – послал его Женя – Не хочешь – нам больше достанется.
Черный и Женька, внимательно осмотревшись кругом, быстро стянули с Павла сапоги, положили в большой целлофановый пакет, где была водка, а бутылку Черный положил во внутренний карман своей старой куртки мышиного цвета.
- Ну чо, пойдешь с нами водку пить или нет, интелекент вшивый? – зло крикнул Черный Сане.
Саня постоял, покачался, подумал, закурил и пошел вместе с ними пропивать сапоги человека, который на мгновение ему стал близок и дорог и которого он вовсе не хотел обижать, но перспектива упустить бесплатную выпивку, остаться белой вороной, человеком, а не «пацаном» среди своих друзей заставила его предать свою проснувшуюся душу. Спустя 2 часа, когда Саня и остальные «пацаны» были вдрызг пьяные, он опять приставал к ним с вечным своим вопросом: «Кто же такой интеллигент, что это слово означает?».
Так Павел и на этот раз остался один. Когда «пацаны» ушли, он проснулся, огляделся и пошел домой. Он шел босой, с радостью на душе, что с ним недавно произошло что-то хорошее, человеческое. По-прежнему светило весеннее солнце, теперь клонящееся к закату, но уже не грело, а лужи не смеялись, только воробьи, вечные воришки, оживленно преследовали друг друга, отнимая корку хлеба один у другого.

© Александр Осташевский, 2023
Дата публикации: 22.05.2023 13:12:53
Просмотров: 746

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.