Флюгер

Джон Мили

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 21441 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Этот человек увидел меня в толпе православных на Пасху во время крестного хода, и, яко коршун, напал на меня. Как он вычислил и определил – до сих пор не пойму, большая загадка.

Непобедимое любопытство - с детства для меня источник поддержания внутренних сил. Все, что интересует остальных, особенно, если интерес этот собирает вместе большое, а еще лучше, гигантское, количество людей, для меня «как муха на мед»: лезу, наблюдаю, получаю удовольствие... Так, часто хожу на футбол, хотя болельщик я никакой. Вокруг кипят нешуточные страсти, по временам ор и стон стоит такой, что оглохнуть можно, а я кручу себе головой, внутри - умиротворение и покой. Или на рок-концертах, что проходят на тех же стадионах. Толпы вопящих, всячески беснующихся и насмерть давящих друг друга юнцов, от децибелл визжат и лопаются перепонки, а мне – хорошо! Так думаю, что совокупная энергия масс во время подобных мероприятий каким-то чудесным образом поддерживает меня на плаву, иначе давно бы утоп, то бишь, помер. Я и жену себе выбрал соответствующую – деревенская горластая девка, пышущая, в отличие от меня, здоровьем и брызжущая неуемной, просто дурной какой-то, энергией. Доводит меня до того, что по ночам бегаю от нее, как черт от ладана, а все равно по-своему люблю и жить без нее не могу. Работа у меня, по той же причине, тоже шумная, всегда на виду и среди людей. Не темня, скажу сразу, что да, торгую на рынке, причем место мое в самом его наицентральнейшем проходе, где, естественно, наибольший проток покупателей, и гвалт стоит, можете себе представить, неимоверный.

Да, так вот. Напал он на меня, яко коршун, выволок за пределы толпы и отчитал как маленького.
– Как вы можете... - говорил он мне громовым голосом и сверкая глазами. – Взрослый человек, не веруя, идете за хоругвями да святыми иконами. Кощунство ведь, кощунство... – Ну и так далее, в том же духе.
- Откуда вы знаете, что не верую? - пробовал я защищаться. – А может, совсем даже наоборот...
- Наоборот... – надвигался он на меня, дыша мне в лицо. – Наоборот не бывает. Все вижу. Оскорбление вижу, богохульство сплошное...
Я был удивлен и расстроен: и что этот тип привязался? весь праздник может испортить. Однако, противостоять дураку - себе дороже. Потому собирался
уже перебазироваться на новое место, как услышал, что тон его голоса вдруг резко поменялся. Теперь он звучал мягко, чуть приглушенно. Так разговаривают, когда хотят в чем-то убедить, а если не получится, то хотя бы расстаться по-хорошему.
"Вы поймите, - теперь вроде как журчал он и, как бы извиняясь, заглядывал мне в глаза, - с этим нельзя лукавить. Или ты христианин, и вместе с братьями и сестрами своими славишь Господа нашего, Иисуса Христа, или чурка и нехристь, как какой-нибудь азербайджанец, таджик иль узбек. Другого нам не дано, нужно выбирать..."
Тут он заметил еще кого-то в толпе (я так понял, такого же как я) и рванулся было выуживать, но в последний момент остановился и, засунув руку в карман, вытащил оттуда мятую бумажку: «Вот, адрес. Приходите, поговорим».
Через несколько секунд я услышал его недовольный бас уже на приличном от
себя расстоянии:
"Безбожники, - выговаривал он, - да разве ж так можно..."
Я шел домой, а по дороге думал.
Что за люди, думал я, и что за дела?.. Стоит человек, или двигается вместе со всеми в процессии… кому какое, извиняюсь, собачье дело? Зачем влезать и отпихивать? А может, я завтра стану верующий, и превзойду тебя в религиозном рвении; помучаюсь, дойду до святых пределов и стану новый Христос. И будешь ты поклоняться, и молиться будешь уже не Ему, но – Мне... А?.. каково тебе будет?.. Как посмотришь в эти глаза, гром и молнии мечущие, испепеляющие, а?..
Я представил себе, как это все будет происходить, вроде как увидел неподдельный ужас на его лице перед неминуемой смертью. Стало совестно. За что, собственно говоря, обрекаю? что уж такого он натворил, чтобы так?.. Борется человек, как может, за души людские, или там, как у них говорят, за чистоту веры... пусть себе борется. Я-то... ни сном, ни духом... ни обидеть, ни еще чего... Просто... с людьми...
Дома, в кровати, вяло отражая утреннее нападение жены, то бишь, в необходимо-достаточной степени выполняя свой супружеский долг, я решил, что надо бы познакомиться с ним поближе. Редко - но, я читал, так бывает, - что энергетика одной отдельно взятой личности превышает по уровню энергетику человеческой группы и даже целого народа. Взять того же Христа... В свое время был человек... ого-го!..
Через несколько дней, после окончания рабочего дня, помывшись, побрившись, и, на всякий случай – вдруг не накормят, - съев супчику, я стоял у подъезда его дома. Обычная советская хрущёба. Старухи, плотно сидящие по скамеечкам, и дети, висящие по немногочисленным, еще голым деревьям...
Он сам открыл дверь; не удивившись, предложил проходить. В небольшой гостиной было полно народу. За круглым столом посередине и вдоль кажущихся голыми, в редких маленьких картинках, стен сидели, в основном, пожилые серьёзные люди, у каждого в руках Евангелие; никто не обратил на меня внимания. Лишних стульев не оказалось; в почти полной тишине, под шорох перелистываемых страниц, я прошел к окну и прислонился к подоконнику. Они возобновили, как я понял, занятие школы. Размеренным голосом он читал куски из Евангелия по Матфею, после этого следовал его же комментарий, далее шло обсуждение. Я слушал очень внимательно. А когда занятие окончилось и все разошлись, он предложил мне задержаться и провел беседу с глазу на глаз.
Ах, что я могу сегодня сказать! Этот вечер перевернул мою душу, он вывернул мне её наизнанку. Я поверил, поверил!.. Боже, как блестели его глаза! До
сих пор в ушах проникновенный, со слезой, голос: «Сын мой! Во имя Отца, и Сына, и Духа Святаго... Аминь!..»
Я был потрясен, я был просто раздавлен этим величием. Результатом явились мои ежевечерние посещения школы и последующая, через год, поездка в Иерусалим на святую Пасху. «Поклонись-ка Голгофе, святым и мученическим христовым местам и всем Его Святителям, - напутствовал он меня. – Да смотри все вокруг и слушай внимательно, особенно, среди наших. Будет что интересное, расскажешь». Все это я и сам почитал теперь за свой святой долг.

Провернув все в лучшем виде, и попутно выведя на чистую воду одного болгарского попа-шпиона, я вернулся. Был разгар весны. Несмотря на сырую холодную погоду, в груди моей пели райские птицы. Прямо с вокзала помчался к нему.
Уже на подходе я услышал чье-то заунывное пение. Что-то оно мне напоминало; даже очень напоминало, если учесть мои совсем еще недавние, можно сказать, ещё сегодняшние впечатления. Откуда? Здесь, в рабочем квартале российского города, где мусульманина днем с огнем не сыскать, разве что небольшое количество давным-давно обрусевших татар, поет муэдзин, призывая верующих басурман к вечернему намазу... До чрезвычайности удивленный, я вошел в оказавшуюся открытой дверь его квартиры, прошел внутрь и... застыл, открыв рот. Квартира изменилась до неузнаваемости: никаких тебе картинок, стены затянуты зеленым шелком, у окна развернутое, зеленое же, знамя Ислама с вышитыми серебром звездами и полумесяцем; никакого стола и стульев, прямо на полу, на старом затёрханном ковре, скрестив по-турецки голые, без ботинок, а только в носках, ноги, сидели бородатые мужики и, неустанно раскачиваясь, молча шевелили губами.
Он, в зеленом засаленном халате и в чалме, сидящий на ковре возле знамени
лицом к людям, прервал молитву и кивком головы указал мне на обувь. Ничего не понимая, я послушно снял туфли и уселся с краешку в непривычной для себя позе, отчего практически сразу заболели ножные мышцы; смотрел и слушал. Держа в руках какую-то старую, толстую и замызганную книгу с остатками серебряного тиснения по рваному переплету, он что-то быстро и глухо бормотал себе под нос; иногда отрывался и вскидывал голову, тогда слушатели вставали на колени, складывали ладони лодочкой и несколько раз бились головой об ковер. Слов я не разбирал совершенно, поэтому узнать хотя бы, на каком языке читалась, по-видимому, проповедь, не представлялось возможным. Время шло. В голове теснилось множество мыслей; центральной из них была мысль о его предательстве. Как он мог? Иисус... христианские идеалы... Дева Мария радуйся... Но я решил дождаться конца этого циркового представления и только тогда дать ему пощечину или плюнуть в рожу. Примерно через полчаса таковая возможность мне предоставилась. Он в очередной раз оторвался от книги и что-то буркнул. Все встали на ноги, поклонились ему в пояс и, по пути извлекая из кладовки свою обувь и на ходу одевая ее, гуськом потянулись к выходу. Я тоже встал, но не уходил, а только наблюдал и рассматривал его, в то время как он, продолжая держать книжку в руках, ходил туда-сюда вдоль окна. Наконец, мы остались одни, и я подошел к нему с самыми, как говорится, решительными намерениями. Пока я поднимал руку - несколько медлительно, поскольку одновременно рассчитывал возможные последствия этого шага, - он перехватил мой ненавидящий взгляд, а вслед за ним, и орудие возмездия, и первым нанес удар. Ну, что сказать: школа есть школа и выучка есть выучка! Не успев опомниться - рука у него тяжелая, кожа горела и плавилась, - я подставил ему вторую щеку. Он рассмеялся, аж согнулся от смеха...
«Аллах акбар, - сказал он потом, когда выпрямился, и воздел руки вверх. – Да вечно пребудет над нами воля Его!.. Давай-ка поцелуемся!»
Мы троекратно поцеловались. У меня на глазах выступили слезы; уж не знаю
отчего, но внутри возникла уверенность, что так правильно и всё к лучшему. Он, мой наставник и Учитель, первый мой друг на всем свете, так или иначе приведет меня к полному пониманию и осмыслению духовных ценностей, без которых себя уже не мыслю и ради которых готов на все, включая и самую
смерть. И какая, в принципе, разница, Аллах или Иисус, если рядом с тобой такой человек... И уже без всяческих сомнений и угрызений души, легко и непринужденно, я вслед за ним опустился на колени и, положив правую руку на Книгу, повторил, опять же вслед и несколько раз подряд, магическую формулу: «Нет Бога кроме Аллаха, а Магомет – пророк Его». После чего мы снова сердечно облобызались и я рассказал о своей поездке.
И вновь наступили тяжелейшие дни и месяцы учебы, в течение которых я познавал всю мудрость новой для меня Книги Книг, сура за сурою изучал, брал в душу; и откладывались в ней и стройная целостность, и высочайшая нравственность, и великая мораль магометанского Учения. Регулярно посещая его мечеть на дому, усердно молясь там вместе со всеми, но на рынке и дома тоже, выполняя в установленном им порядке всё, что должен делать правоверный мусульманин, я одновременно учился ненавидеть неверных, укреплял свое сердце и, уже по собственному почину, истово готовился к неминуемому «джихаду» - священной войне за чистоту нашей древней религии, для чего закупал, а жена точила, ножи; по случаю приобрел на работе старую берданку.
Так прошел почти год и приближался уже праздник Рамадан, когда на очередном занятии в его домашнем «медресе» он отозвал меня в сторонку и сказал, что, по его мнению, я готов и пора мне отправляться в дорогу.
«Мекка и Медина ждут тебя, мой мальчик, - сказал он. – Поклонись за меня нашим святыням, потолкайся среди паломников, послушай, что говорят разные умные люди. Приедешь – доложишь».
О, это было такое же потрясение для моих глаз, как и услада для моего слуха. Когда с высоченных минаретов Багдада пели лучшие муэдзины, а я в толпе паломников со всего света, затаив дыхание, слушал; когда из уст знаменитых мусульманских ученых, толкователей Книги и настоящих живых святых, я вкушал истинный свет и непреложность вечного Знания; когда общий людской порыв достигал состояния экстатического восторга и все истязали себя плетьми, дабы усмирить свои дух и плоть, и я истязал; о тогда сердце моё наполнялось животворной любовью к единоверцам, а еще, неукротимой злобой к многочисленным врагам Ислама, отвергающим самую сердцевину и суть Корана. В один из дней, преисполненный этой великой злобы, я застрелил, причем искусно и наповал, из предусмотрительно взятой с собой берданки, одного неверного, известного иорданского террористишку, повсюду шнырявшего со своим автоматом Калашникова и мешавшего в полной мере испить из очередного источника мудрости. Настолько искусно, что ничего мне за это не было.

Я вернулся, полный необычайных впечатлений и бесконечно твердой веры в Аллаха, единственного Бога живого, защиты и опоры всех людей. И опять, первым делом, поспешил к нему. А к кому же еще, когда потребность поделиться радостью распирает; на кого же еще излить накопившееся в груди, и таким образом получить облегчение, как не на своего дорогого Учителя и друга?..
Из его жилища раздавался глухой бой барабанов. Сердце мое вдруг упало,
я как почувствовал нехорошее. Промелькнула мысль уйти, не портить себе праздник души. Но разве не он первый учил меня смело стоять на своем, никогда не колебаться и не поддаваться сиюминутным сомнениям? На как-то сразу ослабевших ногах я поднялся по лестнице и заглянул в квартиру. Он сидел на ковре в позе Будды, окруженный наголо бритыми людьми, бьющими в барабаны. Среди бритых я узнал несколько старых, еще по христианству и мусульманству, знакомцев. Все мне стало ясно и понятно - он переметнулся к буддистам. Был еще один небольшой шанс: пока не видит, срочно бежать, поскорей уносить ноги, а вместе с ними и вновь приобретенные, доставшиеся в суровой борьбе духовные ценности. Но... поздно. Он поднял глаза, и судьба моя была решена. Через пятнадцать минут, неровно, но все же почти наголо побритый, я сидел в кругу «музыкантов» и долбил в принесенный из кладовки запасной барабан. Небольшая семирукая Шива, которую я, в силу ее миниатюрности, сначала не заметил, тоже сидела, причем в красном углу и на постаменте, и внимательно слушала; седьмая ее, как видно, поврежденная, рука слегка подрагивала в такт «музыке».
Да, Христос учил покорности, Аллах с Магометом учили; Будда не был оригинален, и учил тому же. Я и был покорен, только не им уже, а ему, своему личному другу и Наставнику, ведущему меня по жизни. С каким наслаждением,
уже совершенно не понимая, да и не стараясь понять, я слушал всякие сказки
из Праджнапарамиты и Тантры; с каким увлечением, торгуя на рынке, пытался распознать и вычленить из толпы Бодисатву следующего за мной поколения;
с каким нешуточным аскетизмом отказал себе в любовных утехах и прибегал к ним только по мере необходимости, то есть, по троекратному требованию жены. В холодные дни, когда откровенно мерз мой лысый череп, не надевал шапки, дабы не утерять божественную нитку и связь, отчего мог пострадать менингитом, но не пострадал. Как близок однажды был к Нирване, но не вошел в неё. Этот случай постараюсь описать поподробнее.
После особенно яростных упражнений в его домашней школе буддизма у меня разболелась голова. Пришедши домой, уселся в священную целительную позу – точно как показывал Учитель - и сосредоточился. Не помогло. Тогда, хоть и не разрешалось, выпил таблетку. – Опять бестолку, боль не прошла. Тогда, как сейчас понимаю, по наитию свыше, легонько ударился головой об стенку. Что-то в ней, голове, загудело, и чуть-чуть отступило. Воодушевленный, ударился еще раз, посильнее – на лбу вспухало красное пятно, стало еще легче. Тут-то на меня снизошло. Силы в душе откуда-то неимоверные, да и в теле тоже; я отошел от стены на несколько шагов и трахнулся об неё башкой уже с разбегу. Помню, искры из глаз, мгновенное счастье освобождения и образ Будды, накрывающий меня своей сенью; далее блаженные темнота и бесчувствие.
Вот эти-то свои ощущения я вспоминал потом, вынужденно валяясь в больнице рядом с каким-то монголом, когда болело буквально все, все мои кости и органы, но вспоминал с упоением и счастливо непреходящим чувством победы. А ведь именно этого чувства добивается истинный буддизм, когда говорит
о преодолении себя перед входом в Нирвану. Единственное, о чем до сих пор немного жалею, так это о том, что через год, по выходе из больницы, немедленно не повторил процедуру. Ведь сделай я это, то, учитывая прошлый мой опыт, мог бы, и даже наверняка мог бы, оказаться в ней, в Нирване, а не в синагоге, которую он устроил опять же у себя на дому.
Нет, - сказал я себе, когда все еще с повязкой на лбу, и не заходя домой, пришел по ставшему родным адресу, - удивительный он человек, удивительный!

Квартира преобразилась в очередной раз: в гостиной стояла маленькая кафедра, рядом табуретка с Книгой, накрытая расшитой тканью, и ряды пустых стульев; на оконном стекле на одной половинке нарисовано диковинное дерево с пышной листвой и ползущей среди нее змеёй, а на другой - большая шестиугольная звезда.
Он вышел из спальни. Заметив меня, тут же взял с полки и молча протянул
мне какую-то круглую, сделанную из бумаги, пилотку. Подождал, пока, покрутив в руках, я надел ее на больную голову, потом деловито сказал: «Молодец, вовремя. Скоро начнем».
Что начнем, я не очень понял, но вид у него был торжественный. Весь заросший густой черной бородой, на висках длинные завитые висюльки, в черном, не очень новом, но приличном еще сюртуке и в черной же шляпе, на ногах черные лакированные штиблеты, он ходил между стульями, поправляя и раскладывая на них маленькие толстые книжицы. Поскольку на меня он не обращал ровным счетом никакого внимания, я взял в руки одну из них. На каждом развороте слева иероглифы, иероглифы, справа - цивильный текст; увидев среди совершенно непонятных мне слов несколько знакомых (все-таки изучал язык в школе), я сразу понял, что он вроде как на нашем древнем, литературном.
Постепенно начали собираться люди. Каждый мужчина при входе здоровался
и надевал кепку или тюбетейку, после чего садился; женщины, все поголовно
в цветастых платках, оставались стоять у стены. Когда я увидел, что остался незанятым последний стул в последнем ряду, то, чтобы не стоять с бабами, поспешно присел тоже. И, оказалось, вовремя, поскольку зашедший сразу за тем мужик (как и множество остальных, входивших следом, мужчин и женщин) был изгнан из комнаты одним многозначительным движением пальца нашего «ребе», и со стоном удалился.
Из вступительного слова моего друга, изложенного, слава Богу, на чистом и современном русском языке, я усвоил, что этот начинающийся краткий курс «ешивы» является уже третьим по счету, и что успешно окончившие предыдущие два и получившие справки об окончании успешно же внедрены в капиталистическое общество, а некоторые в нем уже процветают. Полтора десятка названных для примера фамилий, из которых я запомнил только двух Ивановых, Петрова и сразу трёх Сидоровых, вызвали явное оживление в зале; при оглашении списка люди вскакивали и аплодировали Учителю стоя.
После сбора денег за обучение (я удивился этим весьма и весьма внушительным суммам, но с меня он денег не взял), началась непосредственно учёба. Во время занятий мелькали как такие, далеко не всем известные, имена: Авраам, Исаак, Иаков, так и известные всем: Абрам, Мойше и Сарра. История с сыном наложницы Авраама, помню, всех развеселила, а вот небылица о том, что произошло с Содомом и Гоморрой, наоборот, опечалила. Мне, одолевшему, почитай, уже три Книги Книг, учиться Торе было легко; в голове мелькали сравнения с теми или иными положениями из них, я грамотно сопоставлял, и выходило так, что везде примерно одно и то же. Эти же мучились, как слепые котята, и ничего не могли. Тем не менее, все старались, и где-то месяца через три каждый заработал по справке. В моей бумаге стояла оценка «отлично»; далее, перечислялись мои особые дарования в качестве новоиспеченного еврея (такое, к примеру, как склонность к раздумью и, в связи с этим, значит, к научно-исследовательской работе); далее, шли его личные и самые благожелательные рекомендации еврейской общине города Берлина, Германия, касательно моего там устройства.
Мы расставались трудно. Набегавшись, оформляя эту чертову немецкую визу, платя всем и каждому, кто имел к ней отношение; прощаясь с коллегами по
рынку и с родной женой, которая никак не желала поверить своему счастью в отношении скорой эмиграции в столицу объединенной Германии, ни на секунду не забывал я о том сверхсекретном задании, которое он изложил мне письменно в короткой шифровке, а на словах сказал так:
«Я знаю тебя и потому поручился за тебя Органам. Много лет, сам не зная того, ты служил Нам верой и правдой. Бесценны сведения, полученные от тебя,
к примеру, из больницы, благодаря которым уничтожена крупная рыба – монгольский ученый-ядерщик, оказавшийся, параллельно, маститым вором, жаль только, что пропали его микропорнофильмы; еще ценнее - наколки на видных исламистов, без них невозможно было бы воевать в Чечне. А в отношении православного сектанства, скажу прямо, ты Нам почти не помог. Тем не менее, верю, что не подведешь, и, с помощью Нашего глубоко законспирированного берлинского подполья, выведешь Нас на действующую в Европе агентуру «Моссада». Да, расставаться трудно, - говорил он, - но твой долг кадрового, отныне, чекиста...»

Дальше я не слушал, а просто и откровенно смеялся над ним в глубине души: «ох, чекист... выведу... ох, выявлю я тебе твоих конспираторов...»
Господи, если б он знал – он, профессионал-кэгэбэшник по кличке «Флюгер», - сколько бабок я уже переполучал от этого «Моссада», работая на них по вербовке (сначала простым информатором и осведомителем, а сейчас вот, с его помощью, вышел на «крупняк»), начиная ещё с первого своего, «христианского и подвижнического», посещения Израиля!

© Джон Мили, 2014
Дата публикации: 01.11.2014 22:00:22
Просмотров: 2562

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.