Авторы онлайн:
Виктор Лановенко
Юрий Тубольцев

Васильковая женщина

Вионор Меретуков

Форма: Рассказ
Жанр: Ироническая проза
Объём: 11829 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

…Боренька Полховский – художник. Художник он известный, модный и богатый, но далеко не всегда он был таким преуспевающим и обласканным сильными мира сего.

В эпоху развитого социализма, на которую, к сожалению, пришлась большая часть его туманной, гулевой молодости, он, талантливый, голодный и своенравный, пропадал в южном областном городе, пробавляясь случайными заказами.

В один прекрасный день, на счастье или несчастье, он был замечен местным партийным божком, который, пресытившись скучными провинциальными развлечениями, решил по соображениям не совсем понятным всецело отдаться меценатству.

Меценатство божка проявилось своеобразно: он предложил Полховскому приступить к созданию картинной галереи, которая должна была состоять исключительно из портретов членов областного партийного актива. Начать он, божок, скромно рекомендовал с себя, вернее, со своего поясного портрета.

Торга как такового не было – божок в масштабах области был всесилен. С его властью можно было сравнить только тираническое правление какого-нибудь бухарского эмира или самаркандского падишаха в те времена, когда в мусульманском мире бесчинствовали веселые проходимцы вроде Ходжи Насреддина.

Вскоре мой приятель приступил к работе.

Позировал божок, он же первый секретарь обкома, всего один сеанс. Затем самолетом отбыл в Карловы Вары латать продырявленные водкой почки, наказав перед отъездом моему приятелю трудиться не покладая рук. Что мой приятель и сделал. Я видел это художество – в отсутствии фантазии автора не упрекнешь.

Вся картина была наполнена натуралистическим динамизмом такой невиданной мощи, что становилось ясно – живописец при создании сего шедевра вложил в него без остатка всю свою поганую душу, о чем позже я и сказал автору, то есть Полховскому. На что он, глумливо осклабившись, дал следующий ответ:

— Душу вложил, верно. Вложил. Но с эпитетом «поганая» решительно не согласен! Да и дело стоило того. Эх, Андрюшенька, иногда на меня такое снисходит!.. И потом, видел бы ты эти рожи...

— Я всякие рожи видел. Твою, например... А на тебя, Боренька, не «снисходит», а находит...

— Нет-нет, Андрюшенька, у них, у этих партийных, такие рожи! Я просто не мог удержаться...

После отъезда хозяина области Полховский действительно трудился не покладая рук.

Но, Господи, какой бес его попутал, когда он остался один на один с холстом, кистями и красками?

Ведь вместо дежурного портрета заурядной личности в темном костюме при скромном галстуке в ленинский горошек его гениальная рука нарисовала такое, что требует самостоятельного рассказа.

В центр картины безответственный автор смело поместил розовотелого обнаженного крепыша, пребывавшего, если судить по его мутным, бессмысленным глазкам, в предынфарктном состоянии.

Это, впрочем, никак не мешало крепышу развлекаться пудовыми гирями, которые он держал в поднятых над головой волосатых руках.

Пред ним коленопреклоненно – в позе (или стойке) кающейся грешницы – расположилась обнаженная блондинка, с увлечением орально обрабатывавшая могучие гениталии атлета.

Сам атлет исходил обильным потом. И было непонятно, отчего потеет героический крепыш – то ли от изнеможения, то ли от неземного блаженства, то ли потому, что вся сцена происходила в парной.

Вторая грешница, тоже, понятно, обнаженная, почтительно подносила герою хрустальный кубок с играющим в нем пенистым вином, вкус которого, по всей видимости, был гиревику отлично известен, ибо губы его в сластолюбивом порыве тянулись к вожделенному напитку.

Второй план был заполнен клубами голубоватого пара, и в нем угадывалась инфернальная фигура с рогами, копытами и грязным бычачьим хвостом.

За всей этой компанией ревниво (а может, по-партийному строго) из верхнего угла картины наблюдал груболицый, густобровый субъект, как две капли похожий на Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева, под чутким руководством которого страна, в ту пору Советский Союз, уверенной поступью шествовала к экономической и политической катастрофе. Спину генсека грели крылья архангела Михаила, оснащенные грязно-белыми страусовыми перьями.

Повторяю, картина была полна поразительного, невиданного динамизма. В какое-то мгновение мне почудилось, что генсек, с нетерпеливым интересом следивший за шаловливыми эволюциями проказников, игриво зашевелил бровями. Давая тем самым понять, что не только полон желания в подходящий момент деятельно присоединиться к развеселой компании, но и готов, творчески усложнив процедуру оргии, показать, как сделать ее более тонкой и изощренно-разнузданной.

Примерно так и, вероятно, с таким же нетерпением, напрягая глаза, слух и морща лоб, ждет подходящего момента старый литаврщик, чтобы, наконец, дождавшись заветного знака дирижера, громыхнуть что есть силы своими дурацкими медными кастрюлями, каждый раз до смерти пугая других оркестрантов, которые выбились в люди благодаря умению играть на более престижных инструментах, вроде контрабаса или геликона.

Зададимся вопросом – чьего воображаемого знака мог ждать крылатый партиец? Уж не того ли красавца, похожего на лохматую рогатую собаку с обгаженным хвостом?

Но оставим домыслы, ибо они безосновательны, и отдадим должное художнику – он не пожалел красок, вдохновения и таланта, чтобы добиться совершенства, и картина, вне всякого сомнения, производила исключительно сильное впечатление.

Сказать, что она не произвела исключительно сильного впечатления на заказчика, значило бы грубо пойти против истины.

Когда областной руководитель, отдохнувший и, как говорят курортологи, оздоровленный, – с подготовленными к новым испытаниям почками, – вернулся из карловарского вояжа, то первым делом он поинтересовался у помощника ходом работ по созданию портретной галереи.

Туманный ответ помощника ему не понравился. И на следующий день он со свитой подчиненных без предупреждения нагрянул в мастерскую живописца.

Но мастерская была пуста...

Аккурат накануне в обкомовский продуктовый распределитель завезли баночную дунайскую сельдь. И Полховский, прознав про это, тут же оккупировал роскошную квартиру своей постоянной любовницы – пожилой красавицы, заведовавшей этим гастрономическим храмом партийного благополучия.

Беззаботный живописец, полулежа на кожаном диване, лакомился нежнейшей жирной рыбкой, запивая ее чешским пивом и шведской водкой.

И именно она, баночная сельдь специального посола, с благодарной улыбкой вспоминал впоследствии Полховский, спасла ему жизнь. По крайней мере, на какое-то время, – жизнь на свободе...

А в это время в его мастерской бушевал отдохнувший на водах хозяин области.

Позже в кругах, близких к обкомовским, рассказывали, что в мастерскую первый секретарь влетел, как бомба, похоже, он уже что-то подозревал.

При виде картины, вернее, при виде того, что там было изображено, секретарь едва не лишился остатков разума: конечно же, все – и он в том числе – узнали в розовотелом бодрячке партийного областного падишаха.

И еще говорят, что секретарь визжал, как пожилой, отживший свой век хряк, отданный на заклание малоопытному живодеру.

Повизжав какое-то время, он – поговаривали даже, что его отливали водой, – велел срочно вызвать наряд милиции, которая арестовала возмутительную картину, автор которой в циничной форме порочил не только честное имя отдельных советских людей, но и замахивался на нечто большее – на самые основы нашего великого социалистического государства. Проорав это, секретарь велел немедленно разыскать и арестовать подлого мазилу.

На мой вопрос, почему он, зная, что со дня на день ожидается приезд этого партийного идиота, не припрятал картину, Борис неопределенно мычал и разводил руки в стороны.

Мало того, он не только не припрятал картину, а, напротив, демонстративно установил ее на самом видном месте в мастерской, дверь в которую не закрывалась (вот были времена!) ни днем, ни ночью и куда свободно заходили уважавшие доброго и веселого художника местные алкаши и бродячие собаки.

Полховского, философски отнесшегося к пассажу с картиной, в предварилке продержали недолго. Секретаря обкома, который, как мы видели, успел вкусить горькие плоды меценатства, вскоре без лишнего шума сняли.

Из центра задули суровые ветры – там воцарился новый правитель, ярый противник спаивания населения, и партиец-сибарит с его дырявыми почками вызывал подозрение у политических лидеров страны своей явно проалкогольной ориентацией.

По всей территории его области процветали винодельческие колхозы. Наш же секретарь без должного рвения проводил антиалкогольную кампанию, как того требовала Москва в лице рабочей газеты «Правда».

Та с рабским энтузиазмом каждодневно пичкала своего поскучневшего читателя победными реляциями о повсеместном уничтожении элитных виноградников.

И в очередной передовице анонимный автор справедливо обрушился на область, обвиняя ее руководство – страшно сказать! – чуть ли не в саботаже.

И несостоявшемуся меценату очень скоро довелось познать незамысловатые радости «заслуженного» отдыха в связи с уходом на пенсию.

...Через несколько дней небритый Полховский вышел из камеры предварительного заключения.

С помощью немолодой любовницы, ставшей при новом начальстве еще более могущественной, была возвращена художнику его картина.

Конечно, Полховский был свободен, было при нем и скандальное полотно, но больше у него не было ничего. И, разочаровавшись в прелестях провинциальной жизни, мой друг решил завязать с областным городом и податься в столицу.

Полховский был еще молод, но уже достаточно опытен и очаровательно квазинаивен – способность, которую он в себе успешно культивировал и которая была призвана вводить в заблуждение доверчивых, не очень доверчивых и совсем уж не доверчивых людей.

Объяснение с обкомовской любительницей молодых художников было не простым. Но потускневшая красавица, с грустью вдруг осознавшая, что лучшие ее годы позади – в невозвратном прошлом, – не стала держать зла на неверного любовника.

Она отпустила его с миром, одарив портретиста на прощание печальным поцелуем, холщовым мешочком с деликатесной снедью и рекомендательным, как в старину, письмом к своей московской подружке.

Выплыть на поверхность в бескрайнем море столичной художнической богемы, – хотелось бы думать, бескорыстно, – помогла Полховскому именно эта подружка.

Она, прочитав рекомендательное письмо и внимательно посмотрев на его подателя, вспомнила те – не совсем далекие для нее – времена, когда она была молоденькой девушкой с прекрасными, вечно голодными васильковыми глазами, и работала секретаршей у крупного правительственного чиновника – своего нынешнего мужа, который в ту пору был мужем совсем другой женщины.

Бескорыстная помощница, которая и сейчас могла очаровать любого своими влажными васильковыми глазами, исхитрилась «пробить» Полховскому не только великолепную квартиру, но и не менее великолепную мастерскую.

Потом последовали хвалебные рецензии и участие Полховского в престижных выставках в Союзе и за рубежом. Венцом стала персональная выставка в Манеже. У Бориса появились толпы поклонников и поклонниц. А главное – богатые заказчики, и очень скоро он уже плескался в безбрежном море славы и больших денег.

Но талант у него, несомненно, был. Васильковая женщина только вставила исключительно непокорное и шаловливое дарование Полховского в оправу. Она, как сказали бы теперь, «раскрутила» его.

Как не хватает многим из нас таких вот ангелов-хранителей с васильковыми глазами!

(Фрагмент романа «Тринадцатая пуля»)

© Вионор Меретуков, 2012
Дата публикации: 27.04.2012 16:47:01
Просмотров: 2666

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.