3. Получи по заслугам

Николай Юрлов

Форма: Повесть
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 21089 знаков с пробелами
Раздел: "На крыльях Пегаса"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Продолжение. Начало в главе 2. Старый знакомый

Заседание правления колхоза, назначенное Раздоровым на два часа, всё откладывалось. Верхушке «Коммунара», собравшейся в тесной приёмной, уже надоело томиться без толку: народ выходил на деревянную веранду, смолил самокрутки, швыряя бычки в заросли черемухи и периодически поплевывая с двухэтажной высоты.

— Чудеса какие-то в Перелазе происходят, — решил вдруг сообщить коллегам по секрету главбух Никандрович, облокотившись на резные перила. — Вчера пришёл из армии старшина Коробейников и такое начал с бабами вытворять!..

— Да иди ты.
— Пусть, говорит, все пляшут, а я мысленно подолы задеру. Так ведь приподнял, паразит!

— А ты откуда знаешь, в помощниках у него, что ли, был? Подумаешь, и не такое ещё по пьяни случается…

Никандрович плюнул на тлеющую махорку и глубокомысленно изрёк:

— А если он, пройдоха, завтра устроится в колхоз и у моей бабы, как заправский портной, подол начнёт расширять?

— По такому случаю станет она хорошей парашютисткой. ДОСАРМу такие кадры нужны. Не всё же ей в узле связи восседать. Там радио какое? «Сарафанное»!

Главбуха как ветром сдуло с веранды, он тихо удалился, даже половицы не заскрипели. Колхозная контора была в ожидании председателя. Народ прогуливался по тёмному коридору — картинной галерее сельскохозяйственных плакатов, снова оказываясь перед обитой дерматином дверью, наседая с вопросами на секретаршу.

Неказистая свояченица Василия Алексеевича не знала, что и сказать, сильно сутулилась на венском стуле, стараясь спрятаться за массивную каретку «Ундервунда», и отчаянно колотила по клавиатуре пишущей машинки. Со стороны хорошо было видно, как фиолетовая копирка от массированных ударов не очень опытного делопроизводителя становится похожей на решето.

Дуняша, невольно наблюдавшая за этой картиной, чувствовала женское превосходство и торжествовала: уж лучше бы эта барышня пригласила людей пройти в кабинет начальника, чем бестолково упражняться на публике. Что и говорить, родня по линии жены у председателя явно не задалась.

Супруга, надутая от сознания своей важности, красотой также не отличалась, а уж по умственной части и подавно. Ничего не попишешь — сват Иван такую пару молодому Василию в соседней деревне подыскал.

— Я как в зеркало глядел, сразу сообразил: девка хорошая, хвостом вертеть не станет, — хвастался старик.

Когда зрелище в главном «предбаннике» Дуняше изрядно надоело, она гордо села на диван, несколько раз перелицованный кожзаменителем, щёлкнула блестящим замком игрушечной сумочки (подарочек, между прочим, Раздорова) и вынула оттуда несколько карточек, пришедших на днях от Паши с заграничными марками на конверте. На фото были виды небольшого венгерского городка с чудным для русского слуха названием — Секешфекешвар.

Домики с черепичными крышами, аккуратные, заботливо подстриженные пирамидальные тополя, — ничто, казалось, не напоминало о том, с какой кровью в марте 1945-го давался бойцам этот умиротворённый пейзаж. Дуняша ещё раз пробежала на обороте надпись: «Окрестности озера Балатон. Здесь мы били фашистского гада».

Сестра обожала своего брата, но страшно стеснялась предстоящей встречи, поскольку помнила его совсем иным — точь-в-точь, как на лепёшистом, с обглоданными краями снимке из альбома. Почему так случилось? А мыши тогда у них в подполье завелись и грызли всё подряд, не щадя семейный архив. Жаль, хорошая была фотокарточка. Пашка на ней оказался в плотном кольце поклонниц и залихватски рвал меха отцовского ещё инструмента — обычной трёхрядки (трофейный аккордеон в Секешфекешваре появится потом). Не очень, конечно, смотрелись на деревенском пареньке и простенькая кепка, пристроенная на макушке, и пиджак на голое плечо.

Теперь старший брат — не подступись: штабной щёголь, пока капитан, но вот уже и майоры в гвардейском мехкорпусе ему первыми честь отдают…
Дуняша мало что соображала в армейской субординации, понимая лишь, что у военных — свои заморочки. В глубине души ей бы очень хотелось, чтобы Паша приехал в отпуск не один, упросив погостить на денёк друга-сослуживца. Многие ведь после войны наведывались к однополчанам, а на самом деле выходило, что приезжали за невестами. Доведись такое, уж тогда-то она бы сообразила, откуда ветер дует. Хорошую школу жизни Дуняша проходила в «Коммунаре» и мечтала только о том, чтобы ухажёр, если такой появится, был непременно из пришлых, человек со стороны. Ведь, что ни говори, а то пикантное положение, в которое девушку поставил Раздоров, практически не оставляло ей шансов на выбор: слишком уж злы, безжалостны на деревне языки, не дадут они девке счастья, вот ежели упорхнуть с избранником в далёкие края, за кордон…

Она и вглядывалась-то в заграничные фотографии, чтобы помечтать лишний раз: война в сельской молодежи только разожгла желание к городской, не доступной для многих жизни, а здесь перед глазами Дуняши разворачивался чуть ли не сказочный мир. Судя, по письмам, старший брат из окна срывал виноград, на одном дыхании взбегал на зубчатые стены средневековых замков: Дуняше казалось, что именно там ночами бродят страшные привидения…

Рядом с ней на диван взгромоздился главбух, уронил своё грузное тело, да так, что главный агроном накренилась и оказалась всем торсом на его пахнущих махоркой брючинах. Скромный распорядитель коллективных финансов в роговых очках и сатиновых нарукавниках смутился, что всё произошло принародно: мало ли чего теперь люди подумают? Разумеется, тут же нашлись остряки:

— Дебит-кредит-то у нас неплохо, между прочим, пристроился. Знал, куда помягче присесть…

Нерасторопный Никандрович беспомощно бормотал Дуняше свои извинения, пытаясь подняться с коварного местечка, а в приёмную, раздвигая подчинённых, уже входил Раздоров. Шёл не один, а с каким-то разбитным фронтовиком, от которого за версту разило сивухой. Смущение бухгалтера ещё более усилилось, но, похоже, председателю было не до того, чтобы замечать, как обычно, каждую мелочь, проявляя свой недюжинный педантизм. Честно заработанный орден (серебряная основа как-никак!) председатель ещё по дороге отцепил и теперь прикладывал тыльной стороной выше правой щеки. Вот так утренняя поездочка в Перелаз!

— Народу-то как в парной. Дайте пройти.
— Ой, да у вас царапина, Василий Алексеевич, — подлетела с каким-то пузырьком услужливая секретарша.

— В башню танка не вписался. Старшина Коробейников подтвердит. Теперь жду, когда боевой орден нам выпишут, — это всё, что мог сказать председатель.

Его шутку оценили и весело рассаживались по местам.

Да и сам Раздоров занимал привычное место за дубовым секретером, реквизированном коммунарами в доме купца Бессонова, который рванул из Быстрицы сразу, ещё в семнадцатом году и, помахав ручкой, оставил землякам всё: недвижимость, магазины и даже водяную мельницу.

Эту последнюю дармовщинку Раздоров посчитал лишь слабой попыткой взять мичуринские «милости у природы». Ему были нужны теперь масштабные действия, а не какие-то мелкие шажки: в самом деле, водяная мельница, построенная купчиной на тихом омуте, себя не оправдывала и часто выходила из строя. И слишком малая у неё была производительность, а вот запуск ветряных двигателей, которые смогут трудиться с максимальной выгодой для обобществлённого производства, — это уже коленкор иной. Собственно говоря, и правление колхоза должно сегодня утвердить целую программу строительства ветряков. Малая электрификация придёт на конюшню, скотные дворы и частично уменьшит солидные затраты при содержании дизельной.

— Мы всех соседей за пояс заткнём, если как следует оценим ветряк. Ветряк — это крылья для полета. А запасы торфа — хорошее подспорье. Сварганим новую котельную, прокинем трубы, пустим тепло в бараки, не всё ж за соляркой на дальнюю станцию гонять…

Дуняша, которая уже стала членом правления, не выдержала и всё-таки вставила свою реплику в «программные материалы»:

— А рационально ли это, товарищи?

— Ничего, главный агроном, при масштабных разработках хватит нам удобрений и на поля: знай, трудись, колхозное крестьянство, переходи в качественно новое состояние — рабочий, то бишь, класс. Так ведь, кажется, значится в планах товарища Сталина о смычке города и деревни?..

По сути, то, о чём говорил сейчас председатель, было выжимкой его выступления на предстоящем пленуме райкома партии. Всё это Раздоров старательно выкладывал перед удивленными коллегами. Попутно прочитал вслух лежавшее на столе письмо с тиснёными литерами «ЦСДФ: Центральная студия документальных фильмов». Оно, получалось, было тоже в строку. Какой-то столичный киношник А.Ц. Меремсон уже пронюхал про ветряки и готовился приехать со съёмочной группой для работы над серьёзной пропагандистской картиной.

Раздоров крякнул и оглядел колхозное присутствие: далеко могут пойти передовые коммунары! Ораторствуя, председатель был как нельзя убедителен, он рисовал гигантские планы и готовился повести за собой.
Никто, пожалуй, кроме Дуняши, и не обратил внимания, что этот вдохновенный порыв слегка подогрели винные пары, Раздоров только вошёл во вкус, когда «тронную» речь остановил внезапный телефонный звонок.
В кабинете догадались, что речь идёт о строительстве нового Дома культуры: недавно в «Коммунаре» появился ещё один первоочередной объект. Он числился на особом контроле у райкома партии, откуда постоянно подгоняли, бросив на стройку, как шутили в Быстрице, «резерв Верховного главнокомандования» — итальянских военнопленных. Они трудились на селе уже давненько и заработали не самую хорошую репутацию, ухитрившись уничтожить в местных водоёмах чуть ли не всех лягушек.

По вечерам на двух водохранилищах Быстрицы, засаженных карпом, надо было днём с огнём искать икринки несчастных земноводных: всех подчистила поверженная под Сталинградом фашистская Италия.

— Как это — «сидим без кирпича»? А чего ты раньше-то молчал, будто парёнку проглотил? Значит, так, бригадир, слушай моё указание: церкву на кладбище будем ломать. Вот где отменный кирпич: бери — не хочу! Завтра же на разборку людей направляй. Надо будет — «макаронников» двинем на прорыв…

Раздоров бросил в сердцах трубку и тем самым поставил правление перед фактом: всё, решение принято.

— Не получится с кирпичом, Лексеич.
— Это ещё почему?

— На яичном желтке кладка. Гольную щебёнку возьмём…

Председатель косо взглянул на главбуха, в сторону Никандровича обернулись и члены правления: надо же, тому сегодня точно шлея попала под хвост. Ай да Дуня, сублимировала мужика, а может, танкист из Перелаза постарался?

— А ты, никак, пробовал? Иль со старейшинами совет держал? Слыхали мы эти байки. Возьми-ка дело под персональную ответственность. Порученьеце тебе такое даем. На сегодня всё, — и председатель дал понять, что ему нужно побыть одному.

Он попросил у секретарши маленькое зеркальце, повертел его перед носом, хмыкнул и стал перебирать в памяти события суматошного дня. Начал с последнего — часовенки на сельском кладбище, которая давно уже измозолила все глаза.

Чуть не каждый день, отправляясь в полевые бригады хозяйства столбовой дорогой, созерцал он медленную гибель храма. С дверей заброшенного строения, играя в войну, ребятня сорвала все засовы, перебила стёкла, умудрилась даже изогнуть витые металлические решётки. В довершение ко всему у центрального притвора, окончательно списывая часовню, взгромоздилась на самую вершину кривоногая берёзка и постепенно набирала в росте, удивляя людей отчаянной дерзостью, стойкой борьбой за жизнь.

Если и были у Раздорова какие-то сомнения, что же в Быстрице подумают, ведь церквушка-то — собственность чужая, не колхозная, то с сегодняшним визитом в Перелаз они улетучились совсем.

Заглянув, как и обещал, в сельмаг, главный коммунар явился к однокашнику с бутылкой сургучёвки — самый смак для задушевной беседы вдали от людских глаз.

— Каюк, Ваня, церкви. Всё, шабаш. Бросай свой приход и перебирайся ко мне, в «Коммунар». Сделаю тебя, так и быть, руководителем колхозного хора. Ты ведь лихо пел на клиросе. Вот за это и выпьем…

Раздоров, конечно, шутил, но ему и взаправду захотелось помочь инвалиду: пусть не мучается здесь один-одинёшенек, в Быстрице к нему приставят тимуровцев — ведро воды хотя бы в дом принести. Да зачем носить? В «Коммунаре» — водопровод, всё, как в древнем Риме…

— А я, Василий, слава Богу, вовсе не слабак и на жалость людскую не рассчитываю. Не забыл, надеюсь, Писание? «Сила моя в немощи проявляется», это ещё апостол Павел сказал, про меня, я думаю, эти слова, — отклонил нелепое предложение отец Иоанн.

— Ну, вот, заладил. Ты лучше скажи, чего от тебя свояченица добивалась? Обрадовалась, поди, что ты прибился к родному берегу?

— Не вчера и не сегодня вернулся я в лоно церкви. В канун сталинской Конституции уже вышел из лагерей, но бремя моего положения тяжкое. Нет у меня, оказывается, больше родни: зачем сюда приехал, говорят, не усугубляй нам жизнь, уезжай…

Раздоров аж рот раскрыл от удивления: вот это Перминова, вот это праведница! Что же в самом деле в стране-то делается, если люди отрекаются от ближних своих?

Подумал так и удивился самому же себе: разве впервые он сталкивается с такими фактами?

Да нет же, нет, но это происходит где-то там, за пределами Быстрицы, в какой-то большой и далёкой стране, где всё по-другому: масштабы, люди, история, наконец. А здесь хозяин жизни только он, а вот ему-то в первую очередь и не донесли. Выходит, он совсем не ведает, что делается в его «епархии». Не самые хорошие дела, председатель…

Интуитивно ощущая, что на него накатывает чувство жалости к этому горемычному человеку, товарищу по бурсе, Раздоров на какое-то время даже позабыл, что логика событий, которая начинает развиваться сейчас, в некотором роде выступает против него самого. Уедет отец Иоанн, который в силу и положения, и родственных уз может определённо разрядить ситуацию, не доводя её до конфликта, а что будет? Приезд капитана бронетанковых войск. Это, как минимум, скандал и приложение силы. А может, сесть всем за стол переговоров и заключить мировую? Выдать достойно замуж Дуняшу, отправить в академию Павла, оставить на приходе отца Иоанна. И ничего больше не менять. Полный компромисс. Нет виноватых, значит, и правым отстаивать нечего.

Иногда его посещали идеи, которые выводили на путь другого, надгосударственного вмешательства в конфликты. Хотел того Раздоров или нет, но каким-то образом он воспроизводил мысли украинского охальника Нестора Махно, который лихо обходился без государства. Всё решалось в Гуляй-Поле, так и в Быстрице всё решается с одинаковой быстротой. А главное — бюрократии, волокиты нет.

Даже если кто-то считает, что вот случилось, попрали справедливость, так ведь опять же можно договориться, наказать виновных и не выносить сор из избы. А вдруг его эксперимент с созданием коммуны и есть начало новой общественной морали? Разве он, Раздоров, не действует во благо, проверяя на практике то, что окажется полезным для страны?

— Я иногда думаю, Ваня: зачем нам в Быстрице какая-то другая власть? Она вся в моём лице, я и судьёй всех колхозников выступить могу, и конфликт разрешить, если случится таковой. А не по нраву стану — на общем собрании прокатите меня на вороных. Ваше право…

Только сейчас понял сельский батюшка, как далеко завела гордыня его бывшего дружка. Получалось, что она освобождала его от всех жизненных пут и обязанностей, и номинальный государственник, каким Раздоров себя, видимо, считал до конца, становился тривиальным анархистом в бушлатике и с парабеллумом, бьющим по ногам хозяина в лучшем случае, а в худшем — грохающим по людской толпе. Насмотрелся Перминов на них ещё в Глазове, когда красные ворвались в приход и установили на колокольне пару пулемётов. Его советы: «Что вы делаете? Одумайтесь!» — только разожгли страсти и подтвердили слова Писания: «И будет крови по узды конские».

— Не получится, — ответил отец Иоанн.
— Что «не получится»?

— Так жить не получится. «Если вы не желаете помазанника Божьего, получите бандитского царя». Не забыл кронштадского старца?

С затаённым любопытством следил теперь отец Иоанн за реакцией захмелевшего дружка. И зачем такое сболтнул? Новый приговор! Руки непроизвольно начали пощипывать бороду, волосы ложились в скатку.
Только сейчас Перминов обнаружил в своей растительности залетевшего на казнь комара. Он вытащил его жалкие остатки и не знал, куда деть.

— Не получится, ты прав. Есть ещё Анна. Она будет искать справедливость не внутри, а вовне! — сказал Раздоров и поднял палец, как указующий перст.

Вряд ли что сумел понять отец Иоанн из того, о чём конкретно шла речь. Раздоров как-то странно повёл себя, заторопился, сославшись на занятость, и, возможно, сидел бы уже в двуколке, если бы не внезапный гость, который поджидал его на приступочке у крыльца и умиротворенно, по-крестьянски, грыз пожухлую былинку.

Герой вчерашней ночи был ещё немного не в себе. Чтобы произвести на земляков полный фурор, окончательно войдя в фольклорную историю Перелаза, в сенях он жарко притиснул двух молодух и стал нашёптывать им «секретную» инструкцию:

— Лихо петь и плясать, глазами «поедая» товарища командира, то есть меня. Как только я подмигну, подолы заголять!

— Как скажете, как скажете, Максим Александрович, — защебетали в экстазе девки, которым очень уж захотелось поучаствовать в спектакле, где роль бутафории отлично играли доподлинные солёные рыжики, кислая капуста, помидорчики и сладко-убойная бражка, приготовленная заранее, как только прилетела от Коробейникова телеграмма о приезде. Для пущего веселья они дружно подхватили выплаканную кем-то из подружек частушку:

А я любила тебя, гад,
Четыре годика подряд.
А ты меня — два месяца,
И то хотел повеситься!

Сеанс «венгерского гипноза», как его представил чернопогонный шутник, в просторной сельской горнице, переполненной хмельными зеваками, закончился под свист и улюлюканье танкиста, которому теперь надоела генеральная репетиция и захотелось премьеры, завалившись по старой традиции на сеновале с одной из приглянувшихся ему крупнокалиберных плясуний. Тем более что и она, распалившись, абсолютно не возражала.
Бархатистый шмель, который утром крутился возле хромовых сапог старшины, наводил на мысль, что хозяин недавно действительно побывал в самом центре сладкой жизни. И отплясывали эти сапоги так лихо, что опрокидывали на себя многое чего. А уж бражки лилось — видимо-невидимо.

— Здравия желаем, старый знакомец! — отчеканил старшина, пока ещё и не думая подниматься с крылечка. — Вот и свиделись, земля-то круглая. А ведь просил: подвези. Так, может, сейчас подбросишь? Ты — при лихом коне...

Раздоров действительно не ожидал этой встречи и стал искать глазами, а где же Веский Аргумент. Конь был привязан совсем в другом месте, метрах в двадцати, возле спортивной площадки, теперь и травку ему не пощипать, и хозяина не увезти в случае крайней нужды. Раздоров прикинул, что самому и не добежать так быстро, соревнуясь с гвардией Великой Отечественной.

— Ты, боец, вот что, не серчай. Неприятности у меня в тот день приключились. Да и зачем воевать, когда Победа пришла? Приходи лучше ко мне в колхоз, а я за тобой отличного стального коня закреплю. Невесту подберём, всё путём! Без булды.

— Да я и не возражаю, товарищ председатель, предложения хорошие. Только ты фронтовика обидел, а в его лице — весь наш 4-й гвардейский механизированный корпус. Придётся тебе раздеться и покупаться немножко. Не обессудь.

При этих словах Раздоров с мольбой уставился на жилище отца Иоанна: пожалуй, только он мог остановить эту экзекуцию, но там была тишина. И шторки задернуты, и ступеньки большущей лестницы натужно не скрипят, как бы того ни хотелось несчастному. Впрочем, в смежном помещении, где проживал директор семилетки, от окна кто-то быстро отпрянул, точно хотел остаться незамеченным, наблюдая за странным поединком. Не там ли его спаситель, который вот-вот пойдёт открывать школу на первый урок?
Но кричать что есть мочи было выше председательского достоинства. Раздеваться потихоньку Раздоров всё же начал, озираясь на ближние избы и отслеживая реакцию старшины. Когда дело дошло до кальсон, которые Василий Алексеевич, имея молодую привязанность, особо щепетильно подбирал на «чёрном» рынке, танкист сплюнул от брезгливости и всё-таки не выдержал:

— Не хочу издеваться, как фашист! Дай я тебе слегка по морде съезжу! Для порядку. Больно уж хочется…

Но даже это намерение старшина не осуществил. Раздоров так рванул наутёк, что споткнулся и рухнул на поленницу, старательно уложенную прихожанками, и оказался под настоящими развалинами Карфагена. В дополнение к ним уже летели и сапоги председателя, и брюки галифе: вчерашняя шутка относительно их размера боком вышла Раздорову. Френч с пухлыми накладными карманами, правда, старшина не стал трогать: что-то же в них набито, вдруг да затеряется в топтунце?

Так по ходу дела председателем были восстановлены все главные подробности трудного дня. Об одном только Раздоров позабыл: в приёмной-то у него до сих пор и сидит тот самый старшина. Придётся устраивать героя в тракторную бригаду, как и было обещано по дороге в контору.

© Николай ЮРЛОВ,
КРАСНОЯРСК

© Николай Юрлов, 2016
Дата публикации: 02.05.2016 15:45:50
Просмотров: 2141

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.