Вы ещё не с нами? Зарегистрируйтесь!

Вы наш автор? Представьтесь:

Забыли пароль?





Надежда

Джон Мили

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 16344 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Рецензии и отзывы
Версия для печати


«... и буду знать, что годы мои сочтены, и прислушиваться
                    к шуму листьев, чтобы запомнить его еще раз, навсегда,
    и чтобы не забыть его, умирая».
                                          Гайто Газданов  «Ночные дороги»
  
Чу... Опять мне слышится: скрип... скрип...
Ну, откуда мне знать, что это моя последняя весна, за которой наступит мое последнее полноценное лето, потом осень с ее шквалистыми ветрами, а в конце концов я умру?.. А вот ведь – знаю! Как слышу приближение того воздушного вихря-погубителя, его злобный ужасный вой, слышу треск и стон соседних деревьев, даже из всей своей благодарности не могущих ни помочь, ни спасти. Много десятков лет я наблюдал за их ростом, накрывал своей сенью, защищал их, еще тоненькие, и учил не слишком гнуться под напором стихии. Они вырастали, ветвились, стволы их становились все толще и толще, и они окружали меня молодой и крепкой толпой, обещая надежную старость. А я все смеялся – о какой такой старости они говорят? об этом не может быть и речи, - и обещал, в свою очередь, пережить их всех; и, только, когда в очередную осень не смог удержать одну из главных своих боковых веток и она, охнув, сломалась, обнажив во мне зияющую, истекающую соком дыру, которую долго, необычно для себя долго и интенсивно, приходилось зализывать, пока не затянулась, начал задумываться о приближении смерти. 
Я вспомнил тогда, как еще совсем юнцом наблюдал конец старого, разлапистого ясеня, бывшего мне учителем и наставником, и казавшегося тогда поистине великаном; как поначалу вроде бы безобидный ветер, ужом стелившийся по земле, от которого даже мне, подростку, было ни шатко, ни валко, вдруг резко, в одно мгновение, взвился вверх, напружинился, и, где-то посередине обняв кряжистый ствол старика, рванул. Я помню раздавшийся оглушительный треск, и не подозревавший такого коварства ясень начал медленно валиться набок; корни его, отчаянно сопротивляясь, все-таки постепенно выворачивались из земли, при этом, черные и гнилые, натужно скрипели и лопались. Помню еще, что, видя такое впервые, наблюдал с любопытством, и, в молодом своем эгоизме, был озабочен одним: чтобы в своем падении учитель не только не подмял, не сломал, но даже чтобы и просто не задел меня. Мне повезло: клонясь все больше в угловом от меня направлении, ясень судорожно искал опору в соседнем окружении, и одна его ближняя соседка, здоровенная береза, примерно ему ровесница, вполне могла бы подставить плечо, но, в последний момент раскачавшись, предпочла увернуться, и, стеная, со свистом, шумом и грохотом, старик рухнул наземь. Лежал потом, подминая листву, и отдуваясь так, словно сильно устал после долгой и трудной работы. Когда звуки эти, постепенно слабеющие, и сразу и мгновенно выделяемые мною из остальных, не скоро, но прекратились, я понял, что он умер. И потом я много раз видел и слышал, как падали и умирали деревья (кстати, первым же покойником, после ясеня, стала та же береза), уже ученый, сам уворачивался и пропускал их к месту последнего успокоения. 
Да, из стариков я остался один. Вот, и мне предстоит. Я представил себе, как это будет: как, переломленный у давно прогнившего, я знал, своего основания, подталкиваемый ветром и собственной тяжестью, лечу и брякаюсь оземь; как лежу потом на боку, сохну и жалко хриплю, и в тоскливые эти хрипы вслушиваются остальные, которым когда-то тоже придется... Жалко их, жалко себя, жалко жизни своей загубленной... 
- Загубленной?.. кем?.. – в этом месте вцепились бы в меня разные умные да ехидные, витающие в облаках.
Я – старый хрыч, умудренный опытом дуб, огромная стоеросовая дубина! – никого обижать не намерен. Зачем?.. Я б ответил им так: да никем, той же жизнью.
  
Господи, вспомнить, и сколько ж всего было!.. 
В том же детстве и в юности, когда проклюнувшись из крошечного семечка и в одно лето став крошечным деревцем, уже весело шевелил своими крошечными зелеными листочками, а корни мои веселыми змейками заползали все глубже и глубже в землю, цепляясь, для устойчивости, за все что ни попадя и, одновременно, добывая мне из нее пропитание. Как, не понимая, сердился на муравьев, червяков и разную мелкую живность, ползающую по мне в теплое время года, изо всех сил стараясь сбросить их с себя, и, наоборот, как 
приветствовал пенье птиц, рассевшихся на моих ветках. Как плакал, глядя, как слабеют, желтеют по осени мои листочки, и опадают от малейшего ветерка. Как в первые зимы стоял, почитай, голенький, наполовину в снегу, и совсем-совсем не мерз; зато, в одну, бесснежную, чуть не пропал, и еле по весне ожил. Как потянулись потом счастливые годы молодости, мужания, когда ничего не страшно, и сам черт тебе не брат.
Было. Повадился ходить ко мне один здоровенный лось, жрал молоденькие листочки с нижних веток и точил свои крутые рога об мой ствол. Показалось мало, разбегался и бил рогами, всегда в одно и то же место, да с такой силой, что я внутренне содрогался и боялся, что повалит или проткнет. В тот год, как он начал свои упражнения, пронесло - устоял, залечил раны, а уже на следующий нарастил в этом месте кору, да такой толщины, что с первой же попытки он, дурак, обломал себе всю красоту. Бил копытами и выл от боли; а я радовался, что вот, дескать, поделом, и знал, что больше не подойдет.
Был еще один дятел. Упорный! Долбил днем и ночью, не давал спать, и дырок во мне понаделал – страсть! Я, не маленький уже, знал, вроде, что не только своего чрева ради, а и для моей же пользы он из меня личинки всяких жучков выковыривает. Но, вот же, не нравилось! Как избавиться?.. Помню, мучился, а придумать... что здесь придумашь?.. Помог случай. Как-то мимо шла детвора, по грибы да по ягоды, конечно. Х*лиганье все, вырезали на мне разные глупости, что-нибудь, типа: ваня + маня = любовь, часто и вовсе нецензурное. Так заслышали стук, увидели надоедателя моего, и тут же взялись за рогатки, благо моими, мелкими еще тогда, желудями удобно было стрелять. Улетел дятел, больше не вернулся. Потом я сам же, болван, от этого и страдал. 
Еще, – это когда появилось во мне небольшое дупло и там поселились пчелы, - так медведь! Во, черт! тяжеленный! Как встанет, навалится, думаешь – все! Тыкал, тыкал его ветками – шкура толстая, и не чувствует! Пока не нацелился, и не попал ему в глаз. Тут взвыл медведь, лапами в воздухе замахал, ищет обидчика. А найти не может, поскольку кровь глаза заливает, не видит. Помахал-помахал, и ушел, ломая кустарник, не солоно-то хлебавши.
Разные вкруг меня происходили события, но все всегда хорошо кончалось. Крот - собака! - устроил нору, и рыл-копал мои корни. Потом, вдруг, ни с того, ни с сего, решил отселяться. Жесткие что ли, не понравились, а может, прогнал кто... Муравьи со своим военизированным муравейником. Оглоеды какие-то! Крупные, дикие, после таких и не видел; шастали по мне как чумные, неприятно было. И так продолжалось, пока волчата, играя, не разворотили... Потом, с чего-то лесник приходил, все стучал, думал, примеривался. Я так сообразил: что или сам пилить будет, или другим отдаст, напрягся. Да нет, ничего, исчез - и с концами...
Да, многого избежал, но вот от одного не уберегся. Об этом расскажу поподробней.
Я уже вырос совсем, большой стал - выше всех соседних деревьев, и сильный – пришлось им раздаться, чтобы дать мне место под солнцем. Крона моя им его заслоняла, и ныли, что вечно в тени. А мне все игрушки: то разведу ветки, дам им немножко солнышка, то сведу – и они почти что во тьме. Ну, и доигрался! 
Летним днем это было. Солнце светит, синее, без облачка, небо, ни ветерка. Я сомкнул ветви – весь жар мне, просто купаюсь в тепле. Хорошо! И как-то расслабился, прошляпил. Вдруг откуда-то тучка набежала, за ней другая, третья, и чуть не в пару минут заволокло все небо. Я очнулся, когда подул сильный ветер, и было уже поздно: сразу ливень, гром грохочет, молнии от горизонта до горизонта, все стонет вокруг. Для принятия мер предосторожности такому большому организму, как мой, нужно время. Еще ясень учил: нужно съежиться, попытаться спрятаться за соседей, а если не получилось, то, на всякий случай, пошире развести средние и нижние ветви, а верхними накрыть главный ствол; и, главное, качаться, качаться без остановки, в надежде, что молния промахнется. Я не успел тогда практически ничего. Помню только: вспышка ослепительная, прям надо мною, и раскаленная струя вроде как газа или жидкого металла, прокатившаяся от макушки до самых корней, выжигая по дороге все мои внутренности.
Я как захлебнулся и застыл, а через мгновенье – такой бешеный взрыв боли, какого я не испытывал больше никогда в жизни. Страшно вспомнить! Огонь как поселился во мне, болела и вопила каждая моя клеточка; я ревел и стонал, я весь исходил страданием. Муки мои были столь велики, что, не сумев их вынести, я на пару-другую годков отключился.
Очнувшись, приходил в себя с огромным трудом. Потом уже, в течение длительного времени, много-много лет подряд продолжая ежесекундно мучиться и страдать, занимался своей, как сейчас говорят, посттравматической реабилитацией. Надеяться мне, как понимаете, было не на кого. И, не скромничая, скажу, поскольку имею право сказать: оправиться после такого удара смог бы не всякий.
Первым делом провел самоисследование, с целью определить размер нарушения жизненно важных функций. Оно показало, что дела мои плохи. Не говоря о том, что бОльшая половина верхнего лиственного покрова, вместе с мелкими веточками, сожжена вчистую, не принимая во внимание то, что оставшиеся первоначально невредимыми средний и нижний ежесуточно теряют, соответственно, до пяти и семи процентов своего наличного состава из-за перебоев в снабжении необходимым, связанными, в свою очередь, с пришедшими в полную или частичную негодность, примерно, сорока шестью процентами путей доставки; несмотря даже на то, что, опять же примерно, третья часть поверхности коры сожжена, остальная в разломах, вследствие чего в поврежденных местах наблюдаются как повышенная влагоотдача, так и встречное проникновение разнообразных инфекций... - это все ерунда! семечки! - главная беда состояла в том, что, как ни печально, произошло молниеносное поражение, с неизбежной последующей атрофией, почти всей вспомогательной корневой системы (в объеме – половина основной, которая как раз-то удар и выдержала) - миллионы мелких и мельчайших нитевидных корешочков не отвечали на мои тестовые сигналы... 
Знаю: умные, потребуйся мне тогда их совет, в один голос и ехидно так сказали бы: всё, друг, каюк! живи в детях!.. и скорбно сложили бы ручки. Что означало бы: засохни и помирай! Я же – другое дерево (дуб там, или дубина... называй как хочешь)! Хоть детишки мои к тому времени давно уж росли-поживали, разбросанные по окрестным лесам, а и я хотел жить, и потому начал борьбу за свое спасение.
Это было совсем не просто. В первую очередь, потому, что сильнейшие боли мешали мне думать и поступать единственно правильным образом. Так, буквально в первые после катастрофы и забытья годы, я совершил несколько крупных ошибок. Самая крупная из них, как сейчас понимаю, состояла в том, что при частичной закольцовке оставшихся на ходу основных своих продуктопроводов, имевшей целью вынужденное, из-за недостачи, повторное использование поступающих из земли влаги и органического сырья, не рассчитал, и в обратных каналах поставил фильтры недостаточной мощности, в результате чего долго травился собственными токсическими отходами. Вторая заключалась в малой, как оказалось, производительности и, как следствие, слабой эффективности, размывочно-выталкивающих механизмов, через разломы в коре освобождающих меня от гнилой мертвечины. Третья - каюсь сейчас и бью себя в грудь, - настоящая кондОвая глупость! Правда, - что никак не есть оправдание, - чисто психологического свойства: хоть и знал от учителя, но, вследствие природной своей брезгливости, так и не смог заставить себя воспользоваться экскрементами насекомых и птиц для приготовления добавок к регенерационному раствору, что ослабило и сильно удлинило восстановительный процесс в полуживых, чудом еще как-то функционирующих клетках. Но, что поделаешь, - в тяжелых, тем более, стрессовых ситуациях – а моя по тяжести была просто гибельной! – все мы допускаем непростительные ошибки и промахи.
Тем не менее, благодаря предпринятым мерам, и несмотря ни на что, я потихоньку оживал: гарь и копоть на пораженных участках постепенно сходили и уступали место тоненькой, еще сероватой кожице; места разломов коры, еще недавно все в черных и отвратительно скользких потеках мертвой отторгаемой ткани, промывались уже чистейшим соком и быстро затягивались. А что меня больше всего радовало, так это то, что богато стимулировавшиеся мною (за счет многих второстепенных органов) основные корни хорошо постарались и дали множество отростков; в мягком перегное от умерших и отпавших корешков, этим новым было легко продвигаться, и, цепляясь за корневые системы даже уже и дальних деревьев, день за днем они отвоевывали для меня подземное жизненно необходимое пространство. 
Наконец, наступил год, весна и день, которого я давно ждал: на самой моей, давеча сгоревшей, макушке, завязалась новая ветвь, потом еще одна, еще... Когда под легкими, как говорится, дуновеньями ветерка зеленые мои листики-крошки затрепетали на прежней почти высоте, я глубоко и свободно вздохнул, и подумал: уж если я вышел из тако-ой передряги, то, наверное, жить буду долго.
И действительно. Только что не та волшебная птица, что чудом возродилась из пепла (сам не видел, но слышал о ней), жил себе годами и десятилетиями,  не тужил. Стал глубже мыслить: и летом, и зимой, и во всякую погоду наслаждался общением с миром. Не мешал, но учил выживать живых (только не умников да ехидников – бесполезное дело!), плакал и накрывал листьями мертвых. И не обращал внимания на житейские неприятности - у кого их не бывает!
К примеру. Не один раз приходила, гуляя по лесу, вчерашняя детвора. Все уже пожилые лысые дядьки и морщинистые тетки, а ума по-прежнему нет: рядом со старыми записями-порезами, которые, усидев бутылку-другую, усиленно гладили и при этом умиленно рыдали, оставляли новые, что-нибудь, типа: ваня + маня = дружба навек... 
Или, сынишка того медведя (я его сразу узнал – вылитый папаша, только, кажется, еще здоровее!). Невзирая на мои предупреждения - и, по старой памяти, попытку выколоть глаз, правда, на сей раз неудачную, - залез таки на меня, при этом сломал мою любимую ветку – снизу чрезвычайно эстетично смотрелась - и порушил пчелиный улей. Ну, не болван ли! точно как родитель! Дикие пчелы отомстили за меня и себя, они такие вещи не прощают; потому, так и не попробовав меду, весь закусанный-перекусанный, свалился мишка с зеленой моей высоты и дал деру... 
Или... Да, много всего, и все – чушь! ерунда! Все случается в жизни... если ты, конечно, живешь. 
Послушайте (опять же, говорю не для умников - у них все по-особенному, все надеются пережить самих себя, - а для тех дубов, что уже кой-чего пережили, да не поняли): совсем не чушь, и уж вовсе не ерунда – смерть!.. Хотя... нет. Не смерть даже, а скорей, ожиданье ее, которое, по-другому, называют еще умиранием. Вот оно-то и есть настоящее, для нас, деревьев, проклятие! 
А начинается умирание с того, что в какой-то момент вдруг представишь себе, как будет: как налетит злой и ужасный вихрь-убийца, раскачает, рванет... и не выдержит подгнившее основание, и будут лопаться и визжать твои корни... Страшно это! А еще страшнее лежать потом на боку, годами, на виду у них, таких молодых и лично тебе благодарных, и, слушая шелест чужих листьев, медленно испускать дух... 
Но... я знаю, существует надежда (за всю свою долгую жизнь, только раз, правда, но ведь видел такое!), что придет время, и в центре всего, что от тебя на земле останется, то есть, прямо в трухлявом твоем полуразрушенном пне, вдруг прорастет из семечка твой внучочек-дубочек, и, цепляясь всеми своими юными корнями и корешочками за твою, еще не успевшую окончательно сгнить основную корневую систему, па-а-йдет себе махать в вышину... Вот она, радость великая! вот счастье!.. Дай-то Бог!..  
Скрип... скрип... Опять...
Да что я себя пугаю?.. Хоть, лично, и сомневаюсь, но... Рассуждая чисто теоретически: ведь может так получиться, что правы те особенно умные да ехидные, что, манипулируя деревянным временем, без конца утешают: не бойся, мол, до осени далеко... 
Коли так, постоим еще, поскрипим... По... скрип… скрип...

© Джон Мили, 2019
Дата публикации: 07.12.2019 18:45:47
Просмотров: 1686

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Ваше имя:

Ваш отзыв:

Для защиты от спама прибавьте к числу 74 число 88: