spidola.yahoo.com

Егор Клементьев

Форма: Рассказ
Жанр: Частное мнение
Объём: 9134 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Умирающей от лейкоза девочке принесли Спидолу. Девочка постаралась, прожила еще несколько дней, но все равно умерла.

Я лежал с воспалением легких в соседней палате и слышал по ночам, как что-то передвигали, неясно разговаривали, как вскрикивала низким голосом больная, как хлопала дверь, и быстрые шаги удалялись по гулкому коридору и так же быстро возвращались в сопровождении металлического бряцания и звяканья чего-то стеклянного. Я засыпал , изнемогший от предчувствия страшного, неотвратимого и близкого.
Однажды утром мимо нас прошел мужчина в наброшенном на плечи халате. Он нес какие-то вещи из той самой соседней палаты. В правой руке он сжимал Спидолу цвета слоновой кости с черным окаймлением корпуса.

Спидола в те годы была предметом желания, зависти, гордости, признаком благополучия, а для меня она была порталом в другие миры - неведомые, параллельные моему существованию, едва реальные.

Жарким летом, а каким еще может быть лето в Крыму, в Евпатории в июне месяце, мы всей семьей жили в гостинице. Отцу каким-то образом удалось в разгар отпускного сезона организовать двухместный номер с балконом, питание и грязелечение в санатории и, что было немаловажно, пропуск на санаторный пляж.

Вечерами мы с братом, разложив раскладушки на балконе укладывались спать под черным, бесконечным ночным небом. Передавая друг другу Спидолу, мы медленно, с замиранием сердца поворачивали черное колесико настройки, извлекая из, казалось, самой вселенной сигналы далеких миров и галактик. Шорохи, потрескивание, неясный то приближающийся, то ускользающий гул. Звуки множились, преломлялись, как стекла в калейдоскопе, потом угасали и терялись среди звездных скоплений и туманностей.

Сквозь эту звуковую завесу пробивались неясные голоса и музыка. Их искажали накатывающие волны космических помех, то скрипя и скрежеща, то срываясь на свист и гулкое басовитое эхо. Потом голоса неожиданно приближались и становились ясными и звучными. Непонятные слова произносились совсем рядом то женским меццо-сопрано, то уверенным низким баритоном. Думаю, если бы я тогда понимал английский, итальянский или турецкий языки, то не было бы очарования того придуманного и неведомого, потустороннего мира, который рождался в моем романтическом воображении. Я только что прочел «Золотую цепь» и «Бегущую по волнам».

Голоса быстро плели непонятную вязь слов, торопились что-то сказать важное, потому что знали о неизбежности и вечности. Прожив короткую, в несколько минут жизнь, они начинали слабеть, таять, расползаться под натиском шумов и свиста, и тонуть во множестве непонятных, чужих звуков.

Санаторный пляж делился на женский и мужской. Миновав грозного смотрителя, умилостив его пропуском, мама уходила влево, а мы втроем шли прямо, отворяли деревянную калитку и оказывались на просторном пляже с широкими навесами и деревянными топчанами. Дальше за ними метрах в двадцати шелестела и накатывала прозрачная волна. Мы с братом неслись в воду, поднимали брызги и валились в теплое лазоревое море, ныряли, стлались у самого его песчаного дна, плыли по лягушачьи, надув щеки и выпучив глаза, и, не удержав дыхания, взмывали вверх.

На берег мы выползали, когда уже зуб на зуб не попадал от мелкой дрожи, прокатывавшейся волнами по всему телу. Мы лежали у самой кромки воды так, что ноги еще окатывала мелкая волна, а спину и макушку жалило полуденное солнце.

Не помню в какой из дней, вернувшись под навес, я увидел группу курортников, сгрудившихся у топчана. Наш отец стоял среди них, его лицо было растерянным. Другие хмурились, и все молчали, слушая Спидолу, стоявшую кремовым тортом на топчане. Советские танки вошли в Прагу. Сообщение ТАСС закончилось, и кто-то среди общего молчания сказал, если бы не мы, то американцы уже оккупировали бы Чехословакию. Другой полуголый с закатанными трусами на манер плавок запальчиво, словно было кого переубеждать, заявил, что все натовцы обалдели от скорости переброски наших танков.

Позже, уже в гостинице я слышал разговор родителей, что мы снова, как во время Кубы на грани войны.

Своего рода границей между мужской и женской половинами пляжа служил штакетник. Шага на два он не доходил до воды, и по этой нейтральной полосе прогуливался всякий люд. Здесь мы встречались с Олей. В то время я был подростком и «неясное томление первого желания» уже было мне знакомо. Мы были с ней одного возраста, и её обозначившиеся формы приводили меня в смятение, а когда мы были рядом, то и в состояние близкое к панике. Я не понимал, как себя вести, коснуться ее руки значило для меня, переступить какую-то черту, грань возможного. Какую грань я, признаться, и сам не понимал. Много позже этот страх сменился другим чувством, когда «предчувствие любви сильней самой любви». Но это было много позже.

Мы вместе плавали, грелись, бродили вдоль песчаного и бесконечного пляжа. Из транзисторных приемников, и несомненно Спидола была в этом хоре, лился голос Робертино Лоретти, мальчика из Италии, из страны, которую я себе воображал,после чтения разных книжек и радиоспектаклей. Страны, где живут Джанни Родари и Чипполино, где сражался Гарибальди, где прогрессивные итальянцы поют «О бэлла чао-чао-чао, бэлла чао- чао- чао!», а Робертино - мальчик из угнетенной рабочей семьи или нет, мальчик, которого капиталисты заставляли петь в прокуренных кафе и барах за жалкие гроши, которые он приносил больным родителям. В общем, Робертино пел, и его «Яма-а-айка-а-а» неслась над Евпаторией, над ее набережной, над прогуливающимися курортниками, над круглыми высветленными солнцем головами пионеров, над высокими густыми шелковицами и возвращалась к нам с Олей, молча идущим по влажному песку.

-Ты мне будешь писать?
Мы стояли по разные стороны штакетника и глядели друг на друга.
-Буду, -соврал я.
-Тогда напиши прямо сейчас, - и она сбегала куда-то в глубь женской половины и протянула мне лист бумаги и карандаш.
-А что написать? – растерялся я.
-Что хочешь, - улыбнулась она в ответ.
Я написал: «Здравствуй, Оля! Пишет тебе твой знакомый из Крыма». Зачеркнул последнее слово и написал «Ленинграда». Остановился и посмотрел на нее. Она снова улыбнулась.
«Как ты живешь? – и продолжил, - я хожу на тренировки по плаванию и в магазин за продуктами. У меня все хорошо. Жду от тебя письма.»
Я протянул ей написанное. Она, не читая, взяла его и поцеловала меня в щеку. Потом снова улыбнулась и ушла.

Теперь странным кажется это деление на мужской и женский пляжи. Так же странно, что "транзисторы" меньшего размера, каковыми и должны быть переносные радиоприемники, шедшие на смену домашним, солидным ламповым устройствам, мало привлекали. Лишь Спидола размером с дамскую сумочку производила на всех магическое, завораживающее впечатление.

Много лет спустя, очутившись на 9 улице в восточном Бруклине, я готов был увидеть в руках стариков, сидевших возле унылых парадных, эти совершенные по своей форме и полные очарования устройства. Но нет! Дамы в белых седых буклях, дряхлеющие мужчины в инвалидных самоходных креслах неспешно перебирают желтые, словно высушенные на солнце страницы "СПИД инфо" и "АиФ"а. Никаких спидол, никаких других "говорящих" технических устройств. Старики негромко переговариваются на смеси русских и английских слов, непонятных ни русским, ни американцам. Этот эмигрантский новояз похож на мула: как мул похож на лошадь, но не дает потомства, так и эта смесь, ее понимают, на ней говорят, но она бесплодна.
Дом, как и все остальные стоящие на этой улице, сложен из коричневого кирпича. От платанов, стоящих вдоль тротуаров, ложится дырявая тень на автомобили, на асфальт, на стариков. Тень колеблется от легкого ветра и от этого все покачивается, становится зыбким, нереальным.

-Отсюда нужно съезжать в первый год! – говорит мне старушка, когда я открываю перед ней дверь парадной, - я здесь уже четырнадцать, и вы можете видеть, что со мной творит время?!

Длинный коридор выкрашен бежево-розовым. Стены жирно блестят. Запах слежавшегося старого белья, - запах старости, - и висящая в солнечных бликах пыль. Вдоль коридора тяжелые двери. В сколах краски видно, как часто их перекрашивали. По слоям, как по кольцам деревьев, можно сосчитать сколько лет дому. Много, не стоит и считать. Вокруг французских замков бесконечные выщербины, словно замки меняют каждый месяц. Одна из дверей приоткрыта и в проеме видны раскрытые чемоданы, полосатые пластиковые баулы и лыжи, стоящие прямо у дверей.

- Вика, где мои плавки? Я не могу купаться в трусах! Мы же не в Аркадии, здесь Америка!

На углу той же девятой улицы в русском магазине «Папа Карло» я нашел массандровский херес. Сидя на песке знаменитого пляжа, мы с женой пьем из пластиковых стаканчиков. Херес густо пахнет крымскими ночами - магнолией и полынью.
-Нужно было взять граненые стаканы, пластик убивает вкус, -замечает она.

Прошлой весной в мой почтовый ящик стало приходить множество спама. Среди них была рассылка с учетной записи spidola@yahoo.com. Установив фильтр на все прочие, я отчего-то оставил эту. За несколько месяцев ее накопилось множество. Потом рассылка стала приходить реже. Потом еще реже. Пока не иссякла совсем.

© Егор Клементьев, 2015
Дата публикации: 29.09.2015 16:31:26
Просмотров: 2246

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Юлия Чиж [2015-12-08 11:08:00]

как часто так бывает: странные ассоциации, возникающие практически на пустом месте, тянут за собой массу воспоминаний и, казалось бы - напрочь забытых, деталей.

Ответить

Егор Клементьев [2015-12-08 11:24:18]

Спасибо, Юлия, что откликнулись на рассказ.
Много позже, после этого рассказа в руки попала книга Бориса Аверина, в которой есть отдельная глава "Акт воспоминания и язык воспоминания". В русской литературе, как оказалось,(прекрасен удел дилетантов - есть непрекращающаяся возможность узнавать и удивляться!) существует традиция прозы-воспоминания. В известной мере это успокоило мою тревожность по поводу отсутствия сюжета в этом рассказе.Он и писался-то как раз на обрывках ассоциаций, фрагментах воспоминаний,и не мог быть констатацией фактов.
Спасибо еще раз и всего доброго!

Юлия Чиж [2015-12-08 11:32:58]

да нормально всё, на мой взгляд. это ж вопрос индивидуального восприятия. я, к примеру, терпеть не могу моралите читать. и с удовольствием читаю воспоминания и мемуары. но качественно написанные, конечно, хорошим литературным языком. а такие, увы, редкость.
не благодарите) пустячок ведь.

Лилия Смоляр [2015-12-08 00:08:54]

"Отсюда нужно съезжать в первый год!". А старушка не подсказала, что вместо поисков плавок и магазина с хересом, хорошо бы, в день-деньской, посещать занятия с целью получения диплома или работать, открыть своё дело? Тогда "запах старости", на девятой стрит, остался старичкам, а Вика смогла бы переехать на Пятую Авеню. Нервируют: недовольное брюзжание, ничегонеделание и ностальгия постояльца пляжа, - не по Родине, близким людям, а по раскладушке, балкону, Оле, Спидоле и, исчезнувшему навсегда, другому пляжу. Пишете Вы хорошо, но слабо просматривается Ваша личная, - авторская, позиция по поводу происходящих событий. Спасибо!

Ответить

Владислав Эстрайх [2015-12-08 10:27:34]

Лилия, если позволите ремарку... Не уверен, что слабо просматривающаяся (или даже вовсе не представленная) личная авторская позиция может считаться недостатком в современной литературе. Безотносительно данного текста.

Егор Клементьев [2015-12-08 10:32:35]

Лилия, спасибо, что прочли, что сочли возможным отписать. Видите ли, рассказ - не инструкция для свежеиспеченного мигранта. Для этого, я думаю, существует другие, более действенные способы и средства, чем проза. Импонирует Ваше негодование или скорее нервная реакция ("нервирует: недовольное брюзжание...")на текст. Думаю, эмигрантская тема для Вас болезненна.Извините, что невольно коснулся этой темы. Ваш упрек на отсутствие "авторской позиции по поводу происходящих событий" мне странен. Какие события? Рассказ - это рассказ - воспоминание. Прием достаточно распространенный в литературе. "Авторская позиция" - жизнь коротка.
Всего Вам наилучшего