Великолепное сырье

Ольга Иженякова

Форма: Рассказ
Жанр: Психологическая проза
Объём: 22236 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

У меня никогда не будет детей. Может, это и к лучшему, сейчас очень трудно выжить, еще труднее остаться человеком. Серому безразлично, он о потомстве не задумывается, а мне тоже, стало быть, не надо над этим голову ломать. Пусть будет как есть. Хотя, нет. Пусть будет лучше. Пусть Серый устроится на работу и перестанет пить, а заодно и волочиться за бабами. Но, я знаю, так не будет никогда. Не бывает чудес. Все, непременно, все должно оставаться на своих местах и в своем амплуа. В Европе, например, если композитор, который пишет серьезную музыку, напишет вдруг что-нибудь в легком жанре, он перестает считаться серьезным, к нему, в раз, и теряется доверие коллег. Классическая музыка – удел избранных, хотя мы часто, так сказать, ею пользуемся, для своих мелких целей, как, например, «Сон в летнюю ночь» Феликса Мендельсона-Бартольди, свадебный марш из его увертюры ставят при церемонии бракосочетания. Ну, разве это правильно? Он был влюблен чистой платонической любовью, и встречался с Ней больше в мечтах и снах, чем наяву, а Она, Она стеснялась от него принять даже букет подснежников, поскольку считала себя недостойной его и … вышла за другого. И этот «Марш» подарок ей. Ей одной! Навеки. А теперь, как это выглядит? Встречаются парень с девушкой, дружат, то есть, непременно, спят, вроде нас с Серым. Ссорятся. Предохраняются. Пьют и курят. И потом вдруг собираются пожениться. Свадьба. Водка. Матерки. Бесконечное «Отстань» матери и «Достал» отцу. Они приходят в ЗАГС, и им, этим людям включают «Сон в летнюю ночь»…Вместо благоухания лилий – запах перепрелого навоза. Горько!
В двадцать два тяжело понимать, что уже все, никогда не будет детей. Ну, и пусть. Серый мне вроде ребенка. Это теперь. А было время, когда он мне был почти что отцом, потом что-то типа мужа. Все из-за Зырянова, конечно. Его мама привела, когда я училась в четвертом классе, точнее в двух четвертых – в общеобразовательной школе и музыкальной. То было счастливое время, как я сейчас понимаю. Но и Зырянова я тоже полюбила. Вот так ни с того, ни сего и отец появился. Я долго репетировала «Здравствуй, папа». «Пап, а ты мне поможешь скворечник сделать?». «Папочка, не волнуйся, я за тобой поухаживаю». Зырянов от такого внимания поначалу ошалел, оно и понятно, ведь у него никогда своих детей не было. Подумать только! Он считал, что сольфеджио – это имя композитора! Но он мне все равно нравился, забавный такой, говорил «ись», вместо «есть», «издиются» вместо издеваются, ну и, конечно, обильно «перчил» речь бранью.
Многие удивлялись, что в нем мама нашла, а мне кажется, мама и сама не знала, так получилось, в нашей жизни появился Зырянов и стал нас учить уму-разуму. Он очень вкусно готовил и пил всегда крепкий чай – чифир. Я не знала, как себя с ним вести, ведь в доме у нас никогда не было мужчины, но он не растерялся, пока не попривыкнешь, сказал, зови просто Зырянов. Я, радостная, бежала из школы домой, спешила поделиться с ним своими делами, помню его реакцию на пятерку за Листа, Зырянов сделал круглые глаза и спросил:
- А это еще что за хрен?
Он и вправду милый. Так удивился, когда узнал, что у него баритон. Он даже на портрет Моцарта после этого сообщения стал смотреть уважительно. Все началось из-за Бруснички. Брусничка – это маленький хомячок, мне ее соседка подарила, я ложилась с ней спать, и она всегда засыпала у меня на ухе. Зырянов почему-то не полюбил ее, предложил утопить, я подумала, что это шутка, мама ведь засмеялась. А тут такое счастье, Брусничка родила одиннадцать малышей. Я в школе сразу же договорилась, кому они достанутся, как только подрастут. Все знали, какая умная Брусничка потому и не сомневались, что и потомство будет похожим на нее.
…Тот вечер мне снится, когда должно что-то плохое произойти. Я играю Прокофьева, точнее пытаюсь играть, потому что он для меня очень сложен. Краем глаза вижу, как Зырянов пошел с трехлитровой банкой, полной воды в мою комнату, думаю цветы полить, ну и что такого, молодец! Потом, постепенно, до меня доходит, что все цветы еще вначале лета, когда не было Зырянова, мы с мамой вынесли на балкон, становится любопытно, что можно делать в моей комнате с трехлитровой банкой воды? Прекращаю игру и иду в комнату. О, Боже мой, в банке, барахтаясь, пытаясь выжить, тонет Брусничка с семейством, а Зырянов молча наблюдает, но как только мокрый зверек судорожно начинает цепляться за стенки, он щелчками отправляет его обратно в воду. Я закричала не своим голосом и бросилась на помощь Брусничке, но Зырянов схватил меня и не дал подойти к банке. Он держал меня, пока Брусничка была жива, и я могла ее спасти, а маленькие комочки, ее малыши, недолго трепыхаясь, быстро погибли. Брусничка посмотрела на меня последний раз и так и замерла с открытыми глазами. Зырянов меня отпустил, я подбежала к банке вытащила всех, попыталась оживить их, но никто не ожил. Зырянов улыбнулся и сказал: «Дура ты»…
Мама вечером отчитывала его на кухне, мол, не надо было при ребенке, а он недоумевал: «Что я такого сделал? Я же хотел, как лучше?».
С того дня я перестала заниматься музыкой. Зачем? Мама вместе с Зыряновым начала пить. Один раз чуть не отравились, я просыпаюсь от чувства, что сейчас должно что-то мерзкое произойти, выхожу в коридор и вижу, мама лежит, вся зеленая, а на кухне точно такой же Зырянов. Я вызвала «неотложку», потом помогла медсестре им зонды ставить. Еле выжили. Зырянов стал называть меня дочерью, от поддельной водки в нашем поселке в ту осень три человека умерли. Зырянов после того, как выписался из больницы, научил меня курить, сказал, нервы успокаивает. И еще сказал, что желает мне только добра. Потом попросил что-нибудь сыграть ему, торжественно объявил: «Играет Галина Гостинцева». Я послала его подальше. Он потом еще пару раз приставал с вопросом:
- Галь, ты чо роялю-то бросила?
Я ему отвечала матом. Мама не ругала меня за «тройки», все списала на подростковый возраст. Но и тогда еще все было сносно. Зимой оказалось, что Зырянов ко всему еще и эпилептик, и даже имеет судимости, как выражается он сам «две ходки». Его нельзя выводить из себя, иначе… Утром как-то будил меня в школу, но не так, как мама, а ущипнул за грудь, я инстинктивно ударила его, он мне ответил, тогда я накинулась на него с кулаками, он вышел из себя схватил нож и ударил меня по лицу. Я успела отвернуться, он рассек ухо. Увидев кровь, он стал визжать как баба, что это я сама виновата и накинулась на него. Мама сначала пришла в ужас, потом, когда ухо забинтовала, сказала, чтобы я не приставала к нему. Некрасиво это.
Я взяла топор и сломала пианино. Целый городок черно-белых клавиш погиб в один час. Говорили, что это подарок папы, а какое мне дело до него, если я никогда в жизни его не видела. Те алименты, которые он посылает, мама тратит на Зырянова, говорит, он больной ему витамины нужны. Может, она и права, больным надо помогать, но в нашей семье теперь все больные.
Зырянов быстро восстанавливается после скандалов, пришел вечером пьяный, начал меня целовать и сказал правильно, что я музыку бросила, потому что ее «голубые» пишут. Ему это мужики в каптерке сказали, еще похвалили его за правильное воспитание меня, с тех пор как у нас Зырянов поселился, я перестала носить длинные юбки и волосы и теперь, как нормальная девчонка, хожу на дискотеки.
А ночью, когда все уснули, я вскрыла себе вены. Я бы уже давно отправилась к бабушке, но именно той ночью нам позвонили родственники из другой области и позвали меня к телефону…
Мама плакала и говорила, что это она виновата, что ей меня не понять, потому что я как папа, сложная. Но попросила на всякий случай жить.
В больнице уютно и тихо, но это тишина живая, еле уловимая, так начинаются два произведения Скрябина. Мне понравилось лежать и ничего не делать, а когда я засыпала, то снилась мне «Симфония цветов». Когда-то я мечтала написать концерт под названием «Гимн всему живому». Хотелось передать тот момент, когда зернышко растворяется в земле и вырастает в нечто. Начало новой жизни радуется Солнцу и Земле. Тихо внимает небу, и оно посылает ему дождь. Вот эту молитву небу, немой зов, а затем капли дождя, сначала еле слышные, а потом, переходящие в теплые струи, должны полностью передать картину Бытия. Но, где эта грань, которую можно почувствовать?
Зырянов принес мне яблоки в больницу и сказал, что я телка большая и должна себя с ним держать на расстоянии, ведь он мужик, иначе он за себя не отвечает. Я смотрела на него ненавидящим взглядом, он ущипнул меня за грудь, похотливо загоготал и ушел.
Побег из дома был закономерным. Я встретила Серого, он стал моим первым мужчиной. Серый сказал, что за меня может морду набить любому, мне это понравилось. Я не стала скрывать от матери, что встречаюсь с парнем. Не помню, что точно мама сказала, вроде просила пока не спать, ну, чтобы школу там нормально окончить. Серый сказал, что придерживается политики минимализма, я спросила, что это такое, он ответил, что на женщину кроме презервативов принципиально не тратится, в общем, кормила его я. Мы так решили, что встречаться лучше на моей территории. Когда приходил Серый, Зырянов понимающе смотрел и уходил на кухню.
Не знаю, как вышло, но я быстро поняла, что беременна, маленький комочек плавал во мне, как Брусничка перед смертью и мне было его не жалко. Помню, только длинный коридор и кровь на рубашке, думала, под действием наркоза услышу «Симфонию», но не слышала. Вместо нее был тоннель и мерзкие, визжащие твари. Да причитания бабушки-санитарки, мол, сегодня Вознесение Господне. Серый немного отошел от политики минимализма, и заплатил мне за аборт. Правда, его денег не хватило, пришлось добавлять свои. Еще мне сказали, что за клетки зародыша могут дать деньги, но я отказалась. Не хотелось, чтобы мой ребеночек был для кого-то косметическим средством, хотя потом соседка сказала, что я, дура, раз предложили, надо было соглашаться, ведь они наверняка взяли без моего спроса, это же великолепное сырье.
Я школу оставила, отцовских алиментов еле-еле хватало на нашу семью, маму сократили на работе, и она встала на учет в центр занятости, проще говоря, биржу. Я устроилась фасовщицей и грузчиком по совместительству. Дома стало появляться много разных круп и сахара. Нет, я не воровала, просто продавщицы пока не видит хозяин, товар делили, ну и мне, соответственно, перепадало.
Ко мне часто захаживал Серый и мы с ним удобно устраивались прямо на складе. А когда приходили одноклассники, старались не смотреть мне в глаза. Тоже мне, интеллигенты! Серый постепенно начал отходить от своей политики, периодически устраивался на работу и что-то покупал мне, то шоколадки, то белье. Это было странно, ведь не было ни моего дня рождения, ни восьмого марта. Иногда его подарками я делилась с матерью. Она говорила, мне повезло, в нашем поселке не много таких мужиков можно встретить. Все бы ничего, но однажды у меня стало сводить внизу живота, и появилась сыпь, мама отвела к врачу, у меня взяли анализы и отправили лечиться в отделение венерологии. Пришел Серый, он был очень возбужден и кричал на меня, на все отделение орал, что я сама виновата, еще его заразила, и он мне этого не простит. Никогда. На следующий день Серый оказался в нашем отделении, через две палаты от нашей. Я поняла, что я счастливая, пока не встретила Наташу, она в свои четыре года видела такое. Она могла часами сидеть на подоконнике и смотреть вдаль или пойти в туалет, открыть кран, подставить руки под струи и подолгу их разглядывать. Она ни с кем не общалась кроме грязной куклы. И, что поражало медперсонал, не плакала, когда ей ставили уколы или брали кровь. С ней было хорошо сидеть. Мы за все время друг другу не сказали ни одного слова. К ней также как и ко мне редко приходили. С работы меня уволили, теперь весь поселок говорил, что я Серому жизнь испортила, даже, несмотря на то, что после моей выписки он еще остался в больнице, потому что он заболел раньше меня. Я устроилась в городе работать на рынке у Зайнуллы, о жилье в городе не могло быть и речи. Дорого. И я каждый день на попутках добиралась, туда и обратно. Мне сразу новая работа понравилась, там много людей, и даже попадаются умные. Иногда Зайнулла просил нас, своих работников, помочь по хозяйству ему или его родственникам, ну, там пол помыть, убрать. У восточных людей веселье по-восточному разнообразное, тут и песни, и пляски, и игры, что хочешь. Да и нам со стола перепадало, кроме того, за такую работу Зайнулла щедро платил. А один раз устроил большой пир в честь того, что его родной племянник окончил консерваторию. Сначала, как и положено, племянник решил дать концерт для родственников. На импровизированную сцену выкатили новенький рояль, который два месяца назад выписали из Италии, племянник по имени Айдар низко раскланялся и к удовольствию всех собравшихся начал играть, надо сказать, что из всех присутствовавших, мне кажется, почти никто не понимал классическую музыку, глядя на тонкие пальцы Айдара быстро бегающие по клавишам, каждый думал о своем. Я тоже. Мелодия, которую играл выпускник консерватории, была мне неизвестна. Но тут он торжественно объявил:
- Рихард Штраус «Женщина без тени», отрывок…
Он играл, а я все не могла понять, что он такое играет. Ведь он играл совсем не Штрауса, кроме того, второе его произведение было похоже на первое. Когда он окончил игру, родственники довольно долго аплодировали и кричали: «Браво, Моцарт!». Он снова учтиво кланялся и спросил, может, еще что исполнить, по заявке, так сказать. Зал дружно попросил «Мурку», Айдар с удовольствием исполнил, потом еще раз.
Ближе к вечеру, когда он изрядно «принял на грудь» хвастался, что его биография здорово похожа на биографию Штрауса, он тоже в шесть лет пытался сочинять музыку…
Когда весь поселок стал судачить, что у меня имеются деньги, ведь зарплаты в городе с нашими не сравнить, ко мне пришел Серый мириться. Он совсем отошел от политики минимализма, принес кусок сыра, ветчины, коробку шоколадных конфет, две пачки сигарет и две бутылки водки. В тот же вечер мы решили вместе с ним жить. Мама с Зыряновым наше решение одобрили. В отличие от Зырянова, Серый потом принес себе зимнюю одежду, одеяло и телевизор. А через два вечера еще и зарплату, на стройке, где он халтурил, ее как раз выдавали. Мы купили водки, закуски и устроили пир, вроде это наша помолвка. Зырянов быстро напился и уснул, время от времени, кого-то грязно ругая во сне, а мы долго сидели на кухне и мечтали о нашей будущей жизни, о том, что деньги подкопим и купим мягкий уголок в комнату, поставим на место, где стояло пианино. Но нашим мечтам не суждено было сбыться в ближайшее время, потому что на утро Зырянов умер, то есть, просто не проснулся. Я отпросилась у Зайнуллы на два дня, купила материал, клеенку на стол, свечки, водки, как и положено. Мы собрали всех его собутыльников, заказали могилу и через день похоронили. Мама долго плакала и перебирала его вещи, паспорт, бритву и перочинный нож. Странный он Зырянов, мы никогда не спрашивали его, как он жил до нас, где работал и работал ли вообще? В общем, на похороны мы здорово потратились, потому через два месяца, как планировали, не смогли купить уголок. Серый начал нервничать, он даже ударил меня два раза по щекам. Я плюнула на него, он мне на этот раз быстро опротивел, я поняла, в чем дело две недели спустя, когда почувствовала себя беременной. Мы с Серым решили, что и этот ребенок нам тоже не нужен, и вообще я работаю нелегально, нет полиса, трудовой, короче одни хлопоты.
Утром я остановила «Уазик» и поехала на аборт. Врачиха посмотрела в мою «Историю болезни», потом на меня и громко сказала:
- Следующая!
А когда я выходила, она жаловалась акушерке на нас: «Дуры, им аборт сделать все равно, что прыщик выдавить».
Потом я зашла в операционную и зачем-то спросила у анестезиолога: «Это не больно». Он посмотрел мне в глаза и произнес: «Нет».
После всего мне было очень тяжело, я еле-еле доплелась до остановки и стала ждать проходящие автобусы, мне почему-то никто не останавливался, и добралась домой поздно.
Несколько дней у меня была температура, и мне вызывали «Скорую», сначала врачи сказали, что это пройдет, но не прошло и меня отвезли в больницу. Я долго лежала в больнице, Серый ко мне ни разу не приезжал, мама сказала, что он ушел к другой женщине, вроде школьной любви своей, заодно и прихватил с собой некоторые наши вещи. Я выписалась из больницы и снова вернулась на рынок к Зайнулле. Через два месяца мы с мамой купили мягкий уголок, а Зайнулла отдал мне свою старую микроволновую печь, за работу в сверхурочные, как он сказал, я помогала ему на даче банки закатывать. Еще Зайнулла мне дал часть своего урожая, нам с мамой хватило, еще немного я отнесла Наташе, она повзрослела и даже ходила в нормальную школу, но ни с кем не общалась, и быстро стала изгоем.
Как-то наш рынок закрыли на ремонт, и я без дела сидела дома две недели, не сказать, что я ничего не делала, дома всегда работа найдется, просто вдруг мы решили с мамой сходить в церковь. В нашем поселке года три назад как отстроили новую церковь, но мы в ней так ни разу и не были. Короче, пришли мы, а там как раз хор поет, и так складно, без фальшивки как профессиональный на серьезном выступлении, все ровно, ни ниже, ни выше, я раньше такие выступления слушала у бабушки на пластинках, думала, что так могут петь только в столице, а тут раз – и на тебе в захолустье! Скорее всего, случайно у них получилось. Но меня это так ошарашило, что я долго не могла прийти в себя и мама тоже, и как заревем враз! Ревели, ревели, потом отошли в сторонку, проревелись, и вроде легче стало, хотя так и не поняли причину, потом бабулька какая-то к нам подходит, божий одуванчик, и спрашивает, может, записочки хотим написать, а мы же в этих делах – темнота. Взяли, и написали в одной – и живых, и мертвых. Бабулька спросила, все ли крещенные, а мы и не знаем, все или нет. Заставила нас переписывать, в одну – живых, в другую – мертвых. А тех, кто неизвестно, крещенный или нет, – не писать. Но мама все равно Зырянова вписала. Я узнала у продавщицы, что за хор так поет, оказалось, что не хор это, просто выпускница семинарии собрала деревенских и научила петь по канонам. Вот те на!
Серый к нам вернулся, сказал, что соскучился и все такое, ну я его и простила. Он устроился работать на свиноферму, рано уходил, поздно возвращался. Но иногда дома не ночевал, злые языки говорили, что он захаживал к Наташкиной матери, но я им не верила.
Внезапно у нас умерла соседка, ну, там все дела, и дети ее решили отдать нам книжки, все до одной. Книги толстенные в дорогих переплетах, оказалось никому не нужны. Серый предложил ими печку топить, мать сказала, что те, где бумага мягче можно использовать в туалете, стали, в общем, мы перебирать, а там Библия, Добротолюбие, Деяния апостолов, и, хотя, я в таких делах не очень, но чувствую нельзя их по хозяйству пускать. Дай, что-нибудь почитаю. Я после школы, между прочим, ни одной книжки пока не прочитала. Мы сложили их в сарае, чтобы не промокли, и я иногда стала их читать. Как-то спокойно мне сделалось от них, раньше переживала, когда Серый не приходил ночевать, а тут думаю ну его! И читаю вечерами.
Еще в воскресенье я иногда ходила хор послушать. Никогда бы не подумала, что у нас в поселке умеют так петь. И кто? Обычные люди. К нам в музыкалку почти все преподаватели приезжали из райцентра, кроме директора и струнника. Хор работал с горем пополам. А тут доярки, воспитательницы детского сада, продавщицы, агроном и тракторист так поют, будто что-то понимают в музыке, меня это прибило. Я даже выучила одну песенку у них.

- Царю небесный,
- Утешителю души истинной…
- Иже везде сый.
- И вся исполняяй.
- Сокровище благих
- И жизни подателю.
- Приди и вселися в ны
- И очисты ны от всякия скверны.
- И спаси, блаже, души наша.

Серый собрал вещи и от нас ушел, заодно прихватил и мои тряпки. Мама сказала, чтобы я нашла себе нормального мужика. Мне почему-то захотелось быть одной, но тут на рынке я поближе познакомилась с армянином – Генрихом. Он торговал наискосок от меня у своего родственника. Меня всегда удивляло, что он уступал место в автобусе, пропускал женщину вперед, помогал таскать ящики. Мы раньше говорили друг другу просто «Привет». А тут он увидел, что под прилавком у меня церковная книжка, серьезно мной заинтересовался, сказал, что он тоже все божественное уважает, мы разговорились с ним и стали друг другу интересны, что ли? Он мне подарил диск «Белый орел» и целыми днями слал эсэмэски. А еще он иногда подвозил меня домой на машине своего брата. И, хотя я знала имя своего знакомого, предпочитала называть его по кличке, все звали его на рынке Арарат, не из-за роста, конечно, он был чуть повыше меня, а из-за большого носа с горбинкой. От Арарата ушла жена с детьми, но он все равно им помогает, а еще он когда-то окончил строительный техникум и мечтает о строительстве, но в это дело нужны вложения, а у Арарата их нет. Но больше всего он хочет иметь собственный дом с мансардами, он мне даже начертил, как это все может выглядеть. Смешной он, месяц вроде дружим, а ни разу не приставал, на кухне новый смеситель поставил.
Маму удивило то, что Арарат телевизор не смотрит, ни тебе «Дом-2», ни «Папины дочки», мы таких мужиков еще не видели.
У нас получилась очень цивильная помолвка, с шампанским и все такое, а потом Арарат внезапно уехал, меня подкараулил Серый и избил. Мы снова стали жить с Серым. Только на этот раз он ходил ко мне в больницу. А вчера мне сказали, что никогда у меня не будет детей. Серому безразлично.
…Наташкина мама не успела на аборт, всю зиму провела в запое. Две маленькие крошки появились на свет недоношенными, ей они даром не нужны, а я решила их забрать, комиссия не соглашалась долго, пришлось Серого уговорить жениться на мне, за подарок он согласился. Теперь я – мама, а Серый с Наташкиной мамой живет. У нас часто нет денег даже на еду, но мы счастливы. Мне часто снится, как маленькое зернышко падает в весеннюю теплую землю, растворяется в ней, быстро и до самого основания, превращается в ничто. В самое великолепное ничто, и только потом пускает росток и прорастает. Вперед и вверх! Навстречу свету, теплу, легкому ветерку и прозрачному дождю! Оно чувствительно ко всем звуковым колебаниям, оно знает про приливы и отливы. Его любит Солнце и ему радуется Луна. И это есть настоящая Жизнь…

© Ольга Иженякова, 2009
Дата публикации: 08.02.2009 12:31:47
Просмотров: 2938

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Инна Кайлин [2009-03-24 21:58:22]

Любое сырье – это нечто мертвое или нерожденное. Пусть и великолепное, но все равно сырье, материал. И экономический термин из названия переходит в первую фразу героини «труднее остаться человеком».
Но прежде чем откроется истинное предназначение название, можно будет убедиться: рассказ – не просто размышления о том, что чудес не бывает.
Да, это размышление, в некотором роде проиллюстрированный дневник главной героини, в котором нет красоты слова, увлекательного сюжета, зато в каждой строке проявляется тот или иной кусочек жизни, подтверждающий мысли о сырье и о трудностях бытия.
Собственно, потому я решила прочесть именно этот рассказ.
Хотя с одной стороны все здесь понятно и логически предсказуемо.
Как звучание вальса, посвященного платонической любви, на свадьбе и под водку. Вступление, погружающее в грязь быта и на дно истории жизни.
«Все из-за Зырянова, конечно» - говорит героиня, сразу указывая на того, кто сломал ее жизнь, как старое пианино.
Тут же мечты об отце, которого не было, и слова о счастливом, потому что детстве.
«Все началось из-за Бруснички» - говорит героиня, перешагивая на другую ступеньку.
Ее еще сопровождает музыка в последний раз, а после – маты на кухне, сирена скорой помощи.
Дальше звучит другое сопровождение: «ущипнул за грудь», «в нашей семье теперь все больные», «вскрыла себе вены» - предсказуемо? Да, именно это и показывается автор, вырывая героиню из счастливого детства в неожиданное начало юности и ее же конец.
«Хотелось передать тот момент, когда зернышко растворяется в земле и вырастает в нечто. Начало новой жизни радуется Солнцу и Земле» - как будто в подсознании остаются старые мечты, а потом их стирает быт
«длинный коридор и кровь на рубашке» (почему только кровь, хотя, может, это и есть пояснение неудачи) вместо симфонии
и роковое «великолепное сырье».
В каждом второстепенном персонаже
политике минимализма Серого
четырехлетней Наташи из венерологического отделения
и даже новоявленного Штрауса
«покупал мне, то шоколадки, то белье. Это было странно, ведь не было ни моего дня рождения, ни восьмого марта» - говорит героя, характеризуя свою черно-белую жизнь
«теперь весь поселок говорил, что я Серому жизнь испортила, даже, несмотря на то, что после моей выписки он еще остался в больнице, потому что он заболел раньше меня» - показывает она отношение других к черно-белой судьбе
Мелькают другие судьбы, стучат по клавишам пальцы другого человека, а героиня уже не различает мелодии, потому что она не для нее.
Череда событий только на ранних этапах сопровождается оценкой и комментарием героини (или автора), но потом оценочная лексика утихает, уступая бегу времени, может, смирению.
Героиня не жалуется, не обвиняет Зырьянова, вовсе не зла на Сергея, который не меньшую стер с нее красок. Но… в рассказе пишется
«После всего мне было очень тяжело, я еле-еле доплелась до остановки и стала ждать проходящие автобусы, мне почему-то никто не останавливался, и добралась домой поздно» - сменяются отпечатки ее чувств, а потом они вовсе угасают, и остается стенография событий, вроде:
«Серый ко мне ни разу не приезжал, мама сказала, что он ушел к другой женщине, вроде школьной любви своей, заодно и прихватил с собой некоторые наши вещи».
Все скуднее становится речь героини:
«короче одни хлопоты»
«соскучился и все такое»
«ну, там все дела»
и как только наступает возврат к музыке и книгам, она опять остается одна.
Будто автор хотел показать, как с детства у этой девочки/девушки чередовалось мечты и быт, духовное и физическое – соперничало внутри и в судьбе, и так ничего из этого не вышла.
Та, которая могла дать жизнь – потеряла возможность, как и умение рождать мелодии, пробуждающие к жизни.
Разговорный стиль, напористо, сумбурно – все можно простить, потому что того требовал характер героини, ее исповедь, которая завершается хлипкой верой в человеческое счастье.
«Один раз чуть не отравились, я просыпаюсь от чувства, что сейчас должно что-то мерзкое произойти, выхожу в коридор и вижу, мама лежит, вся зеленая, а на кухне точно такой же Зырянов» - кое-где странно построены фразы. Вместо запятой бы лучше смотрелось двоеточие.
Большинство фраз напоминают перекличку местоимений и персонажей: «ущипнул за грудь, я инстинктивно ударила его, он мне ответил, тогда я накинулась на него с кулаками, он вышел из себя схватил нож и ударил меня по лицу» - я/он
«Мне сразу новая работа понравилась, там много людей, и даже попадаются умные» - попадались, ведь в прошедшем начало фразы
«Несколько дней у меня была температура, и мне вызывали «Скорую», сначала врачи сказали, что это пройдет, но не прошло и меня отвезли в больницу» - три местоимения
«после моей выписки он еще остался в больнице, потому что он заболел раньше меня» - и опять лишние местоимения, которые надо бы выловить из текста.
В целом больше плюс нежели минус, за искренность и сквозные образы, вроде…
Бруснички в банке и в теле…
Симфонии во сне и наяву

Ответить