Авторы онлайн:
Виктор Лановенко
Юрий Тубольцев

Там, за горой

Джон Мили

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 28389 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Однажды – ах, это вечное однажды!.. - у меня зазвонил телефон. Кто говорит?..
В трубке хрипело, - видимо, разрядилась батарейка, - и я не расслышал фамилии: то ли Босин, то ли Мосин, а может, Касым. Среди невыносимого треска с трудом разобрал только, что абонент жаждет встречи. Чтобы не обижать отказом - вдруг кто-то из родственников или других важных для меня людей, - пригласил на завтра. Выставить, если что, не проблема.

На пороге человек среднего возраста, явно еврейской наружности. Высокий
лоб с залысинами, нос, как положено; дрябловатые щеки. Изрядно помят. Умные неспокойные глаза, взгляд утомленный, но решительный. Наш брат – «русский» еврей, московский, скорее всего.
- Здравствуйте. Меня зовут Марк Соломонович. Фамилия - Розум.
Мне не знаком, но угадал, как всегда - выговор типичный. Приглашаю садиться.
- Откуда? какие проблемы?..
Первый вопрос игнорирует.
- Большие, большие проблемы... Пропадаю, признаться... Всего распирает, такое творится...
Что-то в нем подкупало. Я глянул на часы: ладно, послушаю.
Незаметно включил магнитофон на запись.
- Рассказывайте, Марк Соломонович, слушаю. Не торопитесь, пожалуйста, время у меня есть.
Розум обрадованно сверкнул глазами. Улыбнулся. Поерзал в кресле, устраиваясь поудобней.
- Коли так, и есть время, начну я, пожалуй, с начала. С далекого детства.

Родился я в обычной, как вы понимаете, московской еврейской семье. Папа - интеллигент, мама - интеллигент: инженер-гидролог и врач-гинеколог. Специалисты. Рос под присмотром. Бабушки, дедушки, тети и дяди, братья и сестры, двоюродные, троюродные... Комплект. Большая семья. Селились кучно, жили рядышком. Потому всегда гости, и весело. Веселье я обожал. Не то что учиться. Хотя и учился не плохо. С музыкой, правда, совсем не сложилось, пришлось родителям из музшколы меня забирать - нервы не выдержали. Да и у кого выдержат, если ребенок оболтус, только во двор и смотрит, вместо того, чтобы гаммы... Помню, был очень доволен.
Итак, родители пашут; все свободное время я во дворе. Футбол, волейбол, драки и шахматы... Прекрасно! Дворовые мальчишки признали, хоть и не сразу. Девчонки... А что девчонки? на кой они в детстве сдались?! Без них еще лучше... А тут у нас в доме умирает старый старик, и в его большую квартиру вселяется семья: он, она и три дочки. Сразу видно, провинциалы, из тьмутаракани. Он - Осип Иваныч, здоровенный мужик, поживший уже и простой, она - миловидная, намного-намного его моложе, ласковая - Мария Ивановна. Дочки: Верка, Надька и Любка. Все погодки: Надька моего возраста, Верка - на год постарше, Любка - на год моложе.
Ну, бегал я с пацанами. В школе свои проблемы. Летом по пионерлагерям в
основном. Раз - с родителями на Волгу, раз - с теткой и братьями на Украину.
Настал переходный возраст. Возраст так называемого полового созревания.
Проклятая кровь!..
- Мы люди взрослые, - обратился Розум ко мне. - Я начистоту буду, так лучше.
С одиннадцати-двенадцати лет смутное чувство не давало покоя. Брожение внутри какое-то, как чешется. На девочек смотреть не могу. Стыдно, краснею, а ужасно хочется дотронуться. Случайно так получилось, никто не показывал, но начал дрочить по сортирам. В полном восторге был… и в испуге сначала от силы восторга. Забрызгивал стены продуктом эякуляции, санприборы. Продукт прибывал и казался неистощимым. В то же время установил тайное, стыдное - руки в карманах - наблюдение за одноклассницами. Нравятся или нет… хочу всех, без исключения! Как и что - конечно, еще не знаю. Страдаю и мучаюсь.

Любка давно уже бегала во дворе вместе с нами, пацанами, ей так было интересней. Все привыкли, никто и внимания не обращал. Дралась, как пацан, сорви-голова, камнями пулялась... В глаз мне заехала как-то. За что получила, конечно, и не хныкала. Невысокого роста, крепенькая такая. А тут, начал я замечать, подросла, постройнела. На груди выпуклости мягкие появились, приятно стало бороться. Иногда даже нарочно поддавался. Сидит на тебе, торжествует, смеется. А я весь красный... и тоже доволен. Потом ребята постарше начали к ней интерес проявлять. Вьются все. А это уже, лично мне, неприятно. На чердаке как-то раз застал компанию: один - Борька, длинный, прыщавый - Любку лапает, другой - не знаю его, не с нашего двора - в губы целует. Прогнали меня. А я ведь тоже хочу. И воображение донимает. А главное, знаю теперь, что можно... наверное. И, действительно, через пару недель обломилось нам с приятелем. На том же чердаке. Он предложил. Вот, не ожидал: охотно пошла, дала себя гладить везде, и в трусиках тоже... И у нас в трусах щупала. Я кончил мгновенно, попал ей на пальцы. Ох, ругалась!.. Правда, потом опять щупала. Целовались, слюнявились... Помню, тогда еще почувствовал себя настоящим мужчиной. Гордился. Похоже было, однако, что гордился у нас в округе чуть не каждый подросток. Любка любила это дело самозабвенно. Но после нескольких "сеансов", как мы их называли в "мужской" среде, окончательно перешла в руки старших, и к нам, малышам, охладела. Мы горевали недолго. Нашлись другие малолетние любительницы острых ощущений; их совратили, в какой-то степени, уже мы, опытные.

Через несколько лет, ближе к окончанию школы, я обратил внимание на любкину сестру, Надьку. Она не часто выходила во двор. Да и в школе мы учились в разных сменах. У Надьки круглое, в мать, лицо... Надо сказать, удивительно, как не похожи были сестрички. Будто и не родные. Любка - в папашу, и ничего от мамаши; Надька - в мамашу и ничего от папаши; Верка (я ее тогда практически не видел, говорили, тихоня и скромница) - вообще в чужих дядю и тетю (на эту тему часто судачили во дворе). У Надьки густые каштановые волосы, большие глаза, чуть, казалось, в раскосинку, с мохнатыми ресницами; соблазнительно-пухленькая женская фигурка, полная грудь и, пожалуй, коротковатые таки ноги. Из-за этого ходит она немножко вразвалочку, эдаким медвежонком. Не красавица, но, можно сказать, миленькая. Вся надькина привлекательность, на самом деле, в глазах. Это не видно сначала, надо приглядываться. Смотрит прямо, очень правдивым внимательным взглядом. Слушает хорошо. Говорит осторожно, но так, что в цель попадает. И самое главное, цель у нее есть. Это чувствуется сразу. Там, на дне ее глаз. Лежит и манит. Обещает достаться и будоражит. Тянет… страсть!
Затянула, короче. Влюбился. Закончили школу и поженились. Отец был не против, мать воздержалась. Еврейские родственники пошумели и успокоились. С надькиной стороны - полный порядок. Родители счастливы, жених подошел что надо. Еще бы, интеллигенция в таком-то колене - им, деревенщине, и не снилась! На свадьбе полно народу, "горько" и все такое... Хмурая, почему-то, Верка в конце стола (наконец, ее разглядел… странное осталось впечатление), Любка с новой своей страстной любовью - полуседым носатым карликом.
С Любкой, кстати, дела были плохи. Вокруг говорили, что пошла по рукам, что удержу не знает. Аборты, аборты... у школьницы. За глаза называли давалкой и б**дью. Никто - проституткой, уже хорошо! Ведь не слишком приятно иметь в качестве родственницы. Так - хоть за любовь, не за деньги!..
Отыграли свадьбу. Через пару месяцев Надька забеременела, а я поступил в
институт. К концу второго семестра забрал из роддома, стал счастливым папашей. Мой первенец, сын - я назвал его Соломоном, в честь деда, - к моменту, когда родилась его сестричка - я назвал ее Сарой, в честь бабки, - а я сел писать диплом, уже давно перестал гукать и оглушительно пукать, и, даже совсем наоборот, читал по складам и декламировал наизусть. Он подавал большие надежды, мой мальчик. Сарочка очаровательно улыбалась во весь свой беззубый ротик. А мы с Надькой строили планы.
- Я вас, извините, не утомил?.. - Марк Соломонович расслабленно улыбался, видимо, ничуть не сомневаясь в моем отрицательном ответе. Я не подвел:
- Нет, что вы, Марк Соломонович, очень интересно.
Сказать по правде, таких историй я знаю сотни.
Розум кивнул, помедлив, продолжил:
- Да, так вот... Ну, вы знаете, что это такое: еврейский папаша, еврейские его мозги и еврейские его надежды? Вам не надо рассказывать. Надежды еврея - это его дети. Мозги прилагаются… и надежды растут. В неге, в тепле и в достатке. Я работал, как вол. Обстоятельства подошли, стало легче дышать. Кооперация, совмесы и прочая дребедень... Сознаюсь: дурили людей, раздавали взятки чиновникам. А что делать? Зарабатывать надо, семью кормить. Поменяли квартиру, мебель купили хорошую, машину. Дети - как куколки! Старикам помогал, и своим, и жены. Все мечтал...
Забегая вперед: лопнуло всё. Разлетелось еврейское счастье. Проморгал, запахался. Обманула, ушла от меня Надежда. И "надеждинок" моих увела. Соломончик все плакал, а Сарочка глазками лупала... Умолял я сначала, и проклял потом за подлость: люблю, говорит, другого. Я знаю, кого и за что! Миллионщик из новых: дома на Волхонке и в Ницце, казино, мерседес, да валюты немеряно. Суды-рассуды... Бесполезно. Почернел я от горя, весь высох. Но не запил, ума не пропил. А случай помог, уехал.

- Много времени утекло. - Розум, вспоминая, покачивал головой. - Основался на новом месте. Бог не оставил: снова квартира, машина. Деньжата имеются. Но женщины нет постоянной. Боюсь я. Обжегся и дую. Живу один.

А тут, года два назад - представьте себе! - Верку встречаю на улице. Это за две-то тысячи километров... на улице!.. Узнали друг друга сразу. Обнялись по-родственному. А ведь близкими не были никогда. Зашли, у меня посидели. Послушал я новости про детей. Вроде все хорошо: не убили, «растут в тепле и в достатке». Бог им в помощь!.. Про себя рассказала. Уж сорок, не замужем. Жила с человеком хорошим. Так погиб в катастрофе. И ребеночка даже завести не успела. О чем горько плачет. Привел ее к Богу. За что благодарна без меры. И никогда не забудет. Про Любку рассказала. Высоко взлетела, вращается теперь в высшем свете. Популярна. Но себя не блюдет. Головы кружит по-прежнему, никак не остановится. Третьего мужа меняет: генерал, секретарь-комитетчик, теперь академик.
Отмяк я сердцем. Вспомнил хорошее: ведь было же, было!.. И Верка, смотрю, женщина мягкая, тихая. И не дурнушка, чтоб совсем уж. Как-то так получилось, осталась она у меня. Потом настоял, переехала жить насовсем. Мир в доме, тишина и покой. Благодать на душе. За деньгами не гонюсь, леплюсь ближе к ней. О Боге говорим часто, о мире. Читаю много, думаю. Чувствую, постепенно становится мне Верка родная. Рад до смерти, благодарен ей. Идет время. Мысли мои оформляются, некая даже концепция вырисовывается. Все ей докладываю, ничего не утаиваю. Спорим по-доброму, по-хорошему...
- Извините, Бога ради, сколько уж треплюсь! - Розум не на шутку встревожен:
а ну как надоел?!.. - Подхожу, сейчас подхожу к главному. Потерпите еще чуток?..
- Конечно, Марк Соломонович, конечно. О чем разговор...
- Верочка очень порядочный человек, искренне верующий. Я же всегда мыслил логически. И в Бога поверил логически. Разумом. Мы всегда были вместе, хотели жениться. Но однажды... Это важно, это самое важное, я поподробней...
Марк Соломонович весь подобрался, сел прямо, сцепил руки на коленях. По
строгому сейчас лицу ходили тени недавних, как видно, переживаний.

Тут пленка в магнитофоне закончилась. Новую я не вставлял, чтобы не спугнуть рассказчика. Самому интересно стало, чем закончится история. Хоть "Три сестры" пиши, новейшую версию. Так что далее, извините, в моей передаче; кажется, запомнил дословно. К тому же балуюсь, знаете, сочинительством.

Однажды - ох, уж это вечное однажды! - было так. После вкусного ужина, приготовленного ее маленькими ловкими руками, они вышли на балкон своей квартиры. Стояла чудная летняя ночь. (Оба полуночники). На небе мигали звезды, ласковый ветерок разогнал дневную духоту и нежно обвевал лица. Тесно прижавшись друг к другу, они слушали тишину.
- Бог есть любовь! - вдруг сказала она, отрываясь от него и широко разводя
руками.
- Истинно! - отвечал он, любуясь ее стройной фигуркой.
- Запасы любви на Земле не должны уменьшаться, только тогда будет хорошо, - страстно говорила она, вроде как обнимая весь мир.
- А они уменьшаются? - спрашивал он.
- Похоже, что так. Люди становятся злее, грешат уже беспрерывно.
- Кто ж понукает грешить? Творили б добро...
- Дьявол проклятый! Соблазнитель и искуситель... ещё, обольститель.
- Полная ерунда! - он завелся мгновенно.- Я пришел к выводу, что дьявола нет. Человечьи придумки, и ничего больше.
- Как это нет?!. Король Зла, Царь Тьмы, падший Ангел, вступивший в смертельную борьбу с Богом... Кто это по-твоему?..
- "... А змей был хитрее всех зверей полевых..." - вот кто такой дьявол! Ветхий Завет, первые страницы. Хитрый зверь, одно из произведений Создателя, это среди прочих, отданный во услужение человеку. Хорош король!
- Ты не понимаешь. Господь - воплощенье Добра и Любви, Дьявол - Зла и Ненависти. А в мире существует и то, и другое.
- Так кто ж отвечает за это? Логично сказать, что Творец.
- Опять эта логика! Мир не логичен, пойми. Не может Господь за все отвечать. Мы грешим – мы виновны; нас искушают, подвигают на грех - он, Дьявол, виновен! Существует мера ответственности. А Бог наш воюет со Злом за Добро, оценивает, прощает иль не прощает...
- Воитель!.. Гораздо логичнее было бы просто не допускать Зло в этот мир, подумать в момент Сотворения, и заложить в программу развития жизни полное его, то есть, бесследное, отсутствие.
- Ну какая еще программа?! Бог - не человек, и не компьютерный гений! Не надо все в кучу! Дьявол не подчиняется Богу, за что и получает по шее, проигрывая любое сражение.
- Так уж и любое!.. Земля на грани уничтожения, люди грешат, сама говоришь, сосредоточенно, тупо, самозабвенно... Творится черт знает что...
- Да, это так. Но Бог обещал человеку жизнь вечную, свои обещания Он выполняет. Нужно верить, просто по-настоящему верить.
- Он обещал!.. Сколько цивилизаций стерто с лица Земли! Драгоценные знания, опыт безвозвратно утеряны. А ведь они наработаны человечеством! Вот она, цена обещаниям!
- Ты кощунствуешь. Эти люди грешили пред Господом, так страшно, так зло и вопиюще, что превысили меру Его терпения.
- Так где же, скажи, гарантии, что то же не повторится с нами? Где мера греху и мера Его терпению? Где мера любви и прощения, тотального зла и мерзости?.. Бессмертное слово мудрости - "мера" - чистой воды абстракция. Такая же, как "предел". Нет меры и нет предела безумию, Зло порождающему, как нет предела и меры высокому, созидающему Добро. Есть Бог, творящий и то, и другое.
- О Бог мой, ты что говоришь?! - она кинулась резко, закрыла его руками, как будто пыталась защитить от неминуемого удара молнии. – Ты что говоришь? замолчи сейчас же!.. Бог - это Свет, сатана - это Тьма! Оглянись вокруг: вот он, Свет!
Звезды гасли в ночи, одна за другой. Повеяло предутренним холодом, и сразу стало зябко. А молний все не было. Они зашли в комнату.
Не отпускала, висла на нем, продолжая, видимо, защищать. Целовала. Говорила ласково, убеждала.
- Бог Всемогущий не раз помогал заблудшему человеку. Он послал ему Сына, дабы через страдания Его спасти, уберечь, явить великий пример. Святая Троица ведет человека по жизни, не дает с тех пор оступиться, упасть...
- Не надо! - он прервал ее очень уверенно. - Не надо про сына! Христос не единственный. По изгнанию из рая, в самом начале размножения человеков - так сказано в Библии - сыны Божии грешили напропалую, на глазах Всевидящего Отца входя к дщерям земным, ибо те были красивы собою. - А… как тебе?!. - Рождали от них исполинов. - Сыны Божии!.. а?!. - Господь удосужился - всех утопил! Внуков своих родных не пожалел, так осерчал! А Христос... Что ж, претерпел. Но, и не потерял ничего: воскрес, вознесся, вернулся в семью. Может, сейчас где в другом месте пример подает...
Она, побледнев, отшатнулась.
- Богохульник, грешник закоренелый! Душу свою загубишь, пропадешь ведь в аду! Пожалей меня, милый, – плакала, - отрекись от пакостных мыслей, уверуй как надо, спасись!..
Он пер уже напролом.
- Не позволю многобожия в доме! Бог есмь един! Сынки, тетки и внучатные
племянницы... прочь! Духи разные… прочь! Верую в Бога единого, воплощенного в радости и добре, в зле и несчастии... В кошке, собаке и кенгуру... В человеке, траве, воздухе и воде… В каждой клетке живого мира. И если жив сатана, то в сатане тоже.
Она уже одевалась, дрожащими руками не могла застегнуть пуговицы; перекрестила молча, ушла.

Ночью было видение. Она стояла перед ним во весь рост, нагая и такая прекрасная в своей наготе: с набухшими сосками тяжелых грудей, округлой впадиной живота и прелестным изгибом бедер. Грива волос по плечам. Грустный взгляд, проникающий в душу.
- Любимый, родной, - сказала печально, - мы встретимся там, за горой. За лысой горой богомерзкой "разумной" идеи, мешающей истинной Вере. Там, в зеленой долине счастливого единения с Богом, буду ждать тебя в тихой надежде, с любовью. Там, любимый, сыграем мы свадьбу пред Господом.

Он рвал и метал. Она растворилась в пространстве. Только теперь, потерявши, полюбил ее неистово, горячо, всем сердцем. Сжигаемый пожаром любви, весь высох и истончился. И понял, что выхода нет. И пошел на приступ горы.
Это было не просто! ох, как это было непросто! Он отринул свой разум, он кромсал по живому, вкладывая в глубокие раны комочки чужой живительной веры. Раны затягивались не ровно. Он рвал логические цепочки; их концы, подобно электрическим, под напряжением, проводам, мотались перед глазами, чуть не на каждом шагу замыкаясь накоротко. Искры, треск и шипение... Тогда темнело в сознании и он проваливался в беспамятство, совершая в нем дикие, никому не нужные поступки. Он бегал по храмам, священники отводили глаза. Изучил обряды, подпевал церковному хору. "Я поверю в тебя, Иисус, земной бог, ради нее; я поверю душою в непорочное зачатие твоей матери, ради нее, во имя ее, - стоя на коленях шептал он его иконе ночами. - Отец твой небесный, Дух Его Святой на тебе, воле Его повинуюсь ради любви! Боже святый, Боже крепкий, помилуй мя! Хитер и могуч сатана. Но искушаем - не искушуся отныне, но соблазняем - не соблазнюсь... И встречусь с любимой. Господи, помилуй, Господи помилуй...
Он крестился.

И наступил тот момент. Весь в шрамах стоял на вершине горы. Гордый и торжествующий. У подножия, кучей, обломки разума. Счастливые слезы катились из глаз, мешались с тяжелым потом победы. Под ним, со стороны подъема, простиралась земля, тихая, благостная (на другую сторону он пока не смотрел, предвкушая), над ним - небеса, распахнутые навстречу. В них ангелов хор поет "аллилуйю". И скоро, так скоро, встреча с любимой!
От высоты и полноты чувств кружилась голова. Он прикрыл веки. Когда же
открыл… Ах! видение!.. На узкой площадке, на мшистом камне, сидит сатана.
Обыкновеннейший черт: черный, с рогами, как положено, копытами и хвостом. Хитро подмигивает. Он моргнул, протер глаза... не исчез! Осенил себя крестным знамением... не исчез! Молитву забормотал.
- Да, ладно, - сказал черт. - Крепок ты в вере, как я погляжу. А вот, глупостью маешься. Эвон, набросал сколько, - кивнул вниз, на обломки. - А мусор, между прочим, убирать некому. Самообслуживание! Вот что: хоть и герой... а ступай-ка ты вниз, живи как все люди!
- Не могу, у меня встреча с любимой. - Он не пал духом, сопротивлялся.
- Да? - Черт задумчиво почесал в затылке. – Любовь, и правда - дело серьезное. Так же, впрочем, как все остальное.
Помолчали.
- Так что, в бога Иисуса Христа веруешь? в Троицу?
- Верю. Тебе-то чего? Ты - враг.
- Эх! Был бы враг... Я - соблазнитель, искуситель… и, как там еще... обольститель.
- И погубитель, растлитель...
- Крепок, ох, крепок!.. А как же еще, вот, недавно...
- Умным был, идиот. Через это любовь свою потерял, Веру.
- А любовь, знать, важнее ума?
- Важнее.
- Ну-ну... Бог есть любовь. Слышали, как же... А на кой тогда ненависть?
- Тебе, вот, диавол, нужна. На погибель людскую, чтобы друг дружку поубивали.
- Ха, смешной человек! Сам подумай: а цель? и что я с того имею?
- Богу досадишь... уже хорошо тебе. Скажешь, нет?
- Ему досадишь, пожалуй!.. Ладно, открою секрет (ведь ты на вершине, герой!): я у него на службе. Со Дня Сотворения.
- ... Мерзости говоришь, чертовня. Зачем ты Ему?
- Понимаешь, Он так объяснял задумку. Создаю, говорит, по образу и
подобию Своему. Но, знаю, что хорошо не будет. То есть, идеально. Поскольку идеал - это Я. Значит, недостижим. Хочу посмотреть, как подобие движется к идеалу. Может ли вообще? какие найдет приемы и способы? Мешать, говорит, буду всячески... Для того и нужен.
- Значит, эксперимент. Так я и думал.
- Эксперимент... Ты знаешь, замучил противоречиями, голова кругом идет.
Вот, к примеру. Работаю я, и успешно. Грешник в законе уже: убийства, насилие, всякая дрянь... куча всего. Приговор: прямо в ад. Указание сверху: нет, оставить в покое. Представляешь: у виселицы уже, перед стенкой расстрельной... вся работа насмарку. Вспоминает там что-то, подонок, и... кается. Меня проклинает. А я тут при чем?..
Вот, что говорил еще Господь на инструкции... пока не забыл. Говорит: разум
и чувства, запомни. Верное средство: превалирует разум - гони до абсурда;
коли чувства - гони до потери рассудка. Подобие меры не знает. Узнает ли, интересно?..
- А вера? Что говорил про веру?
- Э-э... Не велено пересказывать. Да ладно... герой. Так говорил: путай их в вере. Подсунь-ка одним одно, а другим - другое. Только конкретное что-нибудь. Ну там, скрещенные палки, шестиугольное солнце, месяц в какой-нибудь фазе... придумай, короче. Пусть графика им помешает. Натрави друг на друга, и пусть подерутся. Полягут когда… поймут, может, что.
- А что?
- Что разницы нет никакой. Что вера в Него - это вера в себя. Это вера в возможность...
- Хитришь ты, лукавый. В возможность чего?
- Вот, подумай сначала. Что часть и что целое?
- Ну... Целое состоит из частей, набор частей составляет целое.Так устроил Бог.
- Фу, глупость! Скажи тогда, что есть обстоятельство?
- Обстоятельство есть сиюминутное расположение вещей в пространстве и времени. То есть в мире.
- Случайное? не случайное?
- Созданное Богом.
- Разумное? не разумное?
- ...
- Ладно, смотри.
Дьявол быстрыми движениями оторвал себе один рог, потом другой - легкий хруст, и как не было! - напыжился, и начал светлеть лицом. Одновременно менялась форма крючковатого носа, впалые, обросшие темной шерстью щеки округлялись, приобретали свежий румянец. Через считаные секунды на камне сидел благообразный, пышащий здоровьем старичок в просторном белом одеянии.
Он глазам своим не поверил.
- Ну что, кого напоминаем? - ласково ухмылялся старичок. - Ну кого... кого?..
Вдруг поднял руку и размашисто перекрестил.
Он закинул голову вверх... Не вздрогнули небеса, не разверзлись. Ни грома,
ни молнии.
- Ах, ты, Господи, - старичок смотрел строго - не веришь? А между тем, на вершине, здесь все по-другому. Здесь истина, которой и в заводе-то нет. Здесь Бог и дьявол в одном лице.
- Кстати... Ку-ку... - Голос шел откуда-то изнутри, на камне никого не было. - Ку-ку... я здесь. Не вертись, я - в тебе.
- Вот, дьяволиные штучки! - Он возмутился. - А ну, выходи сейчас же!
- Куда выходи? Из дома родного гонишь?! - Голос громовыми раскатами бил в мозг. - Из дома родного?! Я ж тебя, гад, сотворил, по праву живу в тебе и пребуду вечно. Ты ж - это я!
Он ощутил легкое приятное жжение и щекотку в области сердца. Появилась уверенность: правда! он - это Бог! он - это черт! он - человек! Богочеловек, как Христос!
- Все вы такие, не ты один. - Голос внутри звучал раздраженно. – Говорю - не понимаете, повторяю - не понимаете! Люди, одно слово! Бог есмь Вселенная! Вселенная состоит из Бога. Нет части, есть целое - Бог! Жизнь - это Бог, смерть - это Бог! Обстоятельство - Бог! Не случайное, но разумное. Время и Вечность - Бог! Материя, мысль и идея - Бог! Пространство... А, что говорить... Все есть Бог! Зло и Добро суть Божьи начала, Свет и Тьма - Его ипостаси. Убивает рукою друзей, милует рукою врага. Себя убивает, себя же и милует. Нет "внутри"- нет "снаружи". Нет высоты - нет падения. Богу некуда возноситься и некуда падать. Нет движения - нет остановки. Единственно верное - перестановка, перетасовка, усушка, утруска, уход, возвращение. Бред и беспамятство. Нет болезни - нет сумасшедствия. Есть боль и страдания, дабы помнить. По образу и подобию Бог создал себя. Разные формы - сущность одна, и обречены на борьбу друг с другом. Вера, Надежда, Любовь - помогают.
- О Вере, пожалуйста, - попросил он. - Я расстался с любимой.
- Верить в себя, я уже говорил. Верить в свой образ, пребывая в подобии,
и наоборот. Верить в возможность слияния. Даже когда не в себе, и потерян
твой разум. "Не ошибается только Бог"... это кто же сказал?.. Ерунда! Бог ошибается на каждом шагу. И наказывает себя за ошибки. Копошится внутри, входит, выходит... Мечется. Верит в себя.
- А Любовь?
- Подобие любит свой образ, образ любит подобие. Бог - себялюб на пути к
своей сущности.
- Я жить не могу без нее. Там, внизу, на той стороне горы, мой образ и сущность.
- Так, иди! - Перед ним на камне опять сидел сатана. Смеялся, кривлялся, подмигивал.
Все стронулось с места.

Гора оплывала. Через мгновения сровнялась с землей, представляя теперь из себя обширное и голое каменистое поле. В молчании собирал он обломки своего разума. Как детали детского "конструктора" прилаживал все на свои места, старался, пыхтел. Было больно, опять текла кровь, но подошли как нельзя лучше. Обрадованный, побежал через поле в сторону виднеющейся вдали зеленой долины. Подбегая, на расстоянии еще, слышал будто веселый женский смех.

И какую ж картину застал он у цели?..

На лужайке, средь ласковых трав, лежала голая Верка, бесстыдно раскинув ноги и заложив руки за голову. С двух сторон, стоя на коленях, ее ласкали, смеясь, сестренки, Надька и Любка. Тоже голые. Щекотали ей груди, шею и уши, гладили ноги и между ног. Верка блаженно улыбалась, повизгивала от удовольствия. Рядом стояли, обнявшись, повзрослевшие его дети: Соломончик в студенческой форме Высшего Технического Училища, с усиками и вовсю пробивающейся бородкой, высокий и крепкий еврейский юноша; Сарочка, с нежным румянцем на круглом лице и в обтягивающем фигурку школьном еще платьице, цветущая еврейская девушка.
Он застыл в ужасе и отчаянии, глядел, не смея вымолвить слова.
Ласки, между тем, становились настойчивей, смех прекратился. Верка сладострастно стонала, извивалась всем телом, закинув голову и задыхаясь. Надька, прижавшись сбоку, крепко сжимала ей груди, далеко высунутым языком попеременно лизала соски и губы. Любка, устроившись между ногами, часто совала во влагалище сложенные вместе пальцы. Обе хрюкали и громко урчали.
Дети неотрывно глядели на происходящее. У Соломончика - он заметил - внизу оттопырились брюки; Сарочка, с горящими глазами, часто облизывала пересохшие губы, нервно теребила зажатый в руке платочек.
Столбняк прошел. Он закричал, схватил сына за руку.
- Папа, отстань! уходи! - не оборачиваясь, ломким баском кинул ему Соломончик, вырвал руку.
- Пап, что пристал? дай посмотреть! - недовольно крикнула Сарочка.
Он отошел, сел на землю. Обхватив голову руками, зарыдал. Вот она, долгожданная встреча! Вот она, свадьба пред Господом!.. В уши ворвался хрипящий визгливо-истошный вопль. Это Верка кончала.

Марк Соломонович замолчал, закрыл глаза, бледный, откинулся в кресле.
Я молчал тоже, не зная, что сказать, все еще захваченный его рассказом. Прошло несколько минут. Розум пошевелился.
- Нет, скажите, пожалуйста, это нормально? - Он пристально глядел мне в глаза. - Может, я сумасшедший? И не здесь мое место, а там – показал куда-то на дверь - в желтом доме?..
Я размышлял.
- Там, в долине, рыдая, я понял: то знак моей жизни. Вера, Надежда, Любовь... Я прошел их в обратном порядке. Любовь - ненасытна, Надежда - обманет, а к Вере - придти невозможно. Я, Розум, беспомощен, слаб. Так что остается?.. Поверив в себя, в свою сущность... убить?!. А? как по-вашему?..

Все было ясно. Я предложил ему чаю, прошел на кухню и позвонил. Они приехали сразу, не успел вскипеть чайник. Одели наручники. Не сопротивляясь, Розум дал себя увести. Нехорошо так оглянулся напоследок.

Сумасшедший?.. Конечно!
Передо мной газетка, третьего дня: "кровавый убийца... разыскивается...
зверски... пикник... три сестры... дети..."

Вот мое мнение, если интересует.
Это разве еврей?.. Нет, это не еврей.
Тора есть?.. Есть.
Синагога есть?.. Есть.
Раввин есть?.. Есть. Это я.
Настоящий, в том числе, и «русский», еврей ко всему приходит заранее.

© Джон Мили, 2013
Дата публикации: 13.03.2013 00:05:13
Просмотров: 2614

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.