Переписка-2.

Никита Янев

Форма: Эссе
Жанр: Экспериментальная проза
Объём: 10809 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Радостное лето тростниковых пальцев,
Есть кому сказать слово «здравствуй».
И о лёд бьётся рыба дней,
И в ночи виден парус всех морей.
И к звезде по верёвочной лестнице взбирается дух-
Святитель мест, словно нарисованных для двух
Человек художником в тонкой рубашке,
Так что даже видно как он веной каждой
Приближает задуманное к исполненью,
И какое в его картинах совершается движенье.
Это воздух с жизнью светло венчаются,
Это человек с человеком навек встречаются,
Чтобы длилось дальше это радостное лето
В тростниковых пальцах и в виденьях света. 1989.

1.
Для меня с 12 до 24 лет – дружба. Там много подпунктов в той дружбе, но дочке первый день на работу, и мне стыдно переводить время на ерундень.
С 24 до 36 лет – любовь. Подпунктов ещё больше, но тоже опускаем, может быть, потом. С 36 до 48 лет – вера. Понимаете, кроме всего, это ещё и конкретная мизансцена.
Оля Сербова и Гена Янев, друзья, Мария и Никита, муж и жена, Майка Пупкова и Послеконцасветцев, папа и дочка, разговаривают про что-то всё больше под водой. Но кто смотрит? Вот-вот.
Мне всегда, чтобы сделать работу, приходилось устанавливать временной срок. Например, в тридцать в девяносто пятом, когда все выживали, а я писал эссе, я решил, что 30 – нормально.
Например, в 40 посчитал, что 8 лет, может, ещё и продержусь. С любовью к точным цифрам, с 48 до 96 лет – Бог. И про мизансцену.
Я придумал, что она – переписка с девочками на зоне по интернету. Поймите меня правильно, стареющий мужчина, и всё такое. Девочки – оторвы и интеллектуалки.
Население отдало страну в откуп за полезные ископаемые, чтобы мир пробыл империей ещё поколенье. Личная жизнь – род психоза про конец света.
Всё равно, что это такое, по фигу в джипе, жизнь богемы, писающие мальчики повсюду. Главное, что больше нет целого, которое бы всех объединяло.
И вот ты это целое. Только не надо про фанфары. Сначала сделают вид, что тебя нет, потом исплюются и изблюются, потом скажут, что обознались, и дадут все медали, и опубликуют на всех национальных валютах.
Потом сделают героем, а ты никакой не герой, ты отчаявшийся и опустившийся человек, типа дерева и ветра, который забыл себя второго, который весь мир, и чтобы вспомнить придумал переписку, как хитрый интеллектуал, что всё дело в интимной сцене, а не в диктатуре, что тебе все должны, а ты никому не должен, как забвенье и возмездье.
И я вспоминаю папу и маму, вот он подарок, потому что это с самого начала, что я запрусь на все замки от конца света и буду перепиской ещё стоко раз по стоко, потому что и в дружбе, и в любви, и в вере главное – Бог, а он всё время выскользает, как война, ненависть, несчастье, как намазанная оливковым маслом блондинка, как пенье птицы, как соло на 6 барабанах.
От чего-то освободился, а от чего не помнишь, как эпилептический припадок, идёшь по узкоколейке на острове Соловки в Белом море и разговариваешь с застывшими руками, «ну что, руки»?
И руки отвечают, «понимаешь, земляк, эту лычку надо выслужить, вся грудь в соплях, вся жопа в шрамах, 7 млрд. с обезображенными в судороге от штыковой губами выкрикивают любимые буквы, но ничего не видно и не слышно, потому что нет целого, как на конце света, и такое с самого начала».
И вот ты как переписка, интимнее зачатья. И ты, конечно, всю жизнь тренировался, как десантник, стихи, эссе, проза, драмы, как община на зоне, как землячество в психушке, как цех на шоу, как жанр в интернете. Но когда скажут, давай, и откроют люк самолёта и подводной лодки, ты замандражируешь, что не готов.
И придёт спасительная мизансцена про переписку, что готовиться не надо, голограмма равна себе, как ты поведёшь себя, так и есть, и так с самого начала. И ты, конечно, сразу вычтешь, как отчасти математик и тренированный, скоко тебе 90 лет, боец, голограмму из голограммы, адресата из автора переписки, Олю Сербову из Гены Янева, Марию из Никиты, Майку Пупкову из Послеконцасветцева, девочек из населенья.
И растерянно оглянёшься на Бога, а теперь чё делать? И увидишь, как Бог растерянно на тебя оглянулся. И ты облегчённо выдохнешь со стоном, мама. И разожжёшь костёрчик на своём спасательном острове. И будешь разговаривать всё время, как брехунчик, жанр и голограмма, как облегченье эпилептика на острове Соловки с руками, как пенье.
Что, блин, вот в чём дело, что, конечно, знал об этом с самого начала. Дышишь в губы трупу, он дёргается, как эпилептик, от возвращения жизни, и отталкиваешь остров загорелой рукой, что теперь он и сам, может, сможет, посмотрим.
Тот, кто будет смотреть, посмотрит. А кто будет смотреть? Тот, кто живёт, конечно. Ну, теперь ты понял, что как только догадался, сразу потерял. Но ведь это не тренировка быть ёгом и не думать, это совсем другая тренировка.
Это как тренировка всё время быть чмом на зоне. Вот про что переписка. Но даже в переписке важна не переписка, а скорая помощь, штыковая и наркодиспансер, растерянная оглядка Бога на Бога, что я тоже переписка?
2.
Я приспособился, вот в чём дело, что буду подглядывать всё время. Вас, конечно, интересуют технологии, земляки. Ну, смотрите, вы – инопланетяне, куда вы залезете первым делом, чтобы понять, куда вы попали? В интернет, конечно.
Но в интернете задохнёшься от всего сразу, порнухи, тусни, мурцовки, искусства, одиночества в нетях. И будешь переключать с хроники про расстрелы на групняк, потому что отчаешься и захочешь спрятаться от лажи. И ещё больше залезешь в лажу, так что узнаешь, скорей, себя, чем интернет, будучи инопланетянин.
Тут ещё такая штука. Когда Рауль 6 лет назад бомбардировал артхаусом по мейлу, я уходил в себя, что это типа онанизма, смотреть фильмы про жизнь всё время, вместо того, чтобы жить всё время.
Потом пытался 6 лет опубликоваться в интернете. Потом поставил диагноз. Без целого. Без литературы. Без жертвы. Население отдало страну на откуп за ресурсы, чтобы планета пробыла империей ещё поколенье.
Это был уже как бы и не твой диагноз, а тех придуманных инопланетян, которые с бодуна не в тот квадрат метагалактики мотыльнулись. В общем, залетели, как молодые.
Я как на него вышел, на диагноз. Когда увидел, что все хотят жить без целого в комфортном забвенье. Что потом будет возмездье, и что все песни русского рока можно петь дальше. Что поколение дворников и сторожей оказалось гопниками и мажорами, и мажоры победили. Б.Г. с медалью за заслуги, Бананан уважает Путина, его девушка пошла бы с Крымовым, новым русским, Цоя поют «Земляне».
Понял, что это и есть катастрофа, конец света и жертва - без целого. Короче, что надо быть целым и жертвой. Но я же писатель, обт. Как я буду описывать без головы, в удавке? В общем, когда появились девочки, стало полегче, хоть они оторвы и интеллектуалки. Потому что до того, типа, разборки мафии. Олигархи, журналисты, заложники, дети, подводники в жертву нашему лупу, что мы ничего не знали, мля. После девочек стало ясно, что заболтать и замарать можно кого угодно, если не хочешь знать.
Ко мне вернулся артхауз Рауля, когда я понял, что конец света всё время и всё больше, как возмездье забвенья. И я стал готовиться, как мог. Я придумал такую фишку, будучи профессионалом. За 2012 год прогнать через память, совесть и нервы всю информацию с сотворенья, так что когда свет пресекнётся, а душа всё сохранила, или душа задохнётся, а свет всё исправил.
Скачивал из ютуба лекции, сатсанги, видео, репортажи квантовых физиков, гуру, экстрасенсов, контактёров. И 2 короткометражки, «Play in hard to get» и «Свет во тьме». И стал скачивать мейнстрим и артхауз в тарренте, потому что понял, как эпик, что жанр лучше, что бы сделали инопланетяне на заданье и автор, которому надо спасти героев.
Просто я никогда не понимал во время, типа аутиста. Когда Олег Слесарев написал из армии через 30 лет, должно было пройти ещё чёрте скоко, пока старшина Беженару у меня не превратился в национального героя, через которого он на меня вышел.
Здесь надо поговорить про 2013, потому что нечувствительно стал социальным строителем из аутистов. Вы плывёте на спасательном острове по постапокалиптике. Подплываете к острову с трупом, подтягиваетесь загорелой рукой, дышите в горло трупу, как постельная сцена.
Труп сразу начинает дёргаться, как эпилептик, от возвращения жизни. Вы стараетесь не смотреть на это безобразье, тем более, что у вас есть ещё работа. Распаляете костёрчик, кладёте на виднушке доппаёк и книгу. И отталкиваетесь загорелой рукой от постапокалиптики в линию горизонта на синем под синим.
Труп слабо улыбается после припадка в обмочившихся штанах, подползает к костёрчику, греет руки о горячий кофе, сосёт крошку из доппайка, чтобы осталось на подольше, тепло разливается по телу. Хмыкает заинтригованно на названье «1+1=1», хм, интересно. Листает страницы и хлюпает носом, суки, от суки. И по постапокалиптике плывёт ещё один спасательный остров.
3.
Ещё такая фишка, это уже непосредственно из переписки. Просто, понимаешь, Маруся, чем выше в юности поднимешь планку, тем круче дембель, потому что пока из Бога – щенявый, как наивность, и сильный, как тетива лука, и не разменянный на софизмы, типа, чё ты? Бери самую большую работу, потому что даже если не выдюжишь и задохнёшься, всё равно, как артхауз.
Фильм «Водоворот» Дени Вильнёва. Сын покойника влюбился в убийцу отца, потому что все умрём, а то, что останется, будет сверкать, как звезда на небе, жертва и ребёночек в пузу. И фильм «Грбавица» Ясмилы Джбанич. Четники год насиловали мусульманку в лагере по 2-3 раза в сутки, она забеременела, родила и стала матерью-одиночкой, потому что была внутри у Бога, как ребёночек в пузу.
Я уже слабенький, как бабушка на помойке, но я сразу вас узнал, Маруся, как Гена Янев перед строем. Те, кого избивают, те, кто избивают, те, для кого избивают, всех жалко, как подглядывающий инопланетянин.
Вообще, там много всяких поворотов, в переписке. Но самое главное, что всё видно, и про всё можно говорить. Потому что это как счастье смотрит на Бога, что он всё время служит, как домохозяйка над опарой, и некогда на зеркало оглянуться.
Ещё пример, Маруся. В русском ренессансе, Достоевский – каторжный, Толстой – анафема, но конфессия не утеряна, и на неё можно опереться, что они в сиську эпики, беллетристы и репортёры.
В американском ренессансе через 100 лет Хемингуэй с револьвером, Сэллинджер 50 лет без опубликовки, чтобы было видно, какая же это, в принципе, жопа, быть свидетелем счастья Бога, без конфессии и подружки.
Это совсем к вам близко, Маруся. На зоне над парашей вспоминать венценосных журавлей в Канаде и внутренне кривляться, ради чего, дядя? И дядя, «ради компенсации морального ущерба, Маруся». Если ты это – ты это, если ты то – ты то, Маруся.
Толстой плакал на Душечку в «Душечке» Чехова, что она всех любит, мужа-чиновника, студента-постояльца, племянника-гимназиста, чем профанирует идею любви, и Чехов смеялся.
Голограмма как возможность стать тем, что больше, Маруся. Голограмма как компенсация себя, Маруся.
Разве бы я увидел, что в поколении дедов за русскую литературу убивали, в поколении отцов за русскую литературу сажали в психушку сначала, а потом высылали за бугор в тьму внешнюю, в поколении детей про русскую литературу делают вид что её нет, это как в анекдоте про неуловимого Джо, а почему он неуловимый, а кому он, на хер, нужен.
Если бы я с самого начала не поднял максимально высоко планку, не был русской литературой, то бишь - всем на свете, потому что ничего, кроме русской литературы нету.
4 сентября 2012.

© Никита Янев, 2012
Дата публикации: 24.09.2012 17:07:57
Просмотров: 2886

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.