Авторы онлайн:
Виктор Лановенко
Юрий Тубольцев

василёк-2

Юрий Сотников

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 10954 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Она ведь после той ссоры с Валентиной пошла собирать слухи по всей деревне. Раньше её за ворота не выгонишь, сиднем сидела во дворе на скамейке; а тут вдруг словно в задницу шило воткнули – жить ей невмочь, пока не узнает всей правды.
- Здравствуй, Мария. Ты знаешь ли мою правду? – Привет, дорогая. Я самую малость от Таньки услышала, ты спроси у неё.
- Здравствуй, Татьяна. Не расскажешь ли мне мою правду? – Привет. Да мне из неё всего чуточку шепнула Надюшка, и она, видно, в курсе делов.
- Здравствуй, Надежда. Помоги ради бога узнать мою правду. – А ты обратись к мужикам, что с Василием рядом работают. Он с ними делится сердечными тайнами.
- Доброго здоровьичка, мужики. Я как измученная мать теперь к вам уповаю.
Они впятером сидели кружком на пеньках да на брёвнах возле конторы, и покуривали в ожидании завтрашней разнарядки. Настроение к ним приспело хорошее, потому что после обеда получили зарплату. Все важные темки уже были ими выболтаны, а хотелось потрепаться ещё: можно, конечно, начать трепотню по второму кругу, и даже по третьему – но они ещё столько не выпили, а всего лишь разговелись по стопочке.
- Присаживайся к нам, матушка.- Самый бойкий из мужиков, балагур в кепке с кнопочкой, подсунул ей под зад широкий пенёк. В иной раз бы маманя так не села – не по женскости эта компания и это седалище; но теперь она умерила свою гордость, предвидя в судьбе сполохи молний и гроз, от которых фальшивым гонором не укроешься. И плюхнулась на обрубок.
Мужики свою прежнюю беседу примолкли. У них ведь что через слово – то про баб, а что через второе – то бранью. Но тут вот рядом уселась женщина, тем более пожилая, и при ней уже так не положено.
- О чём же ты хотела нас попросить?- спросил по виду бригадир, крепкий, высокий и черноусый, словно стахановец, прежде отслуживший в чапаевской дивизии. Голос у него авторитетный, и видать, что в большой компании ему не приходилось напрягаться – и так все услышат.
Маманька не могла ему сходу начать. Те буквы и слова, которые нужно было выплеснуть из себя наружу, налюди, уже сто раз в ней самой пережевались, превратившись в неподобающее месиво, в жалостливую сопливую блевотину – а она хотела слыть сильной пред этими мужиками и перед последующей молвой.
- А расскажите мне, мужики, как вы в артели работаете. Как там мой Вася рядом с вами?
- Васька? Да он не с нами, а рядом с бабами теперь крутится. Дорвался голодный телок до молочной сиськи!- заржал во всё горло балагур в кепочке, и вместе с ним остальные мужики. Кто-то из них был басист, кто-то баритонен, но мамане все их ехидные голоса казались похожими на крикливый петушиный фальцет – кукареку! – и она немалость струхнула, что сейчас сюда сбежится весь конторский народ.
- Тише, не кричите…
- А чего ты боишься, матушка? Уже вся деревня про их любовь знает. К свадьбе готовься.
Ах, мужики бесшабашны. Им бы только выпить да закусить, да бабу потискать вечерней порой. Вот они сидят большой кучей, и смеются, не понимая материнского горя; а её ужасно пугают предстоящие изменения в Васькиной судьбе, которая по самую хряпку приросши, уже и её судьбой стала.
- Что, неужели у них всё до конца решено? – и нет больше дороги назад, к старой жизни.
- А чего там решать-то, маманя? Эта рыжая своего не упустит, и быстро Василия к ногтю прижмёт. Тем более, что он мямля. Один раз ему баба дала, и он уже спёкся.
Мужики заржали опять; даже бригадир, гордый невозмутимый, хохотнул вместе с ними, всё же строгими бровями выдерживая свой авторитет.
- Так может, она хорошая? И сыну приятно с ней будет?
Ну, тут балагур в кепочке просто лёг от смеха на своё короткое полено, едва не свалившись с него.- А с ней любому будет приятно, а особенно неграм из города. Да ты знаешь, маманя, что та баба, которая негра попробовала, уже с русским не ляжет всерьёз? Так на всю жизнь и останется бегать, как сучка по улице.
- Ой, батюшки! да что ж делать-то!..- запричитала маманька, почему-то сразу поверив дурацкой болтовне. А мужики всё ёрничали над ней, разгуляв себе весёлую потеху:- Заголять да бегать! Надо или отрезать мудя Ваське, или рыжую манду раствором заделывать! Ты поскорее выписывай в конторе цемент, а то он весь уйдёт на новый коровник!
И не поняла маманька тогда, что они просто смеются над ней, брешут да сплетничают как поганые бабы, без правды.
- васенька!..- Голос её теперь тих даже с восклицательным знаком; как будто она сидит у постели больного, и для жизни пробудить его хочет, и боится накликать беду.- Может, я сварю тебе свёкольного борщичка к обеду?
- Да свари, если не в тягость.
А он равнодушен, хотя это его любимый борщ, со сметанкой, на жирном бульоне, со шкварками. Словно бы и вправду у него поднялась температура, не сбиваемая сытными яствами да горькими таблетками.
- Ну ты тогда не бери с собой на работу, а пообедаешь дома. Хорошо?
Хорошо, радостно, счастливо. Ей всё время хочется говорить Василию эти слова, то и дело перевирая их в своей речи, поминутно трепля их как красные флаги на демонстрации – но сын на это счастье уже не озывается, как раньше.
Последний раз она его видела весёлым, даже немножко умалишённым от радости, месяц назад на маленьком деревенском элеваторе. Она пришла к нему на работу, чтобы совсем близко посмотреть на своего Васеньку в объятиях чужой рыжей, чтоб понять какая беда ей грозит от сей непроходимой блудницы. Шла тихонечко, боясь и спотыкаясь, угиная пониже голову за бодылья высоких разросшихся кустов: и как шпион страшилась, что её сейчас обнаружат и осудят, приговорив к высшей деревенской мере – позору перед соседями. Её ужасно напугала даже мелкая собачонка, каличная безродная шавка, которая вдруг выскочила из помойной ямы с визгливым лаем.- тише, дура, тише!..- шепнула маманя ей, глухо жалея, что не взяла с собой кусок мяса или тяжёлый дрын. Потом метрах в десяти слева по грунтовой дороге проехал мужик на телеге; и хоть он был незнаком, хоть не вертел головой во все стороны, но маманька присела, припала к земле, словно молясь – не заметь, не заметь.
И вот уже он, её Васенька: в распахнутой рубахе, с большой деревянной лопатой, кидает зерно на ковши транспортёра – а вокруг улыбаются и даже хохочут весёлые бабы в разноцветных косынках, так что рыжую среди всех не узнать. Ей вспомнилось, как они вместе гуляли на давнишней свадьбе у его единственного друга: сын, сильно подвыпив, там пел, танцевал и смеялся, как будто прощаясь с мечтательной юностью. Она смотрела на него сквозь репейник да колючки чертополоха: и ей казалось, что он становится для неё чужим, шипастым – словно бы её Васеньку вдруг облепили ведьмы, насовав ему под рёбра ежиных иголок, чертячьих рогов. В сей миг она была испугана, трепетна, зла – но не вышла к людям из своих лопухов.
Когда он вернулся домой, и кушал – счастливый довольный – свой свёкольный борщ, мать сказала ему, как лисица зверея от хитрости:
- Вася, сынок! Она распутная блудница, поверь!
Он обернулся к ней ещё с улыбкой, но уже покачнувшись от боли, неожиданной, яростной:- Маманя, ты что?.. да ты не знаешь её.
- Знаю, сыночек! Эта гадина врёт всё тебе, говоря о любви, а сама ездит в город на б**дки!
- Не может этого быть… она бы сказала мне.
Переход от великой радости к непоправимому горю был таким внезапным, оглоушенным, что он в оправдание говорил всякую ерунду, лишь бы верить себе а не матери.
- Да в своём ли ты уме, сынок?! Разве же эта сучка признается тебе, что до сих пор ебётся со своими неграми? Бабы её видели в городе, а мужики даже подвозили на своих машинах к чёрному херу!- Зато у мамани от крика и злобы вдруг появились в прежде деревянной башке веские доводы: пусть и без доказательства, без той самой свечки, которую она держала у койки – ну а что если вправду та рыжая девка блудница? ведь дыма без огня не бывает, и она испохабит всю жизнь любимому Васеньке.
Маманя нарочно перемежала свою нынешнюю проповедь грязными отъявленными ругательствами, понимая, что именно они рождают в воображении Васьки самые распутные картинки, как те что он иногда глядел на соседском видике – и если он действительно уже видел голой свою рыжую подружку, то ему должно быть сейчас ужасно больно, как чистому ангелу над содомской кроватью.
- мама, зачем же ты так…- прошептал её сын, и упал в беспамятный обморок. Она не успела – да и не сумела бы его удержать – но тут же заквохтала как напуганная курица, таская из ящика таблетки, бинты да примочки, и растирая своего птенчика спиртом…

Василий провалялся под спудом беды и неверия почти две недели. И рыжая приходила к их дому едва ль каждый день: долго стояла у палисада, но во двор не вошла ни разу – видно, гордая очень. Первые дни он тоже в бреду порывался пойти объясниться – с мужиками да бабами, с рыжей сукой-подругой. Но мать не пустила его:- не позорь себя, Васенька, ты же в тыщу раз лучше них, тех которые над тобой будут зубы скалить.- А когда он пришёл в себя, в разум вернулся, то подумал – что может, оно всё и к лучшему. Мужиком он себя уже почувствовал, и бабы к нему липнуть стали по этому делу, а изгаляться над собой он теперь никому не позволит.
Так ведь часто бывает, что человек, яво ощутив свою первую большую удачу и перепавшую ему великую радость, вдруг начинает верить чёрте во что, в золотые самородки вон там, за последней верстой – совсем не замечая под ногами и рассыпаные гроши, и даже крупицы легковесного серебра. Ему наверное кажется, будто счастье приходит само за какие-то муки, за какие-то годы, да и вообще, просто время настало счастливиться; но это брехня всё, насмешки воображения – потому что свой фавор, судьбу свою пестовать надо, ползти за её худенькой жопкой склонённым рабом, чтобы наконец-то влюбить недотрогу, самому стать хозяином.
- Васенька!.. Посиди со мной рядом.
Маманя очень рада, что сын уже оправился, и забывает свою бестолковую любовь – которая от позора сбежала, отсюда уехала. Время действительно лечит, и столько всяких горестей, да и радостей тоже, она подзабыла сама – а тогда, было дело, казалось будто кончена жизнь. Ничего, ничего: и сыночек обтрепется – теперь уж даст бог, что найдёт себе хорошую девку да женится.
- Некогда мне.
Он вывел из сарая задрипанную мотоциклетку, держа её подо ржавые бока словно старую лошадь. Протёр от пыли и паутины её лысую голову, дряблую шею, и круп: глухо попёрдывая, она всё-таки завелась.
Обомлела маманька:- Васенька, милый, куда ты?
- В город, мать, еду.
- Зачем же, сыночек?!
- Искать её буду.
- Да где ж ты её найдёшь?!!
- У негров.
Он через голову содрал с себя думами пропотевшую рубаху, и пуговицы послетали с него как вражеские солдаты. Потом громко крякнул, вспугнув удивлённых лупатых кур, и облился холодной водой из ведра.
- Эй, Василий, в самом деле – куда ты? Я хотел по-другому закончить рассказ.
- А ты не встревай, маракуля. Хватит сочинять обо мне всякую галиматью.
Он поднял топор; всадил его в полено по самую хряпку; и пошёл собирать боевой рюкзачок.

© Юрий Сотников, 2016
Дата публикации: 07.05.2016 12:05:13
Просмотров: 1954

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.