Случай.

Никита Янев

Форма: Очерк
Жанр: Публицистика
Объём: 13138 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Если бы папа и мама Гены Янева в тот раз на танцах не познакомились, они до сих пор на танцы ходили, скоко тебе 90 лет.

Случай.

1.

Все траченые, ни у кого нет жала, зона обмирщена, община неталантлива. Что нам делать в этих условиях, будучи?

Одну маленькую детальку. В первой серии – не сотрудничать с лакейщиной, как ренессанс. Во второй серии – идти на чужое поле, как апокалипсис.
В третьей серии – достаиваться на соплях, на слюнях, на слизи семени, как экклезиаст, потому что славняк минус голяк равно сплошняк, если добудешь, как поле возле поля.

Что? Будет и четвёртая серия? Поражаешься. Та ради Бога. Их будет ещё стоко, скоко нейронных связей в мозге и метагалактик во вселенной.
А я думал, что отмучился, как царь Эдип, и теперь, как сверхзвуковой истебитель – только железо.

2.

Ну, потом: тексты-пексты, мёд, начинка, семядоли-вакуоли что-то помнят. Прочтут в 5 классе про шумеров и Карлсона, 33 романа Гены Янева, которые Майка Пупкова и Сталкерова Мартышка на печатном станке на острове, как подпольщики, не издадут.

Да и не надо, ведь интернет всё заархивирует, всех 100000007 авторов, типа мусора, вопрос только в случае. И вот мы выходим на случай, чисто беллетристы. Он такой же случай как мелкоячеистая сеть на Белом море во всех местах.

Если бы папа и мама Гены Янева в тот раз на танцах не познакомились, они до сих пор на танцы ходили, скоко тебе 90 лет. А все глазами виляли двусмысленно, как мажоры у Пушкина, «намёки тонкие на то, о чём не ведает никто».

Танцы давно срыли. В парк ходят только извращенцы во всех галактиках. А они ищут случая познакомиться, чтобы Гена Янев потом, как мелкоячеистая сеть, как это, всё будет, а меня не будет? озаботился.

И тут шумеры и Карлсон в 5 классе, небрежно, исподтишка: земляк, тут случайно автор попался, полистай, типа железо и начинка.

3.

Так это работает? А может, и не так. Там должно быть ∞∞ способов, а не 100000007, как яяяяяяя. И один из способов: похерить всё, как Норд-Ост, Беслан и подводная лодка «Курск».

И чем ясноглазее речи начальников, и чем больше трупов в нулях, и чем циничнее мажоры, и чем беспросветнее забвение, тем неизбежнее Гена Янев, Сталкерова Мартышка, Майка Пупкова, Прибитый к Красной площади, как случай.

4.

Нас в этом разе, собственно, больше интересует не характер железа и портрет начинки, а технология.

Ну, это, знаете, как образ жизни. Вот, Гена Янев решил только фильмы смотреть в торренте и писать рассказы на «Прозе.ру».

И родственники на него забили, потому что: не до жиру, быть бы живу. У всех болезни: аневризмы, вялотекущие онкологии, эпилепсии. А он типа сотой обезьяны, как постапокалиптика.

5.

Когда все с работы придут, и вяло смотрят на бокал, что им всё равно, что по телевизору показывают: ясноглазый трах, циничный рекорд или музыкальный киоск.

Из леса на Соловках выходит спецназ в белоснежных масхалатах среди буйства осени, как первый снег.

Гена Янев, Майка Пупкова, Сталкерова Мартышка, Прибитый к Красной площади, как дауншифтинг, экстремальный туризм, дом в деревне, костюм крыло, как случай.

И в глазах растворяется, как подводная лодка «Курск», как Беслан, как Норд-Ост, как 100000007 закланных в жертву, как 100000007 рожениц с мокрой кудрявой головкой из лона.

А все ясноглазо смотрят в экран, как Олимпиада, а из экрана начальник на них ещё ясноглазее, кто кого круче нажухает, как мажоры и гопники, за трёшку, миицубиси, дачу, ниццу, под кричалку, спасибо деду за победу.

6.

Тут уже даже не технология и случай, типа семечек, 100000007, которые красиво кружатся на асфальт и умерщвляемы подошвами, как абсурд.

А одно семечко случайно закатится, и на крыше растёт после всего, как берёзка и постапокалиптика.

А мимо идёт спецназ, как первый снег, как белофинны под Москвой, и думают, как формула углеводорода: скоро зима.

7.

И мысли, как парашютисты, на голову опускаются, как зэки на зоне, что не поможет никто, ясноглазо, мажористо.

И тут сотая обезьяна возникает из тумана, как Мацуо Басё, как Хиросиге, и помытый банан, чтобы не скрипел на зубах, и не отвлекал от медитации.

Как войти во все технологии, типа семечка, в своём теле, как гуру, как Эдип в Колонне, как волхвы, как Исус Христос после распятия.

А мажоры по телевизору всё ясноглазее, в светском платье и духовном, с гимном и красным галстуком. Ясноглазость чище «Русского стандарта» и экстази.

Уже непонятно, кто кого должен спасать от отчаяния. Онкология, реанимация, наркологическое отделение – ток-шоу по всем каналам. Или наоборот.

Но тут сотая обезьяна, как батут. И всё опять отдельно, как в сепараторе: ясноглазость на голубом глазу, пук и яркость, папа и мама, Гена Янев, рептилоиды, 100000007.

8.

И вот нас во всей этой истории интересует: глаз, подводная лодка «Курск», агнец. Как они буровят измерения, как дрель, чтобы дома поспать, через трое суток на четвёртые, как боевое дежурство, как скорая помощь, как с той стороны, где нет ничего.

И рука проходит сквозь, и скребёт ногтями стену, как в триллере и в армии, что жалко всех: тех, кто избивает перед строем, тех, кого избивают перед строем, тех, для кого избивают перед строем, гопников, мажоров, чмошников, юродивых.

И вот это жалко, типа пантократора и пчёлки в улье, летит после смены, и навстречу ей другая, через трое суток на четвёртые. И они шевелят усиками, что узнают. И Гена Янев думает: случай.

9.

Короче, все 4 формы, которые я брал, оды, эссе, новеллы, трагедии, в 24, 30, 36, 40, я придумал сначала сам, а потом нашёл подтверждение у авторов.
Но дело не в форме, а в образе жизни. Ты просто так живёшь, как перед концом света, во время конца света, после конца света, каждую минутку, только без как.

Глазное яблоко.

Глазное яблоко, глубокое как комнат
За стёкла уходящий томный мир,
Из наблюдения на улице, а так же
Воспоминания зелёных водоёмов
Собачьих глаз в гостях на кухне друга,
Перелилось в меня и продолжалось
Короткими и яркими словами.
Так для письма по полостям предметов
Мне видимых мой взор предназначался
И был расправлен на клочке бумаги
Животною привычкой забирать
Вглубь омута зелёного, в глубины
Сетчатки и придатков сытых нервов,
Как некую добычу, всё, что свеже
Той новизной, нетронутой словами.
Благополучием пыхтящий 21-й
«газ», женщина с покупками, трико,
приросшее к балконному канату.
Стекло подъезда, пропускающее в чрево
Той какофонии, что есть домашний быт,
Помноженный на цифру «сорок пять».
И все кивали, были тонки взмахи,
И в солнечных свободах словом дружбы
Я радовал затворницу судьбу.

1989.

Про Гоголя.

Гоголь более русский тип, чем Пушкин. Ведь быть уморенну гораздо менее народно, чем уморить самого себя. Недаром в 2937 году части народа, подлежащей убиению от имени другой его части была инкриминирована именно чуждость. В этой казённой неправде по вечной печальной русской иронии есть большая правда. Тут ведь дело не в интеллигентности перед неинтеллигентностью, тёмностью. Тут другое. Здесь скорее, из темноты судьбы интимный выбор на самоуморение, а всякое просветление отстранение от сплошного с потайным делается заложником, жертвой самоуморения, умаривается тоже. Почему так? От неразрешимости выбора между историей и природой, сказали бы мы. От провидения, сказал бы православный христианин. От предназначения всякого народа в истории, сказал бы умудрённый западникославянофил, какой-то кентавр Хомяков – Чаадаев…
А Гоголь ничего не сказал, кроме того, что ему хорошо лежать лицом к стене. Наконец-то. И чтобы все отстали. Сладко, благодатно и единственно. Зачем водка, зачем мат, зачем блуд.

1994.

Любовь.

Пока мы занимались любовью, над Москвой пролетали гуси. Кричали тонкими голосами, чтобы не потерять друг друга. Соловей защёлкал и бросил, видно прилетел только сегодня, примеряясь к одной из трёх яблонь в палисаде. Кошка Даша запрядала ушами. В прошлом году в форточку притащила мёртвого соловья. Я пошёл в туалет ночью и наступил ногой на птицу. Очень хотелось избить благодарную тварь, принесшую хозяевам гостинец. Так увлёкся любовной песней, что не заметил, как снизу смерть подкралась в виде стерилизованной кошки Даши.
Это получилось не нарочно. Я подобрал её на платформе с огромной грыжей. Врачи, когда вырезали, задели женские органы. Собака Блажа заблажила спросонок, как трёхмесячная дочка, которая вообще не спала ночью, мы ругались, чья очередь вставать, теперь подросток, интересно только когда про неё. Как Долохова из «Войны и мира» интересовал только один человек на свете – Долохов из «Войны и мира».
Говорят, это проходит, говорят, для этого мы и приходим, с небес на землю слетают демоны гордыни, с земли на небо слетают ангелы смиренья. Говорят, соловей может так забыться на каком-нибудь 17 колене, что умирает от разрыва сердца.
Мария везла цветы, пять белых калл. Дядечка в электричке сказал, у вас праздник? Мария сказала, да.
- День рождения?
- Нет, пятнадцатилетие супружеской жизни.
- Муж поздравил?
- Нет, я мужа.
- Так это вы ему цветы везёте?
- Да.
Дядечка обиделся.

2004.

Сон Патрика Зюскинда.

Митя Иванов, он же Патрик Зюскинд, котёнок с белым на лапе и груди, сам весь серый, знал, что бояться нельзя, что вдохновение это улица. А то, как Тяпа Тряпкина, бабушкина кошка, слетела с пятого этажа, неделю была в неизвестности, потом с расширенными зрачками в одну точку смотрела, шок, советская армия, там такое было, а какое? Никто никого не любит, не жалеет. Но ведь это неправда. Это как у Толстого, а не как у Чехова, никто не виноват, что ты не можешь любить, только ты, вздыхает Патрик Зюскинд, котёнок, подросток. Ну, что сказать. Это как у мамы хозяина и у папы хозяина предубеждение, что улица это не вдохновение, а нечистота. Понимаете, один в электричке со скамьи согнал бомжа, потому что знал, что они никогда не огрызаются. Места много было. Зато рядом которые думали так, позасирали тут, стали думать сразу так, а кто здесь не приживает? Действие рождает противодействие, вздыхает Патрик Зюскинд и задёргивает плёнками глаза, и ему чудится. На одном складе гастрарбайтеры с Каховки говорили, Хой, Хой. Как один из них полюбил старше себя у которой снимал жильё. Потом она его кинула, он хотел покончить с собой, а потом сделал духовную карьеру. В одной школе учительница с лицом птицы говорит, приезжаю с работы, выключаю телевизор, телефон, мне кажется что мир раскачивается. 10 лет назад одна знакомая семья уехала в брошенную деревню под Костромой, теперь их там уже 5 семей. Другая, Мария, говорит, всё это уже было 17 лет назад, потом было что ты это искушение корыстью и нищетой притащишь за собой в обстоятельства. Вдохновение, улица, джипы, бомжи, гастрарбайтеры, восьмиклассницы, мажоры, гопники, собачьи свадьбы, зелёное, жёлтое, проносилось в мозгу у Патрика Зюскинда. Он сладко плямкал во рту, как грудничок перед сиськой, как Акакий Акакиевич Башмачкин перед сном, что-то Бог пошлёт завтра переписывать. Одна Фонарик сказала, почему они из нас сделали таких баб? Потом сказала, так страшно, меня никто за всю жизнь не любил. Потом сказала, жизнь не удалась. Так прошло 17 лет, внутренняя работа любви шла. Один Никита думал, как выкрутиться? Как только просыпался все эти 17 лет. И единственным ответом был этот сон Патрика Зюскинда.

2006.

10.

Можно было заткнуть друг друга начальнику и автору. А зачем? Если начальник только сейчас, а автор, как пчёлка?

В этом политика момента, называется – экклезиаст. Все делают вид, что несотсюда, луё-моё, по-русски не понимаю.

И страшно обижаются на понаехавших, которые тоже на голубом глазу.

11.

Ещё раз. Начальник взял себе ведомство: суета сует и всяческая суета. Автор взял себе ведомство: все у тебя на ладони и ты тоже.

Население слукавило, что оно будет и соттуда и соттуда брать, ласковое теля двух маток сосёт.

Лучше всего об этом в Апокалипсисе. О, если бы ты был холоден. Не говорю, горяч, хотя бы холоден. Но ты тёпел, изблюю тебя из уст своих. Ангелу Лаодикийской церкви ангел Господень.

12.

Напрасно было бы думать, что это потом когда-то случается, в апокалипсисе, беллетристике и реальности: вечное мажорство начальника, вечное чмошество автора, вечное гопничество населения, вечное юродство агнца, случая.

Грубо говоря, вселенная чистится, типа сепаратора, типа 2 закона термодинамики и закона энтропии в вечном сейчас героя.

Берёт он мертвечину себе, которую он глотает, как ветчину, и корчится на бетонном полу от деторождения.

Или подсовывает соседу, типа сектантского письма: разошли 100 другим, или тебе писец.

Смрити.

Сравнительная этимология исторического санскрита и современного русского – сама по себе – самая строгая и жёсткая философия из известных, потому что больше: искусство, жанр, потому что должна быть вложена реальность, как ключ активации в матрицу смыслов.

Например. На санскрите: смрити – память. На русском – смерть. Но есть устойчивое выражение в современном русском: смертная память.

Строго говоря, смрити, как трактуют специалисты, не просто память, а именно смертная память: память, пронесённая через смерть, память смерти, память бессмертия, память кармы, память той страны, в которую можешь пройти через жизнь, если сделаешь всё правильно, смрити.

Февраль 2014.

© Никита Янев, 2014
Дата публикации: 20.05.2014 13:23:29
Просмотров: 2424

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.