Лысина кумира

Вионор Меретуков

Форма: Рассказ
Жанр: Ироническая проза
Объём: 14966 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

...Я слышал, что клошаров в Париже нет. Перевелись...

...Узенькими умытыми переулками выхожу к набережной, бреду по ней, вдыхая полной грудью речной воздух, и с удовольствием наблюдаю за тем, как большой прогулочный речной трамвай с туристами, охваченный музыкой и весельем, медленно проплывает мимо сквера Вер-Галан и скрывается под Новым мостом...

Приехав во Францию, я твердо встал на путь исправления – я совсем не пью. Но сегодня во внутреннем кармане моего пиджака покоится – и греет сердце! – плоская стеклянная бутылочка с коньяком.

Эта бутылочка (емкостью двести граммов) моя ненадежная временная подруга, которая призвана в этот пленительный вечер окрасить мои упорядочившиеся в последнее время восторги в более яркие тона. Я в этом нуждаюсь.

Не знаю, чем алкоголик отличается от просто пьющего индивидуума, но я не алкоголик. Это я знаю точно. Я видел алкоголиков. Я на них не похож.

И потом, выпитый коньяк поможет мне, наконец-то, обрести спокойствие. Я присаживаюсь на скамейку, достаю бутылочку и делаю добрый глоток.

Первый глоток всегда должен быть основательней последующих – он как бы закладывает фундамент, на котором пьющий будет строить свое шаткое здание под названием «настроение», где каждый кирпичик – это очередной глоток, а каждый глоток – это очередной кирпичик.

Чем выше здание, тем уязвимей и слабей конструкция. Сколько таких хлипких сооружений я построил за свою жизнь!.. Делаю второй глоток. Коньяк восхитителен!

Набережная не пустует. Я вижу двух молодых девушек, они жарко жестикулируют. Похоже, спорят. Барышни сидят на камнях в классической позе холодного сапожника.

Девушки по очереди прикладываются к большой бутылке вина и беспрерывно курят. Ветерок доносит сладкий сигаретный дым и едва уловимый запах юности и духов.

Свесив ноги, на краю набережной молча сидят несколько парочек.

Чуть поодаль широкоплечий парень в сомбреро играет на гитаре. Он сидит на складном стульчике – я горько улыбаюсь: вспоминаются Сокольники, тоска, безжалостный мороз... Перед парнем горящая свеча в подсвечнике. Грустная мелодия хватает за сердце.

...У опустившегося, грязного старика на лице застыла надменно-покровительственная гримаса, он сильно напоминает мне пожилого верблюда, намеревающегося через мгновение плюнуть.

И пахнет от старика так, будто он только что лакомился дохлой крысой. Старик появился внезапно, нарушив мое восторженно-сентиментальное настроение. Я понимаю, что передо мной типичный представитель парижского дна.

— Клошар? – дружелюбно вопрошаю я вонючего старца, демонстрируя некоторое знакомство с исторической традицией столицы Франции.

Насколько я помню, люди, свободные духом и не отягощенные условностями и крышей над головой, обожали находить пристанище под многочисленными мостами этого гостеприимного города.

Старик вынул руку из кармана и повернул ее ладонью вверх, как будто ждал дождя.

Я в изумлении уставился на него и, не зная, как поступают в таких случаях, порывшись в карманах, достал и протянул ему ассигнацию в одно евро.

Старик плюнул-таки, став еще больше похожим на верблюда, но деньги взял. Потом внятно произнес по-русски: – Ходят тут всякие...

И вдруг рухнули многолетние преграды, превратились в пыль глухие стены, и сквозь время, когда весна сменяла зиму, весну – лето, а лето – осень, и так много раз, прорвался чистый свет, и этот свет пронзил нас обоих – художника с бутылкой коньяка за пазухой и оборванца, протянувшего руку за подаянием, и я, не в силах сдержаться, вскричал:

— Мишка!..

Старик дернулся, банкнота выскользнула из его разжавшейся ладони и, подхваченная порывом ветра, взмыла вверх, в синее поднебесье, заляпанное грязными клочьями облаков, и исчезла, как те, наши с Мишкой, годы, что бесследно растворились во времени...

В тусклых глазах клошара появился намек на раздумье. Он невнимательно проследил за полетом бумажки, перевел подозрительный взгляд на меня и, пожевав губами, спросил:

— Выпить есть?

Я поспешно достал флягу из кармана.

— А закуска?..

Я развел руками.

— В Париже без закуски – труба, – сказал он убежденно.

— А ты не пей – тогда и закусывать не надо.

Он приложился к фляге и в один присест опорожнил ее.

— Умные все стали...

Он опустился на скамейку. Вынул пачку «Галуаз». Спросил:

— Зачем ты здесь?..

Что он имел в виду? Париж, набережную? Или, может, время? Я пожал плечами:

— Долгая история... А ты?

— И у меня долгая…

…Когда-то Мишка Бангеров был грозой университетских красавиц. Еще на втором курсе он как-то слишком решительно облысел, став обладателем восхитительной, чисто ленинской, плеши.

Любого другого это обстоятельство привело бы в отчаяние, но только не Мишку. Из своей лысины он извлек множество выгод.

Во-первых, он сразу стал факультетской знаменитостью. Девушки стали проявлять к нему повышенный интерес.

Это сейчас молодых, лысых да бритоголовых – пруд пруди, а тогда он был единственным из студентов, кто мог похвастаться профессорской лысиной.

Во-вторых, после того, как он украсил свое лицо бородкой и усиками, его, пригласив в партком, мягко, но настоятельно призвали привести в порядок свою внешность.

С лысиной партийцам пришлось смириться: она не поддавалась исправлению, а вот усы и бороду пришлась сбрить.

В усах и бородке партком усмотрел политическую подоплеку, вольномыслие и издевательскую насмешку. Это еще больше подогрело интерес к Мишке.

Популярность развратила его: с представительницами слабого пола он стал пренебрежителен и надменен, а эти качества, как известно, только увеличивают привлекательность сердцеедов в глазах женщин.

Действовал он хотя и прямолинейно, но практически безотказно – подходил к очередной жертве и сразу выкладывал главный козырь, спрашивая: «Хочешь переспать с лысым? Не хочешь? Странно. Это же оригинально, дура!» Если сразу не получал по морде, то спустя короткое время праздновал победу.

Напористость и самоуверенность – самый верный путь к прелестям женщины.

Он шагал по женским телам, как Мамай – по трупам врагов.

Слава о его триумфах уже вырвалась за факультетские пределы и стала привлекать внимание соответствующих инстанций, призванных стоять на страже комсомольской морали и нравственности. Но не это привело его к краху.

Опьяненный успехом, он возгордился, и это погубило его. Он не заметил, как взошла звезда нового кумира, о котором я уже рассказывал – звезда Алекса, владельца выдающегося по размерам и ходовым качествам детородного органа.

Мишка смирился сразу: он был не глуп, и понял, что повержен соперником, обладавшим куда более основательными достоинствами. И табунчик легкомысленных, непостоянных красавиц переметнулся к торжествующему победителю... Фиаско Мишки подтверждало невеселую аксиому: законы природы суровы и не справедливы.

На третьем курсе я без особых переживаний расстался с университетом. О Мишке ходили противоречивые слухи.

Да и не был он той личностью, о которой принято особенно распространяться. Не Даниэль он, понимаешь, и не Синявский. И не Казанова. Но все же, повторяю, кое-какие слухи о нем ходили. Одни говорили, что он одно время подторговывал дубленками, за что получил срок.

Другие утверждали, что Мишка влачит жалкое существование, пребывая на должности пресс-атташе нашего посольства в Гвинее.

Третьи рассказывали, что видели его на ипподроме, куда он подкатил на белом «Линкольне» такой невероятной длины, что его невозможно было нигде припарковать. И любой такой слух мог оказаться правдой.

Но такого финала я не ожидал!

Его любили. Веселый, доброжелательный, всегда готовый помочь, Мишка отличался хорошим чувством немногословного юмора. И у него, что особенно ценилось студентами, всегда водились деньги. Никто не знал, откуда они у него. Да никого это тогда и не интересовало! А Мишка по ночам разгружал вагоны с углем...

Меньше всего я ожидал встретить его здесь. Да еще в таком виде... Печально все это...

И если бы не запах, который от него исходил, то можно было бы даже сказать, что я ему обрадовался...

— Ты не бойся, я сейчас уйду, – сказал он гордо, – не хочу тебя шокировать. Ты производишь впечатление преуспевающего человека, – он окинул меня взглядом, – шелковый шарфик, модный клиф, и все такое...

— Может, тебе... – я замялся.

— Деньги? Ты говоришь, деньги? – спросил он. – А что? Если дашь, возьму!

Я начал рыться в карманах.

— Возьму, но не больше того, что ты мне уже дал, – сказал он с вызовом, наблюдая за моей суетой. – Вот если бы у тебя и в другом кармане грелась фляга с коньяком...

Я красноречиво похлопал себя по пустым карманам.

— Вот это плохо, – сказал он с грустью и назидательно продолжил: – каждый приличный человек должен носить с собой достаточное количество спиртного, чтобы иметь возможность в любой момент угостить случайно встретившегося приятеля. Хочешь сделать мне приятное?..

— Сбегать в магазин?

— Пойдем ко мне, – заметив, что я заколебался, он просительно сказал: – на минутку, я здесь рядом обитаю. Не хоромы, конечно, но достойно принять могу.

Найти в старой части Парижа продовольственный магазин почти невозможно, но Мишка знал здесь всё.

В небольшом магазинчике, следуя лаконичным советам Мишки, которые состояли в красноречивых движениях глаз и бровей, я купил две пол-литровые бутылки коньяка, хлеб и строгую закуску – подозрительный по запаху сыр и еще более подозрительную по запаху колбасу (воняла запаленной лошадью или мышами).

Когда я с пакетами вышел из магазина, Мишка заметно оживился, в его глазах появился синеватый алкоголический блеск.

— Ну, – вскричал он с воодушевлением, – сейчас совсем другой разговор пойдет!

В Мишкиной коморке (иначе назвать его жилище нельзя) царили невероятный беспорядок и грязь. Войдя в комнату, он снял с себя рваное пальто и аристократически небрежно забросил его в угол, затем последовал еще более аристократический жест, и всё, что было на столе, полетело на пол. Очистив таким образом место для выпивки, он барственным голосом сказал:

— Чувствуй себя, как дома.

Здесь все было создано для того, чтобы немедленно напиться и рухнуть на кровать, которая стояла в непосредственной близости от стола, так что промазать было трудно. Что Мишка и доказал спустя пять минут. Но сначала он обратился ко мне с речью:

— Буду честен, я заманил тебя сюда с единственной целью. Понятно, какой. Но чтобы хоть как-то оправдать свою назойливость, я тебе кое-что расскажу, – он внимательно и с жадным интересом следил за тем, как я разливаю. – Прежде чем я окончательно нажрусь, ты должен выслушать мою исповедь. Не бойся! Она коротка. И выстрадана и выверена кропотливой работой ума. Когда-то и я кипятился. Хотел перевернуть мир. Изводил себя догадками о смысле жизни. А однажды я сказал себе, если куда более умные люди не смогли найти внятного ответа на простенький вопрос – зачем живет человек, то мне-то чего кипятиться? И плюнул я. И раз и навсегда решил жить ради удовольствий, – он обвел рукой грязную комнату. – Так и живу который уже год... Я решил поставить опыт над самим собой... Мне интересно, как долго я смогу жить свободной жизнью, ничего не делая и постоянно находясь под мухой?

— Эксперимент, как я вижу, проходит успешно? – спросил я, вспомнив Алекса. В сущности, подумал я, они мало отличаются друг от друга, эти мои друзья юности... Вся разница лишь в том, что у Алекса есть машина с мигалкой, роскошная квартира, вилла и выводок шлюх, а у Мишки только эта запущенная комната и лохмотья, пахнущие сырым подземельем.

— Конечно, успешно. Разве ты не видишь? Только денег на выпивку постоянно не хватает. Хоть бы пособие, суки, увеличили! Мы, люди, не оправдали надежд Создателя! – вдруг патетически воскликнул он, обеими руками хватаясь за стакан. – Его опыт с человечеством провалился! Человечество разочаровало Господа! Я одинок... Ты не подумай, что я жалуюсь... Хотя есть на что...

— Одиночество – это с одной стороны ужасно, а с другой, – продолжал он, поднося стакан ко рту, – а с другой… такие мысли иной раз приходят в голову с похмелюги!.. У тебя это бывает? Нет? Странно... Значит, ты – конченый человек. Я знаю один секрет, которым поделюсь с тобой. Слушай. Человечество полагает, что в окружающем его мире существуют две противоборствующие силы: Добро, которое олицетворяет Всевышний, и Зло, которое пестует Дьявол. Я открыл, что есть третья сила. Сказать, какая?.. – боясь расплескать коньяк, он осторожно поставил стакан на стол и торжественно добавил: – Эта сила – Ничто. Это сила, перед которой пасуют все, включая Господа и Вельзевула. Это мое открытие. Но кто меня услышит? Мое открытие могло бы перевернуть мир! Я дарю тебе его. Если ты пробьешь его там, в верхах, тебе дадут Нобелевскую премию...

Мишка делает перерыв, чтобы отдышаться. Потом опять хватается за стакан.

— Посмотри на меня, – говорит он, – я опустился, я ворую, я побираюсь... Я могу поступать недостойно и грязно, я могу убить! но я чист внутренне! Это поступки могут быть грязными, а помыслы должны оставаться благородными! Возможно ли это? Я твердо отвечаю: да, возможно! Но для этого необходимо быть внутренне свободным! Вот я был женат, но когда понял, что в качестве мужа становлюсь кем-то вроде одомашненного животного – свиньи или собаки – я вышвырнул жену из своей жизни. И из квартиры. Или это она меня вышвырнула?.. – Мишка дикими глазами посмотрел на меня. – Что-то в последнее время меня стала подводить память... Впрочем, это неважно. Я ее ударил, это я помню. Это грязно? Согласен, грязно. Бить женщину... Это гнусно. Их убивать надо... Но бить!.. Как видишь, поступок грязен, а мысль чиста, словно слеза ребенка, – ведь это чистая мысль об утраченной в семейной жизни свободе!..

— Я могу чем-нибудь тебе помочь?

— Ты меня не понял... Жаль. Понимаю, чтобы успокоить свое чувство сострадания, ты готов расщедриться, дать мне денег...

— И тем не менее...

— Мне уже никто не поможет... Жизнь, если это, – он обвел взглядом коморку, – если это можно назвать жизнью, прожита напрасно... Хотя… помочь ты можешь. Когда я нажрусь и упаду, – обещаю тебе, что так оно и будет, – проследи, чтобы я не грохнулся на пол. Жизнь для меня еще не окончательно потеряла ценность... Странно, но это так. Умирать не охота... Может, моя жизнь еще изменится... И еще. Когда будешь уходить, погаси свет – здесь все так дорого… И не вздумай что-нибудь украсть!

Я сделал, как он просил. Мишка наконец овладел стаканом и в три глотка осушил его.

Смотреть на него было страшно. С такой жадностью пьют осатаневшие от жажды путники, вдруг встретившие в пустыне колодезь с водой.

Некоторое время Мишка, раскачиваясь, сидел в закрытыми глазами, потом с тягучим стоном навзничь повалился на кровать, выполнив данное мне обещание.

Я подложил ему под голову тяжелую, как гиря, подушку. Потом, поддавшись внезапному религиозному чувству, три раза перекрестил тусклую лысину бывшего кумира институтских красавиц и, погасив свет, выскользнул из комнаты...

(Фрагмент романа «13-я пуля»)

© Вионор Меретуков, 2013
Дата публикации: 22.07.2013 20:15:08
Просмотров: 2498

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.