Самая обыкновенная история

Борис Иоселевич

Форма: Рассказ
Жанр: Юмор и сатира
Объём: 25562 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

САМАЯ ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

/ ненаписанный рассказ Анатоля Франса /

Клод-Франсуа Демирель, тучный пожилой господин, доживал свои дни в доме №5 по улице Франжье, что напротив водокачки, в обществе трёх милых его сердцу существ: известной книги под названием «Декамерон», чтение которой по вечерам превратилось для господина Демиреля едва ли не в ритуальное действо, мопса Паскино, накануне описываемых событий неожиданно околевшего из-за несварения желудка, и домоправительницы мадам Боссю, занимавшую эту должность ещё с той поры, когда её нынешний хозяин, будучи желторотым юнцом, с грехом пополам осваивал курс наук в лицее иезуитов.

Господин Демирель не был беден, но и богачом его мог бы назвать лишь тот, кому не доводилось держать в руках больше сотни франков одновременно. Но там, где другой, на его месте, тяготился бы подобной неопределённостью, господин Демирель ограничивался печальной улыбкой, как бы говоря: «Я так немного требую от жизни, что всё, от неё полученное, представляется мне излишним».

И это притом, что господина Демиреля менее всего можно было заподозрить в желании покрасоваться. Его вполне устраивало ежедневное чтение «Декамерона», вовремя поданный обед и стаканчик тосканского или хереса, выпиваемый для аппетита в расположенном неподалёку трактире «Мсье Рагу», владетели коего братья Пиколлини, офранцузившиеся итальянцы, нажили состояние участием в наполеоновских войнах.

Впрочем, мы бы покривили душой, упустив из виду ещё одну сферу интересов господина Демиреля, столь же для него желанную, сколь и труднодостижимую, — женщины. Трудности эти связаны были для него с возрастом, а вовсе не с женским упрямством. Сам факт их наличия, словно зловещий «третий звонок», напоминал о приближении заключительного акта драмы, которую всякий, явившийся в этот мир, разыгрывает на свой манер, но всегда с одинаковым исходом.

Однако, во избежание кривотолков, именно в этом месте следует расставить все точки над «и», поскольку досужая публика склонна относиться к холостякам / а господин Демирель был им /, подобно тому, как мирное население относится к пушке, пускай и не заряженной, — с подозрением. Поэтому, несмотря на очевидные потери для нашего сюжета, автор обязан исключить из числа возможных претенденток на изношенное сердце господина Демиреля его домоправительницу мадам Боссю, молочницу Фондину, такую розовощёкую, что при взгляде на неё господин Демирель зажмуривался, а также хозяйку заведения «Мсье Рагу», супругу одного из братьев Пиколлини, мадам Дину, прелести которой, если доверять слухам и здравому смыслу, братья делили по-братски. Так что третьему, к тому же не связанному ни кровными, ни деловыми узами с достопочтенным семейством, в её объятиях попросту не нашлось бы места. Хотя, кто может знать о том, что ему неизвестно...

Что же касается женщины, без которой нашему рассказу не обойтись, звали госпожа Гиш. Уже третий год безрезультатно вдовевшая, несмотря на то, что супруг, отправляясь в лучший мир и явно напуганный её обещанием скорой встречи, оставил в виде отступного всё своё состояние общим счётом в сто пятьдесят тысяч франков. И что же? При столь благоприятных данных вдова Гиш не только не обзавелась новым мужем, но, по всему, распростилась с последними надеждами на такой счастливый для себя исход. Причину неудачи следует искать не в капризах «золотой вдовушки», хотя капризы — такая же неотъемлемая часть женского характера, как любовь к приданному — мужского, а в том, что самые алчные из соискателей не решались, даже ради её прекрасного, как мечта, счёта в банке, подвергнуть себя риску, предсказать последствия которого не взялся бы и сам Нострадамус.

Назвать госпожу Гиш мегерой, значило лишь в малой степени охарактеризовать её богатую на оттенки натуру. А ведь мегера способна на расстоянии сотворить с мужчиной то, что её ближайший родственник — вампир — сделать с женщиной вблизи. Впрочем, из опасения прослыть клеветником, автор не намерен воспроизводить в полный рост портрет этой воистину святой женщины, а лишь пунктирно обозначить те черты её характера, без которых не обойтись нашему повествованию. Что же касается господина Демиреля, в старческой своей наивности полагавшего, что матримониальные намерения гарантируют ему безопасность даже в случае их осуществления, то я бы определил всё то, что с ним произошло в дальнейшем, не иначе, как перстом судьбы. Ибо ни чем иным не способен объяснить столь неожиданный, и, как показало развитие событий, столь губительный интерес к этой роковой для него идее.

Однажды тёплым летним вечером, сидя во дворе своего дома на скамеечке под платаном, господин Демирель оторвался от страниц столь почитаемого им «Декамерона» и обратился к сидящей рядом с ним с вязаньем домоправительнице со следующими словами:

– Вы не находите, мадам Боссю, что для мужчины нет ничего ужаснее одиночества?

Домоправительница, не любившая такого рода нескромные разговоры, навеянные неодобряемой церковью литературой, а потому считавшая их вульгарными, воскликнула всердцах:

– Раз вам одиноко со мной, тогда женитесь!

– На ком, позвольте узнать? – и в ожидании ответа господин Демирель вперился в неё взглядом, как... не скажу кто... на новые ворота.

– Мало ли вокруг невест, – ответила мадам Боссю, явно не просчитав возможные последствия своей неосторожности. – Госпожа Гиш, например.

– А кто она, эта Гиш? Сдаётся, мы не знакомы.

– Ваше счастье, – усмехнулась мадам Боссю, и господин Демирель, явно уступающий ей в душевной тонкости, не сумел уловить в её голосе ноток иронии, а, возможно, и неодобрения, без чего, как известно, суждения женщин друг о друге не могут быть признаны исчерпывающе полными.

– И всё-таки, что вам о ней известно?

– Что она, например, вдова.

– М-да... – пожевал губами господин Демирель. – М-да...

– Вам не нравятся вдовы? – возмутилась домоправительница, в душе которой неожиданно проявилась бывшая наставница молодого человека. – Не снятся ли вам по ночам молоденькие девушки?

– Сняться, – господин Демирель бережно закрыл книгу. – И довольно часто. Не думаю, однако, что в этом есть нечто предосудительное. Мне всего пятьдесят...

– Сколько вам, лучше спросить у меня, – буркнула мадам Боссю. – На этот счёт я располагаю куда более верными сведениями.

Господин Демирель смутился, но ненадолго.

– А что, – спросил он, – вдова, о которой вы говорите, она богата?

– Весьма!

– Тогда, что помешало ей снова выйти замуж?

«Этот глупец, – подумала мадам Боссю, – этот глупец, ежели за ним хорошенько не присмотреть, способен вляпаться во что угодно, даже в женитьбу».

– Вас дожидалась, – сказала, как отрезала, она.

– Зачем же дело стало?

– О чём вы?

– Вы только что сказали...

– Я сказала... Вы сказали... Мы сказали... Предположим, я сморозила глупость, но вы могли сделать вид, будто не заметили этого.

– Но, позвольте, если она ждёт, было бы неприлично...

– Что вы имеете в виду?

– Мы поедем к ней и немедленно!

– Кто мы? – насторожилась мадам Боссю.

– Мы — это вы и я.

– Нет уж, увольте!

– И уволю! – господин Демирель был далёк от шуток, которых никогда не понимал. – Попробуйте ослушаться, уволю непременно!

В пору, о которой идёт речь в нашем рассказе, домоправительницы решительно отличались от нынешних фурий разврата честностью и послушанием. Тая в глубинах неиспорченных душ непредсказуемые намерения, внешне никак их не проявляли, отчего влияние их на события, выходящие за рамки их деятельности, были минимальными и потому безущербными.

Так произошло и в случае с господином Демирелем. Раззадоренный таинственными намёками мадам Боссю, он оказал несвойственное ему упрямство, а домоправительница — свойственную ей покорность. Они прибыли к означенной вдове и в ходе беседы, до такой степени дипломатичной, что подробный её пересказ был бы затруднителен из-за обилия намёков и недомолвок, госпожа Гиш согласилась отдать руку и состояние в распоряжение господина Демиреля в обмен на обязательство осмотрительно распоряжаться и тем и другим.

Неприятные перемены начались тотчас после воцарения госпожи Гиш там, где до той поры полновластно господствовала мадам Боссю. И первым законодательным актом свежеиспечённой самодержицы явилось низведение мадам Боссю до положения прислуги — весьма чувствительный удар по гордости женщины, мнившей себя незаменимой. Но на кладбищах тесно от незаменимых домоправительниц, а страдающая мадам Боссю не подала в отставку единственно потому, что отец Бриан, с которым советовалась всякий раз, когда не в состоянии была принять правильное решение самостоятельно, не позволил ей оставить на растерзание «этой гиене» слабоумного чудака, начитавшегося «Декамерона» до потери рассудка. «Бедный Паскино, – горестно вздыхала мадам Боссю, вспомнив отвратительную, со свисающими нитками слюны, морду мопса, – какой ты счастливец, что не дожил до этой страшной минуты».

Но притеснениями мадам Боссю госпожа Гиш ограничиваться не собиралась. Положение самого господина Демиреля постепенно свелось к роли мальчика для битья, что при его добродушии и покорности не стоило больших усилий. Новоиспечённая госпожа Демирель воистину с иезуитским наслаждением делала всё, от неё зависящее, чтобы смирение супруга стало не прелюдией семейного мира, а причиной новых потрясений.

Сам господин Демирель упорно не осознавал, сколь суетны, а потому бессмысленны, усилия ублажить, почувствовавшую полную безнаказанность женщину. А потому пытался искать свои вины там, где злобствовал его враг. Не будучи религиозным, он, тем не менее,
попытался заручиться божьей помощью через посредство всё того же отца Бриана, но тот повёл себя странно, отнесясь к мольбам страдальца с пренебрежением поднаторевшего в склоках чиновника. Но и в этом господин Демирель не усмотрел ничего, кроме заслуженного, повидимому за грехи молодости, наказания.

Подобная покорность судьбе умаслила бы и тигра, но не тигрицу. Чем ниже опускалась голова супруга, тем сильнее раздражалась жена. Казалось, её изобретательности по части унижений и оскорблений не предвидится конца. Она завалила мужа множеством нелепых, а, главное, бессмысленных обязанностей, шпыняла попрёками, терзала подозрениями в прелюбодеяниях с мадам Боссю, притом, что каждый, потраченный на мужа, сантим заносила в специальный реестр, так что оставалось только догадываться, что произойдёт, когда реестр заполнится: предъявит ли его к взысканию через суд или использует в качестве предлога, чтобы предотвратить дальнейшие выплаты.

В таком состоянии неопределённости и застали господина Демиреля неожиданно изменившие свой ход события. Произошло это в полдень, когда господин Демирель по обыкновению, превратившемуся у него в привычку, заглянул в трактир братьев Пиколлини с тем, чтобы пропустить перед обедом рюмочку хереса. Народу было не густо, и господин Демирель пристроился в уголке, смакуя напиток и вслушиваясь в невнятное бормотание небольшого оркестрика, состоявшего из скрипача и пианиста / он же певец / — новое изобретение хитроумных торгашей, способствующее, по их мнению, увеличению посетителей и, следовательно, прибыли.

Худой жёлчный скрипач и толстяк пианист наигрывали, ставшую недавно популярной, песенку о девушке Рози: «Девушка Рози — отрада души! Девушка Рози — со мой согреши»!

– Нравится?

Вынужденный отвлечься от смакования хереса, господин Демирель направил свой взор туда, откуда доносился голос. Перед ним на противоположном конце стола восседала мадам Дина, трактирщица. На ней было платье розового шёлка с таким огромным вырезом, что господин Демирель смог бы погрузиться в нём с сапогами, шляпой, трубкой, тростью и даже лёгким ландо, окажись у него в наличии все эти предметы столичного обихода.

– Отличный херес! – сообщил господин Демирель, не отводя взгляд от увиденного.

– Не сомневаюсь, – улыбнулась мадам Дина, – поскольку лично слежу за качеством поставляемых напитков. Речь в данном случае о музыке.

– Ах, о музыке, – смешался господин Демирель. – Стало быть, о музыке?

Чутье подсказало ему, что проявив в этой области известную осведомлённость, он произведёт на мадам Дину ожидаемое ею впечатление. Но в старости мозг становится неповоротлив, а посему господин Демирель вынужденно ограничился лаконичным признанием в собственной некомпетентности.

– Видите ли, мадам Дина, я мало что смыслю в этом предмете.

– Я и того меньше, – мадам Дина расхохоталась неизвестно чему. – Но посетителям нравится и с этим приходится считаться. Выручка возросла едва ли не вдвое, притом, что самим музыкантам достаются сущие гроши: пять франков в неделю, не считая ежедневной бутылки «Бордо» и лёгкой закуски.

– Примите мои поздравления! – произнося эти слова, господин Демирель усиленно пытался сообразить, с чего это мадам Дина разоткровенничалась перед ним и к чему клонит.

– А поздравлять, собственно не с чем, – мадам Дина издала столь глубокий вздох, что грудь её, словно вскипевшее молоко, вырвалась из предусмотренных платьем пределов. Господин Демирель, подносивший в этот момент рюмку к губам, поперхнулся, что дало мадам Дине повод устремиться к нему на выручку. Обогнув стол, она приблизилась к господину Демирелю на такое опасное расстояние, что утраченная было от общения с женой чувствительность, вновь вернулась к нему, но лишь за тем, чтобы окончательно и бесповоротно расписаться в собственной беспомощности. Поэтому, когда мадам Дина своей массивной, как древко полкового знамени, рукой нанесла несколько весьма ощутительных ударов по его, согнутой временем и житейскими невзгодами, спине, это помогло расстаться не только с кашлем, но и с надеждами, и прежде призрачными, но с этой минуты и вовсе развеянные в дым.

– Поздравлять меня не с чем, – вновь настойчиво повторила она, словно задалась целью обратить на этот печальный факт его особое внимание.

– Что же, в таком случае, вам мешает? – изображая вежливость, поинтересовался господин Демирель и вытер не первой свежести батистовым платочком вспотевшую лысину.

– Нехватка наличных средств, – последовал ответ, прозвучавший примерно так, как, только что слышанная песенка о Рози, могла прозвучать в сольном исполнении Ротшильда.

– Искренне вам сочувствую, – произнеся эту, как ему показалось, необходимую для поддержания разговора, фразу, господин Демирель снова переключил внимание на продолжавшуюся борьбу собеседницы с непокорным бюстом, не желавшего, несмотря на её усилия, подчиняться, не им придуманным правилам поведения.

– Так всегда, – произнесла мадам Дина, словно предлагая угадать, относятся ли её слова к бюсту или начатому, но мало интересующему господина Демиреля, разговору. Лично он склонялся в пользу бюста, но уже следующая реплика вернула его к продолжению темы, которую инстинктивно пытался избежать. – Сочувствующих хоть отбавляй, а помочь некому!

– Вы полагаете, это в моих силах? – удивился господин Демирель.

– А почему бы и нет? Вы теперь богач.

– С каких это пор, позвольте узнать?

– С тех самых, как женились. Ходят слухи об огромной сумме, принесённой вам в приданное. Бесспорно, молва склонна преувеличивать, но бесспорно также и то, что она обыкновенно ближе к истине, чем самый дотошный следователь.

– Может быть, и принесла, но принесённого у меня нет.

– Где же оно?

– Спросите у жены, а если ответит, скажите мне.

– Выходит, молва и тут права: вы под каблуком у супруги. Какое страшное разочарование для тех, кто помнит вас свободным и независимым... – И мадам Дина спрятала лицо в ладонях, как обычно поступают девушки, впервые услыхавшие неприличное предложение.

– Разочарование? – переспросил господин Демирель. – Но для кого?

– Я ведь уже сказала: для помнящих вас, а, может, и любящих.

Услышанное для господина Демиреля стало полным откровением. Но херес был выпит, трактир постепенно наполнялся изголодавшимися подмастерьями и рабочими водокачки, да и его самого ждал дома обед, опоздать на который значило бы остаться голодным до ужина, разве что добрая мадам Боссю, считавшая себя виновницей несчастливого брака хозяина, припрячет для него кое-что, пригодное заморить червячка, но не насытиться.

Однако, судя по всему, мадам Дина не собиралась расставаться с гостем, неожиданно ставшему ей приятным. Она велела подать обед, а когда бойкая служанка исполнила приказание, самолично наполнила опустевшую рюмку ещё одной порцией хереса, пояснив встревоженному гостю, что связанные с угощением протори и убытки трактир берёт на себя, до такой степени ей приятно его присутствие. И тут же продолжила прерванный разговор, всё ещё казавшийся расстроенному воображению господина Демиреля столь же туманным, как и очертания английского берега на засиженной мухами гравюре, украшавшей одну из стен трактира.

Не сдаётся ли вам, – вопросила между тем мадам Дина, – что быть вдовцом с видами на новое супружество, куда приятнее, чем женатым без надежды овдоветь?

– Простите, но... – под господином Демирелем тревожно заскрипел стул. – В каком смысле, овдоветь?

– В обычном, – терпеливо объяснила мадам Дина, удивляясь непонятливости собеседника. – Это, когда жена мертва, а муж живой и здоровый.

– Мёртвая жена при живом муже — это всегда подозрительно.

– Не более, чем мёртвый муж при живой жене.

– А что потом?

– О, потом начнётся самое интересное!

– Нельзя ли поподробнее?

– Но не прежде, чем я приду утешить вас с постигшей утратой.

– Вы предлагаете мне убить жену? Я правильно вас понял?

– Вы поняли меня так, как сами хотели понять.

– А как ещё можно остаться вдовцом?

– У Господа много путей, и вашей жене следует помочь выбрать единственно верную к нему дорогу.

– Вы советуете ждать и надеяться?

– Сомневаюсь.

– Вы рассуждаете странно и невнятно.

– Вам мешают мои мысли, а мне ваши вопросы.

– А как узнать, не спрашивая?

– Не спрашивайте, как узнать, тогда узнаете сами.

– Пока я был холост, мне казалось, что хуже не бывает. Женившись, я понял, что мне действительно плохо. Не превратится ли моя жизнь в ад, если я овдовею?

– Иные вдовцы чувствуют себя женатыми, иные женатые — вдовцами.

– Чем вам мешает моя жена?

– Живая — деньги не отдаст, у мёртвой — можно взять самим. Деньги, как люди, ни на что не годятся без достойного применения.

– Боюсь, у меня нелады с головой, – сообщил господин Демирель, поспешно направляясь к выходу. – На каком суде, человеческом или божеском, я смогу сослаться на это обстоятельство?

– Все суды весьма чутки к жалобам на психическое расстройство.

– Одно из двух, – вслух подумал убегающий господин Демирель, – или я овдовею, или трактир не спасут даже музыканты.

Со времени этого разговора господин Демирель стал обретать черты призрака с такой стремительностью, что супруга просто не поспевала за происходящими на глазах изменениями, сумев, однако, свои размытые наблюдения воплотить в чеканную по форме и жестокости фразу о том, что он «источает запах свежевырытой могилы», проникшись, под напором устремлённого на неё мутного, как болотная вода взгляда, ощущением нависшей над ней угрозы.

В такой ситуации, спасительным для её существования могло бы оказаться отсутствие воображения. Могло бы да не оказалось. Ибо господин Демирель, возненавидевший эту женщину за самый факт её существования и презиравший себя за неспособность этому существованию помешать, сумел всё же проникнуть сквозь возведённые ею защитные психологические редуты, парализовав её главную способность — властвовать, чем обессмыслил смысл её жизни.

Мало-помалу госпожа Демирель стала утрачивать всякое представление о реальности в коловращении, громоздящихся одно на другое, событий. Её бессмертная душа уносилась туда, где неузнанная, но явно враждебная ей сила, покушалась и на её тело. С той поры единственным для неё утешением, а может и спасением, сделались исповеди у отца Бриана, непозволительная красота которого вгоняла прихожанок в религиозный экстаз, так что расторопному пастору случалась оказывать им первую помощь прямо в исповедальне, ничуть не во вред своей святости.

Так утверждала мадам Дина, суждения которой по сему предмету вполне могут быть признанными заслуживающими доверия, поскольку сама не пропускала ни одной исповеди, затягивающейся обыкновенно далеко за полночь. И хотя братья Пиколлини в пылу гнева, отнюдь не праведного, не однажды обещали «переломить проклятого попа надвое», ни сам отец Бриан, ни пасомая им овечка, не испытывали страха перед их угрозами. «Не волнуйтесь, дитя моё, – успокаивал мадам Дину пастор, – помогая ей затянуть корсет, – ибо вы находитесь под опёкой Всевышнего. А дабы вам была ясна разница между опекаемыми и отринутыми, понаблюдайте за госпожой Демирель».

– Похоже, она давно смирилась с неотвратимостью перехода в лучший мир, – робко заметила мадам Дина.

– Господь не оставит грешницу своими молитвами, а нас — помощью, – подвёл итог разговора отец Бриан, на что мадам Дина, с присущим ей смирением, ответствовала:

– Хочется надеяться, святой отец.

Знать бы госпоже Демирель о вынесенном ей заочно приговоре и о беспощадной психологической войне, объявленной тем, кого почитала как Спасителя. Рисуя ей в самых мрачных красках последствия непредсказуемого поведения её супруга, отец Бриан явно провоцировал её на действия непредсказуемые и, значит, непредвиденные. И вот в один из нерадостных для господина Демиреля дней, он, как позже, выяснилось, по наущению супруги, был упакован дюжими санитарами в узкий серый халат без рукавов и помещён в заведение, постояльцам которого дозволялось бить стёкла, но строжайше возборонялось их вставлять.

Казалось бы, столь удачное избавление внесёт, наконец, успокоение, в мятущееся в поисках выхода, сознание госпожи Демирель, но проницательный пастор был, видимо, недалёк от истины, полагая, что Бог отвернулся от несчастной жертвы неразумного замужества. Выразилось это в том, что сейчас же, вслед за исчезновением супруга за крепкими каменными стенами приюта для умалишённых, поползли слухи, неизвестно кем распространяемые, о «коварстве некоторых особ, сначала совращающих мужчин, разумеется, из побуждений похоти и корысти, и по тем же причинам, лишающих разума». Это привело к тому, что, после получения очередного подмётного письма, с госпожой Демирель случился гипертонический криз, мадам Боссю, по каким-то ей одной ведомым причинам, запоздала с помощью, и доктору Фредерику Лансону, обладателю скучной, как снотворное, физиономии, не оставалось ничего другого, как признать факт смерти своей пациентки, после чего к её телу был допущен отец Бриан, обратившийся к Всевышнему с просьбой забыть о прегрешениях усопшей на этом свете, составив ей надёжную протекцию — на том.

Ходатайство святого отца объяснялось не столько добротою его сердца, сколько тем обстоятельством, что незадолго перед уходом из нашего мира, покойница, опутанная чарами и словоблудием священнослужителя, отказала приходу всё своё состояние. И с той поры его ежедневная забота заключалась в стремлении сузить количество облагодетельствованных сим даром до одной-единственной особы.

Так ушли, исчезли, растворились в космической суете земного бытия супруги Демирель. Они мало требовали от жизни, ещё меньше от неё получили, а потому память о них оказалась столь же непрочной, сколь и самое их существование. Но с некоторых пор права на неё закрепились за мадам Боссю, бывшей домоправительницы, а ныне охранительнице весьма сомнительной ценности, защищать которую перед всем миром считает своей святой обязанностью. Она давно простила хозяину его глупость, а хозяйке — жестокость, но обиды, столь долго и усердно копившиеся, нашли выход в том злобном ханжестве, в которое мадам Боссю погружается всякий раз, когда отвлекается от общения с мертвецами.

Не одни только соседи, но и власти, в особе сборщика налогов мсье Пуату, обходят её стороной, при этом последний ссылается на какие-то, ему одному ведомые, правила техники безопасности: лучше недобрать то, что принадлежит государству, чем нанести ущерб себе. При этом слухи, как всегда непроверенные, утверждают, что об ущербе не может быть и речи.

А вот муж молочницы Фондины / мы упоминали о ней в самом начале нашего повествования / настойчиво пытается разделить одиночество мадам Боссю, одновременно изводя жену с таким методическим упорством, что её розовощёкость давно сменилась неизлечимой бледностью.

Зато трактир «мсье Рагу» процветает, что никак, впрочем, не сказалось на благосостоянии прежних его владельцев братьев Пикколини. Они теперь простые служащие у нового владельца... отца Бриана, ставшего по такому случаю расстригой.

Тут же и мадам Дина. Она цветёт и пахнет, и на этот запах клиенты сбегаются стаями, иногда неорганизованными, что время о времени приводит к неприятностям, но никогда к убыткам. По-настоящему плохо лишь то, что бывший священник из ревности нещадно колотит мадам Дину, а тех, кто пытается её защитить, а таких немало, обзывает в выражениях, ничего общего не имеющими с библейскими. Однако по-прежнему считается, что причиной взлёта «Мсье Рагу» являются тощий скрипач и страдающий отдышкой пианист, всё так же погруженные, в, набившую всем оскомину, песенку о девушке Рози, в судьбе которой стареющая мадам Дина находит много общего с собственной.

Борис Иоселевич

© Борис Иоселевич, 2016
Дата публикации: 20.11.2016 09:18:46
Просмотров: 2015

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.